CC BY
66
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2014. № 4
A.Н. Авдеенков*
B.П. ЗУБОВ И ЕГО ПОДХОД К АНАЛИЗУ КУЛЬТУРЫ
ЭПОХИ ВОЗРОЖДЕНИЯ
В статье рассматривается подход В.П. Зубова к философскому и культурологическому анализу эпохи Возрождения. Уделяется внимание трактовке Зубовым проблем единичного и всеобщего, нормативного и позитивного анализа, взаимодействия науки и искусства. Приводятся некоторые сведения из истории Института истории естествознания и техники, где работал В.П. Зубов с 1953 г.
Ключевые слова: Зубов, Возрождение, Леонардо да Винчи, наука, искусство.
A.N. A v d e e n k o v. V.P. Zubov and his approach to the analysis of the Renaissance
The article considers VP. Zubov's thoughts about the Renaissance. The author pays attention to Zubov's interpretation of the single and the universal, the normative and positive analysis, the interaction between science and art. He gives some information on the history of the Institute of History of Natural Science and Technology, where Zubov had been working since 1953.
Key words: Zubov, Renaissance, Leonardo da Vinci, science, art.
Эпоха Возрождения, занимающая видное место в истории мировой культуры, становилась предметом анализа многих ученых и исследователей. Каждый век, каждая эпоха в развитии культуры по-своему оценивала и характеризовала Ренессанс, вырабатывая собственные каноны восприятия живописи, архитектуры, философии, литературы, науки этого периода культурной и творческой эволюции человечества. В работах философа и ученого-энциклопедиста Василия Павловича Зубова (1900—1963) эпоха Возрождения по праву удостаивалась пристального внимания и самого тщательного анализа.
Тем или иным аспектам (научным, философским, культурным) Ренессанса Василий Павлович посвятил ряд работ, среди которых такие значимые, как «Архитектурная теория Альберти», «Опыт научный и опыт технический в эпоху Ренессанса», «Леонардо да Винчи» и некоторые другие. Кроме того, он, в частности, перевел на русский язык ряд фрагментов из рукописных заметок Леонардо
* Авдеенков Андрей Николаевич — аспирант кафедры истории русской философии философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, преподаватель кафедры социальной философии РГСУ, тел.: +7 (916) 631-20-05; e-mail: andrey. [email protected]
да Винчи о научном познании (опубликованы под единым названием «О науке») [Леонардо да Винчи, 2006, с. 125—174]. Обратимся к указанным текстам с целью понять специфику подхода Зубова к Возрождению, особенность его методологии и характерные черты анализа.
В работе «Леонардо да Винчи» читаем: «Разумеется, для правильного понимания и оценки наследия Леонардо нужно сопоставлять его и с прошлым, и с будущим, но нельзя ни архаизировать, ни модернизировать» [В.П. Зубов, 2008, с. 18]. Стоит отметить, что противоположные подходы имели место в науке, на что обращает внимание Майрон П. Гилмор в своем предисловии к книге В.П. Зубова: «Когда в 1883 г. Ж.-П. Рихтер издал двухтомник "Избранного" из записных книжек Леонардо, в своем комментарии он сделал акцент на том, до какой степени Леонардо предвосхитил перспективы развития современной науки, особенно в том, что касается ее зависимости от наблюдения и эксперимента. И до сих пор наиболее популярное представление о Леонардо — как об одиноком мыслителе, переступившем через предрассудки своего времени и открывшем путь к новым впечатляющим открытиям XIX и XX вв.» [цит. по: В.П. Зубов, 2008, с. 13].
Иными словами, в Леонардо видели гения, опередившего свое время и позволившего приоткрыть завесу будущего. Впрочем, среди исследователей встречались также иные позиции, на что указывает тот же Майрон П. Гилмор: «Ученые последующего поколения — особенно следует отметить Пьера Дюэма, Джорджа Сартона, Линна Торндайка — предложили нашему вниманию другого Леонардо: человека, который в большей мере принадлежал Средневековью, кто некритически принимал множество постулатов античных и средневековых авторитетов и чьи "научные открытия" были фактически ограничены его анатомическими и механическими чертежами. Леонардо оказался ближе к современному изобретателю, чем ученому, более похож по своему интеллектуальному облику на Томаса Эдисона, чем на Альберта Эйнштейна, с той оговоркой, что все изобретения и механические приспособления Леонардо, в отличие от изобретений Эдисона, остались на бумаге, похороненными на страницах его замысловатых и беспорядочных записных книжек. Только в XX в. были созданы работающие образцы многих из его изобретений. Признано, что записные книжки демонстрируют редкостную любознательность и замечательную способность к наблюдению и аккуратному описанию, но также обычно полагают, что они не обнаруживают никакого интереса к формулировке систематических закономерностей, посредством которых стали возможны великие достижения современной науки» [там же].
Подход Зубова отличается взвешенностью оценок, ученый полагает необходимым рассматривать Леонардо в контексте той эпохи,
в которой тот создавал свои труды. Это позволяет глубже понять и правильнее оценить значимость флорентийского деятеля. В статье Зубова «Опыт научный и опыт технический в эпоху Возрождения» читаем: «Я убежден, что великий мастер Возрождения является одним из самых типичных представителей своей эпохи. Слишком часто рассматривали Леонардо как гения вне своей эпохи, говорили, что он предвосхитил такое-то открытие, был предшественником такого-то ученого, опередил свое время, предвидел, предчувствовал, предсказал, предуготовил и т.д., не знаю, что еще. Нет ничего более фальшивого и антиисторического» [В.П. Зубов, 2006, с. 349]. И в самом деле, вряд ли ученый, деятель искусства и культуры мог быть целиком и полностью изолирован от того социального и культурного контекста, в котором формировались его взгляды и находили выражение идеи. Создание выдающегося произведения (будь то искусство, наука, философия) очень часто встраивается в общую канву развития культуры, является ответом на предыдущие произведения и отчасти предвосхищает последующие работы. Задача исследователя во многом заключается в том, чтобы корректно описать этот контекст и показать место исследуемой фигуры в нем. Стоит продемонстрировать связь автора с его временем, выявить сходство между создаваемыми произведениями и социокультурной средой.
Стремление Зубова продемонстрировать значение трудов Леонардо в контексте эпохи Возрождения, роль винчианца в развитии познания и искусств XV и XVI вв. определялось его более общей методологической установкой выявить и утвердить ценность эпохи «в самой себе», как самостоятельного и самодостаточного времени, со своей внутренней логикой и своими характерными особенностями, которые определяют ее важность не как предшественницы или последовательницы чего-то другого, а как самостоятельного этапа в развитии мировой науки и искусства. Читаем у Зубова: «Если я ограничиваю себя XV и XVI вв., это отнюдь не значит, что можно закрывать глаза на предшествующее и на последующее. Главная проблема, может быть, именно в этом: определить в точности соотношение между эпохами. Однако ни одну эпоху нельзя рассматривать как "проходной двор", не считаясь с ее собственным значением. Каждый возраст имеет свои особенности: молодость не простой переход к зрелости, годы юности не просто «годы ученичества». Профессор Койре был прав, утверждая, что никто никогда не рассматривал себя как предшественника кого-то другого, да и не мог это сделать; вот почему трактовать его так — лучшее средство закрыть себе доступ к его пониманию. Профессор Гартнер предупреждал нас очень убедительно в Барселоне об опасности таких понятий, как «предшественник», «предтеча» и т.д. Ренессанс
не был простым наследником Средневековья, как думал Дюэм, а XVII в. не был простым исполнителем "последней воли" Ренессанса» [там же, с. 349].
Итак, Зубов стремился оценить значимость Леонардо да Винчи как ученого и мыслителя Возрождения, сына своей эпохи. Нет оснований и нет необходимости полагать, будто Леонардо опередил свое время, был предшественником кого-то, какого-то иного, более позднего течения, иных, живших гораздо позднее, ученых. Напротив, Леонардо и по мыслям, и по суждениям, и по методу является фигурой Ренессанса, и в этом его ценность и значимость. Леонардо да Винчи — это один из наиболее характерных представителей эпохи Возрождения; трактуя его взгляды и идеи, Зубов тем самым характеризует и всю эпоху в целом. Какими же средствами и какими способами Зубов достигает этой цели? Прежде всего, он находит множество сходств в рассуждениях Леонардо и в мыслях его современников. Например: «Леонардо заявлял, что оставляет неприкосновенными "коронованные писания", т.е. Библию, на том основании, что они — "высшая истина". Но это заявление весьма напоминает слова его современника и земляка Макиавелли. Разбирая существующие виды княжеств и дойдя до княжеств церковных, Макиавелли писал: "Так как ими управляет высшая сила, непостижимая человеческому разуму, я отказываюсь о них говорить; они возвеличены и хранимы Богом, и было бы поступком человека самонадеянного и дерзкого о них рассуждать"» [В.П. Зубов, 2008, с. 115].
Мы видим здесь формальное признание значимости религиозных институтов того времени, которое было характерно и для Леонардо, и для Макиавелли. Впрочем, не стоит забывать, что они оба критически отзывались о деятельности ряда религиозных деятелей и о некоторых имевших место в Католической церкви практиках. Признание святости и авторитета самой церкви «не помешало, однако, Макиавелли давать уничтожающие отзывы о деятельности пап. Точно так же Леонардо, уверяя, что он оставляет неприкосновенными "коронованные писания", на деле не оставлял их неприкосновенными. "Во всех частях Европы будет плач великих народов о смерти одного человека, умершего на Востоке", — так писал Леонардо о "плаче в страстную пятницу"» [там же, с. 115].
В 1920-е гг. вместе с Зубовым действительным членом ГАХН являлся Александр Георгиевич Габричевский — историк, искусствовед, переводчик, автор многих трудов по теории архитектуры, искусства (в том числе эпохи Возрождения). Докторскую диссертацию Зубова, посвященную архитектурной теории Альберти, он характеризовал следующим образом: «Автор рассматривает теоретические взгляды Альберти не отвлеченно, а на фоне общего культурно-исторического развития, обусловившего эволюцию эстети-
ческих воззрений, и строго учитывал ту интимную, неразрывную связь между наукой и искусством, которая является общей характернейшей чертой в понимании художественной деятельности человека от античности до конца Ренессанса. Широкие познания автора в области истории науки и техники оказали ему в этом отношении неоценимую услугу и уберегли его и от модернизации мысли Альберти, и от истолкования ее в свете той или иной абстрактной схемы "имманентного" развития искусства или эстетики. Этим исследования Зубова выгодно отличаются от большинства западноевропейских работ в этой области, не говоря уже о том, что в них совершенно отсутствует анализ взглядов Альберти на социальную природу архитектурного образа и, главное, анализ социальных корней этих взглядов — вопросы, получившие должное,
яркое освещение в работе советского ученого» [В.П. Зубов, 2001, с. 9].
* * *
Зубов, анализируя культуру эпохи Возрождения, затрагивает получившее благодаря баденской школе неокантианства разделение на сущее и должное, на так называемый позитивный анализ, стремящийся описать положение вещей, «как они есть», и нормативный, говорящий о правильном, необходимом, долженствующем, предписывающий необходимые стандарты и правила. На примере работ Альберти ученый показывает отсутствие строгого противопоставления одного другому, неразрывное сочленение описания и предписания: «Наряду с теми закономерностями в архитектуре, которые вытекают из природных свойств материала, конструкций и т.д. и которые являются необходимыми и обязательными для всех и каждого, Альберти говорит, следовательно, о закономерностях иного рода, социальных, которые у него не мыслятся, как можно было бы думать с первого взгляда, нормативистски, в форме моральных предписаний, сводящихся к указаниям, что одному подобает одно, а другому — другое: интерес и ценность его трактата заключается как раз в том, что его попытки регламентации и создания "кодекса строительной морали" предполагает изучение и познание социальных различий и форм выражения как таковых. Трактат Альберти не есть отвлеченная архитектурная утопия подобно "идеальному государству" Платона, но он не является и адекватным отражением действительности, так как в нем везде и всюду переплетаются "должное" и "существующее". Разумеется, Альберти хотелось бы, чтобы каждый был "поставлен на свое место" и чтобы эта совершенная, но его взгляд, социальная иерархия нашла свое полное и точное отражение в архитектуре. Но его чутье реалиста запрещало ему заниматься рассмотрением часто идеальных, отвлеченных возможностей, только лишь того, что "должно быть".
Его внимание невольно влеклось к тому, что возможно в данных ему условиях, и реализуемому в условиях этого реально данного» [там же, с. 296].
Важно отметить, что Зубов, рассматривая эмпирический материал из области истории науки, истории искусства, всегда помимо собственно фактологических решает и теоретические задачи, глубоко связанные с философией искусства, метафизикой и эстетикой. Так, в философии конца XIX — начала XX в. обсуждались вопросы, связанные с различием между объяснением и описанием в науке1, различием позитивного и нормативного анализа2. Василий Павлович высказывается относительно таких вопросов как в сугубо теоретических работах, посвященных систематизированному изложению философских вопросов и проблем, так и в работах, на первый взгляд относящихся к совершенно иным темам. Иными словами, Зубов, проводя искусствоведческие и культурологические исследования, часто старается включить их в более широкий философский контекст, показать, как конкретные факты иллюстрируют его позицию по тем или иным теоретическим и философским вопросам.
* * *
Принципиальное отличие Ренессанса от Средневековья раскрывается Зубовым и в вопросе о техническом творчестве. Акцент ученых и мыслителей эпохи Средних веков был сделан на подражании всякого человеческого изобретения, новшества и инструмента природным явлениям. Указывалось, что техника лишь подражает природе, что человеческое творение — копия, в то время как природа — подлинный образец и оригинал. Ренессанс по-новому видит эту проблему, в эту эпоху преобладает взгляд на человека как на творца и изобретателя, ранее не известного и не существующего. Как отмечает Зубов, характеризуя представление Возрождения, «конечно, "человек, делающий орудия", считается с законами природы, но он создает вещи, в ней не существующие» [В.П. Зубов,
1 Пьер Дюэм, на работы которого Зубов часто ссылается и с позицией которого зачастую полемизирует, полагал, что дело научных теорий — описывать факты, встраивать их в определенный контекст, систематизировать и обобщать, в то время как объяснение всегда граничит с метафизическими концепциями и поэтому в науке присутствовать не может [Р. Duhem, 1906, р. 115].
2 Вопрос, не потерявший значимости вплоть до настоящего времени. В литературе часто можно встретить точку зрения, согласно которой наиболее объективен так называемый позитивный анализ, говорящий о том, «что есть», фиксирующий явления незаинтересованно, отстраненно, в то время как нормативный анализ, связанный с выявлением должного, правильного, желательного положения вещей, граничит с субъективным опытом говорящего и не может быть допущен в «строгую науку».
2006, с. 356]. В этой фразе Зубов отразил две характерные особенности умонастроения представителей эпохи Возрождения. Во-первых, человек мыслится как творец ранее не существующих вещей, как создатель новых предметов, конструкций, приборов, способных не только изменить окружающую действительность, но и позволяющих по-новому взглянуть на прежние представления о познании. Во-вторых, человек все же действует по законам природы. И результаты его трудов будут неизбежно вписываться, встраиваться в контекст закономерностей существования и развития природных явлений: «Природа имеет свои законы, которые нельзя переступать. Это одни и те же законы для природных существ и искусственных предметов. Однако это не означает, что техническое и художественное творчество есть простое дублирование уже существующего, как подчас склонны были думать в Средние века, толкуя "механические" искусства, как искусства «поддельные», или фальшивые, рабски подражающие или просто копирующие предметы природы» [там же, с. 356].
Стоит обратить пристальное внимание на этот момент: убежденность в том, что деятельность техников и ученых подчиняется законам природы и не выходит за пределы «дозволенного» в рамках природных явлений, связывало техническую деятельность с наукой. В конце концов, и для техника, и для ученого источник знания и изобретений один — это природа, которая существует по единообразным принципам, одинаковым в разных местах и в разное время.
Однако Зубов в своих трудах касается также одной существенной черты, разделяющей и разграничивающей технику, искусство, с одной стороны, и науку — с другой. Эта черта — вопрос об индивидуальном и всеобщем. Искусство ориентировано на единичное, оно стремится воссоздать и воспроизвести во всех уникальных чертах явление природы, того или иного человека и т.д. Стремление к обобщениям, созданию строгих перечней, канонов в сфере искусства привело бы, как отмечает Зубов, к гибели искусства, его вырождению и обнищанию. Не в обобщении, а в подчеркивании индивидуальности, не в универсализации, а в индивидуализации сила искусства. Но совсем иное дело — наука. Для ученого гораздо важнее создать полный перечень данных, опыта, наблюдений, чтобы затем постараться вывести законы, являющиеся необходимыми и всеобщими. Достаточно вспомнить Ф. Бэкона с его методом составления таблиц, фиксирующих во всех деталях данные опыта, причем чистого, незаинтересованного опыта, свободного от примесей каких-то субъективных мнений, предпочтений ученого.
В работе о Леонардо да Винчи читаем: «С еще гораздо большей настойчивостью, чем его предшественники — Брунеллески, Ги-
берти и многие другие, — Леонардо утверждал, что практическая деятельность техника и художника должна основываться на сознательных обобщениях, на общих правилах. В таком именно смысле нужно понимать его слова, что "наука — полководец, и практика — солдаты". Это значит, что техник, художник, любой homo faber не может действовать вслепую, искать решения ощупью. Именно так, а не в смысле превосходства созерцания над практикой, нужно понимать приведенный афоризм, и так же — другой фрагмент, озаглавленный: "О заблуждении тех, кто пользуется практикой без науки"» [В.П. Зубов, 2008, с. 185].
Как мы видим, для Зубова раскрытие связи между понятиями «общее» и «особенное» применительно к творчеству рассматриваемой им фигуры (Леонардо да Винчи) имеет большое значение. Почему столь значим этот вопрос? Дело в том, что проблема универсального и единичного относится к той сфере, которая позволяет, как полагают многие исследователи, провести четкую грань между наукой и иными сферами человеческой творческой деятельности, например, искусством. Наука понимается как знание о всеобщих вещах, о закономерностях в мире природы, о повторяющихся явлениях. Научное познание может считаться таковым именно в той степени и в той мере, в какой оно способно выявить закономерности в изучаемых предметах, подняться от описания единичных вещей к постижению общих законов. Взгляд этот восходит к трудам Аристотеля, полагавшего, что чувственное познание имеет дело с вещами единичными, в то время как научное, умозрительное познание раскрывает закономерности всеобщего. Зубов приводит цитату из работ древнегреческого мыслителя: «Если, помимо единичного, ничего не существует, тогда не было бы ничего постигаемого умом, но все было бы лишь предметом ощущения, и ни о чем не было бы науки, разве только кто-нибудь сказал бы, что ощущение есть наука» [цит. по: В.П. Зубов, 2008, с. 187]. Если согласиться с такой позицией, мы будем вынуждены отказать искусству в научном статусе, поскольку произведение искусства, будь то живопись, архитектура, скульптура и т.п., не устанавливает всеобщих закономерностей и не выводит законов изменения явлений; напротив, искусство служит воссозданию того или иного предмета, природного явления или человека в его индивидуальности, особенности и единичности. Однако Леонардо утверждал, что «архитектура есть наука», «живопись есть наука». Перед Зубовым стояла задача продемонстрировать, в каком смысле говорил о научности этих видов искусства Леонардо и в каком отношении они находились с другими строгими научными теориями, подобными математическим и естественно-научным. Русский ученый пишет: «Теория (или шире — научное познание) была для Леонардо одним из путей
к универсальности, к преодолению субъективной ограниченности, ибо "жалок" тот мастер, который "только одну фигуру делает хорошо"... который в своих произведениях невольно и бессознательно изображает только себя и свои недостатки» [там же, с. 181].
Леонардо да Винчи требовал, чтобы живописец в своей работе был подобен чистому зеркалу в том смысле, что он должен быть в состоянии отразить бесчисленное множество цветов, оттенков, явлений реальности в своем произведении. Обращая внимание на эти аспекты в творчестве Леонардо, Зубов утверждает, что таким образом «Леонардо хотел подчеркнуть универсализм живописи, и притом универсализм двоякий. Во-первых, ее устремленность на в с е предметы мироздания, которые бесконечно разнообразны, и, во-вторых, значение живописи как некоего универсального языка, понятного всем народам. Такая универсальность основана на том, что живопись отражает предметы, тогда как национальные языки поэтов обозначают их» [там же, с. 182].
Мы видим, что национальные языки гораздо больше связаны с индивидуальным, чем живопись. Язык доступен пониманию лишь ограниченного круга лиц, на нем говорящих, язык, более того, оказывается неспособен передать во всех оттенках характерные черты и особенности трактуемого явления. Живопись, напротив, универсальна, поскольку она не знает границ в выражении: ей подвластно с такой точностью изображать предметы мира, что вполне справедливо говорить об отражении их, почти о зеркальном отражении в произведении живописца. Кроме того, живопись понятна все людям независимо от их языка и места проживания, в этом смысле ее можно уподобить универсальному языку общения, обеспечивающему понимание между совершенно разными людьми, группами людей; язык же, в отличие от нее, зачастую устанавливает границы и барьеры.
Однако универсализм живописи, конечно, не подобен универсализму точного естествознания, что является ее явным преимуществом. Живопись универсальна в том смысле, что она понятна всем, но индивидуальна и особенна, поскольку позволяет передать и воссоздать в редких и уникальных чертах неповторимые черты предмета, явления, человека, животного: «.универсальность в смысле наиболее полного охвата действительности и наибольшей "доходчивости", не связанной с ограниченностью национальных языков, не исключает, а наоборот, предполагает изощренную способность улавливать индивидуальное во всем его разнообразии: ведь речь идет об индивидуальном "отце семейства", которого узнают дети, собаки и кошки, и об индивидуальной женщине, которую узнает влюбленный» [там же, с. 183]. 44
На примере этих цитат из работ Леонардо Зубов решает более общую историко-научную и теоретико-познавательную задачу: он стремится показать, что в эпоху Возрождения наука и искусство были сопричастны друг другу, находились в тесной взаимосвязи, взаимодействовали друг с другом. Проводить между ними строгую и последовательную грань вряд ли имеет смысл, поскольку как искусство, так и наука имеют и отличительные особенности и поразительные сходства. Живопись сближается с наукой чертами универсальности и всеобщности своего способа выражения, но она также имеет, безусловно, подлинные черты искусства, заключающиеся в придании индивидуального образа своим произведениям. Леонардо, говорящий о научности архитектуры, лишь выражает, по Зубову, общую особенность Возрождения. Всякое искусство — живопись, архитектура, скульптура — тесно связано с процедурой проектирования, создания в мысли образа будущего произведения. Однако в эпоху Возрождения чрезвычайно возросла роль математики, точной науки в деле проектирования и моделирования. Тем самым искусство становится тесно связанным с математическим инструментарием. На эту особенность обратил внимание современный французский ученый Пьер Ке, указывавший, что активное использование математики в деле создания будущего произведения искусства отличает Возрождение от предшествующих эпох, что позволяет, с его точки зрения, даже говорить о гуманизме квад-ривиума, соединяющем гуманитарное и естественно-научное начала в познании. Французский исследователь Пьер Ке акцентирует внимание на этом аспекте сопричастности наук и искусства друг другу в трактовке Зубова. Архитектура часто использует математический инструментарий в своих целях: для расчета пропорций расположения частей здания, для создания точного проекта будущего сооружения. В деле архитектуры очень важен проект, и математика весьма полезна в деле создания проекта; это основание служит объединяющим началом между науками и искусством. Неслучайно, как отмечал Зубов, математизация представлялась как идеальная цель в обоих случаях [В.П. Зубов, 2008, с. 187].
Однако Зубов фиксирует внимание на ином моменте, разделяющем науку и искусство и подчеркивающем их специфические отличительные черты. Этот момент — в отношении к точности канона, к вопросу об отступлениях от четко зафиксированных правил и образцов. «Предвещая эпоху академических канонов, Барбаро утверждал очень определенно: "природа круга одна и та же в железе, в свинце, на небе, на земле и в преисподней". С другой стороны, он констатировал: "не всегда нужно соблюдать те же самые правила и соразмерности". И вот почему: "природа местности часто требует других мер, и необходимость вынуждает нас при-
бавлять или убавлять по сравнению с предположенными ранее". Здесь — отражение юного Ренессанса XV в. Мы помним, что Аль-берти, говоря об архитектуре городов, всегда остерегался давать единственное правило, предлагать единственный проект идеального города: нужно считаться с местностью, рельефом, политическим строем, нравами. Разный вид имеет город морской и город, расположенный на равнине или на скале. Один вид имеет город, находящийся под владычеством тирана, другой — город, управляющий "добрым правителем"» [В.П. Зубов, 2001, с. 117].
В.П. Зубов обращает внимание на тот факт, что искусство всегда учитывает особенности среды, материала и т.п. В этом отношении искусство индивидуально, оно создает единичные и неповторимые произведения, отличающиеся друг от друга, даже если канон их создания универсален. Наука же, напротив, абстрагируется от единичных особенностей, пренебрегает искажениями и формулирует правила, законы, пригодные везде и всегда в разных условиях. Наука не принимает во внимание эмпирические отступления от теоретически разработанных конструкций, правил, считает это несущественным и незначительным. Для искусства, однако, различные отступления от единого образца и являются самым важным, в этих отступлениях и творится индивидуальное произведение, которое своей неповторимостью создает нечто новое в мире, творит ранее не известные вещи, предметы.
Эти и многие другие исследования Василия Павловича Зубова получили признание научного сообщества не только в СССР, но и за рубежом. Во второй половине 1950-х гг., в связи с происходившим в советской общественной жизни процессом «оттепели», обозначился ряд существенных изменений в научной жизни страны, который отразился и на творчестве В.П. Зубова. Прежде всего, активизировались научные контакты с зарубежными коллегами, обмен мнениями, дискуссии. В 1960 г. Зубов был избран действительным членом Международной академии истории науки. С этим связано одно немаловажное, а во многом драматичное событие в истории Института истории естествознания и техники, где в то время работал Зубов.
Весной 1960 г. по настоянию Н.С. Хрущева осуществлялся процесс передачи ряда институтов Академии наук другим ведомствам. Так, «в результате ликвидации в Академии Отделения технических наук в различные министерства и ведомства были переданы 92 академических института, где работали более 20 тысяч сотрудников» [Ю.И. Кривоносов, 1998, № 2, с. 173]. Предполагалось также вывести из состава Академии наук и Институт истории естествознания и техники; Президиум Академии наук СССР предложил передать ИИЕТ в структуру Министерства высшего и среднего
специального образования РСФСР. Ученые из ИИЕТ заняли самую активную позицию и добивались сохранения их института в структуре Академии наук. От имени партийного бюро Института было направлено официальное письмо в ЦК КПСС, в котором самым обстоятельным образом обосновывалось, почему ИИЕТ целесообразно оставить в АН. Так, например, указывалось на сложившуюся глубокую связь между исследованиями по истории науки и другими областями науки и направлениями исследований. Подчеркивалось, что «специальное внимание в последние годы уделяется странам Востока и Африки», что в условиях нового витка идеологического противостояния СССР и США и борьбы за сферы влияния в странах третьего мира выглядело очень важным и существенным. В письме указывалось, что Институт ведет активную исследовательскую и издательскую деятельность, перечислялся ряд монографий, опубликованных сотрудниками ИИЕТ.
Указывая на многочисленные монографии, выпущенные Институтом, авторы письма обращали внимание на то, что только Академия наук в лице своего специализированного издательства может обеспечить выпуск весьма значительной по объему научной продукции Института. Другие же министерства и ведомства — такие, как Министерство высшего и среднего специального образования СССР, в ведение которого предполагалось передать ИИЕТ, сопоставимых издательских возможностей не имеют. Авторы письма утверждали, что только Академия наук способна наилучшим образом устанавливать связи со смежными научными учреждениями, обеспечивая контакты ученых со своими коллегами, в том числе и за рубежом, что, безусловно, очень важно и для такого специализированного института АН СССР, каким является ИИЕТ.
Возможности реорганизации Института сопутствовало и другое событие, которое во многом подняло его авторитет в научном сообществе и сыграло ведущую роль в принятии решения о его дальнейшей судьбе. Речь идет о том, что в феврале 1960 г. три ученых института — В.П. Зубов, Н.А. Фигуровский и А.П. Юшкевич — были избраны действительными членами Международной академии истории науки. Согласно порядку, существовавшему в СССР в те годы, Президиум Академии наук СССР направил в ЦК КПСС обращение, в котором просил разрешить избрание этих ученых членами Международной академии истории науки. В справке, специально подготовленной Президиумом Академии наук по этой поводу, говорилось: «Президиум Академии наук СССР сообщает, что советские ученые, члены-корреспонденты Международной академии истории науки тт. Зубов В.П., Фигуровский Н.А. и Юшкевич А.П. в феврале 1960 года были избраны действительными членами этой академии. Международная академия истории науки находится при
Международном союзе истории и философии науки, членом которого является Академия наук СССР. Академия объединяет в своих рядах ученых-историков науки многих стран. Действительные члены академии избираются из состава членов-корреспондентов этой академии. Членство в академии не связано с уплатой взносов, а также с выездами за границу. Деятельность членов академии в основном состоит в подготовке научных статей для опубликования в журнале "Международные архивы истории науки", издаваемом Союзом на средства ЮНЕСКО. Участие советских ученых в журнале будет способствовать распространению среди зарубежных ученых сведений о выдающихся открытиях русской и советской науки. Президиум Академии наук СССР просит разрешить тт. Зубову В.П., Фигуровскому Н.А. и Юшкевичу А.П. дать согласие на избрание их действительными членами Международной Академии истории науки» [цит. по: Ю.И. Кривоносов, 1998, № 2, с. 178].
Как известно, ИИЕТ был оставлен в структуре Академии наук СССР. Несомненно, избрание советских ученых в Международную академию истории науки сыграло свою положительную роль в деле сохранения Института истории естествознания и техники в структуре АН СССР и его дальнейшего плодотворного развития.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Зубов В.П. Леонардо да Винчи. М., 2008.
Зубов В.П. Архитектурная теория Альберти. СПб., 2001.
Зубов В.П. Из истории мировой науки. СПб., 2006.
Кривоносов Ю.И. Из истории нашего института // Вопросы истории естествознания и техники. 1998. № 2.
Леонардо да Винчи. Суждения о науке и искусстве. СПб., 2006.
Duhem P. La théorie physique, son objet, sa structure. Paris, 1906.
