CC BY
53
алах Дона, Кубани, Ставрополья : дис. ... канд. ист. наук. Ростов н/Д., 2001. 189 с.
7. Ахмадулин Е. В. Пресса легальных политических партий России начала XX в.: Историко-типологическое исследование : дис. ... д-ра филол. наук. Ростов н/Д., 2001. 224 с.
8. Геруля М. Местная периодическая печать Польши 1990-х гг.: Типология, современное состояние и перспективы развития : дис. ... д-ра филол. наук. Ростов н/Д., 2001. 392 с.
9. Шапшай Н. И. Новостные материалы в региональной печати: структурные и жанровые особенности: на публикациях газет Владимирской области : дис. ... канд. филол. наук. URL: http://dlib. rsl.ru/viewer/01003477461#?page= 1 (дата обращения: 12.08.2017).
10. Нагиятова Л. Б. Функционально-типологические и жанровые особенности региональной печати постсоветского Казахстана: по материалам печати Кызылординской области : дис. ... канд. филол. наук. URL: http://dlib.rsl.ru/viewer/ 01005048170#?page= 1 (дата обращения: 12.08.2017;.
11. Антонова В. И. Трансформации типологической и жанровой систем в современной журналистике (по материалам печатных изданий Поволжского региона) : дис. ... канд. филол. наук. URL: http://www.dissercat.com/content/transformatsii-tipologicheskoi-i-zhanrovoi-sistem-v-sovremennoi-zhurnalistike-po-materialam- (дата обращения: 12.08.2017).
12. Халиуллина М. С. Региональная детско-юношеская самодеятельная печать в условиях постсоветской трансформации: структурно-функциональные и жанрово-тема-тические характеристики (на примере периодики Оренбургской области) : дис. ... канд. филол. наук. URL: http://www. dslib.net/zhurnalistika/regionalnaja-detsko-junosheskaja-samodejatelnaja-pechat-v-uslovijah-postsovetskoj.html (дата обращения: 12.08.2017).
13. Баутина П. В. Журналистика как средство конструирования социальных проблем: по материалам федеральной и региональной печати современной России : дис. ... канд. филол. наук. Казань, 2009. 195 с.
14. Фёдоров И. Н. Парламентская журналистика как фактор формирования открытости представительной власти в России : дис. ... канд. полит. наук. М., 2009. 262 с.
15. Назаров А. А. Коммуникативные стратегии периодических печатных изданий на региональном информационном рынке : дис. ... канд. филол. наук. М., 2005. 231 с.
16. Чижов Р. В. Роль периодической печати в консолидации регионального культурного сообщества (На примере деятельности «Ярославских епархиальных ведомостей» 1860-1917 гг.) : дис. ... канд. культуролог. наук. М., 2006. 226 с.
© Радионцева Е. С., 2017
УДК 8. 1.7.5.1
УТОПИЯ В. А. ЛЕВШИНА «НОВЕЙШЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ, СОЧИНЕННОЕ В ГОРОДЕ БЕЛЕВЕ». МЕЖДУ EUTOPIA И UTOPIA
В статье идет речь об утопии XVIII века - «Новейшем путешествии, сочиненном в городе Белеве» В. А. Левшина. Произведение не переиздавалось полностью с XVIII века. В связи с этим в литературоведении сформировалась традиция рассматривать преимущественно первые части произведения, в которых описывалось идеальное устройство на Луне, тогда как части повести, посвященные земным странам, предавались забвению. Только американский славист С. Л. Бэр обратил внимание на заключительный фрагмент произведения, назвав его панегирической утопией. В действительности данное наблюдение можно оспорить. Последние части написаны под цензурным давлением, у Левшина не было стремления прославить екатерининскую Россию. В особенности это можно заметить по тем цитатам из «Большого наказа императрицы», которые приводит автор. Почти все из них описывают достигнутыми те цели «Наказа», которые были заявлены Екатериной ранее, но которым не суждено было осуществиться. Таким образом, вопреки представлению Бэра, Левшин стал автором сатирической утопии - дисномии, в которой российские законы изображены с отрицательной стороны.
Ключевые слова: утопия в XVIII веке, панегирическая утопия, дисномия, В. А. Левшин, Екатерина II, «Большой наказ императрицы».
Ю. А. Ростовцева Ju. A. Rostovceva
UTOPIA OF V. A. LEVSHIN «THE NEWEST JOURNEY COMPOSED IN THE BELEV CITY ». BETWEEN EUTOPIA AND UTOPIA
The article deals with the utopia of the 18th century - «The Newest Journey, Composed in the Belev City» by V. A. Levshin. The work was not reprinted completely since the 18th century. In connection with this, in literary studies, a tradition to examine primarily the first parts of the work was formed, in which the ideal settlement on the Moon was described, while parts of the story devoted to terrestrial countries were abandoned. Only the American Slavic writer S. L. Baer drew attention to the final fragment of the work, calling it a panegyric utopia. In fact, this observation can be challenged. The last parts were written under censorship pressure, Levshin had no desire to glorify Catherine's Russia. In particular, this can be seen on the quotes from the "Great Mandate of the Empress", which the author cites. Almost all of them describe the goals of the "Mandate" that were declared by Catherine earlier, but which could not be realized. Thus, contrary to the representation of Baer, Levshin became the author of a satirical utopia - dysnomia. Utopia, in which Russian laws are depicted from the negative side.
Keywords: utopia in the XVIII century, panegyrical utopia, dysnomia, V. A. Levshin, Catherine II, "Great Mandate of Empress".
В 1784 г. журналом «Собеседник любителей российского слова» была опубликована утопическая повесть В. А. Лев-шина «Новейшее путешествие, сочиненное в городе Беле-ве». У произведения непростая судьба. С конца XVIII века оно ни разу не переиздавалось полностью. В новейшей антологии В. М. Гуминского «Взгляд сквозь столетия. Русская фантастика XVIII и первой половины XIX вв.» текст представлен в сокращенном виде. Вероятно, по этой причине в современном литературоведении сложилась традиция рассматривать по преимуществу первые части сочинения, изображающие полет главного героя на Луну, в то время как финал и конец повести, описывающие земные страны, предавались забвению. Невнимание к последним частям «Путешествия» естественным образом отразилось на особенностях изучения его жанровой структуры. Текст нередко рассматривали как фантастическую повесть [1, с. 191] и еще чаще как масонскую утопию, в которой в аллегорической форме масон и деист Левшин выразил свои мировоззренческие идеалы [2]. Заключительные части «Новейшего путешествия», имеющие мало общего с масонской проблематикой, почти не исследовали ученые. По словам Бэра, единственного из исследователей русской утопии, кто обратил внимание на финальный фрагмент повести, описание екатерининской России можно назвать панегирической утопией («panegyric eutopia») [3, p. 132]. Текст, действительно, имеет восторженную направленность: похвалы политическому устройству Р** расточает его гражданин, удивляется законам и порядкам страны пришелец, лунатист Квалбоко. Между тем это лишь поверхностный план произведения. В 1933 г. В. Б. Шкловский писал об искусственности заключительного фрагмента повести, называя его длинным и льстивым панегириком екатерининской России [4, с. 144]. Если учесть цензурные особенности «Собеседника», который был изданием Российской академии наук, учрежденной Екатериной, взгляд Шкловского можно назвать вполне убедительным. Еще в начале XX века, не основываясь, впрочем, на характере издания, смысловую разрозненность «Путешествия» отметил В. В. Сиповский. Исследователь указал на сюжетно-композиционную бессвязность текста: критикуя земное устройство в целом, автор завершает произведение прославлением российского государства. «Отдельныя части не согласованы одна с другой; даже во взглядах автора не замечается никакой стройности: начав с беспощадной критики человеческой жизни, он завершает безмерным прославлением Екатерины и тех благодеяний, которыми осчастливила она Россию» [5, с. 90]. Наряду с некоторой неестественностью соединенных частей, автор оставил читателям и другие знаки, указывающие на его истинное отношение к изображаемому. Это особенности композиции, нестандартный финал. Но главное (что, по-видимому, осталось незамеченным Бэром) - сервильные похвалы российским законам, и прежде всего «Большому наказу императрицы» (1767).
Стоит отметить, что похвала екатерининскому законодательству изначально в замысел автора не входила. Единственный закон, на который автор обращал внимание читателя - закон лунатистов: любить бога как благодетеля, а ближнего как самого себя. Старец называет подобные нормы морали законом естественным, начертанным в душе
каждого лунатиста посредством совести, поэтому, в частности, отсутствует необходимость в создании письменного кодекса правил. Другая черта, отличающая государство селенитов - нарочитый агностицизм. По мнению Л. Геллера и М. Нике, отрицание «бесполезных наук» возведено луна-тистами в ранг закона, преследующего всех любопытных, «стремящихся проникнуть в тайны природы» [6, с. 94]. Науки действительно отвергнуты селенитами, единственными пригодными занятиями избраны земледелие и скотоводство. Благодаря указанному образу жизни и естественному закону, инопланетным жителям удалось сохранить условия «золотого века». «Кажется, что златый век здесь господствует» (здесь и далее - по новой орфографии) [7, ч. XIII, с. 151], -приходит в голову главному герою по приближении к Луне. Норма морали селенитов изначально противопоставлена православному канону. Главный герой неоднократно подчеркивает, что блаженство инопланетных жителей зиждется не на правоверии, а на естественном законе:
«...По сих пор еще не вижу я монахов и ратников...» [7, ч. XIII, с. 151];
«Завидное состояние! Кажется, одни радостные звуки свирелей провождаются к ушам моим...Но что ж такое! Я не вижу нигде молитвенных храмов: конечно, нет здесь правоверных?» [7, ч. XIII, с. 151].
Идейная основа описанного Левшиным «золотого века» самоочевидна. «Масонский Золотой век, - отмечает В. Сахаров, - оказывается не только позади, но и впереди, в пос-леисторическом будущем, где времени больше не будет, в вечном царстве света и всемирного братства, а "водители" масонской толпы стремятся повести «братьев» в новый рай на земле, в Золотой век справедливой богини Астреи» [8] . Примечательно, что «золотой век» описывается автором как идеал, который стараниями отцов семейств удалось сохранить на Луне и который был утрачен землянами. «Когда обитатели на земли еще не размножились; тишина возмущалась редко. Плоды земные избыточествовали. Всяк имел довольство, всяк занимал местечко, которое ему нравилось, и ссоры прекращаемы были родителями по врожденному желанию спокойства в своем семействе. Не видно было кроме земледельцев и пастырей; работали, или веселились; и сие малое течение времени осталось у них в памяти под имянем златаго века (курсив источника. -Ю. Р.)» [7, ч. XIV, с. 15-16]. Таким образом, автор отвергает христианскую историю человечества, заменяя времена «земного рая», Эдема периодом «золотого века». Землянами блаженное состояние было потеряно. Как следствие, любые самые совершенные законы области Р**, под которой подразумевается екатерининская Россия, уже вторичны и несовершенны по своей сути.
В заключительной части произведения автор расточает похвалы екатерининскому законодательству и, в частности, знаменитому «Наказу». Отметим, что с упомянутой выше характеристикой описания Р** как панегирической утопии сложно согласиться. Во-первых, последние части произведения написаны Левшиным по цензурным соображениям [4, с. 144]. Во-вторых, согласно авторской интенции, единственный идеальный закон - это естественный закон лунатистов. Известно, что ко времени выхода повести в свет неосуществимость многих положений «Наказа» стала для
современников неопровержимым фактом. В замечаниях на «Большой наказ», опубликованных спустя 5 лет после выхода в свет означенного закона, М. М. Щербатов писал: «.По издании сего наказа старались ли истребить пороки и ободрить добродетели? Поправились ли наши нравы? Не видно сего нимало. Из чего единаго и должно заключить, что. следственно и надежда о поправлении нашего состояния через мудрые законы есть весьма подвержена сумнению» [9, с. 34]. Между тем в тексте немало цитат из екатерининского «Наказа». Впервые реминисценция из документа появляется в связи с темой преступности. Вступив в пределы государства Р**, лунатист Квалбоко удивляется отсутствию разбойников и спрашивает о причине одного из граждан страны. Житель ставит всему виной благоразумие правительницы, подкрепляя доводы отсылкой к известному закону. «К зависти человеческаго рода, имеем мы на престол самую премудрость, которая усмотрела: что Лучше предупреждать преступления, нежели наказывать» [7, ч. XIV, с. 46]. Дословная цитата из «Наказа», хотя и не закавычена автором, однако, невзирая на середину предложения, обозначена заглавной буквой. Этот панегирический прием сложно не отнести к примеру угодничества. Автор, несомненно, намеренно отсылал читателя к первоисточнику.
Используя прямую цитату из X главы екатерининского «Наказа», Левшин описывает реализованным тот законопроект, который приобрел себе славу утопии уже к 1770-м гг. -времени издания щербатовских «Замечаний» на «Большой наказ императрицы». Упоминание об отмене смертной казни в данном контексте вряд ли можно принять за похвалу в адрес правительствующей особы. Общеизвестно, что императрица не запретила высшую меру наказания, а лишь ограничила случаи ее применения. Так, согласно «Наказу», смертная казнь допускалась в момент государственной анархии или когда злая человеческая воля угрожала общественному спокойствию. На фоне царствования Елизаветы, крайне трудно соотнести годы правления «Северной Минервы» с мораторием на смертную казнь. Если «кроткая Елисавет» милует Миниха, Остермана и других врагов самодержавия, Екатерина, заручаясь Соборным Уложением 1649 г. и уставами Петра Великого, казнит Пугачева и сообщников. Вместе с тем смерть обвиняемых не была обусловлена только кругом политических дел. Размышляя о природе смертной казни в России, М. М. Щербатов указывал на такое повсеместное явление, как гибель обвиняемых во время причинения телесных наказаний: «Смертной казни, прямо названной, у нас нет, окроме открытаго бунту. Протчие же убийцы у нас осуждаются быть биты кнутом по разным местам града, иногда без счету, даже до смерти, а иногда с счетом ударов, от трехсот и более, но все такое число, чтобы несчастный почти естественным образом снести без смерти сего наказания не мог. Таковых осужденных, однако, не считают, чтобы они были на смерть осуждены, возят виновных и сие мучительное наказание возобновляют» [10, с. 67]. О том же, побывав в Российской империи Екатерины Второй, писал известный англичан Уильямс Кокс. Повествуя о множестве смертельных исходов среди приговоренных к битью кнутом или сибирской ссылке, Кокс признавал мягкость русских уголовных законов иллюзией. «В сущности, - писал он в 1778 г., - не меньшее число
преступников подвергается смертной казни в России, чем в тех странах, где этот способ наказания принят законодате льством» [11, с. 38]. В подобном контексте высказывание гражданина Р** об уничтожении смертной казни вряд ли могло быть воспринято читателем как панегирик в адрес монаршей власти, порождая, скорее, напротив, сатирические оттенки смысла.
Мастерски развивая тему реализации положений «Большого наказа императрицы» в контексте отмены смертной казни государыней Р**, Левшин приводит дословные цитаты сразу из двух глав екатерининского «Наказа»: «О наказаниях» и «О обряде криминального суда». В обоих случаях фрагменты юридического документа приводятся дословно и остаются как бы без художественного обрамления. При сравнении текста с 85 пунктом «Наказа» обличительная интенция Левшина становится очевидна: первую часть сложно-подчиненного предложения «искусство научает нас» заменена на грамматическую конструкцию «она познала».
«Новейшее путешествие...» В. А. Левшина
«Она познала, что в тех странах, где кроткия наказания, сердца граждан оными столько жь поражаются, как в других жестокими» [7, ч. XIV, с. 4647].
«Наказ» Екатерины Второй
«Искусство научает нас, что в тех странах, где кроткие наказания, сердце граждан оными столько же поражается, как в других жестокими» [12, с. 19]
Таким образом, возникает мотив утопичности пунктов закона: монархиня «познала» жестокость телесной кары за преступления, но претворила ли в жизнь свои идеи? Эта имплицитная критика получает свое продолжение в обширной цитате из X главы «Наказа», раскрывающей сущностную природу наказания. Закавычивая фрагмент из «Наказа», автор тем самым как бы отсылает читателя к тексту-оригиналу. Ср.:
«.. .намерение установленных наказаний есть не то, чтоб мучить тварь чувствами одаренную, но чтоб воспрепятствовать виноватому, чтоб он впредь не мог вредить; и чтоб отвратить сограждан от соделания подобных преступлений» [11, ч. XVI, с. 46].
«205. Намерение установленных наказаний не то, чтоб мучить тварь чувствами одаренную; они на тот конец предписаны, чтоб воспрепятствовать виноватому, дабы он вперед не мог вредить обществу, и чтоб отвратить сограждан от соделания подобных преступлений» [12, с. 59].
Приводя в отрывке о смертной казни пункты «Наказа» о телесных наказаниях, автор заостряет внимание на их дальнейшем воплощении. Как известно, на деле гуманность монарших законов имела далеко не всеохватный характер. Она относилась лишь к привилегированному классу, в то время как над простым народом, по замечанию историка русского права, «продолжали тяготеть свирепые телесные кары» [13, с. 41]. На фоне естественного закона лунатистов,
исключающего как пытки, так и смертную казнь, удивительный рассказ Квалбоко о гуманных законах страны Р** звучит как едкая ирония.
Есть в описании пришельца упоминание о другой реалии екатерининской России. Речь идет о некоем учреждении, в описании которого угадываются черты созданной по повелению монархини «Управы благочиния»:
«До сего учреждения было тут ужасное число дел тяжебных, но которых не осталось в два года, хотя для решения собирали оныя в полвека. Ныне оные редки: ибо обидчики опасаются нападать, воспринимая немедленную месть от законов. Благочиние наблюдаемо во всей стране сей совершенно...» [7, ч. XVI, с. 51].
«Управа» была учреждена в 1782 г., но местные ее отделения появлялись в городах отнюдь не сразу, это был длительный процесс. Поэтому ко времени издания «Новейшего путешествия» довольно сложно было говорить о совершенном и повсеместном благочинии в государстве. Вряд ли за два года могла быть решена и такая вековая российская проблема, как «ужасное число тяжебных дел». На данном основании панегирик названному полицейско-административному органу выглядит довольно натянутым и сервильным.
Похвала екатерининским законам тогда только соответствует действительности, когда речь идет об установлениях, направленных на заботу об обездоленных и нищих. В «области света Р**» полностью отсутствуют нищие. Дело в особой системе принудительного труда и трудового призрения бедных. «Все увечные собираются в один дом, где об них пекутся как о чадах: а тунеядцы отправляются для работ и долженствуют трудясь снискивать одежды и пищу» [7, ч. XVI, с. 51]. Еще в 1767 г. в «Дополнении к Большому Наказу» Екатерина обращается к вопросу о праздношатающихся бедняках и недужных нищих:
«Наконец нищие, а наипаче нищие больные привлекают попечение сего правления к себе, во-первых в том, чтоб заставить работать просящих милостыни, которые руками и ногами своими владеют, а притом чтобы дать надежное пропитание и лечение нищим немощным» [12, с. 150].
Эти заявления не остались пустой декларацией. К 1775 г. относится учреждение монархиней Приказа общественного призрения, в ведении которого находились тюрьмы, приюты для больных, больницы и богадельни. В том же году был издан «Именной указ, данный Московскому Обер-Полицей-местеру Об учреждении над ведомством тамошней полиции особой больницы, богодельни и работных домов» [14, с. 198— 199]. Распоряжения, связанные с предупреждением нищеты, нашли свое отражение в «Уставе благочиния» (1782). И в целом историю благотворительности в России связывают с правлением императрицы Екатерины Второй.
В изображении идеального государства Р** немалая роль отведена законам. Прославление мудрой государыни, в которой угадываются черты Екатерины Второй, обилие цитат из «Большого наказа императрицы» - все это свидетельствует в пользу панегирического типа утопии. Между тем отнести заключительную часть «Новейшего путешествия» к эвномии (т. е. утопии, в которой прославляется действующее законодательство) довольно сложно. Сатирическая направленность цитат, восходящих к документу, находит подтверждение и в сюжетно-композиционных осо-
бенностях текста. Персонаж Квалбоко, как кажется, поражен гуманным правлением мудрой государыни и прославляет ее выше всех земнородных:
«Не можно мне выразить все те чувствования, с каковыми взирал я на деяния сея великия из смертных; она представлялась выше человека» [7, ч. XIV, с. 53].
Между тем в этой похвале видна имплицитная критика Екатерины-законодательницы. В 520 статье своего «Наказа» монархиня выражала намерение сделать российский народ самым справедливым и процветающим на земле. По прошествии лет, когда декларативность документа стала очевидностью, Левшин иронизирует над этим заявлением императрицы:
«В самом деле весьма трудно довести миллионы подданных на верх благоденствия, в каком нашел я их и оставил» [7, ч. XIV, с. 16].
Порядок изложения: увиденное в Р** - прославление государыни - возвращение на Луну - воспринимается как сатира на политическое устройство России второй половины XVIII века. Обличительный пафос финала усиливается благодаря композиционному анализу: если рассматривать панегирик екатерининскому правлению в контексте произведения как целого. В начале рассказа о своем путешествии селенит выносит суд всем жителям земли: «Я прошел все части населенные, видел просвещенных и диких; но различие между ими было маловажно; дикие производили то наглостью, что просвещенные совершают искусством». В конце же, пораженный увиденным, он оставляет Землю. Примечательно, что последним местом пребывания пришельца является государство Р**. Таким образом, политическое устройство данной «области земли» представляет собой образец хитрости и лукавства. Похвалы законодательным документам эпохи достигают обратной цели: в сравнении с уставами селенитов - они всего-навсего образец ухищрений человеческого ума. Едва ли мог подивиться им лунатист, общество которого вовсе не нуждается в написанных установлениях, одновременно опережая по своему научно-техническому развитию самые дерзновенные фантазии землян.
На фоне селенитских законов, не менее универсальных и «компактных», чем их летательные машины, при желании умещаемые в кармане одежды, - громоздкие положения екатерининского «Наказа» выглядят как насмешка. Приводя цитаты из тех пунктов закона, которые в 1780-е гг. можно было считать нереализованными, Левшин, несомненно, иронизирует. Так, отрывок, описывающий российское государство, вопреки выводам Бэра, трудно назвать панегирическим. Однако не может рассматриваться как критика попечение мудрой государыни Р** о нищих: Екатерина почитается родоначальницей благотворительной деятельности в России. Чего же добивался автор: вскрыть недостатки современной судебно-правовой системы или, напротив, прославить Екатерину-законодательницу?
Резюмируем. Главная интенция автора обнаруживает себя в особенностях композиции «Путешествия». Покидая на космическом корабле Р**, герой возвращается в лунный город с патриархально-обшинным устройством и законами, более напоминающими религиозные постулаты. Таким образом, аллегорическое описание российской
действительности имеет в себе очевидные черты дисномии (dis - плохой, nomos - закон). Описываются такие достижения екатерининского «Наказа», которых не существовало в действительности, но которые ранее были заявлены императрицей как государственная цель.
1. Артемьева Т. В. От славного прошлого к светлому будущему. Философия истории и утопия в России эпохи Просвещения. СПб.: Алетейя, 2005. 496 с.
2. Сахаров В. И. Масонство, литература и эзотерическая традиция в век Просвещения (вместо введения) // Масонство и русская литература XVIII - начала XIX вв. / под ред. д-ра филол. наук В. И. Сахарова. М. : Эдиториал УРСС, 2000. С. 3-29; Омелько Л. В. Масонские идеи в прозе В. А. Левшина 1780-х // Масонство и русская литература XVIII - начала XIX вв. / под ред. д-ра филол. наук В. И. Сахарова. М. : Эдиториал УРСС, 2000. С. 53 - 65.
3. Baehr S.L. The Paradise Myth in Eighteenth-Century Russia. Utopian Patterns in Early Secular Russian Literuture and Culture. California: Stanford University Press, 1991. 308 р.
4. Шкловский В. Б. Чулков и Левшин. Л. : Изд-во писателей в Ленинграде, 1933. 264 с.
5. Сиповский В. В. Очерки из истории русского романа. Т. 1. Вып. 1 (XVIII-й век). СПб. : Тип. СПб. т-ва печ. и изд. дела «Труд», 1909. 717 с.
6. Геллер Л., Нике М. Утопия в России. СПб. : Гипери-он, 2003. 312 с.
7. Левшин В. А. Новейшее путешествие, сочиненное в городе Белеве // Собеседник любителей российского сло-
УДК 82-343.5
БОГОСЛУЖЕБНЫЕ ТЕКСТЫ КАК ЛИТЕРАТУРНЫЙ ИСТОЧНИК ЖИТИЙНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ О БОРИСЕ И ГЛЕБЕ
Сказание и Чтение о Борисе и Глебе, как и многие другие агиографические произведения древности, имеют в качестве литературного источника несколько богослужебных книг: Ирмо-логий, Триодь и Требник (текст Отпевания). Использование заимствований из этих книг может рассматриваться как некий древний литературный прием, похожий на приемы аллюзии и реминисценции в современной литературе. Богослужебные заимствования, часто встречающиеся в Житиях Бориса и Глеба, создают аллюзию на Страсти Христовы, и этот подтекст позволяет авторам проводить параллели между Святополком и Иудой, а также между святыми братьями и Христом. Заимствования из богослужебных текстов помогают агиографам создавать определенный подтекст их сочинений и наделяют житийные произведения особенной выразительностью.
Ключевые слова: Жития Бориса и Глеба, заимствование, богослужебная литература, литературный источник.
ва, содержащий разные сочинения в стихах и в прозе некоторых Российских писателей. Ч. XI11—XVI. СПб. : Императорская Академия Наук, 1784.
8. Сахаров В. Царство Астреи. Миф о Золотом веке в русской масонской литературе XVIII столетия См.: архив Всеволода Сахарова http://archvs.org/Astrea.htm См. также : Соколовская Т. Масонские системы // Масонство в его прошлом и настоящем : в 2 т / под ред. С. П. Мельгунова и Н. П. Сидорова. М. : Изд. «Задруги» и К. Ф. Некрасова, 1915. Т. II.
9. Щербатов М. М. Неизданные сочинения. М. : Соц ЭКГИЗ. 1935. 215 с.
10. Щербатов М. М. Размышления о смертной казни // Чтения в императорском обществе истории и древностей российских при московском университете. Январь - Март. Кн. 1. М. : Унив. тип., 1860. С. 57-72.
11. Путешествие Уильямса Кокса // Русская старина. Т. XIX. Кн. V. 1877. С. 23-52.
12. Наказ императрицы Екатерины II, данный комиссии о сочинении проекта Новаго Уложения / под ред. Н. Д. Чечулина. СПб. : Тип. Императорской Академиии Наук 1907. 334 с.
13. Ступин М. История телесных наказаний в России от судебников до настоящего времени. Владикавказ : Тип. Терского Областного Правления, 1887. 146 с.
14. Полное собрание законов Российской империи. Т. XX. СПб. : Тип. II Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, 1830. 1000 с.
© Ростовцева Ю. А., 2017
C. M. WyMuno S. M. Shumilo
LITURGICAL TEXTS AS A LITERARY SOURCE OF LIVING LITERATURE ABOUT BORIS AND GLEB
Legend and Reading about Boris and Gleb, like many other hagiographic works of antiquity, have as a literary source several liturgical books: Irmology, Triod and Trebnik (the text of the funeral service). The use of borrowings from these books can be regarded as some ancient literary device, similar to the methods of allusion and reminiscence in contemporary literature. The liturgical borrowings, often found in the Lives of Boris and Gleb, create an allusion to the Passion of the Christ, and this subtext allows authors to draw parallels between Svyatopolk and Judas, as well as between holy brothers and Christ. Borrowings from liturgical texts help hagiographers create a certain subtext of their works and endow the living works with special expressiveness.
Keywords: Lifes of Boris and Gleb, borrowing, liturgical literature, literary source.
