CC BY
8ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА В ИСТОРИИ XX ВЕКА:
СЛОВО О ГЛАВНОМ РЕДАКТОРЕ ЖУРНАЛА «ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ» АКАДЕМИКЕ РАН ВЛАДИМИРЕ АЛЕКСЕЕВИЧЕ ВИНОГРАДОВЕ И ЕГО ВОСПОМИНАНИЯ О ВОЙНЕ
Годы, прошедшие после победы над фашизмом, побуждают нас не только отдать дань памяти всем погибшим, не только почтить ветеранов, но и вновь обратиться к изучению событий предыстории и истории войны, ее хода, результатов и последствий.
Великая Отечественная война - ярчайший фрагмент российской истории. События 1941-1945 гг. ввергли нашу державу в пучину величайших испытаний, жесточайших бедствий и лишений, поставили ее на грань жизни и смерти. Однако самоотверженность, несгибаемая воля, удивительная храбрость и отвага народа не позволили совершиться непоправимому. Страшная катастрофа, нависшая над Россией, ценой неимоверных усилий и колоссальных жертв была предотвращена, и все горести военного времени сменились восторгами Великой Победы.
Взгляды современных историков на весь комплекс проблем, порожденных этой войной, продолжают эволюционировать и в связи с появлением новых документов и той острой историографической и политической дискуссией, которая развернулась в последние годы. Тема стала предметом чрезвычайно активного и оживленного обмена мнениями. Она остается полем острых, не только научных, но и политических баталий и по-прежнему рассматривается исходя из характерных для сегодняшнего общества социокультурных и геополитических вызовов. Недавние результаты голосования от 21 ноября 2014 г.
в Генеральной ассамблее ООН по резолюции о борьбе с героизацией нацизма, предложенной Россией, ярко демонстрируют полюса разброса мнений. Посмотрите на карту итогов голосования: против выступали Канада, Украина, США; воздержались 55 стран, прежде всего входящих в так называемую Единую Европу. Показательно, что в 2009 г., накануне 65-летия Победы, итоги голосования были примерно такими же. Так что сегодняшние события в мире и экономические санкции против России без всяких иллюзий следует рассматривать в русле уже определившихся в начале XXI в. геополитических вызовов. Наступление на Россию продолжается. Героизация фашизма - идеологии, которая возводит на щит имена преступников и убийц, осужденных Нюрнбергским трибуналом, яркое свидетельство изменяющихся геополитических устремлений мира. Идет острая политическая борьба за общественное сознание населения планеты, за пересмотр итогов Второй мировой войны, за новое мировое устройство.
Даже неоспоримый, казалось бы, факт вклада Советского Союза в победу над фашизмом подвергается ныне сомнению. В связи с этим современную Россию обвиняют во всех смертных грехах - действительных и мнимых. Герои и антигерои выстраиваются в один ряд, как участники войны. На щит поднимаются бывшие эсэсовцы и лица, сотрудничавшие с немцами, а Красную армию называют оккупационной. Известные всем сталинские репрессии и противоправные действия, осужденные современной Россией, вменяются россиянам в вину. В целях создания нового миропорядка критикуется Ялтинская система, созданная совместными решениями стран антифашистской коалиции - США, Англии, Советского Союза и Франции, и она объявляется многими современными деятелями и историками деянием России.
Процессы искажения пространства духовности заставляют задуматься. Мо-
лодежь, лишенная объективных исторических материалов, к сожалению, верит фальсификаторам истории, создающим лживый политический имидж военным преступникам. Все эти отдельные факты, складываясь в общую картину, формируют у подрастающего поколения впечатление, что нацизм не есть абсолютное зло по своей сущности, а хоть и не очень принимаемый в мире, но вполне допустимый на стадии формирования национального государства режим.
Оценивая современную историографию по истории Великой Отечественной войны, следует сказать, что ныне отечественные историки серьезно продвинулись в анализе состояния общества в Советском Союзе и других странах, в раскрытии международных и внутриполитических аспектов предыстории, хода и итогов войны.
Многолетняя дистанция со времени окончания Второй мировой и Великой Отечественной войн позволяет сегодня подойти к анализу их истории в контексте основных исторических тенденций XX столетия, в глобальной исторической ретроспективе, видя во многих конкретных событиях проявление более общих исторических тенденций.
Вторая мировая война была многоплановым историческим явлением, которое может быть раскрыто только на основе взаимодействия различных, часто весьма противоречивых факторов и событий. Она вызревала и произошла на фоне главных тенденций, противоречий и конфликтов XX в. - столкновения тоталитаризма и демократии, национализма и интернационализма, социализма и капитализма, программы агрессии, захватов и идей пацифизма и ненасилия.
Обращаясь к истории Второй мировой и Великой Отечественной войн, можно с полным основанием говорить о подвиге народов нашей страны, об огромной роли советско-германского фронта в достижении победы, о самоотверженности со-
ветских людей, их готовности выдержать любые испытания во имя победы над агрессором.
Можно назвать много острых тем, над которыми работают исследователи. Каждое новое поколение внесло свой вклад в изучение истории Великой Отечественной войны, актуализировало свои темы, исследовало интересные для современников сюжеты, но все были едины в признании ее важнейшим событием ХХ столетия. Подавляющее большинство исследователей разделяют мнение, что победа над фашизмом была достигнута ценой неимоверных усилий советского народа.
Тема Великой Отечественной войны неисчерпаема. Героизм солдат Красной армии стал духовным достоянием народов России, гордостью русского духа и определяет наши надежды на будущее российской цивилизации.
Редакция журнала «Экономическая история» в год 70-летия Великой Победы с особой гордостью публикует материалы о нашем главном редакторе, человеке который сделал все возможное, чтобы разгромить фашизм и приблизить эту победу.
Виноградов В. А. Мой XX век : воспоминания / В. А. Виноградов. — 3-е изд., испр. и доп. — М. : Наука, 2011. - 454 с. - ISBN 978-5-02-037613-7 (в пер.)
Позже в книге «Мой XXвек: воспоминания» Великой Отечественной войны он уделил немало страниц.
Академик Владимир Алексеевич Виноградов всю свою жизнь посвятил служению науке. Участник Великой Отечественной войны, он после окончания Московского государственного института международных отношений в августе 1948 г. приступил к работе в Академии наук СССР, без малого четверть века проработал в разных должностях в аппарате Президиума АН СССР под руководством выдающихся президентов: академиков С. И. Вавилова, А. Н. Несмеянова и М. В. Келдыша, оказавших большое влияние на его становление как личности. В. А. Виноградов известен не только как талантливый организатор науки, но и как крупный ученый, внесший большой вклад в развитие отечественной экономической мысли. Его научные исследования посвящены проблемам экономической истории, прежде всего вопросам собственности. С 1972 по 1998 г. В. А. Виноградов возглавлял Институт научной информации по общественным наукам (ИНИОН РАН). Под его руководством институт стал одним из ведущих научно-информационных центров не только национального, но и международного значения.
На жизненном пути В. А. Виноградову посчастливилось встречаться со многими интересными людьми. При его непосредственном участии происходило укрепление международного авторитета Академии наук СССР. Судьбоносные моменты отечественной истории, отраженные в его воспоминаниях сквозь призму личностного восприятия автора, вызывают большой интерес.
...«Я родился в Казани 2 июля 1921 г. В тот самый год, который в народе окрестили «голодным». В этом городе прошли мои детские и юношеские годы. Память хранит много воспоминаний. В них есть все: радости и горечи, успехи и неудачи, первая любовь и первые разочарования.
Начав учиться в Казанском авиационном институте, я собирался стать инженером-моторостроителем. Однако эти планы оказались нарушенными в первые же дни учебы. Сессия Верховного Совета СССР, которая проходила в начале сентября 1939 г., приняла решение о призыве на службу в Красную Армию выпускников средних школ, которым уже исполнилось 18 лет. И хотя мы в тот период были уже студентами, а не выпускниками, тем не менее, Указ был распространен на прием в вузы 1939 г. Постепенно студенческие ряды редели, и в числе других я был призван на действительную военную службу в Красную Армию зимой 1940 г.
В команде, отправлявшейся из Казани в воинскую часть, вместе со мной оказались и мои друзья - Владимир Бусоргин и Сергей Платонов. Нам было известно только, что служить будем на Украине. Провожали нас родители и любимые девушки. Марианна досрочно сдав на пятерки свою первую сессию в Московском энергетическом институте, приехала в Казань, чтобы проводить меня на военную службу. Здесь я при всех ее крепко поцеловал. Призывников разместили в товарных вагонах с двухъярусными нарами. Ехали медленно. Кормили в привокзальных военных столовых. На восьмые сутки вечером прибыли в Киев. После хорошего ужина легли спать с уверенностью, что через сутки будем на месте в городе Гайси-не, нам об этом уже сообщили. Однако утром нас ждал сюрприз: отодвинув дверь вагона, мы увидели, что все железнодорожные пути занесены снегом. Крупные хлопья снега продолжали падать. Снег доходил до колен. Железнодорожники разводили руками - такого снегопада они не помнили. От них же узнали, что в первую очередь будут пропускать воинские эшелоны (шла война с Финляндией), затем откопают пассажирские поезда и только после этого займутся нашим составом. Стало ясно, что простоим в Киеве не менее суток, а то и более. После завтрака решили пойти в город. Здесь картина была та же - все было засыпано снегом. Городской транспорт не действовал. Тротуары представляли собой глубокие траншеи. Прохожих, шедших по противоположной стороне улицы едва было видно.
В. А. Виноградов, г. Львов, март 1941 г.
В. А. Виноградов с родителями.
г. Казань, август 1928 г.
В городе наша троица провела весь день. Гуляли, заходили в кафе, посетили кинотеатр, с любопытством рассматривали красиво одетых женщин. Многие из них носили разноцветные кокошники. Все для нас здесь было необычным.
На следующий день ситуация на железнодорожной станции не изменилась. Наш эшелон все еще был занесен снегом. Снова пошли в Киев. Эти два дня явились приятной передышкой после восьми дней тряски в товарном вагоне. Выехали из Киева поздно вечером и на следующий день прибыли в Гайсин. Здесь формировался полк из числа новобранцев. Я попал в роту ПВО - противовоздушной обороны. На вооружении в роте были счетверенные пулеметные тум-бочные установки на автомашинах. В этой роте я прослужил до ноября 1940 г.
Служба в Красной Армии совпала с началом Второй мировой войны и советско-финской войной. Это наложило свой отпечаток на боевую подготовку. Условия были суровыми. В казармах разрешалось проводить только политзанятия и после ужина чистить оружие. Все остальное время мы находились в поле. Материальную часть винтовки и пулемета «Максим» изучали на плащ-палатках, расстеленных на снегу. Здесь учились разбирать и собирать оружие. Ползали по заснеженному полю, зарывались в снег. Иногда задача усложнялась: перебегать и ползать приходилось с телом пулемета на спине. В этом случае, несмотря на мороз, по лицу струился пот. Практиковались многокилометровые броски. Было трудно, но я не помню, чтобы кто-то из красноармейцев нашей роты простудился и заболел. После отбоя засыпали мгновенно, спали «как убитые». Довольно часто проводились учебные тревоги. В этом случае в мою обязанность входило, взяв винтовку, бежать на квартиру командира роты и доложить о тревоге. Стремился опередить вестовых других командиров, но не всегда это удавалось.
Хорошая физическая закалка, полученная в Казани в спортивном обществе «Буревестник», помогала мне легко преодолевать все тяготы военной службы.
В свободное время наша троица собиралась, обсуждали домашние новости, черпаемые из писем, каждое из которых доставляло большую радость. С особым нетерпением каждый раз ждал письма от моей Марианны. Изредка получали из дома посылки с вкусными домашними изготовлениями.
В целом служба шла однообразно, все дни были близнецами. Клуба в полку не было. В город увольнительных не давали. Но скоро наше спокойное существование окончилось. В середине июня 1940 г. полк подняли по тревоге, и мы двинулись из Гайсина к границе с Румынией. На границе находились около недели. Были замаскированы, готовились к переходу границы и освобождению Бессарабии, которая ранее входила в состав Российской империи была захвачена Румынией после Первой мировой войны. Граница проходила по реке Днестр, широкой и очень быстрой. Противоположный берег Днестра был высоким, правда, сначала шла довольно широкая отмель, а потом начиналась возвышенность. Предполагалось, что на ней находятся румынские укрепления. Поэтому наступающие войска могли оказаться под прицельным обстрелом румын. Позиции у них были явно выгодными. Для форсирования Днестра требовалось навести понтонные мосты. Других средств для переправы (катеров, лодок или плотов) не было.
В день, когда стало известно, что Румыния отдает Бессарабию без боя (это произошло 28 июня), я, еще не зная об этом, решил сходить в полевую парикмахерскую, постричься и побриться. Сделать это мне не удалось. Очередь почти подошла, и в это время я увидел бегущих к парикмахерской лейтенантов, старших лейтенантов, капитанов. Я был страшно удивлен: что такое? Оказалось, что в 14.00 по радио сообщили новость: Бессарабию Румыния отдает без боя. Командный состав решил привести себя в соответствующий вид. Меня, естественно, оттеснили.
Вскоре начали наводить понтонный мост. Делали это очень долго, с большим трудом. Опыта у саперов не было, и я представил себе, какая могла сложиться ситуация, если бы им пришлось наводить переправу под артиллерийским и пулеметным огнем с другой стороны. Красноармейцы высыпали на берег и, поскольку ничто этому не препятствовало, решили искупаться в Днестре. Течение было очень сильным, и выбираться из воды приходилось с трудом. Чуть-чуть зазеваешься, и относит на пятьдесят, на сто метров. Стоять по грудь в воде было невозможно. К вечеру понтонный мост был наведен, и мы постепенно переехали, перешли на другую сторону Днестра.
Когда поднялись в гору, то увидели, что никаких укреплений -дотов и дзотов - там не было, по краю обрыва были выкопаны только мелкие индивидуальные ячейки для солдат. Оборонять границу румыны, по-видимому, не собирались. Продвижение в глубь территории Бессарабии проходило довольно медленно: полк был пехотный, автомобили были только в роте ПВО. Все роты шли в пешем строю. В роте ПВО было четыре боевых расчета. Попеременно два находились на автомашинах, два других шли вместе с другими подразделениями. В основном передвигались вечером и ночью, днем идти было очень тяжело: температура превышала тридцать градусов. Дня через три мы вышли к Пруту, где и расположились палаточным лагерем.
Во всех населенных пунктах, через которые проходил полк, нас встречали хлебом и солью, с ведрами вина, кричали: «Двадцать лет вас ждали!» В заданном направлении полк двигался первым, впереди наших частей не было, а следовательно, такое отношение к нам со стороны населения не было специально подготовленным.
Трудности и известное напряжение начались несколько позднее. Питания, которое было организовано не лучшим образом, не хватало, и мы стали покупать хлеб, яйца, молоко, другие продукты у местного населения. Встал вопрос, как расплачиваться? И вот тут возникли сложности. Среди бойцов были узбеки, таджики, представители других национальностей Средней Азии. У них оказалось много денег, причем в крупных купюрах. За буханку хлеба, за которую следовало платить по существующим ценам рубль или два рубля, они готовы были отдать и тридцать, и пятьдесят рублей. Среди населения началась паника: что же такое советские рубли? Я помню, как по территории нашей части бегал плачущий крестьянин, который продал свинью за десять рублей и пытался найти старшину, который ее купил. Последовал целый ряд приказов, которые преследовали цель прекратить беспорядочные расчеты с населением. Было установлено, что один рубль соответствует шестидесяти леям. Но этот курс, с моей точки зрения, был неправильным. Например, десяток яиц стоил в Бессарабии 10-12 лей. В Советском Союзе яйца стоили много дороже.
После возвращения на Украину полк разместили в маленьком городке Бусске. Это было небольшое местечко, где раньше войска не стояли, казарм не было, полк расположился на очень большой поляне. Был конец августа, погода стояла теплая. Спали в палатках на двоих, сделанных из индивидуальных плащ-палаток, прямо на земле, завернувшись в шинели. Затем привезли большие армейские палатки, и там уже спали по 15-20 человек на нарах, оборудованных из материалов, которые удалось достать.
На этой поляне, естественно, не было колодцев, и за питьевой водой приходилось ходить за километр в город, расположенный на возвышенности. Желающих совершать такую прогулку не было, и старшина посылал красноармейцев за водой в приказном порядке. Однажды ко мне заглянул Володя Бусоргин и рассказал, что колодец, из которого мы брали воду, находится вблизи пивной, а пиво в ней отменное. Получив такую ценную информацию, я вызвался добровольно сходить за водой, сказал, что хочу размяться. Две кружки пива доставили мне большое удовольствие. Так я проделывал еще два-три раза, но затем по запаху пива секрет был раскрыт. От желающих принести воду не стало отбоя. Старшина делал вид, что ничего не замечает.
Так мы жили до середины ноября. Стало уже холодно. На речке, которая протекала рядом с поляной, появился лед. Когда поднимались утром, а армия жила по московскому времени, было еще темно, на небе мерцали звезды, бежали к речке, разбивали лед, умывались,
потом начиналась пробежка, зарядка, после чего завтракали. Наконец, всех разместили в городе. Наша рота получила две большие комнаты. В одной находились двухэтажные нары, на которых мы спали, а в другой проходили политзанятия, хранилось оружие. Она же служила и столовой. Военной подготовкой занимались на открытом воздухе.
В конце ноября в полк поступил приказ о выделении пятидесяти бойцов второго года службы для откомандирования во вновь формирующуюся бригаду. У меня были плохие отношения с заместителем командира роты по политической части младшим политруком Бочаровым. Он был слабо подготовлен: плохо знал историю, не ориентировался в текущих политических событиях. Не знаю, как ему удалось закончить училище. Я часто задавал политруку вопросы и поправлял ошибки, что вызывало у него раздражение. Командир роты ко мне относился очень хорошо, и когда я узнал, что отбирают бойцов для отправки в новую часть, обратился к нему с просьбой откомандировать меня. Сказал, что замполит жизни мне не дает, придирается и по поводу, и без повода, и не только на политзанятиях, но и во время боевой подготовки. Командир роты младший лейтенант Мороз отнесся к моей просьбе с пониманием - он тоже не любил своего зама по политчасти - и дал согласие на мое откомандирование.
Так я оказался во Львове в моторизованной пулеметной бригаде повышенной огневой мощности. Попал в 1-й пулеметный батальон. В роте, в которой продолжил службу, на меня обратил внимание политрук роты Трифачев, прибывший с Дальнего Востока. Он стал поручать мне делать политинформации о текущих событиях в стране, а затем и заменять его на политзанятиях, что его вполне устраивало. Вскоре приказом командира бригады мне было присвоено звание заместителя политрука. Это четыре треугольничка в петлицах и вышитые золотыми нитями звезды на рукавах. Этими звездами я очень гордился, поскольку у всего политсостава Красной Армии они были одинаковые, независимо от воинского звания.
Когда формирование батальона закончилось, встал вопрос об избрании секретаря комсомольской организации. Батальон считался самостоятельной воинской частью. Бригада состояла из батальонов, а не из полков. Должность ответственного секретаря комсомольского бюро (так она называлась) была штатной. Сначала намеревались подобрать секретаря состава средних командиров, но в конечном счете внимание было остановлено на мне. Со мной познакомился начальник политотдела бригады старший батальонный комиссар
В. А. Виноградов,
г. Гайсин, февраль, 1940 г.
Мартыненко, я был избран на эту комсомольскую должность. В результате моя армейская жизнь резко изменилась: мне выдали командирское обмундирование, была установлена заработная плата в размере 182 руб. 50 коп., что было совсем не мало - питался я по-прежнему в батальонной столовой. Вскоре получил постоянный пропуск в город. Львов произвел на меня большое впечатление - это был по-настоящему современный и красивый город. После службы в Гайсине и Бусске, во Львове многое и привлекало, и удивляло: архитектура зданий, два широких проспекта, оперный театр, богатые витрины магазинов, множество небольших частных кафе. Побывал я и в известном Стрийском парке, который даже в зимнее время был очень хорош.
В городе обстановка была неспокойной, существовали тайные националистические организации, были нападения на командиров Красной Армии. В связи с этим нам рекомендовали гулять по Львову только в дневное время и обязательно вдвоем или втроем, с девушками не знакомиться, в рестораны не ходить. Командир батареи противотанковых пушек нашего батальона нарушил одно из этих правил и попал в больницу.
Я дружил со старшиной сверхсрочной службы Николаем Радо-ставиным, с ним и ходили в город. Иногда позволяли себе выпить по кружке пива, а чаще заходили в кафе. Здесь угощали ароматным кофе и шоколадом (раньше его никогда не пробовал) с очень вкусными пирожными собственного изготовления. Обслуживали красивые девушки в накрахмаленных белых передниках и кружевных чепцах. Все это скрашивало службу, и мне казалось, что так и будет продолжаться до демобилизации в конце 1941 г. Я даже начал подумывать, какие подарки куплю матери, отцу и моей Марьянке. Однако в действительности все сложилось совсем по-другому.
В конце марта 1941 г. бригада была перебазирована из Львова в Ровно. Уезжать из этого красивого города было жаль, но служба есть служба - приказы не обсуждают. В Ровно на базе бригады сформировали дивизию. Наш батальон, получивший большое пополнение бойцами, прибывшими в основном из Сибири, преобразовали в полк.
Я был избран ответственным секретарем комсомольского бюро полка. Эта должность была довольно заметной: партийная организация полка состояла из 15 человек, комсомольцев же в полку было во много раз больше. Все политические мероприятия проводились с активным участием комсомольцев, а следовательно, и моим.
Полк был размещен в настоящих казармах. Там раньше стояли польские воинские части. Формирование полка закончилось к концу апреля. Все роты и артиллерийские батареи были укомплектованы красноармейцами, но еще не хватало командного состава. Большинство командиров рот и комвзводов были членами ВЛКСМ - прошло всего 3-4 года после окончания ими военных училищ.
На территории полка имелась хорошо оборудованная санчасть, но возглавлял ее временно не военврач, а санинструктор, имевший высшее медицинское образование. Звали его Сергеем (фамилию не помню). Он был на четыре года старше меня, но это не помешало нам подружиться. Вместе с Сергеем иногда ходил перед обедом в столовую снимать пробу, что входило в его обязанности. Может быть, это смешно, но когда мы приходили, то повар доставал большой черпак борща или другого первого блюда и ложкой выбирал все самое вкусное из него в наши тарелки. Вспомнил это просто как один из эпизодов моей армейской жизни.
В полку шла интенсивная военная подготовка, осваивалась поступавшая военная техника, обкатывались новенькие грузовые автомобили, на полигоне проводились артиллерийские стрельбы. Я, как правило, участвовал в полевых занятиях, проводил заседания комсомольских бюро батальонов, комсомольские собрания и активы, другие мероприятия.
Как-то в середине мая я вечером прогуливался по территории полка с Сергеем. Разговор шел о напряженной обстановке на границе, о провокационном поведении немцев. Неожиданно Сергей переменил тему и спросил, известно ли мне содержание завещания В. И. Ленина? Я был очень удивлен этим вопросом и ответил отрицательно. Тогда он довольно подробно стал рассказывать о взаимоотношениях Сталина и Ленина в период болезни последнего. Понизив голос, сказал, что Ленин был против переизбрания Сталина генеральным секретарем на предстоящем съезде партии и написал в своем завещании, что следует заменить его на посту генсека более лояльным человеком. Осознав, что разговор принимает политически опасный характер, я прервал Сергея и сказал, что такого вообще не могло быть и пересказывать чьи-то вымыслы недопустимо. Расстались мы довольно холодно.
Время приближалось к «отбою», но я решил не возвращаться в казарму и еще раз «прокрутить» в голове весь разговор, придти к какому-то решению. Как политработник я должен был рассказать об этом разговоре представителю Особого отдела в нашем полку (звали мы его «особняком»). Но каковы будут последствия - ответить себе на этот вопрос сразу не мог. Все зависело от того, был ли рассказ Сергея случайным или преднамеренным («заказным»). В первом случае мой доклад будет чреват для него печальными последствиями, а во втором - если меня действительно проверяют, то почему и чем это вызвано? Перебрал в голове все события, встречи, разговоры, мои выступления за последний месяц. Старался ничего не упустить и пришел к выводу, что для специальной проверки нет оснований.
В пользу такого вывода был и еще один аргумент - прошло всего недели две после утверждения меня членом Военного трибунала 22-го механизированного корпуса, в который входила наша дивизия. Член военного трибунала - это в гражданских условиях
судебный заседатель. Почему выбор пал на меня, не знаю, но процедура оформления была более чем серьезной: беседы в политотделе и особом отделе дивизии, встреча с заместителем командира дивизии по политической части, составление развернутой характеристики. Назначение было утверждено Главным политическим управлением Киевского особого военного округа (КОВО). Многие меня поздравляли. Уже дважды участвовал в заседании трибунала. Взвесив все, решил, что о рассказе Сергея никому не буду докладывать, но счел необходимым его предупредить о возможных последствиях такого разговора. Я отдавал себе отчет, что возлагаю на себя большую ответственность, но иначе поступить не мог. На следующее утро, уже в порядке перестраховки, решил «случайно» встретиться в штабе с «особняком» нашего полка. Обменялись приветствиями, несколько минут поговорили, он задал мне какие-то малозначительные вопросы, и мы спокойно разошлись. Ничего тревожного для меня в его поведении не заметил. Это еще раз укрепило меня в правильности принятого решения. Война напрочь вычеркнула из памяти этот эпизод, и вспомнил о нем через 62 года чисто случайно, рассказал друзьям, и они рекомендовали обязательно включить его во второе издание моих «Воспоминаний».
В начале июня в Ровно на улицах неожиданно появились генералы с двумя, тремя и четырьмя звездами в петлицах, представлявшие различные рода войск (пехотинцы, танкисты, артиллеристы, летчики). Это нас озадачило, но быстро выяснилось, что на территории дивизии в клубе проходит секретное совещание. Охрана была поручена нашему полку. Поздно вечером на карауле стоял старшина - секретарь комсомольской организации полковой школы. На следующий день он мне рассказал, что вышедший из клуба генерал-лейтенант, заметив, что он замерз, похлопал его по плечу и произнес: «Потерпи, старшина, скоро будет жарко». Фраза прозвучала многозначительно. Мы со старшиной истолковали ее однозначно: на штабном совещании речь шла о предстоявшей вскоре войне.
Примерно дней за десять до начала войны в полках дивизии по утрам начались тревоги. В пять-шесть часов утра мы выезжали, делали бросок на машинах в сторону границы, а затем возвращались обратно в казармы, завтракали и приступали к обычным полевым занятиям. Некоторые части 5-й армии, в которую входил 22-й корпус, были расположены около самой границы. Оттуда поступали сведения о ситуации на другом берегу Западного Буга - пограничной реки в районе г. Владимира-Волынского. Сведения эти были тревожными, сообщалось, что там сосредоточиваются немецкие войска, ведется наблюдение за нашей территорией с использованием оптических приборов. Немецкие самолеты неоднократно вторгались в наше воздушное пространство.
Ночью через Ровно проходили воинские части, летели самолеты в сторону границы. Как потом выяснилось, они располагались на
приграничных аэродромах и просто больших полянах. Все это, естественно, подсказывало, что ситуация сложная, что в самое ближайшее время могут начаться военные действия. За неделю до 22 июня появилось известное сообщение ТАСС, в котором опровергалось, что немцы собираются на нас напасть. Но мы восприняли это опровержение как подтверждение того, что война приближается и до нее буквально остались считанные дни. Я решил сфотографироваться. Отослал родителям и Марианне мои последние предвоенные фотографии.
За три дня до 22 июня пришел приказ на ночь завешивать окна одеялами и спать в обмундировании. Разрешалось снимать сапоги и ремень. Личному составу выдали боеприпасы, противогазы и известные всем медальоны. Командный состав перевели на казарменное положение. Вечером 21 июня командир полка подполковник Макертичев созвал всех командиров и политработников и еще раз подчеркнул, чтобы никто не отлучался из части, с границы поступают самые тревожные сообщения, все может случиться. В 5 часов утра нас подняли по
тревоге. Выехали из части, не зная о том, что уже началась война. Личные вещи остались в казармах. Через час езды в направлении города Луцка, где был расположен штаб 5-й армии, увидели первый воздушный бой, в котором участвовало десятка полтора самолетов. Отличить наши самолеты от немецких было трудно. Несколько самолетов были сбиты и горящими свечами упали вниз. Это было первое впечатление о войне. Стало как-то жутковато. Когда мы подъехали к Луцку, через который должны были следовать, то неожиданно над нами очень низко, на высоте буквально до сотни метров, пролетели немецкие эскадрильи бомбардировщиков с черными крестами. Мы повыскакивали из машин, залегли кто в пшенице, кто в кюветах. Некоторые солдаты начали стрелять по самолетам из винтовок, но эскадрильи пролетали, не обращая на нас внимания. Они бомбили расположенные в Луцке воинские части и штаб 5-й армии. Когда мы въехали в Луцк - другой дороги не было, - город уже во многих местах горел. На большой скорости машины проезжали между пылающими домами. Картина была тяжелая, но страха я не испытывал. Когда мы благополучно пересекли Луцк и сделали остановку, вынул небольшое карманное зеркальце и посмотрел на себя: лицо было испачкано сажей, в глазах прочитал растерянность.
В. А. Виноградов, г. Ровно, июнь 1941 г.
В течение второй половины дня и 23 июня мы продолжали движение к границе, в сторону г. Владимира-Волынского. Несколько раз полк бомбили, были первые потери. Утром 24 июня встретились с немецкими полевыми войсками. 707-й полк участвовал во взятии с. Верба.
Мне удалось получить в Архиве Министерства обороны Союза ССР «Доклад об итогах боевых действий 215 МСД за период с 22 июня по 31 июля 1941 г.». В нем на первой странице сообщалось: «24 июня, действуя согласно боевого приказа, наши части после артподготовки пошли в наступление с задачей овладеть г. Владимир-Волынском и разбить противника на этом направлении. Части заняли с. Верба, нанеся значительный урон противнику». Однако на следующий день противник, открыв с выгодных для него позиций интенсивный артиллерийский и минометный огонь, пошел в контратаку.
В этих боях было все: и артиллерийская подготовка, и танковые прорывы, и минометные обстрелы. Увы, почти не было нашей авиации, и это сковывало действия войск. В первые два дня, когда приближались самолеты, мы пытались определить - свои или фашистские. Позднее при звуке подлетающих самолетов сразу же искали укрытия.
После боев в районе Владимира-Волынского части 22-го корпуса начали отступать к старой границе через Ковель и Ровно. Здесь были крупные бои, в том числе танковые, особенно под Ровно. О них много писалось в нашей прессе. Это было одно из самых больших танковых сражений начала войны, в котором участвовал и 22-й механизированный корпус. Во время этих боев командир корпуса генерал-майор С. М. Кондрусев погиб, его заменил начальник штаба генерал-майор танковых войск Владимир Степанович Тамру-чи, которого я лично знал.
У меня до войны были с ним три встречи. Первый раз на полевых занятиях, где он, проверяя, как осуществляется боевая подготовка частей, обратился ко мне и попросил рассказать о проведении политической работы среди комсомольцев. Затем был семинар для комсомольских работников по новому дисциплинарному Уставу Красной Армии, который был утвержден в это время, и я на этом семинаре в присутствии генерала Тамручи несколько раз выступал. Потом проходила партийная конференция дивизии. В ее честь мы, комсомольцы, организовали спортивные соревнования. И опять случай столкнул меня с Тамручи. Я шел со спортивных занятий и вдруг гляжу - идет большая группа командиров во главе с генералом Тамручи, рядом командир нашего полка подполковник Макертичев, а за ними другие командиры. Взял под козырек и пошел строевым шагом. Тамручи увидел меня, остановился и задал вопрос: «Ну как, комсомольский вожак, прошли соревнования?» Я ему рассказал. Он поблагодарил. Эта часть моих воспоминаний относится к предвоенным. Во время войны его не встречал.
Остановлюсь на одном эпизоде, который особенно врезался в память. Это, возможно, было одно из самых тяжелых моих военных испытаний. В местечке Олыко, когда мы отходили из Западной Украины, полк задержался и простоял всю ночь. А на рассвете, около пяти часов утра, был получен приказ двигаться дальше. Шоссе, по которому следовали части, справа упиралось в возвышенность, а слева были крутой спуск и низменность - поле, засеянное овсом. На этом шоссе полк и другие части атаковали немецкие истребители и бомбардировщики, которые начали утюжить нашу колонну. Загорелась одна машина, другая... Никаких зенитных средств защиты не было, поэтому единственное спасение - укрыться в поле, в одной из больших воронок от неприцельно сброшенных немецких бомб. Вот в такой воронке оказалось человек пять или шесть бойцов, лейтенант-танкист и я. Истребители буквально гонялись за одиночными бойцами. Из воронки мы видели даже лица немецких летчиков. Они на бреющем полете проходили над нами. Воронка нас спасала. Когда самолеты улетели, лейтенант заметил уцелевший на шоссе пикап. Он побежал к нему, ключ оказался в замке зажигания, завел и, хотя спуск с шоссе был очень крутой, сумел зигзагами съехать и посадить нас. Проехали, вероятно, километров двадцать и только потом остановились и стали раздумывать: «А где же наши части?». Вернулись назад и к вечеру разыскали своих. Когда пришел в штаб полка, там меня встретили удивленно и обрадовано: уже считали, что я погиб. Ну, что было, то было... Только на следующий день я сообразил, что все это произошло 2 июля - в день моего рождения. Мне исполнилось 20 лет.
Запомнились наши успешные контратаки под Новоград-Волынским, тяжелые бои за овладение шоссе, ведущим от этого города в Житомир и Киев. По шоссе прорвался немецкий моторизованный корпус. Две его танковые дивизии устремились к Киеву. Перед 22-м корпусом и другими частями 5-й армии была поставлена задача: овладеть большим участком шоссе, отрезать тылы противника и тем самым сорвать его продвижение. Сражение продолжалось неделю днем и ночью. Фашистское командование бросало все время свежие силы. В этих боях полк и другие части понесли большие потери, но приказ был выполнен. Непосредственная угроза Киеву на некоторое время была снята.
Запомнил один страшный случай. С политруком одной из рот мы ползли к его бойцам, окопавшимся вблизи шоссе. Он полз справа, я - слева. Нас накрыли автоматной очередью. Ему одна пуля попала в правую руку, но, видимо, была на излете и застряла прямо в кости, конец ее был виден. Вторая пуля попала в лицо, выбила верхнюю челюсть. Вот с таким тяжелым ранением я его вынес из боя. Все было... И гранатный бой был. И как раз на этом шоссе за Новоград-Волынским ходили в атаки, которые назывались штыковыми, чтобы выбить немцев. У нас было мало автоматов, а у них почти все были
Марианна Анцута -сандружинница в фронтовом эвакопункте (ФЭП-35), г. Иваново, декабрь 1941 г.
ими вооружены. Пулеметов было достаточно, но каждого солдата нельзя было обеспечить пулеметом... Не хватало минометов, особенно легких, с которыми можно было быстро перебегать и открывать огонь.
После боев под Новоград-Волынским нашу дивизию отвели на отдых. Полк получил небольшое пополнение, примерно 400 солдат. На следующий день нас бросили под город Малин, где немцы перерезали железную дорогу, соединяющую Киев с укрепленными районами Коростень и Обруч. Это были старые укрепленные районы, которые перед войной разоружили, а потом наспех стали восстанавливать; они оборонялись частями 5-й армии. Железнодорожная связь Киева с этими укрепленными районами у Малина была перерезана. Там вели непрерывные бои в течение десяти дней.
Перед частями 22-го корпуса была поставлена задача выбить немцев из Малина. С ходу удалось овладеть высокой железнодорожной насыпью и окопаться за ней примерно в ста-двухстах метрах. До города оставалось меньше километра. Но дальнейшее продвижение было задержано: немцы вели очень интенсивный обстрел наших войск. Авиации немецкой не было, но над городом висел аэростат, с которого корректировался огонь немецких артиллерии и минометов. Командные пункты располагались за насыпью, а бойцы окопались в поле. Глубокие окопы рыть было невозможно. В течение десяти дней несколько раз предпринимались атаки, но без поддержки танков штурм захлебывался. Артиллерийской поддержки было недостаточно. Однажды произошел чрезвычайный инцидент, когда наша артиллерия накрыла наступавшие части, были жертвы.
Через три дня после начала боев под Малином разведка донесла, что к городу движутся свежие немецкие части. Двум батальонам полка было приказано зайти в тыл к немцам, выйти к реке (названия я не помню) и там встретить немецкие части, взорвать мост, задержать немецкие войска как можно дольше. Переход в тыл был осуществлен спокойно, сплошной линии фронта не было. Мы вошли в большой лес. Наткнулись на немецкие телефонные провода. Их тут же перерезали. На рассвете подошли к населенному пункту, расположенному как раз у той самой реки, и от жителей узнали, что немецкие части за несколько часов до нас уже прошли к Малину. Пытались связаться по рации с командованием, но ничего не вышло. Практически хороших полевых раций не было. Это мешало устанавливать связь между частями,
осуществлять координацию во время боев. Было принято решение возвращаться. Когда двигались обратно к линии фронта, а надо было преодолеть километров десять, наша разведка донесла, что впереди находится большая поляна, на которой расположилась на отдых немецкая часть. Разведчики рассказали, что дымят кухни, немецкие солдаты спят на земле вповалку, никакого охранения нет, чувствуют себя в полной безопасности. Было принято решение атаковать. Батальоны обтекли часть поляны и из всех огневых средств - а у нас были пулеметы, минометы, автоматы, винтовки - открыли кинжальный огонь, но с таким расчетом, чтобы не перестрелять друг друга. Среди немецких солдат началась паника, некоторые отстреливались, офицеры пытались что-то организовать. Увидев коридор, по которому можно вырваться из полукольца, немцы устремились туда. И все же полегло их достаточно много.
Когда враг бежал, было принято решение отходить для соединения со своими частями. Но мы не знали, что примерно в километре находились еще поляны, где расположились на отдых другие немецкие войска. Когда началась стрельба, они были подняты по тревоге и начали нас окружать. Наши батальоны вынуждены были не просто отходить, а с боем отступать.
Запомнился один эпизод. Предстояло пересечь глубокий овраг. Перед ним два наших пулеметчика прикрывали огнем отступавшие батальоны. И вдруг пулемет замолчал: оказался перекос патрона в ленте. Я хорошо знал пулемет «Максим». Залег рядом с ними. Но все попытки устранить неполадки ничего не дали, и вместе с этими солдатами и пулеметом мы побежали, догоняя отходивших бойцов. Нужно было быстро спуститься в овраг, а у меня болела правая нога. Подвернул ее во время бомбежки, неудачно спрыгнув с машины. Поэтому подотстал, и когда оказался внизу, то увидел, что спиной ко мне стоял немецкий офицер, что-то кричавший группе немецких солдат, сгрудившейся в нескольких метрах от него. Успел заметить, что они вооружены карабинами. По-видимому, это были обозники, потому что карабины были на вооружении у тыловых частей. В правой руке у меня был наган, я выстрелил в офицера. Он упал. Несколько секунд бежал, поднимаясь из оврага. Немцы открыли залповый огонь. Пробежал между деревьями несколько метров, свистели пули, заскочил за большое дерево, достал две гранаты-лимонки и одну за другой, не глядя, с силой бросил в овраг. Раздались два взрыва, стрельба прекратилась. Какой был эффект от гранат, не знаю. Может быть, просто солдаты залегли. Успел подняться на вершину оврага и вскоре догнал наших бойцов.
Впереди оказалась речка. Стали ее переходить. Вода достигла колен, сапоги налились водой. Солдаты поднимали одну ногу за другой, выливая воду, и шли дальше. Так же поступил и я.
Но у меня правая нога была повреждена в щиколотке, опухоль еще не прошла, и через некоторое время портянка начала натирать ногу. Я понял, что если не остановлюсь, не приведу ноги в порядок,
то придется или снять сапог и идти без него, или сесть на пенек и переобуться. Что и сделал.
Пока этим занимался, мимо прошли последние бойцы. Двигались они рассредоточившись - вокруг было мелколесье, летали немецкие самолеты, искавшие нашу часть, приходилось маскироваться. Я их догнал. Вдруг гляжу - впереди какое-то замешательство. Мы вышли к большой поляне. От нее расходились три дороги. Шедшие впереди бойцы не знали, куда идти, по которой из трех. Поляна была буквально усеяна крупной земляникой, яркой, сладкой. Молодые бойцы начали ее собирать и потеряли визуальную связь с отходившими ротами. Мы выбрали одну из дорог и двинулись вперед. Вскоре показалась сторожка лесничего. Спросили у вышедшей нам навстречу женщины, видела ли она немцев. Ответ получили отрицательный. Прошли еще две сотни метров и обнаружили следы протекторов автомобиля, скорее всего, немецкого. С нами был старшина, который ехал на коне, захваченном у немцев. Возглавлял нашу группу младший лейтенант Виноградов, мой однофамилец. Он приказал старшине поскакать вперед и произвести разведку. Минут через десять услышали выстрелы. Вернувшись обратно, старшина доложил, что на станции, через которую мы собирались перейти, его обстреляли. Значит, там были немцы. Приняли решение свернуть налево и пересечь железнодорожное полотно в другом месте. Сделали это вполне благополучно и без потерь. Вскоре соединились с нашими частями под Малином. Второй батальон также вышел без потерь. А первый батальон, в котором находились командир полка, комиссар и начальник штаба, без предварительной разведки двинулся через станцию, на которой засели немцы. Батальон накрыли пулеметным и минометным огнем. Командир полка и начальник штаба были убиты (они шли впереди). Тяжело раненного комиссара бойцы вынесли, у командира полка успели вынуть документы. Потери среди бойцов были небольшие, но полк был обезглавлен.
Упорные бои под Малином продолжались. Как и все политработники полка, я постоянно находился на передовых позициях, в числе первых поднимался в атаку, а любую передышку использовал для проведения политбесед, участвовал в заседаниях комсомольских бюро, на которых было принято в ряды членов ВЛКСМ немало воинов, отличившихся в боях.
30 июля командование решило осуществить еще один штурм города. Нашему полку придали две бронемашины. Но расскажу о вечере, предшествовавшем этому наступлению. На командный пункт полка приехал полковник из штаба корпуса, по-видимому, из особого отдела, точно я не знал. Он выяснял ряд обстоятельств, при которых наша артиллерия накрыла свои части. Затем спросил у командира полка, где заместитель политрука, секретарь комсомольской организации Виноградов. Я находился недалеко, слышал этот вопрос и был очень удивлен. Новый командир полка майор Хору-шев сказал: «Вот Виноградов». Полковник подошел ко мне, поздо-
ровался и сказал: «Есть приказ о твоем переводе в распоряжение штаба корпуса. Приказ придет в полк завтра или послезавтра. Ну а пока запрещаю принимать личное участие в боевых операциях, дальше командного пункта полка не двигаться». Я был поражен таким сообщением, но, козырнув, сказал: «Ваше приказание будет выполнено». На этом разговор закончился.
Рано утром начался штурм города. Наши части продвинулись довольно далеко и уже подошли к окраине Малина: до ближайших домов оставалось метров 200. Но очень массированный огонь из разных видов оружия со стороны немцев заставил части залечь и снова окопаться. Одна из рот полка образовала клин, который почти врезался в Малин. Артиллерийские разведчики, корректирующие огонь нашей артиллерии, сразу же об этом сообщили. Наши орудия замолчали. Вести артиллерийский огонь зигзагом было невозможно. Последовали один за другим телефонные звонки на командный пункт полка с требованием немедленно отвести роту. Но связи с ней не было. Были посланы три связиста, но рота продолжала оставаться на занятой позиции, по-видимому, они не дошли. На командном пункте остались вдвоем - командир полка и я. Все командиры и политработники были в бою. Что оставалось делать? Я обратился к командиру полка и сказал: «Разрешите, товарищ майор, пойти мне». Он задумался, потом произнес: «Я не имею права вас посылать, но ситуация такова, что должен принять другое решение. Идите...». Я подбежал к насыпи, рывком проскочил через железнодорожное полотно, скатился вниз и там уже то по-пластунски, то перебежками добирался до роты. Это мне удалось. Передал приказ отходить и вместе с ротой стал отползать. Немцы, заметив передвижение, тут же открыли огонь. Интенсивно били минометы. Пришлось перебегать от одной воронки к другой. И вот в такой момент меня ранило. Я почувствовал сильнейший удар в спину, посыпались искры из глаз. Мне показалось, что перевертываюсь в воздухе и падаю назад на спину. Но это только показалось. Когда очнулся, то лежал лицом вниз, почва была песчаная. В рот попал песок, упал я с ходу при перебежке. Попробовал подняться, но не смог. Дышать было тяжело, в левой части спины чувствовал острую боль. Подумал, что осколок мины попал в спину, пробито легкое, отсюда трудно дышать, поэтому такая боль. Стал мысленно прощаться с жизнью, вспомнил родителей, вспомнил любимую девушку... Но через несколько минут вдруг почувствовал, что дышать стало гораздо легче. Вероятно, выплюнул песок изо рта. Приподнял голову и увидел, что невдалеке еще продолжают переползать последние бойцы отходившей роты. Сознание меня больше не покидало. Попробовал кричать, но голоса не было. (Как потом выяснилось, произошло кровоизлияние в область голосовых связок. У меня была прострелена шея. Пуля прошла навылет вплотную с сонными артериями и задела только левое плечевое нервное сплетение - почему и была такая боль в спине.) Тогда вынул наган, поднял его вверх и начал стрелять. После семи
Студент Казанского университета В. А. Виноградов. Первая фотография после демобилизации по ранению, январь 1942 г.
выстрелов руку опустил. В тот же момент услышал слова: «Ну, теперь можно к нему подползать». Солдаты увидели, кто стреляет, но подползти вплотную боялись, я мог опустить руку и выстрелить в них. Меня тут же положили на плащ-палатку и волоком протащили под насыпью. Там была труба диаметром метра полтора для стока воды. На другой стороне меня положили на носилки и принесли в санчасть. Здесь я и узнал, какое у меня ранение. Доктор полка сразу же начал иголкой колоть мне левую и правую ноги. Ноги чувствительность не потеряли, движения в них были нормальными. Он вздохнул с облегчением и сказал: «Вам повезло, позвоночник не задет». Меня перебинтовали.
В медицинскую часть приехал попрощаться секретарь партийной организации полка политрук Кабанов. Говорить я почти не мог. Выслушал его пожелания, передал привет боевым товарищам. Из политического состава полка, насчитывавшего к началу войны 20 человек, после моего ранения в строю осталось только двое.
Через некоторое время меня с другими ранеными бойцами в кузове грузового автомобиля привезли в первый полевой госпиталь. Снова перебинтовали. При этом хирург ругал доктора полка, засунувшего в раны тампоны. «Что же он сделал? Наоборот, надо было дать возможность выйти вместе с кровью грязи, частям ткани, которые могли попасть в рану...». Вскоре нас погрузили на машины и отвезли в очень большой полевой госпиталь. Меня долго не брали в операционную. Несколько раз обращался к медсестре, но это не помогало. Ответ был один - есть командиры и бойцы с более тяжелыми ранениями. Наконец, я подозвал проходившего мимо врача. Сказал ему о характере ранения и мрачно пошутил: «Если начнется заражение, то неизвестно, что придется делать - отрезать голову от туловища или туловище от головы». Эти слова подействовали, и меня почти сразу повезли в операционную. Молодой хирург расширил скальпелем пулевые отверстия, промыл их, сделал перевязку. В течение ночи он дважды подходил ко мне, спрашивал о самочувствии и, видя, что я не могу заснуть, принес баночку со спиртом. Это помогло. Спасибо ему, большое спасибо всем военным медикам, спасшим во время войны миллионы жизней!
Через два дня вместе с другими ранеными меня погрузили в санитарный поезд. По дороге пришлось еще раз столкнуться с войной. Рано утром 3 августа поезд прибыл на первый путь станции
Чернигов. Стояли мы довольно долго, и вдруг началась интенсивная бомбежка. Раненые, способные передвигаться, покинули вагон, и их увели в укрытие. Я и еще несколько лежачих ранбольных (так нас называли) остались. Хорошенькая медсестра металась по вагону с возгласом: «Что делать, что делать?». Посоветовал ей пойти в укрытие, но она осталась. Чувство долга оказалось сильнее страха.
Вагон, в котором мы лежали, стоял напротив вокзала, а оттуда раздавался охрипший голос - кто-то кричал в телефонную трубку: «Пришлите срочно истребители, у нас эшелон с ранеными, а через два пути стоят составы со снарядами. Все может в одно мгновенье взлететь на воздух!». Вскоре истребители действительно появились, и вражеские бомбардировщики улетели. Раненые вернулись в вагон. Поезд тронулся, и тут медсестра не выдержала и зарыдала...
Дальше - госпитали в Курске и в Ростове-на-Дону, лечение в госпитале в родной Казани. Левая рука у меня висела без движений, плечо, вся рука постоянно ныли. Снотворные мне не помогали, я принимал по три-четыре таблетки и не мог уснуть. В госпитале в Курске в палате был плиточный пол, и, чтобы прекратить боль, я ночью ложился на пол и прижимался к нему левой рукой, становилось легче, потом передвигался, когда плитки подо мной согревались. Приходила сестра, укладывала меня на кровать. Она уходила, и я снова ложился на пол.
В Курске я прочитал в газете «Правда» утреннюю сводку Сов-информбюро от 5 августа 1941 г. В ней сообщалось о нашем рейде в тыл противника в районе Малина, о котором я уже упоминал. С тех пор прошло уже более 12 дней. Вот это сообщение: «Часть подполковника Макертичева разгромила фашистский полк. В бою уничтожено 300 немецких солдат и офицеров, 4 автомашины, радиостанция и 4 орудия. Захвачены 15 верховых лошадей и ряд других трофеев». С горечью подумал: родственники подполковника обрадуются, прочитав это сообщение, будут им гордиться, а на самом деле его уже нет в живых. Таковы парадоксы войны.
В уже упоминавшемся Докладе о боевых действиях 215-й мотострелковой дивизии сообщалось: «Под Малином дивизия ведет круглосуточные бои до 31 июля, несколько раз переходя в атаку. Однако выбить противника из Малина не удалось. 31 июля противник, получив подкрепление, поддерживаемый танками, несколькими дивизионами артиллерии, минометами и авиацией (около 40 самолетов) организовал интенсивное наступление на наши части». Войска 22-го корпуса отступили.
Разыскать уже в мирное время кого-либо из однополчан, несмотря на многократные попытки, мне не удалось. Всего вероятнее, наши части, оказавшись западнее Киева, были или разбиты немцами, или произошло их массовое пленение. Во время боев мы боялись по-настоящему одного - попасть в плен ранеными. Если вдруг ранят во время отступления и попадешь в плен, что делать?.. Тогда
почти все политработники говорили - одни, может быть, искренне, я затруднюсь сказать, другие бравировали этим, - что в таком случае единственный выход - застрелиться.
Попадание в плен в тот период считалось предательством, изменой Родине. Безусловно, это было неправильно, потому что война, любая война с той и другой стороны, не может быть без потерь, без пленных. Другое дело, одна сторона несет больше потерь, другая меньше... Меняются этапы войны... У нас были массовые пленения окруженных частей в первые месяцы войны. У немцев это началось со Сталинграда. Довольно много пленных было взято под Москвой, когда разбили немцев зимой 1941/42 года. Десятки тысяч наших воинов попали в плен под Харьковом во время неудачной летней наступательной кампании 42-го года, когда войска в панике отступали к Сталинграду... Затем наступила наша очередь, и началось массовое пленение уже немецких солдат, офицеров и генералов. Войн без пленных не бывает. Поэтому считать всех попавших в плен, в том числе и раненых, контуженных, которые не могли ничего сделать, предателями и отправлять их потом в лагеря - это страшное преступление режима Сталина.
Из госпиталя в Курске большую группу ранбольных отправили долечиваться в Ростов-на-Дону. Разместили в загородном санатории, переоборудованном в госпиталь. Условия были отличные: комнаты на двоих, большой парк, чистый воздух. Были созданы все условия для лечения и отдыха. Со мной в палате лежал лейтенант Николай Крысанов. Он был старше меня лет на пять, воевал с финнами, был награжден орденом Красной Звезды. В конце июля получил ранение в руку, но остался в строю, произошло заражение, руку чудом спасли (выше локтя было сделано четыре глубоких разреза). Мы с ним подружились. На следующий день во время ужина он заставил меня удивиться: подозвал официантку и попросил пригласить шеф-повара. Вышел дородный мужчина лет шестидесяти в белом колпаке и фартуке, несколько смущенно подошел к нашему столу. Николай встал и неожиданно произнес: «От имени красноармейцев, командиров и политработников объявляю вам благодарность за отлично приготовленные блюда. Вы вносите большой вклад в наше быстрейшее выздоровление». Шеф-повар был весьма растроган, сердечно благодарил, сказал, что будет еще больше стараться. В дальнейшем он не раз подходил к нашему столу, интересовался, довольны ли мы, присылал специально приготовленные бифштексы или другие кушанья. На армейском языке - Крысанов проявил полезную «красноармейскую находчивость».
В госпитале-санатории я день ото дня чувствовал себя все лучше и лучше. В свободное время от медицинских процедур мы чаще всего проводили в парке. Однажды набрели на заросли ежевики -ягоды были крупные и спелые. Ели их с большим удовольствием. Жизнь омрачали только перевязки. В то время сухую марлевую по-
душечку клали прямо на открытую рану. Естественно, что она присыхала. Когда приглашали на перевязку, то настроение сразу падало. Хирургическая медсестра пинцетом отрывала марлю от раны. После такой «операции», сопровождавшейся сильной болью, у меня с шеи на грудь стекали две струйки крови. В начале сентября раны на шее зажили, но левая рука по-прежнему оставалась парализованной.
Ростов в августе и сентябре не бомбили, но было несколько ночных тревог. Всех ран-больных поднимали с постелей и отправляли в плохо оборудованное бомбоубежище: сидеть в нем было неудобно, не хватало воздуха. После первой такой ночи решил больше в убежище не спускаться. Как только начиналась очередная тревога, уходил на балкон, ложился на кушетку и продолжал спать.
В нашей госпитальной комнате на столе стоял графин, наполненный водкой. Перед обедом и ужином мы выпивали по сто граммов (за свой счет, конечно) для аппетита. Однажды утром к нам, как обычно, зашла врач. Было жарко и душно. Она попросила налить ей воды. Я смутился, а Николай, подмигнув мне, налил в стакан водки. Доктор сделала глоток, задохнулась, покраснела, закашлялась. Шутка оказалась неуместной. Я достал фрукты, дал доктору закусить. Со слезами на глазах она сказала: «Что вы со мной сделали! Ведь я должна продолжать обход больных». Успокоили ее как могли, извинились. Я сходил в столовую и принес стакан сметаны. Расстались по-хорошему. Она на Николая не сердилась, но каждый раз, приходя в нашу палату, держалась настороженно.
Во второй половине сентября меня вызвали на врачебную комиссию. Врачи поахали по поводу моего ранения. Мне был предоставлен отпуск на полтора месяца с последующим переосвидетельствованием, и я уехал в мой родной город Казань. Путь мой лежал через Москву, в которую прибыл 23 сентября и провел в ней несколько часов.
Военная Москва произвела на меня гнетущее впечатление: много аэростатов, мешки с песком на тротуарах, надолбы из рельсов, окна заклеены бумажными лентами. На остановке трамвая попытался выяснить, какой маршрут идет в нужном мне направлении, - оказалось, что никто «не знает». Какая-то старушка мне шепнула: «Боятся шпионов, не велено говорить, да вижу, ты из госпиталя - рука на перевязи, поезжай третьим маршрутом».
В. А. Виноградов с женой Марианной, г. Казань, август 1947 г.
В. А. Виноградов с родителями, женой
Марианной и сыном Андрюшей, г. Казань, январь 1948 г.
В Казань прибыл только через два дня. В Москве не догадался купить продовольствия, а в пути это сделать было невозможно. Как только поезд останавливался на большой станции, бежал в привокзальную военную столовую. Кормили сносно.
Встреча с родителями была очень трогательной. Я не сразу рассказал о характере моего ранения, они думали (я так написал из госпиталя), что ранен в плечо и поэтому рука висит без движений. Отпуск мне предоставили с условием, что буду продолжать лечиться в военном госпитале. Ходил в него каждый день на различные процедуры.
От «госпитальных дней» осталось много воспоминаний, но расскажу еще только об одном, касающемся лечебной гимнастики. Я
интуитивно чувствовал, что различные упражнения должны помочь восстановлению движений в левой руке, но мне трижды отказали в назначении лечебной гимнастики. Объяснение было простое: «Вы получаете все необходимые процедуры» (их, и правда, было много). Рука постепенно сохла. Помог случай. В коридоре казанского госпиталя я встретил
военврача 3-го ранга, поприветствовал и прошел мимо. Неожиданно он меня окликнул. Оказалось, что это бывший врач спортивного общества «Буревестник», в котором я состоял и активно занимался спортом в школьные годы. Он подробно расспросил меня о ранении и задал вопрос: почему я не занимаюсь лечебной гимнастикой? Отругал меня, а заодно и лечащих врачей. Сказал: «Ты же спортсмен, как же допустил, что рука у тебя почти высохла?» Я стал ежедневно ходить к нему в кабинет, получал «домашние задания», и через три-четыре месяца упорных занятий рука стала оживать, но до конца восстановить все ее функции так и не удалось, хотя прилагал для этого большие усилия.
На службу в Красную Армию я не вернулся - в конце ноября 1941 г. меня демобилизовали, признали инвалидом Отечественной войны II группы.
За участие в боях под г. Малином я награжден медалью «За отвагу». Эту очень дорогую награду мне вручили только в 1953 г. - через
12 лет. Как не хватало ее в военные годы! Тогда над теми, кто воевал в первые месяцы, нередко смеялись, считали виновниками всех бед. На самом деле многие корпуса и дивизии Юго-Западного фронта были вполне боеспособны, давали отпор фашистским войскам, отступали с боями и тем самым сорвали планы Гитлера закончить войну за два-три месяца. Это относится и к 5-й армии и входившему в ее состав 22-му механизированному корпусу. Успешно сражался 19-й корпус, которым командовал генерал-майор К. К. Рокоссовский - будущий маршал Советского Союза.
Ранен я был 30 июля. Значит, воевал всего около сорока дней, но это были сорок дней, наполненных такими событиями, которые врезались в память на всю жизнь. Тех, кто был опален войной в ее первый день, остались единицы. Мне повезло: выжил после тяжелого ранения и, что отрадно, еще в строю.
Было ли страшно на войне? Конечно, было. Если кто-то говорит, что он не боялся, я этому не верю. Человеку свойственно чувство страха, можно быть мужественным и заставлять себя преодолевать этот страх: идти в атаку, ползти под обстрелом, ходить за «языком» и т. д.»...
Составители материала:
заместители главного редактора журнала «Экономическая история»,
сопредседатели Научного совета РАН по российской и мировой экономической истории Н. М. Арсентьев, доктор исторических наук, профессор член-корреспондент РАН,
Л. И. Бородкин, доктор исторических наук, профессор
