CC BY
112
История
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2017, № 4, с. 45-52
45
УДК 94 (100) "05/..." + 94 (560) + 82.091
ВИЗАНТИЙСКОЕ ТУРКОФИЛЬСТВО: ТЕЧЕНИЕ ИЛИ УВЛЕЧЕНИЕ? © 2017 г. Н.Э. Жигалова
Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б.Н. Ельцина, Екатеринбург
Поступила в редакцию 09.12.2016
Рассматривается проблема распространения туркофильских настроений в византийском обществе XV века после падения Византийской империи в 1453 г. под ударами турок-османов. На основе компаративного анализа сочинений так называемых византийских туркофилов (Михаил Критовул, Георгий Амирутци, Георгий Трапезундский) выявляются основные акценты, наиболее ярко демонстрирующие протурещую позицию писателей, и рассматриваются причины, побуждавшие византийских интеллектуалов в своих произведениях воспевать достоинства завоевателя Византии Мехмеда II. Автор приходит к заключению о том, что византийское туркофильство было не столько идейно-политическим течением в среде корыстолюбивых византийцев, сколько некой философской концепцией, позволяющей объяснить и принять турецкое завоевание Византии, а также найти способ сосуществовать с завоевателями.
Ключевые слова: Византия, XV век, византийские писатели, турки-османы, туркофильство, Мехмед II, византийская интеллектуальная мысль, Михаил Критовул, Георгий Амирутци, Георгий Трапезундский.
С нарастанием турецкой угрозы в XIV - начале XV в. перед византийцами остро встала проблема выхода из сложной политической ситуации: неутешительные перспективы рисовались им в условиях усиления османской державы. В поисках «рецепта» спасения империи взгляды византийских интеллектуалов разделились на латинофильское, ортодоксальное и туркофильское направления.
Латинофилы и ортодоксы вели между собой непримиримую борьбу, которая обострилась с приближением Ферраро-Флорентийского собора в 1438-1439 гг. Латинофильское идеологическое течение, ориентированное на культурное и религиозное сближение с Западом, оформилось в Византии еще во второй половине XIV в. В условиях грозящей со стороны турок опасности латинофильство постепенно приобретало и политическую направленность. Приверженцы этого течения видели спасение империи в союзе с западными правителями и папством [1, с. 319] и уповали на помощь католических лидеров, считая заключение унии единственно верным решением. В свою очередь, ортодоксы, оппонируя своим противникам, утверждали впоследствии, что именно союз с Западом спровоцировал Мехмеда II на радикальные действия, только ускорив гибель Ромейского царства [2, р. 80].
Феномен туркофилии принято понимать как политическую ориентацию, возникшую в противовес латинофильству [3, с. 197]. Выказывание симпатии по отношению к туркам не было таким уж редким явлением в Византии XV в. Почти хрестоматийные слова великого дуки
Луки Нотары о том, что «лучше уж видеть в Городе воцарение турецкого тюрбана, чем латинскую тиару» [4, col. 1072], якобы сказанные им накануне захвата Константинополя, косвенно указывают на тот факт, что данное идеологическое течение было популярно не только в замкнутой интеллектуальной среде, но и среди высших имперских чиновников. По мнению Г.А. Острогорского, «чем ближе был час гибели, тем более сильным становилось в Византии течение, которое выступало за мир с турками» [5, с. 679]. Однако нам видится, что пассаж Но-тары был направлен скорее не в пользу турок, но против латинян.
Византийскими туркофилами XV в. традиционно считаются историк Михаил Критовул1, посвятивший свой труд Мехмеду II, философ Георгий Трапезундский2, стремящийся убедить современников в важности диалога ислама и христианства, и Георгий Амирутци3, бывший на службе у Мехмеда II и бесконечно ему преданный.
И все же можно ли с уверенностью говорить о существовании в Византии самостоятельного идеологического течения, традиционно именуемого «туркофильским»? Для ответа на этот вопрос следует рассмотреть деятельность и литературное наследие самых известных византийских «туркофилов».
З.В. Удальцова выделяла протурецки настроенных авторов как представителей некой «туркофильской партии». Она отмечала, что на сближение с турками писателей толкали «своекорыстные личные мотивы» [15, с. 162], связанные с их стремлением получить выгодные
должности и завоевать доверие османского султана. По мнению же М. Баливе, к такому жестокому выбору византийских мыслителей толкало желание продолжать профессиональную интеллектуальную деятельность [16, р. 150]. В свою очередь, Н. Неджипоглу более сдержанно называет таких писателей «проосманскими» («proOttoman»), отмечая, однако, что этот термин не способен учесть все нюансы и особенности политической ориентации авторов [17, p. 4].
Рассмотрим некоторые аспекты туркофильской позиции названных писателей: образ Мех-меда II, описание турецких обычаев и религии, отношение авторов к завоеванию Византии.
Мехмед II является центральным персонажем произведений рассматриваемых византийских писателей. Сочинение Критовула представляет собой описание деяний «величайшего самодержца» Мехмеда II Завоевателя. В историографии автору часто ставили в упрек его стремление возвести Мехмеда в один ряд с византийскими императорами. Действительно, историк на протяжении всего своего повествования именует султана василевсом. Но и другой историк эпохи, Лаоник Халкокондил, так же называл любых правителей, турецких и балканских в том числе [18, p. 198].
Основному тексту «Истории» предшествует письмо, обращенное к Мехмеду, в котором автор сообщал о своем намерении написать историю деяний султана, которого называл «великим самодержцем», «василевсом василевсов», «творцом многих и великих подвигов» [19, S. 3] и сравнивал с Александром Македонским.
В своем посвящении Критовул писал, что Мехмед II - один из немногих правителей, который соединил с подвигами красноречие, мудрость с опытностью в управлении государством. Восхвалениями ума и доброго характера султана наполнен весь труд писателя. Мехмед II, согласно Критовулу, никогда не бывал виновником войн и начинал их лишь в силу веских причин. Виноваты в войне всегда его противники, вызывавшие его гнев своим неблаговидным поведением, нарушением договора с султаном, невыплатой в срок установленной дани или же тем, что стремились к отпадению от Порты, заключая тайные союзы с ее врагами. По сведениям Критовула, султан проявлял большое человеколюбие и великодушие в отношении пленных ромеев, захваченных после падения Константинополя, и оказывал им благодеяния [Ibid., S. 82]. О тех же, кто проявлял непокорность, историк писал, что они были сами виноваты в том, что вызвали гнев султана своим неповиновением [Ibid., S. 147].
Прославляя Мехмеда, писатель воспевал его доблесть, мужество, стратегический талант, во-
енный опыт [Ibid., S. 17]. Однако Критовул, по мнению З.В. Удальцовой, «не унижает себя столь низкой и недостойной лестью, как другой известный туркофил - Георгий Амирутци» [20, с. 173], который больше других прослыл изменником и ренегатом за свои симпатии османскому правителю [см.: 21, р. 104-106; 22, р. 297].
Поэтические произведения Амирутци, адресованные султану [22, 23], написаны в панегирическом тоне, всячески воспевают его личные качества, достоинства и ратные подвиги. Этот писатель, так же как и Критовул, сравнивал султана с Ахиллесом и Александром Македонским, называл его «Аристотелем, любителем мудрости», «василевсом, доблестнейшим во всех отношениях» [23, о. 279-282].
Стихотворения Амирутци, как и письмо-посвящение Критовула, схожи с энкомиями, адресуемыми византийским императорам. И здесь, вероятно, имеют место распространенные топосы, без использования которых обращение к правителю было бы невозможно.
В подобном же тоне выдержаны трактаты Георгия Трапезундского. Философ, как и два предыдущих автора, именовал султана «императором императоров, и величайшим государем, и величайшим эмиром» [24, с. 19], указывал на «великую царственность, и могущество, и величие, и мужество души, и достойную удивления доблесть и царственное усердие» султана, подобно другим авторам, сравнивал Мехмеда с Александром Македонским [24, с. 19], называя его «золотым душой, золотым умом, золотым образом мыслей, всевеличайшим эмиром» [24, с. 59].
«Послушай же, - писал Георгий, - о самый дивный эмир, я весьма почитаю и люблю тебя, и я молюсь за тебя, и за твое могущество, и за твою власть, чтобы вел тебя Бог ко всякому хорошему и доброму делу и привел к еще большей славе, чем ты ныне имеешь» [24, с. 86-87]. Даже Константин Великий, по мнению философа, в сравнении с Мехмедом «не был более великим, чем ты, но во всем весьма уступал тебе: в происхождении, мудрости, телесной силе, в мужестве души» [24, с. 89].
Яркий и насыщенный эпитетами образ Мех-меда II являет собой набор качеств, присущих идеальному правителю. Оставаясь в рамках византийской литературной традиции, авторы, восхваляя султана, использовали привычные характеристики и эпитеты, применяемые к византийским василевсам. Так, реализуя традиционную модель взаимодействия византийских интеллектуалов с властью, писатели выстраивали отношения с новым повелителем Константинополя.
Не отклоняясь от магистральной линии своих сочинений, писатели также уделили внима-
ние турецким порядкам и мусульманскому вероучению.
В «Диалоге о вере Христовой с правителем турок» [25; 26, № 784] Амирутци рассказывал о бедствиях, постигших греков, однако словами султана призывал их не бороться с захватчиками, а понять принципы их веры, обычаи и порядки, говоря о важности смирения и покорности [см.: 25]. На протяжении всего сочинения Амирутци рассуждал о схожести христианского и мусульманского вероучений, сопоставлял и сравнивал основные догматы, убеждая султана, что христианство не противоречит здравому смыслу. Мехмед предстает мудрым и образованным правителем, с уважением относящимся к собеседнику-иноверцу. Но, в интерпретации Амирутци, султан беспощадно критиковал христианское вероучение и, в конце концов, не внял доводам философа. В сущности, литературная деятельность философа не была посвящена воспеванию турецких обычаев и религии - в центре внимания философа находился лишь султан, а не турецкий народ в целом.
Еще дальше пошел Георгий Трапезундский. Писатель считал, что выполнить трудную задачу воссоединения веры, Церкви и империи, «объединить и собрать мусульман и христиан в одной вере и в одном исповедании» под силу лишь Мехмеду Завоевателю [24, с. 20-21]. Именно поэтому он адресовал турецкому султану три трактата и три письма, убеждая правителя турок в том, что между мусульманами и христианами нет непреодолимых богословских противоречий, которые могли бы помешать их объединению [См.: 27, р. 491-573; 24, с. 94].
В трактате «Об истинности христианской веры», адресованном в 1453 г. Мехмеду, автор представил развернутую концепцию объединения христианства и мусульманства. Философ предлагал султану подробно ознакомиться с христианскими догматами, чтобы понять все преимущества этого вероучения и объединить под своей властью христианские и мусульманские народы [24, с. 22].
Однако Георгий понимал, что противоречия между мусульманским и христианским вероучениями слишком велики, поскольку «христиане ругают мусульман как неразумных и невежественных, а мусульмане христиан как идолопоклонников, и те, и другие [ругают] друг друга как нечестивых» [24, с. 23]. Главную причину этого Георгий видел в недостаточной осведомленности сторон, а также в том, что «христиане и мусульмане не могут собеседовать друг с другом из-за незнания языков» [24, с. 24].
Османы фигурируют в его сочинениях лишь как «турки» или «мусульмане». Георгий ис-
пользовал только нейтральные термины, избегая обозначений турок, несущих негативные коннотации. По мнению философа, «род мусульман весьма велик и достоин удивления» [24, с. 20]. В своем трактате «Об истинности христианской веры» Георгий уточнял, что он стремился написать его «в более простой манере, чтобы его было возможно с большей легкостью перевести твоим людям на солнечный и ослепительный язык турок, сладкозвучие и немногосложность слов, смелость и мужественность произношения которого подтверждают все, кто изведал его» [24]. Анализируя сочинения Георгия Трапезундского, всегда следует помнить, что он был прежде всего философом и ритором, поэтому все его хвалебные пассажи следует воспринимать как дань литературной традиции.
Несмотря на свои очевидные туркофильские симпатии, Георгий Трапезундский был истовым христианином, написавшим бессчетное количество богословских трактатов [см.: 28]. К слову, философ был ярым противником историософской концепции Георгия Гемиста Плифона и весьма категорично высказывался по поводу его эллинистических идей [29, с. 67-69]. Как видно из трактата «Об истинности христианской веры», не был он и сторонником мусульманства, и в своих сочинениях он приводил множество доводов, доказывающих превосходство Христовой веры над всеми другими.
Георгий несколько раз выражал готовность служить Мехмеду. Однако в Риме протурецкие симпатии Георгия вызвали настоящий скандал. Философ был заключен под стражу и из тюрьмы писал папе, что отрекается от всех своих идей, воспевающих турок и султана. Тем не менее после освобождения Георгий написал в 1466 г. для Мехмеда еще одно произведение «О вечной славе самодержца и его мировом владычестве» [30], в котором продолжал убеждать султана в важности принятия христианства и восхвалять достоинства правителя [см.: 31]. Однако встреча Георгия Трапезундского и Великого Турка не состоялась, и неизвестно, получил ли Мехмед Завоеватель письма или какой-нибудь из трактатов Георгия. То, что замышлялось автором как диалог, осталось лишь монологом греческого интеллектуала [32, с. 142].
В 1467 г. был создан новый трактат «О божественности Мануила» [33], в котором писатель горячо заверял Мехмеда в своей преданности и убеждал его принять это имя, дабы быть достойным наследником византийских императоров [16, р. 140-143].
Данный тезис красной нитью проходит также и через произведения Георгия Амирутци. Константинополь, по мнению философа, стал
наградой, которая на законных основаниях оказалась в руках Мехмеда. Георгий всячески подчеркивал легитимный характер власти султана, обозначая его как преемника византийских императоров, называя Мехмеда «владыкой ойкумены» и «василевсом эллинов и ромеев» [22, р. 321; 23, о. 280]. Идея преемственности власти Мехмеда от византийских василевсов прослеживается в каждом из пассажей Амирутци, посвященных султану. Мехмеда он именует «наследником» (кЛ;r|pov6цo<;). Мехмед у Амирутци -это не столько султан, хан, бей или эмир, сколько василевс и «повелитель эллинов». Похожим образом Амирутци именовал султана и в своем письме кардиналу Виссариону4, так что такая концепция, вероятно, является частью идеологической позиции писателя, а не обыкновенным заискиванием.
Однако если Амирутци в своих произведениях ограничивался лишь описанием положительных качеств Мехмеда II, то историк Крито-вул стремился исторически обосновать и, возможно, оправдать свою позицию историографа и панегириста завоевателя ромейского государства, изображая турецкое завоевание империи как нечто абсолютно неотвратимое и предопределенное. Он писал, что «ничто не могло удержать василевса (Мехмеда. - Н.Ж.); он более не желал пребывать в бездействии, решил как можно скорее захватить и разрушить Константинополь. К этому его побуждали также божественные знамения, предсказания, прорицания и пророчества» [19, S. 37].
Стоит отметить, что и Георгий Трапезунд-ский был чрезвычайно подвержен эсхатологическим настроениям, бытовавшим в то время. Изначально угроза турецкого завоевания воспринималась им как Божья кара, а турки отождествлялись с ветхозаветными посланниками Антихриста Гогом и Магогом, которые принесут миру гибель [см.: 9, р. 134-137; 35]. Этот важный момент является частью философских воззрений автора, который определенным образом объясняет невероятное желание писателя склонить Мехмеда к тому, чтобы он выступил объединителем народов и верований.
В свою очередь, Критовул, в отличие от многих современников, расценивал турецкое завоевание империи не как высшее зло, а как естественный ход событий, связанный с закономерной сменой мировых держав. И выбирая из двух зол меньшее, он предпочел «турецкий тюрбан папской тиаре». В итоге - Критовул стал выглядеть изменником-ренегатом не только в глазах современников, но и в глазах потомков, являясь едва ли не самым известным туркофилом в истории Византии, что, на наш
взгляд, не совсем справедливо. Красочные эпитеты, сопровождающие имя Мехмеда, не демонстрируют симпатию автора к туркам. Можно сказать, Критовул не был типичным туркофилом в полном смысле: историк сохраняет преданность своему народу и, ко всему прочему, по словам С. Рансимена, «остается честным, непредвзятым и убедительным автором» [13, с. 170].
Если уж говорить об идеологической принадлежности Критовула к некой туркофильской партии, то следует констатировать, что прямых сведений об этом у нас нет. Кроме того, учитывая, что писатель являлся наместником о. Им-врос, было бы странно полагать, что он желал избавиться от этой должности. Поэтому панегирический стиль его сочинения, как кажется, вполне объясним желанием автора продолжить интеллектуальную и политическую деятельность при османском правительстве.
Вероятно, теми же причинами руководствовался и Амирутци. С одной стороны, факты биографии Георгия Амирутци показывают, что именно амбиции и талант, а также, вероятно, родство с великим визирем Махмудом-пашой способствовали тому, что он обрел положение уважаемого султанского придворного. С другой же - необходимость освободить членов его семьи из плена вынуждала Амирутци искать прямого контакта с Мехмедом II. Оба этих фактора, как кажется, и привели к тому, что византийский писатель оказался на службе у завоевателя Византии. К слову, Критовул в своем сочинении упоминал Амирутци, называя его «великим философом, обладающим энциклопедическими знаниями, к тому же оратором и поэтом», о котором султан узнал и, впечатленный его мудростью, пригласил служить при своем дворе [19, S. 165-166]. Старший сын Георгия Александр принял ислам, что укрепило позиции Амирутци при султанском дворе, хотя сам он, вероятно, так и не стал ренегатом.
Несмотря на истовое стремление Амирутци угодить султану, которому он служил, его про-турецкая позиция, видимо, была вынужденной. Свидетельством тому является письмо его друга Михаила Апостолиса5, в котором автор хвалил Георгия за то, что тот предпочел жизнь смерти, приняв со своими сыновьями ислам6. «Для тебя было нетрудно, - писал Апостолис, - притвориться, будто ты следуешь турецкой вере, оставаясь при этом тем же (христианином. - Н.Ж.). И пусть это кажется предосудительным некоторым людям - пусть даже таких большинство -те же, кто знают причины тому, не увидят в этом ничего, что бы заслуживало порицания» [37, р. 83]. Исследовательница А. Франгедаки находит в этих словах доказательство сущест-
вования криптохристианских тенденций в Византии во второй половине XV в.7, что, возможно, свидетельствует о мнимой туркофилии предприимчивого Амирутци.
Амирутци, столь часто и столь успешно менявший свою идеологическую позицию, предстает человеком прагматичным и деятельным. Кроме того, если принять к сведению упомянутое сообщение Апостолиса, то можно взглянуть на идейную и религиозную позицию философа под другим углом. Нам видится, что Амирутци, будучи гибким и дипломатичным человеком, сумел адаптировать свои взгляды к изменившимся историческим реалиям, чтобы иметь возможность продолжать литературную деятельность и строить политическую карьеру. Однако это не означает, что писатель отрекся от родной культуры и религии в пользу собственных корыстных интересов, - напротив, его произведения, на наш взгляд, демонстрируют его верность христианству и следование византийской литературной традиции.
Писатель, умело играя на расположении Мехмеда ко всякого рода философам и книголюбам, сумел добиться для себя и своей семьи хорошего положения при султанском дворе. Поражает гибкость, с которой Георгию удавалось участвовать в сложных политических реалиях своего времени - как только Флорентийская уния доказала свою несостоятельность, Амирутци немедленно отказался от своих прежних униатских взглядов, переориентировавшись на поддержку византийских ортодоксов. После же турецкого завоевания писатель нашел отклик в сердце османского султана, описывая в своих произведениях его подвиги и достоинства. Трудно не согласиться с утверждением С.П. Карпова, что Амирутци «напоминал скорее тот тип предприимчивого дельца и искателя приключений, который был так характерен для западноевропейского Возрождения» [12, с. 195].
Что касается Георгия Трапезундского, то (как и в иных случаях) туркофильство автора проявляется в его панегирических произведениях, предлагающих «наследнику ромеев» Мехмеду II стать владыкой христиано-мусульманского мира, объединив два враждующих вероучения на основе христианства. Однако в данном случае трудно сказать, надеялся ли Георгий Трапезундский на какие-то выгоды и поощрения со стороны османского государя. Учитывая, что философ проживал в Италии и вряд ли собирался поселиться на захваченных турками территориях, можно заключить, что его утопическая концепция христиано-мусульманской империи, управляемой просвещенным и мудрым Мехмедом-
Мануилом, есть не более чем гуманистическая философская конструкция. Усматривать в этом проблески византийской туркофильской мысли, на наш взгляд, не имеет смысла, хотя настойчивость автора и верность идее действительно удивляют.
Подводя итог наблюдениям, хотелось бы обратить внимание на следующий момент: общим для рассмотренных писателей является только византийское происхождение и наличие произведений, в которых восхваляется Мехмед Завоеватель. Один автор жил на завоеванной территории, приспосабливаясь к реалиям турецкого правления, другой - выступал предприимчивым карьеристом, который своими литературными дарованиями сумел добиться места султанского придворного, третий же вообще всю сознательную жизнь прожил убежденным католиком в Италии. Поэтому рассматривать их туркофильские воззрения в одном и том же ключе было бы, по меньшей мере, неточно.
Мехмед II поощрял ученые занятия интеллектуалов вне зависимости от их религиозной и языковой принадлежности [40, р. 207]. Неудивительно, что византийские интеллектуалы, сумевшие приспособить риторику своих сочинений к интересам султана, зачастую играли заметную роль при султанском дворе. Каждый из них старался найти свое место в изменившемся мире, выстраивая литературные занятия с учетом необходимости прославлять Мехмеда II и терпимо относиться к иноверцам. Нам видится, что они несправедливо заслужили порицание со стороны современников и репутацию «протурецких ренегатов» в трудах историков.
Учитывая, что «туркофильские» настроения подобного свойства возникли в византийской среде уже после падения империи, можно ли говорить об искренности чувств и объективности произведений тех авторов, которые продолжали литературную деятельность при новом правителе? В отличие от латинофилов, предлагавших конкретные рецепты спасения империи и искавших политической поддержки у западных союзников, названные туркофилы относились к турецкой угрозе совершенно «философски»: империю уже не спасти, осталось лишь смиренно принять факт завоевания и найти способ сосуществовать с османами. Исследователь М. Баливе определяет подобных писателей в качестве представителей группы византийских интеллектуалов, «которые, отказавшись от бегства на христианский Запад, согласились занять официальное место в новом мусульманском обществе в обмен на уважение их религиозной инаковости и греко-христианского культурного своеобразия» [41, р. 24]. Наши же писатели ста-
ли лишь теми немногими, кому это удалось. Поэтому, по мнению автора, справедливо было бы снять с них клеймо предателей и изменников, а также отметить, что никакой «туркофильской партии» как идейно-политического течения в Византии не существовало.
Примечания
1. Михаил Критовул родился в начале XV в. на о. Имврос и принимал деятельное участие в политической жизни Византии. После падения Константинополя он получил по воле султана пост наместника Имвроса. В 1457 г. он предотвратил захват острова итальянцами и в последующие годы способствовал освобождению о. Лемнос от власти латинян и передаче его туркам [См.: 6; 7, с. 292; 8, с. 216].
2. Георгий Трапезундский родился в 1395 г. на Крите, однако около 1416 г. он покинул Византию и эмигрировал в Италию, как и многие другие византийские интеллектуалы. Таким образом, Георгий Трапезундский не испытал на личном опыте перипетии турецкого завоевания. Подвизавшись при папском дворе, Георгий впоследствии направил Мехмеду II несколько трактатов, призывая султана стать объединителем христианства и мусульманства, однако, вероятно, ответа так и не получил [См.: 9, р. 22; 10; 11, № 4120].
3. Георгий Амирутци родился в начале XV в. в Трапезунде, где получил прекрасное образование. В 1437 г. был протонотарием, затем получил должность протовестиария. До 1461 г. Амирутци продолжал службу при дворе Комнинов, однако именно при его содействии Трапезунд был сдан. После этого он оказался в Константинополе на службе у Мехмеда II [См.: 12, с. 196; 13, с. 346-347; 14, р. 195-197, 225-227].
4. После сдачи Трапезунда в 1461 г. Амирутци с семьей был отправлен в Адрианополь и оттуда писал кардиналу Виссариону с просьбой выслать ему денег для выкупа из плена его сына Василия, которого султан желал обратить в ислам и забрать в сераль. Предположительно, именно тогда Георгий вступил в переписку с Мехмедом II и отправил ему несколько стихотворений в попытке задобрить султана и избавить своего сына от незавидной участи. Данное предположение позволяет рассматривать дальнейшую проосманскую деятельность Амирутци как форму приспособленчества и даже вынужденную необходимость [См.: 22, р. 301, 321; 34].
5. Письмо датируется примерно 1466-1467 г. [См.: 36].
6. Факт о принятии ислама Георгием Амирутци спорен.
7. Впрочем, криптохристианство, упоминавшееся еще у греческих писателей XIV в., не было новым явлением в Византии [См.: 36, р. 223; 38, р. 488-499; 39, р. 341-343].
Список литературы
1. Кущ Т.В. Латиняне в восприятии латинофилов // Античная древность и средние века. 2006. Вып. 37. С. 318-328.
2. Georgii Sphrantzae Chronicon / a cura di R. Mai-sano // Corpus Fontium Historiae Byzantinae. Vol. XXIX. Roma: Accademia Nazioonale dei Lincei, 1990. 277 p.
3. Шукуров Р.М. Имя и власть на византийском Понте (чужое, принятое за свое) // Чужое. Опыты преодоления. Очерки из истории и культуры Средиземноморья. М.: Алетейа, 1999. С. 194-234.
4. Ducas. Historia Byzantina // Patrologia Graeca. Vol. 157. Col. 739-1166.
5. Острогорский Г.А. История Византийского государства / Пер. с нем.: М.В. Грацианский, ред.: П.В. Ку-зенков. М.: Сибирская Благозвонница, 2011. 895 с.
6. Reinsch D.R. Kritoboulos of Imbros - Learned Historian, Ottoman Raya and Byzantine Patriot // Збор-ник радова Византолошког института. 2003. Вып. 40. P. 297-311.
7. Бибиков М.В., Красавина С.К. Некоторые особенности исторической мысли поздней Византии / Культура Византии XIII - пер. пол. XV в. М.: Наука, 1991. С. 280-297.
8. Погодин П. Обзор источников по истории осады и взятия Византии турками // Журнал Министерства народного просвещения. 1889. Вып. 264. С.205-258.
9. Monfasani J. George of Trebizond. A biography and a Study of his Rhetoric and Logic. Leiden: E.J. Brill, 1976. 414 p.
10. Monfasani J. Greek Renaissance Migrations // Italian History and Culture. 2002. Vol. 8. P. 1-14.
11. Prosopographisches Lexikon der Palaiologenzeit. Wien: Verlag der Österreichischen Academie der Wissenschaften, 1977. Fasz. 2.
12. Карпов С.П. Трапезундский ученый Георгий Амирутци // Вопросы истории. 1991. № 6. С. 195-199.
13. Рансимен С. Падение Константинополя в 1453 г. / Пер. с англ., предисл. И.Н. Петросяна, К.Н. Юзбашяна. М.: Издательство Сретенского монастыря, 2008. 416 с.
14. Vacalopoulos A. Origins of the Greek Nation. The Byzantine Period, 1204-1461. New Brunswick, New Jersey: Rutgers University Press, 1970. 401 p.
15. Удальцова З.В. Борьба партий в Пелопоннесе во время турецкого завоевания, по данным византийского историка Критовула // Средние века. 1951. Вып. 3. С. 161-179.
16. Balivet M. Aristote au Service du Sultan! Ouverture aux Turcs et Aristotélisme chez Quelques Penseurs Byzantins du Quinzième Siècle // Byzantins et Ottomans: Relations, Interactions, Succession. Istanbul: Les Éditions Isis, 1999. 278 p.
17. Necipoglu N. Byzantium between the Ottomans and the Latins: Politics and Society in the Late Empire. Cambridge: Cambridge University Press, 2009. 350 p.
18. Лa6vlкoç Xa^KOKOvSûXnç. ÄnoSeiZerov 'Iaxopiröv (BißXla А-Г) // Nicoloudis N. Laonikos Chalkokon-dyles: A Translation and Commentary of the «Demonstrations of Histories» (Books I-III). Athens: Historical Publications St. D. Basilopoulos, 1996. 391 p.
19. Critobuli Imbriotae Historiae / ed. D.R. Reinsch / Corpus Fontium Historiae Byzantinae. Vol. XXII. Berlin: Walter de Gruyter, 1983. 277 S.
20. Удальцова З.В. К вопросу о социально-политических взглядах византийского историка
XV в. Критовула // Византийский временник. 1957. Т. 12. С. 172-197.
21. Tomadakis N.B. 'ExoüpKeuaev О Геюрую< Ä^ipoüxZn // Ekk^viK^ Еттрожц BvZavnvwv ZnovSmv. 1948. T. 18. P. 99-143.
22. Janssens B., van Deun P. George Amiroutzes and His Poetical Oeuvre // Philomathestatos: Studies in Greek Patristic and Byzantine Texts Presented to Jacques Noret for his Sixty-Fifth Birthday / ed. by B. Janssens, B. Roosen, and P. van Deun. Leuven: Uitgeverij Peeters en Departement Oosterse Studies, 2004. P. 299-324.
23. Lampros S. noi^axa Teropylou xoü Ä^ipoüxZn // AeXxiov Tq<; IaxopiKf|< Kai E9voXoyucq< Exaipia< xr|< EUaöo<. 1885. T. 2. E. 275-282.
24. Георгий Трапезундский. Об истинности христианской веры / Пер. с древнегреч. К.И. Лобовико-вой. Самарканд: Издательство «Ихйа' 'улум ад-дин» /«Воскрешение наук о вере»/, 2009. С. 19-90.
25. Argyriou A., Lagarrigue G. George Amiroutzes et son «Dialogue sur la Foi au Christ tenu avec le Sultan des Turcs» // Byzantinische Forschungen. 1987. Bd. 11. P. 29-222.
26. Prosopographisches Lexikon der Palaiologenzeit. Wien: Verlag der Österreichischen Academie der Wissenschaften, 1976. Fasz. 1.
27. Monfasani J. Text, Documents and Bibliographies of George of Trebizond. Binghamton, N.Y.: Center for Medieval and Early Renaissance Studies, 1984. 863 p.
28. Monfasani J. George Amiroutzes. The Philosopher and his Tractates. Leuven: Peeters, 2011. 220 p.
29. Медведев И.П. Византийский гуманизм XIV-XV вв. Л.: Наука, 1976. 255 с.
30. George of Trebizond. On the Eternal Glory of the Autocrat / Monfasani J. Text, Documents and Bibliographies of George of Trebizond. Binghamton, N.Y.: Center for Medieval and Early Renaissance Studies, 1984. P. 492-564.
31. Лобовикова К.И. Христианство, иудаизм и ислам в трактате Георгия Трапезундского «О вечной
славе самодержца и его мировом владычестве» // Античная древность и средние века. 2003. Вып. 34. С. 399-414.
32. Лобовикова К.И. Георгий Трапезундский и Мехмед II Завоеватель // Византийский временник. 2005. Т. 64. С. 141-155.
33. George of Trebizond. On the Divinity of Manuel / Monfasani J. Text, Documents and Bibliographies of George of Trebizond. Binghamton, N.Y.: Center for Medieval and Early Renaissance Studies, 1984. P. 564-574.
34. reropyioç О A^ipoûxZnç Beaaapirovi // Patrologia Graeca. T. 161. Col. 723-728.
35. Anderson A.R. Alexander's Gate, Gog and Magog and the Enclosed Nations. Cambridge, Massachusetts: The Mediaeval Academy of America, 1932. 117 p.
36. Frangedaki A. On fifteenth-century Cryptochris-tianity: A Letter to George Amoiroutzes from Michael Apostolis // Byzantine and Modern Greek Studies. 1984. Vol. 9. P. 221-224.
37. Lettres Inédites de Michel Apostolis / publicées par H. Noiret. Paris: E. Thorin, 1889. 167 p.
38. Bryer A. Greek Historians on the Turks: the Case of the First Byzantine-Ottoman marriage // The Writing of History in the Middle Ages. Oxford: Clarendon Press, 1981. P. 471-493.
39. Vryonis S. The Decline of Medieval Hellenism in Asia Minor and the Process of Islamisation from the Eleventh through the Fifteen Century. Berkeley, Los Angeles: University of California Press, 1971. 532 p.
40. Mavroudi M. Translations on Greek into Arabic at the Court of Mehmed the Conqueror / The Byzantine Court: Source of Power and Culture. Istanbul: Koç University Press, 2013. P. 195-207.
41. Balivet M. Pour une Concorde Islamo-Chrétienne: Démarches Byzantines et Latines à la Fin du Moyen Âge (De Nicolas de Cues à Georges de Trébi-zonde). Rome: Pontificio Istituto di Studi Arabi et d'Is-lamistica, 1997. 82 p.
BYZANTINE TURKOPHILIA: MOVEMENT OR INTEREST?
N.E. Zhigalova
The article deals with the problem of proliferation of pro-Ottoman sentiments in the Byzantine society in the 15th century after the capture of the Byzantine Empire in 1453 by the Ottoman Turks. On the basis of comparative analysis of the works of the so-called Byzantine pro-Ottoman writers (Michael Kritoboulos, George Amiroutzes, George of Trebizond) the author identifies the main accents which can most clearly demonstrate a pro-Ottoman position of the authors and discusses the reasons which motivated the Byzantine intellectuals to praise the virtues of the conqueror of Byzantium Mehmed II in their works. The author comes to the conclusion that Byzantine Turkophilia was not so much an ideological and political trend among the selfish Byzantines, but rather a kind of philosophical concept, which allowed them to explain and accept the Turkish conquest of Byzantium as a given and to find a way to coexist with the invaders.
Keywords: Byzantium, 15th century, Byzantine writers, Ottoman Turks, Turkophilia, Mehmed II, Byzantine intellectual thought, Michael Kritoboulos, George Amiroutzes, George of Trebizond.
References
1. Kushch T.V. Latinyane v vospriyatii latinofilov // Antichnaya drevnost' i srednie veka. 2006. Vyp. 37. S. 318-328.
2. Georgii Sphrantzae Chronicon / a cura di R. Maisano // Corpus Fontium Historiae Byzantinae. Vol. XXIX. Roma: Accademia Nazioonale dei Lincei, 1990. 277 p.
3. Shukurov R.M. Imya i vlast' na vizantijskom Ponte (chuzhoe, prinyatoe za svoe) // Chuzhoe. Opyty preodoleniya. Ocherki iz istorii i kul'tury Sredizemno-mor'ya. M.: Aleteja, 1999. S. 194-234.
4. Ducas. Historia Byzantina // Patrologia Graeca. Vol. 157. Col. 739-1166.
5. Ostrogorskij G.A. Istoriya Vizantijskogo gosu-darstva / Per. s nem.: M.V. Gracianskij, red.: P.V. Ku-
zenkov. M.: Sibirskaya Blagozvonnica, 2011. 895 s.
6. Reinsch D.R. Kritoboulos of Imbros - Learned Historian, Ottoman Raya and Byzantine Patriot // Zbor-nik radova Vizantoloshkog instituta. 2003. Vyp. 40. P. 297-311.
7. Bibikov M.V., Krasavina S.K. Nekotorye osobennos-ti istoricheskoj mysli pozdnej Vizantii / Kul'tura Vizantii XIII - per. pol. XV v. M. : Nauka, 1991. S. 280-297.
8. Pogodin P. Obzor istochnikov po istorii osady i vzyatiya Vizantii turkami // Zhurnal Ministerstva narod-nogo prosveshcheniya. 1889. Vyp. 264. S.205-258.
9. Monfasani J. George of Trebizond. A biography and a Study of his Rhetoric and Logic. Leiden: E.J. Brill, 1976. 414 p.
10. Monfasani J. Greek Renaissance Migrations // Italian History and Culture. 2002. Vol. 8. P. 1-14.
11. Prosopographisches Lexikon der Palaiologenzeit. Wien: Verlag der Österreichischen Academie der Wissenschaften, 1977. Fasz. 2.
12. Karpov S.P. Trapezundskij uchenyj Georgij Ami-rutci // Voprosy istorii. 1991. № 6. S. 195-199.
13. Ransimen S. Padenie Konstantinopolya v 1453 g. / Per. s angl., predisl. I.N. Petrosyana, K.N. Yuzbashyana. M.: Izdatel'stvo Sretenskogo monastyrya, 2008. 416 s.
14. Vacalopoulos A. Origins of the Greek Nation. The Byzantine Period, 1204-1461. New Brunswick, New Jersey: Rutgers University Press, 1970. 401 p.
15. Udal'cova Z.V. Bor'ba partij v Peloponnese vo vremya tureckogo zavoevaniya, po dannym vizantijsko-go istorika Kritovula // Srednie veka. 1951. Vyp. 3. S. 161-179.
16. Balivet M. Aristote au Service du Sultan! Ouverture aux Turcs et Aristotélisme chez Quelques Penseurs Byzantins du Quinzième Siècle // Byzantins et Ottomans: Relations, Interactions, Succession. Istanbul: Les Éditions Isis, 1999. 278 p.
17. Necipoglu N. Byzantium between the Ottomans and the Latins: Politics and Society in the Late Empire. Cambridge: Cambridge University Press, 2009. 350 p.
18. AaôviKoç Xa^KOKOvSû^nç. ÂnoSei^erov laxopiröv (BißXia A-r) // Nicoloudis N. Laonikos Chalkokon-dyles: A Translation and Commentary of the «Demonstrations of Histories» (Books I-III). Athens: Historical Publications St. D. Basilopoulos, 1996. 391 p.
19. Critobuli Imbriotae Historiae / ed. D.R. Reinsch / Corpus Fontium Historiae Byzantinae. Vol. XXII. Berlin: Walter de Gruyter, 1983. 277 S.
20. Udal'cova Z.V. K voprosu o social'no-politicheskih vzglyadah vizantijskogo istorika XV v. Kritovula // Vizan-tijskij vremennik. 1957. T. 12. S. 172-197.
21. Tomadakis N.B. 'ExoijpKeuaev O reropyioç Â^ipoûxZn // EAXqvucq Enixpon^ Bu^avxwrov InouSröv. 1948. T. 18. P. 99-143.
22. Janssens B., van Deun P. George Amiroutzes and His Poetical Oeuvre // Philomathestatos: Studies in Greek Patristic and Byzantine Texts Presented to Jacques Noret for his Sixty-Fifth Birthday / ed. by B. Janssens, B. Roosen, and P. van Deun. Leuven: Uitgeverij Peeters en Departement Oosterse Studies, 2004. P. 299-324.
23. Lampros S. noir^axa Teropylou xoU Â^ipoÛx^n // AeXxiov x^ç Iaxopucriç Kai E9voXoyucqç Exaipiaç xr|ç EUaSoç. 1885. T. 2. I. 275-282.
24. Georgij Trapezundskij. Ob istinnosti hristianskoj very / Per. s drevnegrech. K.I. Lobovikovoj. Samarkand: Izdatel'stvo «Ihja' 'ulum ad-din» /«Voskreshenie nauk o vere»/, 2009. S. 19-90.
25. Argyriou A., Lagarrigue G. George Amiroutzès et son «Dialogue sur la Foi au Christ tenu avec le Sultan des Turcs» // Byzantinische Forschungen. 1987. Bd. 11. P. 29-222.
26. Prosopographisches Lexikon der Palaiologen-zeit. Wien: Verlag der Österreichischen Academie der Wissenschaften, 1976. Fasz. 1.
27. Monfasani J. Text, Documents and Bibliographies of George of Trebizond. Binghamton, N.Y.: Center for Medieval and Early Renaissance Studies, 1984. 863 p.
28. Monfasani J. George Amiroutzes. The Philosopher and his Tractates. Leuven: Peeters, 2011. 220 p.
29. Medvedev I.P. Vizantijskij gumanizm XIV-XV vv. L.: Nauka, 1976. 255 s.
30. George of Trebizond. On the Eternal Glory of the Autocrat / Monfasani J. Text, Documents and Bibliographies of George of Trebizond. Binghamton, N.Y.: Center for Medieval and Early Renaissance Studies, 1984. P. 492-564.
31. Lobovikova K.I. Hristianstvo, iudaizm i islam v traktate Georgiya Trapezundskogo «O vechnoj slave samo-derzhca i ego mirovom vladychestve» // Antichnaya drev-nost' i srednie veka. 2003. Vyp. 34. S. 399-414.
32. Lobovikova K.I. Georgij Trapezundskij i Mekhmed II Zavoevatel' // Vizantijskij vremennik. 2005. T. 64. S. 141-155.
33. George of Trebizond. On the Divinity of Manuel / Monfasani J. Text, Documents and Bibliographies of George of Trebizond. Binghamton, N.Y.: Center for Medieval and Early Renaissance Studies, 1984. P. 564-574.
34. Teropyioç O Â^ipoûxZnç Beaaapirövi // Patrologia Graeca. T. 161. Col. 723-728.
35. Anderson A.R. Alexander's Gate, Gog and Magog and the Enclosed Nations. Cambridge, Massachusetts: The Mediaeval Academy of America, 1932. 117 p.
36. Frangedaki A. On fifteenth-century Cryptochris-tianity: A Letter to George Amoiroutzes from Michael Apostolis // Byzantine and Modern Greek Studies. 1984. Vol. 9. P. 221-224.
37. Lettres Inédites de Michel Apostolis / publicées par H. Noiret. Paris: E. Thorin, 1889. 167 p.
38. Bryer A. Greek Historians on the Turks: the Case of the First Byzantine-Ottoman marriage // The Writing of History in the Middle Ages. Oxford: Clarendon Press, 1981. P. 471-493.
39. Vryonis S. The Decline of Medieval Hellenism in Asia Minor and the Process of Islamisation from the Eleventh through the Fifteen Century. Berkeley, Los Angeles: University of California Press, 1971. 532 p.
40. Mavroudi M. Translations on Greek into Arabic at the Court of Mehmed the Conqueror / The Byzantine Court: Source of Power and Culture. Istanbul: Koç University Press, 2013. P. 195-207.
41. Balivet M. Pour une Concorde Islamo-Chrétienne: Démarches Byzantines et Latines à la Fin du Moyen Âge (De Nicolas de Cues à Georges de Trébi-zonde). Rome: Pontificio Istituto di Studi Arabi et d'Is-lamistica, 1997. 82 p.
