CC BY
43
УДК 82.14 И. Б. Смирнова
ст. преподаватель кафедры отечественной и зарубежной литературы ФГБОУ ВО МГЛУ; e-maiL: [email protected]
В ПОИСКАХ ГЕРОЯ:
ЛИНГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКОЕ ПОЛЕ «ПАМЯТЬ»
В ТВОРЧЕСТВЕ АННЫ АХМАТОВОЙ
В статье изучается духовный облик «отсутствующего героя» в «Поэме без героя» Анны Ахматовой и его генезис; обусловленность стиля и тона ее творчества внешним императивом истории Отечества и внутренним императивом циклической истории духовного становления; совпадение поворотных пунктов внешнего и внутреннего движения, выводящее личностные переживания на надличностный уровень; очищение тонкого образа лирического певца вечной молодости и силы в испытаниях разлук, утрат, одиночества, богооставленности. Обнаруживается главный «герой» всей жизненной «поэмы-драмы» Анны в национальной русской идее. Открывается смысл «восходящего облака в славе лучей», отмоленного ценой сознательной жертвы.
Ключевые слова: «Поэма без героя»; линейное время; циклическое время; метаморфозы памяти; прием зеркального письма; эволюционный виток истории.
I. B. Smirnova
Lecturer at the Department of Russian and Foreign Literature, MSLU; e-mail: [email protected]
IN SEARCH OF A HERO: LINGUO-CULTUROLOGICAL FIELD OF “MEMORY” IN ANNA AKHMATOV'S WORKS
The artide examines the spiritual image of the “missing hero” in Anna Akhmatov's “Poem Without a Hero” and its genesis. The style and the mode of her work are conditioned by the imperative of the linear history of the Fatherland and by the cyclical development of the inner force. The coincidence of the turning points of the linear and cyclic movement brings personal experiences to the transpersonal level. Purification of the LyricaL singer of eternaL youth and strength takes pLace in the triaLs of separation, Loss, loneliness, abandonment by God. The main “hero” of the whole “poem” of Anna's life correlates with the national Russian idea. The rising “doud in the rays of glory” of Russian culture of the 19th century is received at the cost of conscious sacrifice.
Key words: “Poem without Hero”; linear time; cydic time; memory metamorphosis; method of reflected painting; evolutionary turn of history.
Введение. Постановка проблемы
Триптих «Поэма без героя» (1940-1962) Анны Ахматовой посвящен ею первым слушателям - друзьям и согражданам, погибшим в Ленинграде во время блокады. Так она прославила и увековечила память борцов, оказавшихся в западне 1941-1944 гг., побуждая потомков поддерживать в душе «вечный огонь» во славу национальной русской идеи. Эта идея, однако, в современном нам мире открывается одновременно как «интернациональная», а именно - в русской миссии миротворчества и просвЕщения от древнего значения корня РУС «свет» / «дух». Поскольку Анна Андреевна, взявшая татарский псевдоним Ахматова (арабск. Ахмат - кто благодарит Бога), является всё же и прежде всего русским поэтом, то лингвокультурологическое поле «память» поэмы - любопытно для нас как память, связанная с русским языком и русской речью, в первую очередь, отсылающая к духовным истокам народа и цивилизации. В предуведомлении 1944 г. поэтесса утверждает, что пояснять недопонятое читателем она не берется. Не исключено, что предупреждение появилось в тексте в ответ на неуклюжие домыслы литературных критиков. На феномен «реакций» поэмы на читателя особое внимание обратили, в частности, Л. Чуковская и А. Найман [Чуковская 2007, т. 2, с. 67; Найман 2008, с. 187-188]. Всякий читатель-аналитик желает домыслить что-то за автора и рискует «вчитать» нежелательные смыслы в текст. Мы же лишь пытаемся обрисовать духовный облик искомого ею «героя», ради которого затевалась «Поэма...»1. Тем более актуальной представляется задача, что в самой Анне - в ее внешнем облике и «поющей» сущности - Серебряный век видит свою ГЕРОИНЮ. Вот доказательства: среди поэтов Серебряного века Ахматова имеет наиболее богатую прижизненную портретную иконографию; область словесного портретирования поэта - наряду с написанным в 1913 г. словесным автопортретом - представлена следующими именами современников поэтессы: Н. Гумилев, О. Мандельштам, А. Блок, И. Бунин, Е. Данько, Н. Павлович, В. Рождественский, И. Бродский. В эмиграции о ней писали К. Мочульский, Г. Струве, Саша Черный, Г. Адамович, В. Ходасевич, Л. Страховский (Чацкий) и др. [Коваленко 2001, с. 47]. Музыкальные произведения на ее мотивы писали С. Прокофьев,
1 Мы полагаем, быть уверенными в том, что нет же в мире произведения без посвящения, явного или тайного. Всякое высказывание так или иначе кому-нибудь предназначается, буквально или метафорически.
С. Слонимский, Б. Целковников и др. [Ситалова, 2016, с. 28]. О количестве мемуаров замечено следующее: «Современники очень рано осознали масштаб ее личности, ее место в истории русской литературы. А потому фиксировали все, что было с ней связано» [Жак 2008, с. 75]. Среди мемуаристов-исследователей упоминаются имена В. Ду-вакина, М. Бахтина, В. Василенко, Л. Чуковской, А. Наймана [там же,
с. 79]. Если же Анну Ахматову по количеству художественных свидетельств мы по праву можем считать героиней века, то и «Поэму без героя» в ее творчестве принято считать «центральным произведением» [Я не такой тебя когда-то знала... 2009, с. 123]. Безусловно, «“Поэма без героя” синтезирует в своей структуре исторический, мифологический и культурно-художественный опыт» [Миллионщикова 2010, с. 189]. Многослойность памяти, многообразие художественных форм, в которые она отливается в слове и «параллельных мирах» искусства, создают органную полифонию: «Тысячи голосов и тем, расположенных на разной глубине текста . создают неповторимую комбинацию звучания» [Меньщикова, 2012, с. 171-172]. Закономерно задаться вопросом, кто же был «главным героем», остающимся «за кадром». Лингвокультурологическое поле ПАМЯТЬ в творчестве Анны Ахматовой, выявляющее ее намерение разыскать «героя» и также «спектр» тонов его портрета, специально исследовано еще не было. При выстраивании рядов поэтических ассоциаций по силовым линиям памяти поэта, История невольно принимает изначальный облик Мифа, а Культура неизбежно возвращается в состояние «пред»,
т. е. «Протокультуры», где ВЕЛИКОЕ РУССКОЕ СЛОВО вновь обретает взаимосообразность формы и сути. Предмет и объект рассмотрения в нашем исследовании проникают друг в друга: ПАМЯТЬ собирает из отдельных фрагментов облик ГЕРОЯ, а контуры ЕГО, в свою очередь, выявляют особенности личностного, гражданственного и сверхличностного содержания накопленного ОПЫТА.
ПЕРВЫЕ СТРОКИ «Поэмы...» и ПЕРВЫЕ СБОРНИКИ
Воспоминания о дореволюционной бытности, встающие через годы испытаний, обретают в трех посвящениях плоть посредством мрачной палитры траурных ассоциаций: мифологических (Антиной, Лета), музыкальных (Шопен), сенсорных (хвоя могильная, тающий на руке снег). За обширным «полем брани» зрелой жизни, разорившим гармонию «живой природы» юности, проступает полоска
первозданного ландшафта надежд и устремлений к идеалу, такому, каким он рисовался вначале. «Черно-белое» (Второе посвящение) отсылает к идее документальности поэмы, к достоверности тех событий, которые образуют коридор памяти, уходящий и уводящий из настоящих двадцати двух лет создания поэмы к первоначалу земной судьбы. Строка «Не диктуй мне, сама я слышу...» (Второе посвящение) отсылает к идее внутреннего слуха - устремленности к проникновению в смыслы давно минувших событий и в связь их с тем, что имеется в настоящем. Отказ от «подсказок» - аллюзия на то, что единой универсальной истины нет даже для двоих - каждый создает и актуализирует своей внутренней работой те смыслы и взаимосвязи восприятий, которые ведут его по жизненной дороге. В данном случае в «Поэме без героя», мы имеем дело с попыткой автора написать гимн самой ПАМЯТИ, произвольно создающей нейронные сети и комплексное вневременное сознание личности. Идея «совместной заслуги» (Третье и последнее посвящение) отсылает к архетипической памяти самих основ бытия: созидательной работе двух Начал -Мужского и Женского, из которых ни Одно без Другого не может быть наполнено смыслом.
Крайне сложно обозреть всё поле ПАМЯТИ, отразившееся в «Поэме». До сих пор обнаруживают в ней «еще не учтенные . пласты мировой культуры», воплощение образов воспринимают как «четырехмерное»: литературные рецепции коррелируют с театральными, музыкальными, живописными и архитектурными аналогами [Меньщикова 2012]. По признанию самой Анны Ахматовой, «она [Поэма без героя] .с помощью скрытой в ней музыки дважды уходила ... в балет» [Записные книжки А. Ахматовой, 1996, с. 137]. Среди уже учтенных «слоев» выделяют шекспировский, байронов-ский, уайльдовский, гофмановский. Кроме того, художественное пространство поэмы расширяется за счет цитат и образов из творчества русских классиков А. Пушкина, Н. Гоголя, Ф. Достоевского [Рябинкина 2018, с. 160]. Одной из главных особенностей художественного пространства «Поэмы без героя» называют «эффект матрешки» [Хомяков 2013, с. 58], т. е. «пространств в пространствах». О количестве и многообразном составе участников полемики эмиграции с Анной говорится: «Писатели, критики, философы, литературоведы оказались вовлеченными в спор об иерархии ценностей, таких как родина, национальный язык, свобода выбора . система
христианских религиозных постулатов - смирение, жертва, искупление» [Коваленко 2014, с. 48].
Сквозь раннюю лирику Анны Ахматовой не раз проходит тема встречи Нового года: «Новогодний праздник длится пышно, Влажны стебли новогодних роз...» (1914 «После ветра и мороза было...»); «О нем я гадала в канун Крещенья...» (1911, «Высоко в небе облачко серело»). Идея совместного празднования Нового года, который в славянской культуре XX в. астрономически расположен между Зимним Солнцестоянием (бывшим Первым рождением Коляды Ведической Руси у родителей Золотой Майи и Крыш-ня) и католической Эпифанией, или православным Богоявлением (бывшим Вторым рождением Коляды Ведической Руси у приемных родителей Хорса и Зари-Зареницы), отсылает к ВОСПОМИНАНИЮ о «Родительской Семеюшке» - первобогах любого национального пантеона, и, в частности, славяно-арийского. Совместное «причащение» новогодним вином также отсылает к инстинктивной памяти о таинстве продолжения Рода, которая здесь мифологически подкрепляется сошествием в земное тело Вышня, Крышня, Коляды, Христа ... (Речь идет о Рождестве). Упоминание о Двадцатом Веке с большой буквы звучит как благодарность поэта за рождение в такую эпоху, когда просто нельзя не стать Героем, если только стремишься сохранить человеческое достоинство. Всех загадок эта отсылка еще не открывает ни для памяти, ни для ума, еще не становится сколько-нибудь понятно, КТО он - партнер, напарник и союзник «по заслуге»: «жених» (образ венчальных свеч), но не «муж» («Не станет мне милым мужем»); случайный гость (приняла случайно), воплощающий НЕ СЛУЧАЙНО Гения Равноденствия («войдет за Чаконой Баха»).
Немногословное «Вступление» отсылает нас к идее повторной попытки прощания со своей юностью и одновременно с былой Россией. Почему попытки? - Потому что даже «под темные своды» (Вступление) зрелости - возрастной и гражданской - вносит она свое прошлое в качестве не просто мимохожего воспоминания, но в качестве способа восприятия настоящего, как бы хронологически меняя местами события и точку зрения на них.
«Темные своды» обычно интерпретируются как: 1. Ситуация воздушной тревоги, вынудившая Анну спуститься в бомбоубежище. 2. Как
своды ПАМЯТИ. Эта последняя интерпретация выводится из обобщения
Л. Чуковской: «В поэзии Анны Ахматовой память постоянно уподобляется чему-то запертому: терему, подвалу, погребу, закромам, ларцу, укладке, шкатулке» [Чуковская Л. Прив. по: Меньщикова 2012, с. 170].
Часть первую «Девятьсот тринадцатый год» предваряет зловещий итальянский эпиграф из «Дон-Жуана». Первую же главу Первой части вновь предваряют эпиграфы к святочным гаданиям (из «Онегина») и вновь к продолжительной зимней встрече Новолетия (из «Четок»), так что сквозь семь предуведомлений читатель не без опаски подходит к самому тексту поэмы. Он уже предупрежден решительно и безапелляционно: вместо становления и расцвета завтрашний день заставляет ожидать беды; молодость - как бы помышляя о грядущем веке - пишет: «Он погибель мне принесет» [Ахматова 1976, с. 51]1 *. Будущее на пороге революции видится Анне как во сне: «КАК1 с башни на всё гляжу»; «КАК БУДТО прощаюсь»; «КАК БУДТО перекрестилась»... Вступление звучит как предчувствие и пророчество надвигающейся полосы «черной пашни», понижающей в отношении дореволюционной юности все: и сенсорику «отсутствующего» и «присутствующего» героя (под ТЕМНЫЕ своды схожу), и ощущение реальности происходящего, и веру в возможность отрезать от себя какую-то нежелательную часть своей сущности («прощаюсь снова с тем, с чем давно простилась»). Анна Ахматова использует некий герметический язык, понятный только узкому кругу ее «посвященных» (113 «Веселиться - так веселиться... одна я из них жива»): из кого - «мертвых душ» беллетризованных старых знакомых? или духовно перерождающихся, вместе с новым режимом, современников?). На самом деле смысл карнавала двойной, что мы узнаем по ремарке 1963 г. к Главе первой Части первой: «К автору, вместо тех, кого ждали, приходят тени из тринадцатого года под видом ряженых...», сохранившейся и в дальнейших изданиях3. Угадываемая читателем идея «двойного зеркала» юности и зрелости вербализируется с тенденцией самоосуждения и самоприговора: (131 «Как в прошедшем грядущее зреет, Так в грядущем прошлое тлеет - Страшный праздник мертвой листвы»).
1 Зд. и далее в скобках или без скобок дается номер строки по изданию 1976 г.
1 Выделение прописными буквами зд. и далее в текстах наше. - И. С.
3 Возможно, здесь сказывается также воспоминание о куклах, изготовляемых О. А. Глебовой-Судейкиной.
«КРИСТАЛЛИЗАЦИЯ» ГЕРОЯ. На пороге
Лирическое отступление «Гость из будущего» отсылает читателя не к будущему времени в отношении 1940 г., но к архетипу «нового», «лучшего», «господина из прекрасного далека», которому еще, видимо, не настал час вступать в интровертивную реальность, создаваемую психикой рассказчицы, фантазирующей встречу. Она сама, видимо, еще не готова к тому, чтобы ее Герой сошел в беспощадное физическое бытие, ставящее строго определенные границы как свершению, так и замыслу, в плену времени и телесности. «Лирическое отступление», собственно, и намекает на то, почему поэма в результате прожитой жизни должна все-таки остаться без героя, который «не появился и проникнуть в ТОТ ЗАЛ не смог» (138).
«Поэма без героя» могла быть, по основному замыслу, начата не обязательно в Новый год. Почему же однако бал-маскарад литературных героев разыгрывается в праздничном «Белом зале»1 у стола, накрытого для встречи чего-то Нового? Потому что поэма представляется поиском нового героя, которого пока НЕ МОЖЕТ БЫТЬ. Не может быть потому, что узки то ли границы изживаемого, то ли способности проникновения в смысл повторения подобных друг другу встреч из прошлого, то ли рамки СОЗНАНИЯ, не готового представить нам того желаемого «единства в многообразии», к которому стремится душа. Поэма дописана в 1962 г., это означает, что она вбирает в себя большую часть опыта самопостижения: эпохи, автора, изобретенного ею «зеркального письма» (Часть вторая. Решка. 15), призванного показывать прошлое и будущее во взаимном отражении. Прием «зеркальных отражений», который автор избирает как единственно верный для воплощения замысла (575 «И другой мне дороги нету»), представляется здесь вынужденной мерой при попытке взглянуть на себя чужим «остраненным» взором, чтобы переоценить свою идею о себе. А единственным прибором остраненного рассматривания себя и других в зеркалах «Белого зала» и является ПАМЯТЬ автора-рассказчицы своих полуночных видений.
Если мы обратим внимание на колорит видений Анны, заметим дьявольскую подмену естественной веры юности - в свет, солнце,
1 .. .В дело вмешался сам Фонтанный Дом <...>. Белый зеркальный зал -через площадку, где пела сама Параша для Павла I <.> [Ахматова. Цит. по: Меньщикова 2012, с. 170].
весну, жизнь и бессмертную любовь - искусственным культом смерти, заставляющим поклониться страданию. Зоркий взгляд внимательного читателя проводит ряд параллелей, ассоциируя интуитивно все светлое в ахматовской поэзии с состоянием ДО, а все мрачное -с состоянием ПОСЛЕ. Самый первый диахронический буквальный способ понимания этого излома, резкая перемена сенсорики человека при переходе от юности к зрелости, углубляется пониманием излома на синхроническом аллегорическом уровне как перемены образного строя памяти: смены позитивной проекции в будущее на ответную негативную проекцию в прошлое. Третий же, или анагогический, способ понимания поворота духовно-исторических путей России в точке бифуркации пугает своей головокружительной ретроспективой. Смысловая структура поэмы распадается на «ДА» и «НЕТ» именно на стыке растущей и стареющей фазы эволюционного цикла культуры: исторического и духовного. Подчеркиваемая в исследованиях Н. И. Крайневой и Ю. В. Платоновой открытость смыслов «Поэмы без героя» и разнородность ее структуры, позволяющей самой Анне бесконечно пересматривать и переписывать отдельные ее фрагменты, дают читателю свободу по-разному переосмысливать частности [Крайнева 2008; Платонова URL]. Однако, что до архитектоники поэмы, то смену общей тональности, «порог», отделяющий период подъема от резкого спуска во тьму, подмечают практически все одинаково, и ярче всех В. Франк [Франк 1968], кто видит в «Поэме без героя» эпос, две части которого самоочевидны: «старый мир накануне своей гибели; новый мир накануне и во время войны» [цит. по: Коваленко 2014, с. 53]. СТЫК головы и хвоста змеи-спирали эволюционного цикла перерастает в перекрестную метафору «Эпилога», на которую дается ссылка в иных редакциях поэмы. Гонимая по свету Россия оторвана насильно от родных корней, а вместе с ними некогда -от таинства собственного языка:
От того, что сделалось прахом Не сраженная бледным страхом И отмщения зная срок, Опустивши глаза сухие, И сжимая уста, Россия В это время шла на Восток.
И себе же самой навстречу, Непреклонно в грозную сечу,
КАК ИЗ ЗЕРКАЛА наяву,
Ураганом с Урала, с Алтая Долгу верная, молодая Шла Россия спасать Москву.
[Ахматова 1974]
Революция, война, режим репрессивной расправы с передовыми представителями науки и культуры1 - подобно естественным лишениям тела, связанным с болезнью, старостью и физической смертью, всё грубее перерывают последнюю «ниточку» памяти о той былой весне древнерусской ведической культуры, о которой теперь еще не принято говорить вслух. Скрепленное надежными скрепами русской руницы, славное славяно-арийское прошлое - хотя еще не конкретно актуализируется под пером автора поэмы как возможность нового победоносного расцвета сил добра, но уже в нотах прославления «верности долгу» спасения столицы, России и РУССКОГО СЛОВА, вырывается из-под власти тотального исторического забвения. Ведь уже при Анне в середине XX в., в годы создания «Поэмы», рождаются на свет новые подвижники борцы за возвращение русской культуре ее былого универсального, а не этнического, статуса. Уже восстанавливают по штрихам «черт и резов» сакральный силлабарий палеолитической давности, уже толкуют в свете ведического мировоззрения искаженные в фольклоре древнерусские сказы, пополняя и разъясняя их смыслы из опыта собственного «внутреннего путешествия» [Левашов 2014].
Нельзя не увериться в оправдании самой неистовой жертвы русской Музы XX в., как в том, что «Молитва» ее не только была услышана, но превосходит в своем исполнении все ожидания русского народа малого исторического времени, у выхода в большое историческое время, и, наконец, во Всемирное циклическое [Бондарев 2011]:
Дай мне горькие годы недуга, Задыханья, бессонницу, жар, Отыми и ребенка, и друга, И таинственный песенный дар -
Так молюсь за Твоей литургией После стольких томительных дней, Чтобы туча над тёмной Россией Стала облаком в славе лучей.
Май 1915. Духов день.
Петербург
ДУХОВНАЯ ТРАНСФОРМА через ВОЗВРАЩЕНИЕ К СЕБЕ
После 1913 г. постепенно, в приближении к «повороту» русской истории, все субъективное начинает в творчестве великой поэтессы преодолеваться объективным; всё личное и частное начинает
1 Только за 1918-1922 гг. были уничтожены десятки миллионов русских людей [Медиков, Логинов 2018, с. 40].
переживаться как отзвук и отблеск всеобщей судьбы: судьбы человека как гражданина России, человека как смертного, человека как раба обстоятельств (человека от «челядь», в отличие от господина «ладо / лада» от «люди»). К двадцати семи годам, пережив около двадцати пяти лет некую первую «старость», она сублимирует «девичью» «короткую» память в «женскую» народную, беспредельную:
Из памяти, как груз отныне лишний, Ей - опустевшей - приказал Всевышний Исчезли тени песен и страстей. Стать страшной книгой грозовых вестей.
Памяти 19 июля 1914 (1916)
В те же двадцать семь или двадцать восемь лет Анна Андреевна окончательно между благополучием и борьбой за сохранение и возрождение России делает выбор в пользу Родины:
Мне голос был. Он звал утешно. Он говорил: «Иди сюда, Оставь свой край глухой и грешный.
Оставь Россию навсегда. Я кровь от рук твоих отмою, Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою Боль поражений и обид».
Но равнодушно и спокойно Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной Не осквернился скорбный слух.
Осень 1917, Петербург
Понимая, что исхода нет и не будет в бесконечном поиске граней единого идеала, в любви к которым изживаются также определенные грани самости, она начинает превосходить свои личные желания и страдания - ощущением и осознанием потребности стать выразительницей духа своего языка и культуры, зовущего к забытому живому истоку изломанной истории. В горчайший час войны она вспоминает о слове как наивернейшем средстве спасения культуры:
Мы знаем, что ныне лежит на весах И что совершается ныне. Час мужества пробил на наших часах, И мужество нас не покинет. Не страшно под пулями мертвыми
лечь,
Не горько остаться без крова, -
И мы сохраним тебя, русская речь, ВЕЛИКОЕ РУССКОЕ СЛОВО. Свободным и чистым тебя пронесем,
И внукам дадим, и от плена спасем Навеки!
Мужество (1942)
На «ты» обращается она в Эпилоге «Поэмы без героя» к своему любимому разоренному и разрушенному городу: без упрека в слабости, а с бесконечным состраданием к его «бледности», к протянутой
кленом «руке». В ее одиночестве, в ее вынужденном «диалоге» с эхом, живущим в ленинградских развалинах 1942 г., в отсутствии избранного «героя» ее «Поэмы» мы - из рассветного XXI в.1 - готовы обвинить теперь уже не ужасы войны, не политические подмены переломных моментов истории, а более глубокие причины неурядицы: еще более раннюю уступку Рассении грубой силе, повлекшую за собой утрату всех таинств ведославного культа.
Как ни удивительно, но именно «ноль часов, ноль, ноль минут», т. е. наш нынешний традиционный миг встречи всего «Нового» (Рождества, Пасхи, Года) считается в суточном цикле самым опасным, с точки зрения возможного проникновения, просачивания в Явь дьявольской Нави. Граница между мирами становится так зыбка, что жизнеутверждающая воля бодрствующего человека начинает подвергаться опасности быть зараженной сомнением, печалью, забвением долга, отменой генетических способностей, согласием на небытие. Старинные древнерусские культы отправлялись когда-то в век ведический не в полночь, а после восхода солнца до полудня. Быть может, оттого именно в самый торжественный миг года приходят на страницы «Поэмы без героя» (следует читать «Сознания без Господина») незваные, нежданные инфернальные гости:
Этот Фаустом, тот Дон Жуаном, Дапертутто, Иоканааном,
Самый скромный -
северным Гланом, Иль убийцею Дорианом,
И все шепчут своим дианам Твердо выученный урок.
А для них расступились стены, Вспыхнул свет, завыли сирены,
И как купол вспух потолок.
Однако
Я надеюсь, Владыку Мрака Вы не смели сюда ввести?
Маска это, череп, лицо ли -Выражение скорбной боли,
Что лишь Гойя смел передать. Общий баловень и насмешник -
Перед ним самый смрадный грешник Воплощенная благодать...
Глава первая
Декадентский характер ахматовского слога несет в себе диссонансы русского века войн и революций. Поэтому лишь напряжению своей собственной ПАМЯТИ вменяет в обязанность наша громкоголосая Муза ВЕРНУТЬ в поэму утраченного «героя», который вне культурно-исторического контекста обречен будет скитаться где-то
1 Имеем в виду 2012 г., который астрономы и астрологи указывают как Год окончания Ночи Сварога.
во тьме затяжной «Ночи Сварога»: без собеседника, без критика, без слушателя и читателя. Да и «поэма» (женского рода в русском языке) не обойдется без заглавного «героя» (мужского рода), ибо в ней наступает «Путаница» (здесь Анна Андреевна вводит аллюзию на главную роль одноименной комедии Ю. Беляева, сыгранную Ольгой Судейкиной). Редактор (Части второй) заявляет недаром: «Там три темы сразу!» (строка 500)... Название поэмы «Без героя» пришло к автору не случайно. В Ташкенте, в эвакуации она общается со своей идеей «отсутствия героя» при сочинении «Еще одного лирического отступления»:
...До середины мне видна И окна заперты от зноя Моя поэма. В ней прохладно, И где пока что нет героя,
Как в доме, где душистый мрак Но кровлю кровью залил мак...
1943
ИНВОЛЮЦИЯ ЛИРИЧЕСКОЙ ГЕРОИНИ в сторону БЕДЫ И ГОРЯ
Прослеживая общую эволюцию художественного строя лирики Анны Ахматовой, мы констатируем тот же эффект коварной подмены духа веры духом отчаявшегося безверия. Литературовед и писатель Д. Быков в передаче из цикла «100 лекций», посвященной разбору первого стихотворного сборника Анны «Вечер», подмечает, что уже в своих ранних стихотворных опытах Анна способна легко менять наряды и маски. Ту же идею поддерживает Т. А. Яковлева в работе о ранней лирике поэтессы: «Необходимо выделить . ипостаси героини, дающие имена: невеста - жена, язычница, русалка, грешница ... - монашенка <...>. Ахматова создает свой особый - мозаичный - миф, элементы которого суть инварианты собственного имени поэта, оно же утверждается в качестве основного и законно функционирующего в поздней лирике» [Яковлева 2004, с. 18]. Мы замечаем, как с юности она примеряет на себя самые яркие ситуации, которых сама никогда еще не переживала. По направлению к годам зрелости мы видим, как юношеская завороженность тайной смерти трансформируется в черную поэтику безверия, против которой лишь с 1956 г. - года счастливого перелома судьбы ее сына - восстает возмущенная и угнетенная отчаянием сущность, или, по Р. Штайнеру, «духо-душа»1. Акмеизм
1 Термин Р. Штайнера из работы «Духоведение» 1914 г., употреблен здесь, скорее, метафорически, так уж он резонирует с «веком» и «обликом» Анны Ахматовой.
с самого начала и по определению допускает игру, а игра, в свою очередь, преклоняется перед случайностью, делая из игрока постепенно игрушку. «А теперь я игрушечной стала» (1911): невинные строки становятся пророчеством будущей послушницы «горя» и «беды» более зрелого периода жизни и творчества.
Такие реалии как «тоска» и «рана» - частый и даже преобладающий в лирике исход любовного размышления юной поэтессы. «Герой» - которого впоследствии она не найдет вочеловеченным в своей «Поэме жизни» - начинает исчезать уже в опытах первого ее поэтического сборника: умирает и «сероглазый» король («Сероглазый король» 1910), и «зеленоглазый» царевич («У самого моря» 1914). Словно Анна не ждет от жизни никакого добра. Или это сам Серебряный век, век ночного холодного лунного света, навевает темный дух обстоя-ния? Собственная душа кажется Анне уже заранее «вдовствующей»: «Тяжела ты, любовная память» (1914), «Мне даже легче стало без любви» (1912).
В сборнике «Белая стая» (1917) «за кадром» появляется новая невидимая фигура, альтернативная невидимым героям первых двух сборников. Новое переживание выдает себя удвоением смыслов: «Я очень спокойная. Только не надо Со мною о нем говорить» («Чернеет дорога» 1914); «Подошла. Я волненья не выдал...» (1914).
В сборнике «Подорожник» (1921) краски переживаний сгущаются. То, что лирическая героиня Анны предчувствовала в ранней юности, беспощадно сбывается. За ее зрелыми строками видится то покорно идущая в расставленные силки фигура и согласительный кивок в ответ на предложенье пострадать (см. А), то порой и полное безвольное приятие бесчеловечной реальности, с отказом от собственного рассудка (см. B). Трудно однозначно определить, дар ли прозорливости возвестил ей о будущем тяжелом жизненном пути и ноше, разделенной со своим народом (см. C), либо мощь ее «декадентствую-щей» неженственной воли накладывает мрачный отпечаток на отбор и организацию обстоятельств личной жизни (см. D).
Имеется также и таинственно-объективная причина сложной судьбы Анны Ахматовой. Рассматривая в главе «Читаем руны Мары» проблему древнеславянской цифири, академик В. А. Чудинов отмечает: «Согласно этому разделу эзотерического знания, числа могут быть счастливыми и несчастливыми. Счастливые числа - это числа нечетные, и лучше всего простые. Несчастливые - числа четные, а тем более, дважды четные.
... Поэтому, если приписать каждой букве алфавита некоторое числовое значение (цифирь) всё слово будет либо счастливым, либо несчастливым. Так, например, женское имя АННА будет заведомо несчастливым при любом конкретном числовом значении букв А и Н, поскольку эти буквы в имени удваиваются [Чудинов 2006, с. 192].
А:
А надо мной спокойный и двурогий По древней подкапризовой дороге,
Стоит свидетель... о, туда, туда, Где лебеди и МЕРТВАЯ ВОДА...
Одни глядятся в ласковые взоры...
1935
.Когда спускаюсь с фонарем в подвал, Мне кажется - опять глухой обвал Уже по узкой лестнице грохочет
B:
Не дышали мы сонными маками,
И своей мы не знаем вины.
Под какими же звездными знаками Мы НА ГОРЕ СЕБЕ рождены?
Я пью за разоренный дом,
За злую жизнь мою,
За одиночество вдвоем,
И за тебя я пью, -
С:
Осторожно подступает, Как журчание воды,
Один идет прямым путем, Другой идет по кругу И ждет возврата в отчий дом, Ждет прежнюю подругу.
Чадит фонарь, вернуться не могу,
Я знаю, что иду ТУДА, К ВРАГУ...
Подвал памяти (1940)
И какое кромешное варево Поднесла нам январская тьма?
И какое незримое зарево Нас до света сводило с ума?
1946
За ложь меня предавших губ,
За мертвый холод глаз,
За то, что мир жесток и груб,
За то, что БОГ НЕ СПАС.
Последний тост (1934)
К уху жарко приникает Черный шепоток БЕДЫ.
От тебя я сердце скрыла (1936)
А я иду - за мной БЕДА,
Не прямо и не косо,
А в никуда и в никогда,
Как поезда с откоса.
D:
К любой беде липучее,
Само оно - БЕДА.
Имя (1962)
Была над нами, как звезда над морем, Ты называл ее БЕДОЙ И ГОРЕМ,
Ища лучом девятый смертный вал. А радостью ни разу не назвал...
И последнее (1963)
Наиболее ярким примером «погружения во тьму» является стихотворение «Три осени», где показаны три уровня восприятия мрачного сезона: в духе, в душе и в теле (1943).
Татарское, дремучее, Пришло из никуда,
Последнее десятилетие:
ПОДЪЕМ ИЗ ПРОПАСТИ ОТЧАЯНИЯ
Наконец, в текстах 1956 и 1957 гг. виден момент просветления, т. е. «на экране» сознания появляется именно бессмертный «герой». 1956 г. - год возвращения из заключения сына Льва. Словно «сон» (созвучное с «сын»), воспринимает Анна счастливое событие; слово «сюда» прочитывается как «в 1956-й год»:
Сюда принесла я блаженную память Холодное, чистое, легкое пламя Последней невстречи с ТОБОЙ - ПОБЕДЫ МОЕЙ НАД СУДЬБОЙ.
Сон (1956)
В ахматовской поэтике появляется «Феникс»: орнитоморфный символ бессмертной сущности:
Забудут? - вот чем удивили! Меня забывали не раз,
Сто раз я лежала в могиле, Где, может быть, я и сейчас.
А Муза и глохла, и слепла,
В земле истлевала зерном,
Чтоб после, как ФЕНИКС из пепла,
В эфире восстать голубом.
Из «Не вошедших в общее собрание» (1957)
Наряду с Фениксом еще одним символом перерождения в бессмертие предстает в поэтическом языке Анны Ахматовой «Роза»:
Мне с Морозовою класть поклоны, С падчерицей Ирода плясать,
С дымом улетать с костра Дидоны, Чтобы с Жанной на костер опять.
Господи! Ты видишь, я устала Воскресать, и умирать, и жить.
Все возьми, но этой РОЗЫ алой Дай мне свежесть снова ощутить.
Последняя роза (1962)
Заключение.
Силуэты ГЕРОИНИ и ее ГЕРОЯ
«Подбирая слова» для посвящения Анне Ахматовой, Борис Пастернак 6 марта 1929 г. через описание ранней весны подходит к парадоксальному сочетанию двух красок: «Ночная даль под взглядом белой ночи. - Таким я вижу облик ваш и взгляд». В портрете присутствует «ночное» настроение, вместе с тем «серебряный» свет, что еще раз свидетельствует в пользу единства образов Анны и ее Века. Ну а «героя» ее в «Поэме» нет ПОТОМУ, что В НОЧИ его не видно. Разве только в период «белой ночи» виден рядом с Анной силуэт ее загадочного спутника, который как бы возвращает ее самой себе: от «Ахматовой» - к «Горенко», легко сочетающейся не столько с «горем» (?), сколько с «горением» духа и «горним» пространством мироздания. Чей это силуэт? Он многосоставен. Подробное изучение лингвокультурологического поля «памяти» в творчестве Анны Ахматовой выявило осознанный и бессознательный поиск ею «героя» жизненной поэмы-драмы: в прошлом, настоящем и будущем; в собственной сущности, или духо-душе, в ее идеале и избраннике, в национальной русской идее. Таковую идею в связи с открытиями славистов XXI в. стало принято называть «интернациональной русской идеей» (М. Задорнов, к/ф «Потерянная быль» 2012, к/ф «Обретенная быль» 2015). О том, что в наше время в XXI столетии восходит новое «облако в славе лучей» русской культуры, свидетельствует, в частности, Дмитрий Логинов, директор Института богословия Русской Северной Традиции Славянской Всемирной Академии, академик и член президиума СВА: «Наступает Галактический Рассвет» [Медиков, Логинов, 2018, с. 48].
ОБОГАЩЕНИЕ метода исследования НОВООТКРЫТЫМИ смыслами ПАМЯТИ
Наше исследование ПАМЯТИ как ярко очерченного в творчестве А. Ахматовой силового поля между настоящим (на-чем-стою-еще-я) и изжитым (что-прошел-уже-я) опытом, в основном, романной линией
БЕЗ ГЕРОЯ, выявляет нарочитое отрицание «человеческого присутствия» в просторах максимально высвобождаемой фантазии поэта о метаморфозах жизни во времени. Однако сама фантазия при этом, работающая на резерве личностной и генетической ПАМЯТИ, как бы «выталкивая» героя из своего творческого пространства, вновь спонтанно фокусирует его образ как «ключевой»: в прошлом (окрашенный гармонией Баха), настоящем (в сыне) и будущем (в ГОСТЕ-из-БУДУЩЕГО). Иначе говоря, настойчиво повторяемая идея ОТСУТСТВИЯ спутника как раз свидетельствует в пользу ПОСТОЯННОГО ПРИСУТСТВИЯ его в ее внутреннем. Память в полном своем объеме и потенциале сходится на его поисках. Неожиданное обнаружение ЕГО в отдельных эмпирических впечатлениях выявляет суть взаимозависимости Мужского и Женского Начал как ЛЮБОВЬ ВДОХНОВЛЯЮЩУЮ, поверх неизбежных обид, печалей и утрат. Роза - выступает всепрощающим символом неистребимой воли к жизни, Феникс (1957) - торжествующим символом самой этой «нераздельной» «недвойственной» жизни, воспаряющей над «кострами инквизиции» личностного самосуда. Метод лингвокультурологического исследования выявил в случае с творчеством А. Ахматовой тождество средства и цели: через тезаурус памяти поэтесса выходит на философию РОДНОГО СЛОВА и идею его СПАСЕНИЯ и СБЕРЕЖЕНИЯ. Такая идея намекает на его изначально сакральное наполнение, а значит, отсылает к истоку культуры и НАРОДА, на «Остров Солов» [Медиков, Логинов 2018, с. 14]. Подлинная лингвокультурология всегда погружает исследователя в глубь веков, а то и тысячелетий, с целью добраться до заветного «Белоострова» мифолого-исторического ЕДИНСТВА культа и языка.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Ахматова А. Избранное / сост. и послесл. Н. Банникова. М. : Художественная литература, 1974. 407 с.
Бондарев А. П. Большое историческое время диалогической поэтики // Вестник Московского государственного лингвистического университета. 2011. Вып. 22 (628). С. 21-48.
Жак Е. С. Анна Ахматова в зеркале мемуаристики // Научная мысль Кавказа. 2008. № 1. 140 с.
Записные книжки Анны Ахматовой. М. : Torino, 1996. 885 с.
Коваленко С.А. Анна Ахматова. 2014. URL: litresp.ru/chitat/ru/%D0%9A/ kovalenko-svetlana-alekseevna/anna-ahmatova
Коваленко С.А. Ахматова Анна Андреевна (1889-1966) // Литературная энциклопедия русского зарубежья (1918-1940) / глав. ред. и сост. А. Н. Николюкин. М. : Институт научной информации по общественным наукам РАН, 2001. URL: e-library.
Крайнева Н. И. Источники для изучения творческой истории «Поэмы без героя» Анны Ахматовой // Анна Ахматова: эпоха, судьба, творчество : Крымский Ахматовский науч. сб. / сост. и науч. ред. Г. М. Темненко. Симферополь : Крымский архив, 2008. Вып. 6. С. 131-147.
Левашов Н. В. Сказ о Ясном Соколе. СПб. : Золотой Век, 2014. 184 с.
Медиков В., Логинов Д. Арий Гиперборейский. Праотец русских родов. М. : Свет, 2018. 96 с.
Меньщикова А. М. «Поэма без героя» А. Ахматовой: многовариативность текста как структурно-смысловая специфика // Уральский филологический вестник. 2012. № 4. С. 166-174.
Миллионщикова Т. М. Коваленко С. А. Анна Ахматова / под общ. ред. А. Н. Ни-колюкина // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Серия 7 : Литературоведение. Реферативный журнал. М. : Институт научной информации по общественным наукам РАН, 2010. № 1. С. 183-193.
Найман А. Рассказы об Анне Ахматовой. М. : АСТ : Зебра Е, 2008. 302 с.
Рябинкина А. А. «Петербургский текст» в поэме А. А. Ахматовой «Поэма без героя» // Вестник МарГУ. Йошкар-Ола : Изд-во Марийского государственного университета. 2018. № 2 (30). 179 с. URL: elibrary.ru/download/ elibrary_35055782_12912423.pdf.
Ситалова А. Н. Анна Ахматова в контексте живописи и музыки // Aspectus. 2016. URL: readera.ru/aspectus/2016-1-10.
Франк В. Бег времени // Собр. соч. Анны Ахматовой : в 2 т. Т. 2. Вводная статья. Мюнхен : Международное литературное содружество, 1968. 615 с.
Хомяков С.А. Хронотоп «Поэмы без героя» А. А. Ахматовой // Проблемы современной науки и образования. 2013. № 4 (18). С. 58-60. URL: cyberleninka.ru/article/n/hronotop-poemy-bez-geroya-a-a-ahmatovoy
Чудинов В. А. Русские руны. М. : Альва-Первая, 2006. 336 с.
Чуковская Л. Записки об Анне Ахматовой : в 3 т. Т. 2. 1952-1962. М. : Время, 2007. 910 с. URL: e-libra.ru/read/354649-zapiski-ob-anne-ahmatovoy-1952-1962.ht.mln
Яковлева Т. А. «Анна»: мозаичный миф в ранней лирике А. А. Ахматовой. URL: elibrary.ru/item.asp?id=19684157.
«Я не такой тебя когда-то знала...» Поэма без героя. Проза о поэме. Наброски балетного либретто: материалы к творческой истории. К 120-летию со дня рождения Анны Ахматовой // Literary Calendar The Books of the Day. 2009. № 6 (3). 128 с.
REFERENCES
Ahmatova A. Izbrannoe / sost. i poslesl. N. Bannikova. M. : Hudozhestvennaja literatura, 1974. 407 s.
Bondarev A. P. Bol'shoe istoricheskoe vremja dialogicheskoj pojetiki // Vestnik Moskovskogo gosudarstvennogo lingvisticheskogo universiteta. 2011. Vyp. 22 (628). S. 21-48.
Zhak E. S. Anna Ahmatova v zerkale memuaristiki // Nauchnaja mysl' Kavkaza. 2008. № 1. 140 s.
Zapisnye knizhki Anny Ahmatovoj. M. : Torino, 1996. 885 s.
Kovalenko S. A. Anna Ahmatova. 2014. URL: litresp.ru/chitat/ru/%D0%9A/ kovalenko-svetlana-alekseevna/anna-ahmatova Kovalenko S. A. Ahmatova Anna Andreevna (1889-1966) // Literaturnaja jenciklopedija russkogo zarubezh'ja (1918-1940) / glav. red. i sost. A. N. Nikoljukin. M. : Institut nauchnoj informacii po obshhestvennym naukam RAN, 2001. URL: e-library.
Krajneva N. I. Istochniki dlja izuchenija tvorcheskoj istorii «Pojemy bez geroja» Anny Ahmatovoj // Anna Ahmatova: jepoha, sud'ba, tvorchestvo : Krymskij Ahmatovskij nauch. sb. / sost. i nauch. red. G. M. Temnenko. Simferopol' : Krymskij arhiv, 2008. Vyp. 6. S. 131-147.
Levashov N. V. Skaz o Jasnom Sokole. SPb. : Zolotoj Vek, 2014. 184 s.
Medikov V., Loginov D. Arij Giperborejskij. Praotec russkih rodov. M. : Svet, 2018. 96 s.
Men'shhikovaA. M. «Pojema bez geroja» A. Ahmatovoj: mnogovariativnost' teksta kak strukturno-smyslovaja specifika // Ural'skij filologicheskij vestnik. 2012. № 4. S. 171-172.
Millionshhikova T. M. Kovalenko S.A. Anna Ahmatova / pod. obshh. red. A. N. Nikoljukina // Social'nye i gumanitarnye nauki. Otechestvennaja i zarubezhnaja literatura. Serija 7 : Literaturovedenie. Referativnyj zhurnal. M. : Institut nauchnoj informacii po obshhestvennym naukam RAN, 2010. № 1. S. 183-193.
Najman A. Rasskazy ob Anne Ahmatovoj. M. : AST : Zebra E, 2008. 302 s. Rjabinkina A. A. «Peterburgskij tekst» v pojeme A. A. Ahmatovoj «Pojema bez geroja» // Vestnik MarGU. Joshkar-Ola : Izd-vo Marijskogo gosudarstvennogo universiteta. 2018. № 2 (30). 179 s. URL: elibrary.ru/download/
elibrary_35055782_12912423.pdf.
Sitalova A. N. Anna Ahmatova v kontekste zhivopisi i muzyki // Aspectus. 2016. URL: readera.ru/aspectus/2016-1-10.
Frank V. Beg vremeni // Sobr. soch. Anny Ahmatovoj : v 2 t. T. 2. Vvodnaja stat'ja.
Mjunhen : Mezhdunarodnoe literaturnoe sodruzhestvo, 1968. 615 s. Homjakov S. A. Hronotop «Pojemy bez geroja» A. A. Ahmatovoj // Problemy sovre-mennoj nauki i obrazovanija. 2013. № 4 (18). S. 58-60. URL: cyberleninka. ru/article/n/hronotop-poemy-bez-geroya-a-a-ahmatovoy Chudinov V. A. Russkie runy. M. : Al'va-Pervaja, 2006. 336 s.
Chukovskaja L. Zapiski ob Anne Ahmatovoj : v 3 t. T. 2. 1952-1962. M. : Vremja, 2007. 910 s. URL: e-libra.ru/read/354649-zapiski-ob-anne-ahmatovoy-1952-1962.htmln
Jakovleva T.A. «Anna»: mozaichnyj mif v rannej lirike A. A.Ahmatovoj. URL: elibrary.ru/item.asp?id=19684157.
«Ja ne takoj tebja kogda-to znala...» Pojema bez geroja. Proza o pojeme. Nabroski baletnogo libretto: materialy k tvorcheskoj istorii. K 120-letiju so dnja rozhdenija Anny Ahmatovoj // Literary Calendar The Books of the Day. 2009. № 6 (3). 128 s.
