CC BY
59
УДК 947:82.4
О. Е. СУХИХ
Омский государственный университет им. Ф.М. Достоевского
СТЕПЬ И КАЗАХИ-КОЧЕВНИКИ В ПОЭМЕ НИКОЛАЯ МУРАВЬЕВА «КИРГИЗСКИЙ ПЛЕННИК»: ОПЫТ ОРИЕНТАЛИСТСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
РОМАНТИЧЕСКОГО ПРОИЗВЕДЕНИЯ
В данном исследовании сделана попытка выявления русского образа казахской степи и казахов-кочевников на основе анализа поэмы Николая Муравьева «Киргизский пленник» (1828 г.). Показано, что хотя поэма Николая Муравьева не вполне отвечала классической романтической традиции изображения в русской художественной литературе имперской окраины, однако это не помешало ее автору реализовать в рамках своего произведения дискурс ориентализма. Тип последнего, предполагающий наличие в произведении концепции тотального превосходства русского человека над азиатами, во многом оказывается сходным с тем, что заложен в поэме A.C. Пушкина «Кавказский пленник» — произведении, явно послужившем прототипом для Николая Муравьева.
В плане изучения образа казахов-кочевников, имевшего место в русской общественно-политической мысли первой половины XIX в., наряду с другими письменными источниками (официальными документами, записками и воспоминаниями чиновников, военных, обычных путешественников) особый интерес представляют источники художественного происхождения, в частности произведения, написанные в русле романтического жанра.
Как известно, именно в романтизме впервые в российской художественной традиции была обозначена тенденция к живому и правдоподобному описанию имперских окраин, а также населяющих их народов. Причем основным вектором этой тенденции стал регион Кавказа, что было связано с возросшим с конца XVIII — начала XIX вв. военно-политическим значением этой территории для России. Особенностью русского романтического образа Кавказа первой половины XIX в. была его неоднозначность и даже противоречивость. Ведь Кавказ воспринимался романтиками не только как край диких разбойников, хотя этот аспект являл собой существенную составляющую образа этого региона, но и потенциальное место воскрешения уставшей от страстей и суеты света души, край надежды и чарующей, вдохновляющей природы с ее характерным горным ландшафтом1. Яркое и законченное проявление эта традиция изображения Кавказа получила в произведениях A.C. Пушкина («Кавказский пленник», 1821 г.), М.Ю. Лермонтова («Кавказский пленник», 1828 г.; «Измаил-бей», 1832 г.), A.A. Бестужева-Марлинского («Письмо к доктору Эрману», 1831 г.; «Амалат-бек», 1832 г.), а также раннего Л.Н. Толстого («Казаки», 1852-1862 гг.). Как считает американская исследовательница Сьюзен Дейтон, можно даже говорить о своеобразной романтической «поэтикеубегания» («poetics offlighl») на Кавказ от давления условностей светского общества и администрации центра2, которая и становилась, п конечном итоге, основной причиной противоречи-
вости романтических оценок кавказских горцев. С одной стороны, они изображались дикарями и разбойниками, однако с другой — становились воплощением патриархальности. «Драматизируя риск на границе, — пишет С. Дейтон, анализируя пушкинского «Кавказского пленника», — Пушкин в то же время прославлял аул как область свободы и приятной простоты»3.
К сожалению, тенденция романтического изображения в русской художественной литературе казахской степи и населяющих ее кочевников не знала такой же глубины, как традиция изображения Кавказа русскими писателями-романтиками, и не имела в своем багаже такого количества имен выдающихся авторов. Тем не менее она все же существовала в российской художественной практике и так же, как и в случае с кавказским регионом, может дать не менее интересный материал для анализа с точки зрения теории ориентализма4. Поскольку ориенталистский дискурс основывается, прежде всего, на мифе о доминирующей роли западной цивилизации, то главной особенностью ориенталистского восприятия Востока является самоощущение превосходства тех, кто считает себя представителями Запада. Рассматривая поэму Николая Муравьева «Киргизский пленник» — одно из немногих посвященных казахам романтических произведений первой половины XIX в.5 — попробуем найти в нем отголоски указанного дискурса. При этом, конечно, невозможно будет обойтись без сопоставления «Киргизского пленника» с его известным пушкинским прототипом поэмой «Кавказский пленник», появившейся несколькими годами ранее и впервые в русской литературе наметившей классический тип романического отношения к имперской окраине.
«Киргизский пленник» вышел в 1828 г. в одном из московских издательств в виде пятидесятистранич-ной книжки небольшого формата и был атрибутирован автором как «повесть в стихах». Произведение
представляло собой, как было заявлено в посвящении, первый опыт некоего Николая Муравьева. Долгое время авторство этого произведения, сюжет которого был взят, как было заявлено в заголовке, «с истинного происшествия Оренбургской линии» ошибочно приписывалось исследователями Николаю Назарьевичу Муравьеву (1775-1845) - литератору-любителю, археологу и отцу известного государственного деятеля Николая Николаевича Муравьева-Амурского. Однако найденные впоследствии материалы позволили связать авторство «Киргизского пленника» с обычным студентом Московского университета0. Это подтверждается и соответствующим посвящением книги попечителю Московского университета и Московского учебного округа Александру Александровичу Писареву с уважительным перечислением всех его чинов и наград.
На этом, к сожалению, наши сведения об авторе заканчиваются. Неизвестно, что связывало студента Николая Муравьева с русско-казахским пограничь-ем и какие источники, помимо пушкинского «Кавказского пленника», питали его воображение. Тем не менее употребление автором «Киргизского пленника» ряда специфических казахских терминов и географических названий, а также некоторая оригинальность сюжетйой линии свидетельствуют о том, что создание этого произведения не было ни исключительно полетом фантазии юного поэта, ни, как утверждал исследователь М.И. Фетисов, простым подражанием «Кавказскому пленнику» Пушкина7, хотя определенная преемственность между двумя этими произведениями несомненно имела место. Характерные для «Киргизского пленника» однозначно негативные, почти апокалипсические образы казахов-кочевников, в противовес по романтически противоречивому восприятию черкесов пушкинским кавказским пленником, были присущи в этот и последующий периоды фольклору уральского и сибирского казачества8, что позволяет сделать предположение о привлечении Николаем Муравьевым для живописания населения казахской степи этого оригинального источника.
Начиная повествование, автор «Киргизского пленника» предлагает читателю первым делом ощутить атмосферу того края, в котором будут развиваться дальнейшие события поэмы:
«В стране свободной и степной, Где иутник проходить страшится, Где страшный, гибельный разбой В улусах дикарей таится; Где ночь холодная с трашна, Где хлещет вьюга боевая И затмевается луна Злодейством тягостного края; Там своевольных удальцов В притон уральских берегов Толпа коварная несется — И топот резвых их коней И на горах и средь степей В тиши пустынной раздается»11.
Чуть позже и без того мрачная картина дополняется и конкретизируется Н. Муравьевым описанием «киргисцев» во время набега:
«Сыны губительного края, Могучи, с доброю душой, И смерть и гибель презирая, Отважно мчатся на разбой. Кинжал, товарищ неизменный,
И воронена;; ~трела,
И лук, берестой оплетенный,
Нанемту! ая гива,
Да шашка о- грая стальная
Киргисцсл? 'тсрашаю1" строй.
Они соседствепного края
Священны и рушили покой:
боятся их все жены, де ги,
Внимая дедовским словам
И удивляясь их делам,
Мужья т;»е'-.ещутстрашной сети»10.
Рисуя образ злодейского .срая и «киргисцев-зло-деев», автор с первых строк нагнетает чувство опасности и страха, столь свойственное и для вполне реальных путешественников, направлявшихся в конце XVIII - первой половине XIX вв. в эти края". Ключевая роль в созданном поэтом образе принадлежит, как видно из приведенных отрывков, местным жителям, «коварной толпе своевольных удальцов», основное занятие которых состои'т в том, чтобы «отважно мчаться на разбой», наводя ужас на мирных обитателей «соседственного (т.е. русского. — О.С.) края». Автор создает однозначно негативные, пугающие казахские образы, явно противопоставляя темные, хаотичные, буйные силы диких кочевников — «демонов природы»12 — светлому и упорядоченному русскому миру, который вынужден по какому-то роковому стечению обстоятельств терпеть зверства степных разбойников, грабящих русские селения и уводящих и плен русских мужчин.
Обращает на себя внимание совсем не свойственная классической романтической традиции, в рамках которой стремился работать автор «Киргизского пленника», однозначность оценок в отношении как самого края, так и его населения. В отличие от кавказского пленника Пушкина, боготворившего присущий горцам дух свободы, в «Киргизском пленнике» Н. Муравьева свою свободу воспевают только сами кочевники в помещенной автором в текст поэмы, по аналогии с «Черкесской песней» из пушкинского произведения, «Киргизскойпесне»:
«Живем, отважные, в горах, Питомцы счастливой свободы; Мы ясным днем соседям страх, А ночью — демоны природы!»11
Сам же главный герой произведения казак по имени Федор был довольно далек отвоспевания степной свободы и патриархальности. Остается, к сожалению, не ясным в силу наших ограниченных знаний об авторе «Киргизского пленника», почему так получилось: из-за недостатка таланта у юного поэта-студента, который не смог почувствовать и реализовать в своей поэме свойственные романтизму противоречия, или же все дело было в оригинальном источнике, который использовал Н. Муравьев — казачьем фольклоре, не дававшем соответствующего романтического материала. Возможно, однако, что определенную роль сыграли оба указанных фактора.
После довольно пространной характеристики края и кочевников в начале «Киргизского пленника» Н. Муравьев переходит непосредственно к сюжет-нойлинии произведения. Как и в пушкинском «Кавказском пленнике», перед читателями предстают сидящие вкруг разбойники, вспоминающие бранные дела прежних времен:
«Киргизский пленник» Н. Муравьева: «В кружок киргизцы средь огнейУселись. В тьмой покрытом
полеОни оставили конейЩипать траву, бродить по воле.Колчаны, стрелы их лежатБлиз них. Они не умолкаяО бранных сечах говорят, Биваки дедов вспоминая,Об удальцах их молодыхИ страшном, вольном их разбое»14. «Кавказский пленник» А.С. Пушкина: «В ауле, на своих порогах,Черкесы праздные сидят.Сыны Кавказа говорятО бранных, гибельных тревогах, О красоте своих коней, О наслажденьях дикой неги;Воспоминают прежних днейНеотразимые набеги»15.
Примечания
1 Ранее проявление поэтизации кавказской природы в русской литературе исследователи отмечают уже у Г.Р. Державина (ода «На возвращение»), а также у основоположника русского романтизма В.А. Жуковского (послание «К Воейкову»), У В.А, Жуковского, кроме того, впервые в русской литературе фиксируют тесное переплетение поэтизации дикой природы Кавказа с воспеванием свободной и патриархальной жизни кавказских горцев. — Юсуфов Р Ф. Тема Кавказа в поэзии Г.Р. Державина и В.А. Жуковского // Юсуфов РФ. Дагестан и русская литература конца XVIII и первой половины XIX в. М„ 1964. С. 27-29,30-32,34.
' Lay ton S. Nineteenth Century Mythologies of Caucasian Savagery//Russia's Orient. Imperial Borderlands and Peoples, 17001917. Indiana University Press, 1997. P. 83.85,91 92.
'Ibid. P. 86.
'Термин «ориентализм», атакже концепцию ориентализма предложил в 1978 г. американский исследователь-филолог Эдвард Сайд. Подробнее см.: Said E.W. Orientalism. N.-Y., 1978 и др. издания; Сайд Э.В. Ориентализм // Искусство кино. 1995. № 8. С. 22-27; Сайд Э. Ориентализм. Послесловие к изданию 1995 года//Социологическое обозрение. 2002. Т. 2. №4. С. 33-48, атакже: Берез-ныйЛ.А. Постмодернизм и проблемы ориенталистики. Заметки об одной дискуссии синологов США// Восток. 2004. № 2,3; Никитин М.Д. Колониальное взаимодействие Запада и Восгока: Новые подходыкиэучению// История. Культура. Общество: Междисциплинарные подходы: Программы специальных курсов и тексты лекций. М., 2003. Ч. I. Философия и востоковедение. М., 2003. С. 484-527.
5 В данном произведении речь идет именно о казахах, а не о кыргызах, как можно было бы подумать исходя из его названия поэмы. Дело втом, что в концеXVIII - началеХ1Хвв. общераспространенным в России названием казахов становится «киргисцы» («киргизцы») или «киргизы», в отличие от более раннего и близкого к самоназванию казахского народа «киргис-кайсаки» («кир-гиз-кайсаки»),
''Русские писатели. 1800-1917: Биографический словарь. М., 1994. Т. 4. С. 163.
' Фетисов М.И. Литературные связи России и Казахстана. 3050-е годы XIX века. М., 1956. С. 45-46.
"См,, например: Песни сибирских казаков. Вып. 1,Пг., 1916.
9 Муравьев Н. Киргизский пленник. Повесть в стихах. Взята с истинного происшествия Оренбургской линии. М„ 1828, С. 11.
'"Там же. С. 13.
'1 См., например: Большой С. Записки доктора Саввы Большого о приключениях еговпленуукиргиз-кайсаковв 1803и 1804 годах. С замечаниями о киргиз-кайсацкой степи // Сын Отечества 1822. № 11. С. 177; КайдаловЕ. С. Караван-записки во время похода в Бухарин) российского каравана под воинским прикрытием, в 1824 и 1825 годах, веденные начальником оного каравана над купечеством Евграфом Кайдаловым. Ч. 1.М., 1827. С. 44; Ковалевский Е.П. Киргизские степи (Отрывок из дневника русского офицера, в ноябре 1839г.) // Журналдлячтения воспитанникам военно-учебных заведений. 1846. Т. 61. №. 244. С. 279; Крюков А. Киргизский набег // Северные цветы на 1830 год. СПб., 1839.С. 134-135; Назаровф.Записки о некоторых народах и землях средней части Азии. СПб,, 1821. С. 12,23; Поездка Поспелова и Бурнашева вТашкент в 1800г. // Вестник Императорского Русского географического общества. 1851. Ч. 1. Отд. 6. С. 2; РычковН.П. Дневные записки путешествия капитана Николая Рычкова в киргиз-кайсацкой степи в 1771 г. СПб., 1772. С. 10,23-26.
12 Муравьев Н. Указ. соч. С. 16.
13 Там же.
11 Там же. С. 15.
15 Пушкин А.С. Кавказский пленник // Собр. соч. В й т. Т. 4. М , 1968. С. 132.
16 Муравьев Н. Указ. соч. С. 19-20.
,7Тамже. С. 20-21.
19 Пушкин А.С. Кавказский пленник. С. 132-134,
19 Муравьев Н.Указ. соч. С. 26-27.
20 Пушкин А.С. Кавказский пленник, С. 140.
21 Layton S. Nineteenth Century Mythologies of Caucasian Savagery. P. 87.
22 Отголоски романтического иэображениялюбовной связи русского и азиатки находим, в том числе, и у раннего Л.Н. Толстого в его повести «Казаки». Это нашло отражение в мечтах главного героя произведения Дмитрия Оленина о «черкешенке-рабыне», которой он намеревался не только обладать, но и воспитывать. -Толстой Л.Н. Казаки //Толстой Л.Н. Кавказские повести. Воронеж, 1973. С. 42.
™Муравьев Н. Указ. соч. С. 46-47.
СУХИХ Олеся Евгеньевна, аспирантка кафедры дореволюционной отечественной истории и документо-ведения.
Поступила в редакцию Об.Ов.Об. ©Сухих О. Е
Книжная полка
English for Computer Science Students: учеб. пособие / сост. Т. В: Смирнова, М. В. Юдельсон; науч. ред. Н. А. Дударева. - 6-е изд. - М.: Флинта: Наука, 2006. - 8 л.
Пособие состоит из 9 уроков, каждый из которых помимо текстов содержит ряд интересных упражнений, нацеленных на усвоение научно-технической лексики: терминов, аббревиатур, акронимов и т. п. Может быть использовано для аналитического или домашнего чтения профессионально-ориентированных текстов, расширения словарного запаса, навыков профессионального общения на английском языке в устной или письменной форме
Для студентов, аспирантов и имеющих базовые знания английского языка, интересующихся актуальными проблемами, связанными с возникновением, развитием и будущим компьютеров, глобальной компьютеризацией общества.
