CC BY
29
изображение лицом к свету, он подносит к губам и целует фотографию, словно желая оживить «спящую красавицу».
Н. Перлина анализирует сцену, когда Мышкин рассматривает копию картины Ганса Гольбейна-мл. «Христос в гробу».
Гольбейн создал свою картину как нанесенную на дерево панель, изображавшую слегка выступающий край могильной плиты, на которой покоилось распростертым тело Иисуса. Вход в могильную нишу не был прорисован, словно оставаясь еще не замкнутым. Христос лежал на могильной плите с незакрытыми глазами, с правой рукой, протянутой вдоль тела и не застывшей, а словно бы сохранившей возможность движения. Истинный христианин, Мышкин видит в смертной казни не только нарушение библейской заповеди: «Надругательство над душой, больше ничего! Сказано: "Не убий"... Нет, с человеком так нельзя поступать»1.
Книга снабжена справочным аппаратом - общим именным указателем.
Т.М. Миллионщикова
2019.01.025. КАНТОР В.К. «СРУБЛЕННОЕ ДРЕВО ЖИЗНИ». СУДЬБА НИКОЛАЯ ЧЕРНЫШЕВСКОГО. - М.; СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016. - 528 с. - (Серия «Российские Пропилеи»).
Ключевые слова: Н.Г. Чернышевский; христианство; позитивизм; разумный эгоизм; «Что делать?»; новые люди.
Книга писателя и философа В.К. Кантора обращена к трагической судьбе Н.Г. Чернышевского - одного из крупнейших, по мнению автора, русских мыслителей, реформатора и постепеновца, мифологизированного властью и превращенного ею в революционера, в то время как именно против радикализации общественной жизни Чернышевский и выступал. Метафора биографии писателя - «срубленное древо» - из В.В. Розанова, слова которого стали одним из эпиграфов к книге: «В одной этой действительно замечательной биографии мы подошли к Древу Жизни: но - взяли да и срубили».
1 Достоевский Ф.М. Полное собр. соч.: В 30 т. - Л., 1973. - Т. 8. - С. 21.
Историю жизни Чернышевского, пишет Кантор, «стоит читать параллельно с чтением Евангелия, это хороший контрапункт, много поясняющий в его жизни, много учеников, его не понимающих (Елеонская гора), распятие как врага империи... Именно уверенность в том, что он свидетельствует об истине, сохраняла его дух, ум и силы среди вилюйской дикости и ненависти властей» (с. 446).
Чернышевский разочаровался в народничестве еще до ареста, в ссылке оставил иллюзии относительно возможности реформ и способности молодого поколения интеллигентов к общему делу. Ко второй половине 1870-х годов он был практически забыт, о его судьбе ходили смутные слухи.
Писатель был возвращен из ссылки благодаря усилиям близкого народовольцам и увлеченного его произведениями журналиста Н.Я. Николадзе (1843-1928), которому пришла идея убедить правительственных чиновников, что возвращение Чернышевского станет гарантией того, что во время коронации не произойдет террористического акта, и внушить народовольцам, что невозвращение Чернышевского станет окончательным провалом их и без того ничего не сумевшей добиться организации.
Посмертная судьба Чернышевского сложилась так, что российская интеллигенция, ранее преданно любившая писателя, стала считать его врагом свободы, а большевики сделали его своим предшественником, поскольку революционность, навязанная Чернышевскому самодержавием, оказалась выгодна новой власти. В результате - «именно носитель Христовой истины и становится в глазах толпы врагом добра, революционером. Безнравственность ленинской этики напрямую выводили из этики Чернышевского» (с. 488).
Как известно, Ленин считал, что не существует общечеловеческой морали, есть только классовая. «Наша нравственность, -писал он, - выводится из интересов классовой борьбы пролетариата» («Задачи союзов молодежи»). Точка зрения Чернышевского -опережающее возражение: «Отдельное сословие приводит себя к дурному концу, принося в жертву себе целый народ» («Антропологический принцип в философии»). Ленин, подчеркивает В. Кантор, - почти дословно повторяет высказывание С. Нечаева («Катехизис революционера») о нравственности революционера:
«Нравственно для него все то, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что мешает ему». Вождь пролетариата свою книгу, в которой речь идет о создании полностью подчиненной вождю организации революционеров, назвал «Что делать?» по роману Чернышевского, в то время как в романе говорится именно об отсутствии всякой централизации и о свободе личности в артели.
Исследователь сочувственно цитирует слова В.В. Розанова («Уединенное») о том, что Чернышевский был «как государственный деятель (общественно-государственный) выше и Сперанского, и кого-либо из "екатерининских орлов", и бравурного Пестеля, и нелепого Бакунина, и тщеславного Герцена» (цит. по: с. 493).
Специально останавливаясь на концепции «разумного эгоизма», которая многим представляется в моральном отношении ниже идеи самопожертвования, В. Кантор вспоминает Ветхий Завет, где эта идея родилась - «Люби ближнего твоего, как самого себя» (Лев. 19:18), и Новый Завет, где это стало уже принципом -«Возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:39), и делает заключение, что «идея разумного эгоизма и есть сублимация природных инстинктов» (с. 495): для начала нужно любить самого себя.
С ранних лет Чернышевского, сына протоиерея, занимал вопрос, как соединить православие и западные науку и искусство. Большое влияние на него оказал Л. Фейербах, поставивший проблему христианства как основную проблему философии, в идеях которого Чернышевский увидел опору для утверждения христианства в современном ему интеллектуальном контексте: «Вся позиция Фейербаха - это протестантский поиск Бога в себе» (с. 86), в его сочинениях речь идет о человеческом восприятии веры, которое у каждого свое.
Расхожей точке зрения на Чернышевского как развившего материалистические идеи Фейербаха В. Кантор противопоставляет утверждение о том, что писатель «по сути дела дал русскому обществу систему глубоко христианских ценностей, секуляризированных, в современной ему позитивистской одежде» (с. 162), и раскрывает свое утверждение на примере двух наиболее значимых и непонятых сочинений Чернышевского - диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности» и романа «Что делать?».
Именно в диссертации, полагает исследователь, впервые прозвучала неожиданная для русского общества (а потому и непонятая) евангельская тема жизни в контексте российских «бытийст-венных архетипов». Споры вокруг диссертации Чернышевского развернулись после второго ее издания в 1865 г. (первое - в 1855 г.), анонимного, уже после того, как свершилась гражданская казнь Чернышевского (1864) и он был отправлен на каторгу. Все, однако, знали, кто автор, и вокруг книги развернулась бурная дискуссия.
Многие, причем даже сторонники Чернышевского увидели в диссертации категорическое отрицание искусства, не поняв того, что отрицался лишь определенный тип искусства. По Чернышевскому, пишет В. Кантор, «жизнь выше искусства, ведь чтобы создавать искусство, наслаждаться им, необходимо быть живым - и физически и прежде всего духовно. Самодержавие и крепостническое общество убивают жизнь и подлинную красоту, но "чистое искусство", поначалу ими отвергаемое, они все же способны переварить и приспособить» (с. 178). «Чистое искусство» отказывалось, по сути, от помощи человеку - и в этом, полагал Чернышевский, его ограниченность, ведь задача искусства в России -«пересоздать человека, превратить его в свободное, самодействующее существо, научить его жить, а не прозябать, не спать, вытащить из состояния сонной смерти. Поэтому и требовал он от искусства "быть для человека учебником жизни"» (с. 181).
Семинарист Чернышевский глубоко усвоил основное христианское понятие о ценности жизни, о том, что «смертию смерть поправ» Богочеловек даровал христианам возможность «жизни вечной». В его творчестве противостояние жизни и смерти - основное.
Размышляя о ключевых для русской культуры вопросах: «кто виноват?» и «что делать?», соотнесенных с названиями романов А.И. Герцена и Н.Г. Чернышевского, исследователь замечает, что если Герцен искал виноватого (в России это - империя, на Западе - буржуа, а в судьбах человечества, считал Герцен, виноват Бог), то Чернышевский как человек глубоко верующий, саму идею кого-либо винить считал порочной. Он полагал, что «надо делать нечто, ибо план Бога по созданию мира был разумен. Как и Августин, он снимал с Бога вину за мировое зло. Поиск виновных при-
водит к расправам, гибели невинных, особенно в случае народных мятежей» (с. 325). В романе Герцена судьбы героев к финалу непоправимо разрушены, герои же Чернышевского - счастливы. Именно то, что герои романа «Что делать?» не замечают невзгод и с легкостью их преодолевают, вызывало раздражение и изумление у литераторов старшего поколения. Роман восприняли как революционную агитку, где, как писал А. Фет, «каждая мысль, каждое слово - дидактика, каждая фраза выражает принцип» (цит. по: там же).
Одним из немногих, кто опроверг миф о Чернышевском-революционере, был Н.С. Лесков, увидевший в романе ответ на заданный писателем вопрос - «что делать?», который состоял в том, чтобы «откинуть узкие теории, не дающие никому счастья, и посвятить себя труду на основаниях, представляющих возможно более гармонии, в ровном интересе всех лиц трудящихся» (цит. по: с. 330). Лесков называет далее Чернышевского нигилистом-постепеновцем, не навязывающим ни одной теории, но призывающим «добрых людей» (каковых очень мало), «делать такое дело, которое можно сделать во всяком благоустроенном государстве» (там же). В крепостной стране, комментирует В. Кантор, Чернышевский хотел утвердить освобождающие человека буржуазные структуры, но непривыкшая к труду отечественная молодежь поняла слова «что делать» как призыв к революционному действию.
Анализируя четвертый сон Веры Павловны, В. Кантор замечает, что это - вовсе не коммунистическая утопия, как принято считать, а «не более чем парафраз шиллеровских стихов, а также в духе Гёте и немецких романтиков представление о смене эпох. Эти смены эпох, которые описывает Вере Павловне царица. можно соотнести с поисками Фаустом счастливого хронотопа. Всплывающая здесь тема двойничества дана едва ли не впервые в мировой литературе абсолютно в духе христианского (по Фоме Кемпийскому) "подражания Христу", когда двойник - это твой образец - которому ты следуешь, как следуешь Христу» (с. 330331). Исследователь выявляет переклички четвертого сна со стихотворением Ф. Шиллера «Четыре века», которое цитируется в начале описания сна. Герои романа Чернышевского - это люди, «ведущие вольную жизнь труда». И на вопрос «что делать?» писатель недвусмысленно отвечает - трудиться.
Вера Павловна, как известно, вводится в роман с французской песенкой «Ça ira!» («Дела пойдут!») - «бойкой, смелой» песенкой простонародья, призывавшей «всех буржуев - на фонарь!». Чернышевский переводит текст, полностью элиминируя, однако, его жестокость и революционность: «Мы бедны, - говорила песенка, - но мы рабочие люди, у нас здоровые руки... Будем учиться - знание освободит нас; будем трудиться - труд обогатит нас, -это дело пойдет» (цит. по: с. 339). Но призыв к буржуазному предпринимательству и реформам был переосмыслен как призыв к радикальным действиям.
Н.Н. Страхов свою статью 1865 г. о романе Чернышевского назвал «Счастливые люди». Это название, полагает В. Кантор, выводит на христианский пафос романа. «Мыслитель, - пишет он, -своим романом актуализировал Новый Завет, ибо его "новые люди" должны были возвещать совершенную жизнь» (с. 337).
Впервые в русской литературе понятие «новые люди» появляется в Ипатьевской летописи, которую под руководством профессора И.И. Срезневского изучал студент Чернышевский. В ее состав входит «Повесть временных лет», где есть описание крещения на Днепре Владимиром и, в частности, такие слова: «Владимир же был рад, что познал Бога сам и люди его, посмотрел на небо и сказал: "Христос Бог, сотворивший небо и землю! Взгляни на новых людей этих и дай им, господи, познать тебя, истинного Бога."» (цит. по: с. 344).
Глубоко погружаясь в биографию писателя и сочетая беллетристическую манеру изложения с приемами научного исследования (обилие цитируемых источников), В. Кантор низвергает миф о Чернышевском-революционере: для него это - «русский святой, пустынник» (с. 413). Не оборачивается ли демифологизация перекодированием мифа?1
Т.Г. Юрченко
1 См.: Злотникова Т.С. Перекодирование мифа о Н.Г. Чернышевском // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. - СПб., 2017. - Т. 18. Вып. 4. - С. 157-169.
