CC BY
73
С. В. Кириченко
[взаимосвязь литературы и языка]
В. П. КАТАЕВ И ЕГО ИНДИВИДУАЛЬНО-АВТОРСКАЯ КАРТИНА МИРА
(К 120-ЛЕТИЮ СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ)
SVETLANA V. KIRICHENKO VALENTIN KATAEV'S INDIVIDUAL WRITER'S WORLDVIEW
Светлана Владимировна Кириченко
Кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка как иностранного и методики его преподавания
Санкт-Петербургский государственный университет Университетская наб., 7/9, Санкт-Петербург, 199034, Россия ► svetlana-kiritchenko@yandex.ru
Svetlana V. Kirichenko
Saint Petersburg State University
7/9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russia
Статья посвящена окказиональному словотворчеству выдающегося русского, советского писателя В. П. Катаева в разряде сложных прилагательных, рассматриваемому как специфический способ создания индивидуально-авторской картины мира. Анализ значительного по объему материала позволил раскрыть особенности мировидения творческой языковой личности, каковой являлся писатель. В статье анализируются окказиональные сложные прилагательные, позволившие передать мастеру слова нюансы красок, запахов, звуков, эмоций, всего того чувственного, вещественного, из чего создан мир; выявляются изобразительные возможности различных словообразовательных структур авторских сложений, к которым обращался В. П. Катаев. В большей степени в статье уделяется внимание цветовым сложным эпитетам, передающим всевозможные нюансы цветовой палитры, что позволило провести аналогию вербальной цветописи В. П. Катаева с живописью. В процессе анализа выявляются способы усиления художественной ценности окказиональных сложных прилагательных, созданных В. П. Катаевым как эстетически направленных образований, доказывается тезис о том, что подобные образования, являясь неотъемлемой частью индивидуально-авторской картины мира художника, в полной мере отражают уникальность эмоционально-интеллектуальной и мировоззренческой позиции автора, его системы ценностей, неповторимость его пера.
Ключевые слова: индивидуально-авторская картина мира; окказиональные сложные прилагательные; индивидуально-авторские образования; вербальная цветопись; микрообраз.
The article studies occasional words, namely the complex adjectives, in the novels of outstanding Russian and Soviet writer Valentin Kataev. The analysis of a large material allows to reveal the features of Kataev's linguistic identity. The author analyzes some complex occasional adjectives, expressing the nuances of colors, smells, sounds, emotions, the sensual body of world, and demonstrates visual capabilities of various derivational patterns used by Kataev, paying special attention to complex color epithets, and compares Kataev's coloristic writing to painting. In the course of analysis the author demonstrates some ways of strengthening the value of occasional complex adjectives created by Kataev as aesthetic forms, and proves that they are a part of the author's individual worldview, fully reflecting the uniqueness of his emotional, intellectual and ideological position, his value system, and the uniqueness of his creative work.
Keywords: writer's worldview; complex occasional adjectives; individual formation; coloris-tic writing; microimage.
В произведениях Валентина Петровича Катаева запечатлены необыкновенно яркие картины минувшей эпохи. Творческое кредо писателя «почти всегда в хорошей прозе изобразительное превышает повествовательное»1 объясняет обилие окказиональных сложных прилагательных (далее — ОСП), позволяющих передавать нюансы красок, запахов,
звуков, эмоций, всего того, из чего создан мир. Окказиональное словотворчество, раскрывающее особенности мировидения отдельной творческой языковой личности, является тем специфическим способом создания индивидуально-авторской картины мира, который позволяет отразить действительность сквозь призму сознания писателя.
Ср., например: «вычурно-массивные фонари моста Александра Третьего»; «головокружительно-высокие купы цветущих каштанов» («Алмазный мой венец»)2, «Амстердам, который можно было с высоты нескольких тысяч футов принять за небольшой коврик с абстрактно-геометрическим орнаментом»; «безлюдно-стерильный коридор» («Святой колодец»); «большое конструктивно-целесообразное шведское бюро желтого дерева»; «туями, сухими, пыльными, почти черными с голубенькими скипидарно-мясистыми шишечками на слоисто-кружевных ветках»; «сказал сладостно-кондитерским голосом»; «мертвыми паузами падали увесистые капли, производя короткие, однообразно-музыкальные удары разных тонов» («Трава забвения») и др.
В индивидуально-авторской картине мира В. П. Катаева данные образования обладают большой семантической емкостью. ОСП В. П. Катаева усиливают характеристику изображаемых реалий действительности, подчеркивая их позитивную или негативную суть, вызывая соответствующие эмоции у читателя, например, ОСП, в первой части которых дается оценка последующего:
«обморочно-огромный полупустой зал» («Кубик»); «аристократически-маленькая черноволосая головка Наташи» («Спящий»); «изысканно-интеллигентный Бунин»; «совсем не тот Бунин — неприятно-желчный, сухой, высокомерный, — каким его считали окружающие»; «волшебно-обольстительные глаза»; («Трава забвения»); «какой у меня странный, если не сказать идиотски-глупый, вид...»; «он улыбнулся мне детской, несколько провинциально-застенчивой улыбкой» («Юношеский роман») и др.
В качестве ярких, точных эпитетов со сгущенной выразительностью выступают в авторской картине мира В. П. Катаева и ОСП, совмещающие в себе контраст смыслов: «Мейерхольд, элегатно-затрапезный, <...> с вьющимся, полуразвязанным, узким, сильно поношенным, но, тем не менее, явно парижским галстуком» («Трава забвения»), где контраст смыслов и стилистических пластов (книжного и разговорного) в описании внешнего облика Мейерхольда вскрывает
сложность, неординарность, противоречивость творческой натуры гениального режиссера. Последующий контекст «декодирует» определение: впечатление затрапезности создает сильно поношенный, полуразвязанный галстук, элегантность — явно парижский фасон этого аксессуара.
ОСП, сочетающие в себе противоположные по значению психологические качества, позволяют мастеру как бы поймать и передать противоречивость человеческой натуры, как фокус, как пересечение и взаимопроницаемость противоположных качеств:
«Саркастически-благостный взгляд из-под очков»; «Марков Паша <...> со своими вздернутыми короткими бровями, как у самурая, и простодушно-ядовитейшей улыбкой» («Трава забвения»); «Ее лицо было строго-доброжелательно» («Алмазный мой венец»).
Изобразительные возможности В. П. Катаев извлекает и из такой словообразовательной структуры, как сращение с причастной опорной основой:
«листки с ломко-осыпающимися краями»; «она стояла перед ним днем и ночью и в миг смерти, неустранимая, страстно-желанная» («Трава забвения»); «Стенька Разин и персидская княжна, ...гениально-грубо-вырубленные из бревен»; «В жарком сумраке неистово-цветущего каштанового дерева»; «в очень коротком платье, которое в какой-то мере шло к ее шафранно-загорелому лицу с ввалившимися щеками» («Кубик»).
В употреблении такого рода образований обнаруживается стремление В. П. Катаева к смысловой компрессии, позволяющей выделить такие зрительные признаки, которые послужили бы дополнительным средством в передаче индивидуально-авторского мировидения.
Однако ведущую роль В. П. Катаев, истинный ученик И. А. Бунина, отводит цвету. Его индивидуально-авторская картина мира представлена цветовыми сложными эпитетами, передающими разнообразные нюансы цветовой палитры. Именно такого рода эпитеты создают истинно ка-таевский лирический тон повествования, особый эмоциональный настрой произведения. Именно благодаря сложным определениям достигается «полутоновость» в цветописи и, следовательно, большая изобразительная точность. Отсюда и предполагаемая нами ассоциативная связь вер-
бальной цветописи с живописью, поскольку цветовая детализация описаний ведет к зрительному восприятию действительности.
Ср.: «небо в длинных ...серо-голубых полосах мексиканского заката»; «по водянисто-голубому небу плыли белые облака...» («Святой колодец»); «Небо из черного, ночного стало водянисто-серым» («Юношеский роман»); «вверх били дымно-лиловые лучи Моисеева света» («Святой колодец»).
В языковой палитре В. П. Катаева присутствуют ОСП, обозначающие цвет, образованный путем смешения двух или более цветов с каким-либо доминирующим оттенком и характеризующий предмет или явление в целом. С другой стороны, тем же способом может быть образовано определение, называющее разные части одного предмета или явления. Сложные цветообозна-чения, передающие единый сложный цветовой признак, обусловлены спецификой авторского художественного цветовосприятия, а сложные цветообозначения, содержащие в составляющих их компонентах цветовую характеристику разных частей одного предмета, передают цветовой признак, не зависящий от индивидуально-авторского восприятия.
Ср., например: «мы не уставая восхищались оттенками ее кистей:... лилово-розовыми» («Святой колодец»), когда рождение сложения обусловлено субъективной спецификой авторского восприятия оттенков цвета, цветовых ассоциаций мастера; и «На поворотах мелькали бело-черно-красные столбики, напоминавшие абстрактное изображение аистов...» («Святой колодец»), где словообразовательная структура предельно прозрачна, сложный цветовой признак, называющий разные части одного денотата, не зависит от индивидуально-авторского цветовосприятия, вызывая зрительное представление: чередующиеся белые, черные, красные полосы. Однако и такого рода образования свидетельствуют о поиске новых выразительных средств художественного изображения.
В. П. Катаев конструирует как сложные эпитеты, компоненты которых относятся к одной цветовой гамме (суриково-красная полоса ватерлинии («Алмазный мой венец»); «Полосы
света — чернильно-синего, красного...»; «ванную комнату с кобальтово-синим фаянсовым туалетным столиком... » («Святой колодец»); «к нам тянулись багрово-оранжевые сосисочки — соцветия растения» («Трава забвения»); «растения декадентски изысканных форм, неестественно бледного болотно-бирюзового цвета» (Алмазный мой венец»), характеризуя оттенки одного или близких цветов; так и ОСП, компоненты которых относятся к разным цветовым гаммам: «Голубой ливень повис над желто-красными пальчиками бигноний» («Трава забвения»); «Я видел ряды бело-зеленых газосветных фонарей»; «Я вошел в лилово-зеленое пекло почти тропической нью-йоркской» («Святой колодец»); «над хвойной маскировкой третьей батареи стоит желтовато-черное облако» (Юношеский роман»).
В индивидуально-авторской картине мира В. П. Катаева порой «склеиваются» основы цветовых прилагательных, принадлежащих не только одной цветовой гамме, но и одной цветовой группе, одному цветовому тону, например: «А вокруг античная лилово-сиреневая синева Эгейского моря» («Сухой лиман») (лиловый, по определению Н. Б. Бахилиной [1: 255], — довольно интенсивный синевато-розовый цвет сирени). Лиловый и сиреневый — очень сложные, чрезвычайно неясные, расплывчатые цветообозна-чения. Соединение их в одном слове позволяет, с одной стороны, говорить о стремлении автора назвать какую-то особенную окрашенность моря, приобретшего необыкновенный цвет, а с другой — о необычном, индивидуально-авторском восприятии этой окрашенности, возможно, едва уловимой. Значимую роль в данном контексте играет актуализатор синева, указывающий на большую примесь синего в цветообозначении лилово-сиреневый.
Здесь, безусловно, проявляется элемент образного словотворчества, характеризующего индивидуальную картину мира художника. На поэтический (в широком смысле слова) образ работает выбор компонентов. В этом смысле интересно образование «затылок седовато-серебряной головы» («Юношеский роман»), где цветообозначение седоватый и серебряный (в языковых традициях
серебристый) также называют цвета одного тона. В. Катаев, на наш взгляд, намеренно избегает языковой формы цветообозначения серебристый, используя прилагательное серебряный, благодаря чему более выпукло проявляется мотивировка существительным серебро, а цветовой признак в целом приобретает особый оттенок чистой, благородной седины (серебро — благородный металл).
Цветовые ОСП в прозе В. П. Катаева позволяют увидеть творческую лабораторию писателя: с одной стороны, легкость возникновения под пером мастера индивидуально-авторских определений, передающих оттенки цвета, вполне естественна, поскольку обусловлена словообразовательной и лексической системами языка; с другой — выбор цветов из состава цветовой гаммы, последовательность компонентов в сложении работают на экспрессивность, изобразительность. Нельзя не удивляться художественной зоркости и утонченному восприятию цвета, которое В. П. Катаев передает через многокомпонентные образования.
Ср.: «...она со своими серо-зелено-голубыми глазами и персиковыми щечками» («Кубик»); «На западе из-за леса поднимаются тяжелые зелено-желто-черные скалистые массы дыма» (Юношеский роман»); «и над обрывом в монастырском саду буйно цвела майская сирень, которую мы ломали, а потом с громадными темно-лилово-сине-голубыми букетами возвращались на трамвае в город» («Спящий»).
В этих примерах сложным сочетанием цветов писатель добивается как бы отрыва цвета от предмета, создавая совокупность красочных пятен, сливающихся в единую цветовую картину. Такую манеру описания окружающего мира можно назвать импрессионистской.
Насколько В. П. Катаев чувствует цветовые оттенки, помогают увидеть наблюдения над подмеченными подробностями, штрихами, из которых и складываются образы различных состояний живой и неживой природы. Например, описание цвета пламени свечи:
«написав на обороте гостиничного счета несколько прощальных слов, освещенных сине-желтым пламенем свечи» («Юношеский роман»); «при лазурно-багровом пламени огарка я перебирал в памяти все, что касалось моей любви» (Там же); «послышались знакомые звуки фонаря и спичек, появилось лазурно-желтое сжатое пламя огарка» («Кубик»).
Цветовые превращения моря:
«античная лилово-сиреневая синева Эгейского моря» («Сухой лиман»); «офицер и курсистка, взявшись за руки, идут прямо в открытое бушующее серо-зеленое море» («Юношеский роман»); «пила морскую воду сине-зеленого бутылочного стекла.» («Алмазный мой венец»); «виднелась полоса кубово-синего одичавшего моря» («Трава забвения»).
С помощью сложных образований В. П. Катаев рисует картины природы, придавая определенное настроение описанию, соотнося все это многоцветие с тематическим своеобразием, эмоциональной тональностью произведений, с духовным мироощущением героев или самого автора.
Так, эмоциональное восприятие красоты окружающего мира, переданное посредством сложных индивидуально-авторских прилагательных, достигается эмоционально-изобразительной двуплановостью описания и внутренней структурой произведений, где логика мысли часто уступает место едва уловимой связи тончайших ассоциаций, ориентированных на зрительные представления цвета. Ср., например, описания окружающего мира:
«прелестный желтовато-розовый, как рахат-лукум, особнячок» («Святой колодец»); «палатка внутри наполнена розовато-желтым светом утреннего солнца»; «запах табачного пепла, залежавшегося серебристо-сиреневыми горками внутри тропических рогатых раковин» (Сухой лиман»); «Дунай сейчас удивительно красив. Он потерял свой обычный серый цвет и полностью отразил в себе закатное небо, стал голубовато-розовым» («Юношеский роман»).
Эти описания отражают полутоновую «словесную живопись», мягкую, светлую грусть красок, так свойственных В. П. Катаеву.
Катаевские сложные прилагательные по-особому соотносятся с семантическим окружением, например:
«Все прозрачно в этом абстрактном городе зияющих архитектурных пустот, <... > где некогда при свете все того же пепельно-серебряного солнца можно увидеть среди университетских корпусов ту самую маленькую площадь» («Кубик»).
Здесь индивидуально-авторское определение передает внутреннее восприятие автора.
При этом сочетание светлых тонов привносит в творческий контекст мастера эмоциональ-
ное ощущение света, легкости, радости, ясности, безмятежности. И наоборот, сочетание темных или интенсивных тонов, объединенных на контрасте, — тревоги, нарастающей опасности:
«задумчиво смотрели черно-сизые гор»; «Иссиня-темное, вздрагивающее от далеких молний небо» (Юношеский роман»); «лезвие раскрытого перочинного ножа, отливающего красно-синим блеском...»; «громадный столб индейского тотема с черно-красным, чудовищно размалеванным лицом» (Святой колодец»); «Страшное пророческое видение-притча, написанная серебром на черно-вороненом, уже почти зимнем небе» («Трава забвения»).
Контрастная цветопись может отражать и сложную аналогию с социально-политическим устройством государства, например: «и почувствовал страшную трагедию черно-белого государства...»; «они молчали, охваченные ужасом, смотрели на черно-цветной экран...» («Святой колодец»), где контраст цветообозначений ведет к контрасту реалий, наполняя авторский контекст социальным смыслом (контраст нищеты в кварталах, заселенных темнокожими, и блеска богатых кварталов Нью-Йорка).
Отпечаток оригинальности, экспрессивной насыщенности несут катаевские сложные определения, выражающие интенсивность или конкретизацию цветового признака, в предопорном компоненте сложения, который является базой для индивидуально-авторской метафоризации.
Ср.: «среди гипсовых уральских снегов, леденцово освещенных медно-розовым кружочком крещенского солнца»; «и передо мною все время маячили маково-черные ряды висящих иероглифов.» («Трава забвения»); «Полосы света — чернильно-синего, розового, красного, наконец, зеркально-белого» («Святой колодец»).
Такого рода оживление конкретно-предметных связей в авторских цветообозначениях способствует восстановлению прозрачности семантики абстрактного языкового наименования цвета и, как следствие, образности. В основе такого рода образований лежат ассоциации. Так, только один цвет красный в художественной картине мира В. П. Катаева ассоциируется с такими реалиями действительности, как:
«с новыми побегами на отростках веток, висящими как сафьянно-красные колпачки-чехольщики...» («Сухой лиман»); «присаживался к столу из цельного полисан-дрового дерева, на котором, отражаясь, как в вишнево-
красном зеркале, стояла штампованная из тонкой меди чашка...» (Трава забвения»; «сохранилось видение клюквенно-красного отражающего солнышко воздушного шарика...» (Алмазный мой венец»); «Снег. Березы. Какие-то голые кораллово-красные кусты, торчащие из сугробов...»; «калоши на свекольно-красной суконной подкладке... » («Юношеский роман»); «в цветниках горели винно-красные канны с чугунно-синими толстыми листьями, а на горизонте весь день сонно маячили серые паруса заштилевших дубков...» («Кубик») и др.
Подобного рода тавтология цвета под пером мастера художественно мотивирована. Если такие ОСП, как «когда я впервые вместе с покойным папой и покойным братцем вступил на площадь Святого Марка, окруженные стаей грифель-но-серых голубей»; «Он снова увидел яхту, обходящую известково-белую башню портового маяка» («Спящий»), создаются с целью более образного описания окружающего его мира, то в примере «... кружок траурно-черной изоляционной ленты... » («Юношеский роман») сложное прилагательное, подчеркиваемое предшествующим контекстом, содержит характерологическую оценку внутреннего состояния героя, его бессознательной боязни смерти.
Под пером В. П. Катаева относительное прилагательное в сочетании с абстрактным не всегда переосмысляется лишь по одному признаку, а, порой, по совокупности признаков, заключенных в предмете, мотивированном существительным, что создает многоплановый образ, например: «На двух белых железных стульях в позе дружелюбных спорщиков сидели звездно-белые фигуры брата и друга» («Алмазный мой венец»). Сложное определение, с одной стороны, обозначает высшую степень проявления цветового признака (более белые, чем белые стулья), демонстрируя сложную ассоциативную связь белого цвета с цветом небесных светил, возникшую в сознании художника; а с другой — предопорный компонент вносит в образование дополнительные экспрессивно-смысловые оттенки: звездные фигуры как олицетворение признания, момента высшего подъема в творчестве И. Ильфа и Е. Петрова.
Еще пример, когда семантическая многоплановость образования обусловливается внутренней формой предопорного компонента: «и закричала, простирая лебедино-белые руки»
[взаимосвязь литературы и языка]
(«Алмазный мой венец»), где в состав смысловой структуры определения входит ряд переносных оттенков: не только белые, но и нежные, легкие, плавные в движениях, прекрасные.
Как средство особой выразительности и изобразительности может быть отмечена в индивидуально-авторской картине мира В. П. Катаева и так называемая «метафора действия». Ср., ОСП, выходящие за пределы заданной языком сочетаемости морфем: «Рябины с гроздьями огненно-воспаленных ягод» («Юношеский роман»), где автор сознательно заменяет предполагаемое цветообо-значение красный отпричастным прилагательным воспаленный в значении 'имеющий признаки воспаления, покрасневший, припухлый в результате воспаления' [2: 151], которое используется в медицинской практике. В. П. Катаев же, обращаясь к прилагательному воспаленный в значении 'очень спелый, перезревший, а потому очень красный по цвету' в качестве цветообозначения, сталкивает в одном определении два метафорических значения — огненные ягоды — воспаленные ягоды, добиваясь зрительно-осязательного восприятия характеризуемого явления. Нарушение традиционных норм употребления прилагательных в составе анализируемого здесь определения, снятие ограничения по признаку одушевленность/неодушевленность ведут к созданию яркого поэтического образа, обладающего огромным запасом экспрессивной энергии, которая, по словам Э. И. Ханпиры, «заключена в его (окказионального образования. — С. К.) незаданности языковой системой, в его новизне, свежести, первозданно-сти, способности к созданию эффекта первопри-сутствия при рождении слова» [3: 304].
Художественная ценность ОСП, созданных В. П. Катаевым как эстетически направленных образований, усиливается и благодаря синонимичной комбинации основ, одна из которых является языковой цветовой метафорой, например: «липовый мед, золотисто-янтарный», «Он смерил меня высокомерным взглядом своих глаз, похожих на очищенный от коричневой шкурки миндаль, на смугло-оливковом лице» («Алмазный мой венец»); «жилетка с сине-вороненой пряжкой сзади» («Трава забвения»); а также благодаря комби-
нации основ, предопорная часть которых усиливает или ослабляет значение цветового признака, выраженного опорным компонентом по аналогии с узуальными сложениями типа светло-голубой, темно-синий и т. п. Например:
«принес мне мглисто-зеленую ветку»; «наконец заметил главную прелесть ее лица: маленькую подкожную поро-ховинку туманно-голубой родинки» («Трава забвения»); «и бедный солнечный закат некрасивого, небогатого, какого-то ветрено-красного, степного цвета под бесцветным небом» («Кубик»); «Особенно восхищались мы цветом листвы далеких рощ — туманно-синей, волнистой» («Святой колодец»).
В приведенных примерах происходит замена предопорной основы качественного узуального прилагательного основой прилагательного относительного. В других случаях представлена замена предопорной основой, мотивированной качественным прилагательным с оценочной семантикой:
«двери были окрашены не обычной уныло-коричневой блестящей краской наемных квартир» (Юношеский роман»); «воздух дрожит над божественно-лазоревым заливом» («Кубик»); «у открытых дверей стояли зловеще-черные носилки» (Сухой лиман»)», «Крахмальный воротник с уголками, крупно-отогнутыми по сторонам корректно-лилового галстука»; «по ледяному коридору в сказочно-зеленой воде двигался „Наутилус"»; «сборник стихотворений Ив. Бунина издательства 1906 года в скучно-зеленоватой обложке» («Трава забвения»).
Усилению образности способствует и употребление В. П. Катаевым в значении оттеночно-< >
го компонента 'темно-' основы прилагательного смуглый, что в общеязыковых условиях обозначает темноватую кожу человека; в авторском же словоупотреблении в составе ОСП участвует в описании неодушевленных реалий.
Ср.: «капом из дикой смугло-песчаной норки»; «над апельсиновыми садами, которые были увешаны смугло-желтыми стандартными плодами» («Святой колодец»); «несмотря на серые колонны со смугло-золотыми капителями» («Кубик»).
В этих примерах авторские образования становятся средством выражения нового словесного образа.
Индивидуально-авторская картина мира В. П. Катаева отличается насыщенностью предложений авторскими образованиями, например:
«изо всех настежь открытых парижских окон выбросились и косо повисли огненно-желтые, раскаленно-красные маркизы, совершенно меняя облик города, который мы привыкли видеть элегантно-серым» («Алмазный мой венец»); «высоко поперек бульвара висело резко-желтое — я бы сказал, осино-желтого цвета — полотнище с резко-черной готической немецкой надписью» (Трава забвения»); «Сначала она (солома. — С. К.) ненадолго обволакивалась молочно-белым опаловым дымом <...>, через мгновение вспыхивала, охваченная со всех сторон чистым золотым пламенем, <... > и сейчас же, вдруг, делалась угрюмой, маково-красной; затем темнела, становясь маково-черной... » (Там же).
Здесь нанизывание идентичных по смысловой структуре образований способствует созданию красочности описания.
Нередко мастер сталкивает в пределах одного предложения с целью создания цветового акцента контрастные цветообозначения:
- сложное индивидуально-авторское со значением интенсивности проявления цветового признака и простого абстрактного: «белые полосы снега перемежались с винно-красными и палевыми полосами горных пород» («Святой колодец»); «Он был очарован впервые им увиденными крымскими красотами: розовыми скалистыми горами и пламенно-синим морем» («Сухой лиман»);
- наречия: «на фоне молочно-голубой реки <...> черно рисуются наши кононерки» («Сухой лиман») или номинативного предложения: «Утро. Глушь. Снег. Березы. Какие-то голые кораллово-красные кусты» (Юношеский роман»).
Прибегая к такому художественному приему, В. П. Катаев добивается экспрессивной насыщенности текста, картинности изображения.
Эффект исчерпывающей зрелищности изображения действительности достигается и сосредоточием в одном предложении однотоновых индивидуально-авторских сложений со значением интенсивности проявления цветового признака и простого цветообозначения, например:
«Он вошел в новом сюртуке и белом жилете, на ходу вкладывая в бумажник крахмально-белые карточки» («Святой источник»); «их маслиново-черные прически, так хорошо рифмующимися с новыми черными брюками, черными пиджаками мужчин» («Кубик») и уже выше приведенный пример «На двух белых железных стульях в позе дружелюбных спорщиков сидели звездно-белые фигуры брата и друга» («Алмазный мой венец»).
Итак, анализ сложных индивидуально-авторских определений позволил увидеть творческую лабораторию большого мастера слова — Валентина Петровича Катаева. Рассматриваемые здесь сложения проявляются как ситуативно-импровизационные образования, привлекающие к себе внимание своей образностью, семантической насыщенностью и новизной. Являясь неотъемлемой частью индивидуально-авторской картины мира художника, подобные образования в полной мере отражают уникальность эмоционально-интеллектуальной и мировоззренческой позиции автора, его системы ценностей.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Катаев В. П. Алмазный мой венец. М., 1979. С. 24.
2 Здесь и далее цит. по следующим изданиям: Катаев В. П. 1) Алмазный мой венец. М., 1979; 2) Святой колодец. Трава забвения. М., 1969; 3) Сухой лиман: повести. М., 1986.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бахилина Н. Б. История цветообозначений в русском языке. М., 1975.
2. Большой толковый словарь русского языка. СПб., 2000.
3. Ханпира Э. И. Окказиональные элементы в современной речи // Стилистические исследования. М., 1972. С. 245-317.
REFERENCES
1. Bakhilina N. B. (1975) Istoriia tsvetooboznachenii v russkom iazyke [History of colour designation in Russian language]. Moscow. (in Russian)
2. Bol'shoi tolkovyi slovar'russkogo iazyka [Large explanatory dictionary of the Russian language] (2000). St. Petersburg. (in Russian)
3. Khanpira E. I. (1972) Okkazional'nye elementy v sovremennoi rechi [Occasional elements in modern speech]. In: Stilisticheskie issledovaniia [Stylistic research items]. Moscow, pp. 245-317 (in Russian)
