ВЕЧЕВОЙ НОВГОРОД Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Палеоросия. Древняя Русь: во времени, в личностях, в идеях

Па1аюрюош: еп %ропю, еп ярооюяю, еп егбег

Научный журнал Санкт-Петербургской Духовной Академии № 2 (18) 2022

(л) "Проа^у,

гЛЩАр!

ПАЛАЮРШЛА ДРЕВНЯЯ РУСЬ я>

личной

Приблизительно с 2018 г. в одном из издательств лежит и никак не может увидеть свет готовая монография «История России: народ и власть», написанная коллективом историков-единомышленников. Она является радикально переработанным переизданием книги «История России: народ и власть. (Из лекций, прочитанных в российских университетах). СПб., 1997». Эта книга изначально адресовывалась широкому кругу читателей и пользовалась немалым успехом. В 2001 г. она была переиздана. Её последняя версия, долго не выходя из печати, неизбежно устаревает и скоро публиковать её без новой доработки уже будет нельзя. Для этой монографии А. В. Петров написал главу «Вечевой Новгород». Мы сочли возможным и уместным опубликовать её в юбилейном номере.

А. В. Петров Вечевой Новгород

Чем объясняется особый интерес к истории вечевого Новгорода. Вечевой Новгород как наиболее яркое воплощение древнерусского политического уклада. — Грамоты Ярослава. — Основные черты древненовгородского народовластия. Новгород — «союзное государство». Стороны и концы. Древние рубежи и древние раздоры. Общеновгородское вече как совещание общинных корпораций. — Новгородское народовластие в Х11-ХШ вв. Вече и князь. Вечевые «партии». «Старейшие» и «меньшие». «Крамольники». Попытки сдерживания внутренних распрей. — Новгородское народовластие в XIV-XV вв. Усиление олигархической тенденции. Части Новгорода и общегородское вече. Сословная рознь. Изменения в княжеской власти. Реформы посадничества. Общегородской интерес и консолидация боярства. Время выбора. «Литовская» и «московская» вечевые «партии». Конец республики. Две исторические правды.

История Новгорода Великого представляет значительный интерес с точки зрения развития вечевого народовластия, новгородский вариант которого демонстрирует наиболее последовательное и завершённое воплощение начал древнерусского политического уклада. Если в других русских землях после монгольского нашествия вечевая жизнь постепенно замирает, то на берегах Волхова народное правление совершенствуется, его институты дифференцируются, испытывают нарастающую регламентацию, и к исходу XV века Новгородская республика подходит хорошо структурированным целым, к тому же опирающимся на длительную историческую традицию. Конечно, Новгород XI — первой половины XIII в. отличался от Новгорода

XIV-XV вв., но дискретности политического развития, изменения его характера, какое имело место на русском Северо-Востоке, здесь не было. Н. Я. Эйдельман писал, что татары, сломав одну русскую судьбу, дали России другую. В целом с данным утверждением можно согласиться, если однобоко и пристрастно не видеть в этой другой судьбе лишь победное шествие деспотизма и бесправия. На примере же Новгородской земли можно до конца XV в. следить за той исконной русской исторической судьбой, которая явилась бы судьбою всей страны, не будь исторического «вызова», брошенного Руси нашествием монголов, и русского «ответа» на него, выраженного в московской централизации.

История новгородского народовластия — это прежде всего история веча, его выборных органов, его отношений с князьями, его «партий» в их борьбе и сотрудничестве, история «усобных браней» и гражданского «одиначества». Она является частным случаем древнерусского правила, характеризуя которое В. И. Сергеевич писал: «...как необходимость соглашения всех, так и возможность междоусобной брани, в случае разделения, суть две стороны одного и того же явления. При господстве таких порядков, волость постоянно переходит из состояния мира в состояние розмирья и обратно»; «.начала единения и розни проникают всю нашу древнюю жизнь». «Междоусобия древнего Новгорода открывают нам его внутреннюю организацию», — писал С. Ф. Платонов1. Они обычны и для истории древнерусского периода, и для XIV-XV вв. Их изучение служит способом воссоздания картины функционирования новгородского общественно-политического уклада2.

Одной из первейших проблем изучения истории вечевого Новгорода я вижу проблему грамот Ярослава3.

Исходным моментом для размышлений над нею служит тот факт, что Ярославо-вы грамоты действительно существовали. Исследователи искали, с чем их отождествить — с Правдой Русской, новгородско-княжескими докончаниями, неким «учредительным актом», платежной льготой, — но самая достоверность существования этих грамот никем не была опровергнута. Более того, поскольку летописи говорят о них всегда во множественном числе, позволительно утверждать, что данных документов насчитывалось, по крайней мере, больше одного. Наблюдения А. В. Арциховского над миниатюрами Никоновской летописи склоняют к выводу, что грамот было две. Именно два документа изображены в сцене присяги князя на «грамотах Ярославлих». Художники XVI в., по-видимому, пользовались древними рисунками.

Суждение о том, что Ярославовых грамот было две, не означает автоматического признания различного содержания этих документов. В них мог быть записан один и тот же текст. Логично допустить, что грамоты Ярослава специально написали в двух экземплярах, один из которых принадлежал Торговой, а другой Софийской стороне, чтобы вполне отдать должное Новгороду как своеобразному двуединству его древних частей.

1 Платонов С. Ф. Великий Новгород до его подчинения Москве в 1478 году и после подчинения до Ништадтского мира 1721 г. Вече в Великом Новгороде // Древняя Русь во времени, в личностях, в идеях. Альманах, вып. 5: К 80-летию профессора Игоря Яковлевича Фроянова. СПб., 2016. С. 52.

2 См.: Петров А.В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). СПб., 2003; Петров А.В. Social and political evolution of Novgorod the Great in the veche period // Вестник СПбГУ. Серия 2. История. Вып.4. 2016. С.44-57; Петров А. В. Православие, «одиначество», самодержавие (к вопросу об исторических основаниях русской политической культуры) // Христианское чтение. 2017. №6. С. 178-185.

3 Петров А.В. От язычества к Святой Руси. С. 63-108.

В содержании Ярославовых грамот имелось нечто такое, что должно объяснить, почему, с одной стороны, на них ссылались чуть ли не как на своеобразную конституцию, а с другой стороны, почему упоминания о них кратки, локальны, как бы с неохотой.

Вопрос о Ярославовых грамотах следует рассматривать как часть большой проблемы, касающейся характера, форм и значения политического единства в вечевом Новгороде. В свою очередь, названная проблема тесно связана с проблемой характера, форм и значения общественных конфликтов на берегах Волхова. С самых начальных этапов существования Новгорода две основные темы занимают центр его социально-политической истории: тема «усобиц» и тема преодолевающего их «одиначества». В исторической действительности вечевого Новгорода «одиначество» служило противовесом «усобицам». Само понятие «одиначество» предполагало антипод в понятии «усобицы». Размах «усобиц» делал неизбежными напряжённые поиски их преодоления. Первое явление обусловливало второе и наоборот. Оба явления образовывали полюса новгородской внутриполитической жизни, мощное воздействие которых в значительной мере определяло её специфику. Ярославовы грамоты уже потому связываются с темой «одиначества», что летописи их упоминают на фоне внушительного внутригородского единства (т. е. — в условиях древнерусского вечевого города — согласного действия большинства). Ярославовы грамоты, как бы не интерпретировать данные документы, объединяли новгородцев.

Реально существовавшие Ярославовы грамоты вряд ли тождественны Правде Русской. Сомнения, высказанные в исторической литературе по поводу этого тождества, непреодолимы. Вместе с тем, оправданным представляется поиск в статьях Правды Русской (прежде всего, в древнейших её пластах) тех элементов, которые позволили бы пролить свет на Ярославовы грамоты, поскольку нормы т. н. Древнейшей Правды (или Правды Ярослава), скорее всего, — порождение того же времени, когда были написаны и грамоты Ярослава.

На мой взгляд, содержание норм, записанных в Ярославовых грамотах, было шире регулирования только новгородско-княжеских отношений (определения взаимных прав и обязанностей). Это вытекает, в частности, из летописного сообщения под 1209 г. Нельзя было Всеволоду Большое Гнездо передать новгородцам «уставы старыхъ князь» (не говоря уже о «воле»), — то, что уже давно и свято хранилось на берегах Волхова как местная правовая реликвия. Следовательно, в данном месте летописи речь идёт о разрешении воспользоваться древним законом, причём в полном его объёме. Поэтому и употреблено выражение «дал волю всю». «Воля вся» предполагала не только восстановление прежнего строя отношений Новгорода с князьями, но и «любовь добрых» и «казнь злых» внутри самой Новгородской общины. Последовавшие после действий и слов Всеволода события подтверждают предложенную интерпретацию. Разгоревшаяся борьба с Мирошкиничами вышла далеко за пределы упорядочения отношений Новгорода с княжеской властью.

Вероятнее всего, содержание Ярославовых грамот было простым и лаконичным: новгородцы вместе с князем обязывались блюсти «одиначество», «любить добрых» и «казнить злых».

Уместность и необходимость записи весьма элементарной на первый взгляд формулы полностью объясняется новгородскими условиями Х1-Х11 столетий. В состоявшем из соперничавших районов с непростыми отношениями друг с другом Новгороде проблема достижения политического согласия всегда была по-особенному актуальна. Новгородско-княжеские отношения, требовавшие постоянной гармонизации, также поддерживали её значимость. Со временем прибавила актуальности проблеме политического консенсуса и тема взаимоотношений формирующихся сословных

групп. Равно как на самой заре новгородской истории названная проблема несомненно обострялась противоречиями далеко не бесконфликтного перехода от архаического родоплеменного устройства к строю территориальных общин.

Этот переход — основной исторический процесс эпохи X и XI веков — времени Ярослава Мудрого, делавший её переломной в судьбах русского славянства. Из всех Ярославов, претендовавших на роль создателя интересующих нас грамот, только Ярослав Владимирович Мудрый имеет на неё право.

Упоминания реально существовавших Ярославовых грамот — подлинных документов начала XI столетия — немногочисленны и хронологически локальны. Если Ярославовы грамоты связаны с именем Ярослава Мудрого и возникли в XI в., то их кратковременное выдвижение на первый план новгородской политической жизни в XIII-XIV вв. может быть объяснено только тем, что своим содержанием они затрагивали какие-то струны современности, оказались полезными для обеспечения каких-то политических интересов указанных столетий. Когда эта их функция оказалась исчерпанной, в них перестали нуждаться, и ссылки на них прекратились. Следовательно, для определения содержания данных документов в исторической действительности XIII-XIV вв. надлежит выявить те злободневные темы, которые объяснили бы нам потребности эпохи, равно как в начале XI века — времени Ярослава Мудрого — необходимо отыскать соответствия процессам XIII-XIV вв., которые помогли бы высказаться о Ярославовых грамотах. С другой стороны, редкое упоминание Ярославовых грамот в источниках, явно несоразмерное их значению (ясному из этих упоминаний), ставит вопрос о наличии в содержании грамот отпугивающих христианских летописцев мотивов, скорее всего связанных с языческими акцентами.

Вырастая из самого существа традиционного общественного устройства, «усобицы» и «одиначество» несли на себе отпечаток языческих представлений. Символом «усобиц» служили «Перуновы палицы», хранившиеся в Борисоглебской церкви новгородского детинца до середины XVII в. Ярославовы грамоты стали отражением и символом «одиначества» — своеобразным антиподом палицам. Но присутствовавшая в них идея о «казни злых» как непременном корреляте «одиначества» перекликалась с языческим сознанием. В этом смысле они имели и определённое сакральное значение.

В рассказе Новгородской I летописи о событиях 1016 г. идея «одиначества», политического единства свободна от призыва к отмщению. Между тем, хорошо известно, что сплочённое вече готово и способно расправляться с несогласными с его волей — волей большинства. Новгородцы прощают князя, несмотря на его преступление. В этом прощении видели прежде всего рациональный политический расчёт. Но ведь можно предположить и то, что прощение подчёркнуто беспрецедентного и жестокого преступления обслуживает дидактическую идею летописца о невозможности и неприемлемости для христиан мести как таковой. Во всей летописной истории событий 1016 г. для её автора не то более важно, что Ярослав перебил новгородцев, а именно то, что они его затем по-христиански простили.

Идея «одиначества», политического единства предполагала два акцента или прочтения. В одном случае она сопрягалась с принципиальным («паракенотипическим») отказом от мести; в другом случае — она предполагала расправу веча с несогласными с его волей — волей большинства. Один акцент — следствие бескомпромиссно выраженной христианской идеи, другой — отчётливо перекликается c языческой парадигмой.

В духе христианского понимания идеи единства и сплочения («одиначества») и написан рассказ о событиях 1016 г. Нарочитость литературной обработки, явные преувеличения, своеобразная напористость изложения, отражающая завуалированную

полемическую заострённость, дают право думать, что летописец не просто подчёркивал превосходство в политическом и моральном смыслах «одиначества» над «усобицами», но и отстаивал определённую интерпретацию самой идеи «одиначества».

Языческая составляющая подразумевалась как в «усобицах», так и в «одиначе-стве». Летописцы стремились подать дело так, чтобы затушевать её. Их нарочитость в данном отношении как раз служит невольным доказательством наличия этой языческой составляющей, то есть является одной из тех «проговорок» источника, на информативную важность которых с полным основанием обращали внимание историки знаменитой школы «Анналов». В исторических условиях Новгорода востребованная жизнью политическая идея «одиначества» и преодоления усобиц интерпретировалась по-христиански и по-язычески. В христианском смысле она предполагала отказ от всяких форм мести и безусловное прощение противников. В языческой интерпретации требование «одиначества» оборачивалось призывами к расправе с противниками этого «одиначества».

Не упуская из вида различную религиозно-нравственную интерпретацию идеи «одиначества», зададимся вопросом: какие политические интересы сплачивали новгородцев в событиях 1015-1016 гг.? Разумеется, Новгород стремился высвободиться из-под власти и опеки киевских князей. Но резонно и предположение, что в Новгороде начала XI в. имелись силы, заинтересованные в сохранении зависимости от Киева. На мой взгляд, события 1015-1016 гг. ценны для исследователя как раз демонстрацией действия этих сил. Избиение Ярославом «воев славных тысящи...» имело «антиаристократическую» направленность. Позволительно ставить вопрос о поражении древней родоплеменной знати и триумфе широкого вечевого народовластия в событиях 1015-1016 гг., и об утверждении, таким образом, территориально-политического устройства в Волховской столице.

Нанеся сильный урон новгородской «родовой аристократии», Ярослав Мудрый внёс существенный вклад в строительство территориально-общинного Новгорода — Новгорода демократической вечевой республики. Не будет преувеличением даже сказать, что Ярослав Мудрый заложил основы демократического вечевого Новгородского государства, по существу, создал его. Если рождённые в итоге бурных и знаменательных в новгородской истории событий 1015-1016 гг. Ярославовы грамоты должны были служить какой-либо юридической или политической гарантией, то — не столько Новгороду против княжеского произвола, сколько широкому новгородскому народовластию («демосу») против местной «аристократии», выраставшей из родоплеменной и дружинной знати, или Новгороду как целому против «сепаратизма» его частей (сословных или территориальных).

Ярославовы грамоты родились из конкретики новгородских 1015-1016 гг. как осуждение усобиц и взаимное обязательство всех политических сил Новгорода (включая князя) блюсти политическое единство (быть «одинакими») и карать врагов «одиначества». В древнерусской истории они явились наиболее ярким воплощением усилий широкого вечевого народовластия освободиться от опеки традиционной знати, опиравшейся на разрушавшиеся родоплеменные связи. Поскольку проблема политического согласия как таковая будет решаться на протяжении всего новгородского средневековья, то первый призыв к нему не мог не носить самого общего декларативного характера. Со временем Ярославовы грамоты, с их лишённым подробностей обязательством хранить единство, неизбежно должны были дополниться чем-то более конкретным в политико-юридическом смысле. Уже XII в. знал попытки поставить преграды нарушениям принципа «одиначества» путём соглашений основных политических сил. Со второй половины XIII в. станут записываться знаменитые новгородско-княжеские докончания. Но всё это не свело на нет значение древних

грамот Ярослава. Тем не менее, без положения о расправе над противниками «одиначества» их резонанс в новгородской средневековой истории был бы иным. В свою очередь, не оказалась бы, вероятно, такой запутанной и проблема их происхождения, содержания и значения в историографии.

Анализ слов летописи: «...вда им волю всю и уставы старых князь» подводит к предположению, что словосочетание «воля вся» в первую очередь выражало полноту юридической нормы. Осуществить «волю всю» значило не только реализовать принцип политического единения, запечатлённый в «уставах», но и довести дело до расправы с противниками единства, также предусмотренной древними «уставами» (как, например, в 1209 г.). Когда Всеволод Большое Гнездо «вда» новгородцам «волю всю и уставы старыхъ князь, его же хотеху», он, тем самым, разрешал им воспользоваться древним законом во всей его полноте, что было невозможно без особой санкции. Причём предоставленная Всеволодом «воля» служила разрешением не рядовой расправы по вечевому постановлению (это право у веча не оспаривалось), а исключительных репрессивных действий. Вместе с тем, «воля вся» новгородцев — это и «воля» городского большинства («всего» города — вечевой общины как целого), требующая непременного подчинения себе «воли» отдельных корпораций или граждан.

Таким образом, в Ярославовых грамотах наряду с бесспорным и вечным мотивом политического единства («одиначества») содержался и не для всех бесспорный компонент, для «запуска» которого в условиях Новгорода первых лет XIII в. уже требовалось специальное разрешение. Этот компонент нацеливал на «казнь злых», то есть предусматривал репрессии в отношении несогласных с позицией большинства (и поощрение наиболее ревностных проводников общевечевой линии). Наличие данного компонента объясняется происхождением Ярославовых грамот, появившихся на свет в полуязыческом Новгороде начала XI столетия при чрезвычайных обстоятельствах переломной эпохи. «Воля вся» новгородцев, понятая как не стеснённые княжескими (владычными, церковными) запретами право и моральная дозволительность карать несогласных с мнением большинства, имела языческую подоснову. В этом смысле она вытекала из языческого понимания «одиначества», которое встречало глухую, но настойчивую оппозицию в христианской письменности и среде, и с которым увлечённо полемизировал автор летописного рассказа о событиях 1016 года. Затушёвывая смысл грамот Ярослава в духе христианской интерпретации «одиначества», как единства в любви, предполагающего взаимное прощение и отказ от мести, летописцы, тем самым, боролись с данными грамотами, больше чем кто-либо другой в древнем Новгороде. Они избегали частых упоминаний Ярославовых грамот не потому, что там фиксировались некие нежелательные по тем или иным соображениям для той или иной стороны платёжные или политические условия и не потому, что были против согласия в родном городе. Они предпочитали молчать о них потому, что в этих кратких архаических записях, составленных в двух экземплярах в угоду древнему делению Новгорода (потворствующему, к тому же, духу старинного соперничества), ощущался нехристианский привкус, и воспоминания о грамотах Ярослава на берегах Волхова могли разбередить языческую агрессивность.

На обстоятельства и условия появления Ярославовых грамот способна пролить некоторый свет т. н. Древнейшая Правда. Разумеется, мы вправе говорить о ней только как о части Краткой Правды. Вместе с тем, нормы Древнейшей Правды — скорее всего, порождение времени Ярослава Мудрого. Не настаивая на новгородской исключительности Древнейшей Правды, позволительно и необходимо искать в ней черты, возможно проливающие свет на Новгород десятых годов XI в.

Отражая законодательство Ярослава, первая статья Краткой Правды донесла до нас идею равноправия в сорокогривенной выплате за убийство. Эта идея была созвучна

общественным настроениям Киево-Новгородской Руси рубежа X и XI столетий, когда в борьбе с пережитками родоплеменного строя утверждались территориально-политические начала. Равноправие среди свободных «мужей» служило опорой провозглашённому в грамотах Ярослава «одиначеству». Можно предполагать, что фиксация в первой статье Древнейшей Правды равноправия нейтрализовала традиционные привилегии «родовой аристократии». В отношении власти и авторитета на первый план окончательно выдвигалась вечевая община как целое. Вече в Новгороде (как и повсюду в тогдашней Руси) было и раньше, и до Ярослава, но степень его демократичности повысилась, поскольку повысилось значение рядовых свободных мужей и умалилось значение «нарочитых», которые в предшествующую родоплеменную эпоху «дерьжаху землю». Более того, упоминание в 1-й статье Древнейшей Правды равноправного изгоя прямо свидетельствует об акциях Ярослава как о направленных именно против родового принципа, на базе которого зиждился авторитет «нарочитых». Изгой поднимался, получал защиту вне родовых уз. Его, равно как самый принцип равноправия свободных мужей, брало под защиту вече как целое.

Древнейшая Правда не потому декларировала равноправие, что отражала текст Ярославовых грамот, но потому что, как и последние, была памятником, созданным той же эпохой, засвидетельствовавшим те же общественные потребности.

Утверждая, вопреки «родовой аристократии», вечевую общину на фундаменте равноправия свободных мужей, Ярослав делал эту общину главным контрагентом княжеской власти в новгородско-княжеских отношениях и, тем самым, принимал и на себя обязательство апеллировать при случае именно к ней как к целому, а не через посредство аристократии.

Обязательство князя мыслить Новгород как единое целое без предпочтения отдельных его составных элементов (сословных или территориальных), стало вновь актуальным в XIII в. в связи с процессами внутриновгородской консолидации. Отсюда прорвавшиеся на страницы летописи упоминания Ярославовых грамот в статьях, посвящённых событиям начала XIII и начала XIV вв. Клятва князя на Ярославовых грамотах в XIII-XIV вв. означала его обещание не ссорить новгородцев, обращаться к ним как к целому, а не сквозь симпатию к отдельным частям города или группам городского населения, уважать совокупное мнение городской общины. Затем интересующие нас упоминания прекращаются. Это не значит, что князья перестали вносить «раздрай». Просто в ссылках на грамоты Ярослава в этой связи пропала нужда, ибо появились новгородско-княжеские докончания, непосредственно и подробно регулирующие нужную сферу отношений. Предельно краткие же Ярославовы грамоты и не были специально посвящены проблематике отношений с князьями. Кроме того, они не исключали в данном случае и разного прочтения (например, в Москве).

Главный процесс социально-политической эволюции вечевого Новгорода, стремящийся к сдерживанию территориальных распрей и консолидации вечевой общины на основе реформ посадничества, актуализировал память о Ярославовых грамотах и за счёт того, что в XIII-XIV вв. ссылки на них могли использоваться в противоречиях широкого народовластия с формирующейся боярской олигархией. Причём успехи роста олигархических тенденций и стабилизация новгородского общества и государства на рубеже XIV и XV вв. в свою очередь объясняют прекращение упоминаний Ярославовых грамот в летописях.

У истоков политической истории вечевого Новгорода как территориально-общинного образования Ярослав Мудрый в интересах и с ведома широкого народовластия в ходе событий 1016 г. избил старинную родовую «аристократию» и в Ярославовых грамотах поклялся вместе с новгородцами в «одиначестве» («яко быти всемъ одинакымъ, казнить злыхъ, ласкать добрыхъ»). Обязываясь блюсти «одиначество»,

новгородцы провозглашали демократическое единство веча, согласие и равенство частей города, а князь обещал не раскалывать городскую общину. Произошло рождение вечевого строя целой исторической формации XI — начала XV в. Конечно, впереди были десятилетия и даже века развития — князья, получавшие новгородский стол из рук великого князя Киевского, долго не решались составить одно властное целое с вечем и отрешиться от своих династических возможностей и претензий, — но начало было положено.

Принцип политического «одиначества», впервые в отечественной истории записанный в грамотах Ярослава, сам по себе не был изобретением Новгорода. Он составлял важнейшую сущностную черту древнерусского вечевого уклада. Без единодушия веча и нераздельности форм власти как нормы и правила этот уклад функционировать не мог. Выросшее из древности, «русское начало единомыслия» характеризовало политико-юридический быт и Московского государства.

В политическом «одиначестве» на Руси воплотилось нечто большее, чем потребность в устроении власти. «Одиначество» заявило о себе и как религиозно-нравственный принцип народной жизни, готовый и способный к христианизации.

Главная особенность новгородского народовластия заключалась в том, что оно было властью составлявших Новгород общинных корпораций (сторон, концов, улиц), которые образовывали самоуправляющиеся части города и придавали городской общине как целому федеративный характер. Общеновгородское вече в первую очередь являлось совещанием сторон и концов. Социально-политическая история Волховской столицы отражала этот ключевой факт. Государственное единство Новгорода зависело от согласия его составных частей. В то же время, противоречия между ними были обычным делом. В связи с этим, важнейшей задачей развития новгородского народовластия стало создание условий и порядков, способных сдерживать общественные конфликты и содействовать укреплению федерации.

Элемент соперничества был изначально заложен в общественное устройство Волховской столицы. Рассматривая сложную проблему происхождения Новгорода, В. Л. Янин и М. Х. Алешковский выдвинули концепцию, согласно которой Новгород возник в результате объединения трёх разноэтничных посёлков, находившихся на месте позднейших Людина, Неревского и Славенского концов. По В. Л. Янину и М. Х. Алешковскому первичные поселения на берегах Волхова, развившиеся в новгородские концы, были боярскими посёлками, сконцентрировавшими племенную знать общинных территорий Приильменья. Соответственно, межкончанская борьба в Новгороде отражала прежде всего противоборство территориальных боярских кланов.

В последнее время, в первую очередь в работах Е. Н. Носова, обосновывается другая концепция происхождения Новгорода. Поставлена под сомнение разноэтнич-ность его древнейших территориальных ядер. Получила иное освещение историческая взаимосвязь Волховской столицы с Городищем, по отношению к которому крупнейший центр Древней Руси и стал Новым городом. Концепция, о которой идёт речь, особо выделяет торгово-военное значение района возникновения Городища и Новгорода, определившее их военно-административные и торгово-ремесленные функции. При этом утверждается отсутствие оснований для заключения о том, что Новгород вырос из сгустка простых сельских поселений как межплеменной центр и критикуется «преувеличенное подчёркивание общинного строя древнерусского города», допускаемое в трудах ряда современных исследователей.

Элементы положительного содержания, по-видимому, присутствуют в различных концепциях происхождения Новгорода. Их синтез — дело будущего, когда появятся исследования, учитывающие разноплановые данные. При этом очевидно,

что проблема происхождения Новгорода неразрывно связана с проблемой генезиса его деления на стороны и концы.

Сторон в Волховской столице было две: правобережная — Торговая и левобережная — Софийская. В пору расцвета города Торговая сторона имела два конца: Славен-ский и Плотницкий, а Софийская сторона три — Неревский, Людин и Загородский. Сла-венский, Неревский и Людин концы были древнейшими новгородскими концами. Приблизительно до последних десятилетий XII в. Новгород состоял только из них. Однако это не означает ни древности данных концов как особых социальных организаций — самоуправляющихся единиц, ни их разноэтничного характера. Перед нами свидетельство прежде всего о том, что первые новгородцы для заселения использовали наиболее возвышенные участки. На исходе XII в. к трём древнейшим концам прибавился четвёртый — Плотницкий, а на исходе XIII в. и пятый — Загородский. По подсчётам известного историка и археолога А. В. Арциховского, Неревский конец назван в летописи 42 раза, Плотницкий — 27 раз, Славенский — 21 раз, Людин — 20 раз, Гончарский (т. е. тот же Людин) — 9 раз, Загородский — 3 раза.

Кончанское деление не было специфической особенностью Великого Новгорода XII-XV вв. По имеющимся в нашем распоряжении источникам оно в данное время прослеживается и в целом ряде других средневековых русских городов.

Пользуясь самостоятельностью в системе города и много знача в городской жизни, концы имели свои вечевые собрания, на которых выбирали кончанское начальство (старост), призванное ведать внутренними делами концов. Концы активно участвовали в решении важнейших государственных дел. На общегородском вече они составляли особые вечевые «партии», зачастую противоборствовавшие друг с другом. По данным XIV-XV вв. мы видим, что в Новгороде важнейшие дипломатические поручения выполняли выборные представители от каждого конца. Причём, среди этих представителей были не только бояре, но и чёрные люди. Общегосударственные грамоты в Волховской столице часто скреплялись печатями концов. Если просили что у Новгорода, то обращались не иначе, а ко «всим пяти концем». И жаловали соответственно «все пять концев». Организация вооружённых сил Новгорода также была тесно связана с кончанским делением. При Андрее Боголюбском, например, новгородцы «послаша на Двину данника и с ним от концевъ по сту мужеи». Во время частных обострений межкончанских противоречий концы могли выступать друг против друга как самостоятельные военные организации. В круг военных обязанностей концов входило строительство городских укреплений, которое так же было разделено между концами. Как и вооружённые силы, суд на берегах Волхова был организован на федеративных началах: «а у докладу быть из конца по боярину, да по житьему», — говорит Новгородская Судная Грамота. С завершения XIII в. система общеновгородских властей стала приходить в соответствие с федеративным характером Новгорода, в наиболее полной мере учитывать равенство концов в обладании властью. Об устойчивости кончанской системы в Новгороде определённо говорит тот факт, что деление на концы сохранялось там даже после падения независимости Волховской столицы. Разумеется, в условиях московского господства концы, как и вся городская община Новгорода в целом, утратили свой прежний статус, но сам факт их сохранения показателен (даже новые названия прививались к ним плохо).

Новгородские городские концы подразделялись на более мелкие структурные единицы — улицы, а состоявшие из концов стороны Новгорода демонстрировали признаки самостоятельного значения в жизни Волховской столицы вплоть до XV столетия.

Каково происхождение сторон Новгорода и его концов? Что это были за образования? Кончанскому делению посвящены размышления многих историков (что не скажешь

о делении на стороны). Высказаны различные мнения. Одно из них, разрабатываемое В. Л. Яниным и его школой, мы уже отметили: древнейшие концы — это боярские посёлки, и их население состояло из бояр и зависимых людей, живших в боярских усадьбах. Подобному подходу к кончанскому устройству Новгорода противостоит другой подход, контуры которого видны уже в дореволюционной историографии. Ещё в прошлом веке известный историк-славянофил И. Д. Беляев подчёркивал, что «концы в Новгороде не были представителями сословий или отдельных классов Новгородского общества» и что «каждый конец в Новгороде составлял отдельную общину, состоявшую из союза меньших общин, — улиц». Серьёзным доводом против первого и в пользу второго подхода к кончанскому устройству Новгорода остаётся соображение (наиболее полно высказанное Ю. Г. Алексеевым) о производности и вто-ричности социального деления новгородцев, которое не изначально размежевывало их друг с другом по социально-классовому признаку, а явилось результатом длительного исторического процесса. Это соображение базируется на данных летописных и актовых источников, рисующих картину постепенного нарастания в Новгороде элементов социального расслоения и олигархических тенденций. Ему не противоречат и археологические материалы. Данное мнение, согласно которому городские концы в средневековом Новгороде имели исходным пунктом своего развития общину, а не боярские посёлки, представляется наиболее убедительным.

Закономерен вопрос о форме этой общины — была она родовой, соседской или характеризовалась чертами промежуточного типа? С одной стороны, нельзя отрицать территориально-общинный характер новгородских концов ХП-ХШ вв., а с другой стороны, плодотворной представляется попытка проследить генетические корни этих организаций в родоплеменной эпохе. Однако следует подчеркнуть, что историки обычно исследовали кончанское деление, обходя вопрос о его соотношении с делением Новгорода на стороны, что вряд ли оправдано. Концы, по крайней мере, некоторые из них, появились на глазах у истории. Позднее сторон включились они и во внутригородские отношения. До 80-х годов XII в. в периоды междоусобий Новгород раскалывался на стороны, а не на концы. Как было сказано, и в материалах, относящихся к XП-XV вв., будут угадываться следы самостоятельного значения сторон. По-видимому, деление средневекового Новгорода на две части стадиально старше кончанского деления и представляет собой наиболее архаичный тип традиционного членения. На протяжении XII — начала XV в. стороны демонстрировали единство в моменты усобиц; в обычное время они оставались топографическими единицами. Концы столицы на Волхове соответствовали территориально-общинному устройству и по содержанию, и по форме.

Изучая феномен кончанского деления Новгорода и других городов, где это деление зафиксировано, нельзя абстрагироваться от сравнительно-исторических материалов. Данные же материалы, на мой взгляд, подтверждают мысль замечательного отечественного историка и этнографа Александра Михайловича Золотарёва4 о том, что у истоков древнейшего членения поселений находилась дуальная организация со всеми её идеологическими институтами. Концепция А. М. Золотарёва, устанавливавшая древность и универсальный характер в истории дуальной организации, получила широкое признание. Сегодня об этой концепции говорят меньше не потому, что появились факты, её опровергающие, а потому, что она акцентирует универсальный характер важнейших институтов, генетически восходящих к первобытности. Новейшая же отечественная наука, находясь в поисках новых методологических парадигм, с большей готовность подчёркивает «уникальность» отдельных культур

4 См.: Золотарев А.М. Родовой строй и первобытная мифология. М., 1964.

и цивилизаций. Между тем древнейшие «основы» общечеловеческой культуры постоянно давали о себе знать на пространстве истории. мы это видим в работах этнологов, посвящённых самым различным элементам традиционной культуры народов мира. И ярчайшим примером подобного рода универсальных институтов, которые можно было наблюдать и фиксировать в разные исторические эпохи и у различных народов Земного шара, служит комплекс традиций, рождённых первобытной дуальной организацией.

Положение о дуальной организации как источнике формирования сторон Новгорода и, в конечном счёте, его кончанской системы и как источнике традиционных взаимоотношений древних городских частей не является изолированной гипотезой, аргументация которой исключительно сосредоточена в специфической области исследования новгородской топографии и проблемы происхождения города. Тема наследия дуальной организации, отношений вражды и соперничества между жителями традиционных членений Новгорода, красной нитью проходит через историю многочисленных конкретных событий социальной борьбы XII-XV вв., сказываясь в её обстоятельствах и нюансах, менее заметных, возможно, при изолированном анализе данных событий, но красноречивых, на мой взгляд, при рассмотрении явления в целом.

Современные археологические исследования устанавливают сравнительно позднее возникновение столицы на Волхове. Согласно этим исследованиям, она росла постепенно и топографически не из двух древнейших ядер, что могло бы указывать на бинарность её изначальной социальной структуры. Тем не менее, на мой взгляд, преждевременно на этом основании закрывать тему дуального наследия Новгорода. Как социальное отношение дуальность археологически может быть неуловима. Позднее возникновение города едва ли сопровождалось для его жителей полным разрывом с традициями предыдущей поры. Одними особенностями новгородской топографии не объяснить членение Новгорода на самоуправляющиеся части. Топография могла оказать влияние на данное членение, но не могла его создать. Генетические же корни новгородских сторон и концов как социальных институтов, а не просто топографических единиц, тянулись в далёкое прошлое. Положение о том, что Новгород в своём топографическом двуединстве возник разово, не является обязательным условием для суждений о дуальном характере социально-территориальной структуры Новгорода. Поскольку город возник поздно и рос постепенно, логично допустить, что он постепенно раскрывал и бинарную природу социальной организации своего населения, под воздействием которой оказалось его территориальное оформление.

Новгород стал образцовым в древней Руси хранителем дуальных традиций, в особенности традиционных отношений вражды и соперничества между жителями древних частей города, может быть, как раз потому, что возник поздно. В нём эти архаические по происхождению традиции регенерировались и зажили новой жизнью, о чём свидетельствует немалое количество фактов и обстоятельств новгородской действительности XII-XV вв.

При этом важно подчеркнуть, что стороны Новгорода своей формой напоминая дуальные половины первобытного целого, и оформляясь под влиянием древней традиции, были уже новыми образованиями, по содержанию не тождественными архаическим фратриям. А более поздние корпорации — концы, ставшие заметными игроками на арене социально-политической борьбы с конца XII в., соответствовали территориально-общинному устройству и по содержанию, и по форме. Отношения вражды и соперничества между древними членениями города далеко ушли от исходного архаического ритуала и получили позднейшее оформление в виде борьбы представителей сторон и концов за общегородскую власть. Способность институтов

древнейшей дуальной организации возрождаться в новых условиях теми или иными своими элементами позволила А. М. Золотарёву сравнить её с «душою буддиста, продолжавшей жизнь в перевоплощениях». Вообще говоря, история показывает, что восстановленные (вторичные) формы культуры зачастую бывают даже более красноречивыми в плане демонстрации некоторых характерных особенностей этой культуры, нежели её первичные формы. К примеру, у всех у нас на слуху знаменитое высказывание: феодализм принял свою наиболее классическую форму не где-нибудь во Франции во времена бурной децентрализации империи Каролингов, а позднее, в королевстве, созданном крестоносцами в Палестине.

Во взаимоотношениях новгородских сторон определённо угадываются контуры ритуального противостояния дуальных половин первобытного целого. «Родимые пятна» архаической дуальной системы в виде обычая вражды и соперничества между частями города не исчезали чуть ли не до самого конца новгородской независимости. Конечно, городские междоусобия на берегах Волхова проделали длительную и сложную историческую эволюцию. Однако отношение вражды и соперничества, издавна существовавшие между сторонами и концами и унаследованные ими от ритуалов дуальной организации, служили традиционным фоном для позднейших распрей территориальных боярских группировок из-за власти.

Нельзя не обращать внимания на то, что древнерусские летописцы столкновения жителей на мосту через Волхов связывали с языческими представлениями. Так, в рассказе Псковской I летописи о крещении Новгорода свергнутый в Волхов Перун «пловя сквозе великии мост, верже палицу свою на мост, ею же ныне безумнии убивающеся утеху творят бесом». Аналогичное сообщение читается и в Новгородской IV летописи и ряде других летописей. Безусловно, бои подобного рода гораздо древнее крещения (равно как самого моста через Волхов). «Предание это показывает, — подчёркивал ещё Н. И. Костомаров, — что в памяти новгородцев их раздоры были очень древними. Народ этим как бы хотел сказать, что по его понятию, то же и при дедах делалось, что после». Однако в отмеченных летописных известиях важна связь традиционных драк с религией. А. М. Золотарёв не сомневался в том, что «эти побоища носили когда-то ритуальный обрядовый характер и проистекали, вероятно, из соперничества двух фратрий, селившихся по разным берегам реки». И «как бы не менялось в дальнейшем социальное содержание» новгородских половин «какими бы причинами не вызывались побоища между ними» вполне вероятно, что первоначально данные половины «были просто двумя фратриями словенского племени».

Связь раздоров между жителями сторон с достойными порицания языческими обычаями отразилась и в записанных в XVI в. устных рассказах о двух новгородских юродивых Николе Кочанове и Фёдоре, живших в XVI столетии. Один из них — Николай — юродствовал на Софийской стороне, другой — Фёдор — на Торговой. Своей жизнью, исполненной добровольных лишений и тягот, они подавали пример христианского смирения и кротости. Стремясь отвратить новгородцев от их усобиц, память об языческом прошлом которых хорошо сохранилась на берегах Волхова, юродивые высмеивали и пародировали эти усобицы, выступая по выражению Н. И. Костомарова, «сатириками общества». Стоило Николе забрести на Торговую сторону, как его тотчас гнал за реку Фёдор, и, наоборот, когда Фёдор ступал на левый берег, его вынуждал к отступлению Николай. И само прозвище Николы — «Кочанов», возникло из-за того, что последний, стоя, согласно легенде, на самой волховской стремнине, бросал в своего условного противника кочаны капусты.

Память об языческом происхождении новгородских распрей дожила даже до XVII века. Какие-то «перуновы палицы», по преданию повинные в этих распрях, до середины XVII столетия хранились в Борисоглебской церкви Новгородского детинца.

И лишь патриарх Никон, в бытность свою новгородским владыкой, «палицы у святого Бориса и Глеба взем... пред собою сожже, и тако преста бесовское то тризнище...»

Длительность сохранения традиции вражды и соперничества на берегах Волхова — наглядное подтверждение глубокой архаики, проявившейся в делении Новгорода на две половины-стороны. Сравнительно-исторические материалы свидетельствуют о том, что традиции, рождённые дуальной организацией, лучше сохранялись именно в тех городах, где полностью не разрушалось древнее членение на районы, аналогичные древнерусским концам, и, тем более, древнейшее деление на две части, аналогичные древнерусским сторонам. Причём, как архаическое членение городов на две части способствовало лучшему сохранению и обогащению в новых условиях традиции соперничества, так и соперничество способствовало дольшему сохранению практического значения уходящей в прошлое древней структуры.

Как уже отмечалось, в Новгороде до 80-х годов XII в. за пост посадника на вече боролись две «партии», составленные жителями разных половин города, и только в 80-е годы распалось политическое единство Софийской стороны, и её Неревский и Людин концы образовали противоборствующие вечевые «партии».

Таким образом, оформление концов как самостоятельных политических единиц внутри Новгорода и закрепление за последним характера их федерации произошло в конце XII столетия. Но федеративный строй Новгорода, каким он сложился к исходу XII в., не был совершенным. Способы формирования общегородских органов не сразу стали оптимальными, вполне адекватными внутреннему строению федеративного целого. Чтобы умерить разлад, вносимый в жизнь Волховской столицы межрайонными спорами из-за посадничества, единственным выходом для Новгорода, как государственного целого, было последовательно и до конца провести в своём политическом устройстве принцип федерализма, подчинить ему всю свою государственную жизнь, и, прежде всего, способы формирования общегородской администрации. В этом контексте и находятся известные изменения в посадничестве XIII-XV вв., связанные с нарастающей регламентацией данной должности, в результате чего она постепенно утрачивала значение «яблока раздора» между концами. Изменения, о которых идёт речь, укладывались в русло общегородской заинтересованности. Внутренней пружиной этих изменений было не только движение новгородского боярства от соперничества к консолидации, но и реальные потребности городской общины Новгорода как федеративного целого.

Значимость реформ посадничества, постепенно устранивших важнейший источник межрайонных столкновений, трудно переоценить. Конфликтовавшие вечевые «партии», как своего рода представители «субъектов федерации», по существу, пользовались правом раскола общеновгородского веча, могли парализовывать его деятельность.

Несостоятельность мнения, согласно которому новгородское вече было собранием свободных горожан, склонных распадаться на случайные враждебные группировки, столь же легко мирившиеся, сколь и ссорившиеся, вскрыта ещё С. Ф. Платоновым. «.Новгород при своих внутренних ссорах, — указывает учёный в незаслуженно забытой ныне лекции-брошюре «Вече в Великом Новгороде», — делился всегда не на случайные толпы враждебных лиц, а на определённые организации или корпорации, из которых слагался. Произвольного скопления отдельных лиц в Новгороде нет: лицо поглощено той средой, к которой принадлежит, тем общественным союзом, который определяет положение его в городе. Ссорятся не лица, а эти союзы, — и на вече идут не лица, а союзы; голосуют там не лица, а союзы. На вечевой площади отдельное лицо не значит ничего, и сколько бы случайных посетителей ни пришло из пригородов, они не изменят состава и хода веча, ибо вече слагается не из отдельных лиц,

а представляет собою сумму организаций, составляющих политическую общину «Великий Новгород» (своего рода «союзное государство»). Голоса этих организаций на вечах легко подсчитать, так как каждая из них путём внутреннего совещания подаёт один свой общий голос. Когда эти голоса, по старинному выражению «сойдут все на одну речь», согласное решение веча готово. Когда же одной «речи» нет, начинается борьба составных частей сложного политического тела»5.

Добавим, что ходить на вече не обязанность, а право. Какой конец в большем числе явится на вечевую площадь, тот мог и провести выгодное ему решение. Если другие «партии» на данном конкретном сходе оказывались в малом числе, они не всегда отваживались возражать: легко было полететь с моста в Волхов по решению численно преобладавшей группировки. Но если образующие Новгород корпорации в примерно равном числе являлись на вечевую площадь, и, хотя бы, одна из них не была согласна с другими, вечевое постановление делалось невозможным, и ничто не могло заставить несогласную «партию» уступить. Общегородской закон проигрывал кончан-скому. Таким образом, новгородская демократия, с одной стороны не оставлявшая места для волеизъявления меньшинства, с другой стороны представляла уникальный пример твёрдости его прав, доходивших до права на раскол. Главная причина ожесточённости и перманентности межрайонной борьбы на берегах Волхова в XII-XIII вв. в трудности достижения компромиссов между вечевыми «партиями», усугубляемой традиционной враждой и соперничеством. Реформы посадничества конца XIII-XV вв. содействовали стабилизации внутриполитической обстановки в Новгороде.

Появление новых источников внутренней напряжённости в Новгороде связано с процессами социального расслоения новгородцев. Во второй половине XIII-XV вв. правильная деятельность веча нарушалась сословной борьбой между «старейшими» и «меньшими», выступлениями городских низов вне зависимости от их кончанской принадлежности. Умножились и межбоярские распри, не отражавшие привычного соперничества территорий. Но значение сословных противоречий в судьбах позднего Новгорода, тем не менее, не следует преувеличивать. Нет достаточных оснований для утверждения, будто в XV в. они настолько подорвали внутренние силы вечевой республики, что сделали её неспособной к самостоятельному развитию. Способность новгородского народовластия совершенствоваться и успешно решать свои внутренние проблемы к моменту московского «взятия» исчерпана не была.

Вечевые выборы посадника — важнейший атрибут новгородского народовластия начались, по убедительному предположению В. Л. Янина, в 80-е годы XI в. В конце XII в. возник институт и выборного на вече тысяцкого. Даже святительская кафедра с середины XII столетия стала заниматься путём своеобразного вечевого избрания «по жребию».

Начало выборов главной фигуры среди вечевых властей — посадника вдохнуло новые силы в традиционные отношения соперничества, издревле существовавшие между составными частями Новгорода. Выборное посадничество стало «яблоком раздора» между сторонами и концами. Отныне частые смены посадников, отражавшие межрайонную борьбу в Новгороде, сделались обычным явлением на берегах Волхова.

Тем не менее, начавшаяся в конце XI в. межрайонная борьба за власть до середины XII века находилась на втором плане истории новгородского народовластия, уступая передний план конфликтам городской общины как целого с князем как ставленником Киева. Противостояние Киеву сплачивало новгородцев, сдерживая их внутренние разногласия.

Стремление жителей Новгорода поставить свой княжеский стол вне зависимости от воли Киева послужило стержнем новгородско-княжеской конфронтации,

5 См.: Платонов С. Ф. Великий Новгород до его подчинения Москве...

проявившейся в событиях начала XII в. (1102, 1117, 1132, 1134, 1136-1138 годов). В конечном итоге изгнание в 1136 году последнего ставленника Киева — князя Всеволода Мстиславича было делом рук городской общины как целого, без особого труда справившейся с его немногочисленными приверженцами. Борьба различных «партий» новгородского народного веча, отражавших внутреннюю структуру Новгорода, вышла на авансцену его социально-политической истории после событий 1136-1138 гг., когда наконец восторжествовал принцип «вольности в князьях».

Предложенная интерпретация конфликтов Новгорода с князем Всеволодом Мсти-славичем противостоит концепции «антикняжеской борьбы», против самого принципа княжеской власти, инициатором которой являлось новгородское боярство. Сторонники названной концепции считают княжескую власть явлением чужеродным и вторичным по отношению к автохтонным политическим институтам Новгорода, а борьбу с ней — закономерным процессом, обусловленным изначально заложенными в новгородском политическом укладе противоречиями. Такой подход позволил истолковать победу над княжеской властью как «торжество той традиции государственности, которая берёт начало в древних органах эпохи разложения первобытнообщинного строя» (В. Л. Янин). Один из самых ярких и оригинальных доводов сторонников концепции «антикняжеской борьбы» основан на факте традиционной экстерриториальности новгородских князей. Указывается, что резиденции новгородских князей всегда располагались за городскими пределами, «как бы вовне Новгорода»: Ярославово Дворище — за пределами детинца на противоположном берегу Волхова, Ракома — на расстоянии 6 км от города. Городище — на расстоянии от него в 3 км. «Отмеченная экстерриториальность князя, — резюмирует В. Л. Янин, — вероятно, свидетельствует о вторичности его власти по отношению к автохтонным политическим институтам». Если по мнению В. Л. Янина в Новгороде экстерриториальность существовала «вопреки обычному порядку вещей», то М. Х. Алешковский наблюдал подобную экстерриториальность и в других древнерусских городах. До В. Л. Янина никто не обращал внимание на традицию экстерриториальности древнерусских князей и не задумывался о её возможных причинах. Однако объяснение, согласно которому традиционная экстерриториальность отражает изначальную чужеродность и вторичность княжеской власти не представляется единственно возможным. Во-первых, в Начальной летописи читается известие о наличии и у новгородских словен наряду с прочими восточнославянскими племенами «своего княжения». Во-вторых, ещё Л. Г. Морган выдвинул убедительное предположение, что первоначальной формой позднейшей княжеской (королевской, герцогской) власти была власть племенного вождя-военачальника, которая на определённом этапе общественного развития стала столь же обязательным и повсеместным институтом, как и народное собрание. Причём, послеморгановские исследования скорее подтверждали, чем опровергали, правомерность такого подхода. В-третьих, стремясь объяснить традиционную экстерриториальность новгородских (как и других древнерусских) князей следует учитывать данные этнографии. В классическом труде крупнейшего этнографа концы XIX — первой половины ХХ в. Д. Фрэзера «Золотая ветвь» убедительно показано, что «на определённой стадии развития общества нередко считается, что царь или жрец наделён сверхъестественными способностями или является воплощением божества, и в соответствии с этим верованием предполагается, что ход природных явлений в большей или меньшей степени находится под его контролем». «Божественная личность является источником как благодеяний, так и опасности; её надлежит не только оберегать, но и остерегаться. Священный организм вождя настолько хрупкий, что может прийти в расстройство от малейшего прикосновения, вместе с тем содержит в себе мощный заряд магической и духовной силы, разряжение которого может иметь фатальные последствия для всякого, кто

приходит с ним в соприкосновение. Вследствие этого изоляция богочеловека необходима не только для его личной безопасности, но и для безопасности других». Стремление каким-либо способом изолировать вождя, являвшееся глобальной особенностью первобытной идеологии, в различных регионах мира принимало самые разнообразные формы, единые по своей сущности. Древнее сознание выработало на этот счёт многочисленные правила (табу-запреты), которые надо было неукоснительно соблюдать, чтобы не причинить вреда вождю и не поставить себя под удар сверхъестественной силы, заключённой в нём. Например, нередко считалось опасным пользоваться одеждой вождя, его посудой, пищей, к которой он притрагивался и т. д. Одним из распространённых табу было табу на резиденцию вождя. Иногда вождю запрещалось выходить оттуда, а соплеменникам входить в эту резиденцию. Часто резиденция вождя располагалась в стороне от основного поселения племени (в священной роще, в кратере вулкана и т. д.).

В связи с этим, факт экстерриториальности новгородских и других древнерусских князей получает иное объяснение, чем то, которое предлагают сторонники мнения о вторичности и чужеродности княжеской власти. Можно считать, что изолированное положение резиденций древнерусских князей по отношению к основным кварталам их столиц было обусловлено традицией, которая восходила к отмеченным Д. Фрэзером особенностям первобытной идеологии, утверждавшей необходимость определённой изоляции вождя-правителя. С этой точки зрения, традиционная экстерриториальность свидетельствует не об изначальной вторичности и чужеродности княжеской власти по отношению к автохтонным политически институтам Новгорода, а, напротив, о древности и исконности данного учреждения в Волховской столице (равно как и в других русских городах). В связи с этим историю взаимоотношений Новгорода с князьями нельзя рассматривать как вытеснение чужеродного политического начала традицией государственности, берущей начало из местных истоков. И. Я. Фроянов пришёл к убедительному (на первый взгляд парадоксальному) выводу, что после событий 1136-1138 гг. Положение новгородского князя упрочилось, а влияние на местные дела возросло.

Середина XII в. — важный рубеж в жизни Волховской столицы. К этому времени в основном завершается процесс становления на берегах Волхова базировавшегося на территориально-общинной основе города-государства, что не замедлило сообщить новые черты общественным конфликтам, разгоравшимся в Новгороде. Если до середины XII века внутренние коллизии на берегах Волхова в значительной мере сглаживались столкновениями городской общины как целого с князем как ставленником Киева, то после 1136-1138 гг. Появилось больше возможностей для развития внутренней борьбы — в первую очередь, борьбы вечевых группировок, состоявших из жителей отдельных территориальных подразделений Новгорода, за государственные должности. В пределах XII в. эта борьба прошла через два основных этапа. До 80-х годов она развивалась на основе соперничества сторон. С 80-х годов её участниками выступили уже отдельные концы. Характерной чертой многих внутригородских конфликтов стала вовлечённость в них князей. Отсюда и связь княжеских смен со сменами посадников. Претендующие на Волховскую столицу князья нуждались в поддержке внутри Новгорода и для этого стремились заручиться расположением одной из новгородских вечевых группировок. На такой основе складывались альянсы различных князей с этими группировками. В обстановке относительно единой, не расслоившейся ещё на отдельные сословия городской общины, подобного рода альянсы не могли быть особенно прочными. И всё же мы наблюдаем, что зачастую, пока определённый князь занимал новгородский стол, союзная ему вечевая «партия» владела посадничеством, и смена князя нередко совпадала со сменой посадника. Политическое соперничество

территориальных подразделений Новгорода, начавшееся соперничеством за пост посадника, втягивало в свою орбиту и княжеский стол.

В середине и второй половине XII века в истории новгородского народовластия имели место и конфликты городской общины как целого с князьями. Когда она ссорилась с князем внутренняя борьба временно отходила на второй план и весь город единился вокруг наличного посадника, к какой бы «партии» он не принадлежал. Конфликты с князьями, если они не обуславливались борьбой за посадничество, бывали двоякого рода. Одни вызывались внешними причинами (например, голодной блокадой), и тогда новгородцам порою приходилось изгонять даже вполне желанного князя. Другие конфликты были обусловлены внутренними причинами, т. е. недовольством большинства населения оказавшимся на берегах Волхова князем. С течением времени по мере усиления могущества Северо-Восточной Руси, в лице её князей Новгород стал приобретать столь же властных сюзеренов, каких он раньше (преимущественно до 1136-1138 гг.) имел в лице киевских князей. Поэтому в глубинной основе конфликтов Волховской столицы с правившими в ней князьями из Суздальской земли, лежало ставшее традиционным стремление новгородцев изъять из социального портрета своих правителей черты иногородних наместников. Причём никакой «антикняжеской борьбы» против принципа княжеской власти не видно и после 1136-1138 гг. Княжеская власть по-прежнему оставалась незаменимым учреждением новгородского политического быта.

В XIII в. в развитии новгородского народовластия усилились тенденции к совершенствованию политического устройства республики, к сдерживанию непрерывной и ожесточённой межрайонной борьбы.

Признаки намечавшегося сдерживания межрайонной борьбы замечаются в том, что на протяжении XIII в. в целом более частым становится длительное пребывание на посадничестве. Причём, затухание внутригородского соперничества за этот пост лишается прямой зависимости от единивших новгородцев конфликтов городской общины как целого с князьями. Сдерживание межрайонной борьбы сказалось и в кратковременной (1211-1216 гг.), но характерной практике занятия посадничества сообразно «старшинству», ослаблявшей соперничество за него. Данное сдерживание отвечало интересам городской общины Новгорода как целого, приобретавшей свою законченную территориально-политическую структуру вследствие успехов формирования кончанской системы на рубеже XII и XIII вв.

В событиях 1209 г., связанных с именем Дмитра Мирошкинича, (1207 г. — по датировке В. Л. Янина) проявилась способность новгородского народоправства держать под контролем деятельность высших должностных лиц республики, не допуская злоупотреблений власти с их стороны. В 1209 г. имел место крупный внутриобщинный конфликт без элементов межкончанской борьбы, в основе которого лежал протест большинства членов городской общины против злоупотреблений конкретных представителей выборной общинной администрации, конфликт дофеодальный по своей сути, сопровождавшийся архаическим атом уравнительного распределения среди общинников неправедно нажитых богатств.

Стремление низовских князей опекать Новгород прошло испытание в ходе новгородско-княжеских столкновений начала XIII в. Причём, столкновения 12151216 гг. (в контексте с другими подобного рода событиями второй половины XII — начала XIII вв.) способствовало развитию консолидирующих сторон правового и морального сознания новгородцев, выработке норм, защищавших Волховскую столицу от неугодных действий князей, подчас проявлявших наместнический поползновения. Поскольку эти нормы в целом носили оборонительный характер, правильнее говорить не об ограничении в начале XIII княжеской власти как таковой

(т.е. со стороны её позитивных функций, за счёт умаления конструктивного содержания), а именно об ограничении произвола князей, о поисках гарантий от него. Одной из таких норм-гарантий стало обращённое ко князю условие «без вины мужа не лишити», появившееся, по видимому, не позднее 1217 г. и входившее в содержание ряда князя Святослава Мстиславича с новгородцами. Наряду с выработкой требований ко князю, новгородцы в начале XIII в. чётко сформировали требования и к самим себе: перед лицом князя держаться сплочённо, не входить с ним в частные соглашения. Норма, о которой идёт речь, препятствовала практике политических блоков различных вечевых «партий» с определёнными князьями и княжескими линиями, бывшей в расцвете в XII столетии. Союз с князем начал терять былое значение в ходе борьбы за овладение и удержание посадничьей должности.

О существовании такой нормы, в частности, свидетельствуют события 1218 г. Антикняжеский аспект этих событий аргументировать трудно. Скорее имела место частная расправа новгородца над княжеским чиновником. Этого новгородца арестовали, но князь отпустил арестованного, как только в городе началась смута. Началась же она не в результате ареста, а в первую очередь под влиянием клеветнических слухов, направленных против посадника Твердислава. И то, что смута не прекратилась после освобождения князем арестованного, а напротив, разгорелась ещё больше, доказывает, что в целом перед нами внутриобщинное столкновение, а не конфликт городской общины с князем.

В ходе данного столкновения Твердиславу Михалковичу не была противопоставлена альтернативная фигура другого лидера — претендента на посадничество. Во всяком случае, летописец об этом умалчивает. Сказанное даёт нам основание для предположения, что стержнем событий зимы 1218 г. была не столько борьба вокруг места посадника (развёртывавшаяся на фоне традиционной межрайонной вражды и соперничества), сколько стремление поверивших клевете жителей двух концов Новгорода наказать нарушившего общегородской закон (закон городской общины как целого) носителя власти и стремление общины, к которой этот носитель принадлежал, защитить его. В определённом смысле можно говорить о столкновении двух пластов общинного права — общегородской корпоративной сплочённости и кон-чанской корпоративной сплочённости. Нам неизвестно, вступились бы за Твердисла-ва его Пруская улица и близкий к ней Людин конец, будь он действительно виновен, но мы, по-видимому, имеем право констатировать, что в XII-XIII вв. общегородским интересам часто приходилось преодолевать интересы отдельных территорий, и что Новгороду в целом присущ неустойчивый, временами нарушавшийся баланс общегородских и кончанских интересов. События зимы 1218 г. с одной стороны продемонстрировали возросший к началу XIII в. статус кончанской общины в структуре Новгорода, с другой стороны — основные атрибуты развитой общинности: как механизмы общинной взаимопомощи и корпоративной защиты, так и резкий протест общинников против нарушений принципа корпоративной сплочённости.

Следует отметить, что отдельные концы выступили в летописи участниками междоусобной борьбы уже в те времена, когда древние правила этой борьбы начали дополняться новыми. Характерной в этой связи представляется позиция загородцев, которые «не въсташа ни по сих, ни по онихъ, нь зряху перезора». Данная позиция не архаична, не подчинена феруле традиционной вражды и соперничества, а исполнена здравого смысла и политического расчёта. Таким образом, перед нами столкновение, поднявшееся над архаической почвой в направлении большей политизации.

Новгородское вече как высший орган народовластия сыграло важную роль и в событиях 1228-1230 гг. Народное решение изгнать владыку созрело под влиянием языческого сознания, ожившего во время голода и беспрерывных дождей

и связывавшего неблагополучный ход природных явлений с неумелыми или преступными действиями общественных предводителей, кем бы они не были. «Тебе ради бысть зло се», — кричали новгородцы в 1228 г., выталкивая в шею «аки злодея» своего архипастыря Арсения с владычьего подворья. Большую роль в событиях 1228 г. сыграл распространившийся в Новгороде слух, будто Арсений, чтобы занять святительскую кафедру, дал князю «мзду». Причём, если в 1228 г. в связи с изгнанием архиепископа несомненен всплеск языческой активности населения (он находит прямое подтверждение в летописи, сообщивший, как тогда понимали новгородцы причину долгого «тепла»), то в событиях 1230 г., связанных со сменой посадника, тысяцкого и князя более зримо выступают моменты борьбы с голодом в русле чисто политических методов.

В летописном рассказе о событиях 1228-1230гг. упоминаются городские сотни Новгорода. «По стом» разделили возмутившиеся новгородцы имущество опального посадника Внезда Водовика, тысяцкого и их сторонников. Вопрос о сущности и характере городского сотенного деления остаётся в нашей историографии весьма спорным. Вероятнее всего, деление новгородцев на сотни, охватывая весь город, не носило территориального характера, перекрывало кончанское деление и служило известным противовесом кончанской системе. Применительно к Новгороду сведения о сотенной организации появляются довольно поздно и приходятся на периоды консолидации городской общины, когда отходили на второй план кончанские разногласия. В связи с этим уместно предположение, что сотенное устройство способствует процессам сплочения новгородцев и упоминается в условиях этого сплочения. Не случайно, в Новгороде имела место борьба концов, но не было борьбы сотен. В период разногласий новгородцы XII-XIII вв. обычно выступали как жители своих частей-территорий, а для периодов согласия и совокупных действий обнаруживается тенденция, что они выступали, организованные по сотням. В том, что сотенная организация играла в Новгороде рубежа XII-XIII вв. интегрирующую роль, сказывались поиски путей сдерживания внутренней борьбы, о которых уже говорилось.

Единое в одних событиях, раскалывавшееся на вечевые «партии», соответствовавшие частям города, в других событиях, в 1255-1259 гг. новгородское вече впервые в свое истории встретилось с конфликтом особого рода — открытым сословным столкновением. К середине XIII в. внутри городской общины Новгорода обозначились два социально-политических образования «старейшие» и «меньшие». Тем не менее в 1255 г. началось всё с привычного конфликта городской общины как целого с князем. Как объяснил В. Л. Янин, данный конфликт следует связывать с «проблемой признания или неприятия великокняжеского суверенитета над Новгородом». В ожидании подхода княжеских полков с Низа «меньшие» и «вятшие» заняли разные позиции: первые стояли за сопротивление, вторые за компромисс с князем. В чётком делении Новгорода в событиях 1255 г. на две враждующие стороны: с одной стороны, «меньшие», с другой — «вятшие» люди «нет намёка на борьбу концов или сторон Торговой и Софийской» (М. Н. Тихомиров). Отрицая роль территорий в ходе событий 1255 г. и усматривая в них признаки сословной борьбы следует подчеркнуть, что сословная борьба проявилась тогда в неразвитой форме и свелась, в основном, к формулированию особой позиции «вятших» на их «совете злом», бегству из города Михалки и других «крестопреступников», «перевету» Ратишки. Политические механизмы, способные привести в жизнь сословные замыслы «вятших», ещё отсутствовали. «Вятшие» были бессильны сделать что-либо вопреки желаниям большинства новгородцев, т.е. вопреки желаниям «меньших». Они пока могут только бежать из города, хотя и это небезопасно. Князь Александр Невский настоял на своём не из-за помощи «вятших». Он склонил мнение веча в желательную для себя сторону, прежде всего опираясь

на низовские полки, на угрозу военного разгрома (князь пошёл и на некоторый компромисс: снял требование на выдачу посадника). Сословное совещание «вятших» воспринимается ещё как незаконное. Отсюда и эпитет: «совет зол», да и самих «вятших» летописец называет «злодеями». Словом, перед нами наиболее ранние формы противостояния различных сословий внутри городской общины Новгорода и самый старт олигархической тенденции.

Дальнейший события — 1257-1259 гг. связаны с татарской переписью, различное отношение к которой нарушало согласие «вятших» и «меньших». Причём, в массе новгородцев проявилось недоверие к боярскому сословию как к таковому: то «меньшие» переполошились, уверовав, что бояре замышляют нападение на город, то стали говорить, будто бояре допускают несправедливый расклад платежей. В этом смысле события 1259 г. продолжают линию сословной розни, наметившуюся в событиях 1255 г. В коллизиях 1259 г., как и в коллизиях 1255 г. нет признаков борьбы территорий.

Процессы социального расслоения новгородцев сказались и в выступлениях «крамольников», само наименование которых отразило определённое отношение к вечу и вечевой законности. Такое наименование в летописи со временем закрепляется в первую очередь за участниками грабежей, которые происходили в Новгороде, как правило, в чрезвычайных ситуациях, вызванных голодом или пожарами. С конца XIII в. увеличивается количество летописных известий о подобного рода грабежах. Выступление «крамольников» отлились в новую форму социальной борьбы на берегах Волхова. В полной мере эта новая форма разовьётся в XIV столетии, но истоки её видны ещё в XIII в. В конце XIII-XIV вв. под влиянием процесса социального расслоения, углубившегося на фоне образования крупного феодального землевладения в Новгородской земле, в Новгороде образуется слой населения, материальное положение которого находится на грани нищеты. Нищета новгородских низов превращала их в весьма неспокойную массу, предрасположенную к грабежам и разбоям. Эта среда подпитывала походы знаменитых ушкуйников, отсюда же вышли и «крамольники». В 1291 г. в обстановке голода «грабиша коромолнице торгъ». В 1299 г. во время пожара «злеи человеци» снова «падоша на грабежи». «Злеи человеци недобрии», «окании человеци» в 1311г. «пограбиша чюжая имения». То же случилось и в 1340 г. А в 1332 г. «крамольники» от простых грабежей перешли к политическим действиям: они явились инициаторами смены посадников. В летописной статье, посвящённой событиям 1337 г. выступившие против архимандрита Есифа «крамольники» прямо отождествляются с «простой чадью», т. е. в данном контексте с городскими низами. Если от ушкуйников новгородское вече стремилось отмежеваться (летописец Волховской столицы спешит подчеркнуть, что «люди молодыи» действовали «без новгородьчкого слова»), то с «крамольниками» городская община Новгорода обходилась более жестоко. В 1291 г., когда «крамольники» разбойничали в торгу, «створяша вече новгородци, сверго-ша два крамолника с мосту». По-видимому, в условиях Новгорода, «крамольники» — не представители какого-либо одного городского района, потенциально оппозиционного на вече другим районам, но происходившие из городских низов конца XIII-XIV вв. выходцы со всего города. Их выступления не были связаны с вечевой законностью, поскольку общегородское вече в Волховской столице — это прежде всего совещание кончанских общин, руководимых местными боярами. Новгородцы могли действовать законным порядком, т. е. по решению общегородского веча и незаконно — без его санкции, без «новгородского слова», а то и вопреки ему, и тогда они — крамольники (от слова «крамола» — мятеж, бунт, раздор).

Наряду с вечем в системе органов новгородского народовластия XII-XIII вв. княжеская власть занимала неизменно важное место. После событий 1136-1138 гг.,

значительно ослабивших зависимость новгородского княжеского стола от Киева, новгородский князь полностью «вписался» в систему местного политического уклада, став в известном смысле земской властью. Поскольку вече и князь в Новгороде середины XII — середины XIII вв. были двумя рычагами одного и того же политического механизма, конфликты между ними преждевременно рассматривать как акты «антикняжеской» борьбы: борьба возникала с отдельными князьями, а не с княжеской властью как таковой.

В середине XIII в. над Новгородом утвердился великокняжеский суверенитет. То обстоятельство, что новгородский князь вновь приобрёл качества наместника и стал противостоять городской общине (в той мере, в какой использовал свои наместничьи атрибуты), создало почву для постепенного уменьшения его правительственного значения, размежевания единой республиканской администрации Новгорода на собственно княжескую и вечевую (земскую). Будучи ограничены в праве распоряжения княжеским столом, новгородцы оказались перед проблемой гарантий от возможного произвола князей. Чёткая фиксация круга княжеских прав и обязанностей в докончальных грамотах явилась шагом в этом направлении. Однако анализ источников, отразивших статус новгородского князя второй половины XIII в. (летописного материала, докончальных грамот, данных сфрагистики), не позволяет преувеличивать степень ограничения его власти в Новгороде, достигнутую к концу XIII в.

Изменения в княжеской власти во второй половине XIII в. осуществлялись на фоне развития олигархических тенденции. Как показал В. Л. Янин она способствовала образованию при посаднике территориально-представительного совета, состоявшего из бояр различной кончанской принадлежности, а также новой системе занятия посадничества на годичный срок членами данного совета, сдерживавшей политическое соперничество концов. Впрочем, обязательной очерёдности избрания кончанских представителей в посадники не существовало, что не устраняло полностью межкон-чанскую борьбу и не свидетельствовало о полной консолидации боярства.

Следует подчеркнуть, что эволюция новгородской государственности зависела не только от консолидации боярства, но была связана с процессом развития городской общины как федеративного целого, отражала общегородскую заинтересованность в организации власти на основе равномерного и бесконфликтного допуска к ней различных кончанских общин, набиравшей силу федерацией которых вступал Новгород в XIV-XV вв. — эпоху своего расцвета.

XIV-XV вв. как на северо-востоке Руси, так и на её северо-западе, были временем становления крупного феодального землевладения. Социальное расслоение в городской общине Новгорода получило новые импульсы. Если в XII-XIII вв. бояре («старейшие», «вятшие») и «меньшие» являлись в первую очередь социально-политическими категориями, то в XIV-XV вв. различие между ними усилилось социально-экономическими характеристиками, ибо бояре (а вслед за ними и «житьи») всё более превращались за пределами Новгорода в крупных землевладельцев-феодалов, а рядовые горожане, сохраняя наряду с боярами статус членов городской общины, либо оставались на прежнем уровне имущественного благополучия, либо всё сильнее ощущали свою бедность. В политическом строе Новгорода XIV-XV вв. усилилась олигархическая тенденция, но говорить о полном изменении ею существа этого строя было бы преувеличением.

История народного правления в Новгороде XIV-XV вв. стала в конечном итоге историей его совершенствования и приспособления к новым условиям, а также историей его отмены в результате присоединения к Великорусскому государству на исходе названной эпохи. Первый аспект позволяет проследить за развитием тенденций, наметившихся уже в XIII в. и призванным стабилизировать и укрепить вечевой строй.

Второй аспект устанавливает связь Новгорода с общерусской исторической судьбой, помогает глубже осознать его место и значение в ней.

Кроме того, новгородские XIV и XV века продолжали характеризоваться теми же особенностями внутренней жизни, что и предыдущие столетия. Общегородское вече не переставало служить ареной острых столкновений вечевых «партий», представлявших различные районы города. Весьма характерное столкновение произошло в 1342 г. Началось всё с того, что боярин Лука Варфоломеевич со своими холопами-сбоями, не получив разрешения веча, без благословения владыки, отправился воевать в Заво-лочье, где и погиб. В Новгороде тем временем распространился слух, будто подстроили убийство Луки посадник Фёдор Данилович и какой-то Ондрешка. Как организатор авантюристических добычливых экспедиций, Лука был популярен у городских низов. Чёрные люди поднялись на посадника и на Ондрешку, разграбили их дома и загородные сёла и вынудили к бегству в Копорье. Более того, возвратившийся на берега Волхова сын Луки — Онцифор уже официально на вече обвинил Фёдора и Ондрешку в убийстве отца и потребовал суда над ними. Посланники веча — архимандрит Есиф «с бояры» вернули беглецов в Новгород, и те заявили на вече, что не думали на брата своего Луку зло, не подсылали к нему убийц. Это заявление раскололо вече: одна его часть встала за Фёдора Даниловича и Ондрешку, другая — за Онцифора Лукича и поддерживавшего его боярина Матфея Коску. Первая часть собралась на Ярославовом дворе, вторая — у Софийского собора. На Ярославовом дворе находились, по-видимому, славляне, т. к. Фёдор Данилович был представителем Славенского конца. У Софийского собора — соответственно, неревляне и прусы, поскольку Лука Варфоломеевич происходил из Неревского конца, а Матфей Коска — с Пруской улицы, являясь представителем Людина или Загородского концов. Было предпринято неудачное нападение на Ярославов двор, во время которого Матфея Коску с сыном заперли в церкви, а Онцифора «с по-собникы» обратили в бегство. Это случилось утром, а после обеда поднялся весь город: Софийская сторона против Торговой стороны — «сия страна собе, а сиа собе». Но «диа-волъ посрамленъ бысть»: владыке Василию и княжескому наместнику Борису удалось помирить враждующие стороны, причём Фёдор Данилович посадничества не лишился.

В событиях 1342 г. мы видим и элементы сословной розни (действия чёрных людей, едва ли соответствовавшие вечевой законности), и борьбу некоторых концов с разных берегов Волхова, и противостояние сторон, в которое разрослась кончанская усобица, охватив весь город.

Не менее красноречивыми были события 1359 г. Тогда на вече отняли посадничество у Андреяна Захарьнича — представителя Плотницкого конца, связанного также и с Пруской улицей и провозгласили посадником славлянина Сильвестра Лен-теева. Причём, всё это делал «не весь город, токмо Славеньскыи конецъ», который явился на вечевую площадь «в доспесе» и разогнал своих оппонентов, оказавшихся безоружными. Пострадавшие в «сече» заричане (т.е. жители Софийской стороны) желали отомстить. Три дня сохранялось напряжение в Новгороде. Был разобран мост через Волхов. Миротворцем, как не раз в истории новгородского народовластия, выступил владыка. Его послушали и в конце концов помирились. Посадничество в результате получил пруский боярин Никита Матфеевич.

В 1388 г. три конца Софийской стороны поднялись на посадника Есифа Захарьи-нича — представителя Плотницкого конца. Не только этот конец, но вся Торговая сторона заступилась за Есифа. Многие пострадали в стычках у реки, порублены были суда. Усобица длилась две недели, потом противники помирились и дали посадничество неревлянину Василию Ивановичу.

Продолжала накладывать свой отпечаток на деятельность веча и сословная рознь. После событий 1255-1259 гг. наиболее замечательны в этом отношении события

1418 г. Однако в этих событиях сословная вражда переплеталась с традиционным для Новгорода противоборством территорий. В апреле месяце некий житель Торговой стороны Степанка схватил софийского боярина Данилу Ивановича и с помощью своих пособников притащил его на вече. Перед народом боярин был обвинён в каких-то серьёзных преступлениях. По вечевому решению его избили и сбросили с моста в Волхов. Один добрый человек, рыбачивший в ту пору на реке, подобрал Данилу Ивановича к себе в чёлн, но после поплатился за это: вечники, «възъярив-шись», разграбили его дом. Ярость мести клокотала и в груди избежавшего смерти Данилы Ивановича, который, в свою очередь, «въсхитивъ» Степанку, принялся его «мучити». Вновь собрались на вече на Ярославовом дворе. Вероятно, это было вече главным образом Торговой стороны, плебс которой после многодневного волнения решился на активные действия. В доспехах и со стягом явились жители Торговой стороны на Софийскую сторону, разграбили дом Данилы Ивановича и других много боярских дворов. Степанку пришлось отдать и обратиться за помощью к владыке, так как жители Торговой стороны не унимались: они продолжали грабить дворы софийских бояр. Но на Пруской улице нападавшие впервые получили жесткий отпор. Видимо, с этого момента сословное выступление плебса Торговой стороны против аристократии Софийской стороны трансформировалось в привычную форму вражды территорий. Рядовые софияне больше не могли терпеть избиения своих бояр, какие бы не имелись к тому справедливые поводы. Летописец зафиксировал изменение характера событий словами: «и от того часа нача злоба множитеся». Отброшенные прусами за Волхов, жители Торговой стороны объявили там «всеобщую мобилизацию», не без оснований опасаясь софийского нашествия: «яко Софеиская страна хощеть на нас въоружатися и домы наша грабити». На мосту через Волхов разыгралось настоящее сражение с убитыми и ранеными с обеих сторон. Возбуждение и ожесточение дошли до такой степени, что «нападе страх на обе страны». Появление на мосту во главе крестного хода владыки Симеона позволило прекратить «усобную рать» и прийти к соглашению. Причём, источники позволяют догадываться, что, несмотря на возросшую во второй половине XIV — начале XV вв. регламентацию посадничьей должности и в борьбе сторон 1418 г. не обошлось без традиционных счетов территориальных боярских группировок из-за посадничества.

К началу XV в. окончательно сформировался статус княжеской власти последнего периода новгородской независимости. Как показывают сфрагистические материалы, в XII-XIII вв. среди новгородских печатей безраздельно господствовала княжеская булла. В XIV-XV вв. картина новгородской сфрагистики коренным образом поменялась. Количество княжеских булл резко сократилось в княжение Василия Дмитриевича (1389-1425), а с 10-х годов XV в. получила массовое распространение «Печать Великого Новгорода», которая ставилась степенным посадником и тысяцким от имени Совета господ. По всей вероятности, во второй половине XIV — начале XV в. имело место перераспределение юрисдикции между разными государственными институтами Новгородской республики. Причём сперва за счёт смесного княжеско-посадничьего суда, первенство в котором принадлежало князю и который обслуживался княжеской печатью, увеличиваются судебные прерогативы владыки. Затем в самом смесном суде приоритет переходит от князя к посаднику.

Изменения в княжеской власти во второй половине XIII — начале XV вв. осуществлялись на фоне развития олигархической тенденции. Уже говорилось о реформе посадничества конца XIII в. Согласно В. Л. Янину следующий шаг в этом направлении был сделан в начале 60-х годов XIV в. На данное время приходится формирование посаднической коллегии из шести посадников, в которой представлены все концы, но Плотницкий располагал двойным представительством.

В 1418-1419 гг. происходит расширение посаднической коллегии до 12 человек при достижении равновесия между различными территориальными комплексами Новгорода. К 1423 г. при соблюдении тех же пропорций соотношений кончанского представительства посадническая коллегия расширяется до 24 человек.

Наконец, перед утратой самостоятельности в начале 60-х годов XV в. посадническая коллегия в последний раз расширяется до 36 членов при сохранении тех же пропорций представительства. Внутренней пружиной всех этих изменений по В. Л. Янину «было последовательное движение боярства от соперничества боровшихся за власть группировок к консолидации бояр, принявшей в конечном итоге форму олигархии»6.

Изображая эволюцию политического строя Новгорода как движение в сторону боярской олигархии мы должны иметь в виду, что это была весьма своеобразная, условно говоря, демократическая олигархия. Ведь какими бы могущественными и властными не оказались в XIV-XV вв. новгородские бояре-феодалы, в условиях древнерусского вечевого уклада они сохраняли связь со своими общинами и, поэтому, действовали не сами по себе, а во многом ещё как представители данных общин-концов. Государственный строй Новгорода развивался в русле общегородской заинтересованности в реформах. Нараставшая регламентация посадничьей должности позволяла ей утрачивать значение «яблока раздора» между частями города. Политическая эволюция Новгорода была эволюцией древнерусской городской общины, успешно изживавшей недостатки своей «дофеодальной демократии» (со слабо выраженной дифференциацией правительственных функций) и успешно приспосабливавшейся к новым условиям, создаваемым процессом феодализации. В затронутом аспекте внутриполитическое развитие не подтачивало жизненной силы республики, приближая её к краху, но стабилизировало ситуацию на берегах Волхова. Роковой и последний удар вечевому Новгороду был нанесён не изнутри, а извне.

Во второй половине XIV в. и, особенно, в XV в. в русских землях усиливаются объединительные процессы. Потребности национальной обороны делали их безальтернативными. Когда наиболее сильные в тогдашней Руси московские и литовские князья боролись за увеличение своих владений, они объективно способствовали объединению страны. Но Московское и Литовско-Русское государства строились на разных основаниях. В первом случае законом была строгая централизация. Вторая модель, сохраняя на местах прежние порядки, предполагала федеративные отношения.

Тесно связанный с другими областями древней Руси, Новгород не мог оставаться вне общерусского исторического процесса. Кроме всего прочего, он нередко зависел от привозного хлеба и богател за счёт транзитной торговли. Связь с митрополией делала его частью общерусского церковно-политического пространства. Таким образом, XV в. поставил Волховскую столицу перед необходимостью выбора дальнейшей политической ориентации, по существу, выбора между Москвой и Литвой.

Конечно, самые оживлённые отношения, прежде всего, в политическом и экономическом планах, Новгород имел с Низовской землёю и её центрами (Суздалем, Владимиром, Тверью, наконец, Москвой). Однако не следует преувеличивать степень этнической близости Новгорода XV в. именно к этой части древней Руси. Новгородско-Псковский Северо-Запад позднее московско-владимирского Северо-Востока войдёт в регион формирующейся великорусской народности. В Новгороде долго сохранялись древнерусские формы жизни, не только с характерным для неё вечевым укладом, но и с традициями своеобразного «политического патриотизма». Эти традиции придавали этническому сознанию новгородцев специфические черты, усиливая его

6 Янин В.Л. Новгородские акты XII-XV вв. Хронологический комментарий. М., 1991. С.10, 77-78.

региональную окраску и ослабляя общенациональный фон. Сознание принадлежности к великорусской народности, идущей на смену куда менее консолидированной древнерусской народности, ещё не успело возобладать на берегах Волхова. Жестокость новгородских молодцов-ушкуйников в низовских землях — одно из косвенных подтверждений сказанному. Когда же во время московской осады некто Упадыш, желая помочь москвичам, привёл в негодность настенные пушки своего города, и его казнили, то новгородский книжник в сердцах воскликнул: «Лучше бы тебе, Упадыш, не быть в утробе материнской, чем наречься предателем Новгорода!» Разве не особое новгородское патриотическое чувство, ещё не переросшее в великорусское, слышится в приведённом восклицании?

Задаваясь неизбежным вопросом: к Москве или к Литве, многие в Новгороде понимали, что при вхождении в формирующееся Московское государство пришлось бы пожертвовать древней вечевой вольностью. Поэтому на берегах Волхова позиции «литовской партии» являлись достаточно сильными. Усматривать в деятельности лидеров данной «партии» предательство общерусских национальных интересов преждевременно. Новгород ещё не успел стать Великороссией, а Руси в древнем смысле этого понятия он не изменял — Великое княжество Литовское и Русское на 90% состояло из восточнославянских земель, население которых даже считало «Русью» именно своё государство, а не «Московию». При таких условиях обращение новгородцев к великому князю Литовскому свидетельствовало лишь о попытке сохранить основы социально-политического строя республики, которые, как было очевидно, неминуемо подверглись бы демонтажу при московском варианте централизации. «Литовская партия» не хотела допустить данного варианта. Более того, борьба за сохранение вечевого строя означала для новгородца XV в. борьбу за независимость Отечества. Поэтому, Н. И. Костомаров в своём ярком очерке присоединения Новгорода к Москве имел все основания «патриотической» называть именно «литовскую партию».

Первые отчётливые признаки её существования на берегах Волхова относятся ко времени после Яжелбицкого договора 1456 г. Этот договор восстановил над Новгородом великокняжеский суверенитет, ослабленный «шемякиной замятней». Во время, о котором идёт речь, усилились контакты новгородцев с великим князем Литовским и королём Польским Казимиром. Причём, эмоции в действиях сторонников «литовской партии» опережали трезвый политический расчёт. Когда в Новгород в январе 1460 г. приехал великий князь Московский Василий Тёмный, то, по сообщению некоторых летописей, на него готовилось нападение. Владыке Ионе удалось охладить пыл ревнителей вечевой вольности, удержать их от необдуманных поступков. На берегах Волхова догадывались о военном превосходстве Москвы, где закладывались основы новой военной организации, ядро которой составляла «почти профессиональная» (термин Ю. Г. Алексеева) конница детей боярских. Не заручившись поддержкой Литвы, трудно было надеяться на успех в споре с Москвой.

В русле поисков этой поддержки следует рассматривать приезд 8 ноября 1470 г. в Новгород по вечевому приглашению «из королевы руки» князя Михаила Олель-ковича. Влияние «литовской партии» в Новгороде возрастало, приближая времена открытого разрыва с Москвой.

Ещё за три дня до прибытия Михаила Олельковича умер архиепископ Иона, который пользовался в Новгороде большим авторитетом и, как человек осторожный и рассудительный, мог удерживать новгородцев от крайностей. Новый владыка Феофил, избранный 15 ноября на вече «по жребию», как и его предшественник должен был ехать к митрополиту для торжественного посвящения в сан. Но митрополитов на Руси в ту пору оказалось два — московский и киевский, униатствующий. По более чем столетней традиции надлежало бы ехать в Москву. К этому склонялся сам Феофил

и его сторонники, уже получившие согласие великого князя Ивана Васильевича на приезд в Москву. О нём уведомил вече вернувшийся с Низа новгородский посол Никита Ларионов. После «сказывания» на вече «жалования великого князя» «литовская партия» дала открытый бой сторонникам Москвы. Энергичная и властная вдова посадника Исаака Борецкого Марфа (Марфа Посадница) и её взрослые сыновья Дмитрий и Фёдор вместе со своими приверженцами стали кричать: «Не хотим за великого князя Московского, ни зваться отчиной его. Мы вольные люди, Великий Новгород. А Московский князь великие и многие обиды и неправды над нами чинит. Но хотим за короля Польского и великого князя Литовского Казимира».

После призыва «литовской партии» весь Новгород «возмятеся»: одни «хотели за великого князя по старине к Москве, а другие за короля к Литве». Споры перерастали в драки. «Худые мужики-вечники», нанятые, по сообщению московской летописи, сторонниками «литовской партии», «камни в тех бросали, которые за великого князя хотели». «Литовская партия» брала верх. И не в деньгах её было тут дело, как хотелось бы это изобразить в Москве; за данной партией тогда действительно пошло большинство новгородцев. И знаменитая Марфа Посадница, воспетая Н. М. Карамзиным, в тот момент победила не потому, что была «злохитростной женою», живым воплощением дьявольского коварства, своекорыстия и обмана, а потому, что выражала волю значительной массы жителей своего города. Взятую Новгородом «литовскую» ориентацию не поколебали новые послания Ивана III и митрополита Филиппа марта 1471 г. К весне этого года вероятно относился и договор Новгорода с Казимиром. По данному договору роль новгородского князя отбиралась у великого князя Московского и передавалась «честному королю» и великому князю Литовскому. Всё прочее оставалось без существенных изменений, новгородская «старина и пошлина» не нарушалась. Особо подчёркивалось требование к королю «веры греческой и православной нашей не отнимать», а также «римских церквей, не строить». Король обязывался в случае военной угрозы Новгороду, прежде всего со стороны Москвы, «сесть на коня за Великий Новгород со всей своей радою литовской против великого князя и защищать Великий Новгород».

В XV в. главное для Новгорода было сохранение его общественно-политического уклада и религиозно-национального своеобразия. Если второе могло быть достигнуто и в рамках Московской державы, то первое — только под властью «честного короля». С этим и связана победа «литовской партии» на вечевых собраниях зимы и весны 1471 г.

В начавшейся затем войне с Москвой новгородские войска потерпели сокрушительное поражение. От Казимира помощь не пришла. Отправившимся за нею послам Волховской столицы даже не удалось доехать до короля. Новгород воевал настолько плохо и бестолково, что некоторые историки писали о нежелании широких кругов новгородцев воевать с Москвой. Здесь требуется уточнение. Ратники, набранные с «области новгородской» и не бывшие членами городской общины Господина Великого Новгорода, наверное, действительно не переполнялись энтузиазмом. Городская община их эксплуатировала, выступая по отношению к ним в качестве своего рода «коллективного феодала». В условиях московской власти эту категорию населения не ждало серьёзное ухудшение её положения. Более того, при московских порядках горожане — посадские люди и селяне были равноправны: и те, и другие платили подати в государственную казну. В условиях же вечевого города-земли XV в., подвергшегося воздействию процессов феодализации, городская община занимала привилегированное положение, собирая подати с сельских погостов. Поэтому, если новгородские селяне действительно могли воевать с неохотой, то новгородцам-горожанам было что терять, и они должны были сражаться с мужеством обречённых. Источники

позволяют предполагать две эти формы военного поведения разных частей вооружённых сил Новгородского государства.

В битве на Шелони (14 июля 1471 г.), решившей участь Новгородской республики, попали в плен видные её руководители. Дмитрий Борецкий, Василий Губа Селезнёв, Еремей Сухощек и Киприан Арзубьев были казнены. По сообщению псковского летописца, «секирой отсекли им головы, приложив к колоде». Лютость казни исследователи объясняют тем, что в глазах Ивана III казнённые являлись изменниками, взбаламутившими на крамолу рядовых новгородцев. К этим последним новгородский великий князь отнёсся милостиво, отпустив их с миром по своим домам. Говоря о важной новости в московской политике по отношению к Новгороду, — дифференцированном подходе Ивана III к различным слоям новгородского общества, следует, вместе с тем, учитывать, что из источников не всегда видно, идёт ли речь о «меньших» новгородцах-горожанах, или о рядовых селянах — жителях Новгородской области.

Специфика новгородского народовластия была таковой, что в период, когда выявлялся неуспех принятой на вооружение политической линии, на вече оживлялась оппозиция данной линии и её руководителям. После Шелони в Новгороде вновь началось противоборство: «и разделились люди, одни хотели за князя, а другие за короля за Литовского». «Московская партия» в борьбе со сторонниками «литовской» ориентации умело использовала факт сословного расслоения новгородцев. Был брошен демагогический лозунг, что «литовская» партия в своих действиях выражает интересы новгородских аристократов, и ей нет дела до простых новгородцев. Политические противники пытались эксплуатировать традиционные настроения новгородского плебса. Но руководители оппозиционной «московской партии» тоже являлись аристократами. Во всяком случае, у них хватило денег подкупить группу новгородцев, происходившую из тех же «худых мужиков-вечников», некоего Упады-ша и его «единомышленников», чтобы они заколотили железом пушки на городской стене. Действия Упадыша вряд ли могли серьёзно навредить обороне Новгорода, но они носили ярко выраженный политический характер и, по-видимому, являлись кульминацией борьбы двух вечевых «партий» — «московской» и «литовской».

Последняя всё более утрачивала опору внутри Новгорода на фоне военных поражений за его пределами. Господин Великий Новгород вынужден был просить у Ивана III мира.

Результатом переговоров явился Коростынский договор 1471 г. Новгород официально признал великого князя Московского своим господином, а себя его «отчиной», и обязался навсегда порвать с Литвой. Выбранного на вече согласно традиции владыку новгородцы обязались «кроме московского митрополита нигде не ставить». Усиливалась судебная власть великого князя в Новгороде. В остальном Коростынский договор повторял положения прежних новгородско-княжеских докончаний, подтверждая тем самым особый порядок управления вечевым городом.

Однако внутри Новгорода торжество «московской партии» оказалось призрачным. Всего через несколько лет патриоты не только смогли поднять голову, но и опять стали самой влиятельной силой на берегах Волхова. Фёдор Борецкий, а также степенный посадник Василий Ананьин и ещё около двух десятков бояр, «наехали» на дворы своих противников на Славковой и Микитиной улицах Плотницкого конца и в Сла-венском конце и учинили там грабежи, избиения и даже убийства. «Грабёж», как известно, был архаической формой судебной расправы, совершаемой по вечевому постановлению. С другой стороны, «наезды» и «грабежи» осуждает Новгородская Судная грамота, хотя, по-видимому, имеет в виду прежде всего «наезд и грабеж в земном деле» (ст. 10). Но как бы не трактовать уровень законности «грабежей», одним из организаторов которых выступил сын Марфы Посадницы, вероятно, не ошибёмся, если

скажем, что борьба со сторонниками Москвы оказалась тесно переплетённой с тем, что Н. И. Костомаров назвал «произволом личной свободы». Оказавшиеся в оппозиции члены «московской партии», могли надеяться только на защиту великого князя. В своём собственном городе они становились гонимым политическим меньшинством. И раньше случалось, что в Новгороде страдало политическое меньшинство. Но никогда раньше в Новгороде не было такого меньшинства, за которым не стояла никакая определённая территория и никакое определённое сословие.

Осенью 1475 г. Иван III с московскими боярами по зову своих подданных приехал в Новгород чинить суд и расправу. Он оправил жалобщиков, а организаторов наездов и грабежей обвинил. Политическая подоплёка осуждения новгородских бояр великим князем была понятна многим новгородцам, хотя он судил их прежде всего как уголовных преступников, а не как противников его власти. Через четыре дня после суда в Новгороде едва не вспыхнуло восстание против Ивана. Но, как и в 1460 г., благоразумие взяло верх, хотя всю ночь был «переполох» по всему городу. Московский самодержец покинул Новгород 23 января 1476 г., достигнув целей своего «прихода миром». «Новгород впервые реально почувствовал над собой руку государя всея Руси, — резюмировал Ю. Г. Алексеев, — впервые за долгие века своего существования увидел великокняжеский суд и узнал великокняжескую управу». Близился конец новгородского народовластия.

Последний акт драмы начался с действий «московской партии». Она решила нанести упреждающий удар, так как опасалась, что противной стороне «поражённой, — как выразился С. М. Соловьёв, — бездействием Казимира» и «безмолвствовавшей без глав своих», всё же удастся заручиться королевской поддержкой. В марте 1477 г. в Москву отправилось, наверное, самое странное за всю новгородскую историю посольство. Странное потому, что так до конца и не выяснили, кто его посылал и с какими словами. Поехали подвойский Назар и вечевой дьяк Захарий. В своём челобитье назвали они московского князя государем. И это было новостью в отношениях Волховской столицы с низовскими князьями, которых исстари новгородцы именовали только господами. Иван ухватился за прозвучавшее государское прозвание, а, может, и не без его участия сторонники Москвы в Новгороде вложили посланным в уста эти слова. Во всяком случае, московские послы сразу же отправились в Новгород спросить вече и господу о том, какого они хотят государства, должен ли оставаться в Новгороде какой-либо ещё суд, кроме одного суда государя, для которого освободят древний Ярославов двор, и тиуны его сядут по всем улицам?

Как можно полагать по разноречивым показаниям источников, в Новгороде такой вопрос послужил поводом для мятежа. Вопреки официальному московскому летописцу, не владыка Феофил и «и весь Великий Новгород» отправили Назара и Захария. Бурная реакция новгородского веча, о которой сообщают все летописи — и промосков-ские, и нейтральные — ярчайшее тому свидетельство. «С тем не посылали», — кричали новгородцы на вече, — то есть ложь». Ю. Г. Алексеев, опираясь прежде всего на показания Устюжского летописца, считает, что Назар с Захарием, хотя и выдавали себя за представителей веча, фактически действовали от имени группы бояр-интриганов.

До этой странной истории с посольством Назара и Захария вече, по выражению С. М. Соловьёва, молчало. Теперь оно всколыхнулось и снова заговорило. И заговорило опять в духе призывов «литовской партии». У Ивана III оказался прекрасный повод начать вооружаться на Новгород, одновременно провозглашая решимость покарать «клятвопреступников». Московские войска отправились в последний поход на Новгород.

Некоторые из новгородских бояр посчитали за благо выехать навстречу великому князю с челобитьями о принятии на службу, а в 30-ти верстах от Новгорода прибыли

к нему полномочные представители Волховской столицы — владыка Феофил с посадниками и житьими. Они назвали Ивана III «господином-государем», тем самым, не отказываясь еще от прежнего стиля отношений, но и как бы соглашаясь на часть московского «государства». Но части Ивану уже было мало, и низовская сила неуклонно приближалась к Волховской столице, охватывая её со всех сторон. В осаждённом городе, как и во время войны 1471 г., вновь начался раздор и, по аналогии с тем годом, сторонники мира с Москвой опять взяли верх. Дважды новгородские послы ездили в московский лагерь, причём во второй раз явились с ожидаемым от них признанием: да, посылали Назара и Захария в Москву и всем Новгородом велели им звать великого князя государем, а после отказались от этого. «Коли признали вы вину свою передо мною, — отвечал им Иван III, — так объявляю вам: хочу у вас такого же государства, как на Москве!» Последовали новые согласования и переговоры. «А государство наше таково, — без обиняков заявил новгородцам московский самодержец, делая бессмысленными дальнейшие увёртки, — вечевому колоколу в Новгороде не быть, посаднику не быть, а государство всё нам держать».

Через шесть дней после этого заявления — по существу, ультиматума — 14 декабря 1477 г. новгородцы приняли условия Москвы, ниспровергшие их народовластие и лишившие государственной самостоятельности.

Новгород принёс присягу великому князю Московскому, а Иван III целовать крест Новгороду отказался. При этом он следовал утверждавшемуся политическому порядку, стержнем которого являлась строгая централизация и безусловное подчинение верховной власти всех сословий. Московское государство не было «договорно-правовым». Зарождавшееся, по точному определению В. О. Ключевского, «под гнётом внешнего ига» и строившееся «среди упорной борьбы за своё существование», оно представляло собой «вооружённую Великороссию, боровшуюся на два фронта». В государстве — боевом стане на первый план неминуемо выдвигались не права сословий и корпораций, а их обязанности перед Отечеством. Одни служили «копьём и головой», до последней капли крови, бессрочно, не думая о каких-либо договорно-правовых ограничениях своей службы и удивляя при этом заезжих западноевропейских наблюдателей, другие — платили подати в казну. И над первыми, и над вторыми возвышалась власть московского государя, неизбежно большая по объёму, чем власть современных ей монархов Европы, имевшая религиозную санкцию и приобретшая своеобразный отечески-покровительный оттенок. Союз людей, сословий и корпораций во имя защиты Отечества не мог не придать ряда оригинальных черт великорусскому национальному сознанию. В великорусском народе постепенно выработалось особое отношение к своему государству. Верность ему и самоотверженность в государственном служении выдвинулись на уровень основных нравственных достоинств. Строгая московская централизация, в которой иные авторы видят только ярмо деспотизма и рабства, на деле была единственно возможным и необходимым условием сохранения благополучия и свободы Великороссии. Деспотизм власти, действующей вопреки порабощённому народу, с одной стороны, и государственная система, обеспечивающая надлежащую степень мобилизационной готовности нации, вынужденной противостоять враждебным соседям, с другой стороны, — два совершенно не схожих исторических явления. Объективный исследователь обязан их различать.

Сказанное определяет подход к вопросу об историческом значении присоединения Новгорода к Великорусскому государству. Столкнулись две исторические правды — правда Новгорода и правда Москвы. Первая заключалась в том, что существование вечевой Новгородской республики в конце XV в. имело достаточные исторические оправдания. Но исторически оправданными были и действия Москвы по собиранию русских земель в единый боевой лагерь, не будь которого, не было

бы и «Стояния на реке Угре», да и самой России не было бы. Такой подход в нашей историографии не нов. Ещё Н. М. Карамзин, отдавая должное «свойственному человеческому сердцу доброжелательству Республикам, основанным на коренных правилах вольности, ему любезной», как объективный историк-исследователь в то же время подчёркивал, что «Иоанн был достоин сокрушить утлую вольность Новгородскую, ибо хотел твёрдого блага всей России», а достижение этого блага зависело от соединения разрозненных частей страны в единое целое, чтобы она «не погибла от ударов нового Батыя или Витовта; тогда не уцелел бы и Новгород». При таком подходе обоснование исторической необходимости присоединения Новгородской земли к Московскому государству не исключает признания ценностей вечевой республики и сожаления об их утрате.

Рекомендуемая литература

1. Алексеев Ю. Г. «Черные люди» Новгорода и Пскова (к вопросу о социальной эволюции древнерусской городской общины) // Исторические записки. М., 1979. Т. 103. С. 242-274.

2. Алексеев Ю.Г. «К Москве хотим»: Закат боярской республики в Новгороде. Л., 1991. 158 с.

3. Бернадский В.Н. Новгород и Новгородская земля в XV веке. М.; Л., 1961. 397 с.

4. Костомаров Н.. И. Севернорусские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. СПб., 1863. Т. 1-2 (другое издание — Русская республика (Северно-русские народоправства во времена удельно-вечевого уклада. История Новгорода, Пскова и Вятки)). М.; Смоленск, 1994).

5. Лукин П.В. Новгородское вече. М., 2014. 608 с.

6. Петров А. В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). СПб., 2003. 352 с.

7. Петров А. В. Social and political évolution of Novgorod the Great in the veche period // Вестник СПбГУ. Серия 2. История. Вып. 4. 2016. С. 44-57.

8. Петров А. В. Православие, «одиначество», самодержавие (к вопросу об исторических основаниях русской политической культуры) // Христианское чтение. 2017. № 6. С. 178-185.

9. Платонов С. Ф. Великий Новгород до его подчинения Москве в 1478 году и после подчинения до Ништадтского мира 1721 г. Вече в Великом Новгороде // Древняя Русь во времени, в личностях, в идеях. Альманах, вып. 5: К 80-летию профессора Игоря Яковлевича Фроянова / Под ред.д.и.н., проф. А. В. Петрова. СПб., 2016. С. 51-55.

10. Сергеевич В. И. Вече и Князь. Русское государственное устройство и управление во времена князей Рюриковичей. М., 1867. 426 с.

11. ФрояновИ.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. 272 с.

12. Фроянов И.Я. Мятежный Новгород. СПб., 1992.

13. Янин В.Л. Новгородские посадники. Изд. 2-е. М.: Языки славянских культур, 2003. 512 с.

14. Янин В. Л. Очерки комплексного источниковедения: Средневековый Новгород. М., 1977. 240 с.

15. Янин В.Л. Новгородские акты XII-XV вв. Хронологический комментарий. М., 1991. 384 с.