CC BY
44
УДК 81'42 Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2012. Вып. 3
М. А. Кривенькая
ВЕРБАЛИЗАЦИЯ ИМПЛИЦИТНЫХ СОЦИАЛЬНЫХ ТЕОРИЙ В ДИАЛОГЕ: КОГНИТИВНЫЙ И ПРАГМАТИЧЕСКИЙ АСПЕКТЫ
Понятие имплицитных социальных теорий пришло в когнитивную и социолингвистику из социальной психологии, а именно из психологии социального познания, на рубеже XX и XXI вв. Как и имплицитные теории личности, которые довольно последовательно изучаются социальной психологией примерно с середины прошлого столетия, имплицитные социальные теории (ИСТ) представляют собой форму социальной категоризации информации. Социальная категоризация, как любая работа с социальной информацией и разновидность когнитивной деятельности, происходит в несколько этапов, или уровней. Среди них выделяются этапы внимания, кодирования, хранения и воспроизведения [1], иногда отдельно называют также интерпретацию и референцию [2].
Имплицитные теории, которые, по мнению психологов, являют собой форму (и/или способ) хранения информации, рано или поздно подлежат воспроизведению. Воспроизведение — решающий момент работы с социальной информацией, который является, по сути дела, ее восстановлением. Воспроизведение информации происходит в знаковых системах, в первую очередь средствами языка при вербализации в ходе коммуникативных актов.
Данная статья посвящена двум основным аспектам вербализации имплицитных социальных теорий в процессе коммуникации — когнитивному и прагматическому. В ней предпринята попытка на конкретных примерах проследить в процессе анализа структурно-семантических и функциональных свойств реплик с элементами имплицитных социальных теорий, какие когнитивные механизмы задействованы при их вербализации, в каких условиях она происходит и как реализуется в контексте целепо-лагания участников коммуникативного акта. Эти вопросы уже затрагивались автором ранее, и данная статья написана в развитие обозначенной проблематики [3, 4].
В отличие от имплицитных теорий личности, определения имплицитных социальных теорий ни в зарубежной, ни в российской лингвистике не сформировалось. Поэтому мы будем отталкиваться от формулировки, предложенной философом и социальным психологом Г. М. Андреевой, по мнению которой имплицитные социальные теории — это «убеждения, формирующиеся в массовом сознании относительно того, как и каким образом соотносятся между собой черты какой-либо социальной среды или в каком-либо социальном явлении» [1, с 136], это совокупность идей, которые, несмотря на свое социальное происхождение (и условия формирования), во-первых, сугубо индивидуальны, и во-вторых, имплицитны, т. е. подразумеваемы, явно не выражены, подчас скрыты.
Вербализация имплицитных теорий в процессе речевой коммуникации является актуализацией когнитивного сценария познавательной деятельности человека. Результатом этой деятельности и одновременно неиссякаемым источником беспрерывного развития в процессе речепсихической и коммуникативной практики человека явля-
© М. А. Кривенькая, 2012
ется его когнитивная база, ядро которой составляет свойственная каждому концептуальная картина мира.
Личностное видение мироздания есть форма индивидуального «структурирования окружающей действительности» [5, с. 164; 6, с. 134]. Оно формируется по мере социализации личности в процессе приобретения индивидуального лингвокультурно-го опыта, однако определяется накопленным ранее интегральным социокультурным опытом отдельного коллектива и общества в целом.
Специалисты в области социального познания и социолингвисты едины в признании того, что в человеческом сознании сосуществуют индивидуальное, социум-ное и национальное когнитивные пространства. То, что выделяют как национальную или этнокультурную когнитивную базу, «воплощает в себе набор знаний, общий для определенной культуры» [7, с. 461]. Соотношение индивидуального и коллективного (социального) знаний как знаний фоновых и составляющих основу когнитивной базы коммуникантов полнее всего отражено в определении В. В. Красных. В ее понимании когнитивная база — это определенным образом структурированная совокупность необходимо обязательных знаний и национально детерминированных и минимизированных представлений того или иного национального лингвокультурного сообщества, которыми обладают все носители соответствующего национально-культурного менталитета [5, с. 164].
Социальное знание как часть когнитивной базы коммуниканта участвует в формировании так называемого пре- или до-знания, т. е. знания, уже существующего у индивидуума до того, как он вступил в дискурс. Это то знание, которое он имеет о людях вообще и использует при формировании представлений о конкретных целевых адресатах, вступая в коммуникативный акт. На эти аспекты формирования когнитивной базы личности обращали внимание такие признанные ученые-классики, как С. Аш, Дж. Келли, Т. А. Ван Дейк [8-10]. В 1960-е — 1980-е годы ими и их коллегами были предложены разные термины для обозначения гипотетического набора пре-знаний: прототипы, схемы, рамки, сценарии, гипотезы, конструкты и, наконец, теории [11]. В конечном счете все эти термины объединяет ряд общих признаков: подразумеваемые знания каким-то образом организованы, имплицитны и оказывают действенный (функциональный или дисфункциональный) эффект на процесс передачи и восприятия информации.
Все имплицитные теории рождаются на бытовом уровне: это набор представлений о людях и явлениях социальной жизни, которые человек формулирует в повседневной жизни. Целью имплицитных построений является спонтанное структурирование информации, в основе которой лежит стремление «наивного субъекта» [1, с. 133] выстроить для себя более или менее понятную схему, которая помогла бы ему в постижении поведения окружающих людей и логики явлений общественной жизни.
Однако у имплицитных социальных теорий есть ряд отличительных признаков, которые позволили выделить их в отдельную группу. По мнению А. М. Андреевой, к ним относится то, что они, во-первых, охватывают большой спектр социальных явлений (не только личностных) и, во-вторых, часто не есть представления отдельного человека, а могут быть представлениями целой группы [1, с. 136].
Одним из самых распространенных случаев индивидуального проявления «групповой» социальной имплицитности являются представления о чертах характера и менталитета представителей разных национальностей и этносов. Типичная форма
проявления такой имплицитности — индивидуальные и коллективные стереотипы, из которых складывается этнопортрет народа. В этом случае наблюдается одна из самых устойчивых форм проявления ИСТ, поскольку она базируется на исторически сложившихся представлениях о совокупности качеств, образующих концепт «свой/ чужой».
В терминах психологии социального познания здесь имеют место так называемые «иллюзорные корреляции» [1, с. 112], которые в принципе характерны для обыденного сознания, а при формировании имплицитных социальных теорий личности играют исключительно важную роль. В имплицитных представлениях об этносах и народах эта иллюзорная связь проявляется нагляднее всего, так как большинство характеристик личности и соответственно особенностей поведения (индивидуального и коллективного), объясняемых принадлежностью к определенной национальной группе, кате-горизируются по принципу полярности «хороший/плохой» (как правило, соответствующей антонимической паре «свой/чужой»). Именно поэтому вербализация элементов имплицитных идей, связанных с национальной и этнической принадлежностью, зачастую воспринимается с повышенной долей предвзятости, в обстановке эмоциональной напряженности, вызывает реакции, доходящие до экстремальных.
Коллективный стереотип о характере того или иного народа при вербализации его на личностном уровне чаще всего превалирует. Однако не будем забывать, что имплицитные теории всегда индивидуальны, соответственно при их вербализации зачастую обнаруживается «приоритет индивидуального узуса» [12, с. 361], который может значительно расширять устойчивые рамки общепринятого стереотипа.
— Она любила другого человека.
— Нет. Не может этого быть, — сказал я. — Почему же она не ушла?
Он горько усмехнулся.
— А то ты не понимаешь... Эти грузинские гордецы... Только чтобы никто не подумал, что в семье неладно [13, с. 35].
В данном случае вербализация ИСТ о «гордом грузинском народе» призвана оправдать поведение женщины, объяснить его с точки зрения проявления лучших ее качеств. Семантика понятия «гордость» (причем коллективная гордость народа) в данном диалоге включает: «ответственность за семью», «чувство долга», «супружескую верность». Однако дальнейшая расшифровка отправителем сообщения понятия «гордость» («только чтобы никто не подумал, что в семье неладно») расширяет его индивидуальный узус до «нерешительности», «опасливости» и даже до «ханжества» и «лицемерия».
Это говорит о том, что коллективные стереотипы, становясь частью индивидуальных имплицитных социальных теорий, могут видоизменяться, формировать новые, подчас причудливые формы, которые выявляются в процессе вербализации. Их элементы могут включаться в новые «социальные конструкты» [9, р. 136] и становиться источником и активным участником процесса формирования нового социального знания. Можно заключить, что вербализация является способом «оживления» имплицитных теорий, их конкретизации через нахождение формы в знаковых единицах языка и, соответственно, обретением нового смысла.
Отчасти это происходит потому, что имплицитные теории как составная часть когнитивной базы коммуникантов обладают так называемым «резервом смысла» [14].
В зависимости от преследуемых целей участники диалога актуализируют при вербализации ИСТ те из их элементов и в такой конфигурации, которые соответствуют, с их точки зрения, скорейшему и по возможности более полному достижению цели коммуникации. Прагматический фактор является важнейшим источником имплицит-ности — «имплицитный смысл не совпадает с семантикой отдельного высказывания и выявляется лишь в речевом общении» [15].
Наглядным примером реализации данного комплекса социально-ориентированных составляющих когнитивной базы служит вербализация имплицитных теорий, связанных с представлением об исторических личностях или определенных социально-политических группах разных исторических эпох. Они, как и представления, связанные с национальной и этнической принадлежностью, отражают набор клише и стереотипов, распространенных в данное время в данном обществе.
— Маму звали Маргарита. Сокращенно — Марго. Она и была Марго, и больше никто. Ей это имя очень шло. «Марго» — что-то капризное, неуловимое, с шармом и властью, Королева Марго [16, с. 19].
В данном случае в основе вербализации лежит ассоциация с яркими чертами характера и внешности героини, сконцентрированная в имени. Ассоциативный ряд в предъявленной цепочке характеристик настолько очевиден, что, скорее всего, будет понятен реципиенту вне зависимости от его социальной и, смеем предположить, национальной принадлежности. Образ королевы Марго очень популярен, даже «растиражирован», поэтому процесс импликации произойдет, очевидно, без серьезной корреляции с культурно-языковой принадлежностью адресата сообщения.
У людей, не являющихся современниками исторической эпохи, о которой судят, отсутствует значимая, если не главная составляющая любой ИСТ — индивидуальный опыт проживания реальных событий. Именно поэтому данные имплицитные представления открывают поле для мифологизации суждений о явлениях и деятелях прошедших эпох. Наряду с этим именно здесь индивидуализация ИСТ, как нигде, ярко демонстрирует значимость образовательного уровня и эрудиции коммуникантов.
Обратимся к примеру, где связь особенностей вербализации имплицитного суждения об участниках социально-исторической группы и на этапе отправления сообщения адресантом, и на этапе импликации его со стороны реципиентов происходит с учетом общих фоновых знаний, которые предполагают достаточно высокий образовательный уровень участников дискурса (в данном случае осведомленность, связанную с профессиональной принадлежностью).
Il reprit point par point tout ce qui venait d'êtreconclu, y compris le papier-toilette at les sacs-poubelles, et fit tourner leur nouveau protocole afin que chacun puisse y ajouter ses propres conventions,
— Me voilà bien Jacobin... soupira-t-il.
Frank et Camille lâchèrent leurs verres à contrecœur et écrivirent beaucoup de bêtises... [17, p. 308].
Он перечитал все положения составленного им документа, в том числе пункты о туалетной бумаге и мусорных мешках. И пустил его по кругу, чтобы каждый мог добавить свои условия.
— Вот я и стал якобинцем... — вздохнул он.
Франк и Камилла с неохотой отставили стаканы и написали кучу глупостей. (перевод Е. Клоковой) [18, с. 317].
Приведенный пример показывает, что комплексное имплицитное представление об исторических личностях может быть построено с включением дополнительных признаков, которые расширяют их политический и психологический портрет. А в процессе речевого акта вербализация этого суждения способна породить подобие «социального антропонима», узус которого будет гораздо шире общепринятого.
Отправитель сообщения, именуя себя якобинцем, вербализовал вовсе не основные характеристики, с которыми традиционно ассоциируются якобинцы, такие как политический фанатизм, террор, диктатура, расправа со своими предшественниками по борьбе (что ярко выражают ставшие крылатыми слова казненного Ж. Дантона «Революция поедает своих детей»). Как видно из контекста, якобинцем именует себя человек, пытающийся коллективно навести порядок в домашнем хозяйстве. Соответственно, под прозвищем «якобинец» в данном случае скрываются пристрастие к порядку и желание создать новый порядок вещей, что было действительно характерно для первого этапа деятельности якобинцев. Возможно, в данном случае подразумевается и сама этимология слова «якобинец» («член Якобинского клуба», в котором действует принцип коллегиальности при принятии решений). Как видно из контекста, порядок в хозяйстве друзья действительно пытались навести коллективно на основе равноправного участия в принятии решения.
Отправитель сообщения предстает перед нами человеком образованным, знающим историю своей страны, Франции, и в его речи узус понятия «якобинец» оказался гораздо шире общепринятого. (Его реплика, таким образом, является маркированной, поскольку именно по ней мы составили представление о личности говорящего.) Примечателен и тот факт, что расширенный узус понятия «якобинец» в послании адресанта совершенно совпал с имплицитными представлениями реципиентов. Импликатура смысла имплицитного послания в виде прозвища в данном контексте была произведена получателями сообщения (Франком и Камиллой) адекватно. Они не только поняли смысл отсылки к героям прошлых революций, но и произвели действия, на активизацию которых была нацелена реплика. С прагматической точки зрения результативность вербализации ИСТ с помощью антропонимизации, в данном случае адекватно воспринятой, декодированной и обращенной в действие получателями, полностью совпала с ожиданиями инициатора дискурса.
Итак, имплицитные идеи вырабатываются индивидуальным сознанием, однако они могут быть похожими у людей одной возрастной группы, одного профессионального сообщества, одного социального слоя. Это связано с тем, что в процессе формирования имплицитных социальных теорий присутствуют коллективный социальный опыт и культурно-историческая память представителей одной нации или народности, жителей одной страны, даже если речь идет об общемировых явлениях.
Особенно ярко проявляется сходство в имплицитных идеях у людей, связанных единым историческим прошлым. Примером этому может служить следующий диалог (подробнее см.: [4, с. 49]).
.У меня создалось впечатление, что девятый «вэ» просто невозможно удержать, — заявил Служкин, — это какая-то зондеркоманда...
— Это ваше сугубо личное впечатление. У других педагогов вопросов с дисциплиной не возникает. Дети как дети [19, с. 30].
Выражение «зондеркоманда», использованное молодым учителем географии во второй половине 1990-х годов, — проявление имплицитной информации социального характера на уровне пресуппозиции, подразумеваемого компонента содержания высказывания. Как известно, общие пресуппозиции участников речевой ситуации являются важным показателем результативности коммуникативного акта. В данном случае герой романа прибегает к сравнению класса с зондеркомандой, чтобы подчеркнуть ужасное поведение детей, которые не просто неуправляемы, но своими выходками способны довести его, учителя, до полного отчаяния. Они причиняют ему моральные страдания, которые он, очевидно, воспринимает как издевательства.
Прагматически вербализация данной ИСТ оказалась результативной, поскольку другой участник диалога, а эту роль играет здесь завуч школы, женщина намного старше молодого географа, адекватным образом произвела импликацию заложенного в реплике смысла. Элементы социального фонового знания участников диалогического дискурса совпали, речевая ситуация разворачивалась в направлении, предполагаемом инициатором по отношению к адресату. Как видим, несогласие было высказано не по поводу сравнения класса с зондеркомандой, а по поводу оценки поведения детей: завуч считает, что в нем нет ничего из ряда вон выходящего.
Совершенно противоположный эффект произвела вербализация ИСТ в следующем примере:
— ... Ты, Братец, солипсист, а не марксист.
Богомолов испуганно заморгал. Он не знал, в чем его обвиняют, потому что не понимал значения слова. Благодаря этому все обернулось шуткой. [20, с. 44].
Очевидно, что разница в пресуппозиционных составляющих когнитивной базы участников дискурса не позволила адресату адекватно воспринять послание с элементами вербализации имплицитного представления об идеалистах и материалистах. Судя по реакции реципиента (Богомолова), импликация не оказалась результативной по причине отсутствия в его когнитивной базе «средств», достаточных для ее декодирования. Однако, возможно, подобная реакция со стороны реципиента была уже заложена в интенцию инициатора сообщения при вербализации ИСТ. Скорее всего при разговоре присутствовали другие люди, на реакцию которых и рассчитывал отправитель сообщения. Из примера мы видим, что все закончилось шуткой, т. е. мирно и благоприятно с точки зрения общей атмосферы, в которой происходил дискурс.
В данном отрывке прагматическая составляющая диалога включала учет адресантом общей ситуации и условий коммуникации, наличие других, «косвенно-целевых», реципиентов и их реакции на реплику, обращенную к прямому целевому адресату. В этом контексте интегральная результативность дискурса оказалась довольно высокой — уровень потенциальной конфликтности ситуации был значительно снижен и даже, возможно, нейтрализован.
Таким образом видно, что правильный учет особенностей обстановки и условий, в которых разворачивается коммуникация, наряду с ориентацией на адекватность элементов когнитивной базы участников дискурса, является одним из прагматических факторов при вербализации ИСТ. При этом следует понимать, что «правильность» этого учета оценивается не по степени приближения к реальному положению вещей, а по степени совпадения представлений всех участников коммуникации об условиях ее протекания. Именно степень совпадения у коммуникантов образов когнитивного
и психологического портрета друг друга в представленных обстоятельствах создает «интерактивную ситуативную базу речевой коммуникации» [21, с. 65], которая определяет способ и формы ее построения и существенным образом влияет на действия коммуникантов, направленные на реализацию поставленных целей.
Результативность вербализации реплики с элементами ИСТ, как мы видим, может рассматриваться с точки зрения достижения целей разного уровня — общей и специфической, стратегической и тактической, долгосрочной и краткосрочной. Предыдущий пример показал, что реплика с вербализацией элементов ИСТ, не нашедшая адекватной импликатуры со стороны реципиента по причине несовпадения элементов его когнитивной базы с элементами когнитивной базы адресанта, тем не менее оказалась результативной, благодаря уместности высказывания с учетом общей ситуации, в которой разворачивался коммуникативный акт. Однако возможны и другие варианты, в том числе прямо противоположные.
—.Я тебе говорила, чтобы ты бегом от него бежал, если увидишь? Говорила? Так ты к моим словам относишься? Ну ничего. Бог тебя покарает за это!
— А Бог детей не карает, — неуверенно сказал я.
— Покарает, когда вырастешь. Хотя ты и вырасти не успеешь. Сгниешь годам к шестнадцати. [22, с. 63].
Данный диалог иллюстрирует обратную ситуацию. Успешная результативность процесса импликации реплики с вербализацией элементов ИСТ со стороны реципиента не изменила общую ситуативную базу коммуникации — ни с точки зрения смысловой, ни с точки зрения эмоциональной. Вербализация имплицитного представления мальчика о том, что Бог не карает детей, не вызвала у адресата, в данном случае бабушки мальчика, никакого сомнения или протеста. Замечание внука, которое могло бы изменить ход диалога (вывести его за пределы зоны скандала), не вызвало у бабушки ни малейшего возражения. Диалог разворачивается в том направлении, которое уже было задано ею как инициатором с самого начала. Согласившись с внуком по поводу «возрастного порога ответственности» перед Богом, бабушка, тем не менее, продолжает доказывать мальчику факт неотвратимости наказания («покарает, когда вырастешь») и доводит разговор до экстремальной точки — выносит по сути дела приговор.
В этом случае результативность прагматической пресуппозиции адресанта в процессе вербализации имплицитного представления о правилах и практике наказания за провинность (по признаку совпадения элементов когнитивной базы отправителя сообщения и реципиента и представления об этом со стороны отправителя) не оказала решающего влияния на ход дискурса. Общая атмосфера крайней конфликтности усугублялась, первоначальные интенции инициатора «скандального дискурса» реализовались в полном объеме, несмотря на достижение «промежуточного консенсуса» на основе адекватности импликации ИСТ его участниками.
В заключение хотелось бы представить короткий диалог, который являет собой пример исключительно положительной результативности вербализации ИСТ по всем упомянутым нами выше признакам, составляющим ее когнитивно-пресуппозицион-ную и прагматическую базы, включая коммуникативное поведение участников дискурса.
"Well, we'll have to agree to disagree", said Bruno, who didn't want to fight with his new friend.
"All right", said Shmuel [23, p. 114].
— Значит, нам придется согласиться с тем, что бывают разные мнения, — сказал Бруно, которому совсем не хотелось ссориться с новым другом.
— Идет, — ответил Шмуэль (перевод мой. — М. К.).
Участники диалога — восьмилетние дети, находящиеся во время разговора в прямом смысле слова по разные стороны на тот момент разделенного мира: между ними колючая проволока концентрационного лагеря. На момент встречи они имеют совершенно разный, почти противоположный, социальный опыт, к сожалению, одинаково печальный. Бруно — сын высокопоставленного офицера Вермахта, назначенного комендантом концентрационного лагеря в Польше. Шмуэль — еврейский мальчик, находящийся по другую сторону колючей проволоки. Экстраполируя лингвистическую терминологию на ситуацию общения этих детей, можно сказать, что она по сути своей имплицитна от начала до конца. Дети с трудом понимают ситуацию, в которой им приходится общаться, предмет разговора, его стилистику. Однако их объединяет цель: несмотря ни на что, они хотят остаться друзьями и берегут атмосферу общения, боясь даже невольно обидеть друг друга недопониманием.
В реплике адресанта (Бруно) имплицитно выражена глубинная суть демократии — как принципа общественного устройства и основы продуктивного общения людей. Уметь находить компромисс, принимать несогласие как норму, поддерживать атмосферу партнерства — все это многообразие имплицитных смыслов нашло свое воплощение в короткой реплике "we will have to agree to disagree". Будучи адекватно имплицированной с учетом полного совпадения представлений адресанта и реципиента о сути вербализованных суждений, а также о личности друг друга как участников коммуникации, она получает абсолютное одобрение со стороны реципиента (Шму-эль). О результативности вербализации ИСТ в приведенном примере можно также говорить с точки зрения совпадения представлений участников о ситуационной базе и интенции инициатора диалога.
Полагаем, что в связи с вышеизложенным уместно сделать вывод о том, что результативность вербализации имплицитных представлений в процессе диалогического дискурса как коммуникативного акта зависит от того, в какой степени совпадают так называемые «концепты коммуникации», под которыми мы вслед за И. Н. Тупицы-ной понимаем сложные структуры интерактивно-сценарного типа, «единицы ментальных и психических ресурсов сознания, связанных с пониманием речевой коммуникации и той информационной структуры, которая отражает коммуникативное значение и коммуникативный опыт человека» [24, c. 459-460]. Вербализация имплицитных социальных теорий актуализирует социальную составляющую интегрального коммуникативного опыта человека как социализированной личности.
Итак, речевая коммуникация представляет собой интеракцию языковых и коммуникативных личностей. В процессе вербализации в ходе речепсихической и коммуникативной деятельности человек средствами языка воспроизводит хранящуюся в его когнитивной базе информацию, тем самым устанавливая взаимоотношения между когнитивными структурами и структурами языка. Имплицитные социальные теории, представляя собой набор идей, понятий и образов социального обустройства мира,
участвуют в формировании личностной когнитивной базы говорящего. Они являются формой организации индивидуального социального знания и помогают человеку ориентироваться в окружающей его социальной действительности, в том числе в процессе общения с людьми. ИСТ формируются на бытовом уровне по мере социализации личности. Большое значение в процессе формирования индивидуальных ИСТ имеет накопленный ранее интегральный этнолингвокультурный опыт общества в целом и его отдельных социальных групп.
Коммуникативный акт как интерактивное действие является результатом не только речевого взаимодействия говорящих, но и совпадения сформированных у говорящих субъективных образов личностей участников коммуникации. В данные имплицитные представления входят представления о когнитивной базе коммуниканта, а также об условиях протекания коммуникации. Процесс вербализации имплицитных социальных теорий есть актуализация существующего у отправителя сообщения мыслимого образа явления общественной жизни, о котором идет речь или в условиях которого происходит речевое взаимодействие, а также образа адресата как социализированной личности. При вербализации ИСТ, в зависимости от образовательного уровня и наличия специальных знаний у участников коммуникации, могут иметь место расширение или сужение семантического поля реплик с элементами ИСТ и обнаружение индивидуального узуса понятий. С прагматической точки зрения успешная импликация отдельных реплик в ходе диалога и общая результативность вербализации ИСТ зависят от совпадения сформированных к моменту вступления в дискурс пресуппози-ционных представлений участников коммуникации о личностных качествах и миропонимании друг друга, а также соответствия этих представлений целевой установке при инициировании и протекании дискурса.
Источники и литература
1. Андреева Г. М. Психология социального познания: учеб. пос. 3-е изд., перераб. и доп. М.: Аспект Пресс, 2005. 303 с.
2. Чижова Л. А. Когнитивные аспекты деятельности человека. 2009. URL: http://genhis.philol. msu.ru/article_340.html (дата обращения: 17.04.2012).
3. Кривенькая М. А. Имплицитные социальные теории и их роль в организации диалогического дискурса: основные аспекты проблемы // Активные процессы в различных типах дискурсов: функционирование единиц языка, социолекты, современные речевые жанры. Материалы международной конференции 19-21 июня 2009 года / под ред. О. В. Фокиной. М.; Ярославль: Ремдер, 2009. С. 247-251.
4. КривенькаяМ. А. Имплицитные теории — новый социокультурный фактор в практике перевода // Социокультурные проблемы перевода: сб. науч. тр. Воронеж: Изд-во ВГУ, 2010. Вып. 9. С. 44-53.
5. Красных В. В. Основы психолингвистики и теории коммуникации. Курс лекций. М.: ИТДГЛ Гнозис, 2001. 270 с.
6. Пальчун Г. П. Текст и дискурс в переводческом ракурсе // Социокультурные проблемы перевода: сб. науч. тр. Воронеж: Воронежский государственный университет, 2006. Вып. 7: [в 2 ч.]. Ч. 2. С. 132-138.
7. Широкова И. А. Трансформация структуры концепта при переводе // Социокультурные проблемы перевода: сб. науч. тр. Воронеж: Издательско-полиграфический центр Воронежского государственного университета, 2008. Вып. 8. С. 460-464.
8. Ash S. Forming Impression of Personality // Journal of Abnormal and Social Psychology. 1946. Vol. 41. P. 258-290.
9. Kelly G.A. A Theory of Personality. The Psychology of Personal Constructs. New York: W. W. Norton, 1963. 190 p.
10. Ван Дейк Т. А. Язык. Познание. Коммуникация. М.: Прогресс, 1989. 312 с.
11. Vonk R. The Cognitive Representation of Persons: a Multivariate Study of Implicit Personality Theory, Impression Formation, and Person Judgments. Dissertation. Leiden: s. n., 1990. 463 p.
12. Беликов В. И. Стереотипы в понимании литературной нормы // Стереотипы в языке, коммуникации и культуре / сост. и отв. ред. Л. Л. Федорова. М.: РГГУ, 2009. С. 357-378.
13. Рубина Д. Когда же пойдет снег? // Рубина Д. Двойная фамилия: повести, рассказы / под ред. А. Грызуновой. М.: Эксмо, 2010. С. 7-51.
14. Падучева Е. В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью. 3-е изд., стер. М.: Эдиториал УРСС, 2002. 288 с.
15. Ермакова Е. В. Имплицитность в художественном тексте (на материале русскоязычной и англоязычной прозы психологического и фантастического реализма): автореф. дис. ... докт. филол. наук. Саратов, 2010. URL: http://www.ceninauku.ru/page_17494.htm (дата обращения: 19.04.2012).
16. Токарева В. С. Дерево на крыше: сб. М.: АСТ: АСТ МОСКВА, 2009. 318 с.
17. Gavalda A. Ensemble, c'est tout. Paris: J'ai lu, 2007. 573 p.
18. Гавальда A. Просто вместе: роман: пер. с фр. М.: ИД «Флюид». 2008. 160 с.
19. Иванов А. Географ глобус пропил: роман. СПб.: Азбука-классика, 2005. 512 с.
20. Уткин А. А. Крепость сомнения: роман. М.: Астрель: АСТ: Полиграфиздат, 2010. 508 с.
21. Сидоров Е. В. Онтология дискурса. М.: Либроком, 2009. 232 с.
22. Санаев П. В. Похороните меня за плинтусом. М.: ЗАО МК-Периодика, 2006. 184 с.
23. Boyne J. The Boy in the Striped Pajamas. Oxford; New York: David Fickling Books, 2006. 216 p.
24. Тупицына И. Н. Когнитивное исследование речевой коммуникации // Социокультурные проблемы перевода: сб. науч. тр. Воронеж: Издательско-полиграфический центр Воронежского государственного университета, 2008. Вып. 8. С. 459-460.
Статья поступила в редакцию 18 июня 2012 г.
