CC BY
69
ИСТОРИЯ
Вестн. Ом. ун-та. 2GG9. № 3. С. 62-67.
УДК 930 О.Е. Сухих
Омский государственный университет путей сообщения
«В СТРАНЕ СВОБОДНОЙ И СТЕПНОЙ...»,
ИЛИ РУССКИЙ РОМАНТИЗМ НАЧАЛА XIX В.
В ПОИСКАХ КАЗАХСКОЙ ЭКЗОТИКИ
Анализируется роман известного в начале XIX в. критика и издателя Фаддея Венедиктовича Булгарина «Иван Иванович Выжигин». Его азиатские, в том числе казахские, мотивы удачно вписались в контекст общественных взглядов того времени.
Ключевые слова: казахская степь, русский романтизм, Ф.В. Булгарин.
В стране свободной и степной, Где путник проходить страшится, Где страшный, гибельный разбой В улусах дикарей таится;
Где ночь холодная страшна, Где хлещет вьюга боевая И затмевается луна Злодейством тягостного края...
Муравьев Н. Киргизский пленник1
Ни для кого не секрет, что любимейшим географическим объектом русских писателей-романтиков был Кавказ. Причем в романтических произведениях он представал не только как край диких разбойников, но и как потенциальное место воскрешения уставшей от страстей и суеты света души, край надежды и чарующей, вдохновляющей природы с ее характерным горным ландшафтом2. Яркое и законченное проявление подобная традиция романтизации Кавказа получила в произведениях А.С. Пушкина («Кавказский пленник»), М.Ю. Лермонтова («Кавказский пленник», «Измаил-бей»), А.А. Бестужева-Марлинского («Письмо к доктору Эрману», «Амалат-бек»), и даже была воспринята ранним Л.Н. Толстым («Казаки»). Как считает американская исследовательница Сьюзен Лейтон, можно говорить о своеобразной романтической «поэтике убегания» («poetics of flight») от давления условностей светского общества и администрации центра [1], которая и становилась, в конечном итоге, основной причиной противоречивости романтических оценок кавказских горцев. «Драматизируя риск на границе, - подмечает С. Лейтон, анализируя пушкинского «Кавказского пленника», - Пушкин в то же время прославлял аул как область свободы и приятной простоты» [2].
Однако в 1829 г. в русской печати появилось не менее любопытное произведение, сюжет которого помещал романтического героя
© О.Е. Сухих, 2GG9
в регион, населенный не черкесами и лезгинами, а казахами. Это был роман известного в то время критика и издателя Фаддея Венедиктовича Булгарина «Иван Иванович Выжигин».
Вплоть до 20-х гг. XIX в. казахская степь оставалась terra incognita как для русской картографии, так и для русского сознания. Такая ситуация была обусловлена отсутствием в России более или менее точных представлений о географических и этнографических особенностях этого края. Конечно, в конце XVIII - начале XIX вв. в России появлялись книги, в которых упоминалась казахская степь и ее кочевое население, однако среди них не было специальных исследований этого пространства (казахи, как правило, упоминались в ряду других народностей и в сравнении с ними), а имевшиеся в них сведения носили довольно обобщенный и отрывочный характер [3]. Факт низкой степени изученности казахской степи русскими в XVIII - начале XIX в. хорошо иллюстрируют географические карты этого периода, на которых данный регион предстает, как правило, в виде белого пятна с обозначением (и то часто условным) лишь наиболее крупных географических объектов [4]. Лишь начиная с 20-х гг. XIX в. информационная ситуация в отношении казахской степи ввиду начавшейся его «административно-правовой русификации» начала улучшаться. Об этом свидетельствует значительное увеличение количества публикаций [5] об этом регионе, а также возрастание степени детализированности его географических карт. Степь, населенная казахами постепенно теряет образ неизведанной территории, однако еще около двух десятилетий будет казаться враждебным для русских краем.
И именно в это время, в эпоху пробуждающегося интереса к региону, выходит из печати «Иван Иванович Выжигин». Его автор Фаддей Венедиктович Булгарин интересен нам прежде всего как известный издатель, знаток общественного мнения и убежденный сторонник Просвещения. Что касается упомянутого романа, то после своего выхода в 1829 г. он еще три раза переиздавался в течение двух последующих лет и был переведен на многие иностранные языки. Огромный интерес к роману, его востребованность публикой свидетельствуют о том, что роман в целом
импонировал настроениям общественности и даже вызвал высочайшее одобрение императора Николая I. Его азиатские, в том числе, казахские, мотивы, надо полагать, тоже удачно вписались в контекст общественных взглядов. К тому же, надо учитывать и обратный эффект, который производил роман на принимающую аудиторию, где-то усугубляя, а где-то корректируя общественное мнение и, в частности, общественные представления о Востоке.
Открывая восточную тематику романа, казахские мотивы появляются в нем в связи с тем, что его главный герой Иван Вы-жигин в результате жизненных перипетий оказывается пленником и рабом казахского султана по имени Арсалан. Вообще навязчивое постоянство темы рабства в романтической литературе о Востоке обращает на себя внимание. Возможно, это было во многом связно с впечатлениями настоящих путешественников, которые либо сами имели подобный опыт, либо передавали жуткие рассказы об ужасах пленения азиатскими «хишриками» [5]. Как видим, в булгарниском «Иване Выжигине», как и в «Кавказском пленнике» А. С. Пушкина, тема рабства русского героя у азиатов тоже появляется, и звучит при этом не только в казахских, но также в среднеазиатских и ту-редких сюжетах романа. Помимо Ивана, встречаем в романе еще двух персонажей, которым тоже довелось в своей жизни ощутить на себе азиатскую экзотику - офицера Миловидина и солдата Петрова, которых воины Арсалана отбили у бухарского каравана. Из их рассказов узнаем, что для них обоих пребывание в Азии так или иначе было связано с рабским состоянием3.
Но был еще один момент, на который стоит обратить внимание. Когда Иван впервые заговорил с Арсалан-султаном, он услышал от него угрозу. «Служи мне верно, если хочешь жить счастливо, - сказал казахский султан, - когда же я замечу в тебе охоту к побегу, то продам в Хиву или велю убить как барана» [6]. Уже первые слова султана характеризовали его как человека жесткого и деспотичного, не останавливающегося перед жестокостью, если она потребуется. Азиатский деспотизм и жестокость довелось испытать и солдату Петрову в бытность его рабом у среднеазиатского землевладельца. «Я должен был работать в поле как лошадь, - вспоминал он
впоследствии, - в жестокий зной усталость мою выгоняли палками, а кормили меня хуже домашнего скота. Наконец я заболел от голоду и изнурения, и хозяин мой променял меня на быка другому купцу» [7].
Деспотизм и жестокость в качестве неотъемлемых атрибутов азиатских властителей оказывались логическим дополнением к ситуации рабства. Именно поэтому то, что Арсалан во время сражения отрезал своему врагу голову и, надев на пику, прискакал с ней к своим воинам, не было воспринято Иваном как нечто исключительное. Воображение Булгарина работало в рамках уже сложившихся к этому времени представлений о Востоке. Примечательно, тем не менее, что Арса-лан-султан и персидский купец, в рабство к которому попал Миловидин, при более близком с ними знакомстве, несколько выпадали из этих традиционных стереотипов азиатов. Выжигин и Миловидин, хотя и именовались рабами своими хозяевами, однако классическое азиатское рабство их как-то не коснулось. В обязанности Ивана входило прислуживание султану по мелочам (подавать кумыс, накладывать трубку, чистить оружие и даже забавлять султана рассказами и песнями), а немного погодя Арсалан вообще вознамерился сделать из него полноценного казахского воина. Миловидин же должен был обучать французскому и итальянскому языку сына своего персиянина и жестокостей от своего хозяина не претерпевал. Задаваясь вопросом, в чем причина подобной, обычно не приписываемой «азиатцам», мягкости нравов (то, что эта мягкость воспринималась как несвойственная им, хорошо чувствуется из контекста произведения), выясняем, что мягкостью этой азиаты в обоих случаях были обязаны не чему иному, как влиянию Просвещения, т. е. восприятию принципов западной культуры. И Арса-лан-султан, и азиатский хозяин Милови-дина, как выясняется, бывали в России и говорят по-русски, причем казахский султан даже очень чисто.
Американский исследователь Л. Вульф, изучая проблему восприятия Востока культурой европейского Просвещения, пришел к выводу, что рабство, деспотизм и жестокость, приписываемые Азии представителями Запада, были тесно связаны в сознании последних с образом отстало-
сти азиатского региона, служа мерой его цивилизованности или, точнее, мерой отсутствия этой цивилизованности [8]. Поэтому стоило цивилизации лишь слегка коснуться Востока, как эти страшные призраки варварства тут же начинали растворяться. Казахский султан и персидский купец, хоть и продолжали пользоваться институтом рабства, но под влиянием Просвещения их отношение к своим рабам приобрело несколько иные, отличные от варварских, черты. Показательно про этом, что заявленная автором цель написания «Ивана Выжигина» состояла в том, чтобы показать читателям, «что все дурное происходит от недостатков нравственного воспитания и что всем хорошим люди обязаны Вере и Просвещению» [9]. Как можно догадаться, именно Просвещению оказались обязаны смягчением своих азиатских нравов и Арсалан, и персидский хозяин Миловидина.
Принимая во внимание сказанное, может показаться несколько странным присутствие в романе элементов идеализации жизни казахов-кочевников, ведь ее особенности были довольно далеки от идеалов Просвещения и западной цивилизации. Ар-салан, как выясняется, оказывается далеко не заурядным казахским султаном и вообще любопытным персонажем произведения. От природы благородный и честный, он не терпит лжи, фальши и несправедливости, он выступает в булгаринском замысле в роли своеобразного «благородного дикаря», противостоящего всем своим позитивом отрицательным сторонам российского светского общества.
Момент идеализации свободы и патриархальности кавказских горцев русскими литераторами исследователи-литературоведы фиксируют уже в творчестве В.А. Жуковского, однако поэтизация им так называемого естественного состояния жителей Кавказских гор ни в коей мере не перекрывала в целом просветительских взглядов поэта. Мечтая о простой, исполненной труда жизни на лоне природы, отмечает Р.Ф. Юсуфов, Жуковский «не приносит «культуру» в жертву некоему идеальному патриархальному состоянию» [10]. Более последовательные представления о «благородном дикаре» появляются в русской литературе в 20-30-гг. XIX в. [11], в период наивысшего развития русского романтизма, и
впервые четко заявляют о себе в «Кавказском пленнике» А.С. Пушкина [12]. Булгарин, в свою очередь, создал вполне законченный образ «благородного дикаря» и удачно использовал его для критики недостатков современного ему общества. Важно, что, как у Жуковского и Пушкина, идеализация «дикаря» Булгариным не ставит под сомнение цивилизацию и просвещение в целом, признается лишь, что в некоторых моментах они могут и должны быть исправлены, и не более того.
От долгой и однообразной жизни в степи на Ивана напала хандра. Да, ему здесь многое понравилось (благородство султана, простодушие и искренность его народа), но всегда было то, что подталкивало его вернуться в Россию. Тоска по родине и близким нагнеталась неустроенностью жизни в казахском ауле. «Грубая пища, нечистота, дым в юртах и жестокая стужа в степи, где надлежало делать разъезды и сторожить стада, - описывает свои впечатления Иван, - были для меня тягостны и заставляли сильнее чувствовать то, чего я лишился» [13].
Отсутствие комфорта было, как резонно заметил Л. Вульф, одной из составляющих европейского образа Востока, и тоже служило, как и рабско-деспотические сюжеты, показателем низкого уровня его цивилизованности. Культура Просвещения, как выяснил Иван с помощью казахского султана, имела свои недостатки, и все же ощущение цивилизационного превосходства России никогда не оставляют ни главного героя, ни, соответственно, автора романа. В соответствии с логикой этого превосходства, русский человек в качестве человека европейски образованного всегда должен быть на Востоке абсолютным героем, ведь за ним стояли достижения цивилизованного общества. Так, Арсалан-султан, хоть и обращается со своим рабом Иваном не как типичный азиатский властитель, но сам институт рабства под сомнение не ставит. Иван же, получив после набега на бухарский караван двух русских невольников, первым делом думает об их освобождении. А когда Арсалан в связи с опасностями предстоящего набега дарует Ивану вольность и отпускает его, Иван не может принять этот дар, обосновав свое решение следующим образом: «Нет, Арсалан-султан, я не оставлю тебя в опасности!
Киргиз не превзойдет русского в великодушии (курсив мой. - О.С.). Ты спас мне жизнь; ты обходился со мной не как с рабом, но как с сыном, как с другом, ты научил меня владеть оружием, - и я был бы не достоин свободы, если б был столь малодушен, что бежал от тебя, когда ты идешь на смерть. Я пойду с тобою; буду драться возле тебя; закрывать тебя своим телом или погибну вместе, или буду с тобою торжествовать победу» [14]. Нереализованное чувство превосходства, таким образом, могло перерасти в дискомфорт при мысли о том, что нецивилизованный казах (пусть даже султан) мог проявить более высокое состояние души. Это чувство превосходства реализуется окончательно, когда Иван во время сражения действительно спасет жизнь своему покровителю в самый опасный момент.
Пафос превосходства русского героя над кочевниками находим и в повести оренбургского чиновника и писателя Александра Павловича Крюкова (18001833) «Якуб-Батырь», отрывок из которой под названием «Киргизцы» был опубликован в 1830 г. в «Литературной газете». Главный герой повести по имени Яков или Якуб-Батырь, как звали его кочевники, был русским, с малолетства находившимся в плену у казахов и усвоившим их язык, веру и привычки. Превосходство Якова над казахами по крови автор считал необходимым постоянно подчеркивать. Она проявляется в характере героя (твердость духа, физическая сила, красивая внешность, «сродная потомкам древних славян»), а также в его чуждости разного рода предрассудкам, господствовавшим над казахами. При этом преимущества Якова перед казахами были признаны, и это тоже важно было подчеркнуть автору, и ими самими, что выразилось в поручении ему «как храбрейшему из всех ордынцев Нуралиевых» предводительства над войском Нуралия во время барымты. «Много раз, сын мой, - говорил ему хан Нуралий, - отличался ты в ратных подвигах, и во всей орде нет витязя, тебя могущественнее; а потому я надеюсь, что в настоящем народном деле ты оправдаешь ту отеческую любовь, которую я к тебе чувствую» [15].
Что касается истории с Иваном Вы-жигиным благородный Арсалан был все-таки недостаточно удобным материалом
для статусных соревнований. Соревнования эти были не совсем уместны из-за благорасположенности племени Арсалана к русским властям еще со времени его отца. Приняв русское подданство и признав свое подчиненное положение по отношению к России, он как бы самостоятельно определил предназначенное его племени место. Симпатии казахского султана к русским связаны были также с его женитьбой на русской девушке.
Несколько иную картину мы наблюдаем в отношении Ивана к туркам. Турки, в глазах русского, не знали своего места, и его необходимо было им указать. После возвращения в Москву и ряда жизненных перипетий Иван поступает в военную службу, чтобы воевать против турецкой армии. Во время единоборства турецких наездников с русскими гусарами перед генеральным сражением, среди турок выделился один, который «с удивительной дерзостью» напирал на наших фланкеров и уже свалил с лошади нескольких из самых лучших наших гусар». «Неужели у нас нет никого равного этому смельчаку, чтобы наказать его за дерзость?» - обращается к полковнику главнокомандующий, которому «было неприятно видеть торжество азиатского наездничества». И тут вызывается Выжигин. В свое время еще наездники Арсалана обучали его искусству верховой езды, и он оказался очень способным учеником. Описание единоборства Ивана с турецким наездником -настоящий шедевр утверждения русского превосходства. Причем, что характерно, доказав свою силу, Выжигин подкрепляет ее благородством, оставляя поверженного противника в живых [16].
Абсолютность превосходства наглядно проступает в отсутствии каких-либо эффективных действий турка во время поединка, а также в отсутствии сопротивления с его стороны во время пленения. Подобно барону Мюнхаузену, которому не только удалось усмирить в Литве необъезженного коня, но и заставить его выделывать пируэты на чайном столике [17], Выжигин доказывает свою способность развить даже типично азиатские навыки до большей степени совершенства, нежели сами азиаты. Самомнение цивилизации действительно не знало предела. Но в случае с турецкими сюжетами в «Иване Выжигине» добавлялся еще и вполне определенный исторический контекст.
1820-е гг. - это время обострения русско-турецких отношений. К напряженным взаимоотношениям Турции со славянскими провинциями Сербией и Грецией добавилась еще оккупация турецкими войсками Молдавии и Валахии в 1821 г. в нарушение всех соглашений с Россией по этому вопросу. Все это вылилось, в конце концов, в русско-турецкую войну 18281829 гг., завершение которой знаменовалось заключением Адрианопольского мирного договора. Согласно его условиям, Турция как проигравшая сторона передавала России часть своих территорий, гарантировала широкую автономию Греции, подтверждала автономные права Сербии и Дунайских княжеств, а также обязывалась выплатить контрибуцию. И именно в 1829 г., когда Россия праздновала эту победу, вышло первое издание «Ивана Выжигана», на страницах которого главный герой тоже красиво и ловко одолевает своего турецкого соперника. Естественно, что турецкий сюжет романа удачно вписался в общественные настроения и, возможно, учитывая необыкновенную популярность произведения Булгарина, даже усилил их.
Характерно, что приключения Выжи-гина на Востоке, как и «Путешествия барона Мюнхаузена» Р.Э. Распе, принадлежат к жанру фантазии. Как Распе никогда не бывал в Восточной Европе, так и Булгарин не видел казахской степи и не присутствовал на полях турецких сражений, но творческое воображение писателей диктовало им вполне определенную манеру обращения с восточным материалом. И эта манера предполагала только позицию превосходства, бок о бок с которой шло желание ранжировать и обобщать. Так, рассказывая о своих азиатских приключениях, друг Выжигина Милови-дин заявляет: «Я не буду описывать ни городов, ни стран через которые мы прошли, ни обычаев разных племен азиатских, которые я видел в пути; это заняло бы много времени. Невежество, жестокость, грубость нравов составляют главнейшие свойства сих народов, с тою разницею, что в азиатских городах, где торговля процветает, нега и малодушие заменяют в жителях любовь к познанию, художествам и утонченной роскоши и что кочующие азиатские племена, напротив
того, отличаются дикою храбростью и хищничеством» [18].
Отказ описывать разные азиатские народы предполагает нежелание делать между ними какое бы то ни было различие, подспудное стремление обобщать «азиатское» едиными терминами, едиными характеристиками, что позволило нам сравнивать казахские мотивы «Ивана Выжигина» со среднеазиатскими и турецкими. И там, и там мы встречаем сходные сюжеты, только в турецкой теме они оказываются более ярко выраженными, поскольку на турок в дополнение к обычным стереотипам Азии накладывался еще и образ врага.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 В XVIII - начале XIX вв. в России для наименования казахов использовали термины «киргизцы», «киргиз-кайсаки», «киргизы», и, соответственно, для наименования казахской степи - термины «киргизские степи» и «киргиз-кайсацкие степи». Термин «киргиз-кайсаки» был распространен в русской публицистике и документах вплоть до 30-х гг. XIX в., в более позднее время общеупотребительным становится термин «киргизы».
2 Раннее проявление поэтизации кавказской природы в русской литературе исследователи отмечают уже у Г. Р. Державина (ода «На возвращение»), а также у основоположника русского романтизма В.А. Жуковского (послание «К Воейкову»). У В.А. Жуковского, кроме того, впервые в русской литературе фиксируют тесное переплетение поэтизации дикой природы Кавказа с воспеванием свободной и патриархальной жизни кавказских горцев. - Юсуфов Р.Ф. Тема Кавказа в поэзии Г.Р. Державина и В.А. Жуковского // Юсуфов Р.Ф. Дагестан и русская литература конца XVIII и первой половины XIX в. М., 1964. С. 27-29, 30-32, 34.
3 Миловидин, преданный в Турции знакомым евре-
ем, был продан в рабство персидскому купцу. Солдат Петров, обманутый бухарским купцом на Нижегородской ярмарке, обещавшим хороший заработок, был продан как невольник по приезде в Бухару.
ЛИТЕРАТУРА
[1] Layton S. Nineteenth Century Mythologies of Cau-
casian Savagery // Russia's Orient. Imperial Borderlands and Peoples, 1700-1917. Indiana University Press, 1997. P. 83, 85, 91-92.
[2] Ibid. P. 86.
[3] См.: Георги И.Г. Описания всех обитающих в
Российском государстве народов. Ч. 2. СПб., 1799; Ефремов Ф. Странствования в Киргизской степи, Бухарии, Хиве, Персии, Тибете и
Индии. Казань, 1818; Миллер Г.Ф. Описание всех в Российском государстве обитающих народов. Ч. 1. СПб., 1776; Могутов В. Редкое и достопамятное известие о бывшей из России в Великую Татарию экспедиции под именем посольства. СПб., 1777; Паллас П.С. Путешествие по разным провинциям Российской империи. Ч. 1. СПб., 1773; Рычков Н.П. Дневные записки путешествия капитана Николая Рычкова в Киргиз-Кайсацкие степи в 1771 г. СПб., 1772; и др.
[4] См., напр.: Географические карты различных частей России. Рукописные и гравированные, иностранные и русские. XVIII в. // ОР РНБ. Эрм. 232.
[5] См.: Большой С. Записки доктора Саввы Большо-
го о приключениях его в плену у киргиз-кайсаков в 1803 и 1804 годах. С замечаниями о киргиз-кайсацкой степи // Сын Отечества. 1822. № 11, 12, 14, 15, 35; Герман Ф.И. Рассуждения о кир-гизцах // Вестник Европы. 1821. Ч. 121. № 22; 1822. Ч. 122. № 3, 4, 22; Кайдалов Е.С. Караван-записки во время похода в Бухарию российского каравана под воинским прикрытием, в 1824 и 1825 годах, веденные начальником оного каравана над купечеством Евграфом Кайдаловым. Ч. 1-3. М., 1827-1828; Левшин А.И. О просвещении киргиз-кайсаков // Северный архив. 1825. Ч. 18; Его же. Свидание с ханом меньшой Кир-гиз-Кайсацкой орды // Вестник Европы. 1820. Ч. 114. № 22; Назаров Ф. Записки о некоторых народах и землях средней части Азии. СПб., 1821; Спасский Г. Киргиз-Кайсаки Большой, Средней и Малой орды // Сибирский вестник. 1820. Т. 9, 10; и др.
[6] Булгарин Ф.В. Иван Иванович Выжигин // Бул-
гарин Ф.В. Сочинения. М., 1990. С. 123.
[7] Там же. С. 219.
[8] Вульф Л. Изобретая Восточную Европу: Карта
цивилизации в сознании эпохи Просвещения. М., 2003. С. 113, 139.
[9] Булгарин Ф.В. Указ. соч. С. 25.
[10] Юсуфов Р.Ф. Тема Кавказа в поэзии Г.Р. Державина и В. А. Жуковского. М., 1964. С. 36. (Об истоках представлений о «естественном состоянии» человечества в европейской интеллектуальной традиции подробнее см. в разделе 2.2).
[11] Khodarkovsky M. Russia's Steppe Frontier. The Making of a Colonial Empire, 1500-1800. Indiana University Press, 2002. P. 186.
[12] Layton S. Op. cit. P. 86.
[13] Булгарин Ф.В. Указ. соч. С. 140.
[14] Там же. С. 142.
[15] Крюков А.П. Киргизцы (Отрывок из повести «Якуб-Батырь») // Литературная газета. 1830. № 7. С. 95.
[16] Булгарин Ф.В. Указ. соч. С. 314-315.
[17] См.: Вульф Л. Указ. соч. С. 166-168.
[18] Булгарин Ф.В. Указ. соч. С. 167.
