CC BY
181
РУССКИЕ ДРЕВНОСТИ 2011
A. В. Петров
НЕСКОЛЬКО ЗАМЕЧАНИЙ О ДРЕВНЕРУССКОМ «ОДИНАЧЕСТВЕ»
Исследователи вечевого уклада древней Киево-Новгородской Руси и позднейшего Московского самодержавия подчинены необходимости уделять пристальное внимание духовной и политико-правовой традиции, запечатленной в исконном славянском понятии «одиначество», и, может быть, даже обречены рассматривать данную традицию как исходный момент своего научно-исторического анализа.
Наиболее глубокая интерпретация древнерусского веча в дореволюционной историографии прежде всего представлена в трудах
B. И. Сергеевича, М. А. Дьяконова, С. Ф. Платонова и А. Е. Преснякова.
Именно исследованиями названных ученых заложена основа современного прочтения древнерусской истории в трудах Игоря Яковлевича Фроянова1 и концептуально близких к ним работах других специалистов наших дней2.
Классическая интерпретация веча включала в себя положение о единодушии на нем как непременном условии принятия решения и важнейшем атрибуте вечевой деятельности.
По справедливой оценке Н. И. Костомарова, превосходная книга
В. И. Сергеевича «Вече и князь», «будучи лучшим исследованием в нашей науке, должна надолго остаться настольною книгою для всякого желающего уразуметь нашу древнюю жизнь»3.
Как показал В. И. Сергеевич, синтезировав конструктивное содержание сочинений писавших до него историков, на вечевом собрании древнего периода «счета голосов у нас вовсе не делалось по той причине, что большинство голосов (абсолютное и тем более
© А. В. Петров, 2011
относительное) не считалось достаточным для решения дела. У нас требовалось или единогласное решение, или такое большинство, которое ясно видно безо всякого счета голосов. Это должно быть подавляющее большинство, которое заставляло бы смолкать всех разномыслящих.
Такой порядок совершенно понятен. Решение по большинству не заключает в себе никакой разумной идеи. Если сто человек думают так, а пятьдесят иначе, то отсюда вовсе не следует, что сто думают правильно, а пятьдесят ложно, и что пятьдесят должны подчиниться мнению ста. Если теперь везде принимается большинство, то как единственный возможный мирный выход из затруднения, представляемого разделением голосов, и только. Древний человек не был способен к такому искусственному решению вопроса. Он предпочитал биться за свои убеждения и силою принуждать противника принять мнение, в истинности которого был уверен.
А с другой стороны, решение по большинству предполагает наличность самостоятельной исполнительной власти, достаточно сильной, чтобы привести в действие народное решение, не смотря на противоречие многочисленного меньшинства. В период господства вечевого быта исполнительная сила не успела еще обособиться от силы народа вообще; а потому значительное меньшинство народа всегда могло противопоставить большинству деятельное сопротивление. Так оно в действительности и было.
Что голосов не собирали и не считали, а принимали за решение подавляющую силу их, это мы видим из обычных для того времени выражений, в которых говорится о состоявшихся народных решениях, и во-вторых, из последствий, которые наступали в случае такого разделения мнений, при котором не было ни на одной из сторон подавляющего большинства.
Все вечевые решения имеют в своем основании соглашение всех (здесь и далее курсив мой. — А.П.). <...>
Но поводов к разногласию в древнее время было не меньше, чем в наше. А потому господствовавший тогда порядок заключал в себе возможность междоусобной брани. При нерешительном разделении голосов, стороны стояли друг против друга безо всяких средств к мирному выходу из разногласия. Им ничего не оставалось, как обратиться к суду Божию. Они это и делали. <...>
Таким образом, как необходимость соглашения всех, так и возможность междоусобной брани, в случае разделения, суть две стороны одного и того же явления. При господстве таких порядков, волость постоянно переходит из состояния мира в состояние раз-мирья и обратно4 <...>
Единение всех было обыкновенной формой вечевого решения. Но необходимость такого единения не шла у нас до того, чтобы вече вовсе не сознавало за собой права постановить обязательное для всех решение, едва был один несогласный. Под единением всех надо разуметь не соглашение всех без исключений, а соглашение такого подавляющего большинства, которое заставляет молчать разномыслящих <... >
Описанные порядки давали полную свободу образованию политических партий и полный простор их взаимной борьбе»5.
Близкие взгляды на способы и характер принятия вечевых решений в древнерусских городах высказывали крупнейшие знатоки отечественной истории М. А. Дьяконов и А. Е. Пресняков6.
При изучении новгородского веча С. Ф. Платонов внес важное уточнение в понимание внутреннего строения вечевого собрания. (Вообще говоря, многие черты древнерусского уклада власти в силу состояния источников восстанавливаются именно по новгородским материалам.)
Незаслуженно забытые ныне публичные лекции С. Ф. Платонова, прочитанные в Великом Новгороде в 1909 и 1915 гг. и изданные (в виде конспектов) там же малыми тиражами7, содержат несколько иные оценки древненовгородского политического устройства, нежели широко известные платоновские «Лекции по русской истории»8.
В моменты максимального обострения внутригородской обстановки в середине и второй половине XII в. Новгород делился «не на случайные толпы враждебных лиц, а на определенные организации или корпорации, из которых слагался город в целом или его отдельные концы»9. В конечном итоге, общегородское вече в Волховской столице — это совещание сторон или концов, руководимых местными боярами, и отдельное лицо, каким бы знатным оно ни являлось, «поглощено той средой, к которой принадлежит, тем общественным союзом, который определяет положение его в городе. Ссорятся не лица, а эти союзы, — и на вече идут не лица, а союзы;
голосуют там не лица, а союзы». Вече «слагается не из отдельных лиц, а представляет собою сумму организаций, составляющих политическую общину “Великий Новгород” (своего рода “союзное государство”)»10. Когда возникали разногласия, вече «...делилось на концы. Междоусобия Новгорода открывают нам его внутреннюю организацию»11.
Какой конец в большем числе являлся на вечевую площадь — в его духе и принималось решение. Если же голоса кончанских организаций противоречили друг другу, то «начиналась борьба составных частей сложного политического тела»12.
С. Ф. Платонов подчеркивал, что новгородское «вече обладало большим внутреннем благоустройством», а «историческая наука имела ранее об этом другое представление»13.
Мой анализ древненовгородского веча привел к выводам, созвучным наблюдениям С. Ф. Платонова14.
Древнейшие русские города в большинстве случаев имели сходный генезис и близкие черты внутренней структуры15. Поэтому выводы, сделанные на новгородском материале, приобретают важность и для изучения других древнерусских центров.
В современной историографии, с опорой на недавние археологические открытия, проводится мысль о «коренном отличии новгородской государственности от монархической государственности Смоленска и Киева»16. Несомненно, важное пополнение источниковой базы обогащает наши представления о политическом строе средневекового Новгорода. Однако новые материалы не устраняют дискуссии по проблеме.
Что следует из последних данных, если их обобщить?
Князь в Новгороде изначально не являлся всесильным монархом. «Новгородская аристократия», как и положено «лидерской прослойке» общества, контролировала «государственные» доходы чуть ли не с IX в. «Смесной суд» князя и посадника—одно из проявлений «одиначества» княжеской власти с общиной — существовал до событий 1136-1137 гг.
Мнение о существовании монархии в раннем Новгороде («раннефеодальной» или какой-либо иной) может считаться окончательно похороненным. Но достижения Новгородской экспедиции и исследования В. Л. Янина, на мой взгляд, вскрыли не столько новгородское
исключение, сколько высветили со всей возможной на сегодняшний день конкретностью общерусское правило. Особенные черты государственного устройства различных древнерусских земель не были заданы изначально, проявлялись постепенно и в период до монголо-татарского нашествия оставались именно своеобразием отдельных регионов, вариантом общей нормы, не заключая в себе различных политических укладов. «Справедливо можно усматривать первичные зачатки единовластия в Ростово-Суздальской земле уже в XII в., но они, без сомнения, не пустили бы таких ростков, если бы не явилось на содействие их развитию иноплеменное завоева-ние»17. При всех своих местных особенностях, «в целом древнерусские земли-волости демонстрируют принципиальное тождество исторических судеб вплоть до Батыева нашествия»18. Общинно-вечевой строй, требовавший политического согласия всех форм власти и «оди-начества» самого веча, в той или иной форме определял жизнь всей Древней Руси. Тезис о повсеместном распространении веча как органа народовластия, задававшего тон социально-политической системе «домонгольской» Руси, получил всестороннюю аргументацию в трудах В. И. Сергеевича, Н. И. Костомарова, М. А. Дьяконова19. А. Д. Гра-довский подчеркивал, что право вечевых собраний было одинаковым для всех русских городов. По существу близкую позицию занимал М. Ф. Владимирский-Буданов, который, хотя и говорил о преобладании с конца XII в. над вечем боярской власти (на Юго-Западе) и княжеской власти (на Северо-Востоке), но располагал все эти явления в рамках одного «земского периода» IX-XIII вв., характеризовавшегося тройственностью форм верховной власти (в виде веча, князя и боярской думы). Не преувеличивал значения «монархического начала» для «домонгольского» периода и А. Е. Пресняков, согласно которому «ни о единоличной, ни о коллективной государственной верховной власти древнерусских князей говорить не приходится, если не злоупотреблять словами». Не только в Новгороде и Пскове, но по всей Руси именно вече держало в своих руках «дела высшей политики» земель-волостей. Г. В. Вернадский, утверждавший, что «русские политические институты киевского периода основывались на свободном обществе», также защищал положение, согласно которому вече существовало в каждой из древнерусских земель до монгольского вторжения20. Наконец, исследования ученых круга И. Я. Фроянова
не обнаруживают монархию в строгом смысле этого слова ни на Юге, ни на Юго-Западе, ни даже на Северо-Востоке Руси «домонгольской» эпохи, всюду выявляя немалое политическое значение демократических народных собраний21.
Максимум на что в данном смысле дают полномочия источники — это использовать в наших объяснениях древнерусского государственного устройства идею о своеобразном, плохо схватываемом современными политико-юридическими дефинициями «дуализме князя и веча», с «более независимым положением князя на киевском юге»22. На мой взгляд, специфика этого «дуализма» как раз и проясняется под углом зрения древнерусского политического принципа «одиначества» — нераздельности всех форм власти (и единодушия самого веча как такового).
Во всяком случае, «рядом с вечем и народными общинами стоит князь — вождь и организатор народного ополчения, глава общего управления земли, охранитель внешней безопасности и внутреннего “наряда”. В этой двойной роли своей он стоит во главе земских сил народного полка, во главе того союза общин, какой представляется внутренняя организация земли-волости, — он, а не вече. Правда, высшая решающая власть для народного войска и народных общин—вече, а не князь. Правда, полк тысячи земской идет в поход по решению веча, а не по княжому приказу; и “пригороды станут” на том, на чем старшие города “положат”, а не на том, что князь решит. Но как войско народное требовало для своих выступлений организующей деятельности князя, так же значительна была его роль в судебно-административной и финансовой организации земли-волости. Если правы историки права, что вече, а не князь должно быть признано носителем верховной власти древнерусской политии-волости, то, с другой стороны, элементарные нити древнерусской волостной администрации сходились в руках князя, а не веча или каких-либо его органов. В этом оригинальная черта древнерусской государственности». При всем при том, «правительственная власть князя не доросла за изучаемый период до государственного властвования»23.
Большинству исследователей, писавших о принципе единодушия на вечевой площади, последнее представлялось чертой, характеризовавшей древнерусское вече с архаической стороны. Как мы видели, В. И. Сергеевич подчеркивал особую ментальность «древнего
человека», «не способного» к иному «решению вопроса», возможному только «теперь», то есть в Новое время.
В современной историографии данная черта сводится к общеевропейской архаике (и славянской, и германской). Я имею в виду сравнительно недавнее исследование Кароля Модзелевского «Варварская Европа»24. Автор этой книги, мало использовав нашего А. И. Не-усыхина, что кажется неоправданным упущением польского коллеги, все же ссылается на И. Я. Фроянова и удачно развивает мысль
о том, что та часть — по необходимости несколько упрощая, скажем — «Белой Европы», которая оказалась вне зоны синтеза с античным наследием, образовала относительно единую социокультурную общность, которую можно назвать «Варварской Европой». Тут были в широко понятом культурном единстве и славяне, и северные германцы. Нельзя утверждать, что последняя мысль совершенно нова и не высказывалась в русской исторической литературе. Но ее аранжировка Каролем Модзелевским свежа и интересна. И о феномене «одиначества» автор в данной связи говорит, конечно, по-своему. Труд польского ученого — весьма контактный, в смысле включения в нашу дискуссию; он способствует внимательному отношению к славяно-русскому «одиначеству» и более глубокому пониманию его роли и значения в отечественной истории.
Поиск корней исторических институтов в глубокой древности—путь совершенно оправданный и необходимый. Однако иногда древнейшие по происхождению явления в новых условиях переживали трансформации, в результате чего их характеристика не может быть сведена только к архаической основе. «Вторичное» оформление феноменов исторической жизни—обычный их удел в контексте развивающегося исторического процесса.
Древнерусское «одиначество» представляется многоплановым явлением. При всех своих общеевропейских архаических истоках именно в контексте древнерусской культуры оно заявило о себе с наибольшей наглядностью. Суть каждого явления как такового не в том, чем оно похоже на другие родственные ему феномены, а в том, чем оно от них отличается.
Начало это, возникая в глубокой старине, письменную фиксацию, как я доказываю25, впервые получает в Ярославовых грамотах Новгороду. Но сам по себе этот принцип, конечно, не будучи
новгородским изобретением, составлял важнейшую сущностную черту древнерусского политического уклада.
Без убеждения в неделимости власти, в нераздельности действий ее форм, без единодушия веча и согласия его с князем, а князя с ним как нормы и правила данный уклад функционировать не мог.
Возникновение принципа «одиначества», вероятно, следует относить еще ко временам праславянских племенных собраний. Есть данные, свидетельствующие о том, что на этих собраниях царили несогласия, которые удивляли византийских наблюдателей26. Дух противоречия был настолько силен среди архаического славянства, что влиял даже на его военную культуру, сказываясь на способах ведения войны27. Допустимо предположить, что начало соперничества, издревле характеризовавшего жизненный уклад славян, стимулировало поиски и особого действенного противовеса, который и был найден в форме интересующего нас принципа. Новое дыхание этот не менее древний принцип славянского жизнеустройства получил в эпоху перехода от племенного быта к строю земель-волостей.
В политическом «одиначестве» на Руси со временем воплотилось нечто большее, чем потребность в устроении власти. «Одиначество» заявило о себе и как религиозно-нравственный принцип народной жизни, готовый и способный к христианизации. В определенном и важном смысле традиционные институты дохристианской Руси становились теми «новыми мехами» для «вина нового, учения благодатного», о которых писал митрополит Иларион28.
В пору древней Киево-Новгородской Руси князь, при условии его одиначества с вечем, мог иметь огромную власть. Равно как на протяжении всего периода до середины XIII в. на общегородском вече (собрании корпораций, прежде всего, и уже затем отдельных горожан, как мы это видим на примере Новгорода) принцип большинства оборачивался принципом единогласия. Но древнерусское народовластие, с одной стороны, не оставлявшее места для волеизъявления меньшинства, с другой стороны, представляло уникальный пример и твердости его прав, доходивших до права на раскол. Многочисленное и сплоченное меньшинство (обычно, уличанскую или кончанскую общину) невозможно было принудить подчиниться. Поэтому «усобица» отчасти легитимизировалась как средство достижения необходимого компромисса.
На вечевой площади «домонгольского» периода «гражаны» сходились «в одну речь», или «в любовь», так же как позже «в одну речь» будут сходиться думцы московского государя, после разнотолков «приговаривая» по тому или иному его «указу».
Сама власть государя московского унаследует от княжеско-вечевого «одиначества» русской старины и единодушия древнего веча могучую непререкаемость и полноту власти.
К тому же, власть эта с зарождения своего — власть главнокомандующего, ибо Московское государство «есть вооруженная Великороссия, борющаяся на два фронта» (В. О. Ключевский)29. К тому же, власть эта приобретает религиозную санкцию, сомкнувшись (и проникнувшись) с православным пониманием «единения» Церкви и Царства, для которых «невозможно быть разделенными»30.
Со всем этим связан феномен «демократического полновластия» московских князей, по выражению Ключевского31, или — «народная монархия», по выражению Солоневича32.
Строй Великорусского государства, ставшего историческим «ответом» на «вызов» внешней угрозы, нельзя мыслить лишенным социально-политических предпосылок в предыдущем развитии государственности. С одной стороны, «мирская» традиция никогда не прерывалась в русской истории33. Неизменно возрождалось в России и земское самоуправление. Уничтожение новгородского веча «...не означало уничтожения Москвой северного народоправства как местного устройства. “Собирая” русские земли, Москва “собирала” и их уклады, включая их в уклад общегосударственный»34. С другой стороны, эпоху вечевого народовластия, высший взлет которого — в Великом Новгороде, и времена Московского самодержавия прочно связывает как раз исконное русское начало «одиначества», неделимости власти.
Без учета данного принципа не получают адекватного объяснения ни характер самой московской монархии, ни характер Земских Соборов и Боярской Думы, ни взаимные отношения этих форм власти, ни весь строй внутригосударственных отношений.
Неделимая власть древнерусской поры — власть князя и находившегося с ним в согласии единодушного веча. Политическое «одиначество» в качестве неизбежной предпосылки принятия решения в случае невозможности «сойтись в одну речь» сразу предполагало
«усобицу» (вечевых «партий», князя и веча). В московский период вече исчезло, но «одиначество» не переставало напоминать о себе как в традиции совета государя со своими думцами, со «всею землею», так и в традиции общинного самоуправления. Традиция совета — оборотная сторона исконных русских представлений о полноте и неделимости власти. Формула К. С. Аксакова 1855 г. «сила власти царю, сила мнения народу» стала не отражением прекраснодушия славянофильского либерализма, а результатом проникновенного видения истоков национального мироустройства.
Думаю, есть все основания считать «одиначество» центром и нервом всей древней русской политической культуры в целом. Вечевой уклад Киево-Новгородской Руси — такой же конкретно-исторический ее случай, как и московское самодержавие. Обычное противопоставление самодержавной власти московских государей вечевой «вольнице» предшествующего периода нуждается в оговорках. Вече и самодержавие связаны друг с другом принципом «одиначества».
1 Фроянов И. Я. 1) Начала Русской истории. Избранное. М., 2001; 2) Мятежный Новгород: Очерки истории государственности, социальной и политической борьбы конца IX - начала XIII столетия. СПб., 1992; 3) Древняя Русь: Опыт исследования истории социальной и политической борьбы. М.; СПб., 1995; 4) Рабство и данничество у восточных славян (У1-Х вв.). СПб., 1996;
5) Киевская Русь: Главные черты социально-экономического строя. СПб., 1999;
6) Былинная история. СПб., 1997 (в соавт. с Ю. И. Юдиным).
2 ДворниченкоА. Ю. Русские земли Великого княжества Литовского: Очерки истории общины, сословий, государственности (до начала XVI в.). СПб., 1993; Пузанов В. В. 1) Княжеское и государственное хозяйство на Руси Х-Х11 вв. в отечественной историографии XVIII - начала ХХ в. Ижевск, 1995; 2) Древнерусская государственность: Генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты. Ижевск, 2007; Кривошеев Ю. В. 1) Русь и монголы: Исследование по истории Северо-Восточной Руси ХП-Х1У вв. СПб., 1999 (2-е изд. СПб., 2003); 2) Гибель Андрея Боголюбского: Историческое расследование. СПб., 2003; МайоровА.В. Галицко-Волынская Русь: Очерки социально-политических отношений в домонгольский период. Князь, бояре и городская община. СПб., 2001; Петров А.В. От язычества к Святой Руси: Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). СПб., 2003; Долгов В. В. 1) Очерки истории общественного сознания Древней Руси Х1-ХШ веков. Ижевск, 1999; 2) Древняя Русь: Мозаика эпохи. Очерки социальной антропологии общественных отношений Х!-ХУ! вв. Ижевск, 2004; 3) Быт и нравы Древней Руси. М.,
2007; Михайлова И. Б. Служилые люди Северо-Восточной Руси в XIV - первой половине XVI века: Очерки социальной истории. СПб., 2003; Долгов В. В., Кот-ляров Д. А., Кривошеев Ю.В., Пузанов В. В. Формирование российской государственности: Разнообразие взаимодействий «центр—периферия» (этнокультурный и социально-политический аспекты). Екатеринбург, 2003.
3 Костомаров Н. И. Старинные Земские соборы // Костомаров Н. И. Земские соборы: Исторические монографии и исследования. М., 1995. С. 6.
4 Выделенная в двух последних абзацах курсивом мысль В. И. Сергеевича вкупе с замечанием С. Ф. Платонова о том, что «междоусобия Новгорода открывают нам его внутреннюю организацию», побудили автора этих строк к его докторскому исследованию (Петров А.В. 1) От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы: (К изучению древнерусского вечевого уклада); 2) Новгородские усобицы: Возникновение и разрешение общественных конфликтов в вечевом городе: (К изучению древнерусского народоправства): Автореф. дис. ... д-ра ист. наук. СПб., 2004).
5 Сергеевич В. И. Русские юридические древности. Т. 2: Власти. Вып. 1: Вече и Князь. СПб., 1893. С. 63-71. (Первое издание данного труда: Сергеевич В. И. Вече и Князь. Русское государственное устройство и управление во времена князей Рюриковичей. М., 1867; новейшая перепечатка по тексту последнего прижизненного издания 1908 г.: Сергеевич В. И. Древности русского права. Т. 2: Вече и князь. Советники князя. М., 2006).
6 Дьяконов М. А. Очерки общественного и государственного строя Древней Руси. СПб., 2005 (1-е изд. СПб., 1912); ПресняковА.Е. Княжое право в Древней Руси: Лекции по русской истории. Киевская Русь. М., 1993 (1-е изд. «Княжого права...» — СПб., 1909; «Лекций...», написанных в 1907-1916 гг.,—М., 1938).
7 Платонов С. Ф. 1) Вече в Великом Новгороде. Новгород, 1916; 2) Великий Новгород до его подчинения Москве в 1478 году и после подчинения до Ништадтского мира 1721 г. 2-е изд. Новгород, 1916.
8 Платонов С. Ф. Лекции по русской истории. М., 1993.
9 Платонов С. Ф. Вече в Великом Новгороде. С. 1-9.
10 Платонов С. Ф. Вече в Великом Новгороде. С. 4-9 (курсив в цитате наш. — А. П.).
11 Платонов С. Ф. Великий Новгород до его подчинения Москве в 1478 году... С. 5.
12 Платонов С. Ф. Вече в Великом Новгороде. С. 1-9.
13 Платонов С. Ф. Великий Новгород до его подчинения Москве в 1478 году...
С. 5.
14 Петров А.В. 1) От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы...; 2) Новгородские усобицы: Возникновение и разрешение конфликтов... 3) К вопросу о характере и итогах социально-политического развития Великого Новгорода в XI-XV веках // Новгородика—2008. Вечевая республика в истории России:
Материалы Международной науч.-практ. конф. Ч. 1 / Сост. Д. Б. Терёшкина, Г. М. Коваленко, С. В. Трояновский и др. Великий Новгород, 2009.
15 Что ни в коем случае не снимает вопроса о различных путях и формах древнерусской урбанизации.
16 Янин В. Л. 1) Как устроен «вечевой строй»: Становление новгородской государственности // Родина. 2002. № 11-12. С. 79; 2) У истоков новгородской государственности // Вестник РАН. 2000. Т. 70. № 8. С. 681; 3) У истоков Новгородской государственности. Великий Новгород, 2001.
17 КостомаровН. И. Старинные Земские соборы... С. 6-7.
18 ФрояновИ. Я., ДворниченкоА.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988. С. 265.
19 Сергеевич В. И. 1) Вече и князь. М., 1867. С. 2, 20; 2) Русские юридические древности. СПб., 1893. Т. II. Вып. 1. С. 1-50; КостомаровН. И. Начало единодержавия в Древней Руси // Костомаров Н. И. Раскол: Исторические монографии и исследования. М., 1994. С. 145-146; и др.; Дьяконов М. А. Очерки...
20 Градовский А. Д. Государственный строй Древней России // Градовский А. Д. Собрание сочинений: В 9 т. СПб., 1899. Т. I. С. 345; Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права. Ростов-на-Дону, 1995. С. 39, 62, 76-90; Пресняков А.Е. Княжое право... С. 132, 427; Вернадский Г.В. 1) Русская история. М., 1997. С. 51-54; 2) Киевская Русь. М., 1996. С. 195.
21 Дворниченко А.Ю. Русские земли Великого княжества Литовского...; Кри-вошеев Ю. В. Русь и монголы...; Майоров А.В. Галицко-Волынская Русь...; Пузанов В. В. Древнерусская государственность...; Долгов В. В. Быт и нравы Древней Руси.
22 Пресняков А. Е. Княжое право... С. 428.
23 Пресняков А.Е. Княжое право... С. 427-428, 437-438.
24 Modzelewski Karol. Barbarzynska Europa. Warszawa, 2004.
25 Петров А.В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы...
С. 63-108.
26 Владимирский-Буданов М. Ф. Обзор истории русского права... С. 76.
27 «Пребывая в состоянии анархии и взаимной вражды, они ни боевого порядка не знают, ни сражаться в правильном бою не стремятся, ни показываться в местах открытых и ровных не желают» («Стратегикон» Маврикия // Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. I (I-VI вв.). 2-е изд., испр. / Отв. ред. Л. А. Гиндин, Г. Г. Литаврин. М., 1994. С. 371.
28 Слово о Законе и Благодати митрополита Илариона // Библиотека литературы Древней Руси: В 20 т. СПб., 1997. Т. I. С. 38-39.
29 Ключевский В. О. Курс Русской истории. Ч. 2 // Ключевский В. О. Сочинения: В 9 т. М., 1988. Т. II. С. 372.
30 См.: Аверинцев С. С. Византия и Русь: Два типа духовности. Статья первая: Наследие Священной державы // Новый мир. 1988. № 7. С. 217; и др.
31 Ключевский В. О. Боярская дума Древней Руси. М., 1902. С. 350.
32 Солоневич И. Л. Народная монархия. М., 1991.
33 См., например: Покровский Н. Н. Мирская и монархическая традиции в истории российского крестьянства // Новый мир. 1989. № 9.
34 Ермошин В.В. и др. Развитие русского права в XV- первой половине XVII в. М., 1986. С. 109.
