CC BY
42
80
• ••
Известия ДГПУ, №4, 2015
УДК 82
ВИТАЛЬНЫЕ ОБРАЗЫ В СИСТЕМЕ ЕВРАЗИЙСКОЙ КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАРАДИГМЫ ЛИТЕРАТУРЫ
VITAL IMAGES IN THE SYSTEM OF THE EURASIAN CULTURAL HISTORICAL PARADIGM OF THE LITERATURE
© 2015 Кукуева А. А.
Дагестанский государственный педагогический университет
© 2015 Kukueva А. А.
Dagestan State Pedagogical University
Резюме. В статье на материале поэтики витальных образов символов «Слова о полку Иго-реве», а также «Повести временных лет» (ПВЛ) предпринята попытка обосновать евразийские истоки русской литературы.
Abstract. The authors of the article on the material of the vital images poetics of the symbols of "Word about Igor's regiment" and "Tale of bygone years" (TBY) attempt to justify the Eurasian origins of the Russian literature.
Rezjume. V stat'e na materiale pojetiki vital'nyh obrazov simvolov «Slova o polku Igoreve», a takzhe «Povesti vremennyh let» (PVL) predprinjata popytka obosnovat' evrazijskie istoki russkoj literatury.
Ключевые слова: «Слово о полку Игореве», Повесть временных лет, фольклор, литература, диалог культур и цивилизаций, межкультурная коммуникация, евразийство.
Keywords: "Word about Igor's regiment", Tale of bygone years, folklore, literature, dialogue of cultures and civilizations, intercultural communication, Eurasianism.
Kljuchevye slova: «Slovo o polku Igoreve», Povest' vremennyh let, fol'klor, literatura, dialog kul'tur i civilizacij, mezhkul'turnaja kommunikacija, evrazijstvo.
Прежде всего следует терминологически определиться: что подразумевается под выражением или словосочетанием «витальные образы»? В словарях русского языка витальность идентифицируется с понятием жизненность, противоположное не-жизни. В Словаре иностранных слов представлено слово витализм с следующим пояснением: «Витализм [< лат. Vitalis жизненный] - совокупность идеалистических течений в биологии, согласно которым жизненные явления объясняются действием якобы присутствующего в организмах особого нематериального начала -«жизненной силы», «души», энтелехии и др.; элементы витализма содержатся в представлениях Платона и Аристотеля; современный в. отрицает эволюционную теорию Дарвина». В контексте интересующей нас проблемы понятие витальность, можно сказать, идентично с литературоведческим термином художественный образ-символ, который восходит к традиционным образам культуры: символами и архетипами (их «обращает» в образы-
символы литературный контекст). Он обнаруживает иносказание сложное, многозначное. Образ-символ является ознаменованием не одной вещи, идеи, явления, но целого ряда вещей, спектра идей, мира явлений. В этом плане наблюдение К. В. Бобкова, изложенное в книге «Символ и духовный опыт православия», согласно которому художественный образ прорезывает все планы бытия и воплощает в относительном абсолютное, во временном - вечное. Подобно универсальному символу, образ-символ стягивает к себе мыслимые множества смыслов вещи и становится в результате (по выражению К. В. Бобкова) «как бы центром всех смыслов, откуда может происходить их постепенное разворачивание».
Одним из таких концептов-архетипов яляется концепт священного сосуда - «чаша Грааля». Но чтобы аргументировать свою апелляцию к указанному концепту, представляется целесообразным обратиться к почти не замеченной в литературоведении монографии А.Л. Никитина «Осно-
Общественные и гуманитарные науки
• ••
81
вания русской истории», в частности, к ее разделу под названием ««Лебеди» Великой Степи», где автор пишет: «Пробегая глазами слова проклятий, в которые монах-летописец облек известие об очередном военном столкновении Руси со Степью в 1178 г., современный читатель воспринимает содержащуюся в них информацию как нечто естественное, поскольку она отвечает сложившемуся стереотипу мышления. Мы привыкли считать половцев «погаными», т.е. не только «язычниками», но и «нечистыми»; привыкли считать их «безбожными», т.е. агрессорами и насильниками, врагами христианства и даже мусульманами, поскольку они названы «сынами Измаила» и потомками его матери Агари. И вот тут поневоле задумаешься: а так ли это?»
Что в XI-XIII вв. половцы не были мусульманами, известно достаточно определенно. Более того, можно утверждать, что все это время они служили надежным живым щитом для славян и грузин от исламской экспансии с востока. Но были ли они язычниками, как считает большинство исследователей?
В самом деле, что несет в себе определение половцев «погаными», которое мы, не задумываясь, повторяем за летописцем и за позднейшими переработчиками «Слова о полку Игореве» на протяжении уже многих столетий? Язычники? Не-христиане? С формальной стороны вроде бы все верно. Однако напрасно искать в летописях хотя бы намек на религиозные воззрения половцев. Вряд ли это случайно. Пусть скупо, но летописи рассказывают о былом язычестве славян, обычаях «сыроядцев», обрядах евреев и мусульман, приходивших обращать Владимира Святославича в свою веру. По летописям мы можем представить себе даже «черную веру» монголов. А вот о религии народа, с которым Русь жила бок о бок на протяжении трех веков и даже успела породниться, ничего не находим.
Удивляет и другое обстоятельство. Иноверие народов воспринималось мона-хами-летописцами довольно безразлично, даже если те оказывались такими серьезными врагами, как печенеги или монголы. В чем же причина столь гневных филип-пик по адресу половцев, напоминающих более поздние обличения Церковью «па-пежников»-католиков или старообрядцев? Подобную злобу и нетерпимость обычно вызывают не приверженцы чужих религий, а свои еретики и отступники. В таком случае летописцы совсем не случайно умалчивают об их вере, не приводя никаких доказательств их язычества, кроме «по-
ганости». Вот почему, столкнувшись с очередным каскадом проклятий в летописях, невольно задумываешься: уж не были ли половцы христианами? И не просто христианами, а христианами-еретиками.
Однако прежде чем ставить вопрос о конфессиональной принадлежности половцев, посмотрим, чем располагает в этом плане современная наука, в первую очередь - археология. За последнее время археологами проведена большая работа по изучению погребальных памятников кочевых народов Средневековья. И все же, как признают сами ученые, им до сих пор не удается выделять с достоверностью из массы тюркских погребений - древнебулгарских, печенежских, торческих, ясских (аланских), половецких, - представителей определенного этноса. Слишком все они похожи друг на друга в своем погребальном ритуале, украшениях, вооружении, одежде, как были похожи когда-то в языке и образе жизни.
По мнению А. Л. Никитина, еще труднее для XI-XIII вв. в массе схожих кочевнических погребений определить христианское захоронение. С тех пор, как в Среднем Поднепровье прекратили сжигать покойников, отличить славянина от тюрка-кочевника стало возможным только по конструкции могильной ямы, по костям коня и положенным в могилу вещам, впрочем, не всегда. Крест как отличительная особенность христианских погребений встречается далеко не всегда даже в городских некрополях этого времени. Все остальное - оружие, украшения, одежду и доспехи, сосуды с заупокойной пищей, -славяне продолжали ставить и класть в могилу еще долгое время спустя после всеобщего крещения, поскольку рядом с христианством продолжало существовать язычество со своими святилищами, жрецами, жертвами и культом.
Однако могут ли кости коня, с которым половец не расставался при жизни, который был ему дороже брата, свидетельствовать о «язычестве» его хозяина? Нет, конечно. Тогда что же остается? Только «каменные бабы», которых, по свидетельству Г.Рубрука, приведенному выше, половцы ставили на своих могилах и которым, как пишет Низами, «поклонялись» в самом прямом смысле. Но можно ли считать эти знаки внимания и почтения - идолопоклонничеством, даже если возле таких изваяний археологи порою находят остатки жертвоприношений? В таком случае к язычникам можно причислить и большую часть христианских народов Европы, в особенности славян, на кладбищах кото-
82
• ••
Известия ДГПУ, №4, 2015
рых (особенно сельских) можно найти на могилах скорлупу яиц, рассыпанную крупу, конфеты, печенье, цветы, - все то, что является зримым свидетельством памяти живых, навещающих своих усопших близких.
Между тем, если обратиться к дословному переводу поэмы Низами, который приводит в одной из своих работ С. А. Плетнева, оказывается, что речь идет не о половецких изваяниях, во множестве рассеянных по степям, а о какой-то «этой, единственной в своем роде статуе», которую почитают «все племена кипчаков, когда попадают сюда». Другими словами, ни о каких «идолах» в собственном смысле этого слова или «идолопоклонничестве» здесь речи нет, поскольку остается неизвестным, кого изображала статуя, по свидетельству Низами окруженная почитанием всех кипчакских (половецких) родов, -Будду, Иисуса или Богородицу. Поэтому следует с крайней осторожностью относиться к подобным утверждениям «очевидцев», не знавших сути религиозных воззрений того или иного народа, а потому и не имевших возможности адекватно передать увиденное. Это относится и к каменным изваяниям южнорусских степей, огульно зачисленным на счет половцев, тогда как вероятнее всего часть их могла быть воздвигнута совсем другими этническими группами, тем более, что недавно опубликованная совместная работа советского, историка Я. Р. Дашкевича и польского исследователя Э. Трыярского, посвященная «каменным бабам», показала, как мало еще мы знаем о них и о тех, кто их высекал и устанавливал.
Дело в том, что действительная территория распространения таких «каменных баб» много шире, чем предполагали их исследователи, - от Верхней Волги до Доб-руджи и от Башкирии до Карпат (в скобках отметим, что их немало и в Дагестане -А.К.). Но только ли половцы их возводили? По существу, мы даже не знаем, кого они изображают - предка рода, героя или портрет умершего. Если судить по разнообразию лиц, костюмов, по тому, что среди изваянных есть мужчины, женщины, юноши и пожилые люди, отличающиеся антропологическими чертами, почти наверное можно утверждать, что они представляют собой памятники мемориального характера, пытающиеся передать индивидуальные черты человека подобно христианским надгробным памятникам. Последнее в какой-то мере признавал и Г. А. Федоров-Давыдов, указавший, что «в «Codex
Cumanicus» имеется термин «sin» (по-кумыкски - сын), который переводится как "изображение умершего', на что обратил внимание еще В. В. Бартолъд; может быть так назывались и половецкие «бабы», название которых в русском языке связано с другим тюркским словом - baba, т.е. 'отец', 'предок'. Во всяком случае, это не «идолы» и не «объекты поклонения», если только почтение к памяти или изображению умершего соплеменника или родственника, характерное особенно для христианства, не трактовать как обязательный «культ предка».
Между тем в мусульманской литературе и в русской народной традиции мы найдем схожее представление об этих каменных изваяниях как «идолах» или «болванах». Такое согласие столь несхожих конфессий лишь подтверждает ошибочность подобного толкования. Для ортодоксального мусульманина Средневековья «идолом» являлось любое изображение, все равно, человека или животного. Это одинаково относилось к иконам, картинам, статуям и портретным надгробиям, поскольку Коран запрещал правоверным воспроизводить существа, сотворенные Аллахом. И с этой точки зрения все христиане оказывались для мусульман такими же «идолопоклонниками», как, скажем, первобытные племена Африки или браманисты Индии.
Схожих взглядов придерживалось, по-видимому, и духовенство православной (восточной) Церкви. Не случайно в истории русского церковного искусства тщетно искать до XVIII в. портретных или скульптурных надгробий, столь характерных для Западной Европы, точно так же, как живописных или скульптурных портретов в быту. И то и другое появляется очень поздно в результате европейского влияния на изменившуюся русскую жизнь только в XVII в. Что же касается объемной скульптуры и декоративных барельефов на стенах владимиро-суздальских соборов ХП-ХШ вв., то они, как установлено, были занесены на Русь извне западно-европейскими (романскими) мастерами, не получив дальнейшего развития из-за монгольского нашествия.
В исследовательском пространстве настоящей работы концептуально важным представляется отмечаемый А. Л. Никитиным ракурс: так получается, что «каменные бабы» и отношение к ним соседствующих народов не только не доказывает тезис о «язычестве» половцев, но в известной мере подтверждает мысль, что, не будучи мусульманами, иудаистами или буддистами, последователями «черной веры» монголов
Общественные и гуманитарные науки
• ••
83
или зороастрийцами, собственно половцы, скорее всего, были последователями Христа. Предположение это не столь невероятно, как может показаться на первый взгляд, особенно если не ограничивать рассмотрение истории половцев в южнорусских степях только узким отрезком XI-XlI вв.
В самом деле, широкое распространение христианства в среде тюркских народов, в том числе и у прямых предков половцев -кимаков, давно известно, достаточно сослаться на работы академика В. В. Бартольда. Но историки, изучающие половцев на территории Восточной Европы, по большей части забывают об остальных тюрках, в том числе и о кимаках, оставшихся в Азии и, так сказать, «подлежащих изучению» уже востоковедами, а не славистами. Отсюда возникает искусственная ограниченность и просто искаженное представление о предмете исследования.
Одним из первых историков, написавшем о христианстве половцев и даже части монголов, был Л. Н. Гумилев. Он же первым указал на необычность, если можно так выразиться, «степного христианства», представленного несторианством, к тому же еще и сильно окрашенного манихейством. В отличие от ортодоксального христианства, равно западного и восточного, последователи учения Нестория, осужденного Эфесским собором в 431 г., придавали мало значения обрядовой стороне религии. Обязательны были только акты крещения и причащения, почему в ритуалах и символике несториан первенствующую роль играл священный сосуд, как правило, чаша («чаша Грааля»), изображение которой можно увидеть на скалах Азии от Каспия до Тихого океана. Несториане не были иконоборцами, однако не считали нужным почитание икон, а тем более - креста, который послужил орудием пыток и казней Учителя и его первых последователей. Отсюда отпадала необходимость в торжественной обрядовости богослужений и в специальных храмах, которые оказывались невозможны в условиях кочевой жизни. Отрицая церковную иерархию как привнесенный извне институт Церкви, несториане ограничивались наличием в своей среде священников, задачей которых была проповедь, наставление в учении и совершение двух главнейших обрядов - крещения и причащения. Из этого можно видеть, что несторианство как нельзя лучше подходило для кочевого быта, поскольку его никоим образом не стесняло. Само учение было записано на свитках и в книгах, что предполагало обязательное распространение грамотности среди последователей
Нестория. В основе его учения лежал тезис, что Иисус был не Богом, как учила ортодоксальная Церковь, а всего только совершенным и добродетельным человеком, избранным
Поскольку данная работа, по существу, является одной из немногочисленных на сегодня попыток в исследовании евразийских истоков российской литературы, мы посчитали необходимым как можно подробнее осветить вопросы ее гносеологии, опираясь при этом на труды, посвященные древней русской литературе, в частности, «Слову о полку Игореве». В этом плане, на наш взгляд, заслуживает особого внимания уже процитированное исследование А.Л. Никитина, который, скрупулезно изучив истории контактов половцев с русскими княжествами, зафиксированных в «Повести временных лет», выдвигает, как нам представляется, еще достаточно не оцененную в отечественном литературоведении концепцию, согласно которой «в отношении половцев следует говорить не о контактах с ними населения русских княжеств, а о симбиозе, начальном этапе постепенного слияния двух этносов, экологически вполне совместимых, если бы не последующее монгольское нашествие. Действительно, к XIII в. Русь и Половецкая Степь представляли единое образование, пронизанное бесчисленными нитями родственных, дружеских, политических и экономических связей. Образование многонациональное и интернациональное, как изначально складывалась древняя Русь. Эту особенность отметил уже один из авторов ПВЛ, который, перечислив племена и народы, закончил этот перечень многозначительными словами «яже ныне зовомая Русь». Собственно говоря, на это же указала и С.А.Плетнева, поставив «Половецкую землю» в один ряд с другими древнерусскими княжествами».
Для концепции настоящей работы особенно значимыми представляются следующие наблюдения автора: «И здесь к месту вспомнить о втором, не менее ярком примере воздействия степной культуры на духовную культуру русского земледельческого населения. Это - былины».
Вот уже около двух столетий русский былинный эпос приковывает к себе внимание фольклористов, этнографов, историков, поэтов и художников. В нем видят и воспоминания об обрядах инициации, оставленных в темных далях тысячелетий, и пережитки общинно-родового строя, борьбу патриархата с матриархатом, явственные отзвуки языческих времен и отражение дружинного быта древней Руси. И
84
• ••
Известия ДГПУ, №4, 2015
все же больше всего в былинах так называемого «Владимирова» или «киевского цикла» оказывается дыхания степи.
Подвиги былинных героев, наших «рыцарей круглого стола», богатырей русских, совершаются не в чащах среднерусских лесов, не в перелесках лесостепи, где оседало русское население и возникали города, а именно в самой степи - просторной, бескрайней, откуда изредка накатывается «вражья сила» и где герой обычно встречается со своим первым противником, таким же, как и он сам, искателем приключений. Как правило, бой завершается победой. Однако далеко не всегда эта победа предполагает гибель одного из борцов или по-единщиков. Очень часто сам бой оказывается способом узнавания героем в своем противнике отца, брата или сестры (от другой матери), способом обретения жены или заключения побратимства. Это типично степной сюжет, как и «симбиотические» отношения героя со своим конем, как все аксессуары степного быта, дожившие в былинах до наших дней на далеком русском Севере, где и степей никогда не видели.
Оттуда, из степей, пришли в былину имена противников богатырей и их побратимов, половецких ханов. Со всем этим мы свыклись, как с чем-то само собой разумеющимся. В самом деле, как представить русскую народную культуру северных лесов и холодных морей без речитатива былины, без сказителей? Но сама былина, как жанр, как форма - откуда она? Ссылаясь на капитальный труд выдающегося географа и этнографа, историка и культуролога, пи-сателя-публициста Григория Николаевича Потанина «Очерки Северо-западной Монголии, результаты путешествия, совершенного в 1876-1877 годах по поручению Императорского Русского Географического Общества членом-сотрудником оного Г.Н.Потаниным материалы этнографические» (С.-Петербург, 1881), автор, заключает, что русский былинный эпос несопоставим с европейским сюжетно и структурно. Нельзя считать его и собственно славянским: ничего подобного былине западные славяне (да и южные тоже) никогда не знали. Так получается, что историкогеографическая зона возникновения былин оказывается зоной контакта киевочерниговской и владимиро-суздальской Руси со Степью. Больше того, ни один европейский эпос, описывающий деяния героев, не знает такого внимательного и лю-
бовного отношения к природе, как русский, - к просторам, ветру, солнцу и небу, к деревьям и травам, птицам и зверям, к быстротекущей воде и к облакам. И в этом русскую былину можно сопоставить только с тюркским эпосом, отразившимся в казахском, кумыкском, ногайском эпосах.
Здесь представляется особенно примечательным акцент А. Л. Никитина на то, что тюркский и собственно половецкий эпос был известен на Руси. Об этом говорят летописи, в том числе Ипатьевская, сохранившая пересказ «Повести о траве емшан» о возвращении половцев во главе с ханом Атраком из Грузии в причерноморские степи. Поэтому вполне естественен и риторический вопрос: а разве не дыханием Степи наполнено наше «Слово о полку Игореве»? В отличие от летописи, оно доносит до нас шум схватки, блистание доспехов, ржание коней, многоцветье одежд, цветущую, наполненную жизнью степь, далекие горизонты, заросшие лозняком берега многочисленных речек со своими пернатыми обитателями. Ветер колышет сочные, поднимающиеся из земли травы, слышится клекот орлов, вороний грай... У кого из поэтов европейского Средневековья, живших за каменными стенами маленьких и тесных городов, можно найти что-либо подобное?
Песни-речитативы степных акынов, сопровождавшиеся щипковым струнным аккомпанементом или ударами бубна, похожие на заклинания, околдовывали слушателей, разворачивая перед ними панораму степных просторов, создавая ощущение удивительной слиянности природы и всадника, рождали порыв «удали богатырской», которая питала дух русского народа в последующие исторические времена, поддерживая его в периоды лихолетья монголоордынского ига. И все это было воспринято и усвоено так, что в исконно русском происхождении былины до последнего времени не возникало сомнений...
До последнего времени очень мало кто задумывался над вопросом, как, в каких условиях происходила передача песеннобылинной традиции от этноса к этносу? Ведь если оружие можно захватить в бою, ткани и украшения - купить, то песенную культуру, имеющую всегда еще и подспудное магическое значение, можно было обрести только из уст в уста в результате долгого и плодотворного сотрудничества двух народов.
Литература
1. Бобков К. В., Шевцов Е. В. Символ и духовный опыт православия: М.: ИЗАН, 1996. 2. Никитин А. Л. Основания русской истории. Мифологемы и факты. М.: АГРАФ, 2001.
Общественные и гуманитарные науки
• ••
85
References
1. Bobkov K. V., Shevtsov E. V. Character and spiritual experience of Orthodoxy: M.: IZAN, 1996. 2. Nikitin A. L. Foundations of Russian history. Mythologemes and facts . M.: AGRAF, 2001.
Literatura
1. Bobkov K. V., Shevcov E. V. Simvol i duhovnyj opyt pravoslavija.: M.: IZAN, 1996. 2. Nikitin A. L. Osno-vanija russkoj istorii Mifologemy i fakty. M.: AGRAF, 2001.
Статья поступила в редакцию 30.07.2015
УДК 8 (471.67)
К ПРОБЛЕМЕ ГЕНЕЗИСА СЮЖЕТНЫХ МОТИВОВ В ФОЛЬКЛОРЕ НЕКОТОРЫХ ЕВРАЗИЙСКИХ НАРОДОВ
THE PROBLEM OF THE PLOT MOTIFS GENESIS IN SOME EURASIAN PEOPLES’ FOLKLORE
© 2015 Курбанов М. М.
Дагестанский государственный педагогический университет
© 2015 Kurbanov М. М.
Dagestan State Pedagogical University
Резюме. В статье рассматриваются проблемы генезиса и сходства эпических мотивов некоторых эпосов евразийских народов с позиции их взаимообогащения и самозарождения. Автор приходит к выводу, что сюжетные мотивы могут быть как заимствованы одним народом у другого, так и самозарождаться по законам типологии на основе близкого уклада жизни соседствующих народов.
Abstract. The author of the article considers the problem of the genesis and the similarity of the epic motifs of Eurasian peoples’ some epics from the standpoint of their mutual enrichment and selfgeneration. The author concludes that the narrative motifs can be both borrowed by one people from another, and self-generated according to the laws of the typology based on the close way of life of neighboring peoples.
Rezjume. V stat’e rassmatrivajutsja problemy genezisa i shodstva jepicheskih motivov nekotoryh jepo-sov evrazijskih narodov s pozicii ih vzaimoobogashhenija i samozarozhdenija. Avtor prihodit k vyvodu, chto sjuzhetnye motivy mogut byt’ kak zaimstvovany odnim narodom u drugogo, tak i samozarozh-dat’sja po zakonam tipologii na osnove blizkogo uklada zhizni sosedstvujushhih narodov.
Ключевые слова: эпос, самозарождение, заимствование, мотив, сюжет. Keywords: epic, self-generation, borrowing, motif, plot.
Kljuchevye slova: jepos, samozarozhdenie, zaimstvovanie, motiv, sjuzhet.
В последнее время усиливается внимание фольклористов к историко-типологическим аспектам генезиса, взаимодействия и взаимообогащения эпических текстов некоторых народов, прошедших через различные этапы исторического и культурного развития. Наше внимание привлекают вопросы сходства сюжетных мотивов русских былин, эпических творений тюрко-монгольских и иных народов, в частности, башкирских кубаиров, азербайджанского дастана «Кер-оглы», персидского
эпоса «Шахнаме», грузинского «Амирани», лезгинского «Шарвили» и северокавказского свода сказаний «Нарты». Необходимо обозначить причины их генезиса и типологического сходства, что представляется нам весьма актуальным.
Сравнительное изучение разноуровневых поэтико-стилевых констант, мотивов, образов богатырей и сюжетов героических эпосов русского, тюркоязычных и иных эпосов на принципах системного подхода, внутрисистемных отношений, а также ме-
