CC BY
59
У НАС В ГОСТЯХ
«В самореализации высший смысл моей профессии»
(интервью с Е.Е. Нестеренко)
По приглашению дирекции Большого театра для проведения мастер-классов в Москву недавно приезжал знаменитый певец (бас) Е.Е. Нестеренко. Мы воспользовались его пребыванием в Москве и побеседовали о традициях русской вокальной школы и его служении искусству.
— Евгений Евгеньевич, позвольте начать наш диалог с необычной детали Вашей биографии. Вы окончили Инженерно-строительный институт в Ленинграде, но стали не строителем, а артистом. Как Вам это удалось?
— Диплом ЛИСИ я получил в 1961 году, но еще в 1960 году поступил в Ленинградскую консерваторию имени Н.А. Римского-Корсакова. Поработал немного прорабом на стройке, понял, что это не мое, и решил учиться на дневном отделении консерватории. Еще студентом я стал солистом Ленинградского Малого оперного театра и начал выступать с концертами. В 1965 году меня приняли на работу в Ленинградский академический театр оперы и балета, а через четыре года я получил приглашение в Большой театр. Год работал в двух театрах, но далее моя карьера была связана только с Большим театром, с Москвой.
— Где Вы сейчас живете?
— Там, где близко к работе. Мы с женой живем в Вене. Вена — город с великими музыкальными традициями, красивый и уютный, где до всех достопримечательностей можно пешком дойти, исторический центр содержится в идеальном состоянии. К тому же из Вены мне легче выезжать в другие страны на гастроли, конкурсы и мастер-классы.
— Вы гастролировали по всему миру. Есть ли отличия между слушателями классической музыки в Австрии, Италии, Франции, Японии и других странах?
— Разные люди слушают музыку по-разному. Это зависит от их личной культуры, характера, образования, подготовленности к восприятию классической музыки. Их национальность и гражданство в данном случае не имеют принципиального значения.
— Сохранились ли в ведущих мировых оперных театрах традиции русской вокальной школы?
— В известных оперных театрах мира свои концепции исполнительства существуют, и это естественно. Нельзя требовать, к примеру, от ведущих зарубежных оперных театров соблюдения традиций русской вокальной школы. Это не их задача, это — наша задача, и только нам решать ее. В дореволюционной России в рамках национальной вокальной школы традиционно существовали две исполнительские тенденции: одну из них условно можно назвать русской, другую — западноевропейской. Первую тенденцию олицетворял Ф.И. Шаляпин, вторую — В.И. Касторский. Шаляпин добился выдающихся результатов в интерпретации национального оперного репертуара во многом потому, что еще в юности понял: пение — это та же русская речь, но выраженная музыкально-интонационными средствами на своеобразном русском оперном «диалекте». Чтобы владеть такой речью, нужны не бесконечные отработки вокальных приемов, а нечто большее — проникновение в суть русских образов. «Говорить пением» на оперной сцене надо осмысленно и на понятном слушателям языке, и Шаляпин это делал блестяще. Например, когда он исполнял партию Бориса из оперы «Борис Годунов», он бог знает что вытворял, в его исполнении органично сочетались вокальное мастерство, талант драматического актера и глубина постижения образа. У него русский оперный и камерный репертуар воплощался на столь высоком художественном уровне, что подчас казалось, что такое невозможно, это на грани разумного! Вот перед таким исполнением я преклоняюсь. А Владимир Касторский был артистом иного плана — он был выдающимся исполнителем западноевропейского, в частности итальянского, репертуара. В его творчестве на русской сцене органично воплотились традиции бельканто (по-итальянски «прекрасное пение»). Он эстетизировал, подчас даже смаковал бархатный тембр и технические возможности своего уникального баса, и делал это великолепно! Изучив их творчество, я поставил себе целью как бы слить их очень разные исполнительские стили в нечто единое целое, соединить «шаляпинское» направление с западноевропейской вокальной традицией, которой придерживался Касторский. Я также изучил наследие выдающихся русских басов Резина, Михайлова, Петрова и нашел в нем много интересного. Кажется, сочетание этих двух вокальных тенденций мне удалось — я теперь и русский бас, и европейский, то есть представляю две вокальные школы.
А какие у нас были певцы до революции! Тогда Россия славилась высочайшей культурой вокального исполнительства — как на оперной сцене, так и на концертных площадках. У нас было немало исполнителей, свободно владеющих русским и западноевропейским классическим репертуаром. Слушая записи плохого качества на старинных грампластинках, понимаешь, что много было поистине великих певцов. Но после революции наступили спад, надлом, затем долгое время мы были в изоляции от мировой культуры. А когда в начале 1990-х годов наступила новая эпоха, я понял, что нужно немедленно возвращаться к творчеству старых мастеров русского вокала и воссоздавать то, что было ими создано, а нами забыто.
Что касается современной России, то традиции русской вокальной школы пока сохранились, но для уверенности в их благополучном будущем нашим певцам нужно чаще обращаться к русскому оперному и камерному репертуару. Национальные вокальные традиции сохраняются и укрепляются только на основе постижения национального музыкального наследия. Я имею в виду осмысление национальных образов, работу над специфическими «русскоязычными» интонациями и фразировкой, передачу ментальных особенностей персонажей русских опер и т.д. Ведь это прекрасно удавалось великим певцам прошлого — Ф.И. Шаляпину, Л.В. Собинову, А.В. Неждановой и другим. Нужно часто и вдумчиво исполнять вокальные произведения М.И. Глинки, А.С. Даргомыжского, «кучкистов», П.И. Чайковского и других русских композиторов, тогда и традиции сохранятся.
— Вы преподаете вокал более 35 лет и знаете о нем все. Объясните, пожалуйста, почему так мало хороших баритонов и басов?
— Известно выражение французского композитора Гектора Берлиоза: «Россия — страна снегов и морозов, баритонов и басов». Низкими мужскими голосами Россия всегда славилась, но сейчас их на самом деле маловато. В консерваториях на приемных экзаменах ощущается недостаток абитуриентов-басов. Кажется, природа в этом отношении действительно оскудела, что-то произошло с генофондом нации. К тому же запрет церковных хоров еще в 20-х годах прошлого столетия нанес значительный ущерб нашему вокальному искусству. В старой России многие дети и подростки пели в церковных хорах, получали там навыки хорового и ансамблевого вокала. С распространением домашней аудиоаппаратуры исчезло и бытовое пение. Зачем напрягать свои голосовые связки, когда можно включить магнитофон? А между тем, я помню, в послевоенные годы наши родители, да и наше поколение тоже, на вечерах и праздниках увлеченно пели — не оперные арии, конечно, а популярные песни под гитару. Распространенное тогда в народе бытовое исполнительство позволяло выявлять хорошие голоса, а поскольку теперь
его почти нет, хорошие баритоны и басы трудно найти.
— Какими качествами должен обладать вокалист для его профессионального роста?
— Чайковский отмечал, что вдохновение не любит посещать ленивых, поэтому для профессионального роста любому певцу прежде всего нужны труд и упорство. Нужно тщательно работать над нотным материалом и текстом, глубоко вникать в художественный образ и находить адекватные средства его выражения. В оперном спектакле даже технически хорошо подготовленный вокалист потерпит фиаско, если не сможет воплотить художественный образ.
— У Вас не появлялось желание писать музыкальные произведения?
— Нет, не появлялось. Профессиональное воспроизведение уже созданных музыкальных произведений само по себе обладает эстетической ценностью. Ведь недаром столь любимы красивые голоса и совершенство исполнения. Нет смысла создавать новые произведения — лучше классиков не напишешь.
— Евгений Евгеньевич, мы уже говорили, что Вы преподаватель с большим стажем работы. Каковы Ваши педагогические приоритеты? По каким критериям Вы оцениваете исполнителей?
— Для серьезных занятий вокалом нужны соответствующие способности, а также — пусть это не покажется претенциозным — определенный уровень интеллектуального и культурного развития. Оперная и камерная музыка состоит из колоссального количества разнохарактерных произведений, требующих умственной работы, для того чтобы понять авторский замысел каждого из них и раскрыть заключенные в нем образы. Артист низкой культуры едва ли сумеет это сделать, и слушатели останутся неудовлетворенными. Что же касается педагогических приоритетов, то в двух-трех фразах о них не расскажешь. Педагогические технологии — не самое главное, но без них не достигнешь мастерства. А главное в мастерстве — это осмысление и эмоциональное наполнение образа и затем посыл его в зал, к слушателям. Профессионал всегда должен учитывать, что и кому он поет. Но вы можете узнать о моей педагогике из двух книг — «Мой метод работы с певцами» и «Размышления о профессии».
— Что Вы можете сказать о своей работе в Венской консерватории?
— Десять лет я преподавал в Венской консерватории и могу сказать, что мой класс вокала был лучшим. Впрочем, и класс скрип-
ки, где работали российские преподаватели, был лучшим. Чем это можно объяснить? Думаю, что, несмотря на все зигзаги нашей истории, нам удалось сохранить благотворные традиции русской классической музыки. Потенциал ее оказался настолько мощным, что и сегодня на ее достижениях мы можем обучать и воспитывать молодежь — как российскую, так и других стран.
— Вы постоянно общаетесь с выдающимися оперными и камерными исполнителями, дирижерами, концертмейстерами и т.д. Трудно быть всегда на высоте положения?
— Честно говоря, о моем положении среди других исполнителей я никогда не задумывался. Наверное, у каждого исполнителя есть особое положение, обусловленное уровнем и характером его дарования, интерпретацией им оперных и камерных произведений. Если к тому же соблюдать рабочую форму, всегда будешь «на высоте положения» (смеется).
— Что для Вас труднее всего было в Вашей профессиональной деятельности?
— Трудностей в моей работе было немало, и сегодня все уже не вспомнить. Каждая новая вокальная партия была сопряжена с какими-то трудностями. Для меня каждое выступление — это преодоление трудностей, объективных и субъективных. Надо сказать, что профессия вокалиста сама по себе трудна, поскольку сопряжена с ежедневной репетиционной работой, колоссальными стрессами, необходимостью полной творческой отдачи на сцене. Однако все трудное в моей профессии привлекает меня именно потому, что его нужно преодолевать, а преодолев, получить не сравнимое ни с чем творческое удовлетворение. В самореализации заключен высший смысл моей профессии, и в этом ее ценность. Разве это плохо?
— Вы не прерываете связей с Большим театром. Пошли ли ему на пользу изменения, произошедшие в России в последние годы?
— Меня приглашают в Большой вести мастер-классы, и я с удовольствием общаюсь с артистами. А изменения в стране, к сожалению, не лучшим образом отразились на Большом театре. Теперь у нас принято плохо отзываться о советском искусстве «застойного периода», то есть 70—80-х годов прошлого века. Но это не соответствует тому, что было. Когда в 1976 году отмечалось 200-летие Большого театра, эта была одна из кульминаций развития русской оперной и балетной культуры. Ведь наши артисты, будучи в странах Запада на гастролях, не только демонстрировали русскую музыкальную культуру во всем ее величии, но и старались перенять все лучшее, прогрессивное, полезное. И сегодня немало наших артистов успешно работает на Западе, распространяя наши исполнительские традиции, поэтому русская музыкальная культура не утратила свое-
го влияния. А в советские годы, напомню, застой был в экономике, а не в духовной сфере общества. Большой театр по своему художественному уровню опережал все сцены Советского Союза и многие зарубежные, благодаря его спектаклям музыкальная жизнь Москвы была яркой и насыщенной. Сегодня же влияние Большого на столичную культурную жизнь почти не ощущается. А относительно его последних постановок (имеется в виду оперетта «Летучая мышь». — Примеч. ред.) даже не хочу комментировать...
— Евгений Евгеньевич, мне говорили, что Вы поете на двенадцати языках. Неужели это правда?
— Конечно! В наше время все исполнители поют на языке оригинала, это нужно для соблюдения авторской подлинности музыкальных произведений. Итальянские оперы исполняются по-итальянски, немецкие — по-немецки. Трудно, а что делать? Помню, после премьеры в Будапеште спектакля «Замок герцога Синяя Борода» Белы Бартока на венгерском языке в результате огромного напряжения я полгода говорить не мог. А когда спел, Будапешт ликовал! Газеты писали, что ни один венгр не исполнил партию Синей Бороды так хорошо, как Нестеренко. Я стал у них кем-то вроде национального героя. А когда моя жена Екатерина Дмитриевна и я первый раз приехали в Венгрию на спектакль «Мефистофель» Арриго Бойто, то были удивлены: весь Будапешт был обклеен афишами с Нестеренко в роли Мефистофеля. Успех спектакля был огромным! И теперь мне венгры говорят: «Евгений Евгеньевич, мы вас любим! Приезжайте чаще к нам! Даже не надо петь, Вы просто стойте на сцене, и нам достаточно будет того, что Вы опять с нами!» В Венгрии мы как дома.
— Евгений Евгеньевич, во времена СССР Вы много времени уделяли общественной деятельности по сохранению памятников культуры России, стояли у истоков создания дома-музея Модеста Петровича Мусоргского. В настоящее время Вы не теряете связи с музеем?
— Связи с музеем я не терял. Десять лет я добивался, чтобы был установлен памятник великому композитору М.П. Мусоргскому на его родине. Он установлен в городе Карево-Наумово недалеко от музея. Это семнадцатиметровый бронзовый монумент на гранитном постаменте. Мусоргский стоит в полный рост, а за ним — чудесное озеро и роща. Красота этой земли неописуемая, и понятно, что только здесь он мог создавать свою гениальную музыку. Здесь проходили концерты, выступали коллективы Таллинского и Рижского оперных театров, знаменитый Мининский хор, приезжал композитор Георгий Свиридов. В настоящее время музей разрушается, помощи ждать неоткуда. Но и это еще не самое печальное. Как известно, М.П. Мусоргский похоронен в Петербурге, в некрополе
Ал ександро-Невской лавры рядом с могилами других великих русских композиторов М.И. Глинки, М.А. Балакирева, А.П. Бородина, П.И. Чайковского, Н.Г. Рубинштейна, А.К. Лядова... Лет десять тому назад там проводились земляные работы, из-за них надгробие М.П. Мусоргского «временно» перенесли в другое место. Но у нас «временное» в интерпретации чиновников часто становится очень даже постоянным. В результате сложилась отвратительная ситуация: прах Мусоргского лежит в одном месте, а его надгробие находится в другом. И я вижу свою задачу в том, чтобы возвратить надгробие на его первоначальное место и тем самым восстановить справедливость по отношению к композитору, который так много сделал для России.
— А другие музеи русских композиторов Вы поддерживаете?
— Поддерживаю по мере моих сил и возможностей. Так, в январе 2009 года у меня прошли два юбилейных концерта в Москве и Смоленске, на родине композитора Михаила Ивановича Глинки. Сборы от концертов направлены на поддержку его дома-музея. К сожалению, он тоже разрушается и, если не принять мер, будет утрачен. А между тем в этом доме особенная аура: вы входите в комнаты и чувствуете, будто Михаил Иванович только что вышел отсюда. Здесь все овеяно его духом, на территории его имения находятся знаменитые дубы. Кстати, я выкопал несколько молодых дубков и посадил их на родине М. П. Мусоргского. Они привились, выросли и стали огромными, руками не обхватишь... Словом, все сохранилось, но находится в плохом состоянии. Что мне делать? Как всегда, у меня нет выбора: буду из последних сил тормошить власти, общественность и СМИ ради сохранения нашего культурного наследства. В этом мой долг перед памятью великих предков.
— А как Вы отдыхаете? Смотрите российские телепрограммы?
— Стараюсь смотреть телевизор как можно реже. Если видим российские телешоу, — а это бывает, когда мы в гостях у наших приятелей, — то возмущаемся пустоте их содержания и низкому уровню культуры. Внуку в нашем доме запрещено смотреть телевизор! А вообще в нашей семье собрались художники: жена Екатерина Дмитриевна по профессии архитектор, сын Максим — художник-график, внук Степан хорошо рисует и тоже собирается стать архитектором. Он учится в немецкоязычной школе, архитектурные курсы заканчивает и в качестве итоговой работы макет дворца рассчитал и соорудил. Каждый из нас любит свою работу, и главное в жизни для нас не отдых, а труд и еще раз труд.
— Не возникают ли у Вас опасения, что Ваш имидж — имидж выдающегося певца, педагога и общественного деятеля — начнет теснить Вас как личность?
— Еще чего! Если имиджу взбредет в голову теснить меня как личность, то за такое самоуправство он будет наказан (смеется).
— По Москве, по России скучаете?
— Не успеваю соскучиться, ведь мы часто бываем в Москве. Я участвую во многих музыкальных проектах в России, к тому же мы часто приезжаем в гости к друзьям.
— Большое спасибо за интересное интервью!
Пожелаем Евгению Евгеньевичу, чтобы ему надолго хватило запаса той удивительной творческой энергии, которая приносит радость и вызывает восхищение почитателей его таланта!
Интервью провела Наталия Шкурко, член редколлегии журнала «Ценности и смыслы».
Евгений Евгеньевич Нестеренко — выдающийся русский певец (бас). Родился 8 января 1938 года в г.Москве. Окончил Ленинградский инженерно-строительный институт, затем поступил в Ленинградскую государственную консерваторию им. Н. А. Римского-Корсакова, и в 1965 году ее закончил. Спел более 50 ведущих партий, 21 оперу исполнил на языке оригинала. Записал более 70 пластинок и дисков на отечественных и зарубежных фирмах грамзаписи, в том числе 20 опер, а также арии, романсы, народные песни.
«Бас планетарного звучания», «голос века» — такой оценки удостоился народный артист СССР Евгений Нестеренко. Был в числе первых советских исполнителей, приглашенных выступить в знаменитом миланском театре Ла Скала. Международный авторитет Евгений Нестеренко завоевал и как выдающийся камерный исполнитель.
