CC BY
55
УДК: 8 ГРНТИ: 17.82.94 DOI: 10.15643/jscientia.2017.10.008
ВЕРА БРИТТЕН КАК АВТОР-РАССКАЗЧИК И ГЛАВНЫЙ ОБРАЗ-ПЕРСОНАЖ «ПОТЕРЯННОГО ПОКОЛЕНИЯ» В МЕМУАРАХ «ЗАВЕТЫ ЮНОСТИ»
В. В. Кузьмова
Московский городской педагогический университет Россия, 129226 г. Москва, 2-й Сельскохозяйственный проезд, 4
ЕЗ Кузьмова Вероника Викторовна - [email protected]
В данной статье представлен анализ художественных воплощений образа англичанки «потерянного поколения» в мемуарах известной английской писательницы, поэтессы и общественной активистки Веры Бриттен «Testament of Youth» («Заветы Юности»), опубликованных в 1933 году. В. Бриттен приводит цитаты из писем и дневников, а также комментирует события и дает им двойную оценку: с позиции своего «молодого я» и с позиции переосмысления по прошествии времени. Это «раздвоение» (или «двойной нарратив») дает нам возможность исследовать образ англичанки начала XX века: развитие взглядов на положение женщин в обществе, на политику, влияние насилия и войн на людей и молодое поколение в целом, что актуально и в настоящее время.
Ключевые слова: художественный образ, мемуары, англичанка, потерянное поколение, Вера Бриттен, Заветы юности.
VERA BRITTAIN AS THE NARRATOR AND THE MAIN CHARACTER-REPRESENTATIVE OF LOST GENERATION IN HER MEMOIRS «TESTAMENT OF YOUTH»
V. V. Kuzmova
Moscow City Teacher Training University 4 2-y Sel'skokhozyaystvennyy Dr., 129226 Moscow, Russia
El Kuzmova Veronika - [email protected]
In this article the lost generation' English lady's image in memoirs «Testament of Youth» (published in 1933) by a famous English writer, poetess and a social activist Vera Brittain is analyzed. The author quotes her diaries and letters, gives her commentary and a double evaluation on the past events: as her young «self» and a wise and experienced woman. This «double narration» gives us the opportunity to explore the image of the early twentieth century English lady: the progression of view on women status in society, politics, impact of violence and wars on humanity and young generation as a whole.
Keywords: literary image, memoirs, English lady, lost generation, Vera Brittain, Testament of Youth.
Понятие «художественный образ» является многогранной общеэтической категорией, «закрепленной» в сознании человека. «Образ» и «образность» могут весьма неоднозначно трактоваться в исследованиях современных ученых, так как эти понятия являются предметом изучения различных областей науки и искусства: философии, психологии, эстетики, искусствоведения, литературоведения, семиотики, когнитологии, лингвостилистики, дидактики и других наук.
Понятие «художественный образ» раскрывается с помощью различных подходов в отечественном и зарубежном литературоведении, что отражает абстрактность и неоднозначность этой дефиниции.
Главное различие между двумя подходами состоит в том, что в отечественной практике (Т. С., Бабарыкина [2], И.Ф. Волков [4], Т. В. Григорьева [5], В. Г. Зусман [6], Л. М. Козеняшева [7], Ю.М. Лотман [8], И. А Тарасова [10] и др.) художественный образ представляется в качестве картины мировосприятия писателя, которую невозможно рассматривать вне композиции произведения, его художественных концептов. Зарубежные литературоведы (В.Д.Т., Митчелл [11], Ж. Рансьер [12], Г. Робертс [14], В. Саттон [13] и др.) делают акцент на том, что художественный образ - понятие, неразрывно связанное с такими науками, как логика, философия, психология и др., является ментальной картиной действительности в момент времени и пространства, отображенной писателем с помощью языковых средств.
Художественный образ, представленный в документальной литературе, в частности, жанре мемуара, отличается соединением психологизма, претензии на достоверность и некоторой «мифологизации» реальных объектов действительности. Мемуарной литературе также свойственен «двойной» нарратив: автор-рассказчик, повествующий из определенной временной точки о своем образе-персонаже [3]. Изучение образа англичанки начала XX века актуально также в русле современных исследований проблемы англистики, представленной в статье М.Г. Меркуловой и Е.Г. Сатюковой «Английскость» в отечественном литературоведении: теоретическое осмысление и изучение понятия». В статье рассматриваются парадигма английскости в социокультурном контексте национальной идентичности, противопоставление «свое-чужое», факторы, влияющие на мировоззрение автора-англичанина по происхождению [9].
«Заветы юности» Веры Бриттен - мемуары, повествующие о тяготах молодого поколения Великобритании, о личном опыте и утратах писательницы во времена Первой мировой войны, являются ценным источником сведений о жизни и переменах в положении английских женщин в начале XX века, их роли в обществе. На протяжении всего произведения, разделенного на три части, Бриттен рассуждает о том, каков был ее личный вклад в развитие нового общества, об усилении позиций женщин, как в культуре, так и в политике. Также не менее важная цель мемуаров - показать, какое огромное количество жизней было потеряно на
войне, так как сама автор пережила потерю жениха, брата и двух близких друзей.
Бриттен предстает перед читателем как автор-рассказчик, повествующий о событиях давно минувших и дающий новую оценку своим словам, действиям и мыслям, а также как образ-персонаж, представленный через дневники, письма и воспоминания. Так, мы видим развитие личности в ретроспективе, как Вера Бриттен превращается из «премилого типа девушки» («the pretty-pretty type») [1, с. 116], воспитанной для замужества в рамках Эдвардианского буржуазного общества, в независимого и яростного политического активиста.
«Заветы юности» были опубликованы 28 августа 1933 года, через 8 лет после завершения задокументированных событий. К 1925 году Бриттен уже была на пороге новой жизни с новыми друзьями, семьей и карьерой. Она чувствовала необходимость поделиться своим горьким опытом с последующими поколениями. Бриттен пишет в предисловии, что желание написать об этом не оставляло ее почти целое десятилетие и чувство, что это следует сделать безотлагательно, росло с каждым годом («with growing sense of urgency») [1, с. 11]. После нескольких попыток создать художественное произведение, автор решила, что только мемуарная форма повествования могла бы в полной мере отобразить ее идеи и мысли. Мемуары были написаны преимущественно на основе анализа дневниковых записей и переписок с друзьями и семьей. «Я хотела дать представление о тех изменениях, что происходили с жизнями и сознанием людей, принадлежащих к большой части среднего класса, к которому относится и моя семья. Я чувствовала, что только отображая историю через события, что затронули меня лично, я могла выделить ценность, правду, надежду и пользу из собственной юности, что разбилась вдребезги» [1, с. 11]. Эта попытка вычленить что-то ценное из опыта войны и является главной темой мемуаров. Бриттен тем самым хочет показать: если то, что она написала «составляет, в сущности, обвинение цивилизованного мира» («constitutes, in effect, the indictment of a civilization»), война, труд и жизни, что были пожертвованы во имя мира останутся полезным напоминанием для цивилизации, и люди научатся учиться на ошибках прошлого [1, с. 12].
Повествования в мемуарах ведется от лица Веры Бриттен, так как это ее история, она является автором-рассказчиком. Она использует технику повествования от первого лица, чтобы рассказать события так, как она сама их видит спустя время.
Свой рассказ, как и знакомство с персонажем Верой, автор начинает с краткой истории своей семьи, родом из Стаффордшира. Дом, где росла и воспитывалась Вера, автор-рассказчик описывает как «истинно присущее среднему классу в Эдвардианскую эпоху» («all that was essentially middle-class in that Edwardian decade») [1, с. 22]. Она была наивной и росла в защищенной среде. Однако, Вера казалась себе единственным человеком, интересующимся миром за пределами провинциального Бакстона. Ее детская боязнь «грома, закатов, полной луны, темноты, стояния под железнодорожными путями или пересечения мостов над шумным течением, конца света и дьявола, ждущего за углом» («of thunder, of sunsets, of the full moon, of the dark, of standing under railway arches or crossing bridges over noisy streams, of the end of the world and of the devil waiting to catch me round the corner»)[1, с. 24], казалось, были напрямую связаны с внезапными «бурными вспышками гнева»
(«tempestuous explosion[s]») [1, с. 23] ее отца и патриархальной структуры власти. Власти, которая пронизывала все общество и держала под надзором ее тело и дух. Клэр Бак, профессор Кентского университета, отмечает в своей работе «British Women's Writing of the Great War», что в «Заветах юности» делается попытка переосмыслить войну, которая ранее считалась чисто мужкой областью, и тендерные роли в целом [2, с. 106]. Чувство привилегированности мужчин над женщинами впервые посетило ее, когда, в возрасте шести или семи лет, она назвала своего брата Эдварда «маленьким глупцом» («Little fool!»). Гувернантка пригрозила ей и сказала, что она отправится в ад за такие слова в адрес мальчика [1, с. 24].
Вспоминая времена обучения в школе для девочек, автор-рассказчик отмечает, что даже школьная форма предвоенных лет вызывала в ней возмущение. [1, с. 34]. Ей чужды правила прошлого, заставлявшие ее носить шерстяное белье, черные кашемировые чулки, шерстяной лиф, темные суконные штаны, фланелевую юбку и другие вещи, присущие тому времени. Бриттен также говорит о том, что Эдвардианское общество и структура семьи были направлены на «обезличивание» человека. Вспоминая свои впечатления от переезда с подругой Винифред Холтби в 1920 году, она пишет: «There had been no privacy in Victorian or Edwardian childhood, and from the age of thirteen to twenty-seven, I seemed to have lived in public. At school I had gone to bed and got up in dormitories [...], read and worked in the company of others; nothing perhaps is still so oppressive in traditional boarding school life as the inability of a boy or girl ever to be quite alone. [...] No member of that pre-war provincial "set" could hope to live to herself even if adult, and local and family searchlights had played continuously upon the dearest hopes, the most intimate relationships of every young person» [1, с. 546-547]. Автор-рассказчик отмечает, что в Эдвардианский период молодые люди не имели «личного пространства». Вся ее жизнь была публичной: в пансионе она жила в общежитии, читала и работала в присутствии других людей. Однако, как подчеркивает автор-рассказчик, больше всего угнетала невозможность встречи девочек и мальчиков без «надзора». Автор-рассказчик использует метафору «местного и семейного прожектора», чтобы показать, что все надежды, стремления и личные отношения были под постоянным контролем общества.
Вся жизнь молодой леди должна была быть публичной, вплоть до ее личных отношений с женихом, Роландом Лейтоном («the whole series of complicated relationships leading from acquaintance to engagement had to be conducted in public or not at all») [1, с. 120]. Все наивные стремления Бриттен, записанные в ее подростковом дневнике, «распространять любовь, поощрять мысль, [...] , бороться с безразличием, воодушевлять на поступки» и «знать все о чем-то и что-то обо всем»(«Ш extend love, to promote thought, [...] to combat indifference, to inspire activity" и "to know everything of something and something of everything»), были не чем иным, как провинциальным клише по мнению автора-рассказчика [1, с. 43].
Однако эти мысли в какой-то мере остаются в сознании Веры и позднее развиваются в антивоенные идеи, в странной степени переплетающиеся с верой в то, что, несмотря на все отрицание представления войны как чего-то священного и героического, в войне ней все же есть, присутствует доля «славы». Освобожденная от иллюзий о «героизме войны», автор-рассказчик все же говорит о
том, что результатом этого «истерического восторженного состояния» («hysterical exaltation») стали «колоссальное терпение, нечеловеческая выносливость, постоянное подтверждение невероятной храбрости» («it had concrete results in stupendous patience, in superhuman endurance, in the constant re-affirmation of incredible courage») [1, с. 370]. Также двояко ее отношение к Эдвардианскому воспитанию, так как, ища нужную цитату, «Лонгфелло вытеснит Хаусмана и Зигфрида Сассуна» («will insist upon ousting A.E. Housman and Siegfried Sassoon») [1, с. 26]. Говоря подобным образом, автор-рассказчик использует метонимию. Генри Уодсворт Лонгфелло - американский поэт XIX века, родившийся в пуританской семье. В Эдвардианскую эпоху произведения Лонгфелло уже стали классикой по всему миру, частью консервативного образования. Альфред Хаусман и Зигфрид Сассун были уже «новыми» поэтами Эдвардианской эпохи, ставшие известными в период Первой мировой войны. Так, автор-рассказчик признает, что консервативное воспитание все еще имеет огромное влияние на ее образ мыслей.
Когда Роланд и ее брат Эдвард добровольно отправляются на фронт, Вера разрывается между желанием остаться и продолжать обучение в Соммервиле и желанием внести свой вклад наряду с ее близкими мужчинами. Это замешательство проявляется в ее бесконечных размышлениях о жизни и смерти, душе и разуме, бессмертии духа («riding [her] bicycle about the hills and dales, feverishly inventing analogies and distinctions between life and death, soul and intellect, spirit and immortality») [1, с. 138]. В момент наивысшей точки отчаяния Вера пишет в письме Роланду Лейтону о том, что жизнь в университете стала для нее тягостной и что душа ее требует тяжкого физического труда («I remember once at the beginning of the War [...] you described college as 'a secluded life of scholastic vegetation.'That is just what it is. It is, for me at least, too soft a job.... I want physical endurance; I should welcome the most wearying kinds of bodily toil») [1, с. 140]. Вера проводит аналогию с жизнью растения, существующего монотонно и размеренно, когда называет себя «ученым овощем».
Так, Бриттен оставляет учебу в Оксфорде, чтобы быть полезной обществу и нести тяжкое бремя военного времени наряду со своими любимыми. Она становится медсестрой Красного Креста («Voluntary Aid Detachment») в госпиталях Британии, Мальты и Франции. Работая сестрой, она представляет каждого пациента своим женихом или братом - так она показывает свое подсознательное желание быть с ними в этот тяжелый момент [1, с. 166]. Тогда-то она в полной мере осознает силу пропаганды и прописную истину: «если человек не может быть полезен своей стране, ему лучше быть мертвым» («if a man cannot be useful to his country, he is better dead») [1, с. 89]. Эта пропаганда также проникает и в подсознание Веры, так как, когда ее близкий друг Виктор был ослеплен на войне, она обдумывает план выйти замуж за него, чтобы пожертвовать своим будущим ради служения «медсестрой» для Виктора.
В письме к Роланду она вспоминает, как посылала объявление одной леди, желающей выйти замуж за слепого или травмированного офицера («Lady, fiancé killed, will gladly marry officer totally blinded or otherwise incapacitated by the war»). В письме она рассуждает о таком замужестве как о сделке: «[...] But the only person she loved is dead; all men are alike to her and it is a matter of indifference whom she marries, so she thinks she may as well marry someone who really needs her. [...] Hence the advertisement; I wonder
if anyone will answer it? It is purely a business arrangement, with an element of self-sacrifice which redeems it from udder sordidness. Quite an idea, isn't it?» [1, с. 343-344]. Вера считает, что эта леди потеряла свою любовь на войне и теперь ей все равно, за кого выходить замуж, поэтому она намерена посвятить свою жизнь ухаживанию за искалеченным офицером. Вера говорит об объявлении с долей иронии, хотя сама позже станет думать так же. Однако Бриттен, вспоминая смерть Виктора, говорит о том, что это событие «спасло их обоих от отношений, в которых было бы сложно сохранить безмятежность» («probably saved [them] both from a relationship of which the serenity might have proved increasingly difficult to maintain») [1, с. 359].
Вернувшись в Оксфорд, Вера находится в отчаянии и замешательстве, так как ее опыт не имеет никакой ценности для ее однокурсниц, знающих что такое война только из газет и радио.
Однако война в целом меняет общество, оно становится более индивидуализированным, за свое «Я» больше не приходится бороться. В атмосфере «совершенно отвратительного Мира» («thoroughly nasty Peace») [1, с. 467], в Париже, Вера наблюдает «хаотичные реакции поколения, танцующего каждую ночь, в напрасной попытке вернуть потерянную юность, что украла война» («the hectic reactions of generation, frantically dancing night after night [...] in the vain hope of recapturing the lost youth that the war had stolen») [1, с. 468-469].
Вере приходится наконец вернуться к мыслям о своих потерях, что приводит её к нервному срыву. Оценивая Версальский мирный договор, она рассуждает, что в то время она не могла мыслить о нем как о «победе», так как соотносила политику со смертью людей, и близких, и солдатов вражеской стороны, о которых она заботилась как медсестра («These negotiations [...] did not seem to me to represent at all the kind of "victory" that the young men whom I had loved would have regarded as sufficient justification for their lost lives. Although they would no doubt have welcomed the idea of a League of Nations, Roland and Edward certainly had not died in order that Clemenceau should outwit Lloyd George, and both of them bamboozle President Wilson, and all three combine to make the beaten, blockaded enemy pay the cost of the War. [...] So when the text of the Treaty of Versailles was published in May [...] I deliberately refrained from reading it; I was beginning already to suspect that my generation had been deceived, its young courage cynically exploited, its idealism betrayed, and I did not want to know the details of that betrayal») [1, с. 470].
В таких условиях Бриттен меняет свою специализацию в университете на «историю», чтобы понять, как такое «бедствие» могло произойти («after the first dismayed sense of isolation in an alien peace-time world, such rationality as I still possessed reasserted itself in a desire to understand how the whole calamity had happened») [1, с. 471].
Самым ярким примером травмированного состояния Веры после войны могут послужить ее попытки отчуждения от рефлексии с помощью развлечений («flung furiously into [...] tennis parties, for I was sick beyond description of death and loss») [1, с. 484], что в конечном итоге не помогает и приводит к галлюцинациям («the horrible delusion [...] that my face was changing [...] became a permanent, fixed obsession») [1, с. 496]. Бриттен приводит в пример галлюцинацию, в которой она видит пять отчужденных лиц в зеркалах, чем проводит аллюзию на Версальскую Зеркальную галерею, заполнен-
ную политиками. («I pressed my hands desperately against my eyes lest five identical witches' faces should suddenly stare at me from the cold, remorseless mirrors») [1, с. 500].
Добавляя некоторую романтическую художественную окраску своему прошлому «Я», Бриттен охватывает множество проблем всего общества предвоенного, военного и мирного периодов. Так мы видим развитие Веры как личности англичанки «потерянного поколения»: из провинциалки, воспитанной в консервативном Эдвардианском духе, она превращается в стойкого борца за права женщин, индивидуалиста, пацифиста, тонко чувствующего мир и ищущего новый смысл в послевоенной жизни. Однако, автор-рассказчик относится к Вере-персонажу снисходительно, считая ее своей более наивной версией. Все, что сближает их, - это огромное разочарование в идее «священной» войны и стремление к развитию нового общества, чуждого предубеждениям и ненависти.
ЛИТЕРАТУРА
1. Brittain Vera. Testament of Youth. New York: The MacMillan Company, 1933. 661 p.
2. Бабарыкина Т.С. Вербализация концепта "CHILD" на материале произведений Дж. К. Роулинг: дисс. ... канд. филол. наук. Северодвинск, 2010. 193 с.
3. Бахтин М.М. Автор и герой: К философским основам гуманитарных наук. СПб.: Азбука, 2000. 336 с.
4. Волков И.Ф. Теория литературы: Учеб. пособие для студентов и преподавателей. М.: Просвещение; Владос, 1995. 256 с.
5. Григорьева Т.В. Свет и тьма: языковая жизнь концептов: монография. Уфа: РИЦ БашГУ, 2006. 142 с.
6. Зинченко В.Г., Зусман В.Г., Кирнозе З.И. Методы изучения литературы. Системный подход. Учебное пособие. М.: Флинта: Наука, 2002. 195 c.
7. Козеняшева Л.М. Лингвопоэтические средства создания образа слуги в английской литературе XIX-XX веков: дисс. ... канд. филол. наук. Самара, 2006. 192 с.
8. Лотман Ю.М. и тартуско-московская семиотическая школа. М.: «Гнозис», 1994. 560 с.
9. Меркулова М.Г., Сатюкова Е.Г. «Английскость» в отечественном литературоведении: теоретическое осмысление и изучение понятия // Гуманитарные исследования. 2010. № 4. С. 221-226.
10. Тарасова И.А. Образ или концепт? К вопросу о категориях авторского сознания // Языковое бытие человека и этноса: психолингвистический и когнитивный аспекты. Материалы Международной школы семинара (V Березинские чтения). М.: ИНИОН РАН, МГЛУ, 2009. Вып. 15. С. 262-267.
11. Mitchell W.J.T. What is an Image?// New Literary History, 1984. Vol. 15, No. 3, Image/Imago/Imagination (Spring, 1984), Pp. 503-537.
12. Ranciere J. Le destin des images. Paris. La Fabrique edition. The Future of the Image. Translated by Gregory Elliott. London; New York: Verso, 2007. 147 p.
13. Satton W. The Literary Image and the Reader: A Consideration of the Theory of Spatial Form // The Journal of Aesthetics and Art Criticism. Vol. 16, No. 1. Pp. 112-123
14. Thornley G.C., Roberts G. An Outline of English Literature. Longman Group Ltd., 2003. 216 р.
Поступила в редакцию 24.10.2017
