CC BY
452
НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ
Вестфальский мир:
межкафедральный «круглый стол» в МГИМО(У) МИД России 27 февраля 2008 года
МГИМО(У) не первый раз обращается к проблемам Вестфальской системы. Следует прежде всего назвать международную конференцию, посвященную 350-летию Вестфальского мира, инициаторами которой выступили профессора В.М. Кулагин и А.В. Загорский; секцию IV Конвента РАМИ «Акторы современной мировой политики» и коллективную монографию кафедры мировых политических процессов; дискуссию профессора О.Н. Барабанова с профессором Д.М. Фельдманом. Все это нашло отражение в соответствующих публикациях1.
В данном обсуждении, прошедшем в формате «круглого стола», приняли участие: профессора Лебедева М.М., Барабанов О.Н., Зонова Т.В., Фельдман Д.М., Боришполец К.П., доцент Юрьева Т. В.
М.М. Лебедева. В конце ХХ - начале XXI вв. пробудился интерес к Вестфальскому миру. Причины, на мой взгляд, очевидны: практически все значимые события, происходящие на мировой арене, так или иначе затрагивают вопросы государственного суверенитета, невмешательства, целостности государств и т.п., с одной стороны, и проблемы гуманитарного вмешательства, права наций на самоопределения, трансграничной деятельности и т.п. - с другой. От них нельзя «отмахнуться», заняв ту или иную позицию, поскольку реальность оказывается настолько сложной, что невольно вспоминается история про Ходжу Насреддина, который на просьбу спорящих рассудить их, сказал: «И ты прав, и ты прав», а на замечание прохожего, что в споре двоих правым должен быть кто-то один, ответил: «И ты прав». Однако в современном мире нельзя признать всех правыми и идти дальше - по той простой причине, что идти некуда. Мы все оказываемся одновременно и спорящими, и прохожими, и Ходжой Насреддином. Остается одно - попытаться разобраться, что лежит в основе политической организации современного мира, как она складывалась, какие элементы ее и как развивались в ходе исторического процесса, а что оставалось неизменным, и почему сегодня мы постоянно обнаруживаем «нестыковки», проблемы, конфликты? Этим вопросам и посвящен «круглый стол», организованный кафедрой «Мировые политические процессы».
Т.В. Зонова. Наша дискуссия замечательным образом стимулирует к размышлениям о будущем системы международных отношений и заставляет еще раз осмыслить некоторые, казалось бы, устоявшиеся понятия. В течение десятилетий интерпретации Вестфа-ля продолжают оставаться основой большинства существующих посылов в отношении теории международных отношений и мировой политики. Об этом, собственно, и свидетельствуют чрезвычайно интересные мысли Д.М. Фельдмана, О.Н. Барабанова и М.М. Лебедевой о прошлом и будущем Вестфаля.
Конечно, «Вестфальская система» в современном политическом дискурсе - понятие весьма условное, политизированное и идеологизированное. Участники переговоров в Мюн-стере и Оснабрюке не имели в виду создание особой системы, а лишь в духе времени перераспределяли влияние и территории между сторонами Тридцатилетней войны. Так, средневековые строители не подозревали, что они возводят готические храмы (термин «готика» появился гораздо позднее).
Как правило, в исследовательской литературе Вестфаль рассматривается как система, базирующаяся на трех столпах - государственном суверенитете, принципе правового равенства государств и принципе невмешательства во внутренние дела (О.Н. Барабанов, раскрывая эти понятия, говорит о пяти принципах). Это весьма осовремененное осмысление 1648 г.
1 Космополис, Альманах 1999; Материалы 4-го Конвента РАМИ «Пространство и время в мировой политике и международных отношениях». // Под ред. А.Ю. Мельвиля, в 10-ти томах // 1-й том. Акторы в пространстве и времени мировой политики // Под ред. М.М. Лебедевой. М.: МГИМО-РАМИ, 2007; «Приватизация» мировой политики: локальные действия - глобальные результаты // Под ред. М.М.Лебедевой. М.: Голден Би, 2008; Барабанов О.Н., Фельдман Д.М. «Если Вестфаль и болен, то этот больной скорее жив, чем мертв». // Международные процессы. 2007. Т. 5 №3 (15), сентябрь-декабрь.
На мой взгляд, подобный подход несколько сужает возможности объективного анализа. С исторической точки зрения, говоря о Вестфале, вероятно, следует признать, что 1648 год не является отправной точкой современной системы международных отношений. На самом деле речь идет об одном из этапов (пусть весьма важном и судьбоносном) на пути становления этой системы.
Лично мне импонирует описание исторического процесса на основе формирования моделей. Поэтому предлагаю сначала уточнить, какую модель международных отношений отражали договоры в Оснабрюке и Мюнстере, и затем выяснить, соответствуют ли ее параметры тем «столпам», о которых говорилось выше.
Итак, прежде всего речь идет о проблеме суверенитета. Как известно, в средневековой Европе регулирующее межъевропейские отношения каноническое право признавало верховную власть за римским папой и только его считало сувереном. Прочие правители (короли, герцоги, графы) выступали в роли папских вассалов. Подобную модель отношений можно изобразить в виде пирамиды, на вершине которой находится Папское государство.
С развитием процесса секуляризации сами правители стали претендовать на суверенитет в пределах своей территории и зачастую вступали в противоборство с Римом (в литературе эта ситуация определяется термином «борьба папства и империи»). Легитимированная Ватиканом средневековая модель мироустройства - res publica gentium cristianu-rum (республика христианских народов) - постепенно трансформировалась в формально ничем не ограниченную борьбу за частные интересы, территорию, ресурсы и т.д. Это вело к восприятию отношений между правителями как анархии, впоследствии названной Гоббсом «войной всех против всех».
Возник вопрос о легитимации новой модели межгосударственных отношений. Теоретики того времени начали поиски способного заменить Ватикан «регулятора» взаимоотношений между светскими правителями и, как это и было принято в эпоху Возрождения, обратили свои взоры, в частности, на наследие Фукидида. Дело в том, что великому греческому историку принадлежит вывод, что начало Пелопонесской войны было спровоцировано чрезмерным усилением Афин. Напуганная этим Спарта попыталась упредить агрессию афинян и сама напала на Афины. Теоретический вывод следующий: первостепенное условие сохранения мира - соблюдение равновесия сил.
Таким образом, в эпоху Возрождения главным, причем светским, «регулятором» международных отношений стали считать равновесие сил. Начиная с XV в., теорию равновесия разрабатывали такие «политологи», как Гвиччардини, Макиавелли, Джентиле. Апеннинский полуостров выступил в роли идеальной «лаборатории» равновесия, в то время как итальянские синьории, герцогства, графства, республики приступили к созданию союзов, изменяющихся в зависимости от усиления или ослабления самих государств. На протяжении десятилетий и вплоть до вторжения в конце XV в. французских войск итальянским правителям удавалось разрешать мирным путем возникавшие между ними споры.
Впоследствии так называемая «итальянская модель» становится инструментом взаимоотношений в Европе и постепенно распространяется на остальной мир. Главными параметрами этой модели являются светский суверенитет и равновесие сил между светскими суверенными правителями. Они легли в основу и нового, развитого Гуго Гро-цием светского международного права, легитимирующего возникавшую систему международных отношений.
Вестфаль окончательно завершил период религиозных войн и вновь подтвердил установленный Аугсбургским миром 1555 г. вполне секулярный принцип «cuius regio, eius religio», иначе говоря - подданные исповедуют религию своего правителя. Вместе с тем Вестфаль стал лишь одним из этапов развития новой модели международных отношений, основанной на светском суверенитете и равновесии сил. Последующие международные трактаты (например, Утрехтский мирный договор 1713 г. и др.) неизменно содержат призыв к соблюдению равновесия сил или восстановлению нарушенного равновесия. Важно подчеркнуть, что в те времена коалиции и военные союзы формировались прежде всего во имя соблюдения равновесия сил или его восстановления.
Принципы невмешательства во внутренние дела и территориальной целостности, конечно же, не были закреплены Вестфалем и были сформулированы гораздо позже. Более того, обоими договорами предусматривалось, что в случае нарушения их положений Франция и Швеция могут вмешаться в дела императора Священной Римской империи, а император Священной Римской империи сохраняет за собой право смещать суверенных правителей княжеств, совершивших противоправные действия.
Точно также о суверенном равенстве государств, как иногда утверждается, речь то-
гда не шла. Правда, еще в период согласования Вестфальских договоров королева Швеции Кристина намекнула на желательность признания равноправия стран. Однако участники мирных переговоров не разделяли этого мнения. Впоследствии, на Венском конгрессе 1814-1815 гг., было юридически закреплено именно неравенство государств, которые были поделены на государства «с широкой сферой интересов» и государства «с узкой сферой интересов». Кстати, согласно Регламенту 1815 г., послами могли обмениваться лишь государства «с широкой сферой интересов». Остальные довольствовались посланниками или поверенными в делах.
На этой основе возник термин «великая держава». Великими стали называть страны, победившие Наполеона. Великой державой была признана, благодаря усилиям Талейрана, и Франция. Затем к сонму великих держав присоединялись Оттоманская империя (после Крымской войны), Королевство Италии (после объединения Италии), Германская империя (после франко-прусской войны), Соединенные Штаты Америки (после испано-американской войны), Япония (после русско-японской войны). Лига наций пыталась обсудить проблему пересмотра концепции великодержавности, но и в этом, как и многих других вопросах, она потерпела неудачу. Только после Второй мировой войны Устав ООН впервые закрепил положение о суверенном равенстве всех государств. После чего, правда, в политический обиход вошел, хотя юридически и не был закреплен, термин «сверхдержава».
В течение столетий после Вестфаля становится очевидным, что равновесие сил, воспринимаемое как автоматический «регулятор» международных отношений (такое восприятие было особенно популярно у теоретиков Просвещения), так и не смогло обеспечить мир. С особой силой критика «равновесия» зазвучала после Первой мировой войны. В результате Лига Наций, а затем ООН явились еще одной попыткой создания нового универсального «регулятора» международной политики.
Исходя из вышесказанного, можно предположить, что заложенный в основу Вестфальской системы принцип светскости суверенитета вряд ли будет поставлен под сомнение. Однако эволюция понятия суверенитета вероятна, поскольку на суверенитет претендуют не только государства, но и со все большей настойчивостью - другие акторы мировой политики. Вопрос: выльется ли это в нескончаемый процесс создания все новых государств (как это происходило при ослаблении и крахе империй), или будут найдены какие-либо другие формы сосуществования суверенных акторов? На мой взгляд, чрезвычайно интересными в этом плане являются процессы, происходящие в Европейском союзе. Очень хотелось бы поразмышлять о том, сможет ли Европейский союз стать такого же рода «лабораторией» новой модели мировой политики, какой в свое время был Апеннинский полуостров.
Будущее другого параметра Вестфальской системы - равновесия сил - также становится предметом дискуссии. Представляется, что сложившаяся после Второй мировой войны биполярная система была последней стадией развития отношений, основанных на балансе сил. Как известно, эта система получила название «равновесия страха» и была основана на поддержании ядерного баланса. С крахом советского лагеря равновесие было нарушено. Целесообразно ли теперь противопоставлять возникшей де-факто однополярной системе многополярный мир? Не станет ли восстановление многополярной системы возвращением к опасному противостоянию военных блоков? Или же новая модель международных отношений будет характеризоваться многосторонностью, сетевой дипломатией, наличием универсальных организаций и, конечно же, соответствующим международным правом, учитывающим те изменения, которые происходят в мировой политике? Иначе говоря, идет ли речь о «единстве в многообразии»? По моему мнению, все эти проблемы заслуживают особого анализа и дальнейшего обсуждения.
Т.В. Юрьева. Кафедра мировых политических процессов верна своему фирменному стилю: ставить на обсуждение остро дискуссионные проблемы современных международных отношений и мировой политики. Спасибо за приглашение приобщиться к роскоши интеллектуального общения. Отдельная благодарность за стимул к размышлению - проф. О.Н. Барабанову и Д.М. Фельдману. Недавняя публикация их диалога о проблемах Вестфальской системы2 и послужила непосредственным толчком к моим тезисам в заданной ими стилистике «истории болезни Вестфаля». В порядке дискуссии - некоторые соображения по трем вопросам: что такое «Вестфаль», чем он болен и есть ли перспективы его выздоровления?
2 «Если Вестфаль и болен, то этот больной скорее жив, чем мертв...» // Международные процессы. М., 2007. Том 5, №3 (15). Сентябрь - декабрь // http://www.intertrends.rU/fifteen//011.htm.
Прежде всего необходимо вспомнить о причине путаницы, порой все еще возникающей при определении понятия «Вестфальская система».
С одной стороны, есть Вестфальская система политической организации мира, где системообразующими факторами выступают, начиная с 1648 г., суверенные государства. С другой стороны, в рамках так организованной политической системы мира на протяжении без малого 360 лет сменяли друг друга разные системы международных отношений. Каждая из них была продуктом своего времени, каждой был присущ свой способ функционирования. Однако все эти системы были основаны на взаимодействии однотипных в принципе субъектов - суверенных государств. Именно этот тип субъектов международного общения был доминирующим, что не исключало присутствия и других - негосударственных - акторов международных отношений. Формально доминирующими были и принципы, вытекающие из государственного суверенитета: территориальная целостность и невмешательство во внутренние дела. Именно формально - идеально, хотя на практике эти два принципа постоянно нарушались.
«Историю болезни» Вестфальской системы завели после окончания холодной войны. И похоже, в обилии признаков недомогания потеряли самого больного. А ведь главный вопрос сводится к следующему: в условиях какой политической организации мира формируется новая, постбиполярная система международных отношений? Если мир по-прежнему остается государственно-центристским, то тогда «Вестфаль жив». Если же системообразующими факторами политической организации мира выступают уже не государства, или не только государства, то «Вестфаль скорее мертв, чем жив». Картина мира на рубеже XIX и ХХ веков парадоксальным образом дает основания и для первого, и для второго диагноза.
Самый краткий ответ - количественно и качественно возросшим многообразием. Во-первых - увеличилось количество государств и существенно диверсифицировалось их внутреннее устройство. Во-вторых, в геометрической прогрессии растет число негосударственных акторов международных отношений. Отсюда и две проблемы «Вестфаля». Первая - внут-ривестфальская: что происходит с государственным суверенитетом? Вторая - внешняя для Вестфальской системы мира: каково воздействие на эту систему «антивестфальских», то есть - негосударственных акторов?
Внутрисистемные проблемы. «Вестфаль» по происхождению - европеец и остается таковым и по сей день. Конфликтность (она же болезнь Вестфаля) заключается в том, что Вестфальская модель мира распространилась на «не-Европу». И по мере глобализации системы на первый план выдвинулся не принцип государственного суверенитета как таковой, а его внутреннее наполнение. Как обеспечить безопасное взаимодействие внутренне суверенных, но разнородных государств? Теоретически ответов на этот вопрос есть много. В политической практике явно возникает устойчивый феномен неполного или ограниченного суверенитета.
В упомянутой выше публикации О.Н. Барабанов и Д.М. Фельдман отмечают, что вестфальская модель - «это идеал, эталон отношений между государствами» (О.Н. Барабанов), но «эталон не в смысле "реально существующий образец", а эталон как идеальный объект, абстракция, полученная в результате обобщения исторической практики межгосударственных отношений» (Д.М. Фельдман)3.
Добавим в данной связи, что суверенитет - это эталон европоцентристский, своего рода европейская единица измерения независимости участников межгосударственных отношений. За все время существования «Вестфаля» было немного субъектов в разных системах межгосударственных отношений, уровень суверенности которых был бы равен «1 Вест-фалю». До этого показателя «дотягивали», например, участники «европейского концерта» в XIX в., СССР и США в эпоху блокового противостояния. Остальные вынуждены были по разным причинам довольствоваться той или иной формой «ограниченного суверенитета».
Явление «ограниченного суверенитета» возникло намного раньше, чем одноименная советская доктрина. Право на вмешательство во внутренние дела существовало уже в Венской системе международных отношений XIX в. Полного суверенитета не было у латиноамериканских государств: его еще в XIX в. фактически ограничивали доктрины Монро и Олни. Не обрели полного суверенитета и новые независимые государства, появившиеся в 1960-е годы в результате деколонизации. И, наконец, разной полноты суверенитеты получила другая группа новых независимых государств, сформировавшаяся в 1990-е годы в результате распада «социалистического содружества» и социалистических федераций. Пример самого последнего времени: суверенитет Сербии в начале 2008 г. никак не подобен суверенитету соседних с ней Словении или Хорватии.
3 «Если Вестфаль и болен, то этот больной скорее жив, чем мертв...». С. 10.
После окончания холодной войны появились попытки своего рода кодификации «ограниченного суверенитета». Хронологически первая попытка такого рода - поиски обоснования силовой практики «гуманитарного вмешательства». Примером не-силового варианта является внешнеполитическое кредо Европейского союза (ЕС), сформулированное на рубеже XIX и ХХ веков: политика, основанная на ценностях («values based policy»)4 с присущим ей принципом «политической обусловленности» (conditionally).
«Внесистемные» проблемы «Вестфаля». Отрицанием государственно-центристской Вестфальской системы мира чаще всего считают «эффект глобализации» и фактор негосударственных акторов международных отношений. Есть соблазн теоретически преодолеть это отрицание, используя метод транссистемного подхода, предложенный проф. А.Д. Бо-гатуровым5. Тогда получается, что новое - условно «анти-Вестфаль» - не отрицает старого, а создает свою собственную нишу в конгломерате политической организации мира, которая таким образом теряет свою системность, то есть - внутреннее единство. «Системное воспитание» (инерция системного подхода) от такого соблазна пока удерживает. Удерживает также и сегодняшняя реальность.
В самом деле, государственные границы становятся все более прозрачными для разных «потоков» (торговых, финансовых, миграционных, информационных и т.п.). Вместе с тем от суверенитета во внешней и военной политике пока не отказываются даже государства - члены Европейского союза, который намного дальше других продвинулся в области интеграции. Подписанный в конце 2007 г. Договор реформы ЕС (Лиссабонский договор) не оставляет на этот счет никаких иллюзий: общая внешняя политика и политика безопасности (ОВПБ) и впредь будет согласовываться по межгосударственному принципу.
Далее, было бы в самом деле важно измерить и сопоставить политическое влияние государственных и негосударственных акторов на мировую политику (идея проф. О.Н. Бараба-нова в упомянутой выше публикации). Только тогда можно было бы корректно решить вопрос о мере доминирования каждого из них.
В целом пока приходится довольствоваться банальным выводом о том, что воздействие внешне «внесистемных» факторов на Вестфальскую систему мира еще только предстоит изучить и осмыслить. И только в процессе такого комплексного междисциплинарного изучения станет ясно, являются ли вышеуказанные факторы действительно внесистемными для «Вестфаля» или же они являются его внутренней особой составляющей.
Новейшие метаморфозы государственного суверенитета не дают оснований говорить о его эрозии. Хотя бы потому, что наряду с практикой силового вмешательства не менее распространена и практика добровольной (то есть суверенной) передачи части суверенитета наднациональным инстанциям.
Таким образом, прав Д.М. Фельдман, утверждающий что «больной скорее жив, чем мертв». Однако в долгосрочной перспективе открытым остается вопрос о характере болезни: является ли она болезнью роста или - болезнью заката.
В.М. Кулагин. Десять лет назад в ходе организованной МГИМО(У) международной конференции, посвященной 350-летию Вестфальской системы, я с энтузиазмом убеждал участников в «закате Вестфальской системы». Сегодня благодаря инициативе профессоров О.Н.Барабанова и Д.М.Фельдмана мы возвращаемся к этой проблеме, вооруженные конкретным опытом мирового взаимодействия за последние десять лет.
Насколько я понимаю, в центре дискуссии - вопрос о том, живем мы в новой системе, качественно отличающейся от Вестфальской, или в очередной подсистеме (ее часто обозначают словосочетанием «после холодной войны»), которая имеет свои особенности, как, например, Венская, Версальская, Ялтинско-Потсдамская (холодной войны), но сохраняет общие родовые системные признаки Вестфаля.
Под системой обычно понимают множественность элементов, находящихся во взаимодействии друг с другом и образующих определенное целостное явление, качественно отличающееся от других систем. В сфере политического взаимодействия мира речь идет об определенном наборе действующих лиц и политических процессов, характерных для той или иной системы. П.А. Цыганков определяет их как «акторы» и «факторы».
Что касается набора и характеристики акторов - государственных и негосударственных
4 Более подробно об этом принципе см.: Юрьева Т.В. Внешнеполитическое измерение ЕС: парадоксы и дилеммы // Космополис. М., зима 2004/2005. №4 (10).
5 См.: БогатуровА.Д. Современный мир: система или конгломерат? Опыт транссистемного подхода // А.Д. Бо-гатуров, Н.А. Косолапов, М.А. Хрусталев. Очерки теории и политического анализа международных отношений. М., 2002. Глава 6.
действующих лиц институтов, режимов, чему в основном посвящена дискуссия наших коллег, то здесь я в основном согласен с профессором Д.М. Фельдманом. Очевидно, что число и масштаб деятельности негосударственных акторов резко возросли, поле транснациональных взаимодействий расширилось, «приватизация» мировой политики (профессор М.М. Лебедева) продвинулась, национальные границы стали более проницаемыми, суверенитет государств существенно изменился. Но одновременно следует признать, что государство остается центральным актором мировой политики. Даже самое продвинутое в плане транснационализации региональное образование (ЕС) идет по пути «Европы государств», а не «Соединенных Штатов Федеральной Европы». Можно предположить, что и в глобальном масштабе новая государственность с новой суверенностью будет оставаться центральной формой организации мирового сообщества.
Здесь следовало бы отметить один ускользающий от внимания наших дискутантов факт, который имеет значение для второй части моих соображений. Я имею в виду то, что авторитарные государства в значительно большей степени, чем демократические, стремятся к сохранению Вестфальской государственности и суверенитета в неизменном виде. Кроме того, большинство негосударственных действующих лиц, особенно политического свойства, зарождаются и функционируют в демократических странах или в поле взаимодействия последних. Авторитаризм к негосударственности враждебен.
Тем не менее, можно предположить, что по критерию акторности мы остаемся в довольно специфичной подсистеме, сохраняющей родовую характеристику преимущественно го-сударственно-центричной Вестфальской системы. Однако это только половина картины зарождающейся сегодня системности.
Более важной является ее «факторная» сторона - парадигма взаимодействия акторов мировой политики. Именно здесь происходят качественные изменения, кардинально отличающие сегодняшнюю систему от Вестфальской, да и от предшествовавшей ей имперской - завершается базирующаяся на принципах Фукидида и Гоббса эпоха силового господства, войн «всех против всех» между авторитарными государствами, на смену которой приходит эра взаимодействия буржуазно-демократических акторов по принципам «вечного мира» Канта в границах либерального проекта. Наглядным примером является качественное отличие алгоритмов взаимодействия, например, между Германией и Францией в Вестфальские времена и сегодня.
Качественная смена парадигм взаимодействия - не умозрительное предположение, вытекающее из абстрактной теоретической школы, а статистический факт, который пытаются осмыслить теоретики. Логика современного взаимодействия большинства акторов, как государственных, так и негосударственных, развивается по принципам мирной конкуренции и сотрудничества, рельефно материализовавшихся в отношениях между участниками либерального проекта, в частности, на поле Европейского союза.
Прежние принципы силовой конфликтности по логике «реалполитики» продолжают действовать между участниками либерального проекта, с одной стороны, и авторитарной периферией, с другой, а также между представителями последней.
В свое время Европа подарила миру Вестфальскую систему силового взаимодействия наций-государств. Но именно в Европе в рамках этой системы зародился либеральный проект мирного взаимодействия, освободившийся от предыдущей логики и распространившийся на другие континенты на Западе, Востоке, Юге. В этом плане не таким уж фантастическим выглядит гипотеза о «втором подарке» Европы - глобальном распространении мирного либерального проекта.
Сегодня либеральный проект охватывает более половины государств, более половины населения земного шара, подавляющее большинство негосударственных акторов, производит около 90% мирового валового продукта, является безоговорочным лидером в области высоких технологий. Несмотря на высокие темпы экономического роста некоторых стран авторитарного капитализма, обладание большой частью углеводородов, попытки «левого» популистского поворота, глобальный реванш авторитаризма в эпоху уже господствующего либерализма так же невозможен, как было невозможно повсеместное возрождения феодализма на заключительном этапе формирования капитализма.
В этом смысле «закат Вестфальской системы» по существу неминуем. Мы являемся свидетелями несколько затянувшегося «конца истории» этой системы.
М.М. Лебедева. Для меня Вестфальский мир представляет интерес прежде всего как основа современной политической организации мира, а следовательно, и тех проблем, с которыми мы сегодня сталкиваемся. Несомненно, есть доля истины (и, наверное, значитель-
ная) в том, что мы приписываем Вестфалю представления о национальном суверенитете, которые сложились после Второй мировой войны. Как бы то ни было, можно выделить ряд параметров, характеризующих политическую систему мира, в которой мы живем и истоки которой (пусть и в трансформированном виде) относятся к 1648 г. Во-первых, это государство в качестве своеобразной структурной «единицы» (по аналогии с молекулой в химии). Эти «единицы» могут различаться по своей внутренней организации - быть монархиями, республиками, иметь авторитарный или демократический характер и т.п., но «вовне» они выступают целостно в виде государств. Во-вторых, совокупность государств образует систему, что означает признание каждым входящим в нее государством взаимоотношений, построенных на принципе национального суверенитета и разработанном на основе этого принципа международном праве. Все это выстраивалось постепенно и с географической точки зрения (начиная с части Европы в 1648 г., заканчивая всем миром после крушения колониальной системы во второй половине ХХ в.) и с точки зрения разработанности международного права. В-третьих, и здесь я должна поблагодарить профессора Т.В. Зонову за указание на то, что изначально, а затем и на протяжении дальнейшей истории вплоть до окончания холодной войны, Вестфальская система выстраивалась на основе баланса сил или, в период холодной войны,баланса страха.
Следует подчеркнуть, что эти принципы и правила, конечно, на практике неоднократно нарушались. Но их нарушения не были равноценны кризису системы как таковой. Более того, скорее происходило противоположное: как только система давала сбои (самые серьезные сбои были в виде двух мировых войн), ее участники укрепляли систему, создавая международные организации и разрабатывая международное право, чтобы не допустить подобного в будущем. Насколько хорошо это им удавалось - отдельный вопрос.
Что же происходит, начиная со второй половине ХХ столетия?
Первое. Государства с политической точки зрения остаются главными, а с правовой - единственными структурными «единицами» политической системы, ставшей мировой. Однако одновременно наблюдается резкий количественный рост транснациональных акторов, которые действовали и ранее, но в принципиально иных масштабах, что стало возможным благодаря экономическому и научно-техническому развитию. Все это привело к качественным изменениям, в том числе к прозрачности границ, со всеми позитивными и негативными последствиями. Разумеется, государства начали предпринимать меры по предотвращению негативных последствий транснациональной активности. Эти меры оказывались в одних случаях более успешными, в других - менее, они активно поддерживались и также активно критиковались, как внутри государства, так и вне его (примером может служить принятия «Патриотического акта» в США после 11 сентября 2001 г.).
Что касается негосударственных ТНА, то они очень «пестрые» по своим мотивации, целям и т.д.6 Некоторые из них образованы государствами и являются «гибридными образованиями»7, другие - вполне комфортно себя чувствуют в рамках Вестфальской системы. Лишь очень немногие ТНА выступают против современного политического устройства мира (к ним можно отнести, например, «Аль-Каиду»). Но дело в том, что, действуя в своих частных интересах и не задумываясь о глобальных процессах (в этом смысле «приватизируя» мировую политику), они «размывают» государственно-центричную систему. Это выражается, по крайней мере, во все большей прозрачности границ, а также в том, что государства должны учитывать интересы этих акторов. Политика диверсифицируется, становясь порой более сложной, порой - хаотичной. Но в любой случае «чистота» государствоцентричности нарушается.
Второе. Увеличилось не только число негосударственных ТНА, но государств в рамках единой Вестфальской системы, что само по себе затрудняет различного рода согласования. Но главное даже не в этом. После распада колониальной системы к Вестфальской системе де-факто присоединилось большое количество государств, по сути разделяющих ее принципы лишь формально. В то же время к концу ХХ в. страны Евросоюза сделали существенный скачок в своем развитии, договорившись о наиболее чувствительной для любого государства сфере - единой внешней политике и политике безопасности. Можно критиковать деятельность ЕС в этой области, даже видеть сегодня там некоторые «откаты» назад по сравнению с недавним прошлом. Тем не менее, сам факт интеграции в этой области остается.
В результате этих процессов современная Вестфальская система оказывается состоя-
6 Подробнее см.: Лебедева М. Новые транснациональные акторы и изменение политической системы мира // Космополис. 2003. №3. С.28-38.
7 Зегберс К. Сшивая лоскутное одеяло... (Шансы и риск глобализации в России) // Pro et Contra. 1999. Т.4. С. 65-83.
щей условно из трех типов государств: вестфальских, до-вестфальских и пост-вестфальских, или государств модерна, премодерна и постмодерна8. Более того, в совокупности количество не-вестфальских государств в государственно-центричной системе стало явно превышать вестфальские. Пожалуй, в истории такое произошло впервые. Ранее к Вестфальской системе присоединялись невестфальские государства, но постепенно и без превышения «критической массы». Колонии же и целый ряд государств периферии и полупериферии в прошлом образовывали мир «Не-Вестфаля» с иными принципами взаимодействия.
Третье. Нарушились балансы, на которых держалась Вестфальская система. И нарушение произошло не только потому, что мощь государства теперь не сводится к военной силе. Профессор А.Д. Богатуров, например, выделяет пять областей, которые позволяют государству занять лидирующие позиции в мире9. Можно соглашаться с ним или спорить, добавлять новые области (например, образование, без которого невозможно продвижение в научно-технической сфере), но главное не в этом. Сегодня уровень научно-технического развития позволяет малому и слабому государству и даже небольшой группе людей нанести такой ущерб другим10, который ранее был под силу только государству-лидеру. Поиск и поддержание баланса силы или баланса страха в этих условиях теряет смысл.
Сохраняется ли сегодня Вестфальская система? Конечно. Ведь никто не отменял государство в качестве основного актора, национальный суверенитет, международное право. Но остается ли машина машиной, если она на ходу теряет рулевое управление, у нее отваливается колесо и перестают работать тормоза? Наверное, тоже остается, хотя очень не хотелось бы в ней в этот момент находиться. Безусловно, это метафора, выраженная к тому же в гротеск-ном виде. Суть проблемы, как мне представляется, не в констатации существования Вестфальской системы в наши дни, а в другом: что надо делать, чтобы избежать катастрофы, если мы видим сбои в системе? Можем ли мы ограничиться «ремонтом» системы и ее совершенствованием, или она «отжила» свой век, и нам надо создавать новую?
К.П. Боришполец. Глубоко убеждена, что если бы Вестфаль как историческое событие (или несколько слитых друг с другом событий) не состоялся, то что-нибудь очень похожее обязательно придумали бы специально. Тот смысл, который мы сегодня вкладываем в хорошо известный термин «Вестфаль» - достаточно пластичен и способен отражать разные нюансы мирополитического бытия и даже его абсолютно противоположные друг другу качества. Благодаря Вестфалю и практики, и теоретики получили точку отсчета, некий пакет правил, с которыми можно сверять конкретные акции и тенденции. Такая универсальная разрешающая способность «вестфальского» феномена связана, вероятно, с тем, что он дал своим современникам и потомкам - а именно, освобождение от старых форм регулирования общественного бытия, свободу от потерявшей рациональную основу власти папы римского. Разрыв между словом и делом был если не полностью преодолен, то очень сильно сглажен. Сегодня мы можем наблюдать, как разрыв между высокими принципами (словом) и очень несовершенной международной практикой (делом) опять опасно нарастает. И хотя нет ответа на вопрос, будет ли в международной среде разрыв с Вестфалем так же драматичен, как с универсальной ролью папы римского, или эрозия продолжится постепенно, то, стихая, то, нарастая, несомненно, что международная система в настоящее время регулируется все менее эффективно. Вестфаль работает, поскольку вроде бы не найдено эквивалентного замещения этому «реле». Но, скорее всего, в момент, когда отказывались от реле в формате папы римского, новые механизмы и инструменты тоже были не до конца отлажены.
От чего же нам приходится отказываться сегодня? Что заступает ему на смену? Здесь уже говорилось об интеграции «мира, рожденного Вестфалем», и «мира, инкорпорируемого Вестфалем». Хотелось бы привлечь внимание к такому последствию их сближения, как расширение сферы традиционных общественных отношений в политической динамике. Сам факт высокой роли иных, нежели в развитых индустриальных странах и системах механизмов управления, которые часто определяются как неформальные, традиционные, патриархальные и т.п., давно признается. Они называются по-разному - клановость, непотизм, кли-ентизм или мафия (хотя в данном случае обычно имеются в виду криминальные сообщества). Но суть явления остается неизменной - проявления альтернативных по отношению к пуб-
8 См., например: Buzan B. From International to World Society? English School Theory and the Social Structure of Globalization. Cambridge: Cambridge University Press, 2004.
9 Богатуров А.Д. Лидерство и децентрализация в международных отношениях / Международные процессы. 2006. Т.4. №3 (сентябрь-декабрь). С. 5-15.
10 См., например: ZimmermanP.D., Lewis J.G. The Bomb in the Backyard / Foreign Policy. 2006. November/December. P. 33-39.
личным моделям норм общественной власти и влияния.
Сближение «Вестфаля» и «Не-Вестфаля» под флером взаимной адаптации повысило возможности групп интересов, действующих в «неформальном режиме». Наиболее успешные кланы и клиентелы из зоны развивающихся стран вписываются в элиты бывших метрополий, но сохраняют свой национальный багаж в виде собственности на родине. С молчаливого согласия принимающей стороны они используют эту собственность далеко не по правилам, установленным в индустриальном (постиндустриальном) социуме. Сидя на двух стульях, господа неформалы от мировой элиты чувствуют себя за редким исключением очень неплохо. С ними общаются, у них учатся. С другой стороны, даже в «старых демократиях» можно наблюдать всплеск клановости и клиентизма вплоть до высших этажей общественной пирамиды. Будет достаточно упомянуть только три громкие фамилии - Кеннеди, Буш и Клинтон - чтобы понять, что мода на конвертацию «семейных ценностей» в публичные интересы не прошла. Думается, что такая мода будет завоевывать все новые позиции потому, что кланы, клики, клиентелы и т.п. обладают способностями мобилизовать и вбросить в политический процесс большие массы «неучтенных», публично не контролируемых ресурсов. Акторы, умеющие использовать неформальные ресурсы власти и влияния, объективно повышают свои шансы по сравнению с теми, кто играет (вынужден играть) строго по писаным правилам.
Экстенсивное расширение «Вестфальского мира» запустило процесс эмансипации элит по обе стороны бывшей разделительной линии, эмансипации от сложившихся в каждом из разделенных в прошлом сегментов традиционных общественных сдержек и противовесов. И сегодня мы можем наблюдать, как новая глобальная элита интегрируется, стремится к самоорганизации, развивается, но при этом активнее всего строит свои отношения на неформальных контактах, связях и просто личных знакомствах. По большому счету, такая неформальная практика работает против «Вестфаля», вытесняя публичные и рациональные механизмы регулирования международного взаимодействия. Фактически она готовит почву для эпохи приватизации мировой политики, как в свое время «Вестфаль» подготовил почву для «приватизации» европейскими феодалами публичной власти в своих вотчинах.
Показать, чем чревата «приватизация» мировой политики, начавшаяся в контексте глобального распространения неформальных властных связей и отношений, хотелось бы на примере особенностей поведения клановых режимов в зоне развивающихся стран. Ранее в ряде публикаций11 мне приходилось подробно анализировать этот феномен, поэтому хочу обратиться только к ключевым моментам.
1. Клановость политического режима отключает большинство массовых слоев населения от активного участия в принятии государственных решений. Этот процесс замыкается в рамках ограниченного круга лиц, представляющих интересы основных клановых группировок. Тем самым авторитарные методы управления, с помощью которых каждая из этих группировок ведет дела своей клановой корпорации, воспроизводятся на уровне верховной политической власти и превращают ее по существу в диктатуру олигархии.
2. Клановая дифференциация не ограничивается высшими слоями общества. Каждый клан, участвующий в реализации власти, опирается на разветвленную сеть клиентов в средних и низших звеньях социальной пирамиды. Но, помимо такой индивидуальной клиентелы, массовая база всех ведущих кланов включает в себя значительное число «коллективных вассалов», т.е. локальных ответвлений, обладающих частичной автономией. При этом жизнеспособность централизованной государственной власти за пределами краткосрочной перспективы обычно не может быть гарантирована, если межклановое взаимодействие не предоставит ей контроль по крайней мере над половиной населения страны.
3. Противоречивые последствия интеграции периферийных регионов в централизованную систему управления. Кульминация наступает чаще всего после включения правящих на периферии кланов в круг субъектов, принимающих общегосударственные решения. Это часто выливается в попытки смягчить демографическую нагрузку на периферии за счет центра, другими словами, развернуть его колонизацию. Поэтому, если новый уровень сотрудничества правящих кланов центра и периферии не будет подкреплен интенсивным экономическим развитием, он способен серьезно ухудшить среднесрочные и особенно долгосрочные перспективы внутриполитической стабильности.
4. Негативные последствия социальной мобилизации, опосредованной каналами клановых структур, могут отчасти сниматься с помощью функциональных институтов государст-
11 См: Боришполец К.П. Кланы и политическая власть. // Азия и Африка сегодня.1991, №2; Боришполец К. Политический клан. / Политология. Энциклопедический словарь. М.,1993. С. 293.; К.Боришполец. Национальное измерение «глобального мира». / Политический ежегодник. 2005. Мировая политика: проблемы теоретической идентификации и современного развития., М. 2006, 504 с. С. 129-153.
венной власти, например, за счет утверждения профессионального характера армии и административных служб. Вместе с тем и это не освобождает общество от клановых пут. Оно приходит даже к обратным результатам буквально спустя пять-десять лет после начала реформ. Разрастаясь, гражданская и военная бюрократия временно помогает бороться со старой клановой олигархией. Однако уже в среднесрочной перспективе клановость поражает ряды «профессионалов», и они превращаются либо в придаток старых клановых группировок, либо в самостоятельные клановые корпорации со всеми вытекающими для политического режима и страны последствиями.
5. Хроническая нестабильность всего общественного пространства. Нестабильность принимает особенно опасный характер, когда в конкуренцию и столкновения вступают кланы, добившиеся положения политического лидера в масштабах отдельного региона или этноса. Клан, утвердившийся в качестве коллективного этнического или регионального лидера, получает практически неограниченный контроль над крупными (и постоянно воспроизводящимися) людскими ресурсами.
6. Фактическая невозможность преодоления гражданского конфликта без массированного внешнего вмешательства и одновременно постоянная неустойчивость достигаемых перемирий. Клановая система, в рамках которой одна из группировок добилась решающего превосходства над другими, т.е. стала «первым, которому нет равных», постоянно стремится воспроизвести в рамках переговорного процесса идею монополии одной политической силы (собственную) на государственную власть, что, разумеется, несовместимо с достижением национального примирения в принципе.
7. Длительное историческое время, необходимое для восстановления мира. Как показывает опыт 1980-х -1990-х гг., оно может растянуться на 10-15 лет, т.е. период, примерно соответствующий длительности самого конфликта. Причем критическим является период первых полутора - двух лет, когда в новых мирных условиях происходит значительная рокировка клановых сил, а также внутренняя реорганизация каждой из ведущих клановых группировок.
Напоминая об этих не очень вдохновляющих сюжетах из жизни клановых режимов, хотелось бы еще раз подчеркнуть, что на мировом уровне складывается новая элита, чьи составляющие (группы) не связаны с общественными интересами национального (государственного) масштаба. По своим характеристикам они близки к неформальным группировкам кланового типа, которые широко распространены в развивающихся странах, но которые в различных инвариантах существуют и в странах развитых. Вероятность эмансипации новой элиты от «вестфальского регулирования» с последующим обращением к реалиям клановой борьбы нельзя не учитывать.
Д.М. Фельдман. Прежде всего я хотел бы поблагодарить всех, кто ознакомился с материалами дискуссии по поводу судеб Вестфальской системы между О.Н. Барабановым и мной и высказал свои суждения по затронутым в ней проблемам. Особая благодарность М.М. Лебедевой, организовавшей это обсуждение.
Полагаю, что высказанные мнения участников нашей встречи, приводимые ими аргументы очень полезны не столько для того, чтобы решить какой из профессоров ближе к истине - О.Н. Барабанов или Д.М. Фельдман, - сколько для главного: выработки ясного и правильного понимания сути проблемы, ставшей предметом сегодняшнего обсуждения. При этом, говоря о её «правильном понимании», я соглашусь с Ходжой Насреддином, о котором очень кстати здесь вспомнила М.М. Лебедева. Рассказанная ею история - это, по сути дела, схема поиска теоретических основ мировой науки. Ведь в роли спорящих, каждый из которых прав, побывали и Эвклид с Лобачевским, и Ньютон с Эйнштейном, и сторонники волновой теории, спорящие с приверженцами корпускулярной теории и многие, многие другие. То, что эта история говорит и про нас, свидетельствует не только о том, что мы находимся в хорошей компании, но и о том, что наука о мировой политике становится «нормальной». Пусть даже и не в смысле Т. Куна, но зато в данном случае она вполне соответствует утвердившимся в науке нормам развития знания и утверждение научной истины.
По существу, мы обсуждаем не Вестфальскую систему, а сосуществующие и конкурирующие теоретические модели этой системы. Пытаясь выявить специфические черты Вестфальской системы, характерные особенности её элементов и структуры, оценить её современное и будущее состояние, мы оперируем понятийными конструкциями, во многом заданными идейно-теоретическими установками, сформировавшимися у каждого из нас вне (а иногда и задолго до) предпринятого анализа. Неудивительно, что приверженцы безгосударственной организации всемирного гражданского общества - в либеральной, мар-
ксистско-коммунистической или анархистской её версии - фиксируют внимание, прежде всего, на признаках и симптомах ожидаемого или свершившегося «отмирания» государства, «эрозии его суверенитета» и «увеличивающейся проницаемости границ». Приверженцы разных «-измов» ищут (и находят!) надежные свидетельства неизбежно приближающегося осуществления своих проектов - будь то конец света, всемирный халифат или United States of the World.
Выступление в.М. Кулагина очень хорошо показало, что, признавая наличие одних и тех же явлений, ситуаций и процессов, разные исследователи осознают и концептуализируют их (и притом абсолютно честно!!!), в соответствии со своей теоретической моделью данного объекта, т.е. согласно сложившимся у них теоретическим представлениям, гипотезам. При этом эмпирическая, документально-историческая и любая другая база исследования предстаёт как набор явлений, хотя и реально существующих и признаваемых сторонниками иных моделей, но глубоко различающихся по сути и смыслу. Думаю, что обращение к историческому содержанию Вестфальской системы, её генезису и поиску аутентичной трактовки событий и документов, давших ей жизнь, вряд ли может предоставить решающие аргументы приверженцам их конкурирующих интерпретаций. Поэтому, установив, что закреплённый Аугсбургским миром 1555 г. принцип «cujus regio, ejus religio» способствовал секуляризации отношений между немецкими князьями, а договоренности 1648 г. в Мюнстере и Оснабрюке вели к расчленению Германии на суверенные государства, концу «Священной Римской империи германской нации», усилению Франции и означали начало истории конгрессов европейских государств, мы не намного приблизимся к признанию единственно правильным своего понимания (т.е. созданной каждым из нас модели) Вестфальской системы и её вероятного будущего.
Главный смысл этого утверждения состоит не в признании тщетности усилий доказать чью-либо правоту. Доказывать надо до тех пор, пока «спорящие», «прохожие» и не только бессмертный благодаря своей мудрости Ходжа, но и неизменно сопутствующий ему осёл, а также все прочие не придут к истине. Не менее важно указание на не вполне научную, точнее, нравственно-эвристическую сторону поиска истины. Господство или просто численное преобладание сторонников любого «-изма», научной парадигмы, теории или приверженцев каких-либо претендующих на истинность и правильность представлений в общественном мнении на страницах печати, во власти, в университетах и институтах - дело, как свидетельствует вся история науки, временное.
И как бы долго не тянулись эти времена для развития человеческого познания, несогласные и сомневающиеся, требующие доказательств и подтверждений оказываются более полезными, чем «единогласно поддерживающие» и «целиком разделяющие». Отсюда насущная для меня необходимость поддержки тех, чьи научные представления расходятся с моими. Даже не разделяя взглядов адептов популярных сегодня идейно-мировоззренческих «-измов», полагаю необходимым сказать, что резкая, зачастую доходящая до уголовно-политических обвинений критика либерально-демократических убеждений наших коллег во многом носит конъюнктурный характер. Она зачастую некорректна и вредит отечественной политической науке стремлением дискредитировать инакомыслящих. «Творческие» личности, семьи и коллективы, все вместе и поодиночке стремящиеся изобличить в злых умыслах ученых, работающих в рамках этой тысячелетней традиции, обогатившей человечество крупнейшими интеллектуальными достижениями, вряд ли вносят этим больший вклад в науку, чем сегодня уже безымянные борцы против представлений о вращении Земли, идей кибернетики или вейсманизма-морганизма. Полагаю, что высказанная здесь либерально-демократическая трактовка эволюции Вестфаля, с которой я не согласен, не только полезна для дальнейших поисков истины, монополии на которую нет ни у кого, но и может быть более убедительно и доказательно обоснована её приверженцами.
О.Н. Барабанов. Прежде всего разрешите поблагодарить участников «круглого стола», проявивших интерес к выводам нашего диалога с профессором Д.М. Фельдманом, опубликованного в журнале «Международные процессы»12, и добавивших к ним много ценных замечаний.
Необходимо отметить и важность самой формы диалога как жанра научного исследования. Несмотря на все наследие Сократа и Платона, данный жанр достаточно редко встречается в практике современной науки. Все мы знаем, как трудно написать статью в соавторст-
12 ФельдманД.М., Барабанов О.Н. «Если Вестфаль и болен, то этот больной скорее жив, чем мертв...» // Международные процессы. 2007. Т. 5. №3. С. 104-113.
ве и свести воедино две самостоятельных точки зрения на проблему. Жанр диалога как раз и предоставляет такую возможность, позволяя четче сформулировать свою точку зрения, найти аргументы в ее подтверждение и признать наличие иной позиции, постулируемой соавтором. Поэтому я глубоко благодарен профессору Д.М. Фельдману за очень интересное и плодотворное научное сотрудничество.
Что касается нашей темы, то есть две изначальных предпосылки, которые накладывают свой отпечаток на изучение судеб Вестфальской модели мира. Первая - это достаточно серьезная разница школ. Те исследователи, которые принадлежат к традиционной, государ-ственно-центричной школе международных отношений, часто просто «не видят» мировой политики за пределами государств и потому отказываются воспринимать аргументы в пользу динамизма поствестфализации мира - появления новых акторов, усиления самостоятельной роли международных организаций и глобального надгосударственного регулирования.
Вторая предпосылка - специфика политического момента и в России, и в мире, которая влияет на исследования мирового порядка. В условиях почти официальной сейчас на политическом уровне в России концепции суверенной демократии, исследования эрозии Вестфальской модели мира у нас стали своего рода неполиткорректными. И сейчас не то что нет политического заказа на эрозию Вестфаля, а есть совсем противоположный политический заказ - на т.н. «антипоствестфаль», на аргументирование незыблемости и укрепления суверенитета государств и т.п. Это также накладывает свой отпечаток и на научные дискуссии, и на академическую атмосферу в целом в нашей дисциплине.
Что касается ключевых проблем, которые обсуждались и в диалоге, и в ходе «круглого стола», то среди них можно выделить следующие. Первая - существует ли Вестфаль вообще и можно ли дать общепринятое определение Вестфаля. Не подменяем ли мы Вестфаль своего рода «ООНовской проекцией» Вестфаля, приписывая всей 360-летней системе принципы, по которым мировое сообщество жило только последние 70 лет. И не правы ли в этом смысле историки международных отношений, которые под Вестфальской системой понимают только давно ушедший в прошлое период 1648-1718 гг. и отказываются признавать ее генерализующий характер на весь последующий мир.
Вторая - есть опасность рассматривать Вестфаль исключительно лишь в контексте «игры школ». По этой логике, с точки зрения реализма Вестфаль был, есть и будет, пока существуют национальные интересы государств. Напротив, с точки зрения либерализма (особенно транснационального неолиберализма), усиление международного сотрудничества и его трансформация в надгосударственную интеграцию, появление новых акторов мировой политики и первых элементов глобального управления заставляют делать вывод об эрозии Вестфаля. Тем самым Вестфальская модель мира предстает не как объективный предмет для изучения, а как исследовательская фикция, как симулякр, если хотите.
Третья - это проблема регулятора в мировой политике (на что обратила внимание Т.В. Зо-нова) - что именно им является: баланс сил между государствами или же наднациональные управленческие механизмы.
Четвертая проблема - если рассматривать Вестфаль в том числе как совокупность ценностей и идеологем, влияющих на мировую политику, то можно поставить вопрос и о телеологии (целеполагании) исторического процесса. И по аналогии еще с немецкими теоретиками истории XIX в. Йерингом и Вундтом воспринимать дух времени как реальный фактор развития и как реальный движитель мировой политики в будущее. И в этом духе времени эрозии Вестфальских принципов также отводится большое место.
Главное же, возвращаясь к выводам нашего диалога, по моему мнению, есть два угла зрения на анализ судеб Вестфаля. Они вполне согласуются с еще позитивистским, кон-товским пониманием того, что любой общественный процесс может быть изучен двумя путями - «историческим» (в его развитии и динамике) и «догматическим» (в его современной статике). Поэтому с «догматической» (в контовском смысле) точки зрения, когда мировая политика рассматривается как статичная картинка, превосходство идей суверенитета над иными формами организации миропорядка будет ощутимо. Но в исторической (и футу-рологической) перспективе, если рассматривать мировую политику 1990-х и 2000-х гг. в ее развитии применительно к предыдущему периоду и, что особенно важно, в ключевых векторах динамики этого развития, то нельзя не отметить, что эрозия предшествующих принципов организации мирового порядка приобрела качественно выраженный, а во многом и необратимый характер.
