CC BY
55И. В. Бахлов,
доктор политических наук, профессор, МГУ им. Н. П. Огарева (г. Саранск)
ВИЗАНТИЙСКИЕ, ЗОЛОТООРДЫНСКИЕ И ЕСТЕСТВЕННО-ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОКИ ФОРМИРОВАНИЯ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРСКОЙ СИСТЕМЫ*
В статье анализируются византийский, золотоордынский и естественно-исторический подходы к формированию российской имперской системы. Рассматриваются идейные, внутри- и внешнеполитические предпосылки трансформации российского централизованного государства в империю.
второго же Рима, Константинова-града, церковные двери внуки агарян секирами и оскордами рассекли. И вот теперь третьего, нового Рима, державного твоего царства святая соборная апостольская церковь во всех концах вселенной в православной христианской вере во всей поднебесной больше солнца светится»);
— концентрация имперской власти в руках монарха, являющегося главой и государства, и церкви («Даже от вышней и от всемогущей, все в себе содержащей, десницы Божьей, которой цари царствуют и которой великие славятся и могучие, возвещают праведность твою, пресвет-лейшего и высокопрестольнейшего государя великого князя, православного христианского царя и владыки всех, браздо-держателя святых Божьих престолов, святой вселенской соборной апостольской церкви Пречистой Богородицы, честного и славного ее Успения, который вместо римского и константинопольского владык воссиял...»);
— персональная ответственность монарха за полученную универсальную власть («Так пусть знает твоя держав-ность, благочестивый царь, что все православные царства христианской веры сошлись в едином твоем царстве: один ты во всей поднебесной христианам царь. И следует тебе, царь, это блюсти со страхом Божьим, убойся Бога, давшего тебе это, не надейся на золото и богатство, и славу: все это здесь собирается и здесь, на земле, остается»);
В отечественной и зарубежной науке сложилось значительное число подходов к проблеме становления Российской империи. Особого внимания заслуживают концепции, в которых рассматриваются идейные и организационно-технические истоки зарождения имперской системы, связанные с византийским, золотоордын-ским и естественно-историческим (традициями древнерусской государственности) началами.
Представленные в рамках византийского подхода концепции исходят из понимания России как духовной преемницы Византийской империи. Поэтому его можно назвать иначе концепцией «империи как духовного наследия».
Центральной идеей для представителей данного подхода является перенос в Россию византийской имперской идеи, базовым компонентом которой выступает православная религия. Исторические истоки подобной трактовки большинство исследователей усматривают в теории «Москва — третий Рим», сформулированной псковским монахом Филофеем в «Послании великому князю Василию об исправлении Крестного знамения и о содомском блуде» (1514—1521) [1]. Важнейшие положения концепции Филофея звучат следующим образом:
— преемственность римской имперской традиции, основанной на православной христианской вере; неразрывность государства и церкви («.старого Рима церковь пала по неверию ереси Аполлинария,
* Работа выполнена при финансовой поддержке гранта Президента Российской № МД-2929.2010.6
ации, проект
9
— вековечность полученного наследия, его неизменность и окончательность («все христианские царства сошлись в твоем царстве, после же этого мы ожидаем царства, которому нет конца»; «И если хорошо урядишь свое царство — будешь сыном света и жителем горнего Иерусалима, и как выше тебе написал, так и теперь говорю: храни и внимай, благочестивый царь, тому, что все христианские царства сошлись в одно твое, что два Рима пали, а третий стоит, четвертому же не бывать») [2].
Составляющие концепцию Филофея идеи различным образом преломлялись в ходе эволюции российской общественной мысли. Так, в написанной во второй половине XIX в. «Философии общего дела» известный религиозный философ Н. Ф. Федоров отмечает, что Москва — «„дочь Византии, но рожденная в старости, потому-то и храмом собирания был в ней храм Успения Богоматери, а не храм Софии — Премудрости Божией». Он определяет важную особенность складывания имперской системы в России: «„Москва, находившаяся под опекою Византии до самого почти падения ее, не могла усвоить иного взгляда на собирание, кроме того, какой был у ее воспитательницы; поэтому-то Московское собирание и отличалось такою суровостью; она, как говорили, "вынимала души из областей"» [3].
К. Н. Леонтьев в серии статей «Записки отшельника» (1887—1891) отмечает преемственность России не только с Византией, но и с Римской империей. Он пишет: «Похожее всего Россия на языческий Рим по своей судьбе. Не слишком оригинальна; имеет в себе нечто действительно примиряющее крайности и в то же время медленно, но неотразимо и неустанно завоевательна. Правда, сходные с римлянами по судьбе, мы не похожи на них по характеру. Римляне гордились и открыто похвалялись своей завоеватель-ностью; мы же, по крайней мере, теперь, ужасно стыдимся в этом сознаваться. Но этот ложный стыд, слава Богу, ничуть не мешает нам делать то же самое, что делали римляне» [4]. Автор подчеркивает
главную особенность Российской империи, отличающую ее от Византийской, — если последняя была ориентирована на сохранение и консервацию, то Россия, по аналогии с Римом, — на территориальное расширение. Впрочем, он отмечает, что «„мы даже в римляне не годимся, а имеем только одно, почти механическое (македонское) призвание очень большой и неотразимой метлы всесмешения от Великого Океана до Атлантического и от родины орангутана и слона до отчизны моржа и белого медведя» [5]. В то же время он отмечает, что «византизм организовал нас, система византийских идей создала величие наше, сопрягаясь с нашими патриархальными, простыми началами, с нашим, еще старым и грубым в начале, славянским материалом» [6].
В историософской концепции Вл. Соловьева идея «Москвы — третьего Рима» была переосмыслена в еще более эсхатологическом ключе. Так, Византия, остановившись в своем историческом развитии, согласно Соловьеву, изменила делу Христову, что явилось причиной падения Константинополя в 1453 г. под ударами турок. Россия, как считал Соловьев, повторяет судьбу Византии и тем самым рискует повторить ее участь. «Орудием Божьей кары» на этот раз должны были стать народы Юго-Восточной и Восточной Азии. Эта концепция развита в очерках «Византизм и Россия» (1896) и наиболее отчетливо — в «Трех разговорах о войне, прогрессе и конце всемирной истории» (1900) [7]. Тем самым, определяющим параметром сравнения была «угроза с Востока», ставшая причиной падения Византийской империи.
Интересна концепция В. Л. Цымбур-ского, оригинально интерпретирующего теорию «Москва — третий Рим». Он полагает, что Филофею начисто чужд мотив переноса «ромейской» имперской резиденции из Средиземноморья на север, так как для его теории характерна не идея «кочевания Рима», а «образ грозного сжатия православной ойкумены в ограниченный локус Московского царства» [8]. Для Филофея Москва — третий Рим
1УМА1Н1АРНЙ: актуальные проблемы , ,
лишь потому, что «Рим — это мир», а православный мир резко сузился с закатом Византии и примыкавших к ней балканских государств. Поэтому он и исключал появление четвертого Рима в мире, где Москва осталась «последней сушей среди потопа неверия». Отсюда представленная концепция называется автором «Остров Руссии», а ее центральной идеей выступает мысль о богоизбранности российской цивилизации и мессианской роли сформированного ей государства.
Современный политолог В. Марцинян считает, что эсхатологическое учение Фи-лофея о «Третьем Риме» было превращено Иосифом Волоцким в политическую идеологию в духе византийского имперо-папизма. Политико-теологический рационализм Иосифа Волоцкого, по существу, означал секуляризацию христианства, придание ему статуса политической идеологии, когда мощь православия должна выражаться в могуществе власти царя. Это стало основой идеологии христианской империи на Руси, которая стала возможна после падения суверенной власти татарского хана. Вместе с тем автор отмечает двойственность имперской идеи, так как в общественном восприятии доктрина «Третьего Рима» трансформировалась в доктрину «Святой Руси», когда «Третьим Римом» признавалось не московское государство, а весь православный народ, независимо от того, где он проживал, что приводит к противоречивым последствиям. С одной стороны, Россия осознавалась как истинный и не знающий границ мир, что в значительной степени определяло силу российской экспансии, с другой — оформилось противопоставление «желаемого государства» и реального. Это стало причиной глубокой внутренней противоречивости российского государственного сознания и одновременно его интенсивности, причем раскол наблюдался по линии этатизм — анархизм, а главной точкой пересечения народного и официального этатизма была фигура царя. Европеизация государства, осуществленная Петром I, и основание «Четвертого Рима» — Санкт-Петербурга
как символа императорско-папских амбиций царя, воспринимались как вызов, брошенный «единственному и подлинному «Третьему Риму», что подрывало религиозную концепцию, бывшую основой Российской империи. Подмена имперского универсализма и эсхатологического мессианства национализмом и сопровождающей его русификацией в XIX в. стала причиной кризиса духовного потенциала империи. Церковно-государственная
«симфония», заимствованная из Византии, когда сильная и централизованная Церковь и самодержавная власть поддерживали друг друга весь период превращения московского княжества в великое государство, трансформировалась под воздействием напряжения между народным и официальным этатизмом [9].
Известный российский историк А. Н. Сахаров полагает, что с появлением идеи «Третий Рим» Россия встала на цивилизованный путь (в плане приобщения к ценностям западной — греко-римской цивилизации). После формирования собственного центрального культурного региона Москва начала включать «азиатскую периферию» в европейский цивилизацион-ный процесс. При этом большую роль играл опыт «первого Рима»: различный договорной статус окраин, «плавающий вассалитет» и т. п. Следствием этого были усиление центральной власти и проведение гибкой национальной политики [10].
Наиболее полное выражение анализируемый подход нашел в концепции, разработанной С. В. Лурье. В ее основе лежит понятие центрального принципа империи — комплекса религиозно-государственных идей, являющегося базой всех внутренних и внешних проявлений имперской практики и, как правило, сочетающего в себе культурный универсализм и политический изоляционизм. Преемственность центрального принципа империи прослеживается ею в процессе сравнения Первого, Второго и Третьего Рима (Римской, Византийской и Российской империй), что позволяет лучше понять идеальные (и идеологические) основания строительства Российской империи [11].
11
Римская империя основывалась на сочетании универсализма с изоляционизмом и сакрализацией общественно-государственной жизни, что, по мнению автора, характерно для всех имперских традиций. Главное отличие в том, что ей удалось совместить культурный универсализм и политический изоляционизм и реализовать их в своей практике — она на самом деле стала полиэтнической, достигла положения, при котором этнические различия не имели никакого политического значения, что создало идеальную модель империи (с точки зрения формы). Кроме того, будучи симбиозом римской и греческой культуры, центральный принцип Римской империи сделал возможным сам принцип заимствования империи, ее транскультурности («переноса империи»).
В Римской империи были заложены основные принципы внешней политики Византии с ее искусством управления народами. Однако самое важное состоит в том, что в мировоззрении византийцев и всего византийского культурного ареала она оставалась единой и единственной империей языческих времен, имевшей истинно религиозное значение как земной образ единого и единственного Царствия Божия.
В основе Византийской империи изначально закладывалась идея о том, что земная империя является копией (иконой) царства небесного и правление императора есть выражение Божественного господства. В идеале империя — это сообщество людей, объединенных идеей православия, т. е. правильной веры, идеей правильного славления Бога и таким образом преодолевших то разделение на языки, этносы, культуры, которое было следствием греха — попытки человечества самовольно достичь небес, построив Вавилонскую башню [12]. Поэтому Византийская империя мыслила себя как единственное и единое государство всех православных народов. Ее император понимался как «космократ», чья власть в идеале распространяется на всю ойкумену — на весь цивилизованный мир, однако повиновение императору, согласно византийской традиции, обусловливалось его
православностью. Таким образом, принцип православия главенствовал в империи — именно он определял легитимность любых ее установлений, именно он обеспечивал основание и для ее универсализма, и для ее изоляционизма.
Россия заимствовала у Византии (а через нее — у Рима) практически все наиболее важные компоненты центрального принципа империи, хотя в процессе русской истории некоторые из них значительно трансформировались, получив внешнее выражение, более соответствовавшее эпохе и географическому положению новой империи. После падения Константинополя русским представлялось, что они остались единственным православным народом в мире, а это означает, что Россия не механически переняла традицию духовного универсализма и политического изоляционизма, а пережила ее как собственный драматический опыт [13].
В то же время Российская империя отличалась существенной спецификой, которая выражалась прежде всего в практике реализации имперского принципа — во внешней политике. Если Византия могла позволить себе временами абстрагироваться от Запада, а временами считать его варварским (равно как и Восток) и строить внешнюю политику прежде всего как приграничную политику, формирование буферной зоны, то Россия изначально была государством среди других государств и вела активную и отнюдь не только приграничную политику как на Востоке, так и на Западе, поэтому русский изоляционизм был чисто психологическим. Психологическая самоизоляция России вела к тому, что актуальной составляющей российского комплекса стал универсализм — цивилизованным миром был только мир православный, сохранивший благочестие и не погрязший в грехах и заблуждениях. Поэтому империя понималась как инструмент ограждения православного и потенциально-православного пространства, механизм поддержания внутри него определенной дисциплины; не столько как инструмент экспансии, сколько как своеобразный оборонительный инструмент, при-
1УМА1Н1АРНЙ: актуальные проблемы , ,
званный закреплять то, что было достигнуто иным путем, защищать от внешних посягательств и внутренних нестроений.
Как считает С. В. Лурье, примат религиозных мотивов над национальными и прагматическими обнаруживался в российской политике вплоть до начала XX в. Однако специфический универсализм Российской империи выразился в том, что ее границы рассекали мусульманский, буддийский, католический и протестантский миры, входившие в состав империи. Последняя как бы втянула в себя все разнообразие и все религиозные противоречия мира, стремясь победить их внутри самой себя. От подданных прежде всего требовалось приобретение всех гражданских добродетелей в надежде на то, что обращение в православие произойдет со временем.
По мнению автора, имперские доминанты характеризовались преемственностью — от Рима через Византию к России, тогда как другие составляющие имперского комплекса — модели колонизации, освоения пространства, восприятия иноэтнического населения — весьма различались, так как империи существовали в различные эпохи, в различном политическом и культурном окружении [14].
Таким образом, концепциям, развивающимся в рамках византийского подхода, свойственно признание приоритета духовно-идеологической составляющей имперской системы — в данном случае религиозной в форме православия — как основного фактора формирования Российской империи на пути ее правопреемства к византийской имперской традиции.
Ко второму подходу, условно называемому золотоордынским, можно отнести концепции, выделяющие в качестве основного фактора становления имперской системы в России влияние Золотой Орды и, более широко, Монгольской империи Чингисхана.
Знаменитое выражение представителя евразийского направления в отечественной мысли П. Н. Савицкого о том, что «.без "татарщины" не было бы России» [15], можно считать исходной установкой всех
концепций в рамках данного подхода.
П. Н. Савицкий в работе «Степь и оседлость» (1922) выводит главное социально-политическое последствие монголо-татарского владычества: «Действием ли примера, привитием ли крови правящим, они (татары) дали России свойство организовываться военно, создавать государственно-принудительный центр, достигать устойчивости; они дали ей качество — становиться могущественной "ордой"»
[16]. Военно-политическая организация государства и преимущественно принудительные методы государственного управления — те основания, которые позволили сформировать могущественную империю по образу и подобию Орды.
Влияние Золотой Орды сказалось двойственным образом: «В этом разительном противоположении — своею ролью наказания Божия татаре очистили и освятили Русь, своим примером привили ей навык могущества — в этом противоположении явлен двойственный лик России». По мнению П. Н. Савицкого, Россия не только «наследница Великих Ханов, продолжательница дела Чингиза и Тимура, объединительница Азии», но и «часть особого "окраинно-приморского" мира, носительница углубленной культурной традиции. В ней сочетаются одновременно историческая "оседлая" и "степная" стихия»
[17].
С мнением П. Н. Савицкого перекликается высказывание Н. С. Трубецкого, сделанное им в работе «О туранском элементе в русской культуре» (1925): «Московское государство возникло благодаря татарскому игу. Московские цари, далеко не закончив еще "собирания русской земли", стали собирать земли западного улуса великой монгольской монархии: Москва стала мощным государством лишь после завоевания Казани, Астрахани и Сибири. Русский царь явился наследником монгольского хана»
[18]. Автор особо подчеркивает мысль о том, что Россия как империя сформировалась лишь после расширения в пределах территории Золотой Орды, после завоевания государств, сформировавшихся после ее распада. Тем самым выделяется идея
13
России как единственной правопреемницы Золотой Орды и ее места и роли в обширном евроазиатском пространстве.
Прошедший в 2002 г. на страницах журнала "Ab Imperio" «круглый стол» на тему «От Орды к России» [19] позволил отразить взгляды современных исследователей на эту проблему.
А. Никитин дает оценку основных параметров монгольской имперской доктрины. Так, если христианско-исламская имперская доктрина предполагает, что верховный правитель (император, халиф) является главой мира людей, исповедующих истинную веру, и в случае ее распространения на весь мир империя становится мировой, то традиционная тюрко-мон-гольская религия тенгрианство (культ Неба) не предполагает прозелитизма. А так как единого Бога, или Небо, чтут и христиане, и мусульмане, и китайцы, то, с точки зрения монгола, весь мир был заселен тенгрианцами, чтившими Бога по различным обрядам.
Вторая особенность связана с определением политической организации. Одной из основ тенгрианства является учение о жизненной силе. Согласно ему все в мире обладает жизненной силой. Правитель может получить жизненную силу как от Неба, так и от покорившихся подданных. Затем повелитель отдает покорившемуся часть его жизненной силы на условиях пользования. Практическим выражением этой доктрины стала улусная система. При ней все кланы становились народом, образующим государство-владение Золотого рода. Владения всех нойонов, не принадлежавших к Золотому роду, были не улусами, а «пожалованиями». При этом правящий клан заключал договор («ярлык») с конкретным родом, занимавшим место в системе замещения должностей. То же самое относится к добровольно покорившимся местным правителям. Входя в состав Великого Улуса, они также отдавали каану (верховному правителю) жизненную силу, их владения превращались в пожалования. Все это делало монгольскую государственную доктрину надэтничной, надконфессиональной.
Третья особенность вытекала из первых двух — учение о воссоединении мира под властью монгольского каана, так как только в этом случае было возможно объединение мировой жизненной силы и, следовательно, установление мировой гармонии, торжество закона Неба. Единая мировая держава именовалась «Великий Улус» (наиболее адекватной передачей этого термина, по мнению А. Никитина, является понятие «Монголосфера», введенное П. Н. Савицким) [20].
Таким образом, монгольскую имперскую доктрину характеризуют надконфес-сиональность и идея о единой мировой державе, выступающая итогом развития улусной системы как системы ниш, возглавляемой на земле кааном, выше которого было только Вечное Небо.
А. Филюшкин особо характеризует восприятие монголо-татарского завоевания в официальной русской идеологии [21]. Если первоначально татарское нашествие определяли как катастрофу, ниспосланную русскому народу за его прегрешения, то после установления системы ордынского владычества над русскими княжествами оно считалось законным, «заведенным Богом» порядком. Оценки начинают резко меняться во второй половине XV—XVI вв., когда создание единого Русского государства вступило в решающую фазу. Московскими летописцами был создан идеологизированный миф о вековой ожесточенной борьбе русских против ига, в ходе которой решалась судьба человечества и христианской веры. Его элементом стала идея о том, что победа над татарами была непременным условием появления московской государственности.
Идеологема об «иссушающем душу татарском иге» лежала в основе политических доктрин, связанных с построением отечественного государства как царства, осуществляющего в мире особую историческую задачу мессианского характера. Впервые она была четко высказана в 1480 г. ростовским архиепископом Васси-аном Рыло в его знаменитом «Послании на Угру». В нем говорилось, что борьба с ханом Ахматом — это не просто сопро-
1УМА1Н1АРНЙ: актуальные проблемы , ,
тивление врагам. Это решающее столкновение нового богоизбранного народа — русского, которого Вассиан называет «Новым Израилем», и антихристовых сил.
«Сказание о Мамаевом побоище» (конец XV — первая треть XVI в.) уже обосновывает идеологемы богоизбранного Русского государства — «Нового Израиля» — и особый статус его правителя — христианского царя. Основной мыслью произведения является противостояние «правды» и «отступников», царя — служителя истинного Бога и царя ложного, в ходе которого Русь обрела свою мощь и величие через разгром, через унижение былых господ.
Таким образом, А. Филюшкин подчеркивает, что восприятие ордынского владычества на протяжении веков воплощалось в целом комплексе политических мифов, которые, чем ближе к нашему времени, тем больше отвечали внутренним задачам построения русской государственности и тем меньше отражали адекватное восприятие власти Золотой Орды как наследницы Монгольской империи в ХШ-ХГ^ вв.
В то же время он подчеркивает, что многие русские княжества (особенно в северо-восточной Руси) были составной частью улуса Джучи, Золотой Орды русских источников. Их история в ХШ-Х^вв. — это история провинций в составе Великой империи. Таким образом, история строительства русской государственности во многом может быть определена как история мятежа провинций и их выхода из состава империи, возникновения на ее обломках нескольких державных образований - татарских ханств (Крымского, Казанского и т. д.) и русских государств (Великого княжества Московского, Великого княжества Тверского и др.) [22].
По мнению А. Амелькина, особое восприятие вражеских нашествий заставило общественное сознание выработать теорию казней Божиих, объясняющую причины побед внешних врагов, учитывая своеобразие геополитического положения России, заключавшееся в том, что она находилась на западной оконечности Вели-
кого Степного Пояса, по которому постоянно, с периодичностью в 200—300 лет, шли на запад волны завоевателей.
Начавшийся поиск духовной опоры, когда одни искали ее в себе, своих традициях, другие — в традициях соседних народов, способствовал расколу в общественном сознании России. Фактически оформились два противоположных лагеря. Для первых были характерны представления о: 1) самодостаточности; 2) необходимости осознавать свое общество именно как целостную социальную систему, требующую справедливого отношения ко всем слоям; 3) превалировании духа над буквой, а отсюда — 4) стремление к созерцательности, неприятие насильственного преобразования общества. Оппозиционное направление характеризуется: 1) желанием видеть свое место среди остальных народов и зависимостью от их оценки; 2) индивидуализмом, нежеланием признавать над собой никаких общих законов и никаких своих обязанностей, стремлением к личному благополучию; 3) большое значение придается юридическим формам и 4) деятельности по преобразованию своего мира [23]. Фактически этот спор двух начал в российском общественном сознании стал идейной основой противостояния славянофилов и западников.
М. Усманов полагает, что Российской империи передался дух центрально-азиатской империи: беспрекословная покорность подданных при безграничной власти правителей. Следствием монголо-татарского влияния стало отсутствие у русской аристократии собственности и правовых гарантий положения. Поэтому в России до XIX в. так и не возникло никакой реальной оппозиции произволу власти. Не было даже попыток добиться создания регулярных правящих органов парламентского типа [24].
С. Скобелев подчеркивает, что уже при присоединении Сибири применялся имперский опыт управления коренными народами, базировавшийся на практике управления подвластными народами, которая использовалась здесь ранее монго-ло-татарами. Он заключался в минималь-
15
ном вмешательстве во внутренние дела, поддержке внутреннего самоуправления, обеспечении защиты от внешних врагов, невмешательстве в дела религии и отсутствии (за редкими исключениями) прямого насилия при христианизации, взимании достаточно небольшой по размерам дани. И народы Приволжья-Приуралья, и большинство коренного населения Сибири были знакомы с этой практикой, применявшейся у них со времен существования улуса Джучи и Золотой Орды в течение длительного времени. Основные принципы имперского административного опыта татаро-монголов (наряду с некоторыми дополнениями), широко использованные российским самодержавием в практике управления народами Сибири, просуществовали до начала ХХ в. [25].
Итак, концепции исследователей, представленные в рамках золотоордынского подхода, несмотря на значительный разброс оценок монголо-татарского влияния прежде всего по качественной шкале «положительно — отрицательно», в большинстве сходятся в признании существенного воздействия монгольского имперского опыта преимущественно в сфере организации государственного управления, в том числе присоединенными или завоеванными территориями.
Современный исследователь А. Ш. Ка-дырбаев отмечает, что, несмотря на то что имперская традиция России формировалась под воздействием Золотой Орды и Византии, исходным моментом для нее была все же древнерусская государственность как первый опыт государственного строительства в многоплеменной среде [26].
Тем самым вырисовывается новый компонент — традиции древнерусской государственности и собственный опыт развития, который признается определяющим представителями концепций, которые можно сгруппировать в рамках следующего подхода, условно названного естественно-историческим.
Одним из первых концепцию самобытного происхождения Российской империи пытался создать Ф. И. Тютчев, на-
чав в 1848—1849 гг. работу над книгой «Россия и Запад». Давая общую характеристику России, он выделил две главные ее составляющие — «Славянское племя» и «православную Империю». Если славянское племя представляет собой тело империи, то православная церковь — ее душу, лишь в их взаимодействии проявляется единство империи. При этом следует подчеркнуть, что для Ф. И. Тютчева «славянское племя» отождествлялось с идеологией панславизма, так как «никакая политическая национальность невозможна для славян вне России». Но «вопрос племенной — лишь второстепенный или, скорей, это не принцип. Это стихия. Принципом является православная традиция». Россия, по его мнению, гораздо более православная, нежели славянская. И, как православная, она является зало-гохранительницей империи, унаследованной от Востока, так как законная империя осталась привязанной к наследию Константина, а империя на Западе всегда являлась не чем иным, как узурпацией. Только в качестве императора Востока царь является императором России. Поэтому Россия «в окончательном виде» — это Империя Востока. Тютчев особо выделяет мысль о том, что «если бы Россия не пришла к Империи, то она зачахла бы» [27]. Признавая значение унаследованных православных традиций как необходимого духовного элемента имперской системы (ее идеологии), он в то же время указывает на историческую самобытность ее «тела» в лице славянства.
Более оформленный вид концепция самобытного происхождения Российской империи находит в работах современных исследователей. Так, В. Махнач считает, что точной даты начала империи назвать, конечно, нельзя. Но уже со времени после присоединения Новгородской и Тверской земли и падения Золотой Орды можно говорить, что здание империи территориально и геополитически было выстроено. Определяющую роль в этом сыграл «величайший монарх нашей истории» Иван III Васильевич, выполнивший первый, важнейший этап этой постройки:
1УМА1Н1АРНЙ: актуальные проблемы , ,
объединение всех русских земель, бывших под русским управлением. Он же поставил в повестку дня второй вопрос: объединение всех русских земель, находившихся под нерусским управлением. Исследователь полагает, что в этот период произошло слияние двух исторических явлений — возвышение русского государства и воспреемство им имперской функции, имперской миссии, хранителем которой до XV в. выступал Константинополь. Однако это было не механическое перенесение имперской идеи, а сознательное ее использование в интересах укрепившегося русского государства. На этом фоне Петр I в 1721 г. всего лишь поменял восточноевропейский титул «царь» на равноценный ему западноевропейский, что означало лишь декларацию Петром своего западничества [28].
С этим мнением созвучны взгляды западного историка М. Т. По [29]. Отмечая факторы особого пути России: неподвластность европейской колониальной экспансии и сильную авторитарную власть, направленную на защиту страны от внешней угрозы, — он выделяет главную особенность России. Он видит ее в том, что она не впитала в себя ни основ государственности Европы, ни ценностей и культуры Востока, в связи с чем называет монголо-татарское иго мифом российской истории. М. Т. По полагает, что Россию можно именовать империей уже с воцарения Ивана III, при этом сутью имперской политики стала централизация, осуществлявшаяся активно и не самыми либеральными методами, а затем — экспансия за Урал. Им выводится своеобразная «русская формула»: географическое положение, неразвитость масс, авторитарный характер власти, характеризующая, среди прочего, и общие параметры российской имперской системы.
Отечественный исследователь В. Иноземцев считает, что российская государственность изначально сформировалась в специфически имперских условиях. Так, территория страны последовательно расширялась с конца XV до середины XX в., при этом власть правителя оставалась
практически безграничной. Кроме того, в отличие от основных стран Запада Россия считала присоединенные территории не колониями, а своей неотъемлемой частью [30].
Д. Володихин, анализируя проблемы становления и развития Московского централизованного государства, оценивает военизированное самодержавное устройство России XV—XVI вв. как инструмент, предотвращавший давление извне. Определяющую роль в формировании основ российской великодержавной государственности он отводит Ивану III, который «выпустил джинна из бутылки» путем создания мощного оружия — поместной системы, дававшей огромное, недорогое и свирепое воинство, подчиненное одной лишь воле государя. На взгляд исследователя, «.не будь поместной системы, Москва, быть может, так и осталась бы деревянной столицей северной конфедерации карликовых государств, стиснутой воинственными соседями: Великим княжеством Литовским, Казанским ханством, крымской угрозой со стороны Дикого поля» [31].
Современный отечественный историк А. Филюшкин, анализируя внешнюю политику Ивана IV на примере Ливонской войны, рассматривает ее как первое проявление имперских амбиций в Европе. По его мнению, Иван Грозный принципиально изменил характер войн России со своими соседями — от войн за захват территорий он перешел к войнам за полное уничтожение соседних держав и их поглощение Московией [32]. В связи с этим покорения Казани в 1552 г., а в 1554— 1556 гг. Астрахани стали первыми шагами России, которые можно трактовать как «имперские». Но эти шаги были движением на восток. В западном направлении таким шагом стала Ливонская война 1558-1582 гг.
Определенной разновидностью данного подхода мы можем считать концепцию, условно называемую колонизационной. Ее специфику составляет понимание процесса формирования имперской системы в России как естественного расширения государ-
17
ства путем колонизации, осуществляемой преимущественно мирным (невооруженным) путем в восточном направлении.
Истоки этой концепции обычно связывают с именем знаменитого российского историка С. М. Соловьева. Он видит начало процесса расширения Русского государства во времени Ивана IV, присоединившего или начавшего присоединение Казанского, Астраханского и Сибирского ханств. При этом он весьма скептически относится к их характеристике как самостоятельных царств [33]. Таким образом, Русское государство, образовавшееся посредством колонизации населения, было вынуждено бороться и с «азиатскими кочевыми ордами», и с так называемым «полуварварским» элементом — «одичалыми передовыми отрядами» населения, «вдавшегося все глубже и глубже в пустыню» [34].
Н. Я. Данилевский в работе «Россия и Европа» высказывает взгляды, во многом сходные с мнением С. М. Соловьева. Он считает, что «„в завоеваниях России все, что можно при разных натяжках назвать этим именем, ограничивается Туркестанской областью, Кавказским горным хребтом, пятью-шестью уездами Закавказья и, если угодно, еще Крымским полуостровом. Если же разбирать дело по совести и чистой справедливости, то ни одно из владений России нельзя называть завоеванием — в дурном, антинациональном и потому ненавистном для человечества смысле». В частности, с «присоединением Финляндии от Швеции к России ничьи существенные права не были нарушены», так как выгоды Финляндии в лице ее народа более, чем выгоды России, требовали перемены владычества [35].
Данилевский подчеркивает: «Русский народ не высылает из среды своей, как пчелиные улья, роев, подобно грекам — в древние, англичанам — в более близкие к нам времена. Россия не имеет того, что называется владениями, как Рим и опять-таки Англия. Русское государство от самых времен первых московских князей есть сама Россия, постепенно, неудержимо расширяющаяся во все стороны, заселяя граничащие с нею незаселенные про-
странства и уподобляя себе включенные в ее государственные границы инородческие поселения». Такому характеру расселения русского народа, в высшей степени благоприятному, по мнению автора, единству и цельности Русского государства, соответствует и «уподобительная сила русского народа, претворяющая в свою плоть и кровь инородцев», с которыми приходит в соприкосновение или столкновение, конечно, если этому «не противу-полагается преград ошибочными правительственными мероприятиями» [36].
С критикой колонизационной концепции выступил в середине XX в. Г. П. Федотов. В работе «Судьба империй», написанной в 1947 г., он отмечает, что «Россия является Империей своеобразной». Ее своеобразие заключается в том, что «ее нерусские владения не отделены от нее морями. Они составляют прямое продолжение ее материкового тела, а массив русского населения не отделен резкой чертой от инородческих окраин». Однако, как подчеркивает исследователь, Дальний Восток или Туркестан по экономическому и даже политическому значению совершенно соответствуют колониям западных государств [37], в связи с чем их нужно рассматривать именно в западном понимании — как завоеванные и эксплуатируемые метрополией периферийные земли.
Анализируя Российскую колониальную империю, Г. П. Федотов выделяет ее особенности: 1) «в самих приемах русской власти, в ее патриархальном деспотизме, было нечто родственное государственной школе Востока, но смягченное, гуманизированное»; 2) «у русских не было того высокомерного сознания высшей расы, которое губило плоды просвещенной и гуманной английской администрации в Индии»; 3) «русские не только легко общались, но и сливались кровью со своими подданными, открывая их аристократии доступ к военной и административной карьере» [38]. Следовательно, известный философ не отрицает значения колонизационного фактора в формировании имперской системы в России, однако оценивает его с совершенно иной точки зрения, чем С. М. Соловьев.
1УМА1Н1АРНЙ: актуальные проблемы , ,
Американский историк М. Ходарков-ски интерпретирует территориальный рост России в XVI—XVШ вв. как колониальную экспансию, тем самым характеризуя Россию как колониальную империю. Сравнивая российскую колонизацию с западной, он видит существенное отличие русского опыта в доминирующей роли государства при осуществлении экспансии и доминировании геополитических интересов над экономическими. Кроме того, колонии России находились не за морями, а у ее границ, что придавало им специфический статус. В качестве компонентов колонизационного процесса автор выделяет: 1) возведение оборонительных линий с крепостями, гарнизонами и артиллерией и их постепенное продвижение на юг и юго-восток от Оки — традиционного естественного рубежа средневековой Руси; 2) бюрократию — писцов, чиновников, переводчиков и т. п.; 3) насаждаемых правительством колонистов, соперничавших из-за земли; 4) православную церковь; 5) привлекательность в глазах переселенцев из степи проживания в пределах богатой и могучей державы [39]. Анализируя закономерности расширения российского государства на восток и на юг, М. Ходарковски исходит из концеп-
ции первоначального формирования frontier (под «фронтиром» он понимает регионы, не включенные полностью и окончательно в юрисдикцию российского правительства, население которых в лице правящей элиты состояло с русскими властями в различного рода союзнических, вассальных, протекторатных и прочих внешнеполитических отношениях) и его постепенного превращения в borderlands (пограничье, окраинные земли, уже прочно ставшие частью государства). Важнейшими способами и средствами колонизации были, по его мнению, шерти (договоры с взаимным определением обязательств), аманаты (заложники), ясак (подать) и поминки или жалованье (денежные и натуральные выплаты российских властей «инородческой» элите) [40]. Тем самым, заключает автор, Россия являлась колониальной империей по форме отношений с подвластными народами, политическим целям и стратегии в приграничье.
Таким образом, в формировании Российской империи оказались синтезированы традиции древнерусской государственности, Византийской империи и Золотой Орды, что позволяет говорить о синтетической природе российской имперской системы.
Библиографические ссылки
1. Синицина Н. В. Третий Рим : Истоки и эволюция концепции. М., 1997 ; Лурье С. В. От Древнего Рима до России XX века : преемственность имперской традиции // Обществ. науки и современность. — 1997. — № 4. — С. 123—133 ; Марцинян В. Приватизация, модернизация и регионализация Российской империи // Полития. — 2001. — № 3. — С. 143—166 и др.
2. Филофей. Послание великому князю Василию об исправлении Крестного знамения и о содомском блуде // Империя пространства : хрестоматия по геополитике и геокультуре России / сост. Д. Н. Замятин, А. Н. Замятин. — М., — 2003. — С. 31.
3. Федоров Н. Ф. Сочинения. — М., 1982. — Т. 2. — С. 325—326.
4. Леонтьев К. Н. Записки отшельника // Империя пространства : хрестоматия. — С. 115.
5. Там же. — С. 418.
6. Леонтьев К. Н. Записки отшельника. — М., — 1992. — С. 56.
7. Соловьев В. С. Сочинения : в 2 т. — М., — 1990. — С. 636—762.
8. Цымбурский В. Л. «От великого острова Руссии...» К прасимволу российской цивилизации // Империя пространства : хрестоматия. — С. 674—675.
9. Марцинян В. Указ. соч. — С. 154—156.
10. Гуськов А. Г., Лисейцев Д. В. От Рима к третьему Риму. Город и Вселенная. Центр и периферия. XIII междунар. семинар // Отеч. история. — 2004. — № 3. — С. 207.
11. Лурье С. В. Указ. соч. — С. 123.
12. Там же. — С. 126.
13. Там же. — С. 129—130.
14. Там же. — С. 132.
19
15. Савицкий П. H. Степь и оседлость II Мир России — Евразия : антология I сост.: Л. И. Иовикова, И. H. Сиземская. - М., - 1995. - С. 59.
16. Там же. — С. 312.
17. Там же. — С. 61.
18. Трубецкой H. С. О туранском элементе в русской культуре II Империя пространства : хрестоматия... — С. 312.
19. От Орды к России : круглый стол II Ab Imperio. - 2002. - № 1. - С. 205-238.
20. Там же. - С. 211-213.
21. Там же. - С. 220-222.
22. Там же. - С. 236-237.
23. Там же. - С. 223.
24. Там же. - С. 231, 233.
25. Скобелев С. Демография как политика. Коренное население Сибири в составе Российской империи и СССР : динамика численности как отражение политики центра II Ab Imperio. - 2002. - № 2. -С. 181—182.
26. Кадырбаев А. Ш. Османская и Российская империи : общее византийское и золотоордынское наследие II Восток. - 2003. - № 2. - С. 154.
27. Тютчев Ф. И. Россия и Запад II Империя пространства : хрестоматия. - С. 109-111.
28. Махнач В. Бремя Третьего Рима II Родина. - 1995. - № 9. - С. 30-33.
29. Poe M. T. The Russian Moment in World History. - Princeton-Oxford, 2003.
30. Иноземцев В. Бессмысленность вопрошания II Свобод. мысль - XXI. - 2004. - № 1. - С. 7.
31. Володихин Д. Ты не прав, XVI век? II Родина. - 1996. - № 12. - С. 44.
32. Филюшкин А. Дискурсы Ливонской войны II Ab Imperio. - 2001. - № 4. - С. 66-69.
33. Соловьев С. М. Публичные чтения о Петре Великом II Соловьев С. М. Сочинения : в 18 кн. -М., - 1995. - Кн. XVIII. - С. 78-79.
34. Соловьев С. М. Взгляд на историю установления государственного порядка в России до Петра Великого II Соловьев С. М. Сочинения : в 18 кн. - М., 1995. - Кн. XVI. - С. 35.
35. Данилевский H. ß. Россия и Европа. - М., 1991. - С. 28, 39.
36. Там же. - С. 485-486.
37. Федотов Г. П. Судьба и грехи России (избр. ст. по философии рус. истории и культуры) : в 2 т. -СПб., - 1991. - Т. 2. - С. 316-320.
38. Там же. - С. 319-320.
39. Khodarkovsky M. Russia's Steppe Frontier : The Making of a Colonial Empire, 1500-1800. -Bloomington - Indianapolis, 2002. - P. 223, 226-228.
40. Ibid. - P. 59-63.
20
IVMAIHTAPHfl: актуальные проблемы , ,
№ 4' 2010 (12)
гуманитарной науки и образования
