CC BY
49DOI 10.22455/2541-8297-2018-7-331-348 УДК 821.161.1
В.Ф. Ходасевич, «Гулливер» и советский миф о Горьком
В.А. Черкасов
Аннотация: В статье рассматривается полемика ведущего колумниста парижской газеты «Возрождение» Гулливера (В.Ф. Ходасевича) с советскими мемуаристами 1920-1930-х гг., воспоминания которых канонизировали личность Горького. В.Ф. Ходасевич развенчивал мифические представления о Горьком, обусловленные советской идеологией: активная дореволюционная общественная деятельность, дружба с Лениным и Сталиным, толстовский генезис творчества, «идеальный» брак с Андреевой, искренность, душевность, человечность духовного облика в целом.
Ключевые слова: Максим Горький, В.Ф. Ходасевич, источниковедческий метод, история критики русского зарубежья, мемуары.
Информация об авторе: Валерий Анатольевич Черкасов, д.ф.н., профессор Белгородского государственного национального исследовательского университета, Белгород, Россия. E-mail: [email protected]
Мемуары В.Ф. Ходасевича о Горьком прочно вошли в золотой фонд горьковедения. Однако до сих пор не поставлен вопрос о собирании, публикации и изучении горьковианы Ходасевича в ее полном объеме. В частности, не изучена такая значительная часть горьковед-ческого наследия критика, как «Литературная летопись» (далее ЛЛ), которую он вел вместе с Н.Н. Берберовой под коллективным псевдонимом Гулливер на страницах парижской газеты «Возрождение».
В некоторых статьях ЛЛ авторская точка зрения выражена «напрямую», без какой-либо иронической двусмысленности. Подобные статьи выполняют установочную функцию, помогая читателю понять авторскую точку зрения. В горьковиане ЛЛ таковой является статья «Изучение Горького», в которой Гулливер отмечает как знаки внешнего почета, окружившие Горького после его окончательного переезда в СССР, так и навязываемый властью «процесс стремительной канонизации Горького как художника». Одним из призна-
ков сугубо официального характера этой канонизации является, по Гулливеру, «громоздкая разработка биографии и научное (или квазинаучное) исследование его творчества»1. В своей статье мы намерены проанализировать основные мотивы полемики Гулливера с советскими мемуаристами 1920-1930-х гг., воспоминания которых способствовали канонизации личности Горького.
В шестом номере журнала «Красная новь» за 1928 г. были напечатаны воспоминания К.П. Злинченко об участии Горького в 1906 г. в работе заграничного Комитета помощи безработным2. Гулливер откликнулся на них в выпуске ЛЛ от 27 сентября 1928 г. В начале воспоминаний Злинченко подробно останавливается на социальной и политической мотивировке возникновения Комитета помощи безработным: «Расстрелы, казни, карательные экспедиции и сотни тысяч рабочих, выбрасываемых на улицу. [...] Чем можно было тогда помочь всё возраставшим массам безработных стачечников, выброшенных на улицу контрреволюционной волной?» Горький отредактировал составленный мемуаристом текст воззвания «К рабочим Швейцарии», поскольку входил в Комитет помощи безработным. В частности, он заменил адресат воззвания: «К рабочим Европы». К.П. Злинченко подчеркивает мотив членства Горького в упомянутой общественной организации: «Запишите и меня в члены вашего комитета, - вдруг предложил Максим Горький, взглянув на меня серьезными, сочувствующими глазами. [...] - Вы позволите мне исправить некоторые места? - спросил новый член комитета».
Ниже Злинченко даже называет Горького и Л.Н. Андреева, также поддержавшего проект помощи русским рабочим, «основателями комитета». В этой связи он сообщает о возникших у него планах европейского масштаба: «В разгоряченном мозгу строились планы предстоявшей уже "европейской" работы с такими основателями комитета, как Горький и Андреев». То есть новая, горьковская редакция воззвания придала, по Злинченко, глобальный размах проекту. Между тем писатель подверг текст якобы лишь стилистической правке: «Текст моего воззвания оказался переделанным и расширенным, но сущность и даже основные формулировки остались». Согласно Злинченко, инициатива расставания с Горьким и Андреевым исходила исключительно от него: «Всем было весело, все смеялись, но мне уж не терпелось: тянуло в Лозанну поделиться с комитетом
1 Гулливер. Литературная летопись: Изучение Горького // Возрождение. 1936. № 4053, 21 нояб. С. 9.
2 Злинченко К.П. Из воспоминаний о Максиме Горьком (1906-1911 гг.) // Красная новь. 1928. № 6. С. 165-175.
слишком важной новостью... Да и не хотелось задерживать писателей». В произошедшем вскоре расколе Комитета мемуарист винит «меньшевиков и бундовцев», однако в результате этого образовался новый, более эффективный «"международный комитет", в исполнительное бюро которого оказались избранными почти одни большевики и иностранные левые социалисты нескольких национальностей». Отредактированное Горьким воззвание было напечатано в европейских социалистических изданиях и сыграло важную роль в успешной деятельности Комитета: «Воззвание, подписанное Горьким, Андреевым и другими членами, было напечатано в "Бюллетенях" Бюро и в социалистических газетах почти всех стран в июле-августе 1906 года от имени "Международного комитета". "Внепартийный" же "кадетский" комитет скончался, едва успев родиться вновь». Таким образом, принадлежавшая Горькому идея интернациональной помощи безработным русским рабочим была реализована полностью.
В самом начале своего отзыва о воспоминаниях Злинченко3 Гулливер акцентирует мотив «ненадежного рассказчика», опуская мотивировочную часть утверждений Злинченко: «"Это было в тот момент, когда Россия представляла ужасную картину...". Так начинаются воспоминания. Вслед за тем выясняется, однако, что речь идет не о 1919 или 1920 гг., а. о 1906! "Страшная, кровавая контрреволюция всё выше поднимала свою (!) голову"». С этой целью он иронически комментирует допущенную мемуаристом и редакцией журнала ошибку в правописании слова фуникулер: «Потрясенный неожиданной встречей с Горьким и первыми шагами большого успеха комитета - я долго не мог найти станции финикулера (sic! очевидно, от слова финик), кружась всё на одном и том же месте. В разгоряченном мозгу строились планы... Наконец, я попал в вагон финикулера».
Признав мемуариста «ненадежным рассказчиком», Гулливер не доверяет и его свидетельству о степени вмешательства Горького в текст воззвания. В его изложении писатель переделал воззвание полностью. При этом редактирование не мотивировано членством писателя в Комитете, так что в изображении Гулливера его поведение в целом выглядит довольно бесцеремонным: Злинченко «прочел вслух свой проект воззвания. Горькому оно очень понравилось. "От радостного предчувствия у меня горячо забилось сердце", - говорит Злинченко. "Вы позволите мне исправить некоторые места?" - спросил Горький, и, взяв бумагу, ушел с нею в другую комнату. "Весь сияющий, бросился я чуть не на шею Андрееву", - продолжает
3 Гулливер. Литературная летопись // Возрождение. 1928. № 1213, 27 сент. С. 3.
наивный воспоминатель, - и с тою же наивностью сообщает, что Горький всё это "понравившееся" ему воззвание тут же переделал по-новому. Прочли новую редакцию, горьковскую».
Мнение Гулливера о степени вмешательства Горького в текст воззвания поддержала А.И. Наумова, републиковавшая рассматриваемые воспоминания Злинченко: «Воззвание к рабочим Европы, не только отредактированное Горьким, а фактически заново написанное им...»4 Согласно Гулливеру, сам Горький захотел расстаться со Злинченко сразу после написания новой редакции воззвания. При этом, как и при редактировании воззвания, с посетителем он особо не церемонился: «К этому времени Злинченко уже надоел. Чтобы от него отделаться, Горький сказал:
- Ну, а теперь на прощанье давайте споем что-нибудь.
Спели "Ай, за гаем, гаем, гаем зелененьким" - и Злинченко, наконец, отправился восвояси, "поделиться с комитетом важной новостью"».
В конце заметки Гулливер констатирует деструктивную роль Горького в деятельности Комитета: «Несмотря, однако, на то, что "большой успех" шел такими удачными "первыми шагами", следующая глава называется "Раскол комитета". А совершился великий раскол. на другой же день». Очевидная нелогичность написанных в мажорном тоне мемуаров Злинченко связана, по Гулливеру, с безграмотностью «ненадежного рассказчика»: «Таких "воспоминаний" о Горьком сейчас печатается в советских журналах множество. Почти все отличаются "ведомственным" восторгом и слабою грамотностью».
Итак, если Злинченко акцентировал активное участие Горького в 1906 г. в работе заграничного Комитета помощи безработным, то в изложении Гулливера вмешательство писателя в дела комитета, наоборот, способствовало его скорейшему расколу.
Следующий развернутый отзыв Гулливера на советские мемуары о дореволюционной деятельности Горького появился в ЛЛ 15 марта 1934 г. в связи с публикацией в первом номере журнала «Звезда» за 1934 г. очерка В.А. Десницкого «В.И. Ленин и М. Горький»5, в котором рассказывалось об их первой встрече в Петербурге в ноябре 1905 г. и об их дружеских отношениях во время лондонского
4 Злинченко К.П. Комитет помощи безработным / Публ. А.И. Наумовой // Литературное наследство. Т. 72: Горький и Леонид Андреев. Неизданная переписка. М.: Наука, 1965. С. 591.
5 Десницкий В.А. В.И. Ленин и М. Горький. Из воспоминаний // Звезда. 1934. № 1. С. 115-134.
V съезда РСДРП. Потом он был повторен в выпуске ЛЛ от 28 мая 1937 г.
Как указывает В.А. Десницкий в начале очерка, воспоминания Горького о Ленине (вторая редакция, 1930), посвященные тем же сюжетам, не отличаются «протокольной точностью»: «Они - документ исключительной исторической важности, превосходное художественное произведение, в котором пролетарский писатель говорит о том, как в его сознание вошел величайший исторический деятель нашей эпохи. В этом смысле и неточности рассказа ценны для нас как показатели того сложного процесса, в ходе которого закреплялись дружеские отношения художника и вождя пролетариата». Поэтому Десницкий не только не стремится повторять свидетельства своего авторитетного предшественника, но и считает возможным корректировать их. Так, он приводит свой диалог с Горьким о не упомянутом последним начале его знакомства с Лениным в ноябре 1905 г., из чего выясняется, что писатель просто забыл об этом факте. Но опровергая утверждение Горького о том, что тот не встречал Ленина до 1907 г., до начала V съезда РСДРП, Десницкий считает, что его покаянное признание в недостаточном знакомстве с произведениями Ленина соответствует действительности: «Сам Алексей Максимович говорит, что "до этого года" (года V съезда) "читал его не так много, как бы следовало"». Вот как это свидетельство Горького звучит в его воспоминаниях о Ленине6: «До этого года я не встречал Ленина, да и читал его не так много, как бы следовало. Но то, что удалось мне прочитать, а особенно восторженные рассказы товарищей, которые лично знали его, потянуло меня к нему с большой силой».
Согласно Десницкому, на поезде из Берлина в Лондон ехали он сам, Ленин, Горький и сопровождавшая писателя М.Ф. Андреева. Всю дорогу они играли в карты (в «тетку»). Впрочем, мемуарист запомнил следующее заявление Ленина, которое тот произнес с характерным жестом: «Немецкому пролетариату нужна более революционная партия, чем нынешняя германская социал-демократия с ее Vorstand'ом (ЦК партии) чиновников, - говорил он, показывая на сплошные линии огней фабрик и заводов». По Десницкому, это заявление подытоживало негативные впечатления Ленина от состоявшейся в Берлине незадолго до отъезда в Лондон встречи с Каутским, на которой последний вел себя по отношению к Ленину сдержанно осторожно как к представителю «родственной, но всё же не своей социал-демократической партии».
6 Цит. по: Горький М. В.И. Ленин // Горький М. Рассказы. Очерки. Воспоминания. Пьесы. М.: Художественная литература, 1975. С. 429-462.
По Десницкому, прибыв в Лондон, они опять-таки вчетвером отправились искать подходящую гостиницу для писателя с супругой. При этом Ленин, чрезвычайно озабоченный состоянием здоровья своего друга, самолично проверял степень влажности простыней и в одной из гостиниц на окраине города (в этом районе проходил съезд) обнаружил клопов. Именно поэтому они остановили выбор на одной из центральных гостиниц, хотя, по свидетельству Десниц-кого, «Алексей Максимович хотел устроиться поближе к съезду». Приводим соответствующий фрагмент воспоминаний Десницкого полностью:
В Лондоне Горький жил особняком от остальных участников съезда, в большой гостинице в центре города; остальные делегаты разместились на окраинах, поблизости от той церкви, в которой происходили заседания. Алексей Максимович хотел устроиться поближе к съезду, но Ленин настоял, чтобы Горький жил в хороших квартирных условиях. [...] Владимир Ильич проявлял большое внимание к устройству Горького, заботился о его здоровье. Прямо с вокзала он вместе с нами отправился искать помещение для Горького. Алексей Максимович рассказывает, что Владимир Ильич даже простыни его постели осматривал. И это верно; только делал это Владимир Ильич неоднократно и в ряде гостиниц, которые мы обошли.
- Может быть, они сырое белье положили?
Его особенно поразило то, что в одной из окраинных гостиниц мы даже клопов в постели усмотрели.
- Клопы? В культурнейшей Англии?.. - недоумевал, и даже как бы с некоторым злорадством, Владимир Ильич.
Теперь приведем показание Горького, в точности которого усомнился Десницкий:
Пришел в гостиницу, где я остановился, и вижу: [Ленин] озабоченно щупает постель.
- Что это вы делаете?
- Смотрю - не сырые ли простыни.
Я не сразу понял, зачем ему нужно знать - какие в Лондоне простыни? Тогда он, заметив мое недоумение, объяснил:
- Вы должны следить за своим здоровьем.
Таким образом, по Горькому, Ленин навестил его после того, как он поселился в гостинице. Причем пришел без ведома хозяина и на-
чал проверять его простыни. Горький не сообщает, что поселился с Андреевой в одной из гостиниц, расположенных в центре города и что решающую роль в выборе этой гостиницы сыграл Ленин. Об этом, так же как и о найденных Лениным клопах, мы узнаем из воспоминаний Десницкого.
Гулливер в начале статьи7 опровергает главное положение мемуарного очерка Десницкого о многолетней дружбе между Лениным и Горьким, которое тот развивал в своем произведении в строгом соответствии с советским официальным каноном:
Собственно говоря, дружбы в настоящем смысле слова здесь не было: был интерес друг к другу, было долголетнее знакомство, была обширная переписка (одни письма Горького к Ленину занимают большую часть толстого тома материалов для ленинской биографии, вышедших в 1924 году под редакцией Каменева). У Горького под конец образовалась некая приятельская привычка к Ленину: недаром их отношения длились без малого двадцать лет. У Ленина к Горькому было «бережное отношение». (Заметим, от себя - более как к писателю; как политического деятеля Ленин его ставил не высоко и не слишком считался с ним.).
Излагая сцену петербургского знакомства Горького с Лениным, Гулливер применяет комический прием qui pro quo, переадресовывая Ленину признание Горького о недостаточном знании произведений нового знакомого: «У Горького состоялось собрание, на котором присутствовали Десницкий, Богданов, Красин и многие другие. Привели также Ленина, который впоследствии признавался Десницкому, что до знакомства с Горьким "читал его не так много, как бы следовало"». Акцентируемый мотив неосведомленности Ленина и Горького в идеях друг друга и изначальной чуждости их друг другу является реализацией установочного тезиса о фактическом отсутствии между ними дружбы как таковой.
Далее Гулливер следующим образом рассказывает о поведении Ленина в поезде из Берлина в Лондон: «В Лондон выехали все вместе. Ленин, глядя из окна вагона на заводы и фабрики Германии, призывал к мировой революции. Кроме того, впрочем, дорогой играли в "тетку" и разговаривали. Десницкий жалеет, что не стенографировал эти исторические беседы». Таким образом, Гулливер, во-первых, элиминирует свидетельство Десницкого о негативных впечатлениях
7 Гулливер. Литературная летопись: Ленин и Горький // Возрождение. 1934. № 3207, 15 марта. С. 4.
от встречи с Каутским, мотивирующее заявление Ленина о необходимости радикальной немецкой партии. Во-вторых, он обостряет само заявление, заменив требование радикальной партии призывом к «мировой революции». В-третьих, он комически монтирует этот «высокий» призыв с прозаической игрой в «тетку». А в-четвертых, для усиления комизма в монтаже столь различных мотивов соединяет с ними «высокий» мотив «исторических бесед», которые Ленин и Горький вели во время игры и которые Десницкий опрометчиво не стенографировал. В результате все четверо путешественников предстают в комическом свете: Ленин ни к селу ни к городу призывает к «мировой революции», Горький и Андреева поддерживают за игрой в «тетку» «исторические беседы» с Лениным, Десницкий с игральными картами в руках не стенографирует эти беседы.
Комическое изображение четверых путешественников достигает кульминации в лондонских сценах:
В Лондоне социал-демократические делегаты остановились на окраине, неподалеку от своей церкви. Горький составил исключение, заняв роскошные апартаменты в гостинице, расположенной в центре города. (М.Ф. Андреева никогда не любила смешиваться с плебсом.) Десницкий поселился с Горькими. Ленин в первый же вечер пришел навестить нового своего приятеля. (Можно себе представить, как ему бывало скучно с эсдеками). При этом посещении проявил он по отношению к Горькому большую заботливость, отчасти даже излишнюю: Десницкий с умилением вспоминает, как Ленин осматривал простыни на постелях: нет ли клопов?
Гулливер усиливает двусмысленность ленинской проверки гостиничных простынь. В его изображении Ленин приходит в гости к Горькому и первым делом начинает проверять наличие клопов в супружеской постели писателя в присутствии самих супругов и поселившегося в соседней комнате Десницкого. То есть Гулливер относит (вслед за Горьким) проверку Лениным постели Горького ко времени, как гостиница была найдена. Более того, он превращает «большую гостиницу» из очерка Десницкого в «роскошные апартаменты», чем доводит проверку Лениным до абсурда. До какой же степени нужно быть оторванным от жизни, чтобы искать клопов в супружеской постели, да еще в присутствии постороннего, да еще в «роскошных апартаментах» одной из гостиниц в центре Лондона. За шутовским поведением Ленина, в изображении Гулливера, маячит зловещий образ тирана, считающего допустимым «забираться
в чужую постель», то есть контролировать интимную жизнь человека. А если принять во внимание невысокое мнение Гулливера о моральном облике Андреевой, то в обсуждаемом мотиве можно усмотреть и намек на адюльтер или, если угодно, на menage à trois, столь распространенный среди последователей этического учения Н.Г. Чернышевского о необходимости сексуального раскрепощения женщины, к числу которых относились все трое8.
Таким образом, Гулливер развенчивает миф официозного очерка Десницкого об отношениях Горького и Ленина как идеальной дружбе. Он последовательно противопоставляет, с одной стороны, общественную пассивность писателя, выполняющего любой каприз своей любовницы и безропотно принимающего сомнительные «дружеские» услуги Ленина, и, с другой стороны, комическую оторванность Ленина от жизни. Тем самым Гулливер внушает читателю сомнение в возможности искренних дружеских отношений между двумя столь различными людьми.
В сознании советского общества 1920-1930-х гг. бытовало представление о Горьком как достойном преемнике Л.Н. Толстого. Впервые с этим представлением Гулливер полемизировал в ЛЛ 7 августа 1930 г.9, когда цитировал рецензию А.М. Смирнова-Кутачев-ского на книгу воспоминаний В.А. Поссе «Мой жизненный путь» (1929)10. Советский рецензент назвал фигуры Толстого и Горького фундаментальными, подчеркнув тем самым их равновеликость: «Читатель-современник встретит в книге Поссе всех выдающихся деятелей того времени. В центре - фундаментальные фигуры Л. Толстого и М. Горького. Закат одного и расцвет другого». Цитируя этот фрагмент, Гулливер опустил определение, обозначив свое несогласие с постановкой в один ряд Толстого и Горького: «Читатель-современник встретит в книге Поссе всех выдающихся деятелей того времени. В центре - фигуры Л. Толстого и М. Горького. Закат одного и расцвет другого». Так Гулливер отверг и вытекающую из равновеликости фигур Толстого и Горького идею преемственности между ними.
Более пространно на эту тему Гулливер высказывался в ЛЛ 10 января 1935 г., 9 июля 1937 г. и 22 июля 1938 г. в связи с публикацией
8 См.: Ходасевич В. Мелочи: Лопух // Возрождение. 1932. № 2963, 13 июля. С. 3-4. Ср.: Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма. М.: НЛО, 1996.
9 Гулливер. Литературная летопись // Возрождение. 1930. № 1892, 7 авг. С. 4.
10 Смирнов-Кутачевский А.М. [Рец.] Поссе В.А. Мой жизненный путь. М.: Земля и фабрика, 1929 // Красная новь. 1930. № 4. С. 201-202.
воспоминаний Скитальца «Встречи» (1934)11, посвященных, между прочим, истории его знакомства с Толстым летом 1902 г. в Крыму и роли Горького в этом. Тексты статей в основном дублируют друг друга, поэтому тройной повтор свидетельствует о том значении, которое они имели для Гулливера.
По словам Скитальца, Горький говорил ему о достаточно близких, задушевных отношениях между ним и Толстым. Последний якобы даже читал ему запрещенный цензурой рассказ «Отец Сергий». Однако Софья Андреевна, желавшая показать Горькому его настоящее место, не допустила прославленного Горького к Толстому якобы по причине его плохого самочувствия. Но Скиталец подружился с домашним врачом Толстого Никитиным, тот рассказал о Скитальце самому Толстому, и встреча всё же состоялась. Толстой пригласил едва вступившего на писательскую арену Скитальца и охотно с ним поговорил. А о неудачном визите Горького он ничего не знал. По словам мемуариста, «на прощание Толстой подарил мне свой портрет, на котором при мне же с трудом написал дрожащей от слабости рукой ласковую надпись».
Историю знакомства Скитальца с Толстым Гулливер изложил
так:
Летом 1902 года Скиталец жил в Крыму у Горького. Там же гостил Шаляпин. Однажды Горький решил сводить их обоих к Толстому в Гаспру.
Гостей встретила Софья Андреевна. Постепенно в гостиной собрались все члены семьи; Скитальцу «даже надоело вставать со стула, так их было много». Сам же Толстой к гостям не вышел, и они удалились ни с чем.
В другой раз Скиталец отправился один: Горький с Шаляпиным уже уехали. Чтобы познакомиться с Толстым, предварительно сдружился он с его домашним врачом Никитиным, через которого и добрался до Толстого.
Скиталец пытается передать свой разговор с великим писателем. В общем, это ему удалось плохо, за исключением нескольких толстовских замечаний о мужиках. Толстой был очень слаб и едва мог надписать свой портрет, который Скиталец у него выпросил12.
11 Скиталец. Встречи (литературные воспоминания) // Красная новь. 1934. № 10. С. 148-175.
12 Гулливер. Литературная летопись: Воспоминания Скитальца // Возрождение. 1935. № 3508, 10 янв. С. 4.
Гулливер пропускает признание Горького о чтении ему Толстым «Отца Сергия». Он ничего не говорит о том, что Софья Андреевна препятствовала попытке Горького познакомить Скитальца с Толстым. Он не упоминает о болезни писателя, что могло мотивировать его невыход к гостям. По Гулливеру, получается, что Толстой находился с Горьким в столь далеких отношениях, что мог отказаться от встречи с ним даже в присутствии его друзей. Гулливер сознательно принижает и образ мемуариста, якобы выпросившего у Толстого портрет: это принижение переносится по метонимическому принципу и на Горького как лидера литературной группы, к которой принадлежал Скиталец («тень Горького», как назвал Гулливер Скитальца в конце своей статьи). В противовес советскому мифу о Горьком как преемнике Толстого Гулливер подчеркивает весьма далекие отношения писателей и развенчивает этот миф.
В мемуарном очерке М.Ф. Андреевой, написанном по случаю сорокалетнего юбилея Художественного театра13, Гулливер выделяет эпизод знакомства актрисы с Горьким в Севастополе в 1900 г. во время первой гастрольной поездки театра14. В частности, он цитирует признания Андреевой о том впечатлении, которое произвел на нее Горький во время знакомства и о вспыхнувшем в ней чувстве любви: «А потом улыбнулся, сверкнул из-под усов ровными крепкими зубами, и глянули его изумительные голубые глаза из-за густых ресниц так светло и ярко, что с этой минуты, и уже на всю жизнь, стал он самым красивым и обаятельным человеком на свете». Гулливер дезавуирует искренность любовного признания Андреевой, намекнув на ее другие любовные связи: «Всё это, конечно, ужасно многозначительно и трогательно. Но М.Ф. Андреева забыла прибавить, что и в П.П. Крючкове, том самом, которого расстреляли по обвинению в убийстве Горького и который во всяком случае долгие годы был злым гением Горького, тоже было немало красоты и обаяния». Этот комментарий становится понятнее в свете статьи Ходасевича «О смерти Горького», напечатанной в «Возрождении» 18 марта 1938 г., в которой, в частности, говорится, что Андреева жила с Крючковым под одной крышей с Горьким: «Не знаю, когда и при каких обстоятельствах он познакомился с Марией Федоровной Андреевой, второй женой Горького. Во всяком случае, в 1920 году (а может быть, и раньше) он уже состоял ее секретарем по управ-
13 Андреева М.Ф. Поездка в Крым // Литературная газета. 1938. № 59 (766), 26 окт.
С. 4.
14 Гулливер. Литературная летопись: Воспоминания // Возрождение. 1938. № 4157, 11 нояб. С. 9.
лению петербургскими театрами, жил на ее половине в квартире Горького и, не смущаясь разницею возрастов (Мария Федоровна значительно старше его), старался всем показать, что его ценят не только как секретаря. Он был недурен собой, хорошо одевался, имел пристрастие к шелковым чулкам, которые не всегда добывались легально»15. Ходасевич допускал, что Крючков мог быть причастен к убийству сына писателя Максима, но не верил в возводимую на него советским судом вину в убийстве самого Горького.
Таким образом, в отклике на воспоминания Андреевой Гулливер приоткрывает читателю тайны интимной жизни писателя, далекие от официально принятых в Советском Союзе взглядов на личность мемуаристки как «жены, друга и соратника Горького»16.
Большая часть воспоминаний советских авторов о послереволюционной деятельности Горького, на которые отозвался Гулливер, посвящены их впечатлениям от итальянских встреч с писателем. Таковы воспоминания Н.Н. Асеева17, А.Н. Афиногенова18 и Л.С. Ры-влина (сотрудника созданного Горьким Всесоюзного института экспериментальной медицины)19. Сюда же следует отнести и воспоминания А.И. Цветаевой, поделившейся своими впечатлениями от встречи с Горьким в Сорренто с читателями «Нового мира» за подписью А. Мейн20.
Из довольно объемного повествования Асеева Гулливер выделяет его свидетельство о намерении Горького весной 1928 г. посетить Советский Союз: «Н. Асеев продолжает писать о своем посещении М. Горького в Сорренто. Между прочим, он сообщает: В платяном шкафу у Горького висит новый костюм. - Гранитовый - говорит он. - Вот этот костюм, замеча-а-ательный костюм. В нем я весной в Россию поеду!" (курсив наш)»21. Обещание Горького вернуться в СССР является устойчивым мотивом для горьковианы Ходасевича в целом. Впервые он появляется в статье «Максим Горький и СССР» (Возрождение. 20 октября 1927, подпись М.). В ней Ходасевич, по емкой характеристике Дж. Мальмстада, «с иронией писал о лживых обещаниях Горького вернуться в СССР и о его упорном пребывании
15 Ходасевич В. О смерти Горького // Возрождение. 1938. № 4123, 18 марта. С. 7.
16 Григорьева А.П., Щирина С.В. От составителей // Андреева М.Ф. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М.Ф. Андреевой. М.: Искусство, 1968. С. 3.
17 Асеев Н.Н. Из встреч с М. Горьким // Звезда. 1928. № 3. С. 170-185.
18 Афиногенов А.Н. В Сорренто // Красная новь. 1932. № 9. С. 152-156.
19 Рывлин Л.С. Незабываемые дни // Звезда. 1937. № 6. С. 198-200.
20 Мейн А. Из книги о Горьком // Новый мир. 1930. № 8-9. С. 94-115.
21 Гулливер. Литературная летопись // Возрождение. 1928. № 1073, 10 мая. С. 3.
заграницей в связи со "здоровьем"»22. В свете данного наблюдения курсив Гулливера намекает искушенному читателю на истинную цену подобного заявления.
В ЛЛ данный мотив появляется 17 ноября 1932 г. в связи с воспоминаниями Афиногенова о встрече с Горьким в Сорренто: «Коснувшись затем положения писателей в СССР и охарактеризовав его как исключительно счастливое, Горький закончил беседу следующим признанием: "Доктора меня не пускают в Москву, а я поеду, я должен первомайскую демонстрацию увидать". Понимать сие надо в том смысле, что ради такого зрелища стоить рискнуть и здоровьем»23. В последнем предложении Гулливер иронически трактует мотив жертвы собственным здоровьем/жизнью ради общественного блага, характерный для советской мифологии героического в целом.
Асеев передает рассказ Горького о Куприне, который в состоянии опьянения вел себя так эксцентрично, что становился похожим на своих персонажей: «Рассказывает Горький мягко, без нажимов и подчеркиваний, лишь изредка остановится, повторит, взвесит то или иное слово [...], а перед слушателем встают четкие и выпуклые фигуры, полно окрашенные эпизоды неряшливого пьянового беспорядочного быта рассейского, с его писателями, похожими на своих персонажей»24. По словам Горького, Куприну так надоедали реальные необычные в каком-либо отношении люди - прототипы его персонажей, что он мог от них сбежать без объяснения причин. Однажды он таким образом сдал одного из этих прототипов на руки Горькому, вынудив его накормить за свой счет: «Куприн так и не вернулся к своему необыкновенному протеже. Он, очевидно, успел потерять для Куприна весь интерес необычайности. И Куприн сдал его вместе с его ростом и аппетитом, действительно исключительным, на руки Горькому»25.
Все эти наблюдения Горького Гулливер переадресовывает ему самому 1 октября 1937 г.26, иронически пересказывая воспоминания П.А. Заломова, прототипа главного героя романа «Мать» Павла Власова, о встрече в 1934 г. с писателем. Гулливер усиливает мотив сходства «рассейского писателя» с его персонажами из упомянутого рассказа Горького о Куприне. Он указывает на двойничество Горь-
22 Мальмстад Дж. Из переписки В.Ф. Ходасевича (1925-1938) // Минувшее: Исторический альманах. Т. 3. М.: Прогресс; Феникс, 1991. С. 277.
23 Гулливер. Литературная летопись: Юбилейные отголоски // Возрождение. 1932. № 2725, 17 нояб. С. 4.
24 Асеев Н.Н. Из встреч с М. Горьким. С. 184-185.
25 Там же. С. 183.
26 Гулливер. Литературная летопись: 44 персонажа в поисках автора // Возрождение. 1937. № 4099, 1 окт. С. 9.
кого и Заломова, сравнив их разговор с диалогом Ивана Карамазова с чертом. Здесь Гулливер приводит любопытную биографическую подробность о мистицизме как существенной черте мировоззрения Горького: «Надо заметить, что не верить в Бога Горький себя заставил, но от веры в чертей никогда не отказывался и в чертях разбирался с большою тонкостью». В конце статьи Гулливер подчеркивает «писательство» самого Заломова, не ограничившегося одним газетным очерком, но замахнувшегося на «обширное издание». Говоря о приложенных к статье Заломова фотографических снимках, он пишет: «На третьем - поверит ли наш читатель? - "Петр Андреевич Заломов читает жене и дочери новые отрывки своих воспоминаний". Вот уж куда метнуло - персонажи пишут об авторе! Эти писания составят часть обширного издания, озаглавленного "Семья Заломовых" и имеющего выйти к двадцатилетию октябрьской революции. Тут уже будет подробно рассказано обо всех сорока четырех». Этот выпуск ЛЛ назывался «44 персонажа в поисках автора», а на одном из фотографических снимков, иллюстрирующих воспоминания Заломова, изображен «самый молодой член семьи Заломовых, 44-й по счету, Юрик Адельсон». Таким образом, тематически писания Заломова не будут отличаться от повествований Горького о семье Кашириных или тех же Власовых (Заломовых).
По Гулливеру, писатели не любят встречаться с прототипами своих персонажей, и Горький не является исключением. Вот как он реконструирует чувства писателя, узнавшего о намерении Заломова навестить его в Горках: «Нет ничего более скучного и даже тяжелого для писателя, чем живой человек, однажды использованный в качестве персонажа, то есть уже переделанный, преображенный - и вдруг вновь объявившийся в первоначальном состоянии. [...] Можно бы сказать, что писателю интересны все люди, кроме уже использованных. [...] Ясно, что предстоящее явление персонажа к автору должно было Горького испугать. Что с ним делать? О чем говорить? А ведь если он явится в деревню, то тут получасовой беседой не отделаешься». Именно по этой причине Горький назначил встречу в городе, указав ее точное время. Далее Гулливер допустил, что Горький мог просто уйти в другую комнату во время обеда со званым гостем: «Увы, у него была эта предательская привычка - убегать от докучливых посетителей, заставляя других сидеть с ними». Итак, Горький ничем не отличается от Куприна, о котором он сам рассказывал и, следовательно, подобен прочим «рассейским писателям», похожим на своих персонажей. Круг замкнулся.
В воспоминаниях А. Мейн (А.И. Цветаевой), Афиногенова, Рывлина, которые восторженно описали свою встречу с Горьким в Сорренто и Неаполе, Гулливер обнажил приемы театрализованного поведения писателя, с помощью которых тот, по словам критика, «уловлял неопытных», внушая своим слушателям желаемые им представления о собственной личности. Емкое описание подобного поведения Горького содержится в ЛЛ 16 октября 1930 г., посвященной воспоминаниям А. Мейн: «Люди, хорошо знающие Горького, с улыбкою здесь узнают весь тот арсенал соблазнов, которым Горький располагал для уловления неопытных. Узнают и заученную непринужденность Горького, и его давнишние парадоксы, и неожиданные суждения, каждый раз повторяемые для новых слушателей, и рассказы о скитаниях, и маленькие экспромты, многим давно уже известные назубок»27.
Из воспоминаний Афиногенова Гулливер выделяет фрагменты, посвященные беседам Горького с молодыми советскими писателями. В его передаче, эти беседы сводились исключительно к политической и антирелигиозной пропаганде:
Затем, перейдя к текущей литературной жизни, Горький советовал Афиногенову изучать Запад и его отношение к советскому союзу: «как работают белые против нас - они вон в Париже организовали контрчеку»...
Разговор зашел о религии; посмеявшись над Иерусалимскими чудесами («одна химия»), Горький поведал Афиногенову, что его знакомая, Ланина лично знавала Серафима Саровского: это был «прижимистый кулак» и умер совсем седым, а мощи открыли «совсем в другом месте и с рыжею бородой»28.
Последний значительный отзыв Гулливера на воспоминания современников о послереволюционном Горьком содержится в статье «Сталин и Горький»29, посвященной очерку Л.В. Никулина «Жизнь есть деяние»30. Из всего довольно объемного очерка Гулливер цитирует фрагмент, в котором содержится описание впечатлений мемуариста от встречи Сталина с Горьким в особняке писателя на Малой
27 Гулливер. Литературная летопись // Возрождение. 1930. № 1962, 16 окт. С. 4.
28 Гулливер. Литературная летопись: Юбилейные отголоски // Возрождение. 1932. № 2725, 17 нояб. С. 4.
29 Гулливер. Литературная летопись: Сталин и Горький // Возрождение. 1938. № 4139, 8 июля. С. 9.
30 Никулин Л.В. Жизнь есть деяние // Литературная газета. 1938. № 33 (740), 15 июня.
С. 3.
Никитской 26 октября 1932 г.: «Сталин много говорил о задачах литературы, и слушая его, Горький поглядывал на нас радостным, сияющим взглядом, точно приглашая вместе с ним радоваться справедливым и глубоко волнующим словам. Надо было видеть, с каким уважением и мягкостью поглядывал Сталин на Горького - первого среди людей советской литературы. Конечно, такую дружбу, такое прекрасное товарищеское чувство Горького к Сталину не могли разбить никакие происки и козни. Горький остался верен этой дружбе до своего последнего дня». В воспоминаниях Никулина, идеализировавшего отношения Сталина и Горького, Гулливер увидел задание власти по сглаживанию ходивших в обществе слухов о конфликте между ними: «.слова Никулина отчетливо звучат "официозным разъяснением", ради которого и написана вся статья. По-видимому, в советской России до сих пор ходят слухи о неладах, происходивших между Горьким и Сталиным, и о том, что в последнее время своей жизни Горький изменил отношение к диктатору. Никулину поручили эти слухи опровергнуть». Этот комментарий обнажает политическую ангажированность внешне сугубо личных, лиричных мемуаров Никулина о дружбе Горького со Сталиным.
Таким образом, Гулливер развенчивал складывающиеся мифические представления о личности Горького в сознании современников, обусловленные советской идеологией: активная дореволюционная общественная деятельность писателя, его дружба с Лениным и Сталиным, толстовский генезис его творчества, идеальный, с точки зрения советской морали, брак с Андреевой, искренность, душевность, человечность его духовного облика в целом. Дополнительную убедительность построениям Гулливера придает обнаруженное им в складывающемся каноне противоречие между «реалиями жизни» Горького и «оценочной риторикой» советских мемуаристов31. Данное направление исследования в применении к горьковиане Ходасевича (Гулливера) в целом представляется весьма перспективным.
31 Цветаева Н.Н. Биографические нарративы советской эпохи: модели дистанцирования от идеологических норм // Пятые чтения памяти Вениамина Иофе: Право на имя. Биографика 20 века. Эпоха и личность: ракурсы исторического понимания. 16-18 апреля 2007. СПб.: [б. и.], 2008. С. 165-175.
Литература
Горький М. В.И. Ленин // Горький М. Рассказы. Очерки. Воспоминания. Пьесы. М.: Художественная литература, 1975. С. 429-462.
Григорьева А.П., Щирина С.В. От составителей // Андреева М.Ф. Переписка. Воспоминания. Статьи. Документы. Воспоминания о М.Ф. Андреевой. М.: Искусство, 1968. С. 3-6.
Злинченко К.П. Комитет помощи безработным / Публикация А.И. Наумовой // Литературное наследство. Т. 72: Горький и Леонид Андреев. Неизданная переписка. М.: Наука, 1965. С. 586-591.
Мальмстад Дж. Из переписки В.Ф. Ходасевича (1925-1938) // Минувшее: Исторический альманах. Т. 3. М.: Прогресс; Феникс, 1991. С. 262-291.
Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма. М.: Новое литературное обозрение, 1996. 207 с.
Цветаева Н.Н. Биографические нарративы советской эпохи: модели дистанцирования от идеологических норм // Пятые чтения памяти Вениамина Иофе: Право на имя. Биографика 20 века. Эпоха и личность: ракурсы исторического понимания. 16-18 апреля 2007. СПб., 2008. С. 165-175.
References
Gor'kii M. V.I. Lenin. Gor'kii M. Rasskazy. Ocherki. Vospominaniia. P'esy [Short stories. Essays. Memoirs. Plays]. Moscow, Khudozhestvennaia literatura Publ., 1975, pp. 429-462. (In Russ.)
Grigor'eva A.P., Shchirina S.V. Ot sostavitelei [Editorial note]. Andreeva M.F. Perepiska. Vospominaniia. Stat'i. Dokumenty. Vospominaniia o M.F. Andreevoi [Correspondence. Memoirs. Articles. Documents. Memoirs of M.F. Andreeva]. Moscow, Iskusstvo Publ., 1968, pp. 3-6. (In Russ.)
Zlinchenko K.P. Komitet pomoshchi bezrabotnym [Committee for assistance to the unemployed], publ. by A.I. Naumova. Literaturnoe nasledstvo. T. 72: Gor'kii i LeonidAndreev. Neizdannaiaperepiska [Literary heritage. Vol. 72: Gorky and Leonid Andreev. Unpublished correspondence]. Moscow, Nauka Publ., 1965, pp. 586-591. (In Russ.)
Malmstad J. Iz perepiski V.F. Khodasevicha (1925-1938) [From the correspondence of V.F. Khodasevich (1925-1938)]. Minuvshee: Istoricheskii al'manakh. T. 3 [Bygone: Historical almanac. Vol. 3]. Moscow, Progress Publ., Feniks Publ., 1991, pp. 262-291. (In Russ.)
Paperno I. Semiotika povedeniia: Nikolai Chernyshevskii - chelovek epokhi re-alizma [Semiotics of behavior: Nikolai Chernyshevsky - a man of the realism era]. Moscow, Novoe literaturnoe obozrenie Publ., 1996. 207 p. (In Russ.)
Tsvetaeva N.N. Biograficheskie narrativy sovetskoi epokhi: modeli distantsiro-vaniia ot ideologicheskikh norm [Biographical narratives of the Soviet era: models of distancing from ideological norms]. Piatye chteniia pamiati Veniamina Iofe: Pravo na imia. Biografika 20 veka. Epokha i lichnost': rakursy istoricheskogo ponimaniia. 16-18 aprelia 2007 [5th proceedings in the memory of Veniamin Jofe: The right to a name. Biography of the 20th century. Epoch and personality: perspectives of historical understanding. 16-18 April 2007]. St. Petersburg, 2008, pp. 165-175. (In Russ.)
348
^HTEPATYPHHH ©AKT. 2018. № 7
V.F. Khodasevich, "Gulliver" and the Soviet myth of Gorky
Valery A. Cherkasov
Abstract: The paper discusses the polemics between the leading columnist of the Parisian newspaper "Vozrozhdenie" Gulliver (V.F. Khodasevich) and Soviet memoirists of the 1920-1930s, whose memoirs canonized Gorky's personality. V.F. Khodasevich debunked mythical ideas about Gorky, established by Soviet ideology: pre-revolutionary social activism, friendship with Lenin and Stalin, the Tolstoyan genesis of creativity, the "perfect" marriage to Andreeva, sincerity, soulfulness, humanity of his spiritual appearance as a whole.
Keywords: Maxim Gorky, V.F. Khodasevich, source study method, the history of the Russian émigré criticism, memoirs.
Information about the author: Valery A. Cherkasov, Doctor Hab., Professor of Belgorod State National Research University, Belgorod, Russia. E-mail: [email protected]
