CC BY
101В поисках подлинной Руси
Аннотация. Дан анализ монографии оренбургского историка А. Н. Полякова, посвященной сложной и дискуссионной проблеме образования древнерусской государственности и цивилизации. Положительно оценена попытка автора преодолеть наивно-доверительный подход к средневековым летописным нарративам и построить свою концепцию на основе объективных данных. Отмечена научная новизна концепции образования Киевской Руси в результате массовой славянской миграции из Великой Моравии и с южного побережья Балтики на территорию Восточной Европы.
Annotation. The analysis of the monograph of the Orenburg historian A. N. Polyakov devoted to the complex and controversial problem of the formation of ancient Russian statehood and civilization is given. The author's attempt to overcome the naive and trusting approach to medieval chronicle narratives and build his concept on the basis of objective data is positively evaluated. The scientific novelty of the concept of the formation of Kievan Rus as a result of mass Slavic migration from Great Moravia and from the southern Baltic coast to the territory of Eastern Europe is noted.
Ключевые слова. Киевская Русь, древнерусская цивилизация, Великая Моравия, славянские миграции, А. Поляков.
Key words. Kievan Rus, Ancient Russian civilization, Great Moravia, Slavic migrations, A. Polyakov.
Вышедшая в 2020 г. в издательстве Оренбургского государственного университета монография Александра Николаевича Полякова «Образование Киевской Руси» представляет интерес двоякого рода.
Во-первых, как симптом набирающего обороты в современной российской и украинской историографии научно-критического подхода к содержанию русских летописей. Узкофилологический и апологетический подход к русскому летописанию, который безусловно доминировал на протяжении XVШ—XX вв., начинает сменяться критическим отношением к историографическому творчеству средневекового духовенства. Старая идея скептической школы М. Т. Каченовского о недостоверности древнерусского летописания постепенно наполняется конкретным содержанием. От общего скепсиса в адрес «летописного баснословия» исследователи переходят к содержательному анализу историографических построений средневековых сочинителей, выясняя время, источники и цели их тенденциозного, а иногда и вымышленного исторического конструирования. Взгляд на летописцев как беспристрастных и добросовестных фиксаторов
ФЕДОТОВА Полина Игоревна — кандидат философских наук (г. Санкт-Петербург).
© Федотова П. И. © Fedotova P. В поисках подлинной Руси In search of authentic Rus
1
«прошедших лет» сменяется пониманием политической заданности и церковной ангажированности сочинений средневековых авторов, не чуждых личных, корпоративных и националистических пристрастий.
Во-вторых, монография оренбургского историка интересна тем, что являет собой одну из немногих попыток по-новому рассмотреть старую проблему образования древнерусской государственности, опираясь не на скудный и недостоверный материал летописей, а на объективные данные археологии, нумизматики и лингвистики, а также на независимые от летописей письменные источники.
Двоякая задача, стоящая перед автором: дать критику летописных повествований о начале Руси и нарисовать действительную картину древнерусского полито- и социогенеза — обусловила двухчастное построение работы. В первой части автор подвергает критическому разбору летописные рассказы о призвании варягов, происхождении Киева, названия «Русь», правлении первых князей и христианизации Руси. Во второй дает собственную интерпретацию процесса возникновения древнерусской цивилизации.
Критический анализ летописного текста автор начинает с легенды о хождении апостола Андрея на Русь. Эту церковную легенду, как и путь «из варяг в греки», Поляков считает выдумкой летописца начала XII в. [4. С. 22— 24]. Правильно показав несообразности этого рассказа и его расхождение с исторической действительностью, автор ошибается относительно целей и времени его появления в летописи. На деле рассказ этот «многослойный» и прошел три редакции: славянскую, русскую и варяжскую1. Когда он был вставлен в киевский свод, установить сложно. Даже в письменных памятниках конца XII — начала XIII в. (таких, как «Житие Леонтия Ростовского») еще присутствует иларионовская концепция Руси как «страны без апостолов». Никаких следов «андреевской легенды» в церковной жизни Руси XII в. нет (к апостольскому присутствию на Руси не апеллируют в своих попыт-
1 См. подробнее о славянской редакции легенды об Андрее [3. С. 116—147; 9. С. 5—24], о русской версии Хождения Андрея [7. С. 35—42], о времени появления и целях варяжской редакции [8. С. 39—62].
Поляков А. Н. Образование Киевской Руси. Оренбург: ОГУ, 2020.254 с.
ках автокефалии ни киевские князья, ни русское духовенство 40—60-х гг. XII в.). В русских Прологах легенда об Андрее фиксируется только в начале XIV в. уже в своей окончательной варяжской редакции. Поэтому появление русской версии Хождения Андрея можно датировать в широких рамках конца XII — середины XIII в. Установить с точностью время, место и вероятного автора этой вставки в киевскую летопись пока не представляется возможным.
Относительно рассказа о призвании варяжских князей автор присоединяется к историкам, считающим его легендарным вымыслом. Автор показывает сконструированность всего рассказа о призвании, его несоответствие этнополитическим и географическим реалиям IX в., констатируя отсутствие тех городов, куда якобы приглашали, где правили и которые якобы построили приглашенные князья. Хорошо известная скудость Новгородской земли, не имевшей своей продовольственной базы и зависимой от привозного хлеба, резко контрастирует со словами об «обильной земле» в формуле призвания князей [4. С. 28—30]. Показав бесплодность попыток отыскать «историческое ядро легенды», состоящей из литературных клише христианской традиции, автор приходит к обоснованному выводу об исчерпанности «варяжского вопроса»: «признание легенды о призвании варягов полностью недостоверной влечет за собой исчезновение краеугольного камня, вокруг которого вот уже 200 лет с лишним ведется спор о роли норманнов в образовании древнерусского государства» [4. С. 38]. Свой вывод автор подкрепляет свидетельством скандинавских саг, ни в одной из которых ничего не говорится о правлении норманнов на Руси, а только об их службе у правителей Гардарики. Скепсис в адрес варяжской легенды Поляков переносит на всю начальную часть летописи, отказывая в какой-либо историчности и рассказам об Олеге, Аскольде и Дире — на основании хронологических неувязок в последовательности событий. Он не подозревает, что противоречивость и путаность начальной части произошли в результате позднейшей вставки в первоначальное повествование варяжской легенды, из-за которой пришлось подстраивать под нее, резать и клеить исходное повествование о событиях на Дунае конца IX — начала X в.
Первым исторически достоверным лицом в летописном повествовании автор считает русского князя Игоря, хотя и отмечает удивительную скудость и малую степень достоверности летописной информации о нем. В качестве основных источников о походе Игоря 941 г. летописец использовал византийские сочинения — «Хроники Георгия Амартола» и «Житие Василия Нового». Столь же мало летописец смог сказать об истинных причинах визита Ольги в Константинополь. Совершенно переиначен и ход боевых действий на Балканах во время русско-греческой войны 968—971 гг., так что события фактически развиваются в обратном порядке: Святослав не проигрывает грекам, а побеждает их. Малодостоверен и рассказ о крещении
Владимира, который построен, как и рассказ о крещении Ольги, в фольклорном духе, а не в жанре исторических анналов.
С общим выводом автора, вытекающим из анализа текста летописи, можно полностью согласиться: «наши представления о начале древнерусского государства, основанные на "Повести временных лет", большей частью не соответствуют действительности». Они скорее легендарны, нежели достоверны [4. С. 169]. Правда, этот вывод нуждается в корректировке. Как и большинство историков, А. Н. Поляков исходит из ошибочного убеждения в совпадении летописей конца XIV—XV вв. с текстом древнекиевского свода начала XII в., которое является всего лишь данью тому самому «летописному баснословию», с которым борется автор. В действительности известный ныне текст Начальной русской летописи — «слоеный пирог» из напластований текстов и редактур разного времени, как предшествующих киевскому своду начала XII в., так и последующих. Поэтому мало показать недостоверный и вымышленный характер летописных сведений. Надо установить время, источники и цели этих разновременных напластований. Такой задачи автор не ставит, поскольку полагает, что текст Начальной летописи в известном ныне виде был написан целиком одним автором в начале XII в.
Поэтому отмечаемые неясности, ошибки и противоречия А. Н. Поляков объясняет «незнанием» летописца, жившего много позднее описываемых им событий, что и заставляло его прибегать к вымыслам для заполнения пробелов. В действительности они вызваны неоднократной переделкой первоначального повествования церковными редакторами. К мнению о компилятивном характере текста летописи, скроенного из нескольких несогласованных между собою источников, склоняется и сам автор. Но он полагает, что «происхождение текста, которым пользовался летописец, ничего не меняет». Главное, что летописный рассказ не содержит достоверной информации об исторических событиях [4. С. 132]. С таким утверждением трудно согласиться. Выяснение происхождения текста, которым пользовался летописец, позволяет установить время и даже место редактуры Начальной летописи. Так, рассказы о крещении Ольги в Константинополе, а Владимира — в Херсонесе заимствованы из Феодосиевой редакции Ки-ево-Печерского патерика, составленного в середине XII в. греческим игуменом Печерского монастыря Феодосом. Их не было в Начальной летописи, куда они вставлены значительно позднее2. Так же и заимствования из Хроник Амартола не могли появиться в летописи раньше начала XIV в., т. к. первый русский перевод этой византийской хроники был осуществлен в Твери в начале XIV в.
2 Установить источник этой вставки позволяет совпадение патериковых «Слов» и летописных рассказов о крещении Ольги и Владимира, а также допущенный Феодосом анахронизм (император, крестивший Ольгу, назван Цимисхием), сохраненный и в летописи. См. более подробно о Киево-Печерском патерике как основном источнике для летописного рассказа о крещении [10. С. 31—56].
2
Вторая часть, на наш взгляд, менее самостоятельна. Изложение местами носит конспективный характер, приближаясь более к учебнику, нежели академическому исследованию. Автор часто уходит от формулирования своей позиции, прикрываясь авторитетом чужих мнений. Это придает изложению компилятивно-учебный, а не научно-исследовательский характер. Ряд проблем автор освещает поверхностно, следуя за господствующими в отечественной науке представлениями. Объем рецензии не позволяет останавливаться на каждой из них; отметим лишь некоторые характерные примеры.
Так, А. Н. Поляков, хотя и отрицает участие скандинавов (варягов-норманнов) в создании древнерусского государства, тем не менее отводит им роль торговых агентов, полагая, что в VIII—X вв. они контролировали Волжский торговый путь. Но к XI в. их вытеснила оттуда пришедшая с юга русь. Ставя знак равенства между варягами и скандинавами, автор пишет, что норманнов влекло на восток «серебро, шедшее в Прибалтику сплошным потоком по Волжскому пути» [4. С. 173]. Но через кого шел этот «сплошной поток»? Кто был посредником в дирхемной торговле на громадных пространствах Восточной Европы? Полагая, что таковыми были норманны, автор умалчивает, что на первом этапе дирхемной торговли основной маршрут проходил не по Волжскому, а по Донско-Неманскому пути3. Кто вел раннюю дирхемную торговлю по маршруту Дон — Неман? Присутствие скандинавов на Дону и Немане ничем не подтверждено, а существование донской и неманской Руси устанавливается по письменным и топонимическим данным. Историки-норманисты решали эту проблему отождествлением руси со скандинавами. Но сам Поляков справедливо возражает против причисления руси к норманнам, отстаивая их дунайское происхождение. Таким образом, участники раннего периода дирхемной торговли на территории Восточной Европы оказываются в монографии оренбургского историка фигурой умолчания. Вообще археологическую литературу он использует крайне выборочно и в недостаточном для научной монографии объеме.
Столь же легковесно автор решает проблему домов «северного типа», зафиксированных в Ладоге с VIII в., а в Новгороде и Белоозере в X—XIII вв. От славянских рубленых изб эту срубную постройку отличают несколько
3 Даже историки норманистского лагеря давно признали, что в ранний период обращения дирхема (конец VIII — первая четверть IX в.) основной поток арабского серебра шел по Дону в Юго-Восточную Прибалтику. Так, В. А. Булкин и В. Н. Зоценко отмечали, что «цепочка кладов, зарытых до 824 г., тянется от Северного Кавказа через Маныч, Нижний Дон, Донец к Днепровскому Левобережью (Паристово, Новотроицкое), проходя восточнее или северо-восточнее Киева и далее к верховьям Немана и самбийскому побережью Балтики» [1. С. 119—120]. Чтобы избежать ассоциаций с донской и неманской Русью, данные авторы назначают на роль посредников в этой торговле балтов.
большие размеры, наличие входного тамбура и главное — центральное положение очага открытого или полузакрытого типа. Для славян нехарактерны жилища с открытым очагом в центре помещения. Типичная для славян жилая постройка имела печь-каменку в углу. Поэтому такого рода «очажные дома» историки-норманисты поспешили объявить «скандинавскими». К этому мнению некритично присоединяется и А. Н. Поляков [4. С. 174].
Но российский археолог А. А. Шенников показал полную надуманность такой атрибуции. Он указал, что еще в 1950-е гг. шведский исследователь С. Эриксон установил, что массовое распространение срубных построек в Швеции начинается только в XIII в. До этого в Скандинавии безраздельно господствовали другие типы жилого дома — мазанкового и каркасного типа. До X в. — так называемые длинные дома: многометровые постройки с двускатной крышей, опиравшейся на двойной ряд внутренних столбов и низкие стены, сложенные из камня или сделанные из обмазанного глиной плетня. «Длинный дом» был двухкамерным: с помещением для скота и жилым отсеком с очагом. С Х в. ему на смену приходит небольшое однокамерное жилище без внутренних столбов, с каркасными стенами и очагом посередине. Этот вариант жилого дома был заимствован с континента и воспроизводил тип каркасного дома, характерный для Западной и Центральной Европы. Таким образом, до конца XII—XIII вв. Скандинавия не знала срубных домов. Сам С. Эриксон считал, что срубная техника пришла в Скандинавию с востока, из-за Балтийского моря.
И действительно, хронология исключает заимствование с запада на восток, поскольку на Руси дома «северного типа» появляются как минимум на 400 лет раньше, чем в Скандинавии. А. А. Шенников выявил еще один существенный факт. В ладожских материалах VIII — IX вв. представлен более ранний вариант таких домов — с облегченным входным тамбуром. В Скандинавии этот тип вообще неизвестен; там в этот период еще господствовали «длинные дома». Отсюда Шенников делал обоснованный вывод, что заимствование домов «северного типа» шло не из Скандинавии на Русь, а в обратном направлении. Вопрос о происхождении этого типа срубных построек с центральным очагом, столь непохожих на традиционные славянские избы, он оставил открытым [11. С. 99—116].
Бесспорно, что вопрос о происхождении «очажных домов» Ладоги, Новгорода и Белоозера нуждается в изучении. Ясно, однако, что к скандинавам VIII—XII вв. данная техника домостроительства не имеет отношения: в этот период она отсутствовала в самой Скандинавии. Следует лишь отметить, что центральное положение открытого очага является характерной чертой кельтского домостроительства. Эту особенность своего жилища кельты старательно воспроизводили и в погребальных камерах, в центре которых помещался очаг с набором очажных инструментов. Такое устройство по-
гребальных камер хорошо известно в кельтских могильниках Центральной и Западной Европы, а на территории Восточной Европы — в курганах Верхнего Поволжья.
Без должной критики автор рецензируемой монографии повторяет и другие укоренившиеся предрассудки: о скандинавской принадлежности могильника Плакун в Ладоге, о «финских» топорах и «племенных центрах финно-угров» в Верхнем Поволжье [4. С. 174, 175, 193]. Эти гипотетические идеи подаются автором как установленные наукой факты (хотя и с оговорками). Тогда как захоронения в ладье, которые автор причисляет к «скандинавским», были присущи многим этническим группам, начиная с древних египтян. Из европейских народов этот погребальный обряд в раннесредневековую эпоху существовал у кельтов, англосаксов, скандинавов, балтов (куршей). Учитывая, что в регионе Поволховья и Приневья нет скандинавской топонимики (что признает и автор рецензируемой работы), зато присутствует балтская и целый ряд названий неустановленного индоевропейского происхождения, нет оснований приписывать скандинавам исключительное право на ладожские захоронения в ладье.
Таким же исчерпавшим себя предрассудком является отождествление варягов и скандинавов. Для историка исходными фактами служат показания источников, — а причисление варягов к скандинавам не имеет источниковой базы. В русских источниках варяги отождествляются с русью (летописи Лаврентьевско-Ипатьевской группы), с немцами (ряд летописей XV—XVI вв.), галатами, т. е. кельтами (Палея), пруссами (ряд письменных памятников XVI в.), славянами (поздние исторические сочинения XVII—XVШ вв.). Ни один из них не относит варягов к «норманнам», «викингам», шведам или другим скандинавским народам. Разнобой в определении этнической принадлежности варягов в русской средневековой традиции — нерешенная научная проблема, которая упорно игнорируется большинством историков, в том числе и автором рецензируемой работы. Таким образом, справедливо восставая против летописного баснословия, А. Н. Поляков нередко идет на поводу баснословия ученого.
3
В то же время именно во второй части своей работы автор формулирует ряд важных и продуктивных выводов, которые открывают новые научные перспективы. Прежде всего, автор преодолевает давнюю фобию советской историографии в отношении диффузионизма — концепции, объясняющей развитие общества этническими миграциями и культурными заимствованиями. С привлечением археологического материала Поляков показывает, что русь — не скандинавы, а выходцы из Моравии, пришедшие в Среднее Поднепровье после разгрома Великоморавского государства венграми
в начале Х в.4 Культура Киевской Руси — продолжение славянской велико-моравской. Именно к Х в. относится появление первых городов на территории Восточной Европы (т. е. «городская революция», неизменная спутница цивилизации), которые продолжали традиции западнославянского градостроительства. Следовательно, история Руси как особой цивилизации началась не в IX, а в Х в. [4. С. 201, 203—205]; а своим возникновением древнерусская цивилизация обязана массовой миграции славянского и русского населения из Великой Моравии [4. С. 182—191, 206—210]. Другой переселенческий поток шел с Южной Балтики в Северо-Западный регион, куда были перенесены ремесленные, политические и градостроительные традиции балтийских славян [4. С. 176—177]. Это великое славянское переселение Х в. с запада на восток и определило культурный облик нового общества, заложив основы последующего развития. Этот радикальный разрыв с предшествующей историографией, основанной на летописном баснословии о варягах и ученом баснословии о норманнах, выводит на путь подлинно научного понимания процесса возникновения древнерусской цивилизации.
В качестве пожелания можно рекомендовать автору шире использовать новейшую литературу в области древнерусской истории. Хотя в начале исследования Поляков дает добротный обзор последних научных работ по проблеме возникновения древнерусской государственности (почти исключительно норманистского направления), он недостаточно использует наработки других исследователей в области критики традиционной летописной историографии, опираясь в основном на исследование А. П. То-лочко [6]. Особенно удивляет отсутствие ссылок на итоговую монографию крупнейшего российского археолога и ведущего специалиста по археологии славян В. В. Седова «Славяне. Историко-археологическое исследование» [5]. В этом фундаментальном труде, который подвел итог столетним изысканиям в области славянской археологии, содержится масса конкретного археологического материала, который полностью подтверждает главный вывод монографии А. Н. Полякова — о создании Киевской Руси русско-славянскими выходцами из Подунавья. Использование богатейшего содержания исследования В. В. Седова (как в отношении конкретных археологических фактов, так и его итоговых выводов) значительно усилило бы аргументацию самого автора.
Конечно, столь масштабная задача — дать научное описание процесса возникновения древнерусской цивилизации — не может быть решена силами одного исследователя и в работе столь небольшого объема. Однако необходимость в таких исследованиях давно назрела. Стоит надеяться, что
4 В качестве плюса монографии следует отметить, что автор использует данные сравнительно-археологических исследований советского археолога С. С. Ширинского [12. С. 203—206] и чешского археолога Б. Достала [2. С. 83—88], чьи выводы на протяжении десятилетий замалчиваются историками-норманистами.
опыт оренбургского историка не пройдет даром для отечественной историографии, и задача ее освобождения от летописного и ученого баснословия будет реализована новыми поколениями российских ученых.
Литература
1. Булкин В. А., Зоценко В. Н. Среднее Поднепровье и неманско-днепровский путь IX—XI вв. // Проблемы археологии Южной Руси. Киев : Наукова думка, 1990.
2. Достал Б. Некоторые общие проблемы археологии Древней Руси и Великой Моравии // Древняя Русь и славяне. М. : Наука, 1978.
3. Никитин А. Л. Путь «из варяг в греки» и легенда об апостоле Андрее // Никитин А. Л. Основания русской истории : Мифологемы и факты. М. : Аграф, 2001.
4. Поляков А. Н. Образование Киевской Руси. Оренбург : Оренбургский госуниверситет, 2020.
5. Седов В. В. Славяне : историко-археологическое исследование. М. : Языки славянской культуры, 2002.
6. Толочко А. П. Очерки начальной руси. Киев ; СПб. : Лаурус, 2015.
7. Федотова П. И. Андрей Боголюбский и Андрей Первозванный: «русский путь» апостола Андрея // Sciences of Europe (Praha). 2020. № 49. Vol. 3.
8. Федотова П. И. Варяжский путь апостола Андрея // Свободная Мысль. 2020. № 4.
9. Федотова П. И. Дунайский путь апостола Андрея // Свободная Мысль. 2019. № 6.
10. Федотова П. И. Корсунская легенда и летописный рассказ о крещении Владимира // Свободная Мысль. 2021. № 3.
11. Шенников А. А. Средневековые жилые дома на Руси и в Скандинавии // Историко-археологическое изучение Древней Руси : Итоги и основные проблемы / под ред. проф. И. В. Дубова. Славяно-русские древности. Вып. 1. Л. : Изд-во ЛГУ, 1988.
12. Ширинский С. С. Археологические параллели к истории христианства на Руси и в Великой Моравии // Древняя Русь и славяне. М. : Наука, 1978. ♦
