CC BY
144
ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ЯЗЫКОЗНАНИЯ
Е.С. Кубрякова
В ГЕНЕЗИСЕ ЯЗЫКА, ИЛИ РАЗМЫШЛЕНИЯ ОБ АБСТРАКТНЫХ ИМЕНАХ
В статье представлены размышления о процессах концептуализации действительности в филогенезе и онтогенезе. Высказываются идеи о роли семиозиса в формировании первичной и вторичной реальности сознания. Особое внимание уделено роли абстрактных имен для реконструкции концептуальных систем и структур, а также характеристике их как «умопостигаемых сущностей».
Существует немало специальных работ, посвященных особенностям абстрактных имен и истории их изучения (из работ последнего времени см., например, [Чернейко 1997; Бубнова 2004; Брикотнина 2005] и др.), но настоящая статья никак не может рассматриваться как их обзор. Цели ее иные - показать, как на примере этих единиц можно использовать когнитивный подход и обратиться к постановке и решению сложнейших проблем современной теоретической лингвистики и, разумеется, лингвистики когнитивной. Уровень ее развития позволяет, как представляется, уже сегодня высказать ряд соображений о том, что такое репрезентативная функция языка (ведь многими учеными существование этой функции ставится под сомнение, см. [Кравченко 2006]), какова роль языка в настоящее время по сравнению с тем, какую он играл у истоков самого homo sapiens'а, и, наконец, попытаться ответить на вопрос о том, действительно ли язык отражает мир или же в
определенном смысле творит и созидает его.
* * *
Излишне специально говорить о том, какую огромную роль играют абстрактные имена -Nomina Abstracta - в системах современных языков. Являясь обязательной и значительной по своему объему частью словаря, они образуют основу терминологической лексики, широко используются не только в любых научных описаниях мира и/или в публицистике, но и в повседневной речи. Как особый пласт лексики они противопоставлены предметным именам и характеризуются целым рядом отличительных свойств, изученных в многочисленных работах, притом не только лингвистических, но и философских. Если предметные имена объединяются в одну категорию по наличию у их денотатов (или референтов) определен-
ных аналогов со вполне очевидными сенсомотор-ными, чувственными, телесными, или вещными свойствами, то, напротив, Nomina Abstracta обычно причисляются к категории слов, по большей степени их лишенных. К ним нередко применяется понятие безденотатной лексики (Б. Рассел), против чего, однако, можно возразить: хотя в мире «как он есть» нет таких сущностей, как русалка, кентавр или единорог, в вымышленном мире фантазий им легко приписать «телесные» свойства и наглядно изобразить с помощью рисунка, да и в сознании людей они представлены конвенциональными образами.
В отличие от этого абстрактные имена таких образов не имеют, и хотя во многих из них просвечивает перцептуальное начало (мы, например, отличаем движение от простого перемещения или ходьбы), они именуют некие предельные в своей обобщенности величины, в значительной мере свободные от телесных свойств. Поэтому, как бы ни проступали в их семантике следы зафиксированного в них наглядного опыта взаимодействия человека с окружающей средой, дать их значениям простую дефиницию достаточно сложно. Во многих словарях они и описываются либо как специальные термины (движение - 'форма существования материи'), либо через указание на их источник (т.е. как простые синтаксические дериваты, по формуле «действие по такому-то глаголу»). В их семантике преобладает именно обобщение, притом довольно высокого уровня, отвлечение от материальных признаков. Подводящие под крышу знака сложные концептуальные структуры (см. ниже), они требуют особого описания стоящих за ними когнитивных структур -структур знания и оценки мира, - весьма объемных по своему содержанию (попробуйте, напри-
мер, перечислить все, что вы знаете о движении, гордости или образовании). В то же время, как я уже сказала, в словарях толковых их дефиниции весьма лаконичны.
По большей своей части абстрактные имена вторичны и производны, а значит, сложны и композиционно: неслучайно наиболее изучены они со словообразовательной точки зрения и по образуемым ими ономасиологическим структурам. Напомню, что такие структуры трехчленны и представляют собой объединение двух концептов, объединяемых между собой неким концептом связи, или отношения. Известно также, что их ономасиологическая (концептуальная) структура фиксирует пропозициональное значение, а лежащая в их основе пропозиция, как правило, реализует связь двух величин. В итоге в производных словах вообще и в абстрактных именах в частности можно наблюдать пучок концептуальных признаков (ср. отношения предмета к процессу или процесса к предмету в обозначениях типа де-вербативов или же деноминативов), причем следует отметить, что и в этом отношении абстрактные имена принципиально отличны от производных же имен, но с предметной семантикой (ср. объявление о войне и объявление на заборе); в предметных именах и их значениях закрепляется представление о качественной определенности именуемого объекта, тогда как в абстрактных именах констатируется скорее один-единственный признак, сформированный по его отношению к другим признакам, предметам или процессам (ср. доброта, вожделение, слава, скованность).
Если учесть, что упомянутые нами связи и отношения принципиально не наблюдаемы, а следовательно, их выделение и опознание отражают, несомненно, ступень познания мира, более высокую по сравнению с той, что отражает познание наблюдаемых в телесном опыте (bodily experience) сущностей/объектов, само возникновение абстрактных имен требует их анализа в исторической перспективе. Более того, мне кажется, сегодня следует высказать некоторые догадки о месте Nomina Abstracta в генезисе языка. Ведь очевидно, что этап познания мира, отражаемый в абстрактных именах, явно связан с выводными знаниями, умозаключениями о природе связей и отношений между фрагментами мира, с постижением причинно-следственных зависимостей и т.п. А это в эволюции человека происходит, по всей видимости, гораздо позднее, нежели обозначение тех объектов, что непосредственно входили в окружающую человека среду и/или участвовали в
разных типах осуществляемых людьми простейших структурах деятельности (кооперативных формах труда).
Ср. в то же время обозначения типа цветок, в котором остенсивно определяемое и конкретное имя мотивировано абстрактным именем цвет, что свидетельствует о том, что между общими, но конкретными номинациями и номинациями абстрактными могут устанавливаться в более поздние этапы исторического развития языка противопоставляемые друг другу связи (цветок от цвета по сравнению с истинность от истина/истинный или идейность от идея/идейный; ср. также вдовство или детство в значениях 'состояние бытия в качестве вдовы/вдовца', 'бытие в состоянии пребывания в качестве дитяти/ребенка', 'время пребывания в этом качестве'). Концептуальная структура «отношение предмета к другому предмету» может, таким образом, конкретизироваться в производных разной семантики (т.е. как в предметных, так и абстрактных именах).
Даже признавая справедливость теоретических положений представителей современной биолингвистики о соотношениях действительности и языка, согласно которым признаваемые в мире фрагменты материального мира выделены человеком отнюдь не в силу объективности их существования в окружающей человека среде, а только в силу наличия языка, логично сделать вывод о принципиальных различиях между остен-сивно опознаваемыми и остенсивно не познаваемыми объектами. Рассуждения У.Р. Матураны -этого известного чилийского биолога и философа -о том, что «сущности, подобные горам и океанам, есть конечные результаты наших перцептивных процессов, ... и они входят в нашу область дискурса и описания» [Имото 2006: 13], подвергались, на мой взгляд, вполне заслуженной критике. Матурана трактует отношения между действительностью (миром как онтологической реальностью, существующей независимо от сознания человека), языком и человеком как формируемые наблюдателем и его ощущениями, что, в свою очередь детерминировано биологическими свойствами человека, а также тем, с чем наблюдатель взаимодействует «и из чего он выделяет простые и сложные сущности» [Имото 2006: 14]; вещи же (объекты) «принадлежат языку» [МаШгапа 1992: 108].
Как я это понимаю (быть может, и неправильно из-за сложности объяснений у самого Ма-тураны и его последователя Ф. Варелы, а также противоречивости истолкования его взглядов у его комментаторов), концепция Матураны не про-
сто противопоставлена традиционному пониманию окружающей нас среды. Матурана «смещает понятие традиционной объективной реальности в область описаний в языке» [Имото 2006: 18]. Но, как мне кажется, это и может быть охарактеризовано как позиция лингвистического детерминизма: мы признаем существование в мире объектов, деревьев или скал якобы только потому, что их выделили или описали в языке. В генезисе языка такая точка зрения может найти свое подтверждение: первичные диффузные имена называют, действительно, пакеты ощущений, связанных с качественной определенностью тех или иных объектов вокруг человека, сосредоточенностью пучка сенсорно и наглядно воспринимаемых свойств в определенной их целостности и в отличие от других предметных сущностей в той же среде. См., например, у А. Дамазио: «... концепт формируется на основе сенсорных моторных репрезентаций» [Damasio 1989; ср. Бубнова 2004: 61-62, 105]. Заметим при этом, что в генезисе языка концепты предшествуют языку и подготавливают почву для ословливания этих пакетов нейронной активности сознания. Как только таким сущностям даны наименования, разделяемые определенным коллективом (сообществом) говорящих в их кооперативной деятельности, связь между выделенным объектом и его названием оказывается более непосредственной. С позиции здравого смысла устанавливаются более прямые ассоциации знака с тем, на что он указывает и взамен чего он используется в языке.
Впрочем, для тех, кто хочет разобраться в концепции Матураны и его последователей и развиваемой им теории восприятия, я отсылаю к интересному сборнику, вышедшему под редакцией А.В. Кравченко и его коллег в 2006 г. под названием Studia Lingüistica Cognitiva, I, Язык и познание (Москва, Гнозис, 2006). Кравченко и сам неоднократно писал о взглядах перечисленных ученых.
Пожалуй, наиболее заслуживающей внимания у У. Р. Матураны является его теория восприятия (ср. [Имото 2006] и др. материалы названного мной выше сборника), в которой подробно освещаются такие понятия, как понятие различения, типов взаимодействия со средой и самой среды (субстрата и médium^) и т.п. и особенно структурного детерминизма в процессах оязыковления мира. Ведь, действительно, в окружающей среде человек и должен выделять в первую очередь объекты с четкими контурами и/или вполне определенными сенсорными признаками, вследствие чего можно считать, что воспринимаемое им
структурно детерминировано. Это согласуется с мнением А.В. Запорожца о том, что движения, совершаемые человеком при осмотре, ощупывании и т.п. предмета, зависят от его материальных свойств, т.е. его формы, веса, размера, и о том, что перцептивный образ предмета представляет собой известное подобие воспринимаемого объекта ср. [Запорожец 1986: 126].
В связи со сказанным выше я предлагаю различать первичную реальность мира, когда в генезисе человека, как на то указывает Матурана, «...вещи принадлежат языку» [МаШгапа 1992: 108]. Это значит, что «вещи», подобные горам, облакам, деревьям и т.п., выделены человеком деятельностью его сознания, усмотревшего в них поводы для неких действий со средой и «увидевшего» в них некий каузальный фактор для осуществления необходимого действия. Эти «вещи» -создание языка, давшего им имена и включившего два сознания в сферу дискурса. Но как только связь вещи (референта) с языковым знаком в известном смысле закреплена, а онтологически существующий мир обозначен, силой подобного обозначения он начинает наличествовать в ином качестве - в виде вторичной реальности сознания. Теперь он образует в сознании систему знаковых репрезентаций, и мы воспринимаем его так, как нам это подсказывает здравый смысл: в относительной константности окружающего. Так ребенок вступает в этот мир, и язык играет при этом ориентирующую функцию, позволяя ему жить и действовать в предметном мире и разделять свои «знания» со знаниями взрослых. Более того, его внимание оказывается сосредоточенным на том, что уже выделено языком. Конечно, на разных уровнях овладения миром роль языка как знаковой системы оказывается тоже нетождественной, а онтогенез не повторяет филогенеза.
Возможно также, что именно креация языком первичной реальности сознания может быть связана с возникновением языковой картины мира, и впоследствии именно она «навязывает» нам представления о том, как устроен мир и из чего он «состоит». Не могу не признать, что для современного человека такое положение дел представляется более естественным и более реальным не только потому, что это соответствует традиционным взглядам на объективную действительность, но потому, что это согласуется с тем, как мы действуем в этом мире и как все это происходит на практике и при более глубоком постижении мира сегодня (т. е. при обретении знаний о мире).
Я упоминаю о теории Матураны лишь потому, что, на мой взгляд, она тоже свидетельствует о том, что связи в триаде «действительность -язык - человек» надо рассматривать в историческом ракурсе, поскольку на разных этапах эволюции человека они подверглись существенным изменениям. Менялось и познание мира, и роль языка в познавательных процессах, само содержание такого понятия, как среда и действительность. Преобразовывались и принципы членения и категоризации мира в разных сообществах людей, и принципы номинации и вербализации отдельных единиц в концептуальных системах человеческого сознания и т.п. Но как только мы вводим в гипотезы о генезисе языка историческое измерение, наши реконструкции этого процесса все более затрагивают все большее количество разнообразных факторов, требуют привлечения все большего количества источников сведений об эволюции человека и его перехода к существу, отличному от других живых существ, ибо он становится не просто homo sapiens, а homo loquens и homo cognisans.
Конечно, при исследовании языка на первых порах его существования и возникновения надо считаться с этимологией слов, с общими правилами семантической деривации и т.д. Но лично мне более близки данные словообразования -ведь в современных языках общее количество производных слов достигает чуть ли не 75-80% всего словаря полнозначных единиц номинации, а неология позволяет рассмотреть, как происходит формирование этих единиц буквально у нас на глазах; следовательно, установить мотивы обозначения, соотнесения когнитивных структур с языковыми, причины выбора тех или иных названий в условиях возможного выбора из ряда альтернативных форм проще всего на этом материале.
В итоге мне кажется, что для анализа абстрактных имен следует принять некоторые допущения, касающиеся генезиса языка и разных этапов познания мира, а также процессов его концептуализации и категоризации в разные периоды становления самого человека. Хочу опять подчеркнуть, что все излагаемое мной далее есть не что иное, как догадки о том, как могли появиться абстрактные имена и почему именно их появление так кардинально изменило роль языка в бытии человека.
* * *
Одним из таких допущений уже давно было положение о том, что язык как знаковая система возникает из потребностей общения людей в их
совместной трудовой деятельности, и, вообще говоря, у нас нет оснований отказываться от этого допущения. Вне кооперации людей для решения задач выживаемости племени и продолжения рода человеческого трудно представить себе его историю. Невозможно представить себе и передачу складывающегося у людей опыта взаимодействия с окружающей его средой от одного поколения к другому, хотя подобная передача наблюдается и у других живых существ. Но мне кажутся еще более важными предположения о том, что происходило в сознании будущих людей во времена, предшествующие появлению языка, т.е. в моменты предсуществования языку.
Здесь было бы уместно использовать данные, относящиеся к пониманию поведения и развития бессловесных тварей, а также обратить внимание на безусловную связь процессов обобщения и абстрагирования как процессов, требующих отбрасывания неких «ненужных» и менее релевантных деталей в осмыслении мира. В каком-то смысле следует утверждать, что элементы оценки всегда присутствуют в восприятии среды и что даже первичные физические сигналы животных не лишены моментов интенциональности и целеполагания, этих непременных компонентов общения. Как и у людей, физические сигналы служат прежде всего остановке внимания на определенных объектах или ситуациях: вода! опасность! И если в животном мире эти сигналы считаются рефлекторными и выражающими в первую очередь некие эмоции, все же и они включаются генетически в их биопрограммы. Тем убедительнее становятся для нас в этой связи предположения о том, что аналогичные звуковые и жес-товые сигналы предшествуют появлению языка у человека, что общение людей друг с другом начинается с таких сигналов и что в их функционировании все очевиднее становятся элементы интен-циональности, целеполагания (привлечения внимания к релевантным свойствам окружающего).
Определяя понятие «концептуализации» и утверждая, что «структура языка зависит от «концептуализации», которая является результатом постижения человеком себя в окружающем пространстве бытия, а также выработки человеком отношений к этому внешнему миру», В.З. Демь-янков совершенно правильно подчеркивает зависимость формирования концептов в концептуальной системе человека от среды и ее осмысления [Демьянков 2006: 5], ср. также мнения и таких отечественных когнитологов, как Н.Н. Болдырев в серии его работ о концептуализации ми-
ра. Но ведь элементы такой же зависимости можно наблюдать и у животных! Они тоже должны адаптироваться к среде своего обитания, а объединяясь в стаи, стада и прочие аналогичные образования, формируют «коды общения». Тем выше становится место живого существа в иерархии всего живого, тем большее количество физических сигналов включается в указанные «коды» и тем разнообразнее оказываются смыслы подобных единиц. Очевидно, что в становлении человека прямоходящего эти процессы протекают еще более интенсивно.
Правильно поэтому, что многие ученые подчеркивают способности к категоризации мира и для других живых существ, т.е. способности дифференцировать свои ощущения и определенным образом обобщать разные их типы (отличать съедобные и несъедобные растения или корни; «свою» и «чужую» территорию; места, удобные или подходящие для проживания и добывания пищи и, напротив, этими качествами не обладающие, и т.д.).
У человека эта способность противопоставлять «те же» или «не те же» ощущения и/или ощущения, полученные по разным каналам и обрабатываемые разными органами чувств, со временем становится выраженной все в большей степени, и она-то и ложится в основу формирования концептов, а далее - категорий при вербализации этих концептов. Таким образом, обобщения в восприятии мира и при его членении происходят в условиях их сортировки и идентификации, в условиях их распределения по группам, классам и прочим разрядам и, конечно, в силу понимания человеком их принадлежности к одним и тем же областям восприятия (цвету, размеру, весу и прочим перцептуальным характеристикам). Хочу также отметить, что в качестве отдельных объектов выделяются обычно фрагменты мира, объединяемые определенной совокупностью таких признаков (их пучком), и демонстрирующие их в неком константном наборе. Эти совокупности и вербализуются впоследствии в виде предметных имен, которые далее, в свою очередь, ассоциируются в сознании человека напрямую с отдельно взятыми вещами (объектами). Кажется вследствие этого, что по сути дела вербализуются не столько отдельные концепты, сколько концептуальные структуры, но как только подобная структура оказывается «оязыковленной», т.е. репрезентированной особым звуковым отрезком, отдельным телом знака, именно в языке рождаются новые (языковые) концепты, используемые далее в сознании и
концептуальной системе человека как гештальты, как целостности и потому как самостоятельные единицы и как таковые они могут вступать в новые комбинации и сочетаться друг с другом. Именно это, по всей видимости, и характеризует этапы возникновения человеческого языка и перехода от кодов в животном мире, «языка» животных и протоязыка - к языку. Важнейшую роль в этом процессе, как нам представляется, следует отвести тому факту, что эмоциональные выкрики животных, строясь как определенные сигналы, организуются повторами звуковых отрезков. Так они привлекают к себе большее внимание и легче могут быть услышаны. Повторы знаменуют усиление интенсивности «сообщаемого», и в этом качестве они выполняют чисто прагматические функции. Однако в становлении человеческого языка эти функции трансформируются: повторы, т.е. редупликация звуковых отрезков, становятся первым шагом к композиционности знаков и их дальнейшей дифференциации. Ведь в такие композиции могут вовлекаться как реально повторяющиеся звуковые отрезки (в актах их редупликации), так и разные (т. е. вербализовавшие, как мы указали выше, отдельные первичные смыслы, отдельные концепты). В этом последнем случае оя-зыковляются первые концептуальные структуры.
Если обращение к языку животных позволило нам сделать некоторые предположения о процессах обобщения и первичной примитивной категоризации как обязательных показателей начинающегося общения между живыми существами на определенном этапе их собственного развития, то понимание дальнейшей эволюции человеческого языка требует также использования и других источников этого процесса. В этих целях мы и обращаемся теперь к многочисленным исследованиям по онтогенезу, т.е. к анализу детской речи. Объем статьи не позволяет мне, естественно, останавливаться на этих данных с достаточными подробностями. Нельзя, однако, не отметить, что и в детской речи (даже на этапах простого гуленья) преобладают сложные, т.е. повторные комбинации звуковых отрезков. Первые «слова» ребенка (а, вернее, слова-высказывания, по внешнему виду односоставные) - это часто редупликация типа би-би, па-па, ма-ма, ням-ням, ни-ни и пр. Мы уже писали о том, что подобные диффузные имена могут интерпретироваться по-разному, означая то производимое объектом действие (метонимия по звукоподражанию), то констатацию присутствия объекта в поле зрения, то требование его появления и т.п. Интонация и ее
изменение могли превратить такое протовыска-зывание в запрос или настойчивое повеление (би-би? дай-дай!). Но еще важнее, что аналогичные редуплицированные сигналы могли постепенно иконически члениться, т.е. их части получали отдельную интерпретацию, а сам повтор начинал восприниматься как составное сочетание и, таким образом, своеобразное сложение, внутри которого надо было установить простейшие связи (ср. такой тип древнейших сложных слов, как двандва, и их значение для образования форм множественного числа). Иначе говоря, изучая даже такие простейшие повторы и последствия редупликации в типологическом плане, можно сделать важные выводы, касающиеся уже не только явлений в онтогенезе, но и в филогенезе речи. Но еще более существенные выводы можно получить, по-видимому, при изучении комбинаций из первичных неповторяющихся отрезков, т.е. агглютинации более сложного типа. Именно это делают сейчас типологи в своих когнитивных исследованиях по грамматизации и превращениях лексических единиц (концептов) в грамматические - служебные слова и формативы. Благодаря стиранию и выветриванию лексических значений и их постепенному переосмыслению начинается становление грамматики с типичным для нее противопоставлением классов слов и их дифференциацией, маркировкой каждого из таких классов специальными показателями и, конечно, с формированием «настоящих» высказываний-предложений с лежащей в их основе пропозициональной структурой из разных единиц и их значащего соединения.
Все эти процессы мы уже знаем как из наблюдений над историей отдельных языков (особенно из истории редких и экзотических языков, которыми сегодня занимаются типологи), так и из наблюдений над детской речью (при исследовании так называемой простейшей грамматики -pivot-grammar у ребенка). Значимость таких исследований бесспорна, да и их результаты впечатляющи, благодаря чему можно ожидать с полным на то основанием, что при надлежащем их использовании они окажут огромную помощь и для понимания генезиса концептуальной системы нашего сознания и когнитивных оснований грамматики. Такие попытки, надеюсь, характеризовали и мои «Части речи с когнитивной точки зрения» [Кубрякова 1997; 2004], и к развернутому изложению этих взглядов я не считаю необходимым возвращаться в настоящей работе. Но упоминание об этих соображениях и мыслях других
ученых по тем же поводам было мне, тем не менее, необходимо именно для того, чтобы продемонстрировать возможность использования указанных данных для реконструкции концептуальных систем и структур и, главное, их дальнейших судеб для прослеживания истории абстрактных имен.
Вернусь поэтому теперь к той части моего изложения, где я начала цепочку рассуждений о том, как появляются в концептуальных системах отдельные концепты (соотносимые на определенном этапе развития этих систем с отдельными смыслами и отдельными концептами как оперативными единицами нашего сознания, не исключая, конечно, их происхождения как из более непосредственных корреляций предметных имен с фрагментами мира, так и из более сложных концептуальных структур, предшествовавших таким ассоциациям, о чем мы уже тоже говорили выше). Что же теперь становится возможным в развитии и функционировании самих концептов? Как сказывается в этом процессе дифференциация их типов (по передаваемым им смыслам) и, главное, изначальная композиционность самих концептуальных структур (в силу их первоначальной диф-фузности и т.п.)?
Вербализованные концепты делают возможным, что то, что уже не структурируется (и не должно структурироваться!) в сознании человека, структурируется в языке, где разные формы вербализации исходной концептуальной структуры дают основания судить о ее составных частях, т.е. об отдельных конституентах самой этой структуры. Путь вербализации задумываемой концептуальной структуры - это путь поиска подходящей языковой формы/форм, которая/которые, будучи найденными, становятся как имена категории представителями отдельных и самостоятельных концептов. Такова природа диалектического противоречия концептуальной структуры (в сознании) и концепта (в языке), возвращающегося в сознание уже в виде самостоятельной единицы. Проследите, например, необходимость передать в языке представление о том, кто пашет землю (и соответствующей этому представлению концептуальной структуре), и реализацию этого замысла в виде альтернативных знаков типа землепашец и пахарь. Как только эти номинации «порождены» в ходе лингвокреативной деятельности человека, в концептуальной системе человека появляются новые оперативные целостные и холистические единицы, и в мыслительных процессах они выступают уже как «неразложимые»
сущности (т.е. как отдельные концепты!). Появляется возможность использовать сами эти отдельные концепты в новых комбинациях и сочетаниях (например, создавая понятие концепто-сферы как концептуальной структуры из двух «готовых» знаков).
Здесь и возникает вопрос о различиях между концептуальными структурами разного порядка: одни из них формируются как структуры, объединяющие в одно целое наборы перцептуально отождествляемых признаков, а потому реализующиеся в языке в виде предметных имен. Другие формируются принципиально отличным образом - семиотически, путем манипулирования знаками в операциях «знак за знак». Первые - это денотативно ориентированные знаки, вторые -безденотатны; они создаются номинальными определениями, умозрительно, фиксируя объекты, которым, по сути дела, нет прямых соответствий в реальном мире. У них нет референтов в виде отдельных предметов, вещей, самостоятельных и остенсивно определяемых тел. Они соответствуют умопостигаемым сущностям, и мы называем их абстрактными именами. Очевидно, что они могут появляться только на более высоких и продвинутых этапах осмысления мира, вызывая к жизни механизмы реификации, или «опредмечивания» непредметных величин. С языковой точки зрения это соответствует реализации задумываемых человеком концептуальных структур с помощью существительных, прототипические значения которых связаны с предметными (или, по И.Г. Руденко, исчислимыми) сущностями.
Мы уже неоднократно говорили «о возможностях языка самому создавать новые сущности путем их номинальных определений», см., например, [Кубрякова 2004: 8]. Отмечая это свойство абстрактных имен, И. А. Бубнова пишет: «Концепты абстрактных имен являются высшей формой ментальной деятельности человека. Только в абстрактном имени обобщаются такие стороны действительности, которые в самой действительности объединены лишь именем» [Бубнова 2004: 76]. И все же с нашей точки зрения здесь следовало бы говорить не о «сторонах действительности» как о чем-то заранее данном, а об осмыслении некоторого фрагмента онтологической данности сознанием в ходе его восприятия и обработки всем сенсомоторным аппаратом человеческого тела. Думается, что такое постижение мира происходит на достаточно высоких уровнях развития человека. Как подчеркивает Л.С. Выготский, «абстракция и обобщение мысли отличны от абст-
ракции и обобщения вещей. Это не дальнейшее движение в том же направлении и не его завершение, а переход в новый и высший план мысли» [Выготский 1982: 279].
Широкое распространение в современных развитых языках абстрактных имен заставляет, однако, поставить под сомнение теоретическое положение об очень позднем появлении абстрактных имен. По-видимому, во всех письменных языках такие единицы уже засвидетельствованы и это далеко не случайно. Кстати говоря, среди существительных, «заполняющих» их ноэтическое пространство, я указывала уже в работах конца 80-х гг. «понятия» (notions).
С современной, когнитивной точки зрения следует, действительно, признать, что естественная категория строится зачастую как многофокусная, а категория существительных, будучи естественной, явно развивается постепенно именно в эту сторону. Центральность положения в ней названий объектов с четкими перцептуально наблюдаемыми свойствами, показательная для начальных периодов ее становления, эволюционирует на более поздних этапах развития языка. Поэтому если чисто исторический взгляд на вещи позволяет говорить о том, что, например, имена качеств (в современном английском языке) образуют периферический пласт существительных (см., например, очень хорошую работу [Брикот-нина 2005]), знаменующих обращение анализа к миру «внутри нас», то, скорее, с синхронной точки зрения я бы предпочла утверждать иное. Усиливается роль интерпретации мира «как он есть», и понятийная лексика начинает занимать в категории существительных все большее место. О ее периферийности можно говорить только в том смысле, что производные существительные образуют некие «переходные» классы слов с другими частями речи, разделяя с ними концептуальные характеристики этих других частей речи и демонстрируя собой гибридные композиционные структуры (из ономасиологических базисов, признаков и предикатов).
Что же касается обращения к миру «внутри нас», то оно, строго говоря, обязательно для любой номинации как порождаемой прежде всего в концептуальной (интериоризованной) системе человеческого сознания. Нельзя, впрочем, отрицать и того факта, что среди наличных обозначений «вторичной» реальности абстрактные имена, действительно, служат номинации внутренних состояний человека (эмоций, чувств и т.п.). Целому ряду из них можно дать только номинальные оп-
ределения. Возникают же они в ходе осуществления семиотических операций, о сущности которых яснее всего сказал, на мой взгляд, Р.И. Павиленис. В замечательной своей монографии 1983 г. он подчеркивал: «Естественный язык, символически фиксируя определенные концепты концептуальной системы мира, дает возможность, манипулируя - на основе усвоения и по мере построения концепта о грамматической структуре языка -вербальными символами, манипулировать концептами системы» [Павиленис 1983: 113-114]. Это значит, продолжает он дальше, создавать и строить «новые концептуальные структуры». Такие структуры могут быть более или менее близкими к познаваемой действительности, но они не являются «полностью детерминированными ею». Ведь речь идет о логической (т.е. обусловливаемой самой системой) возможности построения концептов [Павиленис 1983: 114]. Но указанные им операции с готовыми, уже существующими в языке (т.е. вербализованными) концептами, есть операции семиотические (заметим, что выделенные в тексте единицы выделены самим Р.И. Па-виленисом). Отмечает Павиленис и то, что концепты такого рода расширяют границы познания и позволяют перешагнуть их созданием границы актуального опыта, границы наблюдаемого в прямом восприятии мира. При таком понимании хода познания концепт - это «часть концептуальной системы - то, что индивид думает, воображает, предполагает, знает об объектах мира», а «концептуальная система - непрерывно конструируемая система информации (мнений и знаний), которой располагает индивид о действительном или возможном мире» [Павиленис 1983: 279-280].
Для нас очень важны все эти соображения, но, конечно, особенно существенны применительно к трактовке абстрактных имен указания на возможность создания в языке символов (знаков) для называния гипотетических и принципиально ненаблюдаемых объектов, которые впоследствии другими авторами именуются «гносеологическими» (И.Г. Руденко) или «метафизическими» (Г.П. Кузикевич). В противоположность чисто физическим объектам они создаются только в метаязыке описания мира. Мы говорим о принадлежности этих объектов миру понятийному, умопостигаемому, реалиям осмысления и интерпретации сути явлений мира, а не явлениям как таковым (т.е. первичной реальности).
Упреки в адрес авторов первого номера «Вопросов когнитивной лингвистики» в лингвис-
тическом детерминизме (см. [Никитин 2005]) мы принимаем только в том смысле, что уже вербализованные концепты выполняют в языке особую ориентировочную функцию, направляя мысль человека прежде всего на то, что уже обозначено в языке с помощью знаков. Но гиперболизировать это свойство языка мы решительно отказываемся, подчеркивая роль человеческого фактора в языке и постоянно осуществляемой человеком лингвок-реативной деятельности (особенно в сфере создания метафизических объектов путем их номинальных определений или в области порождения так называемых номинализаций, см. подробнее [Ирисханова 2000]). В серии работ о языковой картине мира мы неоднократно подчеркиваем условность этого термина, известную ограниченность влияния языка на познавательные и мыслительные процессы как явно выходящие за пределы известного дотоле и уже познанного. Мы также отмечаем возможности «перекраивания картины мира» под воздействием реальной действительности, а отнюдь не только описаний мира в языке; мы указываем в этой связи роль высоких технологий, расширяющих чисто визуальное ознакомление людей с происходящим во вселенной, в космосе, в отдаленных уголках земли, что меняет наши общие представления об устройстве и организации мира и т. п., но чему, возможно, в нашем языке и нет специальных обозначений. Язык «навязывает» (термин Ю.Д. Апресяна - см. [Апресян 1986]) многое, но отнюдь не все (ср., в частности, изменения в системах ценностей, в системе нравственных установок, в оценках окружающего и т.д.). В этой ситуации, несомненно, позиции чистого лингвистического детерминизма нами явно не разделяются.
Я говорю на нескольких европейских языках и, смею полагать, знакома не только с грамматическим строем германских, но и славянских языков (особенно в области частей речи и словообразования). Тем самым я знаю, как надо выразить те или иные мысли на этих языках и что именно «навязывается» их грамматикой и лексикой, ибо знаю, каково членение мира в этих языках. Но система общих представлений и ценностей у меня все же одна, и, таким образом, картина мира в моем сознании - образ мира - частично независима от языка/языков, а следовательно, границы моего мира все же не определяются, как это полагал Л. фон Витгенштейн, границами языка.
Я знаю о различиях координационных систем в указанных языках, ибо занималась концеп-туализаций пространства с помощью предлогов и
дейктических слов; я понимаю, какие именно сцены и в какой перспективе можно передать с помощью предложных конструкций в разных языках и даже могу объяснить различия в употреблении конкретных предлогов (ср. англ. at the university и in the university при русск. быть/находиться в университете и также работать в университете и пр.). Вместе с тем я думаю, что понимание пространства и расположения в нем отдельных сущностей в целом богаче и разнообразнее в моем сознании, нежели в известных мне языках, и для описания этого разнообразия в случае необходимости мне пришлось бы прибегнуть к развернутым аналитическим дескрипциям, т.е. создать некие новые средства отражения указанного содержания.
Подведем некоторые итоги. Вообще говоря, каждое слово «обобщает» (В.И. Ленин): знаки по природе своей не могут раскрыть своим содержанием и своими конвенциональными значениями всего богатства стоящих за ними и известных усредненному представителю своего языкового сообщества когнитивных структур, этих конкретных структур мнений, оценок и знаний мира. Знак репрезентирует все это редуцированно и метонимически. Знаки - это средства активизации в нашем сознании когнитивных структур, притом в том объеме, в котором они «даны» (известны) и «нужны» нашему сознанию (как системе репрезентаций внутреннего и внешнего, реального и фантазийного, воображаемого, наблюдаемого и ненаблюдаемого мира) и в котором наряду с разделяемыми с другими говорящими сведениями о мире имеются сведения субъективные, личностные и индивидные.
Хотя область генезиса языка - это область догадок и предположений, представляется возможным уже сейчас попытаться реконструировать далекое прошлое. Тем более это касается языковых явлений, нуждающихся в их анализе в исторической перспективе. Ведь интересующие нас абстрактные имена возникают, несомненно, на развитом уровне бытия языка, и они соотнесены с теми этапами в эволюции человека, когда его сознание уже оказывается способным оперировать вторичной реальностью мира и использовать для его познания сформированную к тому времени систему конвенциональных звуковых знаков. Как мы уже отмечали выше, это совпадает с теми моментами в диахронии, когда корреляции между конвенциональными знаками и их референтами, их денотатами (т.е. теми реалиями, к которым они относятся в данном коллективе говорящих) ста-
новятся закрепленными, и эта связь осмысляется как достаточно константная и устойчивая.
Именно потому, что естественной средой обитания человека оказывается не только его непосредственное экологическое окружение, но и языковая среда, а также потому, что фактически основную массу сведений о мире мы получаем через языковые описания, абстрактные имена, будучи постоянными единицами общения, знакомят говорящих с обозначениями высоких степеней отвлечения от физического мира и приобщают их к лексике научной и/или близкой научной. Нельзя не отметить при этом, что, как и всякое полнозначное существительное, абстрактное имя способствует распространению неких усредненных знаний и служит обозначению знаний разделенных.
Абстрактные имена демонстрируют не только, что появление разного рода языковых явлений мотивировано исторически и, значит, может быть объяснено тоже только в диахронической перспективе и с учетом познавательных процессов определенного уровня и содержания, -их возникновение знаменует креацию в языке таких новых объектов, которые служат не «отражению», а интерпретации мира, его осмыслению. Такие объекты можно именовать гносеологическими, или метафизическими. Они соответствуют объектам, созданным человеческим разумом и интеллектом и не входят в сферу непосредственного восприятия или непосредственного окружения человека. По своей природе - это семиотические образования, появляющиеся в особых актах семиозиса, требующих комбинации знаков и номинальных определений. Креативные начала в языковой (номинативной) деятельности и деятельности концептуальной проявляются здесь особенно ярко, и их когнитивные сущности и когнитивные функции чрезвычайно важны для построения понятийного, умопостигаемого ментального пространства. Являясь именами самых высоких категорий в системе языка, они свидетельствуют о том, что мысль человека преодолевает границы физического и что в каком-то смысле новые реальности мысли творятся языком.
Список литературы
Апресян Ю.Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Семиотика и информатика. Вып. 28. М., 1986.
Брикотнина Л. В. Специфика семантики абстрактных имен качества и ее экспликация в синтаксисе (на материале англ. яз.): Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Барнаул, 2005.
Бубнова И.А. Абстрактное имя и интеллект: когнитивная модель как отражение индивидуального ментального опыта. Минск: МГЛУ, 2004.
Выготский Л. С. Мышление и речь // Выготский Л.С. Собр. соч.: В 6 т. Т. 2. М.: Педагогика, 1982.
Демьянков В.З. Studia Lingüistica Cognitiva -призыв к сотрудничеству // Studia Lingüistica Cognitiva, 1. Язык и познание. Методологические проблемы и перспективы. М.: Гнозис, 2006.
Запорожец А.В. Избранные психологические труды. Т. 1. Психическое развитие ребенка. М.: Педагогика, 1986.
Имото С. Философское основание теории восприятия Матураны // Studia Lingüistica Cognitiva, 1. Язык и познание. Методологические проблемы и перспективы. М.: Гнозис, 2006.
Ирисханова О. К. Некоторые особенности категоризации отглагольных имен существительных // Когнитивные аспекты языковой категоризации: Сб. науч. тр. Рязань, 2000.
Кравченко А.В. Является ли язык репрезентативной системой? // Studia Lingüistica Cognitiva, 1. Язык и познание. Методологические проблемы и перспективы. М.: Гнозис, 2006.
Кубрякова Е. С. Об установках когнитивной науки и актуальных проблемах когнитивной лингвистики // Изв. РАН. Серия литературы и языка. 2004. Т. 63. № 3.
Кубрякова Е.С. Язык и знание. М., 2004.
Никитин М.В. Российский уклон в когнитивной лингвистике // Интерпретация. Понимание. Перевод. СПб., 2005.
Павиленис Р.И. Проблема смысла. Современный логико-философский анализ языка. М.: Мысль, 1983.
Чернейко Л.О. Лингвофилософский анализ абстрактного имени. М.: МГУ, 1997.
Damasio A. Concepts in the brain // Mind and Language. 1989. Vol. 4. № 1-2.
Damasio A. The feeling of what happens: Body and emotion in the making of consciousness. N-Y.: Harcourt, 1999.
Maturana H.R. The biological foundations of self consciousness and the physical domain of existence // Luhmann H., Maturana H. & oth. Beobachter: Konvergenz der Erkenntnistheorien? 2nd ed. Munich: Fink Verl., 1992.
E.S. Kubryakova
IN GENESIS OF LANGUAGE, OR REFLECTION ON NOMINA ABSTRACTA
The article considers the process of conceptualisation of reality in phylogenesis and ontogenesis. The idea about the role of semiosis in formation of primary and secondary reality of mind is introduced. Special attention is paid to the role of abstract nouns in conceptual systems and structures reconstruction and Nomina Abstracta are described as «mind-grasped entities».
