В урнах - пепел демократии? Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

•ш ц

о/ц^ои

И.Б.Левин

В УРНАХ -ПЕПЕЛ ДЕМОКРАТИИ?

За мировыми (гео)политическими передрягами как-то затерялись перемены, происходящие на протяжении года в Италии. Интерес к ним вспыхнул было весной 2008 г. в связи с досрочными парламентскими выборами, но затем то ли был вытеснен другими информационными поводами, то ли сделался «неуместен» по разного рода (политическим и/или экономическим) мотивам. Причина, наверное, еще в том, что перемены эти непросто вместить в привычный круг представлений, подобрать к ним годный интерпретационный «ключ». Так или иначе, но в отличие от западной публицистики наши СМИ и научное сообщество хранят по этому поводу безмолвие. Между тем просто пройти мимо них представляется как минимум непредусмотрительным.

Для начала обратимся к фактам. На досрочных парламентских выборах 13 апреля 2008 г. правоцентристская коалиция во главе с Силь-вио Берлускони победила левоцентристский блок во главе с Вальтером Вельтрони с почти 10-процентным перевесом (46,6% против 37,7% при выборах палаты депутатов и 47,2% против 38,1% при выборах сената). Если же максимально расширить ареал двух блоков, включив в них также мелкие партии, формально не входившие ни в одну из коалиций, то перевес правых превысил 12%. Подобного поражения левые не переживали с апрельских выборов 1948 г., на полвека отдавших власть в Италии в руки христианских демократов. Впрочем, собственно говоря, в названии основного соперника правых — Демократическая партия — в 2008 г. уже отсутствовало и само определение «левые». Как подметили репортеры, на самой крупной в 2008 г. манифестации ДП, прошедшей 25 октября в Риме (200—300 тыс. участников), не было ни одного красного флага.

Сдвиг вправо был подчеркнут тремя обстоятельствами. В отличие от предыдущих выборов центристский Христианско-демократический союз (5,5%) выступал на этот раз отдельно от двух других членов бер-лускониевского блока «Народ свободы» (партии «Вперед, Италия!» и «постфашистского» «Национального альянса») — правый центр поэтому еще более накренился вправо. На противоположном фланге ни одна из радикально левых партий — Партия коммунистического возрождения, Демократическая партия итальянских коммунистов и Зеленые — не преодолела 4-процентного барьера и не попала в парламент (на выборах 2006 г. — 8,9% голосов, 93 места в палате депутатов и 4 министра). Наконец, самым приметным результатом голосования стал успех выступавшей в союзе с НС Лиги Севера — партии, открыто ратующей за

1 См. Маппквгтвг 2008Ь: 1.

2 Симптоматично, что в предгитле-ровской Германии тоже наблюдался переток голосов (особенно в среде рабочих) от крайне левых к крайне правым (см. ЗртвШ 2008: 1—39).

3 Кроме всего прочего, Алеманно в родстве с ныне здравствующим идеологом неофашизма Пино Раути.

обособление «Падании» (пяти наиболее развитых северных областей) от Италии и использующей ксенофобские, чтобы не сказать расистские, лозунги. (По подсчетам известного специалиста по электоральной статистике Ренато Маннаймера, среди избирателей, отдавших голоса Лиге, около 20% сделали это, движимые страхом и ненавистью к «другим», в первую очередь — к иммигрантам1.) Лига практически удвоила количество полученных голосов (8,9% — на национальном уровне; 17,2% — в северных областях), причем часть их собрала в такой традиционно «красной» области, как Эмилия-Романья, и вообще во многих городах и провинциях, где прежде всегда побеждали левые2.

В тот же день выборы местных президентов прошли в двух крупных областях, Фриули и Сицилии, — коалиция Берлускони победила в обеих, причем в Сицилии с беспрецедентно разгромным счетом: 65,3% против 30,4%. Еще две недели спустя на муниципальных выборах в Риме, этой, по выражению газет, «цитадели вельтронизма» (бывший мэр Рима получил здесь в 2006 г. 67% голосов против 33% у кандидата НА) больше половины избирателей (53,6%) проголосовали за Джанни Алеманно, не просто представителя НА, но деятеля, который до самого недавнего времени с гордостью подчеркивал свое прошлое лидера неофашистского «Молодежного фронта»3.

В 2006 г. левый центр победил (с ничтожным перевесом) единственно благодаря тому, что собрал больше голосов на Юге. Два года спустя положение резко изменилось: левоцентристы взяли верх лишь в 9 южных провинциях из 41 (в 2006 г. — в 22). Во всех остальных лидировал правый центр, а разрыв в доле полученных голосов (раньше он в среднем составлял 8%) вырос до 18%. Правоцентристы победили в «традиционно левых» провинциях — тех, где выше безработица и процент обездоленных. Все это подчеркивает глубину поражения ДП, чего не могут смягчить ссылки на волатильность электорального поведения южан.

Тенденцию подтвердил провал левоцентристов на региональных выборах в южной области Абруццо: если в 2005 г. левый блок здесь победил с 58,2% голосов (у правоцентристов — 40,7%), то в декабре 2008 г. проиграл с 42,4% против 49,57% (при этом перевес блока «Народ свободы» над ДП составил более 15%). Наконец, в феврале 2009 г. на областных выборах в Сардинии правый центр победил со счетом 57% : 39% — удар для оппозиции тем более тяжкий, что соперником правых здесь выступал один из самых многообещающих деятелей левого центра. Этот итог повлек за собой отставку Вельтрони с поста лидера ДП и сделал неотвратимым, по мнению экспертов, поражение левоцентристов на предстоящих выборах Европарламента. В этом случае блок Берлускони — уже в виде объединенной партии «Народ свободы» — имеет все шансы стать первым по численности компонентом фракции правокон-сервативной Европейской народной партии, обладающей относительным большинством в брюссельском парламенте.

4 Президентские полномочия 84-летнего Джор-джо Наполита-но истекают в 2013 г. Глава государства по конституции избирается ассамблеей членов обеих палат и представителей регионов, причем начиная с 4-го тура достаточно простого большинства.

5 Fuccaro 2008: 12.

6 Характерен заголовок редакционной статьи в английской газете: «Самая правая страна в мире» (Guardian 15.04.2008).

Списать такие электоральные результаты на конъюнктурные колебания весьма затруднительно. Опросы говорят о непривычно благожелательном отношении населения к новой власти. Уже в мае, когда правительство было утверждено парламентом, индекс доверия лично к Берлускони вырос до 56%, а в середине года — до 61% . Осенью доля «одобряющих» достигла 67,1%, то есть более двух третей итальянцев подтвердили сделанный политический выбор.

Этого обстоятельства не меняет то, что с приближением зимы, как водится, начались более или менее массовые выражения недовольства: приватизацией компании «Алиталия», школьной реформой, новациями в сфере «индустриальных отношений» и некоторыми другими актами правительственной политики. Рейтинги правительства несколько понизились, но еще больше снизились рейтинги оппозиции — соотношение сил осталось прежним. Традиционная для левых попытка мобилизовать против правительства профсоюзы (конкретно, например, — в истории с «Алиталией») привела к тому, что доверие к профсоюзам к началу октября упало по сравнению с предыдущим годом на 19% (по некоторым опросам — до 16%).

Утешительным (для левоцентристов) могло бы послужить соображение, отсылающее к электорально-политическому «маятнику»: на этот раз верх взяли правые, следующий раз победят левые (в Испании Сапа-теро за четыре года до победы тоже проигрывал Аснару 10%). Стратегия «сидеть на холме и ждать, когда проплывет труп врага», по некоторым признакам, довольно популярна в руководстве ДП. Однако подобная перспектива, судя по всему, заблокирована почти гарантированным в обозримом будущем избранием Берлускони президентом республики4 (с одновременным изменением — в сторону увеличения — прерогатив главы государства). Так что сдвиг впечатляет не только масштабами, но и (более чем вероятной) продолжительностью. («Я прочитал, будто кто-то из вас заявлял, что с установившейся двухпартийностью начнет работать механизм чередования у власти, — говорил Берлускони на закрытом совещании с активистами своей партии осенью 2008 г. — Да какое тут чередование — править будем мы, и править долго, 10—15 лет»5.)

Никогда еще за историю республики к власти не приходили настолько правые правые6. Сама предвыборная кампания пестрела симптоматичными эпизодами: Берлускони, грозящий «походами на Рим» и вскидывающий руку в «римском салюте»; угрозы лидера Лиги Севера Умберто Босси «взяться за оружие»; включение в списки НС издателя Чаррапико, публично признающегося: «Я был и остаюсь фашистом» («У него же 11 местных газет», — только и сказал Берлускони в ответ на критику), и т.д.

После выборов участились попытки реабилитировать «черное двадцатилетие»: переписать школьные учебники, переименовать некоторые улицы и площади, уравнять в массовой памяти карателей муссо-линиевской «социальной республики» (1943—1945) с участниками Сопротивления и т.д. Так, сразу же после избрания мэром Рима Алеманно

7 Stampa 28.08.2008: 8.

8 Stampa 05.11.2008: 13.

9 RepubЫica 01.11.2008.

10 Эти группировки, как пишет на основании многочисленных интервью специалист по правоэкстремист-ским молодежным субкультурам, могут рассчитывать на поддержку примерно полумиллиона избирателей, участвующих в сборищах, где открыто торгуют нацистской символикой, выкрикивают расистские лозунги, обличают «мультикультур -ную пагубу» и т.д., «чему совсем или почти совсем не препятствуют силы правопорядка» (Lazzaro 2007: 153).

11 Schianchi 2008: 15.

попытался назвать одну из его улиц в честь Джорджо Альмиранте — создателя и лидера неофашистской партии Итальянское социальное движение, в прошлом офицера войск «социальной республики» (осуществить это помешали протесты оппозиции). В Сицилии мэр городка Комизо (член НА) объявил, что местному аэропорту, названному в честь коммуниста Пио Ла Торре, убитого мафией, будет возвращено старое имя — «героя первой мировой войны» и друга Муссолини Маль-окко7. «Муссолини, конечно, ошибался, но, когда он был у власти, присутствие государства ощущалось больше, чем сейчас. Он дал стране — и в этом с ним рядом некого поставить — чувство родины», — утверждал в своем интервью газете «Стампа» один из ближайших сподвижников Берлускони сенатор Марчелло Делль'Утри8. Не менее знаковым было появление на телевизионных экранах одной из самых зловещих фигур послевоенной итальянской истории — «Высокочтимого Мастера» тайной масонской ложи Р2 Личо Джелли, заявившего: «Я родился при фашизме, являюсь фашистом и умру фашистом». Осужденный на 13 лет за заговор против Республики старец добавил, что возлагает надежды на осуществление своего плана «на Берлускони не потому, что он состоял в Р2, а потому, что у него хватка великого человека <...> Мы хотели большей дисциплины, порядка и изменения того, что плохо действует, вроде судебной системы <...> Если политик получил большинство, он должен поступать без оглядки на меньшинство, которое не должно ни выходить на улицы, ни прибегать к обличениям. Студенты должны сидеть в аудиториях и учиться <...> Сейчас некоторые меры не применяются из-за их непопулярности. Между тем без хирургического ножа больного не вылечить»9.

Ранее открытой апологией наци-фашизма решались заниматься разве что ультраправые группировки, отколовшиеся от НА10. После выборов к этому стали подключаться видные правительственные сановники. Их выступления, правда, были довольно решительно дезавуированы главой НА Джанфранко Фини. Спикер палаты депутатов даже согласился — неслыханная отвага в такой партии, как НА, — что фашизм представляет собой «абсолютное зло» и что солдаты «социальной республики», расстреливавшие партизан, «заблуждались». Все это так, но, как говорится, осадок остался. Следует помнить, что характерной для Италии формой смены политических ориентиров служит трансформизм, то есть такой процесс изменения, который предполагает не столько разрыв, сколько постепенный переход — отторжение каких-то частей, сохранение каких-то других... И когда, допустим, министр культуры начинает кампанию против «непонятного современного искусства», а его коллега по кабинету добавляет, что «искусство всегда должно быть народным, не нуждающимся в пространных объяснениях»11, то, по крайней мере у людей старшего поколения, невольно пробуждаются тягостные ассоциации.

Нетрудно понять, отчего очередной приход Берлускони к власти был воспринят во многих европейских столицах с некоторым

12 См., напр. Foot 2008: 173—177.

13 «Роль парламента низведена до голосователь-ной фабрики (votificiO)), — жаловался депутат от правительственной партии. — Никаких дискуссий. Нам просто отдают команду по SMS» (Stampa 07.11.2008: 13).

14 Scalfari 2008.

15 Del Colle 2008: 3; Cascini 2008: 8.

'' Mannheimer, Natale 2008.

беспокойством12. Среди законодательных и административных инициатив его кабинета настороженное внимание наблюдателей привлекли к себе, в частности, такие, как ослабление полномочий суда и выведение высших должностных лиц из-под уголовного преследования, репрессивные меры против нелегальных иммигрантов (дифференцируемых по этническому принципу), до мелочной слежки разработанные способы контроля над «отлынивающими от работы» госслужащими, использование армии в роли городской полиции, введение единообразия и ужесточение дисциплины в школах и т.п.

Пугает, причем не только оппозицию, то общее, что несут в себе эти инициативы, — дежурное обращение к «чрезвычайным мерам». Это выразилось, например, в пристрастии правительства к декретам. По конституции такие декреты, временно обладающие силой закона (если парламент в двухмесячный срок не превращает их в обычные законодательные акты, их действие прекращается), могут приниматься лишь при «экстраординарной необходимости и срочности». Между тем за неполные полгода кабинет Берлускони принял более полутора десятков декретов (для сравнения: за два года правительство Романо Проди, у которого были необычайно сложные отношения с сенатом, прибегало к изданию декретов лишь 11 раз). Парламент по сути дела перестает законодательствовать, он должен лишь штемпелевать правительственные решения (чаще всего с помощью «гильотины» вотумов доверия)13.

Обобщенным выражением распространяющихся опасений может служить формула патриарха леволиберальной публицистики Эудженио Скальфари: «Не фашизм, но...»14 (далее каждый эксперт подставляет собственную дефиницию: «авторитарный популизм», «мягкая диктатура», «плебисцитарный авторитаризм», «монократизм», «перонизм» и т.д.). Оглядываясь как на итоги выборов, так и на более поздние опросы, нетрудно заметить, что подобные настроения присущи пусть и немалому, но меньшинству итальянцев. Однако ведь даже в худшие времена «холодной войны» оппоненты правительства не считали возможным бросать ему обвинения такой тяжести. И уж совсем немыслимо было вообразить, что об «опасности фашизма в иных формах» заговорит, например, «Фамилья кристиана» — наиболее массовый итальянский еженедельник (тираж свыше 3 млн.), рупор самой большой в Европе, миланской, епархии, или, допустим, исполнительный секретарь Национальной ассоциации магистратов — организации, охватывающей всех служителей правосудия15. Обоснованность подобных подозрений, естественно, еще предстоит тщательно взвесить — тем более что общественно-политическую сцену давно уже заполнили поколения, которые не знают — да и не очень стремятся знать, — что стояло за мандельшта-мовской строкой: «В Европе холодно, в Италии темно...»

Первый сборник работ с социологическим анализом выборов 2008 г., вышедший под редакцией двух ведущих специалистов по электоральной статистике, озаглавлен: «Италия Босси и Берлускони. Отныне без левых»16. О градусе уныния, воцарившегося в рядах левоцентристов

17 См. Galli Delia Loggia 2008: 1.

18 См., напр. Giannini 2008: 217 passim.

(и среди многих нейтральных наблюдателей), свидетельствует приобретающее сторонников представление об Италии как о «стране неизменно реакционного „молчаливого большинства"»17. Фашизм, согласно такому взгляду, — национальная константа, а Сопротивление, республиканская конституция, шесть десятилетий парламентской демократии — не более чем «интермеццо», промежуток между двумя циклами18. Как бы то ни было, исходить в анализе предстоит, по всей видимости, из того, что происходящее в Италии — не столько модификация, сколько слом парадигмы.

Левые: от прошлой силы...

19 Ricolfi 2008b: 31.

Во всякой игре с нулевой суммой аналитики обычно выделяют либо силу победителя, либо слабость проигравшего. Исподволь накапливавшаяся слабость левых уже породила сотни статей и немало книг, хотя фундаментальный разбор причин, по-видимому, впереди. Внимания заслуживают в особенности две группы факторов — обе не исключительно итальянского происхождения.

Поражение левых, по мнению наблюдателей, было в значительной степени обусловлено кризисом социальной (социокультурной?) представительности. Вопрос о том, чьи и какие социальные интересы защищают сегодня левые партии, уже много лет занимает политиков и социологов, но так и не находит (да и может ли найти?) исчерпывающего ответа. Усложнение социальной ткани общества, новые социально-статусные и социально-ролевые разграничения, появление «смешанных» социальных фигур и т.д. сами по себе объясняют гораздо меньше, чем хотелось бы. На основании проведенного им анализа туринский социолог Лука Рикольфи, например, высказывает убеждение, что за левоцентристскую коалицию голосовали в основном «пенсионеры, госслужащие и служащие частных компаний с неограниченным сроком контракта, люди с дипломами вузов и техникумов, студенты. Коалицию Берлускони, напротив, предпочли домохозяйки, лица, работающие на себя, молодежь, которая трудится на негарантированных рабочих местах, безработные, люди с невысоким уровнем образования <...> Кто состоит в обществе гарантий, смотрит в сторону ДП; кто барахтается в обществе риска, обращается к НС <...> Те, у кого уже есть какой-то спасательный жилет (гарантированный доход, оплачивающая учебу семья), тянутся к ДП; те же, кто открыт всем рыночным невзгодам, надеются, что с правительственного корабля им кинут хоть кусок спасательного круга»19.

Симптомы «провисания» связей между левыми партиями (особенно ДП) и социальными слоями, ощущающими дефицит защиты, покровительства, опеки, появились не вчера. В 2005 г. скандал вызвала публикация в газете «Унита» статьи одного наблюдательного публициста и социолога о причинах распространения симпатий к ультраправым среди подростков. «Они убеждены, — писал автор, — что быть правым более увлекательно и красиво, это значит обладать куда более сильной

20 Шгопво 2005.

21 Mondo 17.03.2005.

22 ЗаЬеШ Fioretti 2008: 22—23.

23 См. ЯатвПа 2008с: 36.

24 См., напр. ЗаНоп 2001: 63—64; Семененко 2006: 94—100.

идентичностью, чем у левых <...> Левые лицемерны, правые искренни. Левые сентиментальны, ностальгичны, дряхлы; правые же взламывают каноны обыденности <...> К тому же „левые — они все богачи, профессора, а правые — те, кто вкалывает"»20.

В наивно-огрубленном виде в подобных высказываниях отразилась часть истины. В ходе опроса, проведенного весной 2005 г. авторитетным социологическим центром SWG (Триест) среди лиц свободных профессий (1 тыс. респондентов), предпринимателей (642) и руководителей предприятий (344), сторонниками левоцентристского блока «Олива» объявили себя 45%, а берлускониевского «Дома свобод» — 40%. На региональных выборах разрыв был еще больше: 51% против 45%. Как выразился один из исследователей, эти люди «живут справа, а думают слева»21. «Городские буржуазные слои — все более левые. А слои народные — все более правые», — обобщает восприятие этой тенденции массовым сознанием известный публицист и литератор Клаудио Сабелли Фиоретти22.

Тезис о растущей глухоте левых к нуждам, интересам, страхам народных страт сделался сквозным мотивом политической публицистики. Конфликт между левыми и этими социальными группами назревал по многим направлениям. Массовые слои хотят, чтобы «не трогали» пенсионную систему, — левоцентристское правительство Проди действовало, исходя из неизбежности ее реформирования. Рабочие среднего и старшего возраста категорически против ослабления гарантий от увольнения — экономисты-левоцентристы говорят о необходимости преодоления жесткости рынка труда, парализующей мобильность рабочей силы. Миллионы итальянцев «округляют» зарплату приработками в «неформальной экономике» — едва придя к власти, левоцентристы начали ужесточать контроль над уплатой налогов. И т.д. Симптоматично, что, по оценкам социологов, из 8 млн. итальянских рабочих свыше 4 млн. проголосовали за правый центр23.

С начала 1990-х годов ко всему этому добавились раздражители, порожденные наплывом иммигрантов. Вызванные иммиграцией коллизии (в первую очередь рост преступности) связывают обычно с проблемой мультикультурализма, который, как считается (быть может, несколько преждевременно), не оправдал возлагавшихся на него надежд24 и потому должен быть заменен более или менее принудительной ассимиляцией. Реже обращают внимание на то, что на массовые настроения воздействуют не столько культурные (в узком смысле слова), сколько собственно социальные проблемы и различия: очереди в поликлиниках и муниципальных учреждениях, борьба за получение места в детском саду (по закону многодетные семьи — чаще встречающиеся среди выходцев из развивающихся стран — имеют преимущество перед другими) и т.д.

От вынужденного соседства с не всегда симпатичными пришельцами из «третьего мира» или стран Восточной Европы страдают главным образом жители рабочих окраин, «спальных районов», припортовых

25 Stampa 16.09.2008: 21.

26 «Яживу в Милане, — пишет один из известных публицистов. — Мой привратник — филиппинец; торговец пиццей — из Мали... сиделка, которая опекает мою мать, — румынка. <...> Если бы иммигранты вдруг договорились между собой и завтра утром их не стало, замерла бы вся наша строительная индустрия, половина торговых заведений, помидоры с полей никогда бы не добрались до прилавков магазина. Не говоря уже о судьбе наших стариков» (Deaglio 2007: 35).

27 В противоположность В.И.Ленину, допускавшему возможность захвата политической власти с перспективой в дальнейшем использовать ее для цивилизационного развития общества, Антонио Грамши рассматривал культурное возвышение трудящихся масс («интеллектуальную и моральную Реформацию») как необходимое и важнейшее условие социалистической революции на Западе.

28 Ricolfi 2008a: 39.

29 Romano 2008.

и промышленных зон. По данным опроса, проведенного Центром по изучению социальных инвестиций (CENSIS) летом 2008 г., страх за собственную безопасность характерен для 14,2% жителей городской периферии и только для 5% обитателей центра25. Для обитателей «благопристойных» кварталов приток иммигрантов не столько неудобство, сколько благо26. Следует ли удивляться, что призывы к гуманизму и терпимости по отношению к иммигрантам, исходящие от руководства левых партий, часто воспринимаются массовым сознанием как свидетельство нежелания благополучной части общества проникнуться заботами народных слоев?

В этом же направлении действует своеобразный культурно-этический «комплекс превосходства» левых. Исторически его нередко выводят из грамшианской стратегии завоевания культурной гегемонии как предпосылки и средства превращения рабочего класса в руководящую силу общества27; стратегии, которая на протяжении более полувека обеспечивала беспримерное — в условиях Запада — влияние левых в сфере культуры. Однако с трансформацией культурного производства в разновидность индустриального, в господство масскульта ситуация изменилась. И попытки левых сил удержать планку «высокой культуры» с сопутствующими ей этическими нормами нередко интерпретируются как интеллигентское высокомерие, снобизм.

Одним из идеологов правого лагеря даже запущено в обиход выражение «этический расизм». Рикольфи трактует его как превращение определенных воззрений в общепринятые с помощью «капиллярного воздействия», «мягкого запугивания» («intimidazione dolce»). «Особенно среди людей художественных или интеллектуальных профессий заявить о себе как о правом либо, хуже того, признаться, что ты проголосовал за такую партию, как Лига Севера, „Вперед, Италия!" или „Национальный альянс", — значит обречь себя на дискомфорт: осуждающие взгляды, подозрительность, презрение. Некоторым людям легче признаться в педофилии, чем в поддержке Лиги <...> Если ты левый, но тебе случилось купить берлускониевскую газету „Джорнале", на тебя смотрят как на покупателя порнографических журналов»28. (Справедливость данного наблюдения подтверждает сам Берлускони, публично признававший, что многие проголосовавшие за него избиратели стыдились сказать об этом при выходе с избирательных участков, что повлекло за собой сбои в exit polls.)

На этом фоне даже самые политкорректные побуждения левых порой оборачиваются собственной противоположностью. Скажем, предложение подписать четыре принципа «республиканской лояльности», сделанное Вельтрони правоцентристам накануне выборов, было воспринято частью электората как претензия левых по собственному усмотрению делить общество на экзаменаторов и экзаменуемых, судить, кому выдавать, а кому нет, патент на демократичность29.

Кризис представительства означает проблемы не только с концентрацией внимания («прислушиванием») и пониманием, чем живут

«низы», но и с выработкой соответствующего языка, коммуникацией. По мере трансформации левой политической партии, изменения принципов ее организации, критериев и механизмов отбора кадров, характера профессионализации разрыв в языке, образе и стиле жизни, культурных ориентирах углубляется. Массовые (то есть почти всегда левые) партии служили немаловажным инструментом политической включенности обездоленных слоев. Людям из народа, пусть и без высоких образовательных аттестатов, они открывали путь к политическому активизму и административным должностям. Интеллектуализация политической карьеры — одна из сердцевинных тенденций в процессе перехода к постиндустриальному обществу — сузила, затруднила эту функцию.

В ИКП, вспоминает специалист по структурам местного самоуправления, тоже существовала своего рода «мода на интеллектуальность» (порой и с черточками снобизма), однако массовый характер партии служил сильным противоядием от такого рода настроений: разветвленная организация надежно привязывала ее к местной жизни, заботам народа. Ныне «даже на местном уровне политический класс все более обретает облик неонобилитета, по социальному составу все сильнее отличающегося от электората. Особенно от его неимущей части. Почти половина мэров принадлежит к лицам свободных и интеллектуальных профессий и (в меньшей мере) к предпринимательскому миру. Двадцать лет назад таких было в два раза меньше.

Еще в конце 80-х годов треть мэров-коммунистов и почти половина муниципальных асессоров — членов ИКП обладали максимум справкой об окончании неполной средней школы (что, кстати, превышало уровень других партий). Теперь среди представителей ДП в административных органах лиц со средне-низким уровнем образования (составляющих две трети всех итальянцев) намного меньше: среди мэров их 9% (общенациональный показатель, учитывающий все партии, — 14%), среди асессоров — 14% (в среднем — 25%), среди муниципальных советников — 18% (29%). В уменьшении числа малообразованных активистов/администраторов нельзя не видеть положительный эффект. Вместе с тем оно сигнализирует о кризисе народного, базового активизма (militanza popolare) и неизбежном отдалении от тол-30 КашвПа 2008Ь: щи народных масс»30.

41' Проблематика эволюции политических партий перекидывает мо-

стик ко второй группе причин поражения левоцентристов. Центральным здесь выступает фактор, который принято определять как «конец Великих идеологий». Эволюция и закат левой идеологии в Италии отмечены некоторыми особенностями, о которых стоит сказать подробнее, хотя это потребует краткого экскурса в историю.

Итальянское государство рождалось слабым, ибо не имело (в отличие, например, от почти одновременно возникшего единого государства Германии) поддержки масс: крестьянства и рабочих. Вожди Рисор-джименто — и левые (Мадзини, Гарибальди), и правые (Кавур) — были одержимы национальной идеей, между тем как крестьянство оставалось

в подавляющем большинстве под влиянием церкви — злейшего врага объединения страны. Что же касается рабочих, то они прислушивались главным образом к интернационалистам: социалистам и, позже, коммунистам. Ни крестьянство, ни рабочий класс не были, таким образом, приверженцами национальной идеи.

Чуждые либеральному государству (и преследуемые им) католики и социалисты конкурировали/враждовали между собой. Ватикан клеймил «безбожную пагубу» социализма, социалисты нередко оправдывали кличку «mangiapreti» — «пожиратели попов». Так продолжалось до осени 1922 г., когда ослабленное либеральное государство сделалось легкой добычей крайних националистов в черных рубашках. Фашизм преподнес итальянцам жесткий урок того, что происходит с государством, лишенным прочной массовой опоры.

В движении Сопротивления и партизанской войне 1943—1945 гг. католики принимали участие наряду с коммунистами (хотя и в существенно меньшем числе). Затем их антифашистский союз был скреплен совместной работой в Учредительном собрании, выпустившем новую, республиканскую, конституцию, по сей день остающуюся самой радикально демократической и социально продвинутой среди конституций мира.

Потом «холодная война» развела католиков и коммунистов/социалистов во враждующие лагеря. Но идея объединения усилий верующих и марксистов во имя прогресса и социальной справедливости не утратила сторонников. В ХДП сохранялось сильное левое крыло (в разные периоды от трети до почти половины членского состава). В ИКП, провозгласившей себя «новой партией» (чтобы отмежеваться от ленинской «партии нового типа»), были отменены ограничения на прием верующих. Харизматичного лидера левых фракций ХДП Джузеппе Доссетти его противники называли «красной рыбой, плавающей в святой воде». Вождь ИКП Пальмиро Тольятти, несмотря на окрики из Москвы, не отрекался от тезиса о «выстраданном религиозном сознании», которое может быть источником стремления к социализму.

В ходе грандиозных стачечных выступлений конца 1960-х — 1970-х годов христианские и социалистические лозунги — «евангельское равенство» / «социальная справедливость», «христианский солидаризм» / «пролетарская солидарность» — звучали в унисон, придавая рабочему движению мощь, перед которой отступали и предприниматели, и правительство.

Драматической кульминацией этого процесса стал «исторический компромисс» — попытка перевести тенденцию к сближению католиков и марксистов в практически-политическое русло. После успешных для ИКП выборов 1976 г. между лидером компартии Энрико Берлингуэром и председателем ХДП Альдо Моро начались конфиденциальные переговоры об этапах «подключения» коммунистов к власти. О жизненности этой перспективы говорит тот страх, который она внушала итальянской и международной реакции. В натовских штабах ее рассматривали как прелюдию к слому геополитического равновесия в Европе.

В тот самый день, когда коммунисты в парламенте, как ожидалось, должны были поддержать очередное правительство демохристиан, Моро был похищен террористами из «красных бригад». 55 дней спустя его изрешеченное автоматной очередью тело было демонстративно оставлено в багажнике красного «Рено», припаркованного ровно посредине улочки между зданиями ЦК ИКП и правления ХДП, — чтобы ни у кого не оставалось сомнений, за что поплатился жизнью демохристи-анский политик.

«Исторический компромисс», впрочем, страшил не только Вашингтон и Ватикан. Несколько раньше печальной участи едва избежал Бер-лингуэр: в 1973 г. он стал жертвой автомобильной катастрофы (по мнению знающих людей — покушения) в социалистической Болгарии. Как раз выздоравливая после травмы, он и написал знаменитые три статьи, в которых была сформулирована стратегия постепенного объединения основных «народных движений» — католического и социалистического.

С той поры многое переменилось. Под ударами кампании «Чистые руки» развалилась ХДП. Сошла со сцены партия социалистов. Компартия трижды поменяла название, программу и организационную структуру. И все же на фоне описанной ретроспективы образование в 2007 г. Демократической партии воспринималось прежде всего как реализация старой мечты левых католиков и недогматических марксистов; более того — как преодоление родовой травмы итальянского государства.

В одну партию слились «Ромашка» (наследница левого крыла ХДП) и партия Левых демократов (преемница ИКП) — по мнению экспертов, вместе они исходно могли рассчитывать на поддержку по меньшей мере трети электората. Этого было достаточно, чтобы успешно соперничать с главной партией правоцентристского блока «Вперед, Италия!». Реальной становилась надежда на переход к устойчивой двухпартийной системе, на преодоление хронического национального недуга — нестабильности правительств, мешающей проводить назревшие реформы.

Притягательность идеи единения католиков и марксистов объяснялась вместе с тем не одним лишь конъюнктурно-политическим расчетом. Огромную роль в ней играла надежда на возможность изменения нравственного климата политики, создания качественно новой политической организации. Новорожденная партия, говоря словами известной писательницы Лидии Раверы, должна была унаследовать «лучшее от обоих родителей: христианское понимание нужд ближнего, чуткость к чужой боли, сочувствие к обездоленным, готовность прийти на помощь — от матери; марксистскую строгость мысли, стремление к равенству, социальную солидарность и способность к самоограниче-31 Ravera 2007: нию — от отца»31.

34~38- Речь идет, как можно видеть, об очередном воплощении «идео-

логии Спасения», попытке синтезировать ее христианскую и марксистскую версии. Существенно при этом, что политическая активность

переживается как Миссия, как высокое моральное обязательство. Не всегда с учетом того, что подобное романтико-героическое мировосприятие, характерное для периодов (по неизбежности кратких) народного подъема, с трудом переносит изнуряющую прозу повседневности.

Когда перед выборами 2006 г. встала задача найти фигуру, способную объединить весь лагерь левоцентристов, без малого 4,5 млн. человек, спонтанно принявших участие в праймериз (первый опыт такого рода в Италии, да и, кажется, в Европе), назвали имя Романо Проди — инициатора образования Демократической партии. Люди выбрали не просто известного экономиста и опытного администратора (4 года во главе Комиссии ЕС), но человека безупречной репутации, беспартийного католика, с предельной серьезностью воспринимающего христианские заповеди смирения, добра и ответственности. Этический максимализм Проди (кстати, как и Моро, испытавшего на себе сильное влияние Доссетти) был, бесспорно, одним из важных элементов идентификации создававшейся партии.

Однако в ходе практического партийного строительства выдвинулись люди иного, более прагматичного склада. За плечами 30—40-летних руководителей среднего и низового звена ДП — не столько память о некогда крупнейшей на Западе компартии, сколько опыт многократных трансформаций, оформлявших постепенный сдвиг к центру. Сам лидер ДП Вальтер Вельтрони (его годом позже тоже избрали на праймериз, где за него проголосовали свыше 3 млн. человек), выходец из последнего поколения итальянского комсомола, похоже, был больше всего озабочен именно дальнейшим «размыванием» неподатливого интеллектуально-морального сердечника прежней идеологии.

В качестве заменителя «мессианского» отношения к политике при этом предлагается широчайшее видение демократии в духе Демократической партии США (Вельтрони никогда не скрывал, что его кумир — Кеннеди) с выдвижением возбуждающих, но «безразмерных» лозунгов (одним из последних, например, был подхвачен обамовский «Yes, we can!»). Опустевшее место «исторического Проекта», вдохновлявшего не одно поколение «старых левых», призвана занять проповедь buonismo — итальянского варианта политкорректности; упования на то, что сама по себе демонстрация готовности ставить общенациональные интересы выше собственных партийных и ради этого уважительно относиться к политическому противнику привлечет массы на сторону левоцентристов.

В дискуссиях о природе ДП, ее так и не определившейся окончательно идентичности мнения участников поляризуются в основном вокруг организационно-тактических концепций двух вечных конкурентов в партийном руководстве: Вельтрони и Массимо Д'Алемы. Партией, полагает первый, должен управлять крепкий аппарат организаторов-профессионалов (политтехнологов?) при чуть ли не стертых границах между членской массой и сочувствующими избирателями (по словам одного из лидеров «Ромашки», она должна быть «олигархической на

Intervista 2007: 29.

33 После поражения на выборах он, повторяя этически мотивированный жест своего учителя Доссетти, покинул мир активной политики.

местном уровне и растекающейся (liquido) на уровне национальном»)32. Главное, как неоднократно подчеркивал Вельтрони, гарантировать ДП независимость от малых партнеров (то есть возможность действовать без оглядки на левых радикалов). Партия, считает, напротив, Д'Алема, организационно должна быть хорошо структурирована и четко очерчена. Как последовательный ученик Тольятти он видит силу не столько в собственной численности ДП, сколько в ее способности привлекать союзников: слева или справа, в зависимости от текущей конъюнктуры (не исключая даже образования «Большой коалиции» с партией Берлускони).

Оценивать жизнеспособность ДП пока довольно затруднительно. Но представляется несомненным, что уход Проди33 подвел черту под целым пластом политических идеалов (напрашивается слово «страстей») и политиков. Из деятельности левого лагеря — да и национальной жизни в целом — похоже, безвозвратно уходит то идейно обязывающее измерение политики, которое мешало превращению ее просто в утилитарную практику.

Поражение Проди и его соратников по правительственной коалиции можно рассматривать как еще одно доказательство правоты Макса Вебера, обогатившего социологию представлением о неизбежности контраста между целерациональным и ценностно-рациональным поведением, между верностью политика собственным принципам и его чувством ответственности. Но чтобы не сводить весь анализ к субъективному фактору, к «вине» того или иного лица, следует взглянуть на внешние параметры происходящих процессов.

Заказанные настроения

34 Stampa 24.10.2008: 35.

35 См., напр.

Donadio 2008. «Итальянцы, — замечает в частности автор, — делятся на две категории: тех, кто работает на Берлускони, и тех, кто будет работать на него в скором времени».

Нет ни одной работы о Берлускони (число книг о нем приближается к двум сотням, счет статей — на тысячи), в которой обходилась бы стороной тема его «медийного всемогущества». Богатейшему человеку Италии принадлежат три общенациональных телевизионных канала (и фактически подконтрольны три канала государственной корпорации РАИ — в общей сложности, по данным антимонопольного ведомства, 82,25% «информационного пространства»), ведущая национальная кинокомпания, крупнейшее рекламное агентство (с собственным социологическим институтом), огромное издательство (29% книжного рынка и 38% журнально-газетного34; три газеты и около дюжины журналов), а также доли в капитале (и рычаги влияния) во множестве других медийных и финансовых предприятий. То, что этот человек одновременно возглавляет правящую партию и исполнительную власть, вызывает у западных партнеров Италии реакцию, варьирующуюся от желчной критики до благодушного недоумения: бывает же такая национальная экзотика!35

Медийно-пропагандистским шедевром явилась операция Берлускони по своему возвращению к власти весной 2008 г. (будет странно, если она не найдет места в учебниках по PR), для чего понадобилось

36 Stampa 14.06.2004: 14.

37 Prodi R., Prodi F.

2007.

38 Economist 01.02.2008.

развернуть политическую ситуацию в стране на 180°. Дело в том, что правительство Проди было во многом успешней предшествующего кабинета правого центра (2001—2006 гг.) — это признавали и отнюдь не левые наблюдатели. На протяжении пяти лет правления правоцентристов экономика росла в среднем на 0,7% в год; в 2006 и 2007 гг. при левом центре — на 1,9%. Постоянные упреки Брюсселя по поводу превышения маастрихтского лимита на бюджетный дефицит (при Берлускони он составлял более 4,2%) сменились при Проди похвалами сбалансированности доходов и расходов (к концу 2007 г. дефицит был меньше 2%). Был ликвидирован так называемый налоговый клин (cuneo fiscale) — перекрестные социальные отчисления предпринимателей и наемных работников, — считавшийся одним из главных препятствий на пути повышения конкурентоспособности национальной экономики. За неполный 2006 г. правительство получило дополнительные доходы в размере 8,6 млрд. евро и почти 10 млрд. за 2007 г. (ни нефти, ни газа, напомню, у Италии нет). Этот «горшочек с золотыми» после ожесточенных споров был примерно поровну поделен между государством и наименее защищенными слоями населения (повышение минимальных пенсий; сокращение налога на экономичное жилье, чем, по словам Проди, смогли воспользоваться 40% итальянцев; улучшение положения «непрочно занятой» молодежи и т.д.).

Всего за полтора года правительству удалось на 20% сократить масштабы утаивания доходов от налогообложения — вечный бич итальянской экономики. В соответствии с излюбленной сентенцией Берлускони («Налоги, конечно, платить надо, но если они столь непомерны, то кто же решится осудить тех, кто не платит») его кабинет проводил политику финансовых амнистий и зачетов (20 раз за 5 лет), которые в конечном счете стимулировали сокрытие доходов (в 2003—2004 гг. 19,2% ВВП, то есть более 270 млрд. евро)36. При левоцентристах государству были возвращены 23,3 млрд. евро, из которых 15,5 млрд. — «благодаря возросшей искренности налогоплательщиков» (читай: более жесткому и совершенному налоговому контролю).

Агрессивному индивидуализму Берлускони (в духе тэтчеровского: «общества не существует, есть лишь индивиды») правительство Дем-союза противопоставило идеалы солидарности (любимое слово Проди, вынесенное на обложку книги, написанной им совместно с женой-эко-номсоциологом, — «Вместе»37). Кабинет провозгласил три принципиальных направления перераспределения доходов (и старался следовать им): от богатых к бедным, от неплательщиков налогов к честным налогоплательщикам, от старших, надежнее защищенных поколений к молодежи, с трудом пробивающейся к рабочим местам. Не в последнюю очередь благодаря всему этому удалось согласовать с профсоюзами параметры осуществления одной из самых сложных реформ — пенсионной, чего не могли добиться правоцентристы. Можно понять лондонский «Экономист», когда он изумленно задавался вопросом: «Неужели итальянцы действительно хотят возвращения Берлускони?»38.

Похвальный лист левоцентристского правительства, разумеется, не может скрыть его промахи и упущения. Левоцентристы вознамерились было улучшить жизнь потребителей путем либерализации рыночных отношений: стимулирования конкуренции между продавцами услуг в таких областях, как транспорт, здравоохранение, бюрократическая практика и т.д. Но перед сплоченным корпоративным протестом таксистов, аптекарей, адвокатов, водителей-дальнобойщиков правительство вынуждено было пойти на попятный.

Прибавки в 100—200 евро в виде увеличения пособий или налоговой льготы для наименее обеспеченных быстро поглощались ростом цен на продовольствие, да и вообще вряд ли выглядели впечатляющими на фоне доходов, добываемых в сфере «неформальной экономики». Одним из самых неудачных шагов правительства стала амнистия 2006 г. Предпринятая с наилучшими намерениями — разгрузить суды и тюрьмы, — она разрушила заодно плоды многолетней кропотливой работы прокуроров, расследовавших дела некоторых ближайших сподвижников Берлускони, и настроила против правительства значительную часть судейского корпуса.

Главное же, о чем писали все обозреватели, это постоянные раздоры внутри правительственного лагеря. С долготерпением монастырского послушника Проди сглаживал и улаживал конфликты между леворадикальным и либерально-центристским крылом коалиции, но каждый новый всплеск взаимных ультиматумов и самовольных вылазок министров усиливал пропагандистский слоган оппозиции: «Долой власть, которая правит, но не решает!». Верным слепком обстановки может служить история принятия закона о бюджете 2008 г. В первоначальном варианте он содержал 98 статей и ограничивал расходы 11 млрд. евро. В окончательном виде статей стало 213, а расходная часть раздулась до 16,3 млрд., ибо за «единство рядов» приходилось платить.

И все же в целом положение становилось более благоприятным для правительства: его рейтинги снова начали понемногу идти вверх 39 Stampa (причем доверие лично к Проди росло в два раза быстрее)39. Не случай-1.2007: 5. но именно в этот момент Берлускони развернул фронтальное наступление. Одним из главных его направлений стала налоговая тема. Кампания под лозунгами «Долой налоговый терроризм!» и «Мы будем править, не залезая в карман к гражданам!» была нацелена на основную массу среднего класса — людей с доходами до 40 тыс. евро в год, составляющих 90% всех налогоплательщиков и, пожалуй, наиболее болезненно ощутивших на себе фискальные новации левоцентристского правительства. Интенсивная эксплуатация этого раздражителя, несомненно, дала дополнительные очки правому центру, однако после выборов вступила в противоречие с его собственными интересами. Как только новые министры столкнулись с прежними бюджетными проблемами, налоговая тема была приглушена и скоро совсем сошла на нет.

Стержнем другого направления была выбрана проблема безопасности, расширенная или, точнее, суженная до двух аспектов: преступ-

40 По оценкам экспертов, преступность среди иммигрантов в среднем в 8раз выше, чем среди коренного населения, причем если среди легальных иммигрантов она выше в 3—4 раза, то среди нелегалов — в 28раз! Чаще всего, однако, речь идет о незначительных проступках: из 34 тыс. нелегалов, задержанных полицией в 2007г., только 6,3 тыс. были отправлены в центры временного содержания и лишь немногие депортированы (ом. Grignetti 2008a: 6; Ricolfi 2008с: 31).

41 Заг7.атт 2008: 9.

42 RondoUno 2008: 43.

' Ruotolo 2008: 8.

44 www. clandestinoweb.com/ 18.08.2008. По мнению главы CENSIS Джузеппе Де Риты, эффект от использования армии более противоречив. С одной стороны, ее присутствие действует успокаивающе, с другой — усугубляет/продлевает страх: раз на улицах военные с оружием, значит может случиться что-то ужасное (см. Stampa 16. 09.2008).

ности и иммиграции. Преступность, в свою очередь, толковалась преимущественно как диффузная, «уличная» преступность, физическое насилие (хулиганские нападения, ограбления, квартирные кражи и т.д.), затрагивающее наиболее массовые — средне-низкие — слои населения. Субъектами подобных правонарушений, наряду с молодежью из «неблагополучных» кварталов, чаще всего являются иммигранты40.

Наиболее достоверные сведения между тем говорят не о росте, а о сокращении преступности в Италии. Из анализа, проведенного национальным статистическим ведомством (ВТАТ), явствует, например, что за последние восемь лет число убийств на миллион жителей уменьшилось с 13,1 до 10,3 (в среднем по Евросоюзу — 14; в Италии, занимающей по этому показателю 8-е место из 27, положение, таким образом, лучше, чем во многих других странах ЕС, не говоря уже о бывших советских Литве, Эстонии и Латвии — 118,3, 83,9 и 55,2 убийства на миллион жителей соответственно). По данным МВД, за 2006—2007 гг. количество уголовных деяний сократилось на 8,3% в административных центрах областей и провинций и на 12% в других населенных пунктах. В первой половине 2008 г. сокращение составило 11,3% по сравнению с предыдущим полугодием. Более всего оно затронуло квартирные и уличные кражи (-12,9% и -13,4%) и ограбления (-4,7%)41. Если в Лондоне, к примеру, жертвами преступности оказываются 32% жителей, то в Риме — только 17%.

Однако виртуальная действительность оказалась сильней реальной. Вопреки данным статистики, «„публика" узнает из газет, что „терпеть больше нет сил"»42. Больше половины опрошенных итальянцев (58%) в конце 2007 г. ставили проблему «обеспечения безопасности» на второе место в списке своих приоритетов (первое место — 70% — занял страх перед безработицей). В опросе SWG весной 2008 г. семь из каждых десяти респондентов выразили убеждение, что преступность растет, и шесть из десяти высказались в поддержку введения ускоренного правосудия «без послаблений»43. Обследование, проведенное одним из крупнейших европейских агентств ЕКМА, показало, что жители 73 административных центров провинций из 103 испытывают ощущение, что живут «ниже минимально приемлемого порога безопасности». Первую десятку городов, обитатели которых чувствовали себя в относительной безопасности, объединяли три характеристики: малый размер, положение в центрально-северной части страны и наличие мэра — сторонника «решительных действий»(!).

«Восприятие опасности или безопасности целиком субъективно, — комментирует эти результаты ведущий аналитик ЕКМА, — оно зависит не от реальных фактов, а от системы посланий, запускаемых в обращение СМИ. Всяческое подчеркивание фактов черной хроники увеличивает ощущение небезопасности <...> Операция „военные на улицах" абсолютно неэффективна с точки зрения противодействия преступности, но она дает людям то, чего они хотят: ощущение, что они лучше защищены»44. Это наблюдение подтверждается опросом другого крупного центра, IPSOS: в сентябре 2008 г. 60% опрошенных сказали, что

45 Stampa 24.09.2008: 13; wwwAtaliadeivalorir eggioemilia.it/ 29.09.2008.

* D'Orsi 2007: 31.

7 Mannheimer 2008a: 1.

48 Kiefer, Povoledo 2007.

' Owen 2007.

чувствуют себя «хорошо» или «достаточно хорошо» защищенными в местах своего проживания (в сентябре 2007 г. — 48%), «недостаточно» или «совсем не защищенными» чувствовали себя 39% (51%); для 57% респондентов доверие правительству обосновывалось именно его политикой «обеспечения безопасности» (для сравнения: экономический курс кабинета вызывал доверие у 43%)45. С редким единодушием обозреватели называют выборы 2008 г. «голосованием страха»: «Мы оказались заложниками, как выражаются эксперты, „синдрома безопасности". Он ежедневно проявляет себя в требованиях усилить органы охраны порядка; в полицейских рейдах по школам и арестах подростков, употребляющих марихуану; в „ночных дозорах" добровольцев; еще недавно в них участвовали сторонники крайне правых, а сегодня их одобряют и даже принимают в них участие представители левых — либо из страха (спонтанного или „привитого" пропагандой), либо из политического расчета (чтобы не оказаться на обочине настроений „пуб-лики")»46.

Усиленное воздействие на эти и другие реальные и искусственно созданные болевые точки имело результатом возникновение атмосферы, проникнутой катастрофизмом. «Двое из каждых трех итальянцев мрачно смотрят на будущее Италии, а более 40% выражают такой же пессимизм в отношении собственной участи», — констатировал Ман-наймер, обобщая результаты разных опросов в преддверии выборов47. «Самое распространенное здесь слово — «ша^еге» (недомогание), — сообщали из Рима в декабре 2007 г. корреспонденты «Нью-Йорк Таймс». — Считающие себя мастерами по части искусства жить итальянцы говорят, что они наименее счастливый народ в Западной Европе»48. «По ту сторону искрящейся рождественской декорации на пьяцца Навона, у себя дома итальянцы испытывают тяжелую депрессию, — вторил им корреспондент лондонской «Таймс». — Италия живет во власти тревоги, и это недомогание связано далеко не с одним лишь повышением цен и стагнацией заработков; оно гнездится в самой сердцевине споров о судьбе страны, ее душе и идентичности»49.

Еще резче высказывались сами итальянские авторы. Вот как описывалось, например, «мировосприятие среднего итальянца» в ежегодном докладе СЕ№К, наиболее чуткого к изменениям социально-психологического климата в стране: «Куда ни взглянуть — наталкиваешься на ухудшение, идет ли речь о политике или внутрисемейном насилии, о мелких уличных правонарушениях или организованной преступности, росте наркомании и алкоголизма, бюрократической неразберихе или уборке мусора, инфраструктурной необеспеченности или низком качестве телевизионных программ. Из всего этого уже привычно складывается ощущение, что все катится вниз». То, что еще успешно функционирует, заключает Де Рита, есть плод усилий «жизнеспособного меньшинства», между тем как страна превращается в «мутную жижу», в «слизь», где барахтаются «фигурки людей», связанных между собой «распадающейся социальной тканью при полной неспособности

50 Ligammari 2007: 9.

51 Corriere della sera 08.08.2008: 33.

52 См. Ramella 2008c: 36.

53 См. Expectations 2008.

54 Stampa 24.05.2007: 37;

Mannheimer, Natale 2008: 5.

55 См. Corriere della sera 26.03.2008.

институтов выполнять функцию сплочения»50. Итальянская молодежь, наиболее податливая к такого рода впечатлениям часть населения, — самая пессимистично настроенная в Европе, констатировало по результатам очередного опроса агентство Гэллапа51.

«Все обследования общественного мнения последнего времени выявляют „неоматериалистический сценарий", при котором главные заботы и опасения граждан концентрируются на состоянии экономики и страхах за свои доходы и сбережения. При обостряющемся страхе перед будущим», — отмечает профессор социологии университета Урбино Франческо Рамелла. По данным исследования, проведенного по заказу Комиссии ЕС в апреле 2008 г., 58% итальянцев (против 49% в среднем по ЕС) убеждены, что через 20 лет условия жизни будут хуже, чем теперь. Кроме того, 80% (как в среднем по ЕС) ожидают дальнейшего усиления социального неравенства, а 66% (против 44%) энергично поддерживают тезис о том, что государственная власть должна всемерно противодействовать этой тенденции52. Очередной опрос Евробарометра весной 2008 г. подтвердил, что итальянцы озабочены социально-экономическими проблемами (положением в экономике, ростом цен, сокращением занятости, ростом налогов, перспективой собственной маргинализации) в 2—6 раз больше, чем граждане ЕС в среднем53.

Самое поразительное то, что объективных оснований для столь мрачных оценок не существовало. Да, экономическое положение страны было не из завидных. Среднегодовой рост ВВП в 2000-е годы был близок к 1% или даже чуть ниже. Под натиском китайского экспорта итальянские предприятия с трудом удерживали или теряли позиции на рынках развитых стран. В заслуживающих доверия опросах около трети предпринимателей предсказывали ухудшение ситуации. Однако 96% тех же самых респондентов (!) оптимистично оценивали перспективу, когда вопрос касался их собственной отрасли54. Типично нишевая продукция мелких предприятий, фигурирующая под объединяющим брендом «Made in Italy» (одежда и обувь, мебель и домашняя утварь, бытовая техника, ювелирные изделия и т.д.), действительно не находила прежнего спроса в Западной Европе и США, но с лихвой наверстывала упущенное в странах БРИК, особенно России, в 2007 г. вытеснившей США со второго места во внешней торговле Италии в качестве потребителя «предметов шикарной жизни», и Китае.

Множество острых проблем сохранялось также в социальной сфере, но и здесь положение трудно было назвать бедственным. По объему ВВП на душу населения — 25100 евро (по подсчетам Евростат) или 31791 долл. (по подсчетам МВФ) — Италия по-прежнему входила в число наиболее развитых стран. Реальные среднедушевые доходы пусть медленно, но росли: в 2000-е годы на 2,6% у наемных работников и на 13,1% у «работающих на себя». И хотя в 2007 г. рост зарплат (+1,1% для рабочих, +2,5% для специалистов и служащих) замедлился в сравнении с инфляцией (+1,8%)55, на протяжении 1993—2006 гг., по расчетам исследовательского центра ВИКТ, он составлял в среднем 3,4% при

56 Corriere della sera 19.11.2007.

57 По данным обследований ISTAT и Banc'Italia; 87% — по оценкам CENSIS.

58 См. также результаты опроса IPSOS весной 2008 г., показывающие, что уровень веры в экономическое благополучие — личное и общенациональное (35% и 38%) — оставался тем же самым, что и в 2004 г. (Deaglio 2008: 1—35).

59 Levi 2007: 37.

60 Rizzo, Stella 2007.

61 Saviano 2007.

инфляции 3,2%56. Три четверти семей являлись собственниками квартир/домов, в которых жили57. По обеспеченности личным автотранспортом Италия занимала второе место в Европе (после Люксембурга): один автомобиль на 1,5 человека. Правда, около 7 млн. числились существующими за чертой бедности, но эта величина не претерпела изменений за последние годы.

Иначе говоря, даже там, где не произошло улучшений, ситуация в основном оставалась той же, что и прежде58. «Но как бы то ни было, — пишет один из ветеранов итальянской аналитики, — страна перестала нравиться ее жителям <...> Когда более конкретно рассматриваешь ту или иную сторону действительности, то картина зачастую оказывается куда менее мрачной, однако это не только не помогает понять, но и делает пугающе тревожным то недовольство, которое итальянцы испытывают по отношению к своей родине. Даже те, кто признает, что в его собственном городе или области дела идут вовсе не плохо, убежденно утверждают, что в целом у Италии плохой цвет лица. Возник почти необъяснимый разрыв между действительным положением на местах и его изображением сверху и из центра»59.

«Сверху и из центра» следует понимать как «от имени» всего политического класса. Ибо в нагнетании мрака участвовали не только СМИ и политики, целенаправленно добивавшиеся свержения правительства Проди, но также люди и издания, не заподозренные в симпатиях к Берлускони. Одним из «знаков времени» стал беспрецедентный спрос на обличительную литературу. Все рекорды побила «Каста»60 — книга двух журналистов «Коррьере делла сера», изображающая мир итальянской политики как заповедник «неприкасаемых», занятых лишь умножением собственных привилегий и виновных в бесконечных несообразностях и гнусностях национальной жизни. За считанные месяцы книга выдержала два десятка изданий общим тиражом около 1,5 млн. экземпляров (20-тысячный тираж в Италии обычно считается триумфальным).

На втором месте обосновалась «Гоморра»61 — роман-репортаж о неаполитанской каморре, представленной как явление общеевропейского масштаба, перед которым бессильны государство и общество (1,2 млн. экземпляров; годом позже по книге был снят одноименный фильм). Внимание наблюдателей привлекло крохотное издательство «Кьярелеттере», выпускающее, как с конвейера, книжки с говорящими названиями: «Грязные руки» (125 тыс. экземпляров), «Режим» (220 тыс.), «Если ты с ними знаком, избегай их» (150 биографий парламентариев, побывавших под судом и следствием, — 175 тыс.), «Намордник» (о препонах в расследовании дел коррумпированных политиков — 120 тыс.).

Попытки определить социально-политический облик читателей подобной литературы дали любопытный результат. Речь идет, по словам социологов, о «смешанной, постидеологической публике», среди которой много молодежи. «Это — люди, которые покупают книги, но парадоксальным образом не читают газет». Судя по цифрам, «эта аудитория

^ 1аеоЪот 2008: 31.

63 Как сообщил в своем докладе на франкфуртской книжной ярмарке 2008 г. президент Итальянской ассоциации издателей Федерико Мотта, в 2007 г. продажи на книжном рынке выросли на 0,87% (выпущено 61 тыс. титулов, из которых 62% — новинки, общим тиражом 268 млн. экз.), но при этом число итальянцев, прочитавших хотя бы одну книгу за год (24млн., или 43% населения) уменьшилось на 1%; лишь 3,2 млн. прочли хотя бы одну книгу за месяц (Stampa 16.10.2008: 40).

64 Stampa 08.09.2007: 14.

65 Annunziata 2008a: 28.

66 Geremicca 2008Ъ: 1—35.

67 См., в частности, Холодковский 2009. См. также опросы Левада -Центра, напр. www.levada.ru/ р^/2008 09 22.

превосходит по численности любые карнавальные манифестации; этих читателей достаточно, чтобы выстроить некое сообщество, некую „массовую лабораторию", некое движение»62.

Иными словами, по мере сгущения атмосферы страхов, тревоги, раздражения обозначился слой людей — явно не из мало читающих «низов»63, — находящих, если угодно, мазохистское удовлетворение в едкой критике всех без разбора «политиков»: правых и левых, правящих и оппозиционных. Этот слой уже заявлял о себе шумными манифестациями по призыву популярного комика Беппе Грилло, владельца самого посещаемого в стране блога (200 тыс. зарегистрированных юзеров, более миллиона посещений в день)64. Наиболее эпатажная из инициатив Грилло — общенациональная манифестация протеста под лозунгом: «А пошли они все в ж...!», для проведения которой была выбрана символическая дата 8 сентября — день, когда в 1943 г. королевский двор и правительство Бадольо бежали из Рима, бросив страну на произвол судьбы. На воззвание Грилло откликнулись более 300 тыс. человек; в одной Болонье на митинг вышли 50 тыс.

Движение антиполитики, как его окрестили, менее всего можно заподозрить в том, что его участники «работают на Берлускони» — подавляющее большинство их левые либо крайне левые. Несомненно вместе с тем, что «гриллини» и им подобные способствовали сокрушению правительства Проди двояким образом. С одной стороны — сплачивая и мобилизуя правоцентристский электорат, который, по словам одного из психологов, «ненавидит беспорядки и манифестации»; с другой — усугубляя массовые настроения растерянности, замешательства, неверия в «левую альтернативу».

Во всяком случае, наблюдательные журналисты смогли точно зафиксировать момент — в конце лета 2008 г., — когда утилитарно-политический смысл «Касты» исчерпал себя и кипение страстей по этому поводу утихло. «„Антиполитика", похоже, исчезла вместе с правительством левого центра»65. Газетная полемика сошла на нет; в редакции перестали приходить негодующие письма читателей; скандальные решения правительства (скажем, отмена введенного Проди запрета на использование правительственной авиации посторонними лицами) порождали теперь не столько протест, сколько смакование сплетен; сохранение «касты» с ее нравами возмущало уже только 32% граждан (по данным опроса католической ассоциации АСи!)66.

«Нормализация» общества состоялась, подтверждая известную социологам закономерность: зависимость легитимации институтов от успеха харизматического лидера. Повышение популярности лидера — по крайней мере в некоторых национально-цивилизационных контекстах — «тянет за собой» увеличение доверия к институтам67. Сравним, например, некоторые социологические замеры, разделенные от силы 7—9-месячным промежутком.

В разгар кампании нагнетания катастрофизма почти девять итальянцев из десяти (85,9%), по оценкам СЕ№В, считали, что «в политике»

68 Ligammari 2007: 9.

69 Amato 2008: 11.

70 www. affariitaliani.it/ 14.10.2008.

71 Repubblica 15.10.2008: 3.

72 www. affariitaliani.it/ 30.10.2008. По утверждению пресс-секретаря Берлускони Паоло Бонайюти, при правильном прочтении этих результатов уровень доверия кабинету составляет 58%, а лично премьер-министру — 72% (Stampa 07.10.2008: 36).

(то есть в сфере, где по определению должны решаться проблемы страны) «нельзя доверять никому», ибо «никто не заботится об интересах других» (так полагали 76,1%). Больше половины (52,4%) выражали недовольство своим государством и ощущали себя чуждыми ему68. Репрезентативный опрос, проведенный тогда же социологическим центром Eurispes, показал, что половина (!) итальянцев (49,6%) утратила «доверие к институтам» и лишь у 5,1% оно возросло. Самыми разочарованными проявили себя избиратели правой и правоцентристской ориентации (70,5 и 60,9%), но в значительной мере перемена коснулась также левого и левоцентристского электората (43,9 и 39%): за год уровень доверия к институтам здесь понизился на 19%. Трое из каждых четверых опрошенных заявили, что мало или вовсе не доверяют парламенту (снижение на 9%), лишь один из четверых — что доверяет правительству (снижение на 7%). Только 14% признались в доверии к политическим партиям и 17% — к профессиональным политикам (доверие к Грилло выразили 20%), тогда как 41,1% сообщили, что не доверяют

никому69.

Но уже в начале октября, то есть одновременно с беспрецедентным скачком рейтинга Берлускони, опрос IPSOS зафиксировал «инверсию тенденции». После падения до самого низкого за всю историю республики уровня доверие к институтам начало заметно повышаться. Доверие к сенату выразили 51% респондентов (в феврале 2008 г. — 38%), к палате депутатов — 49% (37%), к партиям — 30% (23%). Опрос, проведенный несколькими днями позже агентством Euromedia Research (единственным, точно предсказавшим исход голосования в апреле), дал еще более впечатляющий результат: доверие лично к Берлускони — 70%, к кабинету министров — 63%, к блоку «Народ свободы» — почти 43%70. Тогда же неаполитанское агентство IPR, отнюдь не правого направления, оценило поддержку правительства в 54% (по сравнению со стартовыми 49% в мае) при доверии к Берлускони со стороны 62% оп-рошенных71. В самом конце октября, в разгар бурных манифестаций против правительственной реформы системы образования, SWG выявило небольшое сокращение поддержки правого центра, максимум на 5—6 пунктов, то есть при уровне доверия к премьер-министру все же выше 60%, а к кабинету — порядка 50%72.

Пусть результаты всех этих зондажей не вполне сопоставимы, выявленный ими вектор перемен не вызывает сомнений. Логичней всего, казалось бы, объяснить растущие рейтинги исполнительной власти продемонстрированной ею эффективностью, тем более что список ее «побед и одолений» на первый взгляд действительно внушителен. Правительство отменило налог на экономичное жилье и сверхурочные, ввело дополнительное обложение нефтеперерабатывающих предприятий, банков и страховых компаний (так называемый «налог Робин Гуда»), постановило вернуться к строительству АЭС, приняло жесткие меры против нелегальных иммигрантов, развернуло борьбу против «бездельников» в госучреждениях, добилось ликвидации мусорных завалов в

' Barigazzi 2008.

74 Типичный пример: фото премьер-министра с метлой в руках перед кучкой мусора, специально высыпанного муниципальными служащими на центральной площади Неаполя.

75 Geremicca 2008a: 15.

Неаполе, разрешило кризис «Алиталии», объявило план строительства 20 тыс. «народных квартир», ввело «социальную карту» для неимущих (400 евро в год), провело закон о реформе школьного и университетского образования, послало 3000 солдат поддерживать порядок на улицах. Американский «Ньюсуик» оценил все это как «чудо эффективности»73.

При более пристальном взгляде оказывается, что инициативы кабинета либо были запрограммированы предыдущим правительством (вроде отмены муниципального налога), либо принадлежат к категории обещаний (строительство «народных квартир»), либо чреваты негативными последствиями (антииммиграционные ужесточения, необлагаемый налогом доход от сверхурочных, школьная реформа, давшая повод левым развернуть массовые протесты, и т.д.). Самое же приметное — все наиболее эффектные меры («мусорный кризис», «спасение „Алиталии"») срежиссированы как сугубо пропагандистские акции, работающие на имидж одного человека — Берлускони74.

Разразившийся осенью 2008 г. кризис делает трудным выведение объективных оценок деятельности правоцентристского правительства — чрезвычайные обстоятельства требуют применения нестандартных критериев. И все же стоит прислушаться к объяснению, которое дает глава итальянского департамента 1Р808 и один из наиболее влиятельных специалистов по опросам Нандо Паньончелли (к услугам которого не раз прибегал Берлускони): «Возврату доверия (к исполнительной власти — И.Л.) очень помогло упрощение политического поля, совершившееся на последних выборах: 6 парламентских фракций вместо 19 в прошлой легислатуре сразу создают представление о менее склочных и более продуктивных палатах. Впрочем, вероятно, еще больше подействовал выход (пусть и не окончательный) из господствовавшей до начала новой легислатуры атмосферы так называемой антиполитики. Свертывание кампаний в прессе и выключение софитов, сфокусированных на издержках политики, на привилегиях чиновников и парламентариев, ознаменовали выход из замкнутого круга»75.

Протез политики

76 Скажем, Лига Севера практически не пользовалась услугами телевидения, но это не помешало ей удвоить число полученных голосов.

Подобно тому, как ракетно-бомбовые удары еще не обеспечивают контроль над территорией противника, даже самые успешные медийные кампании недостаточны для установления прочного доминирования в обществе и государственных структурах. Требуются средства и механизмы из арсенала «собственно политических» институтов76. Смена «как по команде» алармистской кампании в СМИ потоком победных реляций не закрывает поэтому тему инструментария, с помощью которого правому центру удалось повернуть себе на благо эмоционально-психологическое состояние масс; скорее наоборот — побуждает шире взглянуть на нее.

По мнению многих исследователей, речь следует вести не только и не столько об одноразовых медийных воздействиях, сколько о более глубоких, структурных последствиях влияния СМИ на массовое сознание.

77 См., напр. Simone 2008; Cazzullo 2007.

f Sartori 1997: 27.

79 Бауман 2002, 2008; Бек 2000; Sennett 2006; Giddens 1998; Кас-тельс 2000.

80 «В нашем опросе девять из каждых десяти респондентов заявили, что хотели бы (во главе правительства — И.Л.) не диктатора, но сильного человека. Они хотят кого-нибудь наделенного властностью», — рассказывает один из самых вдумчивых итальянских социологов Ильво Диа-манти (Sapegno 2007: 4).

Как считают некоторые серьезные авторы, это влияние уже повлекло за собой «антропологические изменения» (и даже «антропологическую деградацию») в населении страны77.

Вот, например, как интерпретирует подобные утверждения живой классик политологии Джованни Сартори. Продолжая линию Маршалла Маклюэна, он описывает сформированную телевидением разновидность человека — homo videns: «Телевидение порождает плохих граждан. Не столько в силу своего содержания. Homo videns не способен к абстрактному мышлению, он знает лишь то, что видит по телевидению. Но государство, правосудие, свобода, права — все это абстрактные понятия, как их изобразишь в картинках? <...> В конце XIX в. рабочий класс читал газеты, собирался в партийных кружках и увлеченно дискутировал о политике. Сегодня говорят только о футболе. Почему? Потому что футбол зрелищен и его правила легко понять. Политика же требует „мышления понятиями", к чему мы не приучены и что вызывает у нас скуку»78.

Уловленная в этих словах готовность (если не потребность) довольствоваться «короткими», упрощенными понятиями/смыслами характерна, конечно, не для одной Италии. Она убедительно проанализирована в работах таких социологов, как Зигмунт Бауман, Ульрих Бек, Ричард Сеннетт, Энтони Гидденс, Манюэль Кастельс79, если ограничиться лишь самыми видными именами. Одна из исходных точек их анализа связана с изменением природы массовых страхов. Для множества людей, особенно молодежи, будущее из обещания превращается в угрозу. Великие страхи прошлого — обнищания, безработицы, эпидемий, ядерной войны — переживались как коллективные. Угрозы, порожденные ситуацией «радикальной неопределенности» и «глобальных рисков» (Бек), «текучей современности» (Бауман), «нетерпеливого капитализма» (Сеннетт), генерируют безадресный страх, то есть тревожность — состояние, которое приходится переживать в одиночку. Массе разрозненных индивидов свойственна тяга к объединяющему началу, каковое сплошь и рядом элементарным образом воплощается в фигуре вождя, носителе «решимости», «сильной руке», способной предложить убедительные, ибо понятные/простые решения80.

Эта психологически объективная потребность и была оседлана правым центром. Визитной карточкой правительства стали эпизоды «ручного управления»: ликвидация благодаря личному вмешательству премьера «мусорного кризиса» в Неаполе, спасение «Алиталии», принятие закона о бюджете за 9 (!) минут и т.д. Изнуряюще сложной действительности, необходимости ежедневно выстраивать/верифицировать собственную идентичность без опоры на спасительную подсказку традиции Берлускони противопоставил упрощенность проектов и конструкций. В его новом правительстве, например, впервые в истории появилось «министерство нормативного упрощения» — ему надлежит навести порядок в чересчур перегруженной законодательными актами юридической системе Италии.

81 Fondazione Rosselli 1993.

82 См. Giannini 2008: 170—182.

Стоит вспомнить, что борьба против «законодательных излишеств» восходит к самым первым шагам Берлускони на политическом поприще. Пафос программно-теоретической разработки, предварявшей его «выход на поле» в 1994 г.81, заключался именно в необходимости преодоления чрезмерной регламентации экономики и общественной жизни, расчистке пространства для внедрения бизнес-отношений в политику и административную практику. Иначе говоря, по форме курс нынешнего премьера — классический образец следования лозунгу неолибералов: «Больше рынка — меньше государства!». По реальному же содержанию он обращен скорее против самих основ либерализма с его трепетным отношением к разделению властей, парламенту, правам оппозиции и т.д. Суть этого курса, пожалуй, наиболее полно раскрывается в берлускониевском проекте преобразования несущей конструкции политической жизни — партии.

И сторонники, и противники Берлускони сходятся в том, что его главной новацией было создание «Вперед, Италия!» — партии-предприятия, последовательно реализующей логику бизнеса: производство товара (голосов избирателей) для получения прибыли (власти), которая инвестируется ради получения еще большей прибыли (использование власти для максимизации бизнес-дохода). Что касается этого последнего звена, то наблюдатели обращают внимание на три масштабные финансовые операции, в которых довольно отчетливо просвечивает заинтересованность лидера правящей партии и главы правительства. Во-первых, в ходе уже упоминавшегося спасения «Алиталии» Берлускони сформировал консорциум из 16 финансовых, строительных и промышленных компаний, организованный таким образом, что каждый из его участников попадал в зависимость от других, а все вместе — от правительства. Во-вторых, введя свою дочь — президента семейного холдинга «Fininvest» в административный совет ключевого для взаимоотношений основных групп промышленного и финансового капитала банка «Mediobanca» (куда ранее ему был закрыт доступ), премьер-министр «подсоединился» к контролю над крупнейшей страховой компанией «Generali» и корпорацией RCS, издающей «Коррьере делла сера». Наконец, издав декрет о государственной помощи испытывающим трудности банкам (предусматривающий, в частности, право министерства экономики менять состав их руководства), Берлускони поставил под свой контроль второй по значению национальный банк «Unicredit» (прежде поддерживавший левоцентристов). Все ведущие группы итальянской экономики оказались уязвимы для шантажа одного человека — бизнесмена и главы исполнительной власти82.

В интервью автору книги о современном истеблишменте Италии ближайший сподвижник Берлускони (и фигурант нескольких процессов по связям с мафией) Делль'Утри раскрывает предысторию образования ВИ: «Был сентябрь 1993 г. Берлускони позвал меня на свою виллу в Аркоре и сказал: „Марчелло, мы должны сделать партию, которая была бы готова выйти на поле к следующим выборам..." К этому времени

83 Galdo 2003: 97.

84 См. Corrías, Gramellini 1996.

85 Barenghi 2005:

1—6.

86 По свидетельству Делль'Утри,

«Publitalia (рекламная компания в составе «Fin-invest» — И.Л.) не способствовала предвыборной кампании ВИ; Publitalia „сделала" эту кампанию и создала из ничего самую сильную партию страны» (Rizzo, Stella 2007: 159).

87 Берлускони неоднократно высказывал убеждение,

что победа его команды (у «Милана» около 6 млн. болельщиков) в Лиге чемпионов способна принести дополнительные 2% голосов на очередных выборах (см., напр. Poletti 2007: 13).

88 Главный теоретик ВИ Фердинан-до Адорнато, разрабатывавший по поручению Берлускони модель новой партии как «классической», с выборами, подотчетностью, фракциями и т.д., убедившись, что у лидера совсем другое на уме, даже вышел из рядов ВИ.

он уже испробовал все способы, чтобы убедить демохристиан выстроить общий дом всех умеренных <...> „Я предоставлю свои ТВ-компании в ваше распоряжение", — говорил он им. Все было бесполезно, и тогда он решил, что создать партию должны мы сами. К тому же на нас нападала прокуратура, а на ^ттуев!" висело 5 млрд. лир долгов. Генеральный директор Франко Тато не видел выхода: „Кавальере, нам придется нести счетные книги в суд" <...> Могу сказать, что, не прими он решения выйти на поле с собственной партией, Берлускони не сберег бы шкуру и кончил как Анджело Риццоли, который в результате расследования масонской ложи Р2 попал в тюрьму и лишился своей фирмы»83.

В отличие от известных по прошлому партий ВИ рождалась как идеологически «асептичная» и социально «трансверсальная», то есть рассчитанная на привлечение людей из самых различных слоев. В течение нескольких месяцев Берлускони выбирал себе нишу по всему политическому спектру: от социалистов и радикалов на левом фланге до неофашистов — на правом84. Даже если опустить приведенные выше колоритные подробности причин спешки, с какой создавалась эта партия-антипартия, в глаза бросается отсутствие каких-либо идейно-политических мотивов: свою «партийную» окраску она получила от места, на которое была помещена в политическом спектре, а не наоборот85.

Не менее новаторской является ее организационная структура и нормы внутрипартийной жизни. При рождении ВИ могла опереться на три ресурса: телеканалы Берлускони, штат служащих его компаний86, а также сеть фанатских клубов принадлежащей ему команды «Милан» (футбол, кстати сказать, и сейчас рассматривается как важный «тягловый фактор» успеха правительственной партии87). Сложным процедурам демократических партийных уставов в ВИ была противопоставлена простота внутрифирменной иерархии. В руководстве этой партии не предусмотрено ни одной (!) выборной должности, ничего похожего на подотчетность высших органов низшим; несмотря на два состоявшихся съезда, никто не в состоянии вспомнить каких-либо внутрипартийных дискуссий. Лидер (конечно, логичней звучало бы «вождь») словно парит над партией, не будучи связан с нею какими бы то ни было обязательствами организационно-уставного характера.

Наиболее наглядно тенденция к вертикализации/упрощению партийно-политических отношений проявляет себя в стремлении Берлускони вообще свести роль партии к простой промежуточной ступеньке между Лидером и народом. Это намерение (кстати, вызывающее недовольство у части самих правоцентристов88) обрело особенно четкие очертания в ходе завершившейся в апреле 2009 г. операции по слиянию ВИ с НА в единую организацию — «Народ свободы». «Философию» этого объединения, пожалуй, лучше других описывает несомненно компетентный в этих делах человек, официальный руководитель партийной системы идеологического воспитания ВИ преподобный Джанни Бад-жет Боццо. «Правый лагерь, и в этом его сила, — пишет он, — сумел

' Baget Bozzo 2008a: 34.

90 Baget Bozzo 2008b: 35.

возродиться во времена, когда коммуникация перестала быть текстом, а стала мессиджем, который достигает народа через публику телезрителей. В политике правые не поучают, а представляют (rappresentano). Публика вместо активистов, согласие (consenso) вместо дебатов — в сущности это и есть берлусконизм. Это — новый способ делать политику, который заключается уже не в том, чтобы выстраивать особый, „специализированный" корпус, партию, а в том, чтобы рассматривать каждого избирателя как участника каждодневного спектакля событий и новостей, фактов и сообщений. Что-то вроде прямой демократии. Партия „Народ свободы" по сути дела уже реализовалась в той среде, которая ей органична: в электорате, средоточии граждан. И лицо лидера сделалось главным мессиджем, тем, что позволяет осуществить согласие без идентификации»89.

Следует уточнить, что «спрямление» связи Лидера со своими сторонниками не означает упрощения организационной структуры этой связи, удаления «лишних» звеньев цепочки. Наоборот, НС строится в соответствии с повсеместно утверждающимся сетевым принципом (блестяще оправдавшим себя, в частности, в избрании Обамы): в роли традиционных «парторганизаций» выступают многочисленные клубы, кружки, группы, неформальные объединения. Отчасти это отвечает общемировой тенденции, в значительной же мере — воспроизводит практику ХДП, которая окружала себя разного рода ассоциациями, профсоюзами, движениями клерикального толка (и вбирала их). Новаторство в данном случае выглядит относительным; в новых условиях (и особенно в отсутствие мощного оппозиционного противовеса) сетевая структура вовсе не страхует от перерождения властных отношений из горизонтально-распределенных в централистски-вертикальные.

Сетевой принцип, иначе говоря, — не синоним и не гарантия демократии. Дадим еще раз слово преподобному Баджет Боццо: «Почему Берлускони был воспринят как угроза демократии? Это становится понятно, если вспомнить, что как личность он предстал победителем плебисцита волею народа без членства и партийного билета... его деятельность не вписывается в рамки партии, его прямые — минуя партию — отношения с избирателем были восприняты как делегитимация парламента и как плод власти телевидения, диктующего людям политические вкусы и пристрастия. Некоторым образом как варварство технологической эры». Лидер НС, по мысли Баджет Боццо, произвел благотворное упрощение: «попросту упразднил партийное посредничество и действительно вернул народу его облик хозяина над самим собой»90 (сам по себе тезис об угрозе демократии руководитель берлускониевского агитпропа, по-видимому, не считает нужным опровергать).

Этот аналитический подход разделяет — и развивает — автор одной из самых обстоятельных работ о восхождении Берлускони, французский политический психолог Пьер Мюссо. Объяснение столь впечатляющему успеху правоцентристов, с его точки зрения, лежит не в плоскости политической игры, противоборства партий; ключ следует

91 Musso 2008.

92 Eco 2006.

93 Павийская обсерватория — независимый институт слежения и контроля над соблюдением культурного, социального и политического плюрализма в СМИ.

94 31атра 18.11.2008: 10.

95 Legnante 2008: 133.

искать в трансформации самого пространства политики, переделке ее структурообразующей ткани. Внеся в политику логику и практику менеджмента современной «постиндустриальной» корпорации (компании «Fininvest», напомню, производят не материальные блага, а образы, смыслы, отношения, понятия, стили, моды и т.п.), Берлускони действительно сотворил небывалый синтез, новое качество. При таком ракурсе, считает Мюссо, можно говорить о его родстве с Саркози (хотя тот шел не от предпринимательства к политике, а наоборот). Приход «кентавра Саркоберлусконизм» ознаменовал не просто сверхинтенсивное использование СМИ; в «вакууме, который образовался с исчезновением мифа о революционном преобразовании мира, итальянский феномен не более чем первый пример взятия власти телевизионным зазеркальем, превращающим каждого итальянца в персонаж сериала, где Сильвио — главный герой»91. СМИ здесь не столько инструмент/подспорье той или иной политической организации, сколько своего рода протез самой политики. «Северокорейский уровень одобрения» (выражение лондонской «Файненшнл Таймс») проправительственных mass media выполняет роль муляжа общественного согласия.

Харизма Берлускони при этом подстрахована своеобразной «ан-тивождистской» оболочкой. Сакрализация персонажа, о чем пишут многие обозреватели, предусмотрительно «сдобрена» набором «амортизирующих» приемов; возвышение реализуется путем «опускания» до уровня рядового телезрителя (так, припев в гимне, с которым ВИ шла на выборы, провозглашает: «Какое счастье, что Сильвио есть!», но гимн этот исполняется на музыку эстрадного шлягера). Между тем, подчеркивает Умберто Эко, сам спрос «публики» — например, на языковые вульгарности или анекдоты, которые Берлускони любит рассказывать о себе, — изначально определяется сконструированным маркетологами образом «народа-потребителя», «народа-клиента», который в конечном счете и начинает вести себя скорее как «зрительская аудитория» (audience), нежели как «общество»92. Во всяком случае, на этой почве «разбитной Сильвио» явно переигрывает натужную политкорректность левоцентристской оппозиции.

Любопытный парадокс: по замерам Павийской обсерватории93, итальянское телевидение уделяет политике больше внимания, чем любое другое в Европе (в два раза больше, чем, к примеру, английское, французское, немецкое или испанское). Даже в те дни, когда BBC One, France 2, TVE, ARD вообще не находили достойных поводов для разговора о политике, итальянские каналы посвящали ей в среднем 10 минут в каждой новостной передаче. Политические сюжеты занимают 16,5% времени на частных каналах и 34,8% — на государственных94.

С другой стороны, однако, менее всего можно говорить о росте увлеченности итальянцев политикой. Некоторые эксперты, анализируя, скажем, повышающийся уровень электорального абсентеизма, пишут о большей, чем прежде, «периферийности политики» для избирателей (особенно правого центра)95. Неуклонно снижается (как и в других

96 Маппквгтвг 2008с: 1.

97 Подробней см. Левин 2004/2005.

' УаМто 2008: 32.

странах, но в Италии — на фоне прошлого — заметней) действенность таких традиционных форм политической мобилизации, как знаменитые «праздники „Униты"», митинги, распространение листовок, плакаты. Политические темы, выходящие за круг непосредственных интересов, превращаются в некое «разговаривание», в бессодержательный и навязчивый «белый шум». По мнению Маннаймера, адекватно отражает действительность реплика одного из участников фокус-группы (в разгар дебатов об отмене уголовной ответственности для высших должностных лиц): «Если Берлускони проводит политику, которая мне по душе в части экономики и безопасности, то пусть себе делает, что хочет, чтобы защититься от судей. Меня это не касается»96.

До известной степени подобное отношение к темам общенационального звучания можно отнести на счет присущего Италии дисбаланса между политизированностью и политической просвещенностью населения (не в пользу второй). Сказывается наследие средневековых коммун, когда Италию называли страной «ста городов» и когда формировались предпосылки поразительной чуткости ее жителей к политическим перипетиям муниципально-областного уровня при относительном безразличии к проблемам национально-государственным97. Прогрессирующая гомогенизация/депровинциализация общества в послевоенной Италии вела к преодолению этих пережитков партикуляризма, способствуя приобщению масс к общенациональному политическому процессу. Победа берлусконизма с его «упрощением» («театрализация» + персонификация политики = ее банализации) словно обращает эту тенденцию вспять.

«Фашизм или нет, но мы присутствуем при гигантском феномене „нейтрализации" политики. Насколько можно судить, не только в Италии, и, следовательно, вероятно, по причинам, которые связаны не с одними лишь нашими внутренними перипетиями», — замечает по этому поводу философ Джанни Ваттимо, комментируя сетование католического журнала по поводу «вытеснения политики из общественных дебатов». При Муссолини, вспоминает он, в остериях висело объявление: «Здесь не сквернословят, не плюют на пол и не говорят о политике»98 — просто тогда полагали, что лучший способ изгнания «политики» — грубый запрет.

Ценностная инверсия

99 Вшсот 2008: 39.

Нелегко соотнести изменения в политико-электоральном ландшафте Италии с привычным для нас образом этой страны и ее жителей. Здесь остается много загадочного. «Европа всегда с трудом понимала феномен Берлускони и бессилие его левоцентристских противников. А сейчас понимает еще меньше», — свидетельствует известный культу-ролог99.

Действительно нелегко понять, как нация, наследовавшая одной из самых значительных культур мира, внесшая неоценимый вклад в становление научных, философских, юридических, художественных

100 Zamperini 2007; Galimberti 2007.

101 Zamperini 2007:

92.

102 Galimberti 2007:

73.

оснований европейской цивилизации, а значит, и либеральной демократии, столь значительным большинством вручила власть — причем, по-видимому, надолго — деятелю, по отношению к которому 90 с лишним процентов посвященных ему книг (независимо от политической принадлежности авторов) «критичны или остро критичны» именно с точки зрения критериев демократии. Описанные выше факторы, механизмы и приемы воздействия на общественное мнение оставляют некий незаполненный зазор между политическим целеполаганием «верхов» и конечными, поведенческими, проявлениями массового сознания. Происходящие здесь взаимодействия наиболее убедительно, как представляется, описываются в терминах нравственно-этического состояния общества.

Состояние это вызывает глубокую обеспокоенность у многих наблюдателей. Почти одновременно в Италии вышли две книги, психолога и философа100, посвященные одной и той же угрозе: росту равнодушия. В стране, на первый взгляд бурлящей страстями, происходит, по заключению авторов, затухание эмоций. Люди теряют способность к сопереживанию, участию. Если равнодушным (например, спокойно проходящим мимо лежащего на земле человека) обычно противопоставляют «добрых самаритян», то «сегодня, — пишет Адриано Дзампе-рини, — истинные „добрые самаритяне" — это эмоциональные дисси-

денты»101.

На смену сильным движениям души приходит безразличие, подтверждает это наблюдение Умберто Галимберти102. Причем индифферентность, сходятся оба автора, — это не болезнь, а своего рода заслон от травмирующих последствий каждодневного морального выбора. В массовом сознании еще закреплены такие постулаты, как добро, альтруизм, справедливость, между тем как «ящик» (подконтрольный Берлускони) ежечасно убеждает, что самореализация личности тождественна «успеху» (деньги + власть). И проголосовавший за блок правых избиратель на выходе с участка говорит социологу, что отдал голос левоцентристам.

Область этики нелегко поддается просвечиванию средствами социометрии. Аналитика здесь всегда подстерегает риск сползания на позиции обличения «поврежденных нравов», сопоставления «прежде и теперь» и т.д. Оперировать приходится отдельными признаками/симптомами, выступающими над обманчиво стабильной поверхностью. Например, одна из крупнейших газет попыталась протестировать раскол, который прошел через души итальянцев. На первой полосе был опубликован снимок цыган, спасающихся бегством из табора под Неаполем, после того как на них было совершено массовое нападение. Читателей попросили сказать, какие чувства вызывает у них это фото. Письма обозначили довольно четкую грань между сторонниками и противниками жестких мер по отношению к иммигрантам.

Типичная реакция первых синтезирована в высказывании: «Какие такие эмоции я должен испытывать?! Мне осточертели те, кто возмуща-

103 Annunziata 2008b: 34.

104 Fiumi 2008: 3.

105 Repubblica 25.10.2008: 8.

106 Плахов 2008: 21.

ется...». «Тот, кто возмущается „изгнанием цыган", — вторит ему другой читатель, — конечно же, ночью спокойно спит, ему не приходится ставить решетки на окна, а если у него украдут машину, то у него наверняка есть другая, либо для него не проблема купить новую. Вон их всех, безо всяких различий!» «Не сказать, чтобы я ощущал гордость, но уж точно не стыжусь, что я итальянец, когда вижу это фото», — пишет еще один... Характерны сентенции противников: «Мы попросту утратили человечность. Это общество — больное, причем его болезнь тяжка и заразна. Почти безнадежна». «На этой повозке — груда разбитых идеалов. Ныне гибнет еще один: идеал доброго и солидарного итальянца». Разумеется, подборка писем — не репрезентативный опрос, но все же не лишено значения, что первых и вторых редакция выбрала примерно поровну103.

Интернационалистская — просто в силу своего географического положения и истории — Италия столкнулась с диффузными проявлениями расизма. «Будем честны: в Италии в последнее время имели место эпизоды расистской дискриминации и ксенофобии, в некоторых случаях с применением насилия. Было бы ошибкой отрицать это», — признает Джанфранко Фини. Правозащитная организация «Comunita di Sant'Egidio», отслеживающая подобные факты, называет их «серийное нарастание впечатляющим»104. В представленном правительству докладе Национальное бюро по противодействию расовой дискриминации (UNAR) говорит о 247 зарегистрированных обращениях по поводу актов расизма за первые 9 месяцев 2008 г.

Наибольшую тревогу у авторов вызывает «абсолютная обыденность, с какой эти акты совершаются <...> Расизм в Италии становится „общепринятым" (senso comune)». В регионах, где выше всего процент голосов, поданных за Лигу Севера, например на северо-востоке, в барах и кафе все чаще появляются надписи: «Иммигрантов не обслуживаем» (в одном из баров Падуи зафиксировано объявление: «Запрещен вход неграм, нелегалам и судимым»). «В некоторых крупных городах даже посадка в автобус может обернуться (для иммигранта — И.Л.) публичным унижением — обычно при молчании остальных пассажиров». Лидер Лиги (и министр по делам реформ) Босси отреагировал на избрание Обамы словами: «У нас никогда не будет черного президента!»105

Один из верных датчиков смены общественных настроений — кинематограф. Наблюдая за триумфальным шествием по экранам таких фильмов, как «Гоморра» и «Il Divo», зоркий отечественный кинокритик точно сформулировал, в чем их отличие от задававшего тон в 1970-е годы итальянского политического детектива. Те картины апеллировали к актуальным общественным чувствам — справедливости, негодования по поводу социального неравенства, протеста против коррупции и т.п. Нынешние же почти отстраненно ведут «антропологическое исследование, анализ преступности как модуса поведения и способа жизни». Их авторы сумели «затронуть процесс базового разрушения морали»106. Нравственный климат Италии становится холоднее, жестче, циничней.

107 Подробнее см. Батек 2008: 20.

108 В^опёе 2008: 36.

109 Famiglia cristiana 27.07.2008: 3.

110 Сотеге della 8ега 16.03.2007: 9.

111 Evadono 2000: 20.

Одно из многих свидетельств на этот счет содержится в отчетном докладе (за 2006—2007 гг.) министра здравоохранения в правительстве Проди Ливии Турко, с беспокойством отметившей рост числа врачей-гинекологов, отказывающихся делать операции прерывания беременности «по религиозным убеждениям». В 2003 г. в государственных медицинских учреждениях таких «отказников» было 58,7%, в 2007 г. — уже почти 70% (3780 из 5462). Одно из представленных ведомством объяснений указывает на значительное увеличение числа медучреждений, контролируемых Церковью, где гинеколог, если хочет сохранить работу, по необходимости должен быть «отказником». Объяснение, полученное от врачей, пожелавших сохранить анонимность, звучит иначе: рост числа «отказников» в государственных клиниках выгоден частным заведениям, расширяющим соответствующую — зачастую нелегальную — практику107. Довольно симптоматично также письмо читателя «Стампы» из пьемонтского города Новара: «Я не боюсь преступников, я боюсь добровольческих „ночных дозоров", воцарившегося в городе удушливого климата, климата насилия, пробирающегося в наши буржуазные дома; боюсь „простых решений" и неосознанного расизма (кто признается: „я расист"?), исподволь внушаемого телевизионным „Большим братом", — одним словом, мне внушает страх то, что люди улыбаются все реже, что они, похоже, не отдают себе отчета в том, что подлинная безопасность, которой нам не хватает, — это надежное и удовлетворяющее рабочее место, гарантированный доход и сердечность в отношениях между людьми»108.

В этом климате трудно рассчитывать на преодоление застарелого недуга Италии: дефицита национального гражданства. Одно из его наглядных проявлений — разрыв между декларированным и действительным отношением к родине. По уровню гордости за свою страну — по разным замерам от 70 до почти 90% — итальянцы едва ли не самые первые в Европе. В зеркале же налоговой статистики этот показатель переворачивается до полной противоположности: по меньшей мере, каждый третий гражданин отказывается вносить в казну положенную долю достатка. Из 40 млн. налогоплательщиков лишь 300 тыс. (0,75%) декларируют доход свыше 100 тыс. евро109. Напротив, 82% утверждают, что зарабатывают менее 35 тыс. в год — чуть больше зарплаты высококвалифицированного рабочего-металлиста. Еще 12% заявляют доход, едва превышающий необлагаемый минимум в 10 тыс. евро (скажем, на «острове миллионеров» Капри лишь 1,8% налогоплательщиков декларируют более 100 тыс., между тем как 62% — менее 20 тыс. в год!)110.

Общая сумма неуплаченных налогов в Италии составляет порядка 7% ВВП (80—100 млрд. евро), что ставит ее на предпоследнее место по «налоговой дисциплине» на континенте. Объем утаенного от обложения богатства оценивается в 270 млрд.; налог не платят (или недоплачивают) два из каждых трех предприятий111. Каждый третий-четвер-тый евро, произведенный в стране, рождается в зоне неформальной

экономики, то есть вне статистического, налогового, социально-трудового и экологического контроля.

Объем неформальной экономики, по наиболее взвешенным оценкам, составляет 27% ВВП. Выведенные «в тень» средства питают коррупцию. Почти половина (43%) предпринимателей, опрошенных SWG через 10 лет после кампании «Чистые руки», признали уровень коррупции примерно таким же, как прежде, а еще 19% — несомненно более высоким (лишь 28%, соглашаясь, что феномен все еще «широко распространен», высказали предположение о некотором снижении его интенсивности); 33% ожидали роста коррумпированности — в первую очередь среди политиков (49%), местной администрации (25%) и чиновников госучреждений (20%). Впечатляет рост готовности самих предпринимателей платить мзду: в 1995 г. ради получения господряда 112 SWG 2003. это согласны были сделать 56%, в 2003 г. — уже 75%112.

Можно предположить, что подобные отклонения «физиологичны» для данной социально-экономической национальной модели и потому мало подвержены изменениям во времени. Однако исследование, проведенное специалистами СЕ№К в 2006 г., выявило определенную динамику. Заметно (с 56,2% в 2001 г. до 63% в 2005 г.) увеличилось число людей, выступающих за снижение налогов. При этом растущее число итальянцев воспринимает сокращение налогов на физических лиц просто как «прибавление денег» в их индивидуальном кармане, без учета того, как оно отразится на услугах, которые предоставляет государство, и забывая о том, что налоги служат перераспределению доходов, то есть социальной справедливости. В опросах 2005 г. такое восприятие продемонстрировал каждый второй респондент (49,6%), причем наибольший процент избирателей, откликнувшихся на обещание Берлускони снизить налоги, обнаружился в «красных областях» (46,4% при 40,7% в среднем по стране113), некогда славившихся особенно развитым чувством гражданственности.

В полемике с авторами, описывающими «несчастливых итальянцев», руководитель социологического центра «Демос» Ильво Диаманти подчеркивает: «В опросе, проведенном нами в рамках XI ежегодного доклада „Итальянцы и государство" (2008 г.), 88% респондентов заявили, что они счастливы. Но счастливы в своем маленьком мирке, в частной сфере, в семейном окружении. Все их усилия сосредоточены на том, что отделяет такие микрогруппы одну от другой <...> Мобилиза-' Sapegno 2007:4. ции по крупным темам, вопросам ценностей больше не происходит»114.

Сходные наблюдения встречаются практически во всех серьезных социологических исследованиях последнего времени. В них прослеживается процесс, который можно описать как некое смещение, «перетекание» от ценностных оснований (общественной жизни) к более непосредственным, дробным, заземленным психологическим гратифи-кациям. Вот как говорит об этом один из самых уважаемых в стране людей, экс-президент республики Карло Адзельо Чампи: «Сегодня, к сожалению, наблюдается тенденция движения к вакууму ценностей.

113 СБШШ 2006: 89.

115 Радиант 2008: 6—7.

116 Левинсон 2008: 8—9.

117 Бопайю 2008.

118 Необратимость процесса такой контаминации описана, например, в классическом труде Ханны Арендт «Истоки тоталитаризма», а в художественной литературе — в «Носорогах» Эжена Ионеско.

119 АйогпаО 2003: 38.

Не хочу утверждать, что это — окончательный выбор, но, по-видимому, очень стимулируемая (шойо тсогадаа1а) тенденция <...> Люди действуют, думая лишь о непосредственном эффекте своего действия. А это противоположно действию, мотивированному ценностями этики»115. На этом фоне или, если угодно, в этом контексте Берлускони выглядит не столько «совратителем Италии», кем-то вроде гаммельнского дудочника, за которым гурьбой бегут несмышленые ребятишки, сколько умелым — хотя и рисковым — игроком, извлекающим профит из потенциально опасных социально-этических метаморфоз.

Взаимодействие на этом поле не устанавливается само собой. Встреча «коррупции сверху и спроса на коррупцию снизу» организуется с помощью общепонятных, хотя и не всегда формально уловимых сигналов. Включается, по выражению отечественного социолога, «понижающий трансформатор», вследствие чего планка моральных требований опускается до уровня, когда «власть как бы перемигивается с обществом... ищет легитимации таких действий, которых надо бы стыдиться <...> Власть и общество демонстрируют один и тот же тип сознания»116 (влияние «фискальной толерантности» правительства на отношение к уплате налогов — только одна из многих иллюстраций справедливости данного заключения). Вспомним еще раз Баджет Боццо: берлусконизм «не поучает, а представляет», то есть легитимирует ранее скрытые компоненты национальной идентичности.

Такое взаимопонимание «верхов» и «низов» великолепно передается российским «А чего стесняться-то?» — фразой-отмычкой, которой обосновываются разного рода «суверенности» («За ним — поддержка избирателей. В чем проблема?» — в версии пресс-секретаря Берлускони Паоло Бонайюти, отвечающего на недоуменные вопросы иностранных журналистов117). Табуированный до поры до времени «человек подполья» Достоевского выходит из своего этического подземелья и распрямляет плечи. Заставить его вернуться к «упраздненной» системе ценностей — задача практически невыполнимая118.

Чтобы отвести подозрения в искажении смысла проектов — и практики — берлусконизма, имеет смысл обратиться, так сказать, к первоисточнику. «Представление о нашем национальном характере до сих пор колебалось между двумя полюсами, — говорил в установочном докладе на семинаре пропагандистов берлускониевской партии официально признанный теоретик правого центра и, как считается, автор замысла слияния ВИ и НА. — С одной стороны, итальянец — мастер „выкручиваться", принимающий честность за глупость, слабый с сильным и сильный со слабым <...> С другой — итальянец победительный и циничный, не считающийся с „условностями" ради того, чтобы возвыситься над стадом покорных. В общем, либо супермен, либо ничтожество <...> Так вот, когда мы утверждаем Креативность против Бюрократии, Талант против Посредственности, Отвагу против Конформизма, — мы способствуем построению и распространению в мире другого образа нашей итальянской сущности»119.

120 Ibid.: 10.

121 По подсчетам кардинала Мартини, за первые

15 лет своего понтификата папа Иоанн-Павел II употребил понятие «солидарность» 64 тыс. раз, то есть в среднем по десять с лишним раз в день, включая дни болезни и отдыха.

122 Типичный пример — книга Мас-

симо Джаннини «Государственник» (Giannini 2008).

123 За 5 лет (2001— 2005) доля избравших ответ «Какая бы партия ни победила, это не будет угрожать демократии», уменьшилась с 47,7 до 39,5%. В 2006— 2008 гг. уменьшение составило еще около 2% (данные не вполне сопоставимы из-за иначе сформулированного вопроса) (См. X e XI Rapporto 2008).

124 См., напр. Geremicca 2008a: 15.

125 Scalfari 2008: 1—27.

Правоцентристский блок должен осуществить «переплетение проектов модернизации с глубинными ресурсами итальянской идентичности. Приоритеты этой стратегии заключены уже в самом названии коалиции: Дом как символ надежного укрытия (!), семьи (!), собственности (!), обеспеченного наследства (!) и идентичности. Свобода как новый рубеж индивидуальных и групповых прав, как потребность в освобождении и модернизации зарегулированного общества»120.

Приоритет, как нельзя не заметить, отдается ценностям партику-лярно -частного, индивидуально-мелкогруппового бытия; ценности Альтруизма, Солидарности, Справедливости, Права, Честности, наконец, в перечне напрочь отсутствуют. Моральный облик правоцентристского «нового итальянца» отдаляется не только от многих критериев либерально-демократической традиции, но и от проповеди католической Церкви121. В своих основных чертах он сближается скорее с образом итальянца, каким хотел его видеть дуче, — обстоятельство, заставляющее большинство авторов левоцентристского толка чуть ли не навязчиво обращаться к теме «возвращающегося фашизма»122.

В их нынешнем виде такие страхи по меньшей мере спорны. Воскрешение фашистского режима в Италии — тем более в его прежних формах, — конечно же, невозможно. При всех словесных и характерологических совпадениях Берлускони — не Муссолини. За левоцентристов и левых на выборах проголосовало больше 13 млн. избирателей (при 17 млн. — за правый центр и 14 млн. вообще не голосовавших). Антифашистские убеждения все еще укоренены в социальной памяти народа, сильны в литературе, кино, публицистике. Продолжает существовать развитая сеть добровольческих (особенно католических) организаций, исповедующих идеалы человечности и братства. Хотя в стране расползается «апатия неверия» (Диаманти), одновременно растет и обеспокоенность судьбой демократии123. Наконец, Италия прочно «вмонтирована» в структуры Евросоюза, которые страхуют ее от повторения чего-либо подобного осени 1922 г. Ко всему прочему неизвестно, как нагрянувший кризис повлияет на расстановку политических сил, — среди наблюдателей довольно распространено оптимистическое мнение, что «именно в моменты, требующие максимального напряжения сил, проявляются лучшие стороны характера итальянцев»124.

Старая пословица, правда, предостерегает: «Кто живет надеждой, умирает от отчаяния» («Chi vive di speranza, muore disperato»). «Пусть это и не фашизм, — пишет Эудженио Скальфари в характерной для лево-либеральной журналистики тональности, — но, несомненно, весьма тревожный „подступ" к диктатуре, прокладывающей себе путь во всех существенных областях демократической жизни при объективном содействии слабых институциональных противовесов, пассивности общественного мнения и сонной дряблости оппозиции <...> Страна может проснуться без демократии»125.

Прежде, замечает Джованни Сартори, диктатуры опрокидывали демократию в ходе переворотов, то есть явным, «шумным» образом.

«Сейчас этот процесс идет без всяких революций и даже без необходимости прибегать к реформам <...> При Берлускони наш конституционный уклад остается в силе, Хартия Первой республики не отменена. Потому что больше нет нужды переделывать ее: ее можно выхолостить изнутри <...> Я высказываю лишь теоретическую гипотезу: все может быть оставлено в неприкосновенности, весь механизм сдержек и противовесов, но фактически им можно овладеть, оккупировать все его внутренние пространства. В конечном счете мы получаем „транзитивную" власть, которая пронизывает всю политическую систему и командует 126 Assalto 2008:35. независимо от общества»126.

* * *

Вопрос об опасностях, подстерегающих либеральную демократию на каждом витке ее «гармонизации» с меняющимися историческими обстоятельствами, занимает политиков и политологов далеко не первое десятилетие; по меньшей мере — со времен предостережений Джеймса Мэдисона и Алексиса де Токвиля. К сегодняшнему дню дискуссия о рисках «разъединения» демократии на либеральную (представительную) и демократию без прилагательных (в предельном случае — непредставительную) обросла огромной литературой. В одной из работ известного отечественного политолога удачно систематизированы пять наиболее актуальных — и типичных — вариантов опасности такого рода:

— прерогативы демократически избранной национальной власти в растущей степени ограничиваются наднациональными и субнациональными (региональными) органами управления;

— властные полномочия постепенно перетекают от представительных институтов к «транснациональной» (глобализированной) элите;

— наплыв иммигрантов в развитые страны создает трудноразрешимые (если разрешимые вообще!) проблемы совместного проживания этнокультурных сообществ и толкает демократическую власть на ограничения конституционных прав;

— аналогичную тенденцию питает разрастающаяся угроза международного терроризма;

— с этой опасностью соседствует практически неограниченная свобода интернета, побуждающая задуматься об административной регламентации «виртуального пространства»127.

Все эти потенциально энтропийные — для либеральной демократии — тенденции свойственны Италии примерно в той же степени, что и другим странам Европы и Америки. Наиболее актуальной здесь выступила, однако, угроза эндогенного характера, опасность, вытекающая из перестройки (перерождения?) структуры ценностей массового сознания. Еще прежде, чем в виде тех или иных институциональных перемен и административных ужесточений, берлусконизм выступает как совокупность средств и методов направленного психологического

127 Подробней см. Вайнштейн 2007: 3—17.

воздействия на массы, смены знаков на шкале национальной идентичности. Здесь, возможно, рельефней, чем в других странах, обнаружилось, что предвыборные программы партий могут сближаться чуть ли не до неразличимости — исход электорального соперничества сильнейшим образом обусловливается той структурой ценностей, сквозь которую «фильтруются» те или иные лозунги и обещания.

Может показаться непомерно большим то значение, которое на этих страницах придается морали, этическому фактору. Современная действительность между тем заставляет взглянуть на этот фактор во многом иначе, чем еще недавно. Разразившийся глобальный экономический кризис вынуждает крупнейших экономистов — начиная с таких авторитетов, как Джордж Сорос и Пол Кругман, — говорить об отступлении от этических норм, о необузданной алчности как первопричине финансового краха. Экономика, политика, наука, культура, все тесней «обступая» этику с разных сторон, наделяют ее сердцевинной регулирующей функцией, уравнивая по степени важности с такими глобальными проблемами/вызовами, как изменение планетарного климата, демографический рост, «конфликт цивилизаций» и т.д. В той мере, в какой «чисто итальянский» случай побуждает сосредоточить внимание именно на этой — морально-этической (ценностно-идентитарной) — стороне дела, он способствует пониманию универсального характера угрозы.

Библиография Бауман З. 2002. Индивидуализированное общество. — М.

Бауман З. 2008. Текучая современность. — СПб.

Бек У. 2000. Общество риска. На пути к другому модерну. — М.

Вайнштейн Г. 2007. Меняющийся мир и проблемы функционирования демократии // МЭиМО. № 9.

Кастельс М. 2000. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. — М.

Левин И. 2004/2005. Италия в поисках национальной идентичности // Космополис. № 4 (10).

Левинсон А. 2008. Фоторобот российского обывателя // Новая газета. 18.08.

Плахов А. 2008. Пятерка за «Гоморру» // Коммерсантъ. 08.12.

Семененко И. 2006. Интеграция инокультурных сообществ в развитых странах: модели, практики, новые приоритеты // Политика стран Запада: содержание, акторы, институциональные проблемы. — М.

Холодковский К.Г. 2009. К вопросу о политической системе современной России // Полис. № 2.

Adornato F. 2003. Una nuova storiapolitica. — Roma.

Amato R. 2008. Crolla la fiducia nelle istituzioni // Corriere della sera.

21.01.

Annunziata L. 2008a. Posta e risposta // Stampa. 02.09.

3flpy&fflt1blf ÏIOAIÏÏH

Annunziata L. 2008b. Una fotografía che divide l'Italia // Stampa.

19.05.

Assalto M. 2008. Sartori: attenti ai dittatori democratici // Stampa.

12.06.

Baget Bozzo G. 2008a. Essere o non essere un partito // Stampa.

08.10.

Baget Bozzo G. 2008b. Perché oggi Berlusconi è legittimato // Stampa. 19.05.

Barenghi R. 2005. Berlusconi e l'ossatura della destra // Stampa.

04.08.

Barigazzi J. 2008. Miracle in 100 Days // Newsweek. 09.08. Cascini G. 2008. Rischio fascismo se la politica entra nel CSM // Corriere della sera. 22.08.

Castels M. 1998. La société en réseau. — P. Cazzullo A. 2007. Outlet Italia. — Milano. CENSIS. 2006. Gli italiani frapatrimonio e reddito. — Milano. Corrías P., Gramellini M., Maltese C. 1996. 1994. Colpo grosso. — Milano.

Corriere della sera. 2007—2008.

Cotroneo R. 2005. Figlioli miei, fascisti immaginari // Unità. 16.10. D'Orsi A. 2007. Calano crimini eppure cresce l'insicurezza // Stampa.

23.06.

Daniele D. 2008. Aborto, il no di 7 medici su 10 // Stampa. 23.04. Deaglio E. 2007. PD, il club dell'uomo bianco // Stampa. 20.09. Deaglio M. 2008. Promesse al vento // Stampa. 22.03. Del Colle B. 2008. Finta emergenza sicurezza // Famiglia Cristiana.

11.08.

Donadio R. 2008. Italy's Crisis Has Premier Riding High // New York Times. 21.10.

Eco U. 2006. A passo di gambero. Guerre calde e populismo mediatico. — Milano.

Economist. 2008.

Evadono 2 imprese su 3. 2000 // Stampa. 29.10. Expectations of European Citizens Regarding the Social Reality in 20 Years' Time. Analytical Report. 2008 (www.ec.europa.eu/public_ opinion/05.2008).

Famiglia cristiana. 2008.

Fiumi C. 2008. Emergenza o no? Razzismo // Corriere della sera.

19.11.

Fondazione Rosselli. 1993. Primo rapporto sulle priorità naziona-li. — Milano.

Foot J. 2008. Ancora Berlusconi? L'Europa ci interroga // Mannheimer R., Natale P. (a cura di). Senza più sinistra. L'Italia di Bossi e Berlusconi. — Milano.

Fuccaro L. 2008. L' affondo di Berlusconi: «Veltroni é inesistente» // Corriere della sera. 18.09.

3flpy&fM ílOAIITtlfl

Galdo A. 2003. Saranno potenti? — Milano. Galimberti U. 2007. L'ospite inquietante. — Milano. Galli Della Loggia E. 2008. Alle origini del fallimento // Corriere della sera. 27.01.

Geremicca F. 2008a. Antipolitica addio. Torna la fiducia nelle istituzioni // Stampa. 09.10.

Geremicca F. 2008b. Che fine ha fatto la casta? // Stampa. 12.09. Giannini M. 2008. Lo Statista. — Milano. Giddens A. 1991. Modernity and Self-Identity. — L. Grignetti F. 2008. SOS di Manganelli: c'e un clima di indulto quotidiano // Stampa. 30.05. Guardian. 2008.

Iacoboni J. 2008. L'industria del Travaglio. Una vera catena di montaggio sforna libri-denuncia per un milione di copie // Stampa. 30.07. Intervista ad Arturo Parisi. 2007 // Stampa. 31.10. Kiefer P., Povoledo E. 2007. In a Funk, Italy Sings an Aria of Disappointment // New York Times. 13.12.

Lazzaro C. 2007. Nazirock. Ho il cuore nero. — Milano. Legnante G. 2008. La campagna elettorale: leader e (pochi) temi in TV // Mannheimer R., Natale P. (a cura di). Senza piú sinistra. L'Italia di Bossi e Berlusconi. — Milano.

Levi A. 2007. Il paese infelice // Stampa. 24.05. Ligammari P. 2007. Un Paese che cresce, senza sviluppo // Corriere della sera. 06.12.

Mannheimer R. 2008a. Italiani, si al voto. Cdl avanti di 10 punti // Corriere della sera. 27.01.

Mannheimer R. 2008b. L'8% dei voti lumbard e «rubato» alla sinistra // Corriere della sera. 20.04.

Mannheimer R. 2008c. Offensiva sulla giustizia. Il Cavaliere «sale», meno consensi ai giudici // Corriere della sera. 06.07.

Mannheimer R., Natale P. (a cura di). 2008. Senza piú sinistra. L'Italia di Bossi e Berlusconi. — Milano. Mondo. 2005.

Musso P. 2008. Sarkoberlusconismo. — Milano. Owen R. 2007. La Dolce Vita Turns Sour as Italy Faces up to Being Old and Poor // The Times. 21.12.

Passarini P. 2008. «Stavolta e peggio di Tangentopoli» // Stampa.

08.12.

Poletti F. 2007. «Ma SuperPippo non fa SuperSilvio» // Stampa. 25.05. Prodi R., Prodi F. 2007. Insieme. — Milano. Ramella F. 2008a. Il PD e il Sud che cambia casacca // Stampa. 06.05. Ramella F. 2008b. Se la gente non capisce piu i politici // Stampa.

09.05.

Ramella F. 2008c. Due sinistre tra i dilemmi // Stampa. 16.10. Ravera L. 2007. Il matrimonio combinato tra la signora Margherita e il signor Diesse // MicroMega. № 5.

Repubblica. 2008.

Ricolfi L. 2008a. Sondaggi e «partiti maledetti» Il Stampa. 17.04. Ricolfi L. 2008b. I desideri delle due Italie Il Stampa. 11.05. Ricolfi L. 2008c. Il secchiello e il mare Il Stampa. 01.06. Rizzo S., Stella G.A. 2007. La Casta. — Milano. Romano A. 2008. Compagni di scuola, ascesa e declino dei post-comunisti. — Milano.

Ronde e coprifuoco non danno sicurezza. 2008 Il Stampa. 08.05. Rondolino F. 2008. La sinistra succube della destra Il Stampa. 29.04. Ruotolo G. 2008. Per 7 italiani su 10 è allarme sicurezza Il Stampa.

08.05.

Rusconi G.E. 2008. Se l'Italia è la straniera d'Europa Il Stampa. 03.05. Sabelli Fioretti C. 2008. Intervista a Michelle Serra. «I salotti? Molto meglio gli idraulici» Il Stampa. 15.08.

Sapegno P. 2007. «L'Italia ferma? La colpa è della politica» (Intervista con Ilvo Diamanti) Il Stampa. 17.12.

Sartori G. 1997. Homo videns. Televisione e post-pensiero. — Roma,

Bari.

Sartori G. 2001. Le illusioni del multiculturalismo Il Mondo оperaio. Aprile.

Sarzanini F. 2008. Omicidi in famiglia. «È la nuova emergenza» Il Corriere della sera. 16.10.

Saviano R. 2007. Gomorra. — Milano. Scalfari E. 2008. La parrucca del Re Sole Il Repubblica. 15.06. Schianchi F. 2008. «L'arte contemporanea? Non ci capiamo niente» Il Stampa. 13.08.

Sennett R. 2006. The Culture of the New Capitalism. — New Haven, L.

Simone R. 2008. Il mostro mite. Perché l'Occidente non va a sinistra. — Milano.

Spinelli B. 2008. L'esodo dei poveri da sinistra a destra Il Stampa.

20.04.

Stampa. 2004, 2007—2008.

SWG. Gli imprenditori denunciano: la corruzione sta aumentando (sondaggio SWG per Confesercenti) (www.swg.itI08.08.2003).

Vattimo G. 2008. La politica messa fuori gioco Il Stampa. 19.08. X e XI Rapporto Demos «Italiani e lo Stato» (www.demos.itl rapportoI18.11.2008).

Zamperini A. 2007. L'indifferenza. — Torino.