CC BY
212
Вестник Челябинского государственного университета. 2012. № 32 (286). Филология. Искусствоведение. Вып. 71. С. 51-55.
Н. Л. Карпичева
ВИТАЛЬНОЕ И МОРТАЛЬНОЕ В КОНЦЕПТОСФЕРЕ ПОЭЗИИ И. А. БРОДСКОГО.
КОНЦЕПТ «СМЕРТЬ». СИМПТОМЫ «БОЛЕЗНИ-К-СМЕРТИ»
Работа выполняется в рамках проекта № 6.2939.2011, финансируемого Министерством образования и науки Российской Федерации
(госзадание на оказание услуг)
Проанализирован образно-метафорический слой художественного концепта «смерть» как базового, миромоделирующего в поэтических текстах Иосифа Бродского, выделены основные смысловые группы и репрезентанты искомого концепта в произведениях автора.
Ключевые слова: концепт «смерть», поэзия Иосифа Бродского, концептный анализ, художественная картина мира, авторское концептуальное пространство, авторская аксиология, философские доминанты творчества, образно-метафорический слой концепта, репрезентация
концепта, витализм, мортализм.
Концепт «смерть» в основном своем значении «прекращение жизни» относится к абстрактным понятиям и традиционно имеет отрицательно-оценочный спектр, рассматри-ваясь, как правило, в корреляции с концептом «жизнь» и представляя в контексте взаимоотношений с ним не столько бинарную оппозицию, сколько целостное философское представление, феномен восприятия. «Смерть» в науке - естественное и необратимое прекращение жизнедеятельности биологической системы. В философии смертность человека рассматривается не столько как природный, сколько как социальный феномен, требующий рационального восприятия и осмысления.
Бесспорно исключительное мировоззренческое значение так называемого «вопроса жизни и смерти» для каждого из представителей человеческого общества, независимо от участия в осмыслении эстетически-философской стороны феномена. Не говоря уже о том, что на протяжении человеческой истории многими представителями большого искусства этот наиболее важный из вопросов миропонимания ставился и будет ставиться в принципиальный центр авторской художественной концептос-феры. Одним из таких художников являлся, безусловно, Иосиф Бродский, философским средоточием литературного творчества которого является богатейший интерпретационный спектр концепта. Тема смерти в творчестве Иосифа Бродского традиционно рассматривалась литературоведением в контексте онтологической поэтики [3] или же в связи с исследованием пространственно-временной
организации поэтических текстов [4. С. 6]. Метод концептного анализа в данном случае позволяет выделить смерть как ментальный и эстетический феномен в единстве его аксиологических и эстетических проявлений.
Концепт «смерть» как один из важнейших в философской и художественной картине мира Иосифа Бродского имеет чрезвычайный объем и весьма сложную разветвленную структуру, представленную несколькими группами значений, каждая из которых есть особая концептуальная грань искомого. В центральной зоне смыслов концепта «смерть» представления о времени и пространстве, об отношениях человека со временем, разрушающим, отнимающим (о распаде), а также прояснение отношений между смысловыми полюсами «жизнь» и «смерть». Это одиночество как смерть при жизни: «Как хорошо, что некого винить, / Как хорошо, что ты никем не связан, / Как хорошо, что до смерти любить / Тебя никто на свете не обязан» [1. С. 17]. Тематическая предрасположенность поэта, заявившая о себе уже в ранних стихах, в период эмиграции и по причине оной достигает закономерного апофеоза (апофеоз -«любимый размер» и размах поэта - «апофеоз частиц»). Бродский пишет из эмиграции, из «Нового света», как с того света. Такая де-фрактация - репетиция смерти как послежиз-ни (послежизненности) еще до наступления ее в смысле биологическом. Это смерть как болезнь, отсутствие, пустота, разлука (как «навсегда расстаемся») с жизнью и со всем, что с ней связано, порываемые нити связи, перерезаемые пуповины в мир, оторванные кис-
лородные шланги. Смерть как встреча, ибо смерть противостоит разлуке как встреча всех, кто разлучен жизнью: «словно кто-то вдали / в новостройках прекрасно играет, / Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает <...> Значит, нету разлук. / Существует громадная встреча» [1. С. 20].
Таким образом, концепт «смерть» в художественной картине Бродского можно рассматривать сквозь онтологическую призму, через известную характеристику человеческого бытия «жизнь есть бытие-к-смерти» (М. Хайдеггер), ибо осознание «всехней» и прежде всего собственной смертности определяет философские доминанты лирики, являя основу авторского смыслотворчества, делая бытие полным и абсолютным, выводя человека из анонимности, свойственной жизни, в собственно бытие («собственное» бытие). В определенном смысле бродская болезнь-к-смерти есть «бытие-к-смерти».
Парадигмальный разрыв с классическим, стереотипным пониманием реализуется в текстах Бродского в том положении вещей, при котором смерть не противопоставлена жизни как небытие бытию, ибо «необщие черты» того и другого (бытия и небытия) в разных вариантных сочетаниях есть в той и другой (в жизни и смерти). Смерть у Бродского - часто не только естественное состояние, но и более определенное и очерченное (жизнь как некая псевдовари-антная система, зачастую сводящаяся к одной (той или иной) случайной и неустойчивой схеме, смерть же изначально инвариантна, «ибо у смерти есть варианты, / предвидеть которые -тоже доблесть» [1. С. 75]).
Знаковый и признаковый спектры смерти более детальны и проработаны, в авторском концептуальном пространстве антибиотическое существует по законам живого, даже имеет некие видовые эволюционные цепи. Эти цепи сплетены и перекручены, как молекулы ДНК. Признаки и отпечатки мертвого, мертвенного, тленного с почти маниакальной склонностью ищутся в живом. С общепринятой антиномии «живого» и «мертвого» снимается печать отчетливых различий, вплоть до полной аннигиляции. В этом отношении Бродский близок идее «нового» витализма М. Биша (Биша «релятивизировал идею смерти, сбросив ее с пьедестала того абсолюта, на котором она представала как событие неделимое, решающее и безвозвратное. Он «испарил» ее, распределив по жизни в виде смертей частичных, смертей по частям, постепенных и
таких медленных, что «по ту сторону» они завершаются самой смертью <.> то, чему противостоит жизнь, и то, чему она подвергается; то. по отношению к чему она предстает как живое сопротивление, и, следовательно, жизнь; то, по отношению к чему она обнаруживается аналитическим образом, а значит является подлинной. На фоне такого мортализма и возникает витализм» [3. С. 381]).
То, что можно отнести к категории живого, у Бродского изначально лишено абсолютной прелести жизни, а вместе с ней и потенциала к бессмертию. Жизнь, таким образом, категория скорее относительная, смерть - скорее постоянная, и живое часто существует с поправкой на смертность, сосуществует с мертвым не только в вертикальном, но и в горизонтальном времени, где даже сквозь наводимый порою дионисийский румянец (болезненный, лихорадочный, скорее всего) проступает и обнажается за осыпающейся пудрой мертвенная бледность. Представляя еще один вариант смерти при жизни, Бродский сквозь живую плоть образов прозревает их тлен, так возникают «образы-мертвецы», населяющие образный слой концепта «смерть».
Образы-мертвецы по принципу апофеоз-ности накапливаются в массовых сценах, подразумевающих то ли торжественный парад, то ли безумный карнавал (как в «Пляске смерти» Ф. Гарсиа Лорки): «Это праздник мертвого зверя / под ножами сквозного света, / бегемота на пепельных лапах / и косули с бессмертником в горле. / Без копья в восковой пустыне / пляшет ряженый. И полмира - / гладь песка. И другие полмира - / ртутный блеск и слепое солнце» [2].
Однако Бродский, в отличие от Гарсиа Лорки, не заворожен смертью (равно как и жизнью), но сосредоточен на ней. Он ее беспощадный аналитик. Его поэтические ум и сердце всегда с большей готовностью отвечали на факт смерти, идею смертности. Его некрологические посвящения - серьезный и объемный (и, насколько это может быть применимо к поэзии интеллекта, глубоко лирический) пласт творчества: «Не я рыдаю - плачешь ты, Джон Донн. / Лежишь один, и спит в шкафах посуда... / Сейчас - лежит под покрывалом белым, / Покуда сшито снегом, сшито сном / Пространство меж душой и спящим телом. / Ведь если можно с кем-то жизнь делить, / То кто же с нами нашу смерть разделит? / Дыра в сей ткани.» [1. С 15-16].
В связи с концептом «смерть» часто разрабатывается семантическое поле пустоты, отсутствия (это апофеоз обнуления: «Нарисуй на бумаге простой кружок. / Это буду я. Ничего внутри. / Посмотри на него, а потом сотри» [1. С. 445]), исключенности (в том числе, при исключительности). Смерть как вычитание. Своеобразный акт на списание: «В этом и есть, видать, / роль материи во / времени - передать / все во власть ничего» [1. С. 574].
Поэт приступает к истолкованию смерти не через привычный образно-символический инструментарий, но через бесконечные «ряды наблюдений» (это ряд наблюдений), через почти химический анализ превращения материи в тлен. При этом смерть не облекается в отвлеченный символизм общего представления, она индивидуализируется, ей сообщены черты близкого, своего: «Это абсурд, вранье: / череп, скелет, коса / «Смерть придет, у нее / будут твои глаза». [1. С. 228]
Время как время жизни и смерти не различает физического и метафизического приводящих механизмов, актуализируя еще одно авторское значение концепта: смерть как распад (апофеоз частиц), результат действия времени: «Помнит ли целое роль частиц?». Многие тексты Бродского по этой причине представляют собою нечто вроде записи хода эксперимента, где непосредственная научная фактография перемежается с выводами (собственно научными же и философскими). В связи с анализируемым концептом нас интересуют показания из двух измерений - временного и пространственного. Время - верховный правитель мироздания и главный его разрушитель. Время поглощает все, разрушает все, все обезличивает, а человеку несет старость и смерть. Это соединение двух тем - времени и смерти - очень характерно для поэзии Бродского. Время в ней не только исчисляемо, но и осязаемо, оно стремится к разложению и приводит к смерти как к наиболее жизнеспособной форме жизни.
Идея смерти как распада (рассудочная рас-падочность) репрезентируется через осколки, развалины, руины как формы жизни и смерти (смерти в жизни и жизни в смерти, мертвого как живого и живого как мертвого) - слова, часто встречающиеся в близких смысловых контекстах распада, будь то речь о вещах, зданиях, бабочке или человеческом организме: «развалины есть праздник кислорода и времени» [1. С. 146]. Развалины являются одновременно фрагментами жизни и памятью о жизни.
Крайнее перед небытием из области конечных значений - конечный результат всей живой и неживой материи - пыль - включена в ассоциативно-смысловое поле концепта «смерть». Пыль как заключительная стадия всеобщей энтропии, серая, однородная и неизменная (вечная) взвесь (в отличие от возрождающегося пепла) - то, чем становится разнообразная жизненная материя. Бродский именует пыль «плотью времени» (ибо пыль - это плоть / времени / плоть и кровь) [1. С. 226]. Таким образом, пыль перерегистрируется в некое освобожденное от воплощаемого воплощение и, даже воплощая время, она не сохраняет черт прошлого и не отвечает за будущее: «Пыль не сотрут, сама / вещь как правило пыль» [1. С. 226]. Пыль (как плоть времени) беспамятна к прошлому, бесплотна в настоящем, и бесплодна на будущее.
В связи с этими представлениями репрезентируется традиционно антонимичная в ядре исследуемого концепта лексема «бессмертие» («неувядаемая посмертная слава»), актуализирующая смысл «не прекращающееся бытие» и положительную оценку (традиционно пересекающаяся с концептом «успех»). Иосиф Бродский предлагает (настойчиво) иное видение. Бессмертие как спасение от времени (и от смерти) видится им в превращении тела в вещь (вещи не смертны, поскольку не живы, «знак сиротства вещей»), ибо вещам не присущ страх смерти и в их бесчувствии, бесстрастии они подобны времени («вещи вообще»: «Вещь можно грохнуть, сжечь, / Распотрошить, сломать. / Бросить. При этом вещь / Не крикнет: «Е*ена мать»» [1. С. 227]. В «Натюрморте» поэт настаивает на том, что мир мертвого представлен именно людьми (ибо они умрут). Жизнь (как протяженность во времени) вещи длиннее, потому вещи более жизнеспособны. Вещи не имеют индивидуальности, каковое качество гарантирует им бессмертие через простой механизм замены старых вещей на новые.
Метафорический слой концепта (метонимия) представлен идеей смерти как натюрморта (репрезентант одновременно двух концептов - концепта «вещь» и концепта «смерть»). Бродским представлена метафизическая парадигма вещей жизни и вещей смерти. В наложении (пересечении) семантических полей концептов «смерть» и «время» - область значений (сектор) нового авторского маркера - концепта «вещь». Очевидно, это и есть тот самый «апофеоз вещей». Вещи, предметы имеют традиционную концептуализацию как
объекты, у Бродского же - одновременно и зачастую прежде - как субъекты «мертвой природы», то есть попросту как мертвецы. В единичных вещах Бродский исследует природу «вещи вообще». Дуализм бродской эмпирической реальности: люди как вещи жизни и смерти и вещи как вещи смерти и жизни. Бродские «твердые метафоры» основаны на метонимии (как красный маркер жизнесмерти - неотделимость друг от друга мертвой и живой материи, как «коктейль» из мертвой и живой воды). Апофеоз вещей - в образе кресла мадемуазель Вероники, в мысли о прочности вещного и уязвимости живого: «Едва ли / может крепкому креслу грозить погибель. / Ибо у нас на Востоке мебель / служит трем поколеньям кряду» [1. С. 75-76]. В «Натюрморте» поэт настаивает на том, что мир мертвого представлен именно людьми (ибо они умрут). Таким образом, жизнь (как протяженность во времени) вещи длиннее, потому вещи более жизнеспособны. Или люди (как и предметы) есть некое философское вещество, или же предметы (как и люди) не мертвы, но безотносительны к идее жизни и смерти (пребывание в поле ненаходимости или в том самом покое, которого заслужил булгаковский Мастер). Так явлена традиционная бродская эксплицитность.
Проводя жесткий анализ среды и исчисляя невероятное числом преимущество вещественного над существенным (впрочем, зачастую мысль эта оборачивается своей противоположностью), поэт от утверждения идеи смерти над идеей жизни приходит к отрицанию обеих, или же исходит из этого отрицания, предпосылая длинному размышлению о бессмысленности мертвого и живого бессмысленность даже самой такой бессмысленности («Вещи и люди нас / окружают. И те, / и эти терзают глаз. / Лучше жить в темноте» [1. С. 224]). В этом смысле Бродский приближен идее «вечного возвращения» (А. Шопенгауэр, Н. Гартман, Ф. Ницше), утверждающей бессмысленность и повторяемость жизни и смерти, замыкающих на себе человеческое экзистенциальное и выступающих (в качестве идеи фикс, фиксирующей идеи) бессознательным импульсом человеческих инстинктов и одновременно некой аксиологической линейкой, где смерть есть конечное значение.
Воплощенная идея бессмертия в текстах Бродского имеет и другой, более традиционный вектор, связанный с темой поэта и поэзии. Смерть творца то приравнивается к смерти поэ-
зии, а то взывает к ее бессмертию. Так, в «Большой элегии Джону Донну» в связи со стихами не проводится вектор бессмертия, Бродский как поэт-ироник не прибегает к спасительному для смертного творца пафосу вечностности поэтического творения и несомых поэтом истин: «Джон Донн уснул. Уснули, спят стихи. / Все образы, все рифмы. Сильных, слабых / найти нельзя. Порок, тоска, грехи / равно тихи, лежат в своих силлабах» [1. С. 12]. В других же текстах стихи отделяются от творца, как дух от тела, переживают его, как то лучшее, что он не властен в себе ни преодолеть окончательно, ни постичь вполне: «Розно / С вами мы пойдем: -к людям, / я - туда, где все будем. / <...> Вы краше, добрей и тверже / Тела моего» [1. С. 56]. Но и наигрывая мотив бессмертия, поэт остается на позициях иронии, предоставляя иронический аналог «памятника воздвигнутого нерукотворного»: «смерть выбирает не красоты слога, / А неизменно самого певца» [1. С. 61].
Танатологические мотивы у Бродского часто связаны с зимой (январем). «Он умер в январе, в начале года» [1. С. 61]. «Это январь. Зима» [1. С. 224]. «Пора», то есть опротивело все, все сведено к нулю (позиции внена-ходимости). Некая нулевая точка. Ноль года, Рождества и бытия. В «Большой элегии Джону Донну» в метафорическом слое концепт «смерть» заимствует базовые значения, образный и мотивный инструментарий у концептов «сон», «зима». «Джон Донн уснул, уснуло все вокруг.» [1. С. 10]. Идея смерти как тотального сна живого и предметного, дольнего и горнего миров, в котором притом нет места сновидениям, как и любой иной форме бытия или инобытия, осуществляется посредством метаболы (включенной и развернутой метареальности); именно представление сна как небытия приравнивает сон к смерти. Нарративность, нанизывание, нагнетание вещей, существ. Именно бессчетные повторы глаголов «спит», «уснул» и, в первую очередь, рефреном звучащее «Джон Донн уснул» и «Уснуло все».
Снег (как и пыль) становится веществом смерти при сообщенной вещественности последней. Или же снег позиционирован как посланник или послание из небытия (из смерти): «Покуда снег, как из небытия, / кружит по незатейливым карнизам, / рисуй о смерти, улица моя, / а ты, о птица, вскрикивай о жизни» [1. С. 24].
Концепт «смерть» в поэтической системе Бродского особенно значим, являясь не толь-
ко экзистенциальным, но и миромоделирую-щим При свойственной поэту позиции внена-ходимости, исключенности (его характерный взгляд на Родину из чужбины, на любовь из разлуки, на жизнь из смерти), тема смерти (как конечного значения) означает апофеоз разлуки и одиночества. В текстовом пространстве поэтом поминутно регистрируются болезненность, осколочность, распадочность, абсурдность, смертность живого и, напротив, жизнеспособность вещного и мертвого, являя, таким образом, специфическую амбивалентность искомого концепта.
Список литературы
1. Бродский, И. А. Сочинения : Стихотворения. Эссе. 2-е изд. Екатеринбург : У-Фактория, 2003. 832 с.
2. Гарсия Лорка, Ф. [Электронный ресурс]. иЯЬ: http://lib.ru/POEZIQ/LORKA/lorka2_1.txt
3. Житенев, А. А.Онтологическая поэтика и художественная рефлексия в лирике И. Бродского : автореф. дис. ... канд. филол. наук. Воронеж, 2004.18 с.
4. Измайлов, Р. Р. Время и пространство в поэзии И. Бродского : автореф. дис. ... канд. филол. наук. Саратов, 2004. 24 с.
5. Новейший философский словарь. Постмодернизм / гл. науч. ред. и сост. А. А. Грица-нов. Минск : Соврем. литератор, 2007. 816 с.
6. Халимбекова, М. С. Образы времени и пространства в поэтическом сборнике Иосифа Бродского «Остановка в пустыне» : автореф. дис. . канд. филол. наук. Махачкала, 2004. 26 с.
