Утопическая мысль в России конца XVIII – начала XIX вв Текст научной статьи по специальности «История и археология»

Философия

И.Ю. Куляскина

УТОПИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ В РОССИИ КОНЦА XVIII - НАЧАЛА XIX вв.

The article is devoted to the description and analysis of the utopian idea in Russia on the boundary of the 18-19th centuries.

Утопия как особый феномен духовной культуры проникает в Россию в XVIII в. и становится важным фактором развития светской культуры на долгие десятилетия - вплоть до XX в. От народных легенд она отличается литературной формой, отсутствием прямого призыва к практическим действиям и наличием автора (утопия отражает индивидуальное сознание).

Первоначально это переводы. Первой утопией, переведенной на русский язык, был роман Ф. Фенелона «Приключения Телемака». Они, по замечанию Зеньковского, «чрезвычайно пришлись по вкусу русской публике и вызвали ряд подражаний» [1, с. 87]. В конце XVIII в. появляются сразу два издания «Утопии» Томаса Мора. Заслуживает внимания то обстоятельство, что издание 1789 г., вышедшее под названием «Картина возможно лучшего правления, или Утопия», по велению Екатерины II было сожжено [2, с. 40]. Но процесс остановить было уже невозможно. Появляются переводы утопической сказки о Троглодитах из «Персидских писем» Монтескье, утопических романов Л. Голдберга, Д. Рамсея, Б. Фонтенеля и др.

Известно, что европейские утопии зачастую строились как путешествие или неожиданное посещение неведомой страны, которая не обозначена на географической карте, т.е. в них идеальное общество отделялось от знакомого и привычного мира пространственно. Русская же утопия чаще всего выступает в форме сна, в котором автору видится прекрасное состояние (чаще всего, но не обязательно, будущее) собственной страны. Начало этой традиции положил рассказ Сумарокова «Сон «Счастливое общество» (1759), продолжили ее знаменитое описание сна из повести А.Н. Радищева «Путешествие из Петербурга в Москву» (глава «Спасская Полесть») и повесть «Сон» А. Д. Улыбина, примыкавшего к декабристам. Сюда можно отнести и знаменитый «четвертый» сон Веры Павловны из романа Чернышевского «Что делать?».

Однако первый крупный русский утопический роман основан на заимствованном из европейской традиции сюжетном ходе. Это был роман, сочиненный князем М.М. Щербатовым, -«Путешествие в Офирскую землю».

Представляет интерес сама личность автора. В биографическом словаре «Сто русских философов» читаем, что М.М. Щербатов происходил из княжеского рода, потомок Рюриковичей. Получил домашнее образование, изучил несколько иностранных языков. С 1750 г. служил в гвардейском Семеновском полку, куда был зачислен в детстве, так что первые чины были получены им заочно. В каких-либо военных действиях Щербатов не участвовал, военных дарований не обнаруживал, чины шли медленно, и, воспользовавшись манифестом Петра III от 18 февраля 1762 г. о вольности дворянства, он вышел в отставку в чине капитана. Начало его литературного творчества датируется концом 50-х гг. Службу Щербатов продолжил, но теперь на гражданском поприще: как депутат от ярославского дворянства он работает в комиссии об Уложении, созванной в 1767 г. для выработки нового свода законов (в 1768 г. заседания были прерваны и более уже не возобновлялись); с 1778 г. будущий историк, писатель и публицист является президентом камер-коллегии, с 1779 г. - сенатором.

За три года до смерти Щербатов выходит в отставку, чтобы целиком посвятить себя литературным и научным занятиям. Среди своих современников он приобрел наибольшую известность как историк благодаря публикации многотомной «Истории российской от древнейших времен». Примечательно, что в этом сочинении он излагал не только исторический материал, но также свои политические воззрения и философию истории [3, с. 306]. Свои представления о том, каким должно быть общественное и государственное устройство, Щербатов изложил в «Путешествии в землю Офирскую» - первом русском утопическом романе, который был написан в 1784 г.

Деятельность Щербатова «на гражданском поприще» отмечает замечательный русский историк В.О. Ключевский, о его философский воззрениях пишет Г.Г. Шпет, «Путешествие в Офирскую землю» упоминают практически все исследователи истории утопической мысли в России. Но именно упоминают. Так, Г.В. Флоровский дает этому сочинению краткую и резкую характеристику: «В своей социально-политической утопии «Путешествие в землю Офирскую», -пишет он, - Щербатов развивает план своеобразного священно-полицейского строя» [4, с. 527]. Г.Г. Шпет вообще не считает этот роман-утопию социально значимым явлением, заявляя, что «Щербатов заполняет свой досуг утопическими мечтами о роли своего сословия («Путешествие в землю Офирскую»)» [5, с. 284].

Современный исследователь П.С. Шкуринов характеризует роман в нескольких предложениях: «В обетованной Офирской стране все отношения базируются на сословиях-кастах, стабильных и нерушимых, не подчиняющихся требованиям «Табели о рангах» Петра I. Дворянские привилегии значительно укрепляются, канонизируется рабское положение крепостных крестьян, ограничены права купечества, мещан и разночинцев. Внецерковная, светская форма идейной программы Щербатова содержала высокие требования, предъявляемые к чиновному сословию, служащим государственного аппарата, а также царской, дворянской челяди» [6, с. 185].

Еще один исследователь - В.П. Шестаков - обращает внимание на то, что название страны, описываемой в романе, взято из Библии, однако по сути дела автор обращается к русской действительности и пытается нарисовать идеальный образ общественного правления. Исследователь ссылается на предисловие к роману, в котором Щербатов пишет, что его интересовали не описания природы, невиданных птиц или животных, а главным образом социальное и политическое устройство страны, так как здесь «власть государственная соображается с пользой народной», «ласкательство прогнано от царского двор и истина имеет в оный невозбранный ход», а «законы созданы общим народным согласием» [2, с. 42]. Шестаков считает роман Щербатова «интересным образцом так называемого государственного романа» [там же], одновременно указывая на «консервативный характер его социальных убеждений, стремление представить будущее России в патриархальных тонах» [там же, с. 43].

Все исследователи признают, что в своем романе-утопии Щербатов дал описание собственного идеала общественного устройства. Так, один из первых исследователей творчества Щербатова, историк литературы Н.Д. Чечулин пишет: «В форме социального романа автор, не стесняемый действительностью, с полной смелостью и определенностью рисует свои идеалы» [7, с. 20]. Шестаков не просто признает, что описываемое Щербатовым общество являет собой его представление о социальном идеале, но и дает ему характеристику: «Идеал Щербатова -допетровская Русь, простота обычаев, отсутствие роскоши и богатства. Он выступает даже против больших городов, полагая, что из-за них происходит только порча нравов, народ отучается от ремесел и превращается в праздных мещан» [цит. по: 2, с. 43].

Именно то обстоятельство, что в романе идеал описывается как осуществленный, является основанием относить роман Щербатова к числу утопических сочинений. Но утопические сочинения (по своей сути, а не по форме) подразделяются на утопии и утопические проекты. К какой категории следует отнести «Путешествие в землю Офирскую»? На первый взгляд - это классическая утопия. Однако если взглянуть на этот роман в контексте всей политической и публицистической деятельности, а также философских воззрений Щербатова, то все выглядит не так однозначно.

Кроме того, чтобы избежать односторонности, необходимо рассмотреть это сочинение еще и в культурно-историческом контексте, а также проследить связь идей романа с социальнополитическими и философскими воззрениями Щербатова.

Начнем с анализа выступлений князя на заседаниях комиссии об Уложении, созванной в 1767 г. Как пишет В.О. Ключевский, дворянство выступало здесь как «первое государственное сословие» и борцом за его права явился «наиболее выдающийся оратор собрания, несколько позднее русский историк и публицист, а теперь начитанный и умный, но более пылкий, чем рассудительный, депутат ярославского дворянства князь М.М. Щербатов» [8, с. 532]. «Права дворянства» Щербатов защищал и от посягательств абсолютной монархии, и от «дворян выслуги», т.е. тех, кто получил права дворянства на государственной службе в соответствии с «Табелью о рангах» Петра I, и от купечества. Следует отметить, что, по мнению князя, настоящие дворяне -это те, за спиной которых стоят поколения «знатных славными делами предков». Только им по праву наследства принадлежит монополия чести и благородства, а также крепостного душевладения.

Выступая за ослабление монаршей диктатуры, Щербатов отдавал должное аристократической оппозиции, хотя и не забывал при этом многих установок Н. Макиавелли, Г. Гроция, С. Пуфендорфа, а также судьбу правовых разработок, созданных ранним дворянским оппозиционером-энциклопедистом Д.М. Голицыным. Закономерно, что им обосновывалась и защищалась концепция просвещенного абсолютизма.

Заслуживает внимания аргументация, опираясь на которую, Щербатов обосновывает привилегированное положение дворянства и его исключительное право на крепостное душевладение. Согласно его концепции звание обязывает дворян с особым усердием служить государю и Отечеству. Эта служба состоит в управлении другими подданными своего государя, к чему надобно приготовиться воспитанием. Для такой подготовки дворянам и дано право иметь деревни и рабов, на которых они с младенчества учатся управлять частями империи. Комментируя эту идею Щербатова, Ключевский иронически замечает: «Заключение следует само собой. Рабовладение должно быть привилегией только правящего сословия. Итак, крепостное право есть школа русских государственных людей и рабовладельческая деревня - образец управления русской империей. Запальчивый князь и на этот раз не сумел смолчать» [8, с. 534]. Любопытно, что купеческие притязания на право владения «душами» крепостных вызвали у Щербатова гневную отповедь. «Устыдимся, - заявлял он, выступая против продажи крепостных крестьян без земли, - одной мысли дойти до такой суровости, чтобы равный нам по природе сравнен был со скотами и поодиночке был продаваем» [цит. по: 8, с.534].

Однако можно предположить, что это высказывание было вызвано к жизни не столько гуманистическими настроениями князя, сколько его нежеланием делиться правами с купечеством. Не случайно он называет крепостных крестьян рабами. И это не просто оговорка. Раб - вещь, хотя и одушевленная, «говорящее орудие». Между тем крестьянин, даже крепостной, к XVIII в. - это уже «ревизская душа, государственное лицо, только неполноправное, и причинение ему смертельных побоев подлежало вменению как обыкновенное убийство [8, с. 535]. «Щербатов, как

и другие депутаты от дворянства, не вполне понимал, что их землевладение с крепостными душами - условное право, государственная правообязанность, что они только наполовину собственники, а наполовину ответственные (судебно)-полицейские агенты государства» [там же, с. 533].

В качестве лидера дворянской партии Щербатов развивал историческую и политическую теорию дворянского сословия, согласно которой государство прочно, когда утверждается на знатных и достаточных фамилиях как на непоколебимых столпах. Отсюда требование земельной монополии и строгого разделения сословий. Как тут не вспомнить, что в «земле Офирской» существует именно такой сословно-кастовый строй, при котором только одно - дворянское -сословие имеет все права, все остальные сословия (купцы, мещане и разночинцы) оказываются ущемленными, а крестьяне вообще превращаются в рабов.

На это обстоятельство указывает П.С. Шкуринов, заметивший, что сущность политического реформаторства, выраженного в романе-утопии, вполне перекрывается содержанием «кондиций» (положений), составляющих хартию группы верховников (1726-1730) [6, с. 185].

Складывается впечатление, что все сочинения князя, как и его выступления в комиссии, подчинены одной цели - обоснованию привилегированного положения наследственного дворянства.

Так, князь Щербатов не удовлетворен состоянием образования в России. Стремление к нему есть, но нет средств его реализовать. В частности, он пишет, что «университет наш Московский является не довольно снабжен искусными учителями, и не довольно они тщания прилагают для такого научения». И Щербаков составляет обширную, показывающую его широкое образование, программу «О способах преподавания разныя науки». Он ценит науку не столько даже за ее техническую полезность, сколько за «нравоучительность». Источник ее, побуждение к ней и ее последняя задача - познание человеком самого себя - «колико в нем величества и подлости!».

Еще одно известное сочинение - «О повреждении нравов» - содержит критику существующего порядка. Но критикует он преимущественно нравы при дворе. Почему? Очевидно, что это еще один способ защиты особых прав того социального строя, к которому он принадлежит, от становящейся все более мощной и независимой власти русских самодержцев. Именно потому, что установление идеального порядка он связывает с управленческой миссией дворянства, всю мощь своей критики он обрушивает на тех, чье благополучие зависит от царствующей особы, и соответственно предполагает лояльное к ней отношение. Есть основания предполагать, что сетования по поводу падения нравов при дворе вызваны отнюдь не этическими мотивами. Князь Щербатов вовсе не выглядит моралистом. Об этом свидетельствует то обстоятельство, что в своих выступлениях он высказывает идею о необходимости разумного сочетания «меча» и «креста» в осуществлении власти, непозволительности нарушения принципа «Кесарю кесарево...». Оставаясь во власти официальных планов Екатерины II, опиравшейся в своей внутренней и внешней политике на силу оружия, на «русский штык» и «казачью саблю», Щербатов не включал милосердие и христианское великодушие в число воинских добродетелей, особенно при решении вопросов, связанных с «государственными интересами России». «Защищение отечества не должность христианского закона», - писал он [цит. по: 6, с. 185]. Эта позиция позволяет утверждать, что ведущими у него оказываются политические интересы, а не нравственные идеалы.

Перечисленные обстоятельства позволяют утверждать, что своим романом Щербатов стремится подкрепить те идеи, которые были высказаны им ранее на заседаниях комиссии, а

значит, идеи романа имели практическую направленность. Таким образом, роман-утопия «Путешествие в Офирскую землю» оказывается составной частью утопического замысла.

Утопические проекты, как было установлено выше, представляют собой замысел осуществления идеала. Идеал Щербатова - привилегированное положение той части дворянства, к которой принадлежал он сам, - весьма далек от идеала, основанного на общечеловеческих ценностях.

Роман не увидел свет при жизни М. Щербатова и был впервые опубликован А.И. Герценом только в 1858 г. в Лондоне, объединившим его в одной книге с «Путешествием из Петербурга в Москву» А. Радищева. Объясняя причины такого объединения, Герцен писал в своем предисловии: «Князь Щербатов и Радищев представляют собой два крайних воззрения на Россию времен Екатерины. Печальные часовые у двух разных дверей, они, как Янус, глядят в противуположные стороны. Щербатов, отворачиваясь от распутного дворца сего времени, смотрит в ту дверь, в которую взошел Петр I, и за нею видит чинную, чванную Русь московскую, -скучный и полудикий быт наших предков кажется недовольному старику каким-то утраченным идеалом» [9, с. V]. Совершенно иначе Герцен оценивает сочинение Радищева. «А. Радищев -смотрит вперед, на него пахнуло сильным веянием последних лет XVIII в. Никогда человеческая грудь не была полнее надеждами, как в великую весну девяностых годов. Радищев гораздо ближе к нам, чем Щербатов; разумеется, его идеалы были также высоко в небе, как идеалы Щербатова - глубоко в могиле; но это наши мечты, мечты декабристов» [там же, с. VI].

Однако дело не в том, что один идеал обращен в прошлое, а другой - в будущее. Идеал вообще находится вне времени; во времени существуют социальные проекты. И то, что принято называть идеалом в романе Щербатова, в действительности является таким проектом, причем проектом консервативным. В этом Герцен абсолютно прав, как прав и в том, что Радищев описал свой социально-этический идеал. И сделал это посредством этических категорий. Но ставить в один ряд этическое обоснование социального проекта и социальный идеал неправомерно.

Еще один образец утопического произведения дает нам В.Ф. Одоевский, сочинение которого заметно выделяется среди развлекательных, салонных, нарочито асоциальных утопических романов - таких как романы небезызвестного Фаддея Булгарина «Правдоподобные небылицы, или Странствия по свету в двадцать девятом веке» (1824) и «Невероятные небылицы, или путешествие к Средоточию земли» (1825).

Роман Одоевского носит название «4338 год. Петербургские письма. От Ипполита Цуниева, студента Главной Пекинской школы, к Лингину, студенту той же школы». Несколько отрывков из него было напечатано в альманахе «Утренняя заря» в 1840 г. Еще несколько фрагментов сохранились и попали в руки П.Н. Сакулина, который написал об Одоевском обстоятельную монографию, изменившую представление о его значении в развитии русской философской мысли. Как отмечает В.В. Зеньковский, «с тех пор, как появилась обстоятельная монография Сакулина о нем, можно считать установленным, что Одоевскому должно отвести очень значительное место в развитии русской философии» [1, с. 140]. К сожалению, работа Сакулина осталась незаконченной (вышел в свет только первый том части 1-2 его книги «Князь Одоевский. Из истории русского идеализма». - М., 1913).

Тем не менее в исследовании содержится наиболее полное и удачное переложение романа Одоевского и комментарии к нему, так как автору удалось воспользоваться не только текстом самого романа, но и черновиками, сохранившимися в архивах. Поэтому представляется оправданным активное обращение к указанному сочинению.

Опустим описание обстоятельств, которые сделали возможным появление героя романа, от имени которого ведется повествование, в 44-м столетии, поскольку это несущественно для рассматриваемого вопроса, а обратимся сразу к описанию России того периода.

Итак, в 44-м столетии вся земля делится на две части - между Китаем и Россией, но именно Россия - центр всемирного просвещения, а Китай, покоренный Россией в культурном отношении, «станет тянуться в хвост за своей счастливой соперницей». От немцев («Дейчеров») сохранится всего несколько отрывков из произведений Гете. Ученые 44-го века даже не будут толком знать, кто такие были эти немцы. Англичане обанкротятся, продадут с публичного торга свои острова, а купит их все та же Россия. Подобная участь ожидает и Америку [см.: 10, с. 13].

Можно предположить, что в этом описании геополитической ситуации проявляется приверженность Одоевского идее миссианского призвания России, сформированной в рамках православного миросозерцания. Но если Русская православная церковь выразила эту идею в мифологемах «Москва - Третий Рим» и «Священное царство», то у Одоевского мы сталкиваемся с ее секуляризованным вариантом.

Следующим за геополитическим предстает вопрос развития науки, прогресс которой автор романа связывает с преодолением ее «излишнего раздробления» и «соединением всех наук в одну». Решение этой задачи достигается посредством соединения ученых «не одною только ученою, но и гражданской связью». Ученые образуют «Постоянный Ученый Конгресс», распадающийся на несколько академий по специальностям. Кроме еженедельных заседаний, ученые почти ежедневно собираются в залу Конгресса. «Сюда приходят и физик, и историк, и поэт, и музыкант, и живописец; они благородно повторяют друг другу свои мысли, опыты, даже и неудачные, самые зародыши своих открытий, ничего не скрывая, без должной скромности и без самохвальства; здесь они совмещаются о средствах согласовать труды свои и дать им единство направления» [там же, с. 15].

Наука пользуется в России всеобщим уважением. Зала Ученого Конгресса едва может вместить посторонних посетителей, желающих попасть на заседания. И даже молодые люди, чтобы выдвинуться в обществе и приобрести благосклонное внимание девушек, должны ознаменовать себя «важным открытием в какой-либо отрасли познаний» [там же, с. 16].

Несмотря на обилие заседаний и явно не эвристическую мотивацию занятий наукой «молодыми людьми», наука достигла в России такой высокой степени развития, что человек приобретает почти полную власть над природой. С помощью сложной системы «теплохранилищ», устроенных на экваторе и в каждом городе государства, русские сумели видоизменить суровый климат северного полушария. Кроме того, «посредством различных химических соединений почвы найдено средство нагревать и расхолаживать атмосферу - для отвращения ветров придуманы вентиляторы» [там же, с. 16]. Русским ученым удалось установить сообщение с Луной, которая «необитаема и служит только источником снабжения Земли разными житейскими потребностями, чем отвращается гибель, грозящая Земле по причине ее огромного народонаселения» [там же, с. 17].

Одоевский подробно описывает, как посредством науки был преобразован весь внешний быт России. Жилища в 44-м веке благодаря различным техническим усовершенствованиям - верх роскоши и комфорта. Одежду носят из «эластического стекла», «тонкого паутинного сукна» и других оригинальных тканей. Пища также совершенно не похожа на современную. Так, путешественник, только что прибывший на гальваностате, заказывает себе такой обед: «Дайте мне хорошую порцию крахмального экстракта на спаржевой эссенции; порцию сгущенного азота а 1а ігеиг-<і’ога^е, ананасной эссенции и добрую бутылку углекислого газа с водородом...» [там же, с. 19].

Железные дороги отошли в далекое прошлое. Самый безопасный и совершенный способ передвижения - езда на электроходах и летание на гальваностатах и аэростатах. Кроме того, люди избороздили Землю туннелями, по которым с быстротой молнии движутся электроходы. К услугам людей «магнетические телеграфы», посредством которых живущие на далеком расстоянии разговаривают друг с другом, цветная фотография, стеклянный папирус вместо писчей бумаги. Иной характер приобрели общественные развлечения, главным из которых стали «магнетические ванны». Однако источником высших духовных наслаждений по-прежнему служит искусство.

Нельзя не согласиться с выводом Сакулина, что будущее рисуется автору утопии как полная победа человека над природой. Более того, прогресс человечества мыслится им почти исключительно как успехи науки. В этом смысле произведение Одоевского похоже на романы Жюль Верна. Но сравнительно с блестящей перспективой научного прогресса удивительно бледной оказалась картина социальной и политической жизни России 44-го века.

Предполагаемый строй никак не может быть назван демократическим. Во главе государства стоит государь. И хотя он сам «первый поэт» в стране, вся утонченная роскошь материальных богатств, все завоевания науки пойдут на пользу главным образом немногих счастливцев. В России по-прежнему будут высшие и низшие сословия, богатые и бедные, господа и слуги. Труд не будет представлять собой обязательную норму жизни. На социальное и имущественное равенство нет даже и намека.

На эту особенность «Русской Икарии» обращает внимание и Б. Козмин, автор предисловия к «Дневнику В.Ф. Одоевского», напечатанного в «Литературном наследстве» № 22-24 за 1935 г. Он утверждает, что Одоевский «отвергает нелепые измышления мечтателей XVIII века» «о возможности равенства между людьми». Выступая в защиту писателя, В.В. Зеньковский заявляет, что этот упрек совершенно не заслужен. Верно только то, что до кончины Николая I он не высказывался печатно о необходимости уничтожения крепостного права. Но если вчитаться в его дневник, становится ясно, что «Одоевский встретил освобождение крестьян с такой радостью, с таким горячим чувством, как не очень многие в России» [1, с. 150].

Как бы то ни было, роман Одоевского «4338 год» представляет собой технократическую утопию. Ее появление, наряду с утопическим проектом князя М. Щербатова и описанием социального идеала в одной из глав «Путешествия из Петербурга в Москву» А. Радищева, свидетельствует о многообразии утопической мысли в России на рубеже XVIII и XIX вв., на смену которому пришло господство социального утопизма в лице народничества и русского марксизма.

1. Зеньковский В.В. История русской философии. - М.: Академический проект; Раритет, 2001.

2. Шестаков В.П. Эсхатология и утопия. Очерки русской философии и культуры. - М.: ВЛАДОС, 1995.

3. Сто русских философов. Биографический словарь / сост. и ред. А.Д. Сухов. - М.: Мирта, 1995.

4. Флоровский История русской философии. - М.: Академический проект; Раритет, 2001.

5. Шпет Г.Г. Очерк развития русской философии // Введенский А.И., Лосев А.Ф., Радлов Э.Л., Шпет Г.Г.: Очерки истории русской философии / сост., вступит. ст., примеч. Б.В. Емельянова, К.Н. Любутина. -Свердловск: Изд-во Урал. ун-та, 1991.

6. Шкуринов П.С. Философия России XVIII века: Учебное пособие для вузов. - М.: Высш. шк.,1992.

7. Чечулин Н.Д. Русский социальный роман XVIII века. - СПб., 1900.

8. Ключевский В.О. О русской истории. Сборник / сост., авт. предисл. и примеч. В.В. Артемов; под ред. В.И. Буганова. - М.: Просвещение,1993.

9. «О повреждении нравов в России» князя М. Щербатова и «Путешествие» А. Радищева: Факсимильное издание. - М., 1984.

10. Сакулин П.Н. Русская Икария // Вестник Международного института им. А. Богданова. - 2002. -№ 1 (9).