CC BY
66
9. Dostoevskiy, FM. Besy [Demons], in Dostoevskiy, FM. Polnoe sobranie sochineniy v 30 t., t.10 [Complete collection of works in 30 vol., vol. 10], Leningrad, 1971-1990. 520 p.
10. Dostoevskiy, FM. Prestuplenie i nakazanie [Crime and Punishment], in Dostoevskiy, EM. Polnoe sobranie sochineniy v301., t. 6 [Complete collection of works in 30 vol., vol. 6], Leningrad, 1971-1990. 424 p.
11. Evlampiev, I.I. Filosofiya cheloveka v tvorchestve F. Dostoevskogo (ot rannikhproizvedeniy k «Brat'yam Karamazovym») [Philosophy of Man in Dostoevsky's Works (from the early works to «The Brothers Karamazov»], Saint-Petersburg, 2012. 585 p.
12. Khaydegger, M. Nitsshe v 2 t., 1.1 [Nietzsche in 2 vol., vol. 1], Saint-Petersburg, 2006. 604 p.
УДК 82:130.2(47) ББК 83.3,43:87.3(2)
ВОЗВРАЩЕНИЕ К РОССИИ: ТЮТЧЕВ И ДОСТОЕВСКИЙ
А. САКАНИВА, И. ЕВЛАМПИЕВ
Университет Васэда, Тояма 1-24-1, Синдзюку-ку, Токио, 1628644, Япония E-mail: sakaniwa@waseda.jp Санкт-Петербургский государственный университет, Менделеевская линия, д. 5, г. Санкт-Петербург, 199034, Российская Федерация E-mail: yevlampiev@mail.ru
Рассматривается проблема возможного отражения в образе Версилова, героя романа Ф.М. Достоевского «Подросток», личности и взглядов Федора Тютчева. Критически оценивается точка зрения Анастасии Гачевой, согласно которой во взглядах Версилова Достоевский отразил идеи Тютчева об историческом предназначении России. Анализ понятия «русского европейца», вводимого Достоевским в романе «Подросток» и в «Дневнике писателя», показывает, что писатель вкладывает в это понятие как позитивный, так негативный смысл. Доказано, что позитивный смысл заключается в том, что «русский европеец» является настоящим, истинным европейцем в отличие от французов, немцев и других европейских наций. Выяснено, что это связано с тем, что «русский европеец» с наибольшей полнотой осуществляет главную идею Европы, составляющую ее сущность, - идею культуры, культурного творчества, преодолевающего все национальные различия. Показано, что позитивный смысл понятия «русский европеец» в весьма малой степени может быть отнесен к Тютчеву, поскольку он видел сущность Европы и ее будущее не в единстве культур, а в политическом и религиозном единстве - в единстве христианской Империи. Делается вывод о том, что в Тютчеве в большей степени можно увидеть черты отрицательного образа «русского европейца», который Достоевский иногда изображает в «Дневнике писателя»: «русский европеец» не знает русского народа и не верит в его способность выполнить свое историческое предназначение (создать всемирную Империю). В результате в статье установлено, что при всей близости идейного содержания образа Версилова к мировоззрению Тютчева, Достоевский наряду с этим явно подчеркивает также наглядное различие между Версиловым и Тютчевым. Подчеркивается наглядное различие между Версиловым и Тютчевым.
Ключевые слова: образ Версилова в романе «Подросток», русский европеец, общеевропейская культура, христианская Империя.
RETURN TO RUSSIA: TYUTCHEV AND DOSTOEVSKY
ATSUSHI SAKANIWA, IGOR EVLAMPIEV Waseda University.
1-24-1, Toyama, Shinjuku-ku, Tokyo, 1628644, Japan E-mail: sakaniwa@waseda.jp St. Petersburg State University, 5, Mendeleevskaya liniya, St. Petersburg, 199034, Russian Federation E-mail: yevlampiev@mail.ru
The problem of possible reflection in the image of Versilov, the hero of Dostoevsky's novel «The Raw Youth», personality and views of Fyodor Tyutchev is discussed. Anastasia Gacheva's point of view is critically evaluated, according to which in Versilov's views Dostoevsky expressed Tyutchev's ideas about the historical destiny of Russia. Analysis of the concept of «the Russian European» introduced by Dostoevsky in novel «The Raw Youth» and in «Diary of a Writer» shows that the writer puts into this concept both positive and negative meaning. It is proved that positive sense is that «the Russian European» is the real, true European, unlike the French, the German and other European nations. It is ascertained that this is due to the fact that «the Russian European» most fully carries out the main idea of the Europe which is its essence - the idea of culture and cultural creativity overcoming all national differences. In the article it is shows that to Tyutchev this positive meaning of «the Russian European» at a very low level can be attributed, as he saw the essence of Europe and its future is not in the unity of culture but in the political and religious unity - in the unity of the Christian Empire. It is concluded that to Tyutchev negative meaning of «the Russian European» is applicable to a large extent as Dostoevsky shows it in «Diary of a Writer»: «the Russian European» does not know the Russian people and does not believe in its ability to fulfill its historic mission (to create a world Empire). As a result, the article found that in spite of the proximity of the ideological content of the image of Versilov to Tiutchev's outlook, Dostoevsky along with this obviously emphasizes the clear difference between Versilov and Tiutchev: the first in Europe and in Russia feels like home, and the second in Russia and in Europe feels like a stranger.
Key words: the image of Versilov in the novel «The Raw Youth», the Russian European, common European culture, Christian Empire.
В исследовательской литературе уже давно признано сходство философских и общественно-политических идей Ф. Достоевского и Ф. Тютчева. В этом контексте исследователи обратили внимание на то, что черты Тютчева присутствуют в герое романа «Подросток» Версилове, который является одним из важнейших героев-идеологов Ф.М. Достоевского. Сходство Версилова и Тютчева особенно подчеркивает известный исследователь творчества Достоевского Анастасия 1&чева в своей книге, которая так и называется: «Достоевский и Тютчев». В ней подробно анализируется тип «русского европейца», который ярко воплощен в образе Версилова и который, по убеждению А. йчевой, очень точно характеризует взгляды Тютчева. Через описание этого типа Достоевский выражал свое представление об историческом предназначении России, о смысле взаимоотношений между Россией и Европой, о смысле исторического процесса как такового. Эти темы присутствуют в большинстве поздних произведений писателя, поэтому правильная оценка позиции Достоевского в отношении каждой из них чрезвычайно важна для понимания его философского и общественно-политического мировоззрения. Ситуация усложняется тем, что термин «русский европеец» в текстах Достоевского упоминается не только в
положительном, но и в отрицательном смысле. Например, в «Дневнике писателя» он упрекал «русских европейцев» в чрезмерном подражании Европе и констатировал, что они не понимают сущности русского народа.
Пытаясь выявить все нюансы содержания понятия «русский европеец» у Достоевского, мы должны более внимательно всмотреться в образ Версилова и, в частности, более точно определить не только моменты его сходства с личностью и мировоззрением Тютчева, но и моменты различия, на которые, как нам кажется, А. йчева не обращает должного внимания в своей книге.
Тютчев и Версилов
По мнению А. 1&чевой, «Подросток» - это «очень тютчевский роман, пожалуй, самый тютчевский из всех романов "великого пятикнижия"»1. При этом А. йчева приводит ряд достаточно убедительных аргументов в пользу того, что, создавая роман и разрабатывая образ Версилова, Достоевский не мог не думать о Тютчеве. Действительно, роман был задуман вскоре после смерти Тютчева, и параллельно с работой над этим замыслом Достоевский пишет некролог на смерть поэта и занимается редактированием для журнала «Гражданин» статьи Мещерского о Тютчеве, в которой дана характеристика личности поэта и мыслителя.
Прежде всего, сходство Тютчева и Версилова проявляется в особенностях характера героя Достоевского - в его обаянии, добродушном остроумии, мягкости и предупредительности в общении. Биографы отмечали характерное «раздвоение» в личности Тютчева: присутствие сильного и твердого ума при бессилии воли и отвращении к труду, к деятельности. А. Гачева считает, что в образе Версилова это раздвоение также присутствует в очень наглядной форме, однако в этом пункте нам кажется возможным не вполне согласиться с ней. Но можно полностью согласиться с утверждением о том, что выразительная черта сходства Версилова и Тютчева - это «зрелость суждений, глубина понимания русской жизни, масштабность видения исторических судеб России и Европы»2. И этот пункт является наиболее важным, поскольку именно через характерное для него «видение исторических судеб России и Европы» Версилов предстает в качестве героя, наиболее близкого по взглядам к самому Достоевскому. По собственным словам Версилова (безусловно, совпадающим с мнением Достоевского), он выражает самосознание характерного человека своего века. Здесь характерность означает не «массовость», а наоборот, «особость», обособленность от обычных людей, но эта та «особость», которая определяет самых значимых людей своего времени, выражающих подспудные идеи и тенденции современности, превращающих эти идеи и тенденции в реальные факторы, определяющие историю.
Наконец, некоторые детали романной истории Версилова намекают на общеизвестные детали биографии Тютчева. Любовь Версилова к Софье мо-
1 См.: Гачева А. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется...». Достоевский и Тютчев. М., 2004. С. 323 [1].
2 Там же. С. 327.
жет быть сопоставлена с любовной историей Тютчева и Елены Денисьевой. Как Денисьева для Тютчева, Софья для Версилова - это идеал русской женщины, который в романе приобретает значение «символа русской земли»3. А. 1&-чева особенно подчеркивает важный мотив романа, в котором, по ее мнению, отразились реальные события жизни Тютчева и его любви к Денисьевой. Вер-силов рассказывает своему сыну Аркадию, главному герою романа, о том, что, решив в очередной раз уехать за границу - «от тоски, от внезапной тоски», он одновременно решил расстаться с Софьей, «разжениться» с ней, как он сам выражается: «Я тогда бросил все, и знай, мой милый, что я тогда разженился с твоей мамой и ей сам заявил про это. Это ты должен знать. Я объяснил ей тогда, что уезжаю навек, что она меня больше никогда не увидит»4. В этом акте отречения от любимой женщины, одновременно с отречением от родины, есть безусловный символический смысл.
Версилов признается, что хотя он расставался с Софьей навсегда, но, оказавшись в Германии, сразу понял, что любит ее и не может без нее жить. Более того, он признается сыну Аркадию, что полюбил тогда Софью (с которой прожил уже несколько лет) «в первый раз в жизни», и на недоумение последнего добавляет: «...я вдруг полюбил ее, как никогда прежде, и тотчас послал за нею»5. Тютчев не мог вызвать свою возлюбленную из России, как это сделал Верси-лов, поскольку его возлюбленная умерла, но в его рассказах о своих чувствах можно, действительно, уловить сходство с теми чувствами, которые испытывает Версилов. Посещая места, которые он раньше любил, которые восхищали его, он теперь не испытывает ничего, кроме тоски по России. В письме к А.И. Георгиевскому, написанном в Ницце в декабре 1864 г., он признается: «Странное явление встречается теперь между русскими за границею, как бы в смысле реакции противу общего стремления, - это сильнейшая, в небывалых размерах развивающаяся тоска по России при первом соприкосновении с нерусским миром» [3, с. 86].
Считая эту «в небывалых размерах развивающуюся тоску» главным чувством, которое Тютчев осознал в долгом расставании с родиной, А. Г&чева называет возвращение Тютчева в Россию лучшей иллюстрацией «тезиса о возврате интеллигенции к почве»6. Причем речь идет о возвращении, которое сопряжено с очень глубокими чувствами и мыслями, родившимися от осозна-
3 См.: Гачева А. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется.». Достоевский и Тютчев. С. 327.
4 См.: Достоевский Ф.М. Подросток // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Т. 13. Л., 1971-1990. С. 373 [2].
5 Там же. С. 380.
6 См.: Гачева А. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется.». Достоевский и Тютчев. С. 329. Тютчев дважды возвращался в Россию. Первый раз это было в 1844 г. после 22-летнего (!) пребывания в Европе на дипломатической службе (подробнее см. ниже), второй раз - в 1865 г., после того как Тютчев на 6 месяцев покинул Россию, мучимый тоской, вызванной смертью Денисьевой. А. Гачева непосредственно имеет в виду первое возвращение, но, видимо, это суждение можно отнести и ко второму возвращению, тем более, что интенсивность переживаний поэта (см. письмо 1865 г.) делает 6-месячное отсутствие в России вполне сравнимым с 22-летним.
ния различия России и Запада: Тютчев возвращается «с естественной любовью к своему отечеству», с «высшим разумным ее оправданием», «с убеждением в высшем мировом призвании русского народа и вообще духовных стихий русской народности» (здесь использованы высказывания из биографии Тютчева, написанной И. Аксаковым)7.
Это можно считать важнейшим моментом в аргументации А. Гачевой. Признавая, что между историческим прототипом образа героя и самим этим образом не может быть полного тождества, она настаивает на том, что в наиболее принципиальном идейном срезе образ Версилова в наибольшей степени соотносится с тем, что мы знаем о Тютчеве, а не с теми историческими фигурами, которые традиционно выдвигаются на роль его прототипа (П. Чаадаев, В. Печерин, А. Герцен). Действительно, из приведенного описания можно заключить, что Тютчев является «русским европейцем» ровно в том смысле, в каком этот термин используется в романе «Подросток» для характеристики жизненных убеждений и мировоззрения Версилова. Соответствие идейной составляющей образа героя и взглядов Тютчева кажется почти полным.
Тем не менее нам кажется, что, сравнивая убеждения героя и его предполагаемого прототипа, А. Гачева недостаточно учитывает некоторые детали рассуждений Версилова и некоторые особенности мировоззрения Тютчева, прямо относящиеся к рассматриваемой проблеме (историческая судьба России). Если же учесть эти детали, то можно прийти к выводу, что взгляды Вер-силова и Тютчева в некоторых важных аспектах не только не совпадают, но даже противоположны друг другу.
А. Гачева сравнивает взгляды Версилова и Тютчева в состоянии «тоски», которая была вызвана расставанием с родиной (у Тютчева в большей степени -смертью возлюбленной), однако было бы полезно проанализировать их отношение к России и Европе в более «спокойном» состоянии, до долгих зарубежных «скитаний». В романе Достоевского мы узнаем об этих более фундаментальных убеждениях Версилова из его подробного рассказа о своей жизни сыну Аркадию, но и Тютчев в своих статьях и письмах часто рассуждает на те же темы. Поэтому проделать сравнительный анализ их убеждений оказывается не так уж и трудно.
«Россия и Европа» Версилова
Версилов очень цельно и последовательно излагает свои представления в седьмой главе третьей книги романа. В его позиции «русского европейца» можно выделить три главных момента. Во-первых, он говорит о России и Европе, как о двух своих отечествах: «Русскому Европа так же драгоценна, как Россия: каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же была отечеством нашим, как и Россия. О, более! Нельзя более любить Россию, чем люблю ее я, но я никогда
7 См.: Гачева А. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется.». Достоевский и Тютчев. С.329.
не упрекал себя за то, что Венеция, Рим, Париж, сокровища их наук и искусств, вся история их - мне милей, чем Россия. О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!» [2, с. 377]. Он словно не может решить, что ему дороже - Россия или Европа, и приходит к выводу, что равно привязан к обоим.
Во-вторых, называя себя «русским европейцем» и объясняя смысл «идеи», которая заключена в этом определении, он явно имеет в виду не включение России в качестве естественной части в Европу, а, скорее, обратное - понимание только России в качестве подлинной Европы и русского европейца в качестве подлинного европейца. Смысл своей «идеи» он особенно ясно понял во время событий Франко-прусской войны 1870-1871 гг. и последовавшей за ней Парижской коммуны, когда обнажилось отсутствие у самой исторической Европы подлинного центра: «Там была брань и логика; там француз был всего только французом, а немец всего только немцем, и это с наибольшим напряжением, чем во всю их историю; <...> один я, как русский, был тогда в Европе единственным европейцем» [2, с. 375-376]. И далее он поясняет, что в России «создался веками какой-то еще нигде не виданный высший культурный тип, которого нет в целом мире, - тип всемирного боления за всех» [2, с. 376]. Чтобы понять до какой степени слова Версилова выражают сокровенное убеждение самого Достоевского, достаточно сравнить их с аналогичным суждением из «Дневника писателя»: «Европа нам второе отечество <. > . Европа нам -почти так же всем дорога, как Россия <.> . Если общечеловечность есть идея национальная русская, то прежде всего надо каждому стать русским, то есть самим собой, и тогда с первого шагу всё изменится» [4, с. 23].
«Боление за всех» и «общечеловечность» очевидно означают преодоление национального эгоизма и принятие позиции единства и солидарности всех народов и всех людей, но здесь очень важно понять, на какой основе Достоевский представляет себе указанное единство. Он прекрасно понимает, что людей разделяют материальные интересы и стремление к материальному богатству, но для Версилова, взгляды которого в этом аспекте совпадают со взглядами писателя, люди, ставящие превыше всего материальные ценности, - это люди презренные, и именно господство этих людей в современной Европе означает, что Европа идет к гибели. Свою «идею» Версилов называет «высшей русской культурной мыслью», которая есть «всепримирение идей»; он еще раз поясняет ее смысл, говоря о необходимости достижения единства не только в отношении ныне живущих народов, но всей тысячелетней истории Европы: «Я во Франции - француз, с немцем - немец, с древним греком - грек и тем самым наиболее русский. Тем самым я - настоящий русский и наиболее служу для России, ибо выставляю ее главную мысль» [2, с. 377]. Особенно важно присутствие в этом контексте «древнего грека». Вспоминая приведенное выше высказывание о Европе как стране «святых чудес», можно сделать вывод, что Версилов в качестве главной ценности и сути Европы понимает культуру и культурное творчество. Именно потеря Европой понимания своей культурной сути и воцарение исключительно материальных, эгоистических ценностей означают конец подлинной Европы. Только Россия, точнее, ее высший культурный слой, та «тысяча», к которой при-
надлежит Версилов, сохранила верность принципам этой подлинной, многовековой, культурной Европы. И, уезжая из России, Версилов вовсе не бежит от «варварства» к «цивилизации», как можно было подумать, а, скорее наоборот, идет туда, где свершается последний акт европейской трагедии - окончательная гибель старой, несовершенной Европы; он хочет быть свидетелем этой гибели и как бы принять наследство гибнущей Европы, чтобы на его основе создать новую и уже совершенную Европу, а именно Россию, ставшую по-настоящему собой и поэтому ставшую подлинной Европой.
Третий момент в «идее» Версилова - самый поэтичный и запоминающийся эпизод в его исповеди Аркадию - связан со сном, который он увидел, заснув в гостинице маленького города в Германии. В этом сне, который напоминал образы картины Клода Лоррена «Асис и Галатея», Версилов видел прекрасное прошлое Европы, далекий «золотой век», в котором люди были прекрасны и добры и между ними не было ни зла, ни эгоизма. Но, проснувшись, Версилов понимает, что этот сон был пророческим и напоминал о невозвратном прошлом, которое уходит навсегда: «.это заходящее солнце первого дня европейского человечества, которое я видел во сне моем, обратилось для меня тотчас, как я проснулся, наяву, в заходящее солнце последнего дня европейского человечества!» [2, с. 375]. Здесь проясняются его слова о том, что он ехал не себя спасать в Европе, а «хоронить» саму Европу - ведь, наступают ее последние дни. Насущность появления «русского европейца» состоит в том, что он должен ясно обозначить наступление новой эпохи в истории и стать глашатаем этой новой эпохи - эпохи, когда Россия наконец становится собой и поэтому становится новой и окончательной Европой, до конца реализует культурную сущность Европы, которую не смогли и уже не смогут реализовать ни французы, ни немцы, ни другие народы.
Подводя итог, можно сказать, что «русский европеец» в понимании Вер-силова это не тот, кто просто принимает наличные европейские ценности, а тот, кто реализует сущность Европы так, как не способны реализовать собственно европейцы, и поэтому он не соединяется с собственно европейцами, а «замещает» их; при этом для собственно европейцев (французов, немцев и др.) единственный способ сохраниться заключается в том, чтобы самим стать русскими европейцами, т.е до конца, а не частично реализовать сущность Европы.
Теперь постараемся понять, насколько выраженная таким образом система убеждений Версилова (т.е. Достоевского) совпадает с убеждениями Тютчева.
«Россия и Европа» Тютчева
В своих полемических статьях, посвященных проблеме отношений между Россией и Европой, Тютчев создает модель этих отношений, в целом похожую на то, как их изображает Версилов. Центральный тезис статей Тютчева 1840-х гг. - это Россия (вместе со всеми славянами) как другая Европа по отношению к Западной Европе: «В течение веков европейский Запад совершенно простодушно верил, что кроме него нет и не может быть другой Европы. <...>
Но чтобы за этими пределами жила другая, Восточная Европа, вполне законная сестра христианского Запада, христианская, как и он, правда не феодальная и не иерархическая, однако тем самым внутренне более глубоко христианская; чтобы существовал там целый Мир, Единый в своем Начале, прочно взаимосвязанный в своих частях, живущий своей собственной, органической, самобытной жизнью, - вот что было невозможно допустить, вот что многие предпочли бы подвергнуть сомнению, даже сегодня.» [5, с. 118]. В связи с этим некоторые исследователи справедливо замечают, что в центре внимания Тютчева противостояние не столько России и Европы, сколько России и Запада8. В этом можно отметить расхождение в позициях Тютчева и Версилова: у последнего русский европеец не может быть поставлен в один ряд с французом, немцем и др., он выше всех традиционных различий европейских народов - различий, определявших весь ход истории Европы; у Тютчева же Россия встает в один ряд с двумя главными «силами» старой Европы - Францией и Германией9. Такую позицию можно объяснить задачей, которую Тютчев-дипломат реализовывал на протяжении многих лет, - охранять порядок, установленный Священным союзом, и показать нравственное и политическое равенство России и Запада.
Однако это различие, как кажется, исчезает, когда Тютчев переходит к описанию преимущества России перед Западной Европой. Запад гибнет из-за того, что он не смог во всей полноте реализовать сущность Европы как таковой. Революционные процессы от Великой французской революции до революции 1848 г. Тютчев рассматривает как процесс окончательной гибели Европы в ее прошлом, западном варианте. Россия же призвана на «развалинах» старой Европы создать ее новый и окончательный вариант, который будет означать полное воплощение в реальности ее глубокой сущности: «Запад уходит со сцены, все рушится и гибнет во всеобщем мировом пожаре. <.> И когда над столь громадным крушением мы видим еще более громадную Империю, всплывающую подобно Святому Ковчегу, кто дерзнет сомневаться в ее призвании, и нам ли, ее детям, проявлять неверие и малодушие?..» [5, с. 157]. Это убеждение выглядит тождественным главному пункту «идеи» Версилова. Однако на деле ситуация не столь очевидна. Чтобы правильно сопоставить этот итог размышлений Тютчева с размышлениями Версилова, нужно четко зафиксировать, что Тютчев понимает под сущностью Европы, под ее главным «принципом».
Совершенно неслучайно Тютчева сопоставляют с Данте10: он, точно так же как и великий итальянец, главным принципом правильного общечеловеческого устройства (он и составляет сущность Европы) полагал единство всех народов в рамках универсальной Империи и в духе единого христианства. Российская империя и должна стать, по Тютчеву, такой всемирной Империей -
8 См.: Кантор В.К. Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса. К проблеме имперского сознания в России. М., 2007. С. 261-265 [6].
9 См.: Тютчев Ф.И. Публицистические произведения // Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма. В 6 т. Т. 3. Л., 1971-1990. С. 117 [5].
10 См.: Кантор В.К. Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса. К проблеме имперского сознания в России. С. 262-263.
через ее расширение на всю Европу и вбирания в себя всех «развалин» Запада, погибающего под ударами Революции.
Ясно, что ничего подобного мы не находим в размышлениях Версилова. Идея культуры и идея Империи - это очень разные представления о сути подлинной Европы11. Достоевский, когда он затрагивал в «Дневнике писателя» вопросы современной ему политики, высказывал мысли (о Восточном вопросе, о судьбе славян, о проливах и Константинополе), почти буквально повторяющие этот принципиальный момент в рассуждениях Тютчева. Можно уверенно утверждать, что здесь присутствует определенное влияние идей Тютчева. Однако именно этот срез взглядов Достоевского является наиболее сомнительным, часто вызывающим не только критику, но и прямую иронию12.
Отметим, что оптимистическое представление о политическом будущем России, характерное для статей Тютчева 1840-х гг., позднее (после Крымской войны) сменилось весьма пессимистической оценкой реального состояния дел в Российской империи, поэтому, не отказываясь от своих главных идей, он стал говорить о некоей идеальной Империи, которую может быть удастся, а может быть и не удастся воплотить в политической реальности России. Можно сказать, что Тютчев только мечтал о подлинной Европе, которой не соответствовала ни историческая Западная Европа, ни Россия. В одном из писем к жене в 1855 г. Тютчев рассказывает свой сон, который удивительно созвучен сну Версилова, хотя несет совсем другое содержание. Версилов во сне увидел прекрасное прошлое Европы, а Тютчев - то будущее, о котором он мечтал, ту великую Империю, которая должна объединить все народы: «Мне пригрезилось, что настоящая минута давно миновала, что протекло полвека и более <...>. Великая Империя основана... Она начинала свое бесконечное существование там, в краях иных, под солнцем более ярким, ближе к дуновениям юга и Средиземного моря. Новые поколения с совсем иными воззрениями и убеждениями господствовали над миром и, уверенные в достигнутых успехах, едва помнили о тех печалях, о той тоске и темной ограниченности, в которой мы живем теперь» [8, с. 222]. Очень характерно, что это описание не слишком напоминает российскую действительность.
11 В книге «Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса. К проблеме имперского сознания в России» (М., 2007) Владимир Кантор убедительно доказывает, что позитивный смысл Российской империи заключался как раз в ее культурной функции, в создании условия для формирования универсальной, хотя и русской по языку и по происхождению культуры, способной объединить и народы России и, в перспективе, все человечество. Но при этом автор констатирует, что реальная Российская империя, к сожалению, редко соответствовала этой своей возвышенной функции, поэтому при конкретных оценках следует различать политические и культурные аспекты ее бытия. Рассматривая, в частности, концепцию Тютчева Кантор констатирует, что он делал акцент именно на политических аспектах выдвигаемой им идеи Империи и практически не видел ее культурной сущности (см.: См.: Кантор В.К. Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса. К проблеме имперского сознания в России. С. 261-286).
12 См.: Шестов Л. Пророческий дар // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. М., 1990. С. 122-127 [7].
В противоположность этому, Версилов в романе Достоевского, выдвигая идею универсальной культуры как сущности Европы, говорил о том, что уже было в значительной степени реализовано в истории Запада, в его великой культуре, и что уже начало реализовываться в России - в творчестве великих предшественников Достоевского (Пушкина, Гоголя, Лермонтова и др.) и в его собственных произведениях.
Еще более глубокое, хотя менее заметное различие между представлениями Тютчева и «идеей» Версилова связано с оценкой роли христианства в исторических судьбах Европы и России. При формальном и поверхностном подходе вновь кажется, что здесь больше сходства, чем различий. Подлинная Европа для Тютчева есть универсальная Империя, одухотворенная подлинным христианством, а это подлинное христианство сохранилось только в форме православия. Запад потому и гибнет, что он сначала принял искаженное, ложное христианство (католицизм), а затем породил антихристианское движение Революции, которое разрушает его основы. Точно так же и Верси-лов видит в атеизме главную причину гибели Запада. При этом в «Дневнике писателя» Достоевский прямо провозглашал православие истинным христианством, которое и обеспечивает преимущество России перед Западом. Но вновь нужно признать, что эти прямые суждения Достоевского, буквально повторяющие мысли Тютчева, не отражают всей глубины его религиозных воззрений. Возвращаясь к Версилову, нужно признать, что его отношение к христианству совсем не однозначно. Он говорит про себя: «Положим, я и не очень веровал, но все же я не мог не тосковать по идее. Я не мог не представлять себе временами, как будет жить человек без Бога и возможно ли это когда-нибудь. <...> .вера моя невелика, я - деист, философский деист, как вся наша тысяча, так я полагаю, но... но замечательно, что я всегда кончал картинку мою видением, как у Гёйне, "Христа на Балтийском море"» [2, с. 378-379]. Вера Версилова - это очень свободная и глубокая вера, далеко не совпадающая с обрядовым православием (хотя и христианская по своей сути). Такая вера (вера-искание) характерна для всех главных героев Достоевского13, она в большей степени говорит о бесконечности человека, чем собственно о Боге, но именно поэтому реализует себя не в церкви и не в общественно-политической сфере, а в творчестве, в культуре.
В противоположность этому Тютчев, говоря в своей публицистике о христианстве, имеет в виду именно православие в его традиционной, исторической форме. Но, как утверждает В. Кантор, «по всеобщему наблюдению, Тютчев был довольно равнодушен к религии, воспринимая ее лишь как существенную историко-культурную характеристику»14. Понимая православие почти исключительно как «политический» фактор, как необходимую опору Империи, сам он оставался достаточно безразличен к нему. Сти-
13 Подробнее см.: Евлампиев И.И. Философия человека в творчестве Ф. Достоевского (от ранних произведений к «Братьям Карамазовым»). СПб., 2012. С. 390-434 [9].
14 См.: Кантор В.К. Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса. К проблеме имперского сознания в России. С. 270.
хи Тютчева, которые, конечно же, гораздо более полно отражают его глубинное мировоззрение, демонстрируют сложный и неоднозначный характер его религиозного мировоззрения; известнейшие из них свидетельствуют, скорее, о его приверженности безличному пантеизму, даже не обязательно христианского толка.
Наконец, самое существенное различие в позициях Версилова и Тютчева заключается в их представлениях о той «почве», к которой им необходимо вернуться, чтобы стать подлинными и цельными в своем личном бытии.
Возвращение в Россию и проблема «почвы»
У Версилова были два отечества, и в Европе он чувствовал себя так же, как на родине. Он говорит о своей тоске, но эта тоска по идеалу, а не по родине, она в равной степени относится и к России, из-за того что Россия еще не может стать подлинной Европой, и к Европе, поскольку она уже не может быть настоящей Европой и гибнет раньше времени. В этой тоске совсем нет чувства бездомности.
А как у Тютчева? Его «тоска по России» (см. письмо от 1864 г.) подобна чувствам, хотя и совершенно в другом контексте, которые Тютчев испытывает за много лет перед этим, будучи в России. Прожив 20 лет (с 1822 по 1843 г.) в Германии, он в конце 30-х гг. решает вернуться в Россию; в 1839 г. он писал своим родителям: «.я твердо решился оставить дипломатическое поприще и окончательно обосноваться в России. <...> Мне надоело существование человека без родины, и пора подумать о приискании приюта для надвигающихся лет» [10, с. 127]. Но после приезда в Россию, он испытывает совсем другие чувства - он снова тоскует, но теперь по покинутой Европе; известно его высказывание первых лет пребывания в России: «У меня не тоска по родине, но тоска по чужбине» [11, с. 205].
Это чувство отражено и в поэтических произведениях Тютчева того периода. В стихотворении «Вновь твои я вижу очи» (1849) перед поэтом предстает «родимый край», однако это вовсе не Россия, а южная страна у моря. Еще более выразителен тон стихотворения «Итак опять увиделся я с вами» (1846), в котором поэт передает свои впечатления от поездки в родное имение Овстуг. Здесь он говорит о родных местах: «Места немилые, хоть и родные», и затем развивает эту тему в последней строфе:
Ах нет, не здесь, не этот край безлюдный Был для души моей родимым краем -Не здесь расцвел, не здесь был величаем Великий праздник молодости чудной. Ах, и не в эту землю я сложил Все, чем я жил и чем я дорожил... [12, с. 204].
Вл. Соловьев и Д. Мережковский в своих размышлениях о Тютчеве отмечали, что это стихотворение явно свидетельствует об отчужденности поэта от
родины или даже о нелюбви к ней. «Тютчев, - писал Вл. Соловьев, - не любил Россию тою любовью, которую Лермонтов называл почему-то "странною" К русской природе он скорее чувствовал антипатию. "Север роковой" был для него "сновиденьем безобразным"; родные места он прямо называет немилыми. <...> Значит, его вера в Россию не основывалась на непосредственном органическом чувстве, а была делом сознательно выработанного убеждения» [13, с. 477-478]. Мережковский высказался еще более резко. По его мнению, Тютчев сделался «почти иностранцем», в результате чего «когда вернулся на родину, она показалась ему чужбиною»; он даже приходит к выводу, что Тютчев «от родины отрекается»15.
Таким образом, Версилов и Тютчев испытывают не только не схожие, но противоположные чувства в отношении двух своих «отечеств»: для Версилова они равно дороги, и он в каждом из них чувствует себя дома; Тютчев, наоборот, и в Европе, и в России чувствует отчужденность, не признает себя по-настоящему укорененным ни в той, ни в другой.
Уже это заставляет нас усомниться в справедливости приведенного выше суждения А. Гачевой о том, что возвращение Тютчева в Россию - это лучшая иллюстрация «тезиса о возврате интеллигенции к почве». Чтобы окончательно прояснить ситуацию, нужно уточнить само понятие «почвы», имеющее принципиальное значение для Достоевского.
Особенно прямо эта проблема ставится Достоевским в Пушкинской речи, где важную роль играет противопоставление Евгения Онегина и Татьяны. По утверждению Достоевского, Татьяна - «это тип твердый, стоящий твердо на своей почве»16, она явно выступает в качестве идеала русской женщины для Достоевского. Про Онегина же он говорит: «У него никакой почвы, это былинка, носимая ветром»17. Именно поэтому Онегин не смог распознать законченности и совершенства в неброском, скромном образе Татьяны. Не найдя ее любви, он так и не нашел «почвы».
Естественно предположить, что, изображая отношения Версилова и Софьи, Достоевский имел в виду Онегина и Татьяну. В пользу этого говорит тот факт, что в конце речи Достоевского появляется образ Христа из известного стихотворения Тютчева: «Пусть наша земля нищая, но эту нищую землю "в рабском виде исходил, благословляя" Христос»18, т. е. он думал о Тютчеве, когда работал над текстом речи. Тем не менее он придал любовной истории Вер-силова и Софьи совсем другой финал, в отличие от поэтического романа Пушкина. Версилов в конце концов понимает, что по-настоящему любит Софью и соединяется с ней уже навсегда. Собственно говоря, он догадался о том, что именно в ней его судьба, задолго до того, как окончательно это понял и остался с ней; как сказано в романе, он «часто отлучался и оставлял ее одну, но
15 См.: Мережковский Д.С. Две тайны русской поэзии. Некрасов и Тютчев. Пг., 1915. С. 70-71 [14].
16 См.: Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1880 г. // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Т. 26. Л., 1971-1990. С. 140 [15].
17 Там же. С. 143.
18 Там же. С. 148.
кончалось тем, что всегда приезжал обратно»19. Таким образом, история Вер-силова в романе действительно изображается Достоевским как история «возврата интеллигенции к почве». Но весьма сомнительно, что эта история применима к Тютчеву (даже если предположить, что сам Достоевский так думал).
Для того чтобы до конца выяснить этот вопрос, обратим внимание на еще один важный момент в романе: «безумие» Версилова, связанное с его любовью к Катерине Ивановне и символически разрешающееся появлением двойника и раскалыванием иконы. Нам представляется, что здесь Достоевский выражает свое амбивалентное отношение к образу «русского европейца». Как мы уже говорили, в «Дневнике писателя» содержится весьма негативная характеристика типа «русского европейца». Говоря о том, что человек этого типа готов азартно биться за свои «заветные идейки», которые весьма далеки от народной жизни, Достоевский добавляет: «Ведь такому барину, такому белоручке, чтоб соединиться с землею, воняющею зипуном и лаптем, - чем надо поступиться, какими святейшими для него книжками и европейскими убеждениями? Не поступится он, ибо брезглив к народу и высокомерен к земле Русской уже невольно» [16, с. 7].
В образе Версилова Достоевский соединяет и позитивный смысл типа «русского европейца», о котором мы говорили выше, и негативный, который отражен в этом суждении, хотя, конечно, это негативное слагаемое в романе не столь явно выражено, как позитивное. Оно проявляется только в финале истории любви Версилова к Катерине Ивановне: в его сговоре с негодяем Ламбертом и в раскалывании иконы (символа русской земли). Двойник Версилова и является материализацией этой негативной стороны его личности. После финальной катастрофы, когда Версилов чуть не убивает Катерину Ивановну, двойник исчезает и остается только позитивная «часть» прежнего Версилова. Став таким образом полностью «определенным» (а не раздвоенным), он окончательно остается с Софьей и осознает свою безраздельную любовь к ней; вот как это передает его сын Аркадий: «. это - только половина прежнего Версилова; от мамы он уже не отходит и уж никогда не отойдет более» [2, 446]. Именно здесь можно видеть окончательное и полное воплощение идеи «возвращения к почве». Но такой смысл возвращения заставляет поставить вопрос: а остался ли Версилов при этом «русским европейцем» или это определение уже не применимо к нему? В самых последних словах Аркадия о Версилове он констатирует нежелание последнего ехать на лето за границу, и это свидетельство, после которого читатель окончательно расстается с Версиловым, очень показательно.
Если это действительно есть «возвращение к почве» - а нам кажется, что именно это имеет в виду Достоевский, - то по отношению к Тютчеву такой смысл «возвращения» никак не может быть применен. Неизвестно, знал ли Достоевский все детали личной жизни и личного мировоззрения Тютчева, но из всей его биографии писатель особенно ярко использовал в образе Вер-силова именно те черты, которые характеризуют негативные стороны идеи «русского европейца», позитивный же смысл этой идеи, как его изображает
19 См.: Достоевский Ф.М. Подросток. С. 104.
Достоевский, в основных своих чертах не слишком хорошо соотносится с тем, что мы знаем о Тютчеве.
Тютчев в своих письмах постоянно сетует на то, что он не понимает русского народа и не очень верит в то, что тот способен осознать и реализовать историческое предназначение России. «Сознание своего единственного исторического значения, - пишет Тютчев в 1855 г. в письме к М.П. Погодину, - ею <Россией> совершенно утрачено, по крайней мере в так называемой образованной, правительственной России. Живет ли оно еще в народе, одному Богу известно» [8, с. 231]. Такое сомнение вполне соответствует негативному определению «русского европейца». А вот от его позитивного содержания и от подлинного «возвращения к почве» в варианте Достоевского Тютчев очень далек. Символически это отразилось в том, что единственная русская женщина, которую он любил (две жены Тютчева были немками) и которая могла быть понята как символ русской земли (подобно Софье в романе Достоевского), умерла, и Тютчеву некуда и не к кому в этом смысле было возвращаться.
В стихотворении Тютчева «Святая ночь на небосклон взошла» (1849) дан выразительный образ человека, не имеющего никакой опоры в бытии:
И человек, как сирота бездомный, Стоит теперь, и немощен и гол, Лицом к лицу пред пропастию темной. На самого себя покинут он -Упразднен ум, и мысль осиротела -В душе своей, как в бездне, погружен, И нет извне опоры, ни предела... И чудится давно минувшим сном Ему теперь все светлое, живое... И в чуждом, неразгаданном, ночном Он узнает наследье родовое [12, с. 215].
Можно заметить также, что в стихотворениях Тютчева практически отсутствуют детские воспоминания; после посещения родного имения Овстуг он писал жене, что погружение в среду, где прошло его детство, оставило его безразличным: «.я испытал в течение нескольких мгновений то, что тысячи подобных мне испытывали при таких же обстоятельствах. <.> Но ты сама понимаешь, что обаяние не замедлило исчезнуть и волнение быстро потонуло в чувстве полнейшей и окончательной скуки.» [12, с. 492]. А ведь Достоевский в Пушкинской речи подчеркивал, описывая образ Татьяны, в противоположность Онегину, что то твердое и незыблемое, на что опиралась ее душа, - это «ее воспоминания детства, воспоминания родины, деревенской глуши, в которой началась ее смиренная, чистая жизнь». Достоевский констатирует: «И этого немало, нет, тут уже многое, потому что тут целое основание, тут нечто незыблемое и неразрушимое. Тут соприкосновение с родиной, с родным народом, с его святынею» [15, с. 143]. Именно этого соприкосновения, видимо, не было у Тютчева.
Литературовед Вадим Баевский писал, что у всех русских поэтов XIX века под ногами есть почва, только у Тютчева ее не было до конца жизни20. Именно такое ощущение - нестабильность, хаос, бездна, пустота и бесконечный поиск собственной идентичности - является источником его поэзии и политической деятельности. Словосочетание «международная почва дипломатов»21, используемое И. Аксаковым в биографии Тютчева, помогает понять судьбу человека, у которого не было национальной почвы, не было почвы для возвращения.
Список литературы
1. Гачева А. «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется.». Достоевский и Тютчев. М., 2004. 640 с.
2. Достоевский Ф.М. Подросток // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Т. 13. Л., 1971-1990. 456 с.
3. Тютчев Ф.И. Письма 1860-1873 гг. // Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма. В 6 т. Т. 6. М., 2002-2004. 592 с.
4. Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1877 г. // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Т. 25. Л., 1971-1990. 471 с.
5. Тютчев Ф.И. Публицистические произведения // Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма. В 6 т. Т. 3. М., 2002-2004. 528 с.
6. Кантор В.К. Санкт-Петербург: Российская империя против российского хаоса. К проблеме имперского сознания в России. М., 2007. 544 с.
7. Шестов Л. Пророческий дар // О Достоевском. Творчество Достоевского в русской мысли 1881-1931 годов. М., 1990. С. 119-127.
8. Тютчев Ф.И. Письма 1850-1859 гг. // Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма. В 6 т. Т. 5. М., 2002-2004. 496 с.
9. Евлампиев И.И. Философия человека в творчестве Ф. Достоевского (от ранних произведений к «Братьям Карамазовым»). СПб., 2012. 585 с.
10. Тютчев Ф.И. Письма 1820-1849 гг. // Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма. В 6 т. Т. 4. М., 2002-2004. 624 с.
11. Кожинов В. Тютчев. М., 2009. 471 с.
12. Тютчев Ф.И. Стихотворения 1813-1849 гг. // Тютчев Ф.И. Полн. собр. соч. и письма. В 6 т. Т. 1. М., 2002-2004. 528 с.
13. Соловьев В.С. Поэзия Ф.И. Тютчева // Соловьев В.С. Философия искусства и литературная критика. М., 1991. 698 с.
14. Мережковский Д.С. Две тайны русской поэзии. Некрасов и Тютчев. Пг., 1915. 123 с.
15. Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1880 г. // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Т. 26. Л., 1971-1990. С. 129-174.
16. Достоевский Ф.М. Дневник писателя за 1881 г. // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч. В 30 т. Т. 27. Л., 1971-1990. С. 5-40.
17. Баевский В.С. История русской поэзии: 1730-1980. Компендиум. 2-ое изд. М., 1994. 304 с.
18. Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1997. 175 с.
References
1. Gacheva, A. «Nam ne danopredugadat, kakslovo nashe otzovetsya...» Dostoevskiy i Tyutchev [«We can not predict how our words resound...» Dostoevsky and Tyutchev], Moscow, 2004. 640 p.
20 См.: Баевский В.С. История русской поэзии: 1730-1980. Компендиум. 2-ое изд. М., 1994. С. 134 [17].
21 См.: Аксаков И.С. Биография Федора Ивановича Тютчева. М., 1997. С. 52 [18].
50
CoAoebeecKue uccnedoeaHun. BbmycK 2(46) 2015
2. Dostoevskiy FM. Podrostok [The Raw Youth], in Dostoevskiy, FM. Polnoe sobranie sochineniy v30t., t.13 [Complete collection of works in 30 vol., vol. 13], Leningrad, 1971-1990. 456 p.
3. Tyutchev, FI. Pis'ma 1860-1873 gg. [Letters of 1860-1873], in Tyutchev, FI. Polnoe sobranie sochineniy i pis'ma v 6 t., t. 6 [Complete collection of works and letters in 6 vol., vol. 6], Moscow, 2002-2004. 592 p.
4. Dostoevskiy, FM. Dnevnik pisatelya za 1877 god (janvar'-avgust) [Diary of a Writer. 1877 (January-August)], in Dostoevskiy, FM. Polnoe sobranie sochineniy v301., t. 25 [Complete collection of works in 30 vol., vol. 25], Leningrad, 1971-1990. 471 p.
5. Tyutchev, FI. Publitsisticheskie proizvedeniya [Publicist works], in Tyutchev, EI. Polnoe sobranie sochineniy i pis'ma v 6 t., t. 3 [Complete collection of works and letters in 6 vol., vol. 3], Moscow, 2002-2004. 528 p.
6. Kantor, VK. Sankt-Peterburg: Rossiyskaya imperiya protiv rossiyskogo khaosa. Kprobleme imperskogo soznaniya v Rossii [St. Petersburg: Russian Empire against Russian chaos. On the problem of imperial consciousness in Russia], Moscow, 2007. 544 p.
7. Shestov, L. Prorocheskiy dar [Prophetic gift], in O Dostoevskom. Tvorchestvo Dostoevskogo v russkoy mysli 1881-1931 godov [About Dostoevsky. The creativity of Dostoevsky in Russian thought of 1881-1931], Moscow, 1990, pp. 119-127.
8. Tyutchev, FI. Pis'ma 1850-1859 gg. [Letters of 1850-1859], in Tyutchev, FI. Polnoe sobranie sochineniy i pis'ma v 6 t., t. 5 [Complete collection of works and letters in 6 vol., vol. 5], Moscow, 2002-2004. 496 p.
9. Evlampiev, I.I. Filosofiya cheloveka v tvorchestve F. Dostoevskogo (ot rannikh proizvedeniy k «Brat'yam Karamazovym») [Philosophy of Man in Dostoevsky's Works (from the early works to «The Brothers Karamazov»], Saint-Petersburg, 2012. 585 p.
10. Tyutchev, FI. Pis'ma 1820-1849 gg. [Letters of 1820-1849], in Tyutchev, EI. Polnoe sobranie sochineniy i pis'ma v 6 t., t. 4 [Complete collection of works and letters in 6 vol., vol. 4], Moscow, 2002-2004. 624 p.
11. Kozhinov, V Tyutchev, Moscow, 2009. 471 p.
12. Tyutchev, EI. Stikhotvoreniya 1813-1849 gg. [Poems, 1813-1849], in Tyutchev, EI. Polnoe sobranie sochineniy i pis'ma v 6 t., t. 1 [Complete collection of works and letters in 6 vol., vol. 1], Moscow, 2002-2004. 528 p.
13. Solov'ev, VS. Poeziya FI. Tyutcheva [Poetry of FI. Tyutchev], in Solov'ev, VS. Filosofiya iskusstva i literaturnaya kritika [Philosophy of art and literary criticism], Moscow, 1991. 698 p.
14. Merezhkovskiy, D.S. Dve tayny russkoy poezii. Nekrasov i Tyutchev [Two secrets of Russian poetry. Nekrasov and Tyutchev], Petrograd, 1915. 123 p.
15. Dostoevskiy, FM. Dnevnik pisatelya za 1880 g. [Diary of a Writer, 1880], in Dostoevskiy, FM. Polnoe sobranie sochineniy v301., t. 26 [Complete collection of works in 30 vol., vol. 26], Leningrad, 1971-1990, pp. 129-174.
16. Dostoevskiy, FM. Dnevnik pisatelya za 1881 g. [Diary of a Writer, 1881], in Dostoevskiy, FM. Polnoe sobranie sochineniy v301., t. 27 [Complete collection of works in 30 vol., vol. 27], Leningrad, 1971-1990, pp. 5-40.
17. Baevskiy, VS. Istoriya russkoy poezii: 1730-1980. Kompendium [History of Russian poetry: 1730-1980, Compendium], Moscow, 1994. 304 p.
18. Aksakov, I.S. Biografiya Fedora Ivanovicha Tyutcheva [Biography of Fyodor Ivanovich Tyutchev], Moscow, 1997. 175 p.
