33Тематический блок. ЗВУК
УДК 008.001
«В КАЖДОЙ МЕСТНОСТИ СВОИ ЗВУКИ ЕСТЬ...»: ЗВУКОВОЙ ЛАНДШАФТ СЕЛА НЮКСЕНИЦА В ВОСПРИЯТИИ МЕСТНЫХ ЖИТЕЛЕЙ
a b
П. Н. Ваневская , Д. А. Лермонтов
a Центр социологии культуры Института образования, НИУ ВШЭ, Москва, Россия, [email protected]
b Санкт-Петербургский государственный университет, Санкт-Петербург, Россия, [email protected]
Данная статья представляет собой результаты полевого антропологического исследования особенностей звукового ландшафта села Нюксеница Вологодской области. Цель авторов состояла в выявлении связи между локальной идентичностью местных жителей и комплексом смыслов и значений, приписываемых сельчанами определенным элементам локального звукового ландшафта («звуковым маркерам», или "soundmarks"). В статье представлены как теоретическая концептуализация изучаемого феномена, так и аналитическая работа с эмпирическими материалами. По результатам анализа полевых данных было выявлено 4 категории звуковых маркеров, значимых для формирования локальной идентичности местных жителей и составляющих звуковой портрет села Нюксеница: звуки природы, инструментальные звуки, голоса людей и тишина. В завершение статьи авторы намеренно помещают методологическую рефлексию с целью обосновать релевантность поворота к муль-тисенсорному подходу в исследовании восприятия окружающей среды.
Ключевые слова: саундскейп, звуковой ландшафт, звуковые маркеры, локальная идентичность, идентичность места, локальная аудиальнось, Нюксеница.
"EACH LOCATION HAS ITS OWN SOUNDS ...": THE SOUNDSCAPE OF NIUKSENITSA THE VILLAGE IN THE PERCEPTION OF ITS RESIDENTS
P. N. Vanevskaiaa, D. A. Lermontovh
a Centre for Cultural Sociology, HSE University's Institute of Education, Moscow, Russia, [email protected]
b St. Petersburg State University, St. Petersburg, Russia, [email protected]
The article presents the results of the anthropological field research of Nyuksenitsa the village (at Vologda Region) soundscape specificity. The main goal of the authors was to identify the interrelation between the Nyuksenitsa residents' local identity and complex of meanings (according to M. Lally, "the identity of the place") which they attribute to certain elements (according to M. R. Shafer, "soundmarks") of the local soundscape. The article presents both theoretical conceptualization of the studied phenomenon and empirical data analysis. Based on the results of data analysis 4 categories of soundmarks, which form the sound portrait
© Ваневская П. Н., Лермонтов Д. А., 2021
Ссылка для цитирования: Ваневская П. Н., Лермонтов Д. А. «В каждой местности свои звуки есть...»: звуковой ландшафт села Нюксеница в восприятии местных жителей // Labyrinth: теории и практики культуры. 2021. № 2. С. 41—49.
Citation Link: Vanevskaia, P. N., Lermontov, D. A. (2021) «V kazhdoj mestnosti svoi zvuki est'...»: zvukovoj landshaft sela Nyuksenica v vospriyatii mestnyh zhitelej ["Each location has its own sounds ...": the soundscape of Niuksenitsa the village in the perception of its residents], Labyrinth: Teorii ipraktiki kul'tury [Labyrinth: Theories and practices of culture], no. 2, pp. 41—49.
of Niuksenitsa the village, were identified: sounds of nature, instrumental sounds, people's voices and the silence. In order to substantiate the relevance of a turn to multisensory approach in the perception of environment studies the authors deliberately place their methodological reflection in the final part of the article.
Key words: soundscape, soundmarks, local identity, the identity of the place, local audibility, Niuksenitsa.
По замечанию ряда авторов, исследования звука не находят широкого распространения в практике российских социальных исследователей [Чубукова, 2015] и могут быть описаны как находящиеся на «научной периферии» [Нестерова, 2013: 86]. Несмотря на ряд исключений (например, исследования А. Г. Возьянова [Возьянов, 2009, 2014], К. С. Майоровой [Майорова, 2017], М. А. Чубуковой [Чубукова, 2015]), в отечественном научном дискурсе действительно достаточно редко встречаются работы, целью которых выступает теоретическая и эмпирическая концептуализация звука как социокультурного феномена. Наблюдаемый дефицит языка описания социокультурного аспекта аудиальности как свойства физического пространства, или территории, становится вызовом для молодых исследователей. Так, наша работа представляет собой авантюрный поиск стратегии изучения смыслового измерения локальных звуковых ландшафтов. Цель нашего исследования состоит в определении специфики связи между локальной идентичностью жителей села Нюксеница (Вологодская область) и звуковым ландшафтом данной территории. Согласно нашей генеральной гипотезе, локальный звуковой ландшафт может быть наделен субъективными смыслами и встроен в автобиографический нарратив местных жителей. В заголовок статьи мы неслучайно вынесли цитату одного из информантов, коренного жителя села Нюксеница, так как эта реплика демонстрирует дорефлексивный опыт переживания сопричастности определенной территории и её локальной аудиальности.
Звуковой ландшафт как аналитическая категория
Несмотря на слабую представленность исследований звука в русскоязычном научном сообществе, в англоязычной среде происходит активная институционали-зация междисциплинарного поля sound studies. Ещё в 2005 году вопрос о том, существует ли поле под названием «исследования звуковой культуры» (sound culture studies), получил положительный ответ в одноименной статье М. Хилмса [Hilmes, 2005], рецензента работ таких влиятельных исследователей социокультурного измерения звука как Э. Томпсон и Дж. Стерна. Под редакцией последнего в 2012 году в свет выходит первый сборник "The Sound Studies Reader" [Sterne, 2012].
По замечанию философа и урбаниста К. С. Майоровой, с момента зарождения исследования звука «были городскими» [Майорова, 2017: 16] — в фокусе исследователей находилась проблематика шума и звукового загрязнения городских пространств. Среди наиболее влиятельных «отцов-основателей» городских исследований звука можно выделить канадского композитора и активного защитника окружающей среды Р. М. Шейфера, благодаря которому в научный дискурс был внедрен концепт «саундскейп» (дословный перевод с английского "soundscape" — «звуковой ландшафт») [Shafer, 1967, 1994]. Работы Шейфера были нацелены на развитие звуковой экологии городской среды. В частности, в монографии «Ear cleaning. Notes for an Experimental Music Course» Шейфер сформулировал географический подход к анализу восприятия городского звукового ландшафта, а также концептуализировал такие его элементы как шумы, тоны, тембры, мелодии, ритмы, текстуры, амплитуды [Shafer, 1967]. Значимой составляющей звукового ландшафта, согласно Шейферу, также является тишина. В более поздних работах Шейфер предлагает дифференциацию звуков на основании их связи с локальными
особенностями различных городских территорий и их сегментов. Так, автором выделяются [Shafer, 1994: 9—10]:
• лейтмотивы (keynote sounds) — повторяющиеся звуки, составляющие аудиальный фон;
• звуковые сигналы (sound signals) — информативные звуки, воспроизводящиеся в непосредственной близости от человека и выделяющиеся из массы фоновых звуков;
• звуковые маркеры (soundmarks) — особые звуки, обладающие значимостью и ценностью для представителей определенной социальной группы и являющиеся самобытными для конкретного звукового ландшафта.
Специфика концепции звукового ландшафта Шейфера состоит в ориентации на анализ качества городской среды. Тем не менее, авторский концептуальный аппарат позволяет идентифицировать роль тех или иных звуков в формировании аудиального разнообразия территорий и восприятии их звукового портрета.
Несколько иной контекст употребления понятия «звуковой ландшафт» был предложен П. Родауэйем, оптика которого сфокусирована на опыте субъекта, воспринимающего определенные звуки [Rodaway, 2002]. Для Родауэя элементарными частицами звукового ландшафта, которые физически способен воспринять человек, являются «звуковые события» (sound events) [ibid.], пространственная и временная организация которых составляет уникальную динамику звукового ландшафта.
Концепция звукового ландшафта также разрабатывалась антропологом Ф. Коломбьяном, чьи полевые исследования в Индонезии привели к новой классификации локальных звуков: звуки улицы, звуки власти, приватные звуки и звуки современности [Colombijn, 2007]. Для Коломбьяна звуковой ландшафт — это не только аудиальный аспект материальности определенной территории, но и комплекс «культурных форм и эффектов опосредования восприятия звуков/шумов города» [Возья-нов, 2009: 261]. Антрополог фокусирует внимание на субъективном восприятии звуков, окружающих городских обитателей, и на основании выявленных интерпретаций реконструирует комплекс значений, приписываемых тому или иному звуковому событию. Аналогичным образом «звуки металлургического завода в Шеффилде, свистка поезда, прибывающего на станцию, кораблей, движущихся по Темзе, аплодисментов местного футбольного стадиона, даже звуков детей, играющих в местной школе» [Adams et al., 2006: 2390], а также другие звуковые элементы формируют специфику городских пространств и локального самосознания их резидентов. Так, звуковые ландшафты городских дворов становятся «фонотекой воспоминаний» [Возьянов, 2014] для местных жителей, а звуки магазинов виниловых пластинок — музыкальными «аудиоместами» [Возьянов, 2009], вбирающими в себя историю города и стимулирующими воображение его резидентов и гостей. Как отмечает британский антрополог Т. Ингольд: «культурные формы будут закодированы в ландшафте, подобно тому, как в семиологическом подходе к языковому означиванию концептуальные представления кодируются в звуковом медиуме» [Ингольд, 2019]. В связи с этим звуковой ландшафт, как и ландшафт, конструируемый за счет визуальных практик (например, фотографии или живописи), обладает «социальным характером» [Урри, 2012: 195].
В социальных и культурных исследованиях был диагностирован «визуальный поворот» [Бахманн-Медик, 2017], в рамках которого ключевым объектом изучения все чаще становился визуальный аспект опыта восприятия окружающей среды и социальной реальности. В частности, аналитическая модель визуального образа города, разработанная американским урбанистом К. Линчем в 1960-х гг., представляет собой классический пример «окуляроцентризма» [Возьянов, 2009: 259], характерного и для современных исследователей городских пространств и других жилых территорий. Однако наблюдаемые нами «ситуативные повороты»
к звуку свидетельствуют о расширении границ исследовательского поля и обращению к сфере ощущений в контексте «мультисенсорной вовлечённости воспринимающего в окружающую среду» [Ингольд, 2019]. Таким образом, исследование не только визуального, но и аудиального (слухового) восприятия обладает эвристическим потенциалом для выявления значений, смыслов и ценностей, разделяемых той или иной социальной группой.
Локальная аудиальность и локальная идентичность
В рамках рассмотрения связи локальной идентичности и особенностей звукового ландшафта последний становится специфической формой артикуляции социокультурных различий и выступает условием возможности формирования локальной идентичности. Как справедливо замечает М. Лалли, в случае с локальной идентичностью мы сталкиваемся с необходимостью прояснения базовых концептов — субъективной локальной идентичности (local/place identity) и идентичности места (the identity of the place) [Lalli, 1992]. Идентичность места не связана напрямую с материальными характеристиками территории и представляет собой конвенциональный комплекс смыслов и значений, приписываемых и транслируемых извне [ibid.]. Локальная идентичность, в свою очередь, демонстрирует специфику и динамику отношения индивида или группы к определенному месту и его свойствам [ibid.]. В нашем исследовании мы фокусируемся на локальной идентичности как субъективном переживании сопричастности с определенной территорией, при этом ключевым аспектом для нас выступает локальная звуковая специфика, или локальная аудиальность [Возьянов, 2014]. Локальная аудиальность может быть масштабирована «от города в целом или даже группы городов до отдельных событий (например, фестивалей или же специфических городских мест — гетто, клубов, отдельных кварталов)» [там же: 113—114]. Свойство масштабируемости локальной аудиальности является обоснованием нашего обращения к такому полю как сельская местность, поскольку даже малые поселения обладают своим уникальным звуковым ландшафтом.
Прежде чем мы перейдем к описанию нашего поля, необходимо отметить, что специфика звукового ландшафта сельской местности отличается меньшей степенью гетерогенности и насыщенности по сравнению со звуковым ландшафтом мегаполисов, чаще попадающих в фокус исследователей звука [Rodaway, 2002]. В терминологии Шейфера и Радауэя сельский звуковой ландшафт представляет собой среду hi-fi (дословный перевод — «звуковая среда высокого качества») [Чубу-кова, 2015]. В контексте нашего исследования различение hi-fi и lo-fi (дословный перевод — «звуковая среда низкого качества») является значимым не столько для оценки качества звуковой среды, сколько для теоретической концептуализации. Для сельской hi-fi звуковой среды свойственны артикуляция звуковых маркеров и элиминация шумов, что позволяет выявить наиболее характерные и социально значимые элементы звукового ландшафта.
Рассмотренные концепции приводят нас к выводу, что идентификация звуковых ландшафтов определенных территорий и дифференциация составляющих их звуковых маркеров позволяет глубже понять не только содержательную специфику локальной аудиальности, но и её социальную значимость для резидентов территории. Звуковой ландшафт аккумулирует в себе значения и смыслы, формирующие локальный социокульутрный контекст, а звуковые маркеры становятся индикаторами социальных границ — аудиальными «диакритиками» («различительными признаками») [Хизриева, 2006: 194], играющими конституирующую роль в локальной идентичности местных жителей.
Полевое исследование села Нюксеница Вологодской области
Полевой этап исследования проходил в селе Нюксеница Вологодской области в феврале 2020 года. Стоит отметить, что Нюксенский район обладает длительной историей: первые упоминания о нём встречаются в «Устюгском летописном своде» о событиях 1453 года [Сумароков, 1995], а само село Нюксеница впервые упоминается в документах XVII века [там же]. Сбор данных представлял собой серию полуструктурированных интервью с жителями Нюксеницы, доступ к которым был получен благодаря содействию гейтикипера — сотрудницы МБУК «Нюксенский районный краеведческий музей». В начале полевой работы отбор информантов осуществлялся по принципу «доступных случаев», а уже после проведения первых интервью поиск людей, готовых принять участие в исследовании, проходил по принципу «снежного кома». По завершении полевого этапа было собрано 83 интервью, однако только в 12 случаях в рамках бесед была затронута тема звукового ландшафта села. Сложившаяся ситуация была обусловлена проектной спецификой: исследование носило прикладной характер, и его основная цель состояла в разработке рекомендаций по созданию бренда территории села Нюксеница. В связи с этим был разработан гайд полуструктурированного интервью с местными жителями, ключевые тематические блоки которого были сосредоточены на таких темах как экономические ресурсы территории, гражданская активность сельчан, а также факторы формирования туристической привлекательности Нюксеницы. Так как изначально в задачи исследования не входило выявление специфики локальной аудиальности села, включение в гайд блока вопросов об особенностях звукового ландшафта Нюксеницы было инициировано участниками исследования, разделяющими интерес к анализу звука как социокультурного феномена. Несмотря на ряд ограничений, в сегменте собранных данных, сфокусированном на интересующей нас теме, нам удалось провести аналитическую работу и сформулировать выводы.
Звуковой портрет села Нюксеница
В ходе изучения специфики звукового портрета села Нюксеница наша стратегия заключалась в поиске и описании основных звуковых маркеров (soundmarks), то есть таких элементов звукового ландшафта, которые являются значимыми для идентичности этого места (the identity of the place) и обладают ценностью для локальной идентичности (local/place identity) его резидентов. По результатам анализа собранных нарративов о звуковом ландшафте Нюксеницы мы выделяем следующие категории маркеров, которые составляют звуковой портрет села, определяемый местными жителями:
• звуки природы;
• инструментальные звуки;
• голоса людей;
• тишина.
Категории были сформулированы по результатам открытого кодирования расшифрованных интервью и частично базировались на словах, употребляемых информантами. Более детализированный анализ, представленный нами далее, является своеобразным «насыщенным описанием» звукового портрета Нюксеницы.
Категория «звуки природы» включает в себя звуковые маркеры, объединенные нами на основании их связи с местной флорой и фауной. Так, например, для некоторых информантов локальная аудиальность Нюксеницы проявляется через звуки леса или реки: «Живые звуки — это природа: березы, шум осин. Лист большой как начнет шуршать у осины... На рыбалке сидишь на зорьке... Всплеск рыбки. Река рядом, сел в лодку и поехал рыбачить» (Информант № 7). «Естественно, щебетание птиц. У меня дом на реке Нюксенке построен. Там такие соловьи поют ночью летом! Стрижи.» (Информант № 2). Для кого-то звуковым маркером могло стать мычание
скота: «Были и исчезли... Мычание коров, блеяние овец. Это в [19]80-е годы чуть ли не в каждом дворе коровы были! Сейчас нет. Сейчас дай бог одна-две коровы на весь поселок. Если и увидишь их, то они не мычат, бедные» (Информант № 6).
Название второй категории «инструментальные звуки» было выбрано с целью отразить антропогенный характер отмечаемых жителями Нюксеницы звуков. Часть из них производится буквально инструментами — пилой или молотом: «Звон пилы — народный инструмент. Не бензопилы, а звон. Стук топора. Это, кстати, даже если взять разные инструменты и разную древесину, то звуки будут тоже разные. И звон будет, и глухой звук.» (Информант № 7). «На селе, в принципе, основные звуки звонкие были: звон молоты в кузнице, косы, топора, пилы.» (Информант № 4). Также в инструментальные звуки был включен такой звуковой маркер как промышленный шум, производимый «инструментами большего масштаба»: «Компрессорная, наверное, компрессорная станция, когда газ пускают. Очень громкое шипение, гул. Мы знаем, что это компрессорная» (Информант № 1). Наконец, для местных жителей характерным звучанием Нюксеницы может выступать колокольный звон, включенный нами в категорию инструментальных звуков, поскольку он тоже производится при использовании инструмента, но музыкального — колокола: «А если окно открыть в 8 утра в воскресенье, то можно послушать колокола, у нас церковь тут рядом. Иногда люблю послушать колокола» (Информант № 5). «Колокольный звон от церкви меня, наоборот, успокаивает. Он раздражает только тех, кто не понимает.» (Информант № 3).
Для анализа звукового ландшафта Нюксеницы особенно значимой является категория «голоса людей», так как в ней прослеживается маркирование сопричастности с другими местными жителями при помощи использования информантами притяжательных местоимений «мои», «наши» и т. д. Например: «[А с какими звуками у вас ассоциируется село?] "Ца", наверное, это звучание "ца", как наши бабушки говорили.» (Информант № 4). Кроме того, голоса людей в нарративах информантов были репрезентированы через упоминания местных песен: «Нюксеница. Нюксеница. Нюксеница. Для меня она прежде всего поющая, потому что я прежде всего пою. И люблю петь, люблю песни нюксенские, которые здесь родились, которые здесь жили, которые пели мои бабушка, дедушка и папа.» (Информант № 3). «Сейчас никто не поет, а раньше пение было нормой, там все пели. Вот батя мой был с Шепсны родом, там особое пение (Информант № 7)».
Последняя категория, выделенная нами на основе собранных данных — это «тишина». Для местных жителей тишина определяется как особое свойство Нюк-сеницы, позволяющее противопоставить сельскую размеренность городской суете: «Тишина. Я вот когда жила в городе, сюда приезжала, и тишина для меня всегда была оглушающей. <...> Меня тишина после города сначала пугала. А сейчас уже свыклась, все хорошо. Я родилась здесь, в Нюксенице, и изначально вот этой тишины не замечала. Потом училась в Вологде, спустя некоторое время после города, после этой суеты уже да.» (Информант № 12). Тишина как специфический звуковой маркер также позволяет разграничить «своих», то есть привыкших к тишине местных жителей, и «чужих» — отвергающих её городских: «Когда к нам приехал знакомый горожанин, как он сказал? "Ушам больно от этой тишины. Тихо и вороны каркают". Родственник приехал из Петербурга. Первый день они наслаждаются, а потом им плохо» (Информант № 7).
Важно отметить, что даже в тех фрагментах бесед, которые были сосредоточены на обсуждении звукового ландшафта Нюксеницы, информанты в своих монологах нередко уходили от центральной темы и описывали не только звуки, но и чувства и эмоции, испытываемые в отношении своего места проживания. Для некоторых информантов было важно подчеркнуть сельскость как неотъемлемую черту Нюксеницы, её самость, отличную от города: «Вот это и интересно, вот это
и есть село! Этого в городе нет» (Информант № 8). Часть людей определяли своё восприятие Нюксеницы как дома: «Какая Нюксеница? Светлая. Для меня это светлая Нюксеница, потому что здесь дом» (Информант № 5). При этом также акцентировалась связь между локальными звуковыми маркерами и ощущением дома: «Я после города обычно стараюсь как можно скорее сюда вернуться... Нееет, я люблю тишину! Я очень устаю и понимаю, что хочу домой» (Информант № 9). Для местных жителей значимостью и ценностью обладает даже звучание названия села: «Само название более мягкое, выдающееся из общего потока названий. <...> Название Нюксеница немножко выдается, его не отнести ни к северу, ни к югу, согласитесь» (Информант № 8). Уникальность места в данном случае осмысляется информантом через уникальность звучания топонима.
Таким образом, результаты нашего анализа демонстрируют возможности изучения локальных звуковых ландшафтов в контексте выявления приписываемых им смыслов и ценностей (the identity of the place), значимых для формирования и поддержания локальной идентичности (local/place identity). Примечательно, что наши полевые материалы не полностью вписываются в классическую теоретическую концептуализацию и классификацию звуков, предложенную Шейфером [Schafer, 1994]. Например, такие звуки как мычание коров, промышленные шумы или тишина, которые, как правило, включаются в категорию лейтмотивов, или фоновых звуков (keynote sounds), в случае Нюксеницы выступают в качестве звуковых маркеров и описываются местными жителями как самобытные и уникальные. Это также является значимым результатом и является поводом для дальнейшей теоретической рефлексии.
Исследовательская рефлексия
Так как данное исследование имело значительные ограничения, создание действительно «насыщенного» описания звукового портрета села Нюксеница требует дополнительного сбора и анализа данных. Однако методологическая рефлексия проделанной работы приводит нас к ряду замечаний, которые могут быть полезны при продолжении исследования.
Основываясь на введенном Родауэем различении функций слуха и слушания [Rodaway, 2002], важно отметить, что навык слушания как активного восприятия звуковых событий, сопряженного с рефлексией субъективных ощущений по поводу услышанного, специфичен и может быть недостаточно развит у представителей исследуемых сообществ (как сельских, так и городских), чей опыт аудиального восприятия интересен исследователю. В ходе полевой работы мы сталкивались с ситуациями, когда нашим информантам было трудно подвергнуть рефлексии их повседневный аудиальный опыт. Однако в процессе интервью мы нередко наблюдали, как информанты апеллируют к различным аспектам сенсорного опыта. Так, звуковой ландшафт Нюксеницы мог быть описан одновременно с визуальной, ольфак-торной или тактильной составляющей этого места: «Она в низине вся. И когда сверху на нее смотришь, дым печной пеленой идет, как туман. И выше не идет, и ниже не опускается. И запах соответствующий» (Информант № 3). «Другие звуки: вот весной капель, птички чирикают. Весной, извините, пахнет коровьими лепехами. Вот помню нас в детстве повезли в колхоз «Гвардеец», чтобы коров пасти. И вот эта ассоциация из детства, она же прирастает к голове. Вот идешь, чтобы корова не уходила в сторону, срываешь сухостой. Все здесь взаимосвязано. Вот когда весной идешь, холодно» (Информант № 4). Таким образом, методологическим ресурсом для продолжения исследования нам представляется расширение теоретической оптики и поворот к анализу мультисенсорной природы восприятия окружающей среды.
Библиографический список
Бахманн-МедикД. Культурные повороты. М.: Новое лит. обозрение, 2017. 504 с.
Возьянов А. Г. Винил в большом городе: между звуком и зрелищем // Визуальная антропология: городские карты памяти / под ред. П. В. Романова, Е. Р. Ярской-Смирновой. М.: Вариант; Центр соц. политики и гендер. исслед., 2009. С. 259—274.
Возьянов А. Г. «Коробка для звуков?»: о саундскейпе городского двора // Микроурбанизм: город в деталях / под ред. О. Е. Бредниковой, О. Н. Запорожец. М.: Новое лит. обозрение, 2014. С. 111—131.
Ингольд Т. Культура, природа, среда: на пути к экологии жизни // СТАДИС. 2019. Т. 1, вып. 1. С. 102—118. URL: https://doxajournal.ru/stadis/ecology_life (дата обращения: 11.11.2020).
Майорова К. С. Urban sound studies: новые горизонты городских исследований // Городские исследования и практики. 2017. Т. 4, № 4. С. 11—19.
Нестерова Е. И. Вслушиваясь в прошлое: звуковая история в поисках своей терминологии // Вестник Российского государственного гуманитарного университета. 2013. Т. 7, № 108. С. 80—87.
Сумароков В. П. Летопись земли Нюксенской: в помощь учителю-краеведу. Вологда, 1995. 213 с.
Урри Дж. Социология за пределами обществ: виды мобильности для XXI столетия. М.: Изд. дом Высш. шк. экон., 2012. 336 с.
Хизриева Г. А. О Фредерике Барте и книге «Этнические группы и социальные границы» // Этнические группы и социальные границы. Социальная организация культурных различий / под ред. Ф. Барта. М.: Новое изд-во, 2006. С. 188—199.
Чубукова М. А. Особенности звуковой среды Арбатского района г. Москвы // Городские исследования и практики. 2015. Пилот. вып. С. 68—79.
Adams M., Cox T., Moore G., Croxford B., Refaee M., Sharpies S. Sustainable soundscapes: Noise policy and the urban experience // Urban Studies. 2006. Vol. 43, № 13. P. 2385—2398.
Colombijn F. Toooot! Vroooom!: the urban soundscape in Indonesia // Journal of Social History. 2007. № 3. P. 859—894.
Hilmes M. Is there a field called sound culture studies? And does it matter? // American Quarterly. 2005. Vol. 1, № 57. P. 249—259.
Lalli M. Urban-related identity: theory, measurement, and empirical findings // Journal of Environmental Psychology.1992. № 12. P. 285—303.
Rodaway P. Sensuous Geographies. London; New York: Routledge, 2002. 298 p.
Schafer R. M. Ear cleaning: Notes for an Experimental Music Course. Toronto: Clark & Cruick-shank, 1967. 46 p.
Schafer R. M. The Soundscape: Our Sonic Environment and the Tuning of the World. Rochester; New York: Destiny Books, 1994. 368 p.
Sterne J. The Sound Studies Reader. London; New York: Routledge, 2012. 566 p.
Reference
Adams, M., Cox, T., Moore, G., Croxford, B., Refaee, M., Sharpies, S. (2006) Sustainable soundscapes: noise policy and the urban experience, Urban Studies, vol. 43, no. 13, pp. 2385— 2398.
Bakhmann-Medik, D. (2017) Kul'turnye povoroty [Cultural turns], Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie.
Chubukova, M. A. (2015) Osobennosti zvukovoi sredy Arbatskogo raiona g. Moskvy [Features of the sound environment of the Arbat district of Moscow], Gorodskie issledovaniia ipraktiki, pilot. iss., pp. 69—79.
Colombijn, F. (2007) Toooot! Vroooom!: The urban soundscape in Indonesia, Journal of Social History, no. 3, pp. 859—894.
Hilmes, M. (2005) Is there a field called sound culture studies? And does it matter?, American Quarterly, vol. 1, no. 57, pp. 249—259.
Ingold, T. (2019) Kultura, priroda, sreda: na puti k ekologii zhizni [Culture, nature, environment: steps to an ecology of life], available from https://doxajoumal.ru/stadis/ecology_life (accessed 11.11.2020).
Khizrieva, G. (2006) O Frederike Barte i knige "Etnicheskie gruppy i sotsial'nye granitsy" [About Frederick Bart and the book "Ethnic Groups and Social Boundaries"], in: Bart, F. (ed.), Et-nicheskie gruppy i sotsial'nye granitsy [Ethnic groups and social boundaries], Moscow: Novoe izdatel'stvo.
Lalli, M. (1992) Urban-related identity: theory, measurement, and empirical findings, Journal of Environmental Psychology, no. 12, pp. 285—303.
Maiorova, K. S. (2017) Urban sound studies: novye gorizonty gorodskikh issledovanii [Urban sound studies: the new horizons of urban studies], Gorodskie issledovaniia i praktiki [Urban studies and practices], vol. 4, no. 4, pp. 11—19.
Nesterova, E. I. (2013) Vslushivaias' v proshloe: zvukovaia istoriia v poiskakh svoei terminologii [Listening to the past: a sound history in search of its own terminology], Vestnik Ros-siiskogo gosudarstvennogo gumanitarnogo universiteta [Vestnik of Russian state university for the humanities], vol. 7, no. 108, pp. 80—87.
Rodaway, P. (2002) Sensuous Geographies, London, New York: Routledge.
Schafer, R. M. (1967) Ear cleaning: Notes for an Experimental Music Course, Toronto: Clark & Cruickshank.
Schafer, R. M. (1994) The Soundscape: Our Sonic Environment and the Tuning of the World, Rochester, New York: Destiny Books.
Sterne, J. (2012) The Sound Studies Reader, London, New York: Routledge.
Sumarokov, V. P. (1995) Letopis' zemli Niuksenskoi: Vpomoshch uchiteliu-kraevedu [Chronicle of the land of Niuksenitsa: To help the local history teacher], Vologda.
Urri, Dzh. (2012) Sotsiologiia za predelami obshchestv: vidy mobil'nosti dlia XXI stoletiia [Sociology beyond societies: mobilities for the twenty-first century], Moscow: Izdatel'skii dom Vysshei shkoly ekonomiki.
Voz'ianov, A. G. (2009) Vinil v bol'shom gorode: mezhdu zvukom i zrelishchem [Vinyl and the city: between sound and spectacle], in: Romanov, P. V., Iarskaia-Smirnova, E. R. (eds), Vizual'naia antropologiia: gorodskie karty pamiati [Visual anthropology: urban memory maps], Moscow: Variant, Tsentr sotsial'noi politiki i gendernykh issledovanii, pp. 259—274.
Voz'ianov, A. G. (2014) "Korobka dlia zvukov?": O saundskeipe gorodskogo dvora ["Sound box?": About the soundscape of the city courtyard], in: Brednikova, O. E., Zapo-rozhets, O. N. (eds), Mikrourbanizm: Gorod v detaliakh [Microurbanism: city in details], Moscow: Novoe literaturnoe obozrenie, pp. 111—131.
