CC BY
21
DO1 10.18522/2500-3224-2023-3-230-239 УДК 930.85
«ВИЗАНТИЙСКИЕ ДАРЫ» РУСИ: СУДЬБА КУЛЬТУРНОГО НАСЛЕДИЯ ИМПЕРИИ
Долгов Вадим Викторович
Удмуртский государственный университет,
Ижевск, Россия
dolgov@udm.ru
Аннотация. В статье рассматривается судьба «культурных даров», которые Русь, согласно мнению Б.Х. Самнера, получила от Византии. Английский историк называл пять «даров»: религию, законы, картину мира, искусство и письменность. В статье показано, что судьба этих даров в русском средневековом обществе была неодинакова. Наиболее полно и без радикальных трансформаций Русь восприняла религию, искусство и письменность. Несмотря на то, что с самых первых шагов развития на восточнославянской почве все эти элементы византийской культуры получили оригинальные черты, в целом они оказались востребованы: относительно полно и быстро укоренились на русской почве. Иная судьба постигла юридические и идеологические элементы византийского наследия. Разница между социально-политическим строем Византии и Руси исключала возможность использовать их стразу и непосредственно. Тексты, отражающие византийскую политическую картину мира (идея супрематии василевса и «Византийского содружества»), и тексты с законами («Прохирон», «Эклога» и пр.) долгое время не были востребованы на Руси в практической сфере. Они сохранялись как элементы религиозного и нравоучительного дискурса. Их влияние проявилось много позже и опосредованно - во времена Московской Руси.
Ключевые слова: Византия, Русь, культурное наследие, Кормчая, картина мира, Б.Х. Самнер, право, идеология, религия, православие.
Цитирование: Долгов В.В. «Византийские дары» Руси: судьба культурного наследия империи // Новое прошлое / The New Past. 2023. № 3. С. 230-239. DOI 10.18522/2500-3224-2023-3-230-239 / Dolgov V.V. "Byzantine Gifts" for Rus': The History of the Cultural Heritage of the Empire, in Novoe Proshloe / The New Past. 2023. No. 3. Pp. 230-239. DOI 10.18522/2500-3224-2023-3-230-239.
© Долгов В.В., 2023
"BYZANTINE GIFTS" FOR RUS':
THE HISTORY OF THE CULTURAL HERITAGE
OF THE EMPIRE
Dolgov Vadim V.
Udmurt State University, Izhevsk, Russia dolgov@udm.ru
Abstract. The article deals with the history of "cultural gifts". These "gifts", according to B.H. Sumner, Rus' received from Byzantium. The English historian called five "gifts": religion, laws, world view, art and writing. The article shows that the history of these gifts in Russian medieval society was different. Rus' accepted religion, art and writing without major transformations. All these elements of the Byzantine culture of the very first steps of development in the East Slavic territory received original features. They were in demand: fully and quickly rooted on Russian soil. A different fate befell the legal and ideological elements of the Byzantine heritage. The difference between the sociopolitical system of Byzantium and Rus' ruled out the possibility of using them immediately and directly. Texts reflecting the Byzantine political picture of the world (the idea of the Suprematism of the basileus and the "Byzantine Commonwealth") and texts with laws ("Prochiron", "Eclogue", etc.) were not in demand in Rus' in the practical sphere for a long time. They were preserved as elements of religious and moralizing discourse. Their influence manifested itself much later and indirectly - during the time of Muscovite Rus'.
Keywords: Byzantium, Rus', cultural heritage, Kormchaja, picture of the world, B.H. Sumner, law, ideology, religion, Orthodoxy.
В начальный круг положений для обсуждения в рамках дискуссии вынесена фраза британского профессора-русиста середины прошлого века Бенедикта Хамфри Сам-нера: «Byzantium brought to Russia five gifts: her religion, her law, her view of the world, her art and writing» [Sumner, 1944, p. 178]. Книга Самнера «Survey of Russian History» имеет обобщающий характер. В ней «широкими мазками» дан обзор ключевых событий и структур русской истории. В целом в качестве общей характеристики формулировка Самнера сомнений не вызывает. Однако в каждом из пунктов при более пристальном взгляде необходимыми окажутся оговорки и уточнения, которым и будет посвящена настоящая статья.
Дар первый - религия. Восточное православие как весьма жестко и прочно организованная система идеологических (в терминологии Б.Ф. Поршнева) конструкций, конечно, была воспринята Русью без каких бы то ни было изменений. Для обсуждения и оспаривания теологических тонкостей, которые долгое время составляли важную часть интеллектуальной жизни византийских элит, в новообращенной Руси не было ни подготовленных кадров, ни социально-экономических предпосылок. Кроме того, нужно принять во внимание, что на пастырское служение в варварские северные края из Константинополя предпочитали, видимо, отправлять не тонких интеллектуалов, имевших вкус к богословским исканиям, а суровых аскетов, лучше приспособленных к выполнению роли руководителей не слишком хорошо христианизированного восточнославянского населения. Поэтому система византийского православия была доставлена на Русь в нетронутой чистоте. Иногда на Русь долетали отзвуки религиозных споров, однако они даже не осознавались в качестве таковых, как не были отрефлексированы автором «Повести временных» лет» попавшие на страницы летописи богомильские сюжеты.
Однако почти всякая религия в традиционном обществе предполагает не только систему правильных воззрений - орбобо^а, но и повседневную религиозную практику, слагающуюся в систему надлежащего поведения. То, что в противоположность ортодоксии именуется орбопра^а. Доктринально ортопраксия для верующего человека не так важна, как правильная вера. Тем не менее, если рассматривать религию как культурный комплекс, то обе составляющих ее важны одинаково. На ортодоксальную систему воззрений на Руси до определенного времени никто не посягал, а вот система повседневной православной обрядности складывалась долго и трудно, пройдя в своем формировании цепочку смешанных культурных форм, получивших название «двоеверие». Концепция «двоеверия», в которой смешение христианских и языческих мотивов рассматривалось как отличительная черта русской религиозности, неоднократно подвергалась вполне обоснованной критике [Живов, 2002]. Тем не менее, фактом остается вполне осязаемое смешение христианских и языческих элементов, как минимум в погребальной обрядности населения периферийных районов Руси. Например, у кривичей трупосожжение с последующим захоронением останков в курганах держалось, по археологическим данным, до XII в. [Седов, 1982, с. 146-147]. Таким образом, понятие «русское православие» имеет смысл не только как обозначение
территориального подразделения восточной церкви, но и как характеристика специфической религиозной формы, которую обрел византийский «культурный дар», укоренившись на новой территории.
Кроме того, на византийской духовной основе Русь смогла выработать свой собственный тип святости, явленный почитанием невинно убиенных князей Бориса и Глеба. Жизнь братьев не отличалась особенными подвигами веры, но смерть явилась образом христианского непротивления, ставшего на целые столетия одним из базовых инвариантов русской духовной культуры. Пример молодых князей, не воспользовавшихся имевшимися у них силами для войны против брата и захвата престола, в наиболее понятном для вчерашних язычников виде представлял христианскую идею прощения, которая изначально могла показаться им нелепой и даже смешной, как она казалась смешной Святославу.
Вместе с тем, следует отметить, что именно религиозная связь между Византией и Русью вызывает менее всего сомнений.
Дар второй - законодательство. Византийское законодательство было, конечно, хорошо известно на Руси. Памятники византийского права в греческих оригиналах и в славянских переводах были привезены на Русь вместе с другими текстами, составившими «начальную библиотеку», послужившую стартовым багажом для развития собственной русской книжности. Однако насколько эти правовые тексты использовались для судопроизводства - вопрос до конца не решенный. Самнер пишет: «The adoption of Christianity increased the influence of Byzantine legal ideas, and parts of the civil and ecclesiastical law of the emperors were grafted on to Russian customary law» [Sumner, 1944, p. 177], что опять же может быть принято лишь в качестве самой общей формулировки. На Руси с момента принятия христианства получил известность славянский текст Кормчей (т.е. Номоканона). Он часто использовался русскими книжниками в литературной деятельности [Николаев, 2007], но, как явствует из древнерусских источников, даже в церковном суде Кормчую использовали мало. Об этом свидетельствуют «Определения» Владимирского собора 1274 г., изложенные в грамоте митрополита Кирилла II. Изображенный в грамоте монолог Кирилла ясно демонстрирует, что в практической плоскости реального судопроизводства дела обстояли весьма печально: «Тем бо аз Кюрил, смиреныи митрополит всея Роуси, многа оубо видением и слышанием неустроение церквах, ово сице дьржаща, ово инако, несъгласия многа и гроубости, или неоустроением пастоушьскым, или обычаем неразумия, или неприхожением епископ, или от неразоумных правил церковьных» [Определения владимирского собора..., 1894]. Митрополит высказывал надежду, что ситуация наладится с получением нового сербского перевода Кормчей, который, как считается, отличался от предыдущих наличием комментариев. Но как высказанные в общем виде сетования митрополита Кирилла, так и сам характер «определений» показывают, что по крайней мере в конце XIII в., спустя почти 200 лет после появления на Руси славянской Кормчей, ее установления не соблюдались даже в сугубо церковных вопросах.
В светском праве дело обстояло еще хуже (или лучше, зависит от точки зрения). Глубокие различия между византийским и русским законодательством были отмечены еще А.К. Бенеманским, который в своем исследовании судьбы «Закона градского», т.е. Прохирона (руководства для византийских судей, составленного при императоре Василии I Македонянине), в контексте отечественного права пришел к выводу, что практического применения этот сборник на Руси не имел в силу различного уклада жизни империи ромеев и домонгольской Руси [Бенеманский, 1917, с. 116]. Кардинально отличалось наследственное право [Дювернуа, 1869, с. 327-328], иначе реализовывались наказания за преступления и пр. Использовать «Закон градский» для практического судопроизводства было затруднительно. Судьба «литературного памятника» после первой неудачной попытки практического использования ожидала на Руси и Эклогу [Милов, 1999]. То есть, греческие «законные» тексты на Руси распространялись, старательно переписывались, с благоговением читались, но функционально переставали быть правовыми, становясь лишь нравоучительными и символическими [Долгов, 2013]. Первые следы приговоров, вынесенных согласно установлениям Прохирона, появляются не ранее XVI в. [Бенеманский, 1917, с. 153], то есть мысль реализовать нормы в юридической практике возникла только спустя пять столетий их благоговейного переписывания и прочитывания.
Дар третий - картина мира. Византия как наследница античной цивилизации обладала весьма обширным набором теорий, описывающих окружающий мир.
Вопросы, связанные с природным мироустройством, освещали «Христианская топография» Козьмы Индикоплова, «Слово о правой вере» Иоанна Дамаскина, «Шестоднев» Иоанна Экзарха Болгарского, «Толковая Палея» и пр. Тексты эти были известны на Руси и, очевидно, определяли мировоззрение образованных книжников. Посредством этих книг русский читатель имел возможность познакомиться с идеями мироустройства, выработанными античными и раннехристианскими авторами. Критического отношения к содержащимся в «Христианской топографии» или «Шестодневе» сведениям в древнерусской книжности не заметно. Для критического отношения на Руси не было подходящих интеллектуальных сил и условий: история творения мира и описания дальних морей воспринималась в религиозном контексте. Собственный опыт путешествий-хождений, предпринятых русскими паломниками и путешественниками и представленный в оригинальных описаниях (таких, например, как «Хождение игумена Даниила»), не противоречил авторитетной географической и естественно-научной традиции, а вписывался в них. В общем, можно сказать, что до географии, зоологии и астрономии древнерусским книжникам было мало дела. Византийский багаж полностью удовлетворял их интеллектуальные запросы.
Другое дело - теории мироустройства политического. Их сила и качество в имперском исполнении не уступали теориям «естественнонаучным». Однако воспринимались они иначе. Подобно прочим империям, Восточный Рим мнил себя центром обитаемой вселенной, собственную столицу - центром мира, а
правителя - главным человеком на свете. Этот комплекс идей вылился в представлении о супрематии василевса, т.е. его верховном суверенитете над всеми христианскими государями. Отношение к этой системе взглядов весьма продуктивно обсуждалось в отечественной и зарубежной науке. Д. Оболенский, автор самого понятия «византийского содружества», считал, что Русь если и признавала супре-матию империи, то только «по умолчанию» [Оболенский, 1998, с. 276-277].
Кроме того, было высказано несколько точек зрения. По мнению А.П. Толочко, поначалу, при Ярославе Мудром, Русь отвергала эту идею. Однако после отторжение сменилось принятием, которое выразилось в своеобразном повторении имперского дискурса на архитектурном уровне: при Владимире Мономахе была построена Влахернская Богородичная церковь Кловского монастыря, которая должна была копировать Влахернский храм в Византии [Толочко, 1992, с. 106-107].
С критикой концепции Толочко выступил А.В. Назаренко, показавший, что и при Ярославе Мудром архитектура Киева тоже формировалась во многом под влиянием символического пространства Константинополя, и разницы между подходом Ярослава и Владимира нет [Назаренко, 1999]. Сам Назаренко склонялся к другой идее. По его мнению, Русь и не принимала византийскую имперскую концепцию, в которой ей была отведена весьма низкая и поэтому незавидная роль, а копировала ее, претендуя на то, чтобы считать «центром мира» не Константинополь, а Киев. Назаренко считал, что русский материал следует сопоставить с идеей «внеримской империи» («romfreies Kaisertum»), «которая стала одним из организующих элементов в процессе становления империи на Западе» [Назаренко, 1999, с. 182]. То есть неудовлетворенность низким положением в «Византийском содружестве государств» привела к тому, что Русь, подобно Болгарии при Симеоне I или Франкской империи при Карле Великом, захотела устроить империю у себя.
Однако и эта идея не стала общепризнанной. Все-таки Русь в своей политической теории если и воспроизводила у себя «империю», то крайне своеобразно. Настолько своеобразно, что Г. Подскальски считал, что в домонгольский период и не воспроизводила вовсе [Подскальски, 1996, с. 68-69].
«Примирить» изложенные факты и свести их в непротиворечивую систему пробовал и автор этих строк. По моему мнению, источники не дают возможности говорить ни о принятии идеи «Византийского содружества» Русью, ни об отвержении ее, ни о попытке воспроизвести, поставив в центр конструкции себя самое. Для любого из названных вариантов на Руси не было ни должной вовлеченности, ни политических оснований, ни подготовленных кадров. В отношении византийской политической ойкумены Русь была столь глубокой периферией, что стать «первым учеником» и «наследником» ей предстояло только столетия спустя - во времена Московской Руси, когда сама империя уже прекратила существование. А в домонгольской период перед русскими книжниками стояла задача более простая, хотя и не менее масштабная. Они должны были сформировать представление о Руси как о стране «ведомой и слышимой» [Иларион, 1999, с. 42-44] - не более, но и не
менее. Причем вряд ли правильно будет уравнять идею земли «ведомой и слышимой» с идеей империи, не рискуя чрезмерным расширением лишить это последнее понятие смысла.
Понятно, что, будучи православными клириками, русские «работники идеологического фронта» многое заимствовали у своих греческих учителей. Однако необходимо обратить внимание и на то, что они не заимствовали, на то, что осталось в политической культуре Руси местным, оригинальным: русские князья сохранили в качестве «тронных» свои языческие имена; в полном небрежении остались византийские титулы (ни василевсов, ни деспотов, ни куропалатов мы на Руси не видим); не прижилось на русской почве «венчание на царство» и пр. элементы византийского политического обихода.
Используемые имперские символы приобретали на Руси новое значение - значение, не сводимое к идее империи в той или иной трактовке. Это была концепция великой и славной страны «яже ведома и слышима есть всеми четырьми конци земли», концепция, вызревшая в рамках совершенно иного местного, восточнославянского понятийного аппарата. Для политики, проводимой в курсе этой идеи, характерна ориентация на внешние, «представительские» признаки значительности и величия, понимаемые вполне по-варварски, то есть без особого внимания к сущностной стороне, к тонким оттенкам значения, придаваемым этим символам в рамках культуры, их породившей [Долгов, 2004]. Русь взяла от «имперских одежд» только то, что привлекло ее внимание особенным блеском. Но в целом «покрой идеологического платья» остался туземным.
Дар четвертый и пятый - искусство и письменность. Роль и место византийского искусства и письменности в общей структуре отечественной культуры трудно переоценить. Пожалуй, доля оригинального начала в этой сфере по сравнению с прочими сферами минимальна. Судьба этих «даров» более всего напоминала судьбу первого дара - религии. Более того, Русь, став ученицей византийских мастеров в архитектурном, иконописном и литературном деле, оказалась тем оазисом, который долее всего сохранял однажды унаследованные традиции. Вместе с тем, некоторые черты оригинальности начинают проступать на фасаде византийской художественной школы уже с первых веков существования русского искусства и литературы.
Таким образом, получив от империи ромеев культурные дары, Русь распорядилась ими весьма своеобразно и неодинаково. Более всего на первых порах оказались востребованы те из них, которые имели отношение к религиозной, духовной и эстетической сферам. Православная вера и шедшие с ней в комплекте искусство и литература весьма прочно укоренились на русской почве и продолжили свое существование и тогда, когда в самой империи-дарительнице многие тенденции уже пресеклись. Так, например, иконопись комниновского и палеологовского периодов со всеми своими непростыми художественными принципами, попав однажды на Русь, продолжает вести непрерывную линию традиции до настоящего времени.
Политическое и юридическое наследие постигла иная судьба. Поскольку и политика, и право, в отличие от искусства и религии, глубоко укоренены в весьма жестко выстроенные отношения власти/подчинения, знакомство с ними не имело быстрого и непосредственного влияния на текущий момент. Их сложнее было приспособить «ко злобе дня». Однако, будучи овеяны культурным и религиозным авторитетом породившей их цивилизации, они долгое время сохранялись как система переводных и оригинальных текстов, оказывая влияние на соответствующие сферы русского государства и общества медленно и исподволь. Результат этого воздействия проявился много позже, спустя столетия. Некоторые отголоски его чувствуются и сейчас. Однако это, безусловно, уже не та реальная историческая Византия, история которой остановилась в XV в. Это «воображаемая Византия» русской культуры, которая требует уже совершенно иных подходов и, возможно, совершенно иных исторических и культурологических инструментов для изучения.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Определения владимирского собора, изложенные в грамоте митрополита Кирилла II // Памятники древнерусской церковно-учительской литературы. Вып. 1. СПб., 1894. Стб. 83-102.
Бенеманский М.И. Закон градский. Значение его в русском праве. М., 1917. 478 с.
Долгов В.В. Первая примерка «имперских одежд»: византийская идеологическая система и проблема княжеских венцов в Древней Руси XI—XIII вв. // Ab Imperio. 2004. № 3. С. 113—131.
Долгов В.В. Функции юридических текстов в Древней Руси (на примере «Мерила праведного») // Вопросы истории. 2013. № 10. С. 91—99.
Дювернуа Н.Л. Источники права и суд в Древней России. Опыты по истории русского гражданского права. М.: Унив. тип. 1869. 413 с. Живов В.М. Двоеверие и особый характер русской культурной истории // Живов В.М. Разыскания в области истории и предыстории русской культуры. М.: Языки славянской культуры, 2002. С. 306—316.
Иларион. Слово о Законе и Благодати // БЛДР. Т. 1. XI—XII века. СПб.: Наука, 1999. С. 26—61.
Милов Л.В. Византийская Эклога и Правда Ярослава // ГЕННААЮ! (к 70-летию Г.Г. Литаврина), 1999. С. 129—142.
Назаренко А.В. К проблеме княжеской власти и политического строя Древней Руси. Замечания и размышления по поводу книги: Толочко А.П. Князь в Древней Руси: Власть, собственность, идеология. Киев: Наукова думка, 1992. 224 с. // Средневековая Русь. Ч. 2. М.: Эдиториал УРСС, 1999. С. 164—193
Николаев Г.А. «Мерило Праведное» (Заметки о составе памятника) // Православный собеседник (Казань). 2007. Вып. 1(14). С. 74—83.
Оболенский Д. Византийское содружество наций. Шесть византийских портретов. М.: Янус-К, 1998. 653 с.
Подскальски Г. Христианство и богословская литература в Киевской Руси (9881237 гг.). Перевод А.В. Назаренко, под ред. К.К. Акеньева. СПб.: Византинороссика, 1996. 572 с.
Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М.: Наука, 1982. 328 с.
Толочко А.П. Князь в Древней Руси: Власть, собственность, идеология. Киев: На-
укова думка, 1992. 224 с.
Sumner B.H. Survey of Russian History. London: Duckworth 3 Henrietta Street London W. C. 2. 1944. 507 p.
REFERENCES
Opredeleniya vladimirskogo sobora, izlozhennye v gramote mitropolita Kirilla II [Definitions of the Vladimir Cathedral, set forth in the charter of Metropolitan Kirill II], in Pamyatniki drevnerusskoi tserkovno-uchitel'skoi literatury. Is. 1. St. Petersburg, 1894. Stb. 83-102 (in Russian).
Benemanskii M.I. Zakon gradskii. Znachenie ego v russkom prave [Zakon gradskii. Its meaning in Russian law.]. Moscow, 1917. 478 p. (in Russian). Dolgov V.V. Pervaya primerka "imperskikh odezhd": vizantiiskaya ideologicheskaya sistema i problema knyazheskikh ventsov v Drevnei Rusi XI-XIII vv. [The first fitting of "imperial clothes": the Byzantine ideological system and the problem of princely crowns in Ancient Rus' in the 11th-13th centuries], in Ab Imperio. 2004. No. 3. Pp.113-131 (in Russian). Dolgov V.V. Funktsii yuridicheskikh tekstov v Drevnei Rusi (na primere "Merila pravednogo") [Functions of legal texts in Ancient Rus' (on the example of "The Measure of the Righteous"], in Voprosy istorii. 2013. No. 10. Pp. 91-99 (in Russian). Dyuvernua N.L. Istochniki prava i sud v Drevnei Rossii. Opytypo istorii russkogo grazhdanskogo prava [Sources of Law and Court in Ancient Russia. Experiments on the history of Russian civil law]. Moscow: Univ. tip., 1869. 413 p. (in Russian).
Zhivov V.M. Dvoeverie i osobyi kharakter russkoi kul'turnoi istorii [Dual faith and the special character of Russian cultural history], in Zhivov V.M. Razyskaniya v oblasti istorii i predystorii russkoi kul'tury [Research in the field of history and prehistory of Russian culture], Moscow: Yazyki slavyanskoi kul'tury, 2002. Pp. 306-316 (in Russian). Ilarion. Slovo o Zakone i Blagodati [A Word on Law and Grace], in Biblioteka literatury Drevney Rusi [Library of Literature of Ancient Rus']. Vol. 1. 11-12 Centuries. St. Petersburg: Nauka, 1999. Pp. 26-61 (in Russian).
Milov L.V. Vizantiiskaya Ekloga i Pravda Yaroslava [Byzantine Eclogue and Truth of Yaroslav], in rEHHAAIOI (k 70-letiyu G.G. Litavrina). 1999. Pp. 129-142 (in Russian). Nazarenko A.V. K probleme knyazheskoi vlasti i politicheskogo stroya Drevnei Rusi. Zamechaniya i razmyshleniya po povodu knigi: Tolochko A.P. Knyaz' v Drevnei Rusi: Vlast',
sobstvennost', ideologiya. Kiev: Naukova dumka, 1992. 224 p. [On the problem of princely power and the political system of Ancient Rus' Remarks and reflections on the book], in Srednevekovaya Rus' [Medieval Russia], Part . 2. Moscow: Editorial URSS, 1999. Pp. 164193 (in Russian).
Nikolaev G.A. "Merilo Pravednoe" (Zametki o sostave pamyatnika) ["Merilo Pravednoe" (Notes on the composition of the text)], in Pravoslavnyi sobesednik (Kazan1). 2007. Is. 1(14). Pp. 74-83 (in Russian).
Obolenskii D. Vizantiiskoe sodruzhestvo natsii. Shest' vizantiiskikh portretov [Byzantine Commonwealth of Nations. Six Byzantine portraits]. Moscow: Yanus-K, 1998. 653 p. (in Russian).
Podskal'ski G. Khristianstvo i bogoslovskaya literatura v Kievskoi Rusi (988-1237 gg.) [Christianity and Theological Literature in Kievan Rus (988-1237)]. St. Petersburg: Vizantinorossika, 1996. 572 p. (in Russian).
Sedov V.V. Vostochnye slavyane v VI-XIII vv. [Eastern Slavs in the VI-XIII centuries]. Moscow: Nauka, 1982. 328 p. (in Russian).
Tolochko A.P. Knyaz' v Drevnei Rusi: Vlast', sobstvennost', ideologiya [Prince in Old Rus': Power, property, ideology]. Kiev: Naukova dumka, 1992. 224 p. (in Russian). Sumner B.H. Survey of Russian History. London: Duckworth 3 Henrietta Street London W. C. 2. 1944. 507 p.
Статья принята к публикации 14.08.2023
