CC BY
170
Н. В. Ковтун
Красноярский государственный технический университет
Становление русской литературной утопии и масонство (творчество М.М. Щербатова)
Становление утопического метажанра («вторичного жанра» по терминологии М.М. Бахтина) в отечественной словесности осуществлялось по двум направлениям: интеллектуальному и народно-религиозному, вбирающему мистико-эзо-терический опыт крайних сект («бегунов», хлыстов, скопцов). Интеллектуальная утопия, напротив, оказалась скорее индифферентна народно-духоборческой традиции, испытывая серьезное влияние европейской Нигдейи (от названия острова Т. Мора «Ни-где-я»).
Классическая западная утопия восходит к философским учениям Платона и Ксенофонта. С именем первого в утопический дискурс входит тема масонства; ряд масонских мифов представляет Платона как «божественного посланника» Великого Ордена (версия Томаса Тэйлора). «Божественный» Платон стал первым летописцем легендарной Атлантиды и автором труда об идеальном Государстве, устройство которого отсылает к ритуалам, мистериям древних Атлантов: версия Исаака Майера в «Кабалле» [Холл, 1994, с. 91-107].
Описание Атлантиды изначально являлось не столько историческим, но аллегорическим и спекулятивным сочинением. В «Государстве» Платон уповает на строгость закона, но, скорее, как закона мироздания, чем как юридической нормы; соблюдение иерархии; жесткой регламентированности. Последнее позволило исследователям говорить о чуждости автора нравственной проблематике, безучастности к моральному обоснованию выдвигаемого Идеала [Чернышева, 1990, с. 118-120]. Однако, если принять точку зрения посвященного, владеющего тайной египетских жрецов и создающего образцовый текст для профанной публики, то он естественно формализован, представляет заключения, но не содержит объяснений: «Платон писал для аудитории «тонкой» и способной к пониманию намеков» [Антипенко, 2002, с. 225].
Конструируя вымышленную традицию Атлантиды, Платон стремился опротестовать реально существующую, идущую от Гомера, Гесиода, - которая если не с исторической, то, по крайней мере, с метафизической точки зрения была признана им «в корне неверной».
Предшествующая поэтическая традиция, считал философ, не могла обеспечить дальнейшего «духовного прогресса» человечества. Гомер и другие художники позволяли себе насмешки, издевательства над героями, богами, он же, Платон, отражает события «объективно», сообщает «долгожданную правду», полученную из «абсолютно достоверных источников»: египетские жрецы, Солон [Антипенко, 2002, с. 224]. Поэтому «фривольному элементу» создатель Атлантиды противопоставляет «наглядную, конструктивную логику», - «подлинное древнее знание» не могло не быть математически точным.
Модель Атлантиды выстроена в строгом соответствии с законами космической гармонии, и катастрофа, постигшая идеальное государство, есть результат нарушения высоких принципов «лучезарной геометрии духа». Оригиналом для
«модели» Атлантиды являлось небесное жилище самого Зевса, находящееся в «середине мироздания», оттуда можно видеть и судить все, что «подвержено рождению».
Ксенофонт в большей мере уповал на мудрость земного правителя, апеллировал к его доброте, великодушию, просвещенности. «Киропедия» Ксенофонта не чужда схематичности, но здесь глава «блаженной» страны - Кир - осознается, прежде всего, моральным образцом для подданных [Борухович, 1977, с. 270-274]. Роман о Кире лег в основание утопической традиции просвещенного монархизма, столь очевидно реализовавшейся в утопиях Т. Мора и Т. Кампанеллы.
Развиваясь и видоизменяясь, эти линии стали в дальнейшем рассматриваться как источники важнейших направлений и современного утопизма: глобализма, с его культом научно-технических преобразований, диктатурой посвященных, интеллектуалов, и утопией «человеческой самореализации», где превыше всего ценятся изменения в сфере человеческого сознания вне переустройства существующих структур. Такие экзистенционально ориентированные утопии, отказавшиеся от жесткой регламентации, замкнутости, авторитарности, от интереса к общественному устройству вообще более всего соответствуют духовным настроениям просвещенной элиты конца ХХ столетия.
Однако подлинным ренессансом утопии считают период XVIII-XIX веков. Великая Французская революция осознается прорывом к идеальному обществу1. Книги выдающихся утопистов переводят на русский язык. Культурный слой Рос -сии XVIII века был хорошо знаком с Платоном, Ксенофонтом, Мором, Мерсье. Утопические сочинения попадали в столицы среди широкого потока масонских изданий [Фафурин, 2000, с. 421-430]. В качестве подражаний знаменитой утопии (ухронии) Л.-С. Мерсье «Год 2440» (1771) называют произведения В. Одоевского «4338 год», Ф.В. Булгарина «Правдоподобные небылицы» и «Сон» А.Д. Улыбы-шева [Забаров, 1977, с. 200-205].
Рассуждая об истоках русской литературной утопии, специалисты традиционно указывают на два момента: неоспоримое влияние западноевропейской (более французской традиции) и нововведения Петра I [Rossi Várese, 1982, р. 7]. В данном исследовании впервые анализируется третий фактор - быстрое распространение в России второй половины XVIII столетия масонства. Есть мнения, что первая ложа в России существовала уже в конце XVII века, где мастером стула был Лефорт, а вторым надзирателем сам Петр Великий [Пыпин, 1997, с. 83].
Мистические идеи преображения мира и человека по образу Небесного Храма, вытесывание их заново из неоформленной глыбы материи, столь важные в масонстве, оказались особенно актуальными и для художественной утопии. Ведущая идея утопии - создание картины идеального государства - фактически совпадает с целями масонского братства: «вести человечество к достижению земного эдема, златого века, царства любви и истины» [Соколовская, 1997, с. 341].
Масонство, особенно расцветшее в правление Екатерины II и Александра I [Соколовская, 1997, с. 240-298], стало знаком нравственного оживления общественной жизни. Трудно согласиться с Н. Бердяевым, что «первым культурным свободолюбивым человеком был масон и декабрист» [Бердяев, 1994, с. 223], но нельзя не отметить значение масонства как альтернативы для тех, кто после реформ Петра утратил веру в традиционные ценности и мифы патриархальной культуры. Живой интерес к французскому Просвещению сочетался в России тех лет со склонностями к отвлеченной религиозности и мистицизму. Масонство открывало перспективу новых, тайных знаний и, одновременно, давало нравственный кодекс, служащий залогом морального перерождения, возвышения лич-
1 Французское масонство отличалось предельным радикализмом: «можно указать на принадлежность многих крупных революционных деятелей к масонским ложам - и Робеспьера, и Дантона, и Мирабо, и Бриссо» [Васютинский, 1997, с. 75].
ности. Как характерные особенности русского масонства выделяют его мистицизм и литературоцентризм1.
Идеи преобразования, просвещения общества (в России интеллигенция «понимала просвещение в мистическом смысле» [Пыпин, 1997, с. 164]), развития универсальных наук, указывающих путь к истинной, сокровенной Мудрости, имманентно присущи масонству. Стоит подчеркнуть, что все известные русские просветители-утописты ХУШ-Х1Х веков и сами состояли в Ордене; литературные тексты, ими созданные, имели отнюдь не только художественное измерение.
Новации Петра, лишившие отечественную историю сакральной сени, превратили ее из объекта Божественного провидения в предмет человеческих манипуляций. В процессе Петровских реформ русские «потеряли свою исходную идентичность», что и потребовало создания новых утопических концепций истории; в творчестве важную роль стал играть кастрационный комплекс [Смирнов, 1994, с. 41]. Изменив ход времени, начав новый эон истории (смена Нового года), перелицевав облик целой нации, Петр стал осознаваться сверхчеловеком, демиургом2 или антихристом (в старообрядческих учениях). Реальность утратила субстанциональные качества, ее можно было изменять по собственному образцу.
Во второй половине XVIII столетия к пределам литературной Утопии выходят и русские странники. Однако зазор между художественной словесностью и жизнью здесь часто нивелируется. Начинаются неистовые поиски невидимых городов, легендарных земель, дорога к которым прокладывается по исторически конкретным местам.
Начало эпохи Просвещения, отмеченное гармонизацией пассионарной энергии этноса [Гумилев, 2001, с. 713-717], рождает среди отечественной интеллигенции утопические надежды на скорое осуществление «Золотого века» всеобщей справедливости, образованности, процветания. Утопия кажется осуществимой, логично завершающей всю историю «Третьего Рима» [Савельева, 2000, с. 136]. Уже не конкретная личность - Царь, Монарх, а весь народ вкупе осуществлял алхимический путь счастливого государства, избранного Богом. Новое время множится во временах: как со дна морского поднимается среди болот чудесный Град, наследующий величию Рима, а у кормила власти встает не просто умная женщина, но Властительница, создающая универсальный Закон.
Однако уже к концу столетия стало очевидно, что все сознательные попытки реализовать Утопию в истории обречены. Завершает эпоху Просвещения утопия декабристов, в ее трагической перспективе царство «свободы, равенства и братства» разбилось об эшафот3. Цена утопии была названа, но вера в ее безграничные возможности отнюдь не утрачена. Бессознательное воплощение утопии состоялось как театрологический эксперимент4, исполненный волею Монарха.
Содержательно утопия не исполнима в реальности, но поскольку человече-
1 «Первоначальная русская литература имела связь с масонством» [Бердяев, 1994, с.
218].
2 Ср.: «В литературе XVIII века был в моде тип такого «сверхчеловека» с печатью никогда не исчезающей серьезности на челе, со скрытым огнем в очах. Эта демоническая фигура, окруженная постоянной атмосферой чудес, наделенная каким-то высшим знанием и вызывающая к себе величайшее почтение и страх всех окружающих, была предметом культа особенно со стороны образованной аристократической молодежи». Такие «маленькие Фаусты» стремились подчеркнуть свою исключительность, вступая в тайные организации [Васютинский, 1997, с. 94].
3 А. Боровой, давая развернутую характеристику западного масонства, приводит тексты основопологающих документов: первый параграф конституции Великого Востока Франции гласит, что девиз франкмасонства - свобода, равенство, братство [Боровой, 1992]; Н. Берберова свидетельствует: при посвящении кандидата в ученики масонская церемония предполагала ответ на вопросы: «Что такое Свобода? Равенство? Братство?» [Берберова, 1990, с. 205].
4 О термине «театрология» см.: [Пучков, 1998, с. 170-175].
ская логика способна восстановить ее по частям - утопию оказалось возможным поставить, сыграть и увидеть [Гальцева, 1992, с. 15]. Стоило только представить, что с нами «Царь и Бог» - и Абсолют познаваем. Иллюзия начинает синтезировать действительность, утопия покидает сферу грез и спускается на землю1.
Екатерина, как достойный режиссер петровского сценария отечественной истории, стремится Наказом охватить все сферы жизни. Утопический Закон призван обеспечить максимальное пространство для реализации мифологических замыслов. Эту диктаторскую сущность утопизма осознать в условиях абсолютной монархии оказалось практически невозможно2.
Просвещение, освободив человека от доктрины первородного греха (человек - добр по природе), открыв ему путь к радикальному самосовершенствованию, одновременно лишило «венец Творения» покровительства самого Творца. Человек оказался замкнутым в своем быте, лишенным традиционного контекста бытия. Вне ритуала, вне спасительного коллектива, вне патриархального мифа он остался один на один с собственной природой, новой культурой рационализма.
Признаки надвигающегося господства буржуазной цивилизации, исключающей веру в чудеса, романтику, страсть, вызывали нарастающее сопротивление. Дионис, карнавал, тайна бросали вызов аполлоновской гармонии, порядку, бюрократической иерархии. Общее и частное стремились к обретению утраченного единства, к слиянию в «теплоте» коллектива, дарующего надежду на бессмертие, на память мифа.
Своеобразной альтернативой государственной утопии и явилось, с одной стороны, масонство, а с другой, старообрядчество, под непосредственным воздействием символики, философии которых и развивается национальная утопия. Интеллектуальная элита наследует мистико-исторический опыт Петра как в положительном (Ф. Булгарин, В. Одоевский), так и в отрицательном контексте (М. Щербатов, А. Улыбышев), создавая собственные оригинальные сценарии переустройства государства. Народ же свою исконную, изначальную Святую Русь ищет вне пределов оскверненной Империи. Странники устремляются к мистическому граду Китежу, Беловодью, ищут таинственный «Город Игната», где сохранено «древлее благочестие» и нет признаков государственной, антихристовой власти. Именно эта линия, органично связанная с древнерусскими «хожениями», «снами», «видениями», сделала возможным пересмотр классической модели Идеала в пользу национальной традиции.
Если научно выверенный образ цивилизации представлен социологическими схемами, строго рационален, иерархичен, «всеобъемлющ», то народно-религиозный Идеал лишь намечен, размыт, однако тяга к его осуществлению величайшая. Искатели «благословенной земли» были уверены, что стоит ее достигнуть, а там, Бог даст, все само собой устроится. В этой ситуации акцент зачастую переносится с описания избранного пространства (составляющего цель классической утопии) на способ его достижения, «путешествие-паломничество», длительность и трудность которого увеличивают статус идущего.
Легенда о Беловодье, где живут по Божьей правде, родилась в старообрядческом движении «бегунов» [Чистов, 1962, с. 128-139]. Главной доктриной его было требование «ухода», «бегства» от мира, после реформ Никона попавшего под
1 В. Живов отмечает, что «утопия - это именно то, что Просвещение противопоставляло традиции, именуя в своем дискурсе это противостоящее начало разумом... Просвещение в ряде сфер, и в частности в литературе, ослабляло давление традиции, и утопия создавала на этом освободившемся пространстве приволье для свободного ума. В русской литературе, однако, давление традиции отсутствовало, никакого сопротивления утопия не встречала и могла быть поэтому сколь угодно радикальной» [Живов, 1997, с. 54].
2 Тоталитарную сущность Просвещения философы станут анализировать уже исходя из практики коммунистического утопизма [Хоркхаймер, Адорно, 1997].
власть «антихристовой печати»1. Дорога к заповедной стране указывалась в «Путешественнике» - своеобразном маршруте - и, в отличие от самого Идеала, выглядела предельно реалистично. Описание пути не связывалось с литературным метажанром, но почиталось подлинником. Создавали его «очевидцы», десятки лет искавшие «земной рай» [Хохлов, 1903]. Точность «документа» с указанием известных городов, деревень оспаривалась единственной деталью: после списка географических пунктов следовала, например, отсылка к странноприимцу Петру Кириллову... Отсутствие проводника делало невозможным достижение Абсолюта. Однако и тогда вера в Беловодье оставалась непоколебимой: не нашли не потому, что нет, а плохо искали.
По легенде идеальная земля плодородна и максимально приспособлена к жизни человека. Ее обитатели не знают болезней, старости, несчастий. Это царство истинной веры, заселенное исключительно праведниками. Всякая власть, кроме духовно-религиозного наставничества, отсутствует. Беловодцы не знают войн, преступлений, ссор. Жизнь насельщиков веками течет по едино заведенному порядку, в гармонии с Богом, по завету предков. Мир «земного рая», по сути, ахронный, неизменность - форма беловодской жизни, потому всякое вторжение извне губительно для него. Идеал почитают за центр Вселенной, это - абсолютный верх, пуповина Земли.
Если Беловодье - вариант социально-географической народной утопии, то легенда о граде Китеже - «ухрония». Ее истоки восходят к устным преданиям эпохи ордынского ига. Достоянием народного сознания легенда становится к XVIII веку. Изначально речь шла о конкретном месте близ Новгорода и о конкретном событии - строительстве Малого и Большого Китежей по велению князя Владимира. Позднее историческая основа утрачивается. Китеж-град, чудесно спасшийся от орд Батыя, сокрывшись под водами Светлояра, становится «сокровенным местом», метафорой «земного рая», откуда открывается дорога в рай Небесный.
Интеллектуальная утопия не столько надеется на Божественную благодать, откровение «земного рая», сколько предлагает способы рационализации чуда, рассматривая усилия просвещенной элиты как возможность гармонизации общества в целом.
Родословная русской литературной утопии восходит к произведению известного историка и публициста князя М.М. Щербатова «Путешествие в землю Офирскую» (1784). Предшествующие ему утопические сочинения А. Сумарокова («Сон «Счастливое Общество», 1759) и М. Хераскова («Нума, или Процветающий Рим», 1768)2 лежат вне филологической традиции. Философичность, масонские интенции, безусловно, присущи и утопии Щербатова3, но здесь автор сознательно вводит в текст элементы беллетристики, художественно оформляет идею.
Как историк и литератор Щербатов до сих пор остается недооцененным. Он попал в своеобразный маргинальный зазор. Сочинение князя «О повреждении нравов в России» А.И. Герцен издает в Лондоне (1858) вместе с «Путешествием» А.Н. Радищева, на фоне которого Щербатов выглядит ретроградом, «недовольным стариком» (Герцен), вечно оглядывающимся назад. Однако в самом произведении подобные моменты отсутствуют; сложившееся мнение - следствие позиции
1 Странники, как и другие старообрядцы, полагали, что после реформ Никона Русь обращается в грешный Вавилон [Гурьянова, 1980, с. 137].
2 О принадлежности А. Сумарокова, М. Хераскова масонскому ордену, их влиянии на университетское образование, издательскую деятельность в России см. [Пыпин, 1997, с. 86, 163-165].
3 В «Донесении о масонах» (1746), представленном по приказанию императрицы статс-секретарем М. Олсуфьевым графу А.И. Шувалову, управляющему Тайной канцелярией, впервые упоминается о принадлежности М.М. Щербатова «масонской секте» [Русская философия второй половины XVIII века, 1990, с. 237].
издателя.
Восемнадцать томов «Истории Российской от древнейших времен», основанной на скрупулезном анализе летописных источников, современники восприняли критически (дискуссия с И.Н. Болтиным)1, а власть более чем холодно: Екатерину не устраивал ряд трактовок минувших событий [Артемьева, 1988]. Позднее именно на это исследование ссылались Н.М. Карамзин2 и В.Н. Татищев.
Крупнейшее утопическое произведение Щербатова уже в самом названии содержит апелляцию к сказке и, одновременно, указывает на масонские увлечения автора3. Офир - топоним из Библии, в Ветхом Завете - земля золота и серебра, откуда флот царя Соломона вывез несметные сокровища. Древнеиудейский царь почитался в ложах символом света, славы и истины. Храм Мудрейшего являлся первым из всех «Домов Вечного Света», масоны воспринимали его как прообраз Вселенной. Соломон - это и Дух универсального Просвещения (умственный, духовный, физический) - персонифицированный в земном государе. Надежды просветителей на мудрого царя получали, таким образом, опору в масонских доктринах. Золото и серебро Офира - знаки божественного знания, мудрости.
В предисловии к утопии автор делает типичное масонское заявление: его цель не сводится к изображению «великих чудес» далекой страны, ему важно описать мудрость правления, «в коем власть государственная сообщается с пользою народною» [Щербатов, 1896-1898, с. 101]. Идеал писателя - просвещенная монархия как наиболее традиционная, исконная форма правления на Руси4. Поэтому в его книге много внимания уделяется вопросам образования, воспитания и права. С точки зрения метажанровых особенностей исследователи характеризуют произведение как «государственный роман» [Шестаков, 1995, с. 42] или «социальный роман» [Чечулин, 1900, с. 20], где определение «роман» довольно условно. Известно, что утопией очень интересовались декабристы, особенно Пестель и Лунин [Семеновский, 1909, с. 20].
«Путешествие в землю Офирскую» имеет как бы два повествовательных кода: эзотерический, ясный для посвященных, адептов алхимии и собственно художественный. «Земля Офирская» олицетворяет в утопии древнюю, исконную, идеальную Русь. Как во всяком сакральном месте, здесь говорят на особом санскритском языке, которому не обучают «никого из чужестранных».
Названия вымышленных городов - анаграммы с реально существующих: столица Квамо - Москва, Перегаб - Петербург, Габиновия - Новгород, Олботская область - Тобольская губерния, а Агиара - Архангельская. Сама практика анаграмм, традиция шифровать имена одними инициалами относится к древнейшим в масонстве. Герб Офирский перекликается с гербом Петербурга, а социальный статус служащих определяется количеством кедровых шишек на одежде.
В ином контексте Офир представляется огромной масонской Ложей, где строжайшим образом следят за выполнением всех ритуалов и устава. Те же кедро -вые шишки превращаются в масонские символы преображенного человеческого духа. Точная наука человеческого возрождения - Утерянный Ключ Масонства. Когда Духовный Огонь, символизируемый Мастером Хирамом5, поднимается че-
1 И.Н. Болтин и М.М. Щербатов были членами одной масонской ложи в Петербурге, объединявшей «наиболее образованный слой петербургской молодежи» [Семека, 1997, с. 165-167].
2 Н.М. Карамзин был масоном [Пыпин, 1994, с. 137].
3 А. Валицкий упоминает, что утопия Щербатова имеет в качестве генетического кода масонство, но считает, что «ключ» к пониманию щербатовской утопии в теориях «старой» и «новой» России [Валицкий, 1964].
4 «В действительности большая часть русских масонов была монархистами и противниками французской революции. Но масонов мучила социальная несправедливость, и они хотели большего социального равенства» [Бердяев, 1994, с. 219].
5 Хирам в масонских мифах - Демиург, Строитель мира, представляющий
рез 33 ступени (позвонка спинного мозга), он доходит до гипофиза, где заклинает шишковидную железу и взывает к Священному Имени.
Оперативное Масонство означало процесс, которым открывают единый глаз. В человеческом мозге имеется малое тело - шишковидная железа, являющаяся священным глазом древних и соответствующая третьему глазу Циклопа.
Шишковидная железа есть сакральная сосновая шишка в человеке - единый глаз, который не может быть открыт до тех пор, пока Мастер Хирам не поднят сквозь священные печати, не воскрешен в отдельном человеке [Холл, 1994, с. 276277]. Расположение шишек в форме треугольника на одеждах офирских чиновников и есть скрытое выражение одного из главнейших символов масонства - треугольника с глазом посередине. Кроме того, слово «брат», обозначающее принадлежность к масонству, на письме имело вид треугольника из трех точек Д; в том же порядке на костюмах жителей чудесной страны вышиты шишки [Берберова, 1990, с. 200].
Платье офирских служащих очевидно маркировано знаками масонства: высокая шляпа, преобладание белого цвета (традиционный цвет масонского фарту -ка1), на кожаном ремне «не очень длинный, но широкий тесак» - молоток Хирама2. Круг и крест в его центре, выполненные на одеждах офирских чиновников «из красной шерсти», соответствуют избранной символике тамплиеров, чья история тесно переплетается с историей создания тайного масонского Ордена [Робинсон, 2000, с. 326-328]. Обилие золотых вышивок, лент, цепей, шнуров на форме жителей Утопии отсылает к традиционным масонским украшениям3.
Путешественник - шведский дворянин - начинает путь в таинственную страну алхимии в возрасте, с которого масоны разрешают посвящение в первый градус - в 21 год. Эта цифра означает и начало строительства Соломоном Великого Храма Богу (21 апреля), который осознается масонами в контексте преображения микро- и макромира - Вселенной.
Национальность героя выбрана отнюдь не случайно и содержит указание на принадлежность шведской системе, оказавшей решающее влияние на развитие русского масонства. Розенкрейцерство и шведская система явились ведущими в процессе усвоения масонского опыта отечественной интеллектуальной культурой [Соколовкая, 1997, с. 353-363].
Предыстория рассказчика содержит факты, подчеркивающие знатность и особые заслуги его отца, причастного к таинственному заговору, целью которого явилось достижение пользы Отечеству во избежание надвигающейся анархии. Возможно, речь в утопическом романе идет о приключениях «льюиса» - сына масона, который должен наследовать священной миссии4. Судьба гонимого за убеждения родителя идеально вписывается в масонскую версию происхождения от древних тайных обществ, например, опальных тамплиеров [Робинсон, 2000, с. 370]. Шведская система, идентифицируемая как система Строгого послушания (Строгого соблюдения), отождествляла себя с храмовым рыцарством, которое в Шотландии выступало, объединившись с гильдией каменщиков [Соколовская, 1997, с. 362].
универсальную активность; он руководил возведением храма Богу под началом Соломона.
1 «Белый балахон на церемонии посвящения масонов характерен для многих случаев и обстоятельств» [Робинсон, 2000, с. 330].
2 Молоток Хирама - важнейший символ масонства. Без молотка посвященные не могли присутствовать на заседаниях ложи. Молоток, подобно молниям Зевса, представлял власть Мастера Ремесленников - Хирама над материальными элементами низшего мироздания [Холл, 1994, с. 674].
3 «Шнуры и ленты свидетельствуют о том, какую из ступеней в иерархии «вольных каменщиков» занимает их обладатель» [Масонство сегодня, 1997, с. 392].
4 Путешественнику заранее «по особой дружбе» открыта тайна священного языка посвященных.
У героя характерная тяга к знаниям: «С самой юности моей родитель мой весьма старался меня изучить разным наукам, ... и я осмелюсь сказать в мою похвалу, что успехами моего учения никогда ни родителю моему, ни наставникам моим не подавал причин ни к малейшему огорчению» [Щербатов, 1896-1898, с. 103]. Молодого человека, конечно, особенно интересуют право и математика, более всего почитаемые масонами1.
Подобное соответствие возраста, биографии, роли «путешественника» образу посвящаемого намеренно подчеркивается автором порой вопреки хронологии повествования, что особенно отмечено комментаторами [Шестаков, 1986, с. 310].
Странствия рассказчика выстраиваются по аналогии с масонским ритуалом мытарств, обязательному при обряде инициации. Последним испытанием перед Откровением тайны становится морское путешествие. Корабль в романе - многомерный символ, отсылающий и к истории пиратов и корсаров, с которыми обязан дружить Мастер масон2, и к особому представлению о духовном братстве, единстве, «своей земле» - ковчегу спасения.
Шторм застигает отчаявшихся моряков у мыса Доброй надежды на пути к родным берегам. И далее повествование строится на описании известных атрибутов посвящения новичка в Орден. Офирский чиновник (Мастер) повелевает привязать неизвестный «корабль к его судам и буксировать в порт». Точно так же универсальный масонский ритуал требовал, чтобы на шею неофита повязали веревку - «буксирный трос» - конец которой волочился по земле. В таком виде кандидат оставался до конца церемонии [Робинсон, 2000, с. 316-318].
Сюжет утопии Щербатова генетически восходит к сочинению Мора и зашифрованному масонскому тексту Ф. Бэкона «Новая Атлантида» (1623). И в том и в другом случае моряк (путешественник) рассказывает о чудесном посещении острова, население которого построило общество на идеально разумных, рациональных основаниях. Рассказчик оказывается в Утопии, как правило, после тяжелого кораблекрушения и возрождается к новой жизни.
В произведении Бэкона фигурирует история о великом древнем короле, давшем острову мудрые законы: «Вы должны понять, мой дорогой друг, что среди прекрасных законов того короля, один получил значение самого главного. Это было избрание и учреждение ордена или общества, названного Домом Соломона; самое высокое, как мы думаем, учреждение на всей планете и светильник нашего королевства. Оно посвящено изучению работы и творений Бога». По сути, эта глобальная цель древнего масонского братства и реализуется жителями «земли Офирской».
Встреча в правлении адмиралтейства главного героя романа с высшими чинами офирского государства выдержана в полном соответствии с масонским церемониалом агапа (банкета). В центре залы на позолоченном троне находится начальник морских сил (Мастер), а вокруг него подковой располагаются адмиралы и вице адмиралы, символизирующие Наблюдателей или Экспертов; далее следуют обязательные Казначей («казкола» у Щербатова), Дародатель («снабдитель кораблей - калагир») и Секретарь («генерал-адмиральский поверенный»). Прием гостей выстроен по четкому масонскому ритуалу: при посадке каждого все встают [Соколовская, 1997, с. 346]. Закономерно, что герой чувствует себя в этом незнакомом обществе как среди «братьев и родственников».
На «земле Офирской» особым почтением пользуются разного рода ремесленники: столяры, строители, что связано с традиционным культом Хирама - Великого Мастера, входящего в Причинную Триаду, (составляемую Соломоном - Веч-
1 Право - важнейшая область для масонов, ибо «особенностью масонства является давняя традиция борьбы против сутяжников» [Робинсон, 2000, с. 437].
2 Когда член масонской ложи получает степень Мастера, к нему обращаются такие слова: «Это степень делает тебя братом пиратов и корсаров» [Там же, с. 235-237].
ным и Неизменным Божеством, Великим Мастером Ложи Вселенной и царем Тира Хирамом, символизирующим космическую энергию, проистекающую из сферы причин в сферу следствий), установленную посвященными философами в качестве триединой основы существования [Холл, 1994, с. 674]. Как Адам после Падения означал Идею человеческой деградации, так и Хирам, убитый разбойниками и воскрешенный Мастером Масоном, символизирует Идею человеческого возрождения. Для мистически настроенного христианского масонства Мастер Ремесленников - Хирам представляет Христа - высшую природу человека.
В счастливой стране царит особое отношение к архитектуре1, официальные здания величием не уступают Храмам и награждаются автором постоянными эпитетами: великолепные, пространные; их окружают знакомые со времен античности «пространные площади». Внутреннее убранство помещений сдержано и величественно одновременно; на столах поместной палаты, как в залах масонских заседаний, разложены строительные инструменты: циркули, карты, книги. Циркуль (символ любви к ближнему), угольник (символ порядочности и братства) и моло -ток - важнейшие атрибуты просвещенных строителей, «драгоценнейшие клейно-ды, символы высшей общественной нравственности» [Соколовская, 1997, с. 352].
Система воспитания юношей Офирской империи скорее напоминает подготовку масонских учеников для посвящения в следующий градус. Занятия ведут известные своей добродетелью немолодые наставники, которые периодически обращаются к аудитории с дидактической речью, являющейся обязанностью для каждого члена ложи. Важнейшими науками почитаются арифметика, геометрия, астрономия, входящие в символику семи свободных наук и искусств масонства2.
Государственные и семейные уставы «земли Офирской» максимально приближены к основным требованиям, выдвигаемых в русских масонских ложах. «Нравственный катехизис» офирян имеет традиционную масонскую форму афоризмов, представляет собой целостную нравственную науку о человеке, его бессмертии, месте в космосе и обществе. По офирской философии, мир, в котором живет человек, создан высшим существом, что доказывается простым наблюдением окружающих вещей, устроенных «целесообразно, согласно и разумно». Если окружающее гармонично, то в основании мира должно быть «нечто единое». Данная истина усваивается каждым отдельно и самостоятельно, вне религиозной проповеди, естественным созерцанием мира.
Познание человеком «единого», лежащего в основе бытия, позволяет вычленить самого себя из обычного ряда вещей, превратить себя в Личность. Связь с «высшим Естеством», выступающим как совесть, составляет ядро Личности. Этот постулат Щербатов, как и масоны, выводит из идеи всеобщей взаимосвязи всех элементов природы. Нарушение гармонии одним человеком ведет к изменению всей системы отношений между человечеством и космосом. Каждый в Офире чувствует связь с целым миром, Вселенной, а потому лично ответственен за происходящее вокруг.
Нравственные сентенции «катехизиса» стянуты в единый узел общим движением щербатовской мысли, направленной на воспитание, укрепление твердости в гражданах, которая смогла бы выстоять перед любой тенденцией повреждения нравов [Солодкий, 1975, с. 92-101].
Показывая абсолютно моральное общество, устроенное на основных масонских принципах «братства и свободы», Щербатов как бы переписывает отече -
1 «Центральным моментом в главном масонском ритуале является сооружение Храма царя Соломона, все аспекты внутриорганизационных отношений строились на аллегориях строительного дела, а инструментарий каменщика служил моральным и этическим символом святого и вечного созидания» [Робинсон, 2000, с. 262].
2 Грамматика, риторика, логика, арифметика, геометрия, музыка, астрономия давали просвещенному масону возможность «справиться практически со всеми проблемами, которые он только может встретить» [Холл, 1994. с. 678].
ственную историю на патриархальный манер. Он заново творит идеальную судьбу России, участвует в алхимическом эксперименте. «Земля Офирская» открывается путешественникам на седьмой день1, этому предшествуют страдания, буйства стихии, символизирующие материальный хаос. Новая Россия оказывается на антарктическом полюсе, что соответствует теории полярного происхождения человечества [Дугин, 2001, с. 414-416]. Ошибка, после которой история избранного народа утрачивает свой подлинный смысл, связывается писателем с временами Петра I.
В царствование Переги, основавшего город Перегаб в начале истории (Петр изменил летоисчисление), разрушается естественный порядок жизни, что приводит общество к падению нравов, роскоши, забвению обычаев. Щербатов критикует не столько сами нововведения, но методы, которыми они осуществлялись, резкость и жестокость императора. Мыслитель считает, что инновации должны обсуждаться сообща и вводиться с общего согласия (масонское: «будем вместе»!). Государство тогда уподобляется доброй семье. Реформы Собаколы уже гораздо менее радикальны и носят реставрационный характер по восстановлению патриархальных порядков.
В целом же горизонт утопии не высок: в книге воссоздается монархический строй (который русские утописты - от Щербатова и до Н. Федорова считали исконным, естественным для Отечества), крепостное право, образование носит сословный характер. Вопросы идеологии, политики, социального устройства, поднимаемые в романе, отнюдь не умозрительны. Публицистика князя тесно связана с его художественным творчеством. Щербатов жил в Москве и уже географически находился в некой оппозиции к антирусской, искусственной культуре Петербурга. Рассуждения жителей Офирской империи о связи земледелия с формированием духа нации воспринимались в контексте полемики автора с указом Екатерины о делении на губернии по душам мужского пола. Князь как историк считал, что указ будет препятствовать единению народа, поэтому подобные несовершенства в сказочной стране устранены.
Русская утопическая традиция особое внимание уделяла вопросам религии. Масон Щербатов идеал видит в «естественной религиозности» человека; храмы офирские напоминают ротонды времен античной классики, а важнейшим божеством почитается Солнце. Поклонение Солнцу - «одна из самых ранних и наибо -лее естественных форм религиозного проявления» [Холл, 1994, с. 155], актуальная у всех народов античности. Из философского осмысления сил и принципов солнца пришла концепция Троицы. В масонстве одним из выражений солнечной энергии был Соломон, чье имя Сол-Ом-Он - имя Высшего Света на трех различных языках. Мастер Хирам также является солнечным божеством, он «оживляет и согревает братьев в их работе» (Д. Оливер). Жители Офира охраняются солярными богами, которые вездесущи. В сказочных храмах отсутствует христианская символика, но есть элементы индийской, крайне существенные в масонстве [Холл, 1994, с. 682].
С темой мистической Индии - страны чудес - русские авторы утопии связывали исполнение желаний, счастье. Образ «Белой Индии» актуален в творчестве Н. Клюева, где символизирует особое возвышенное состояние духа.
Институт священства Щербатов исключает, служат же представители полиции в белом. В ХУШ столетии полиция олицетворяла Закон, но не в современной коннотации, а с точки зрения нравственного ограничения. Образы полицейских маркированы и чертами масонских Экспертов, которые иногда назывались Надзирателями [Берберова, 1990, с. 206].
Божественное откровение жителям «земли Офирской» не знакомо, ритуал прост, молитв мало, и они, аналогично масонскому уставу, произносятся по осо-
1 Храм Соломона по преданию строился 7 лет.
бым случаям: рождение, смерть. Закон церковный тускнеет перед законом нравственным, ведь чтобы стать членом Ложи, нужно заручиться рекомендациями именно с этой точки зрения. Безбожие, безнравственность воспринимаются в идеальной стране как ущербность, сумасшествие. Любопытно, что спустя столетие А. Богданов в романе-утопии «Красная Звезда» (1908) назовет сумасшедшими наиболее моральных членов общества, не умеющих соответствовать новым рациональным требованиям изменившегося времени.
Дорожа в религии естественностью веры, Щербатов с данной позиции судит и о политической системе государства. Законы оцениваются с позиции их соответствия «нравам и обычаям» страны [Щербатов, 1786, с. 349]. Акцент сделан на органы самоуправления, а чиновники - наставники, регуляторы, наделенные осо -бой мудростью Мастеров.
Царь в Офире - чистая декорация, олицетворение схемы идеального челове -ка - Великого Мастера. Он обходится без охраны, роскоши, терпит критику, является всеобщим заступником, вызывает искреннюю любовь сограждан. В обязанности царя входит брак на соотечественнице, ибо иностранка может исказить национальные обычаи. Царь выполняет и ритуально-хозяйственные функции: под его руководством возводится Храм-Государство. Царь - Мудрец, Философ, Великий Масон - традиционен для русской просветительской утопии.
Гармоничность офирской жизни объясняется автором с позиции члена Ордена: чтобы воскресить убитого разбойниками Мастера Хирама - Отца, Универсальный Дух, умершего Бога Добра, - нужно укротить Его убийц, которыми были агенты Кесаря (государство), Синедрион (церковь) и толпа (субпассионарии -сброд). На личностном уровне (Хирам олицетворяет высшую природу человека) врагами Божества становятся невежество, предрассудки, страх. Писатель убежден, что для гармонизации жизни общества и человека невежество следует обратить в мудрость, суеверие - в просвещенную веру, страх - в любовь. Офирское государство - олицетворение Храма Соломона, торжество воскресшего Мастера Хирама.
Анализ содержательной структуры романа Щербатова выявляет ряд утопических архетипов, характерных для русского утопического дискурса эпохи Просвещения:
- Современное состояние общества является кризисным и требует улучшения. Причина неблагополучия - ошибка правителя, чаще Петра I.
- Дальнейших несчастий можно избежать, если возродить нравственные ценности древней национальной культуры, поставить у кормила власти царя -Философа, Поэта, Мудреца (Мастера масона).
- Модель идеального общества опирается на уже состоявшуюся, допетровскую традицию и поэтому лишена привычной для европейской утопии умозрительности.
- Русский народ религиозен и добр по природе. Эти идеальные качества следует развивать при помощи мудрого государственного устройства.
- Прошлое России сакрально и становится залогом абсолютного будущего, настоящее же - лишь подготовка к нему.
- Исполнение Россией ее мессианского предназначения спасет и Европу, которая утратила былую духовность.
- Пределы сокровенной земли следует оберегать от пагубных иноземных влияний и соблазнов.
С точки зрения собственно художественных критериев метажанра, сочинение Щербатова вполне укладывается в европейские утопические каноны: в книге развивается традиционный мотив путешествия; героя-наблюдателя (господина С., шведского дворянина) постоянно сопровождают толмачи, поясняющие устройство идеального государства; сюжет строится на принципах экскурсии.
Утопия Щербатова наиболее основательна среди всех подобных сочинений второй половины XVIII века. Увлечение философией и символикой масонства, в котором первые русские утописты видели возможность интеллектуального овладения кризисной ситуацией в стране, сказались и на развитии утопической парадигмы в целом. Тексты Сумарокова, Хераскова, Щербатова и наследующих им декабристов (А.Д. Улыбышева, В.К. Кюхельбекера, А.Ф. Вельтмана), вплоть до князя В.Ф. Одоевского («4338 год», 1840), только отчасти являлись собственно литературой, но одновременно и герметическим гипертекстом адептов алхимии, столь же строго организованным, как канонические тексты теологических трактатов или агиографических источников. Осмысливая альтернативный духовный путь развития нации, они реализовали это через и посредством мистики. Мистическая составляющая - важнейшая в русской художественной утопии от Щербатова до Богданова.
Основополагающие масонские символы и атрибуты были не просто восприняты интеллектуальными проектами переделки мира XIX-XX веков, но органично вошли в их плоть и кровь, стали архетипичными с точки зрения структуры мета-жанра.
По значимости своего влияния на культуру Утопии масонство может быть сопоставимо только со старообрядчеством, определившим развитие низовой линии метажанра. Существуя параллельно, интеллектуальная и народная утопии пересеклись в литературе начала XX века (утопии русского модерна), чтобы потом вновь разойтись, воплотившись в построениях соцреализма (от Горького до Кочетова) и проектах «деревенской прозы» конца 50-70-х годов [Гройс, 1993, с. 9103].
Литература
Антипенко А.Л. «Мифология богини». По данным «Одиссеи» Гомера. М., 2002.
Артемьева Т.В. Идея истории в России XVIII в. СПб., 1988.
Берберова Н. Люди и ложи // Вопросы литературы. 1990. №3.
Бердяев Н. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века // Русская идея: В 2 т. М., 1994. Т. 2.
Боровой А. Современное масонство на Западе. М., 1992.
Борухович В.Г. «Киропедия» в истории греческой прозы // Ксенофонт. Киро-педия. М., 1977.
Валицкий А. W. kregu konserwatywnej иорп. Warszawa, 1964.
Васютинский А.М. Французское масонство в XVIII веке // Тайные ордена. Ростов н/Д., 1997.
Гальцева Р.А. Очерки русской утопической мысли XX века. М., 1992.
Гройс Б. Утопия и обмен. Стиль Сталин. О новом. М., 1993.
Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли. М., 2001.
Гурьянова Н.С. Старообрядческие сочинения XIX века о Петре I - антихристе // Сибирское источниковедение и археология. Новосибирск, 1980.
Дугин Л. Русская Вещь. Очерки национальной философии: в 2 т. М., 2001.
Т. 1.
Живов В. Первые русские литературные биографии как социальное явление - Тредиаковский, Ломоносов, Сумароков // Новое литературное обозрение. 1997. № 25.
Забаров П. Р. Утопический роман Мерсье // Мерсье Л.-С. Год 2440. Л., 1977.
Масонство сегодня // Тайные ордена. Ростов н/Д., 1997.
«О повреждении нравов в России князя М. Щербатова» и «Путешествие из Петербурга в Москву» А. Радищева. Факсимильное изд. М., 1984.
Пучков А.А. Парадокс античности: Принципы художественно-пластической телесности античной архитектуры. Киев, 1998.
Пыпин А. Масонство в России. XVIII и первая четверть XIX в. М., 1997. Робинсон Д. Масонство. Забытые тайны. М., 2000.
Русская философия второй половины XVIII века. Хрестоматия. Свердловск, 1990.
Савельева М.Ю. Мистическое основание «утопического» априори «просвещенного абсолютизма» // Философский век. Альманах. Вып. 13. Российская утопия эпохи Просвещения и традиции мирового утопизма. СПб., 2000.
Семека А. В. Русское масонство в XVIII веке // Тайные ордена. Ростов н/Д.,
1997.
Семеновский В.И. Политические и общественные идеи декабристов. СПб.,
1909.
Смирнов И.П. Психодиахронологика. Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М., 1994.
Соколовская Т.О. Возрождение масонства при Александре I // Тайные ордена. Ростов н/Д., 1997.
Соколовская Т.О. Масонские системы // Тайные ордена. Ростов н/Д., 1997. Солодкий Б.С. Русская утопия XVIII века и нравственный идеал человека // Философские науки. 1975. № 5.
Фафурин Г.А. Когда и как попал роман Мерсье «Год 2440» к российскому читателю // Философский век. Альманах. Вып. 13. Российская утопия эпохи Просвещения и традиции мирового утопизма. СПб., 2000.
Холл, Менли П. Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцеровской символической философии. СПб., 1994. Хоркхаймер М., Адорно Т. Диалектика Просвещения. М., 1997. Хохлов. Г.Т. Путешествие уральских казаков в Беловодское царство. СПб., 1903.
Чернышева Т. Русская утопия // Сибирь. 1990. № 6. Чечулин Н.Д. Русский социальный роман XVIII века. СПб., 1900. Чистов К.В. Легенда о Беловодье // Труды Карельского филиала АН СССР. Петрозаводск, 1962. Т. 35.
Шестаков В.П. Эсхатология и утопия. Очерки русской философии и культуры. М., 1995.
Щербатов М.М. История Российская от древнейших времен. Т. 5. Ч. 1. СПб., 1786.
Щербатов М.М. Сочинения. В 2 т. Т. 1. СПб., 1896-1898.
Rossi Várese M. Introduzione // Utopisti russi del Primo Ottocento. Napoli. 1982.
P. 7.
