CC BY
123
Наша историография
«ВЕЛИКИЙ РЕВОЛЮЦИОНЕР» ИЛИ «ДОВЕРШИТЕЛЬ»: МИФОЛОГИЯ ПЕТРОВСКИХ ДЕЯНИЙ В ТРУДАХ ИСТОРИКОВ ЭПОХИ НИКОЛАЯ I (Н.А. Полевой и М.П. Погодин)
Е.А. СОЛОВЬЕВ
Кафедра истории Российский университет дружбы народов
¡17198, Москва, ул. Миклухо-Маклая, 6, Россия
Русская историография Петра I и его эпохи начинает вглядываться в свое собственное прошлое уже в середине позапрошлого века1. В конце 1860-х - начале 1870-х гг. в связи с завершением публикации томов «Истории России с древнейших времен» С.М. Соловьева, посвященных царствованию Петра Алексеевича, и наступившим вскоре 200-летним юбилеем царя-реформатора2, изучение его деяний дополняется серьезной «рефлексией рефлексии» о Петре, сама история восприятия и осмысления петровских преобразований становится одним из набирающих силу направлений в истории общественного сознания и исторической науки в нашей стране3. Не вдаваясь в обзор всей массы этой литературы, отметим лишь, что к числу сравнительно мало изученных в историографическом плане сюжетов, безусловно, относится тема восприятия и трактовок образа Петра и его государства в трудах историков эпохи Николая I. О некоторых аспектах этой темы и пойдет речь в нашей статье.
В николаевскую эпоху поклонение Петру Великому в Российской империи приобрело характер официального культа. Вместе с тем и общественный интерес к этой исторической личности и ее деяниям был велик. Вспомним хотя бы о том месте, которое данная тема занимала в спорах между западниками и славянофилами4. Но обсуждение достоинств и недостатков Петра Великого в салонных беседах, произведениях рукописной литературы или отдельных журнальных публикациях - это одно, а создание печатных трудов, претендующих на обобщающие характеристики царя-реформатора всего сто лет с лишним лет спустя после его кончины - совсем иное дело.
В этом смысле показателен пример М.П. Погодина. Занимаясь изучением петровской эпохи и личности самого царя, он увлекся темой не только как ученый, но и как художник. Первым опытом ее целостного осмысления для него стала не статья или монография, а написанная им в середине 1831 г. трагедия «Петр I»5 - настоящий художественный панегирик царю-реформатору. Документальной основой произведения стали материалы розыскного дела и суда над царевичем Алексеем, впервые напечатанные еще в 1718 г. при Петре I и, конечно, отразившие сугубо официальную точку зрения на всю эту историческую драму6.
С трагедией «Петр I» Погодин связывал большие надежды и честолюбивые планы. Но ни на сцену, ни в печать при Николае I пьеса допущена не была. Опубликовать свою трагедию целиком Погодину удалось лишь в другое царствование и в конце жизни. По поводу судьбы этой пьесы уже 13 октября 1831 г. цензор В. Н. Семенов обратился в Цензурный комитет с рядом вопросов, не оставлявших сомнения в тех ответах, которые на них могли
быть получены: «а) Позволительно ли, выводить в историческом сочинении лицо историческое, еще столь близкое, как Петр Великий, к памяти коего мы должны благоговеть, как к преобразователю и прапрадеду ныне царствующего государя; б) можно ли допустить, чтобы императрица Екатерина I участвовала в политических замыслах кн. Меншикова, или даже ободряла оные молчанием своим; в) позволительно ли излагать в трагедии подозрения, что Петр Великий сам приказал пытать сына своего в застенке; г) можно ли допустить в устах самих заговорщиков дерзкие и оскорбительные выходки против Петра Великого; позволительны ли слишком сильные возражения государю в устах князя Якова Долгорукого.. ,»?7
В конце 1831 г. с трагедией ознакомился и сам Николай I. Несмотря на то, что пьеса ему понравилась, он не дозволил ее печатать. «Лицо императора Петра Великого, - говорилось в резолюции царствующего монарха, - должно быть для каждого русского предметом благоговения и любви; выводить оное на сцену было бы почти нарушением святыни, а посему совершенно неприлично»8. «Вопросы» цензора и решение императора относительно судьбы этой художественной апологии Петра проливают свет на ту атмосферу официально поддерживаемого пиетета вокруг основателя Российской империи, которая накладывала отпечаток на все то, что претендовало быть напечатанным о нем в России.
И, тем не менее, на роль историков Петра I и его эпохи в николаевской России претендовали люди весьма известные и достойные. Среди них - первый поэт России Александр Пушкин, критик, писатель и журналист Николай Полевой, и, наконец, сам Михаил Погодин... Характерно, что среди них только Погодин был профессиональным историком, хотя и он «сидел на нескольких стульях», часто отвлекаясь на литературу, журналистику и собирательство. Следует отметить и то, что ни один из названных претендентов не получил от императора разрешения на доступ к архивам петровской эпохи. И только одному из них удалось воплотить свое намерение в объемном труде, увидевшем свет в николаевскую эпоху 9.
В 1843 г. в Петербурге вышла из печати в четырех частях «История Петра Великого» Николая Алексеевича Полевого (1796 - 1846)10. Как видно из небольшой анонимной заметки, предваряющей посмертное издание другого сочинения Полевого - «Обозрения русской истории до единодержавия Петра Великого» (H.A. Полевой скончался 22 февраля 1846 г.), свою «Историю Петра» он намеревался воплотить в четырех томах по 40 печатных листов каждый. Первым томом и должно было стать «Обозрение русской истории...», хотя впоследствии автор отказался от такого обширного пролога. Отсутствие у него доступа к архивам, как и занятия «посторонними делами»’1, привели к тому, что весь труд вышел скромнее задуманного.
Реконструировать первоначальный замысел Полевого до известной степени помогает написанное им обстоятельное предисловие к «Обозрению русской истории...». Под ним -дата 8 июля 1840 г. В теоретической части Николай Алексеевич главное внимание уделил выявлению сходств и различий истории (историографии) и летописи (летописания). Согласно Полевому, «и летопись и история суть повести о делах». Но, если летопись только рассказывает «о делах», то история «раскрывает идею», заключенную в них, «показывает место тех и других событий в великой книге судеб». В связи с этим он очень высоко оценивал и роль историка как «истинного провещателя тайн провидения, глашатая великих уроков опыта, человека всех веков, гражданина всех стран»12. В этом определении функций историка переплелись провиденциалистские и рационалистические мотивы. Из него видно, что историк, по мнению Полевого, строит свои выводы на основе как мистико-религиозных откровений, так и опытного знания.
Касаясь существующих мнений о Петре, он, прежде всего, констатировал полное единодушие всех, «европейцев и соотечественников», в том, что «Петр был одним из достопамятных явлений человечества». Вместе с тем Николай Алексеевич замечал, что такой взгляд далеко недостаточен и даже подает повод к ошибкам. «...Как многие видят в России только явление тяжелой, громадной силы, так и в Петре Великом видят многие только умного, если угодно гениального самовластителя, случайно, безотчетно полюбившего западное образование, как другие любят победы и негу дворскую, видят царя, железною волею хотевшего передвинуть порядок событий. Если, говорят нам, Петр принес пользу
своими делами, то и зла причинил ими не менее». «Близорукие» сожаления о «жертвах насильственного переворота», «ошибочный взгляд на последовавшее после Петра и на современное нам образование России», «робкое недоумение о потере нашей народной самобытности и опасение за нашу будущность», - в общем все то, в чем выразился к тому времени критический подход к Петру и его реформам, Полевой относил на счет «неточного и неполного взгляда» на предмет дискуссии. Намечая путь к «точности и полноте», Полевой сформулировал следующее слишком общее и потому бесспорное положение: «Понять его можно, только узнавши историю России, а узнать историю России можно только знакомому с историей человечества» 13.
Переходя от оценки отдельных мнений к рассмотрению литературы о Петре, Николай Алексеевич в предисловии 1840 г. утверждал, что, несмотря на то, что о нем «было писано много», «до сих у нас почти вовсе нет никакой истории Петра Великого». Причиной тому был, по его мнению, общий уровень образованности в тогдашней России: «история есть плод образования более зрелого». В русло предшествующих попыток Полевой включал и замысел собственного сочинения - «Истории русского народа» (Т. 1-6, 1829-1833), в рамках которой он первоначально думал поместить и повествование о царе-реформаторе. «Но, - как признавался сам Николай Алексеевич, - чем более вникал я вообще в историю отечественную, тем огромнее развивалась передо мною исполинская идея Петра Великого...»14. Так возникло решение издать жизнеописание Петра отдельно.
Говоря о Полевом как историке петровского царствования и его основном труде, посвященном тому времени - «Истории Петра Великого», нельзя не увидеть тесную связь этого сочинения с традицией XVIII в. Об этом ярко свидетельствуют уже два эпиграфа, избранные автором к завершающей части «Истории Петра» - «Петр Великий как царь, человек и избранник судеб...»15. Один эпиграф из Ломоносова: «...Но мысли человеческой положен предел - божества постигнуть мы не можем, а если человека Богу подобного, по нашему понятию найти надобно, - кроме Петра Великого не обретаю!» Другой эпиграф принадлежит Державину: «Поднес вселенну изумляет / Величие его чудес. / Премудрых ум не постигает, / Не Бог ли в нем сходил с небес?» Но Николай Алексеевич пошел едва ли не дальше авторов XVIII века в прославлении и возвышении Петра I. Отметив, что имена «великих» нередко бывали, как чрезмерно расточаемы, так и оспариваемы впоследствии, он решительно выводил Петра из этого ряда исторических деятелей, утверждая, что применительно к нему действует иная закономерность: «Чем более удаляется от нас исполинский образ его, тем он громаднее становится, тем явнее спадает с него все тленное, все земное, все человеческое, и тем ярче светит в нем знамение неба, являющее “избранника Божия” и название “великого” кажется нам для него уже недостаточным»16.
Превращая царя-реформатора в ключевую и чудодейственную17 фигуру всей истории страны, Полевой утверждал, что окончательно Петр I может быть постигнут лишь вместе с постижением судьбы России18. Речь шла о необходимости постижения божественного замысла в отношении России, которой, по словам автора, провидение приготовило «великое дело в истории человечества». Орудием провиденциальной воли и стал Петр: «он родился предназначенный, он совершил предопределение Божие...». В таком контексте совершенно логичным было следующее умозаключение: «Указывать на ошибки его нельзя, ибо мы не знаем: не кажется ли нам ошибкою то, что необходимо в будущем, для нас еще не наставшем, но что он уже провидел. Дела и мысли Петра Великого были не только на его век, но на всю будущую историю России после него».
Вместе с тем Полевой все-таки допускал саму возможность обсуждения «недостатков» Петра, объясняя их тем, что, став «избранником провидения», он оставался человеком, отличаясь, например, «пылкостью характера». Другие традиционные упреки в адрес Петра (излишнее пристрастие к воинской славе, недостаток истинного благочестия, жестокость и пристрастие к иностранному) Николай Алексеевич был склонен отвергать как несостоятельные. Так, касаясь иностранных заимствований, он писал, что, перенимая чужое, Петр «всегда оставался верен русскому духу, русской вере, русскому характеру, тщательно отделяя все, что могло перейти в Россию вредного, и только полезное оценивал, принимал, переносил он в
Россию». И все-таки здесь не обошлось без излишеств. «Зло проникло с добром - таков закон всего в мире». Но, во-первых, вину за это Полевой возлагал на преемников царя-реформатора; во-вторых, еще раз задавался вопросом: «зло ли то, что нам кажется злом?»19 Иначе говоря, можно ли вообще простым смертным даже в XIX в. понять замыслы и поступки Петра?
Позиция Полевого по вопросу о связи деятельности царя-реформатора с развитием допетровской России отличалась известной двойственностью, находя порой выражение во взаимоисключающих суждениях. С одной стороны, Петр, согласно Полевому, был вообще несопоставим не только со своими предшественниками, но и с теми, кто его окружал и помогал ему в преобразованиях - со своими соратниками. И подобный вывод выглядел вполне закономерно в рамках выдвинутого Николаем Алексеевичем тезиса о том, что Петр начинал с чистого листа: «он создавал Россию, и то состояние, в каком он застал ее, не могло дать ему людей, которые вполне понимали бы его мысли, вполне совершали бы дела его. Все создавал он - дела, средства, деятелей» (курсив везде мой - Е.С.). Если «с ним все были хороши», то все его соратники становились «равно бессильными», едва переставали «действовать ими ум и воля Петра» 20. С другой стороны, касаясь истоков петровских преобразований, Полевой находил их прецеденты в деятельности первых Романовых. «Бесспорно, что уже само собою наступало время необходимого преобразования древней России: царь Михаил начинал учреждение регулярных войск, основал Аптекарский приказ, искал руд; сын его, царь Алексей продолжал устройство регулярных полков, приглашал иностранцев в Россию, начинал кораблестроение; царь Феодор уничтожил местничество, заботился об устройстве войска, заводил училища; он и отец его посылали послов своих в Европу искать дружбы и союза западных государей, а София уже вступила в первый союз с европейскими монархами...»21.
Вместе с тем Полевой подчеркивал не только связи времени Петра с прошлым, но и масштаб разрыва с ним. «...Как слабы, медленны, робки были все покушения предшественников Петра, и как бесплодны и ничтожны были следствия их усилий!»22. Чем была Россия до Петра, - задавался вопросом Николай Алексеевич, рисуя в ответ на свой вопрос удручающие картины «азиатского царства», «извне окруженного сильными врагами», а «внутри подвергнутого игу суеверия, невежества, лишенного науки, просвещения и образованности», государства с неупорядоченной администрацией «смешением судебных форм и своеволия судей», отдельными областями, «враждебно удерживающими права свои»23.
Чем стала Россия спустя сорок лет, в результате деятельности Петра? «Вы видите, - писал Полевой, - европейское государство, проникнутое порывом умственного образования...» Его внешние враги повержены, а внутренняя «крамола» уничтожена. «Все оживляется наукою, просвещением, образованием, торговлею... Суеверие и изуверство лишены своих сил. Сила и власть теократии не существует. Образованность проникла в быт народный... Законы приводятся в стройную систему. Закон, а не произвол судьи и дьяка, заседает в суде»24.
Подчеркивая качественно иной - в сравнении с предшествующими попытками - коренной характер преобразований, совершенных Петром, Полевой в предисловии 1840 г. опять-таки пытался совместить провиденциализм с историзмом в оценке деяний императора, декларируя задачу «раскрыть, как родилось, развилось и совершилось в нем сознание его великого предназначения»25. Однако в самой «Истории Петра» он практически игнорировал проблему становления царя-реформатора, уподобляя его мифическому герою, богоподобному существу. «...Казалось, мысль преобразования явилась из главы Петра вполне обдуманная, решенная, начатая с самых первых общественных отношений, предпринятая с самых юных лет его, явилась как из главы Зевеса, по мифологическому рассказу, явилась Минерва, вполне вооруженная богиня мудрости, с животворящим копьем и победительною эгидою»26.
Вместе с тем, имея дело с известными фактами, свидетельствовавшими об отсутствии признаков серьезной преобразовательной деятельности в начале царствования Петра Полевой вынужден был как-то согласовывать историческую реальность с вышеизложенной версией. Поэтому он писал, что «уже и предполагая дело великое, Петр, приняв самодержавие после падения Софии, долго еще не изменял порядка правления и устройства государственного»27.
Всю сложнейшую проблематику взаимодействия личности и деятельности Петра с российской действительностью, Полевой укладывал в простую схему, очень характерную для мифологического мышления. Николай Алексеевич с большим пафосом писал о противостоянии в эпоху Петра «невежества» и «просвещения»: если главным препятствием на пути преобразования страны было «невежество», то «единственным средством успеха» - «просвещение»28. В этом контексте и победа, одержанная над мятежными стрельцами правительственными войсками 17 июня 1698 г. на берегу Истры, близ Воскресенского монастыря, приобретала символический смысл: «Бой между невежеством и образованием, между суеверием и просвещением был решен у стен знаменитой обители Никона, и решен - навсегда»29.
Относительно проблемы щели и средства преобразований» Полевой высказывался без тени сомнений и колебаний. Оценивая Петра как «великого политика», он выступал против «простолюдинского мнения, которое с ужасом говорит о политике Ришелье, Иоанна Ш-го, Людовика Х1-го, Вильгельма Ш-го и проклинает глубокомысленные творения Макиавелли»30. По словам Полевого, «цари и дела их не могут быть судимы по уставу частной совести и по закону, постановленному для простого гражданина и его общественных отношений. Руководимые Провидением, Цари выше суда человеческого, и только мудрость дела и успех предприятий определяют справедливость их»31. С этой точки зрения, в качестве «необходимых жертв политики» Полевым рассматривались такие события царствования, как «казнь стрельцов, преследование теократизма, уничтожение прав Малороссии и донцов», дело царевича Алексея32, а также вопрос о «справедливости» войны России со Швецией33.
В то же время упрек в «жестокости» Полевой отвергал не только как приверженец определенной политической философии, но и как историк, расценивая его как следствие применения «идеи нашего века» к иному времени: «мы ужасаемся при слове “пытка”, а [в ту пору] она считалась судебной необходимостью не только в России, но и во всей Европе».
Дело царевича Алексея интерпретировалось в рамках официальной версии, изложенной еще в 1718 г., но только с большим пафосом и недоумением по поводу возможных сомнений: «...Кто дерзнет осудить великого, если даже он решился вознести карающий меч правосудия на сына своего? Как? Вы не чувствуете грозного величия его жертвы? Вы забыли, чем угрожал Алексей России? Здесь Петр выше человека, а вы смеете осуждать его!». Подводя общие итоги рассмотрению дел Петровых, Полевой писал, что, нельзя не убедиться в их исторической необходимости «для жизни русской земли», причем «так именно, как они были, а не иначе»34.
В то время, когда H.A. Полевой задумывал и писал свою «Историю Петра Великого», этой же темой уже занимался Михаил Петрович Погодин (1800-1875), с юных лет проявлявший заметный интерес к личности и деяниям царя-реформатора35. В лице Погодина, с 1836 г. занимавшего учрежденную по уставу 1835 г. кафедру профессора российской истории Московского университета36, Полевой встретил наиболее серьезного соперника на почетном поприще изучения «дел Петровых» при том, что отношения двух историков и журналистов были далеки от безоблачного состояния37.
Как уже говорилось, первой попыткой широкого осмысления петровской эпохи и личности самого царя для Погодина стала трагедия «Петр I», которую ему, однако, не удалось ни поставить на сцене, ни опубликовать при Николае I. Лишь спустя десять лет после написания трагедии, Погодин выступил в печати с первым произведением концептуального характера о петровской эпохе - статьей «Петр Великий»38, опубликованной в первом номере «Москвитянина» за 1841 г. Статью эту Погодин готовил к публикации тщательно, не забывая и о реакции власть имущих. Корректуру послал министру народного просвещения С.С. Уварову. А после выхода номера журнала Уваров в январе 1841 г. по просьбе Погодина представил его Николаю I, обратив внимание императора на статью «Петр Великий»39.
Статья Погодина и труд Полевого во многом перекликаются. Панегирик Погодина уступает безудержным похвалам Полевого только в объеме. «Нынешняя Россия ... есть произведение Петра Великого»; а его фигура «даже застит нам древнюю историю», столь любимую, к слову сказать, самим Михаилом Петровичем. Но что поделать, приходится в известной мере поступаться и давними привязанностями, когда, пытаясь представить цар-
ствование Петра «в одной общей картине, определить его значение в системе русской и европейской истории, невольно чувствуешь трепет, падаешь духом, и не знаешь с чего начать, что сказать и что умолчать. ...Мысль устает летать от одного предмета к другому, и удивленная, изнеможенная, приходит в замешательство останавливается»40. Лучше о состоянии духа автора статьи «Петр Великий», как и вообще о господствовавшем тогда взгляде на Петра, и не сказать.
Вместе с тем статья Погодина, как и сочинение Полевого, несет в себе косвенные свидетельства существования некой «ереси», правда, неоформленной и безличной41. Знаменательно, однако, что оба панегириста признают наличие в русском обществе разномыслия, спора о Петре и его наследии. Главный аргумент сомневающихся Погодин сначала передает в форме осторожного вопроса: не лучше бы было осуществлять преобразования «не так быстро, не с таким насилием, по-иному?»42 Лишь затем он формулирует их главное обвинение: Петр, дескать, «введя европейскую цивилизацию, поразил русскую национальность».
Заметим, что девятью годами раньше Погодин и сам выступал с утверждениями о том, что западную «реформацию в умственном отношении заменил нам, может быть Петр»43, и даже, что «во всей истории не было революции обширнее, продолжительнее, радикальнее», чем его преобразования44. Несмотря на то, что эти утверждения были, конечно, лишены какого-либо негативного оттенка, они, в сущности, подтверждали мысль о совершенной Петром крутой ломке хода исторического развития России.
Вместе с тем, взявшись отвечать критикам царя-реформатора, Погодин пошел заметно дальше Полевого в обосновании необходимости исторического подхода к преобразованиям первой четверти XVIII в. «Может ли планета перескочить из одной сферы в другую? Может ли Россия оторваться от Европы?», - задавался вопросами Михаил Петрович, уже в 1841 г. постулируя этой риторической формулой общую мысль об органичности реформ Петра для русской истории, которая и до него не была оторвана от европейской45. Ростки нововведений начала XVIII в., точнее «их «слабые начатки», Погодин находил в истории допетровской России. Особо он выделял два главных и взаимосвязанных направления деятельности предшественников царя-реформатора. С одной стороны, историк подчеркивал, что начало преобразованию войска «положено было гораздо прежде [Петра], чуть ли не со времен Бориса Годунова...». С другой стороны, как писал Погодин, и сама «мысль о покорении Лифляндии», то есть о выходе к Балтийскому морю, досталась Петру «по наследству от его предков»46.
Вопрос о том, «в каком отношении» были петровские «учреждения к прежним», оставался, с точки зрения Погодина, ключевым для понимания эпохи Петра ив 1841 г. Но в статье «Петр Великий» Погодин даже несколько перегибал палку в обратном направлении, склоняясь к тому, что многие нововведения Петра «суть не что иное, как древние постановления, имеющие глубокий корень в русской почве, только в новых формах, с новыми именами». В общем же получалось, что «Петр Первый был во многих случаях только великим исполнителем, довершителем, который в своей душе, в своем уме, нашел запросы, содержавшиеся в его народе и естественных отношениях его государства к прочим, - нашел, взалкал и решился удовлетворить их, разумеется, по личному своему усмотрению». Такой подход к изучению Петра и его эпохи возвращал, по мысли, Погодина, «подобающую честь и нашей древней истории». Выяснялось, что если фигура царя-преобразователя и «застит нам древнюю историю», то лишь вследствие «легкомысленного и опрометчивого невежества», «близорукости» тех, кто не видит «из-за Петра Первого» ее подлинного значения, «полагая, в слепоте своей, что первое государство мира... родилось в одночасье, что Петр действовал случайно, что колосс может держаться на песке или воздухе, что сумма может быть без слагаемых»47.
Еще более определенно мысль о преемственности политики Петра по отношению к тому, что уже делалось до него, Погодин сформулировал в 1844 г. на страницах «Москвитянина». «...Все почти преобразования Петра 1-го, - писал историк - были уже начаты, и все намерения уже зародились, с самого вступления на престол фамилии Романовых. Время от
1613 до 1689 года было прологом к драме Петровой, точно как время от Калиты до кончины Темного было прологом царствования Ивана III»48.
В приведенных рассуждениях Погодина проявляются его общемировоззренческие черты, привязанность к русской старине и убежденность в самобытности исторического развития России, как и подчеркнутые династические симпатии, которые демонстрировал и Полевой. Вместе с тем у Погодина, как и у его главного соперника на поприще изучения «дел Петровых», можно усмотреть элементы того двойственного подхода к петровским преобразованиям - и революция и эволюция, который трудно объяснить с точки зрения логики и здравого смысла. В этом отношении весьма характерно, что в 1846 г. Михаил Петрович поместил под одной обложкой и без всяких комментариев в первом томе «Историкокритических отрывков» и статью «Петр Великий» (1841 г.) с характеристикой Петра как «довершителя», и «Взгляд на русскую историю» (1832 г.) с уподоблением дела Петра западной Реформации, и «Очерк русской истории» (1832 г.) с тезисом об обширнейшей революции, совершенной Петром Великим.
Таким образом, несмотря на определенные сдвиги в сторону рационалистического осмысления Петра и его эпохи, М.П. Погодину, как и H.A. Полевому, было в значительной степени присуще мифологическое видение этой исторической фигуры, в рамках которого вполне допустимы несовместимые суждения и оценки.
ПРИМЕЧАНИЯ
' Устрялов Н.Г. Историки Петра Великого// Устрялов Н.Г. История царствования Петра Великого. СПб., 1858. Т. 1. С. XXX-LI.
2 См.: Межов В.И. Юбилей Петра Великого Библиографический указатель. СПб, 1881
3 Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения В 18 кн Кн. IX. Т. 17 -18. М., 1993. С. 526-527; Бестужев-Рюмин К Н. Причины различных взглядов на Петра Великого в русской науке и русском обществе // ЖМНП. 1872. № 6. (Ч. 161) С. 149-156; Шмурло Е.Ф. Петр Великий в русской литературе (Опыт историко-библиографического обзора). СПб., 1889. Его же. Петр Великий в оценке современников и потомства Выпуск I (XV11I век). СПб., 1912; Кизеветтер А.А Реформа Петра Великого в сознании русского общества// Русское богатство. 1896. № 10. С. 20 46; Ключевский В О. Курс русской истории. Лекция LXVHI; Платонов С.Ф. Взгляды науки и русского общества на Петра Великого // Лекции по русской истории. М., 1993. С. 446-456; Сыромятников Б.И. «Регулярное» государство Петра Первого и его идеология. М.-Л., 1943. Ч. 1. Гл. I Проблема государства Петра I (Историографический очерк). С. 5-82; Баггер X. Реформы Петра Великого. Обзор исследований / Пер. с датского. М., 1985; Поляков Л. В. Кара-Мурза А. А. Реформатор. Русские о Петре 1: Опыт аналитической антологии. Иваново, 1994; Петр Великий: pro et contra. Личность и деяния Петра I в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология. СПб., 2003.
4 См.: Кизеветтер А.А. Реформа Петра Великого в сознании русского общества (1896 г.) // Петр Великий: pro et contra. СПб., 2003.С. 659-666.
5 Барсуков Н. Жизнь и труды М П Погодина. СПб., 1890. Кн. 3. С. 252, 310.
6 Погодин М. Исторические примечания//Петр I. Трагедия в пяти действиях в стихах. 1831. М., 1873. С. 136.
7 Барсуков Н. Указ. соч. С. 340 - 341.
8 Там же. Кн. 4. СПб., 1891. С. 13.
5 В николаевскую эпоху над историей Петра плодотворно работал и Н.Г. Устрялов, единственный из историков того времени допущенный уже в конце 1842 г. «ко всем архивам империи» (Устрялов Н.Г История царствования Петра Великого. Т. 1. СПб., 1858. С. LXXVII1). Но его труд был опубликован в другой исторический период и заслуживает отдельного рассмотрения. То же следует сказать и о позднейших работах М П. Погодина, посвященных петровскому времени.
10 Полевой НА. История Петра Великого: В 4 ч. СПб., 1843.
11 Полевой Н. Обозрение русской гстории до единодержавия Петра Великого. СПБ., 1846. С 111.
12 Там же. С. V-VI. См также. Шикло А.Е. Исторические взгляды Н А. Полевого. М., 1981.
13 Полевой Н. Обозрение русской ютории до единодержавия Петра Великого. С Vil- VIII.
14 Там же. С. XII, XV.
15 Полевой НА. История Петра Великого. В 4 ч. / 2-е изд. М., 1899. С. 430-443.
16 Там же. С. 430.
17 Полевой Н А. История Петра Великого: В 4 ч. СПб., 1843. Ч. 1. С. 362.
18 Полевой Н А. История ПетраВеликого / 2-е изд. М., 1899. С. 430.
19 Там же. С. 431, 440, 441.
20 Там же. С. 438.
21 Полевой Н А. История ПетраВеликого. СПб., 1843. Ч. 1. С. 141
22 Там же. С. 142.
25 Полевой Н А. История Петра Великого / 2-е изд. М., 1899. С. 438-439.
24 Там же. С. 439.
25 Полевой Н. Обозрение русской гстории до единодержавия Петра Великого. C. IX.
26 Полевой Н А. История Петра Великого. СПб., 1843. Ч. 1. С. 143-144.
27 Там же. С. 144.
28 Там же. С. 231.
29 Там же. С. 308.
30 Полевой Н А. История Петра Великого / 2-е изд. М., 1899. С. 436-437.
31 Полевой НА. История Петра Великого. СПб., 1843. Ч. 2. С. 5.
32 Полевой Н А. История Петра Великого / 2-е изд. М., 1899. С. 437.
33 Полевой H.A. История Петра Великого. СПб., 1843. Ч. 2. С. 4-5.
34 Полевой H.A. История Петра Великого / 2-е изд. М., 1899 С. 441,442.
35 Барсуков Н. Указ. соч. 1888. Кн.1. С. 88,138,139, 211,297; Кн. 2. С. 293, 315, 316.
36 Петров Ф.А. М П. Погодин и создание кафедры российской истории в Московском университете. М., 1995. С. 53-55.
37 Барсуков Н. Указ. соч. Кн. 3. 1890. С. 287-294; Павленко Н.И. Михаил Погодин. М., 2003. С. 131-134.
38 Погодин М П. Петр Великий (1841 г.) // Погодин М. Историко-критические отрывки. М., 1846 [Т. 1].
С.333-363.
39 Барсуков Н. Указ. соч. 1892. Кн. 6. С.5-6, 22.
40 Погодин М.П. Петр Великий. С. 335, 336.
41 Первоначально Погодин писал статью как ответ славянофилам, не отдававшим «справедливости великому деятелю русской истории», но по просьбе С.С. Уварова статья вышла без явной «декларации литературной» (Барсуков Н. Указ. соч. Кн. 6. С.5 - 6).
42 Погодин М П. Петр Великий. С. 343.
43 Погодин М. Взгляд на русскую историю (1832 г.) // Погодин М. Историко-критические отрывки. (Т. 1]. С. 7.
44 Погодин М. Очерк русской истории (1832 г.) // Погодин М. Историко-критические отрывки. С. 32.
45 Погодин М.П. Петр Великий. С. 344.
46 Там же. С. 346-348.
47 Там же. С. 354-356.
48 Барсуков Н. Указ. соч. 1893. Кн. 7. С. 210.
PETER THE GREAT IN THE WORKS BY HISTORIANS OF NICKOLAYI TIME
(N. Polevoy and M. Pogodin)
E.A. SOLOVIEV
Department of History Peoples Friendship University of Russia 6 Mik.hlukho-Mak.lay Str., Moscow, 117198 Russia
The article reviews some general concepts of Peter The Great reforms represented in the works by historians ofNicko-lay I reign.
