CC BY
35
Е.Н.Яркова
УТИЛИТАРИЗМ В РОССИИ: ИДЕЯ И ПРАКТИКА
Часть 1
Яркова Елена Николаевна - кандидат исторических наук, доцент Киргизско-славянского университета (г. Бишкек).
1. Утилитаризм как форма культуры: смыслы и типология
Культура как некоторая идеальная реальность, как пространство ценностей, смыслов, нравственных идеалов необычайно сложна и многогранна. Исследование значимых аспектов культуры требует адекватного аппарата -системы идеальных типов, которые не только отражали бы всю сложность культурной реальности, но концентрировали внимание на ее важных для жизни человека и общества проблемах. Одной из перспективных моделей изучения культурной реальности является постулированная А.С.Ахиезером триада идеальных типов культуры: традиционализм - утилитаризм - либерализм (1). Развивая идеи А.С.Ахиезера, конкретизируя характеристики каждого типа культуры, можно интерпретировать предлагаемую типологию культуры в категориях гегелевской диалектической логики: тезис - антитезис - синтез.
В качестве тезиса выступает традиционный тип культуры. Традиционализм - это в первую очередь определенный тип мировосприятия, характеризующийся отношением к миру как незыблемому условию существования, следовательно, определенная нравственная позиция, тип нравственности. Ядро традиционной нравственности составляет принцип опоры на авторитет традиции, следовательно, принцип партиципации к трансцендентным, абсолютным, сакральным, потусторонним смыслам бытия. Развитый утилитаризм содержит идею усовершенствования материальной и социальной среды. Ему присущи такие качества, как достижительность, предприимчивость, инициативность. Соответственно развитый утилитаризм неотделим от индивидуализма.
Типичная для традиционализма абсолютизация должного и забвение сущего, априорно-императивная заданность нравственных норм, рождают такое явление, как догматизм, полагающий образцом жизнедеятельности канонизированное поведение. Исследователь традиционализма Е.Шацкий подчеркивает его антирационализм: "Выбор в пользу прошлого исключает, в частности, апеллирование к разуму в вопросе принципов поведения; исключает необходимость поиска каких бы то ни было принципов. Сохраняя верность предшественникам, мы должны вести себя так же как они, не спрашивая "почему" и "зачем" (2). Укорененность традиционной нравственности в абсолютном определяет главенство эссенциалистского подхода, в рамках которого бытует представление о приоритете сущности над существованием. Это нравственность несвободы, самоотречения единичного во имя всеобщего, подчинение части целому, холистских идеалов. Нравственность традиционализма не альтруистична и не эгоистична, она синкретична. Отдельный человек всегда виден сквозь призму интересов коллективного целого. Традиционный тип нравственности освящает, санкционирует специфически традиционный тип воспроизводственной деятельности - простое воспроизводство, ориентированное на воспроизведение культуры и общества в неизменном виде.
Промежуточный, переходный между традиционализмом и либерализмом, тип культуры являет собой утилитаризм. Нравственность утилитарного типа выступает как антитеза нравственности традиционализма. Культивируя отношение к миру как набору средств, благ, утилитаризм опирается на принцип пользы. Он строится на идее подчинения деятельности человека задаче достижения человеческого блага, которое в категориях этики утилитаризма осмысляется как Высшее благо. В противовес традиционалистским установкам на самоотречение, самозабвение и аскетизм, утилитаризм санкционирует как достойные такие типично человеческие проявления как удовольствие, счастье, стремление к удовлетворению потребностей, успеху. Для него типична партиципация к имманентным, профанным, посюсторонним смыслам бытия. Важнейшей характеристикой утилитаризма можно считать его отказ от абсолютизации каких-либо смыслов. Высшее благо утилитаризма - "благо человека" - понятие относительное, отсюда и сам утилитаризм неотделим от релятивизма. Господство принципа пользы определяет ценностную "всеядность" утилитаризма, который не только формирует некоторые свои специфически утилитарные ценности, но использует и другие, традиционные, либеральные.
Ценностно-смысловое поле утилитаризма представляет собой чрезвычайно эклектичное, подвижное образование. Спектр утилитарных мотиваций простирается от умеренного конформизма, гибкого приспособленчества и соглашательства до откровенного цинизма.
Моральный закон приобретает форму утилитаристской максимы -"нравственно то, что приносит максимальную пользу человеку или обществу". Вследствие этого моральный долг не фиксирован: должное попадает в зависимость от сущего, практика определяет наполнение идеальных норм. Образцы поведения становятся зависимыми от ситуационной пользы, приобретают динамичный, изменчивый характер.
В рамках утилитаризма происходит расшатывание свойственного традиционализму антирационализма. Отказ от подчинения авторитету традиции и переход к тактике принятия решений на основе анализа ситуации и стремления извлечь из нее максимальную выгоду становится мощным фактором развития рационализма, рефлексии. Однако утилитаристский рационализм носит ограниченный рассудочный характер, его можно назвать микрорационализмом. "Утилитаристская арифметика", основанная на подсчете выгод и потерь не дотягивает до подлинного рационализма - в отличие от рационализма утилитаризм недальновиден, ориентированный на сиюминутный успех, неспособный к масштабному видению причинно-следственных зависимостей он может направить человека и общество на путь саморазрушения.
Неукорененность утилитарной нравственности в абсолютном определяет главенство экзистенциалистского подхода, в рамках которого начинает складываться представление о приоритете существования над сущностью. Однако до идеала подлинной свободы утилитаризм не дорастает, поскольку в нем отсутствует идея творчества, формирования новых смыслов, а следовательно, отсутствует ценность личности. Утилитаризм в равной мере может использовать как холистские, так и индивидуалистские идеалы, однако типичной приметой утилитаризма является эгоизм, который может приобретать как индивидуальные, так и групповые формы.
В рамках утилитаризма осуществляется переход от простого воспроизводства к расширенному. Инициируемая утилитаризмом актуализация ценности безусловных человеческих благ рождает установку на рост материального и социального благосостояния. Что, в свою очередь, ведет к рождению новой потребности, постепенно осмысляемой как ценность
потребности развития, совершенствования, изменения окружающей среды во имя получения новых и новых благ. Вместе с тем, представления о способах наращивания благосостояния могут быть различными. В рамках первоначального - умеренного утилитаризма - проблема увеличения объема благ решается за счет присвоения и экстенсивного наращивания уже существующих средств. Свойственная этой форме утилитаризма потребительская стратегия отношения к миру, обществу реализуется в тактику присвоения, экспроприации уже имеющихся благ. Умеренный утилитаризм может носить как коллективистский -уравнительный, так и индивидуалистский - своекорыстный характер. В культурно-историческом масштабе типичная для умеренного утилитаризма тактика заимствования средств рождает такой феномен как вторичная, "догоняющая" модернизация. Условно говоря, это модернизация без развития. Ориентация на использование готовых, сформированных в лоне иных культур -цивилизаций средств ведет к острому противоречию между растущими потребностями в получении благ и стагнацией процессов совершенствования средств. Умеренный утилитаризм не создает значительных оснований для преодоления свойственной традиционализму минималистской этики труда.
Развитый утилитаризм предполагает наращивание благ за счет совершенствования, интенсификации средств благопроизводства, повышения эффективности деятельности. Его можно интерпретировать как дух зрелого предпринимательства, связанный с повышенной потребностью в достижении, не имеющей ничего общего с простой жаждой наживы, погоней за чистоганом. Развитый утилитаризм являет собой максималистскую этику труда, под его нажимом осуществляется переход от простого к расширенному типу общественного воспроизводства. Соответственно эта форма утилитаризма ориентирует культуру на почвенную модернизацию, модернизацию на основе активизации автохтонных сил.
Конечно, нельзя преувеличивать динамизирующую роль утилитаризма -утилитаристская инновационная активность ограничена уровнем средств, ее усилия направлены на усовершенствование инструментальной базы культуры. Тем не менее развитие средств инициирует процессы регенерации целей.
Либеральный (категория "либерализм" используется не в политическом или конкретно-историческом, но в этико-философском значении) тип культуры рождается в результате становления специфической формы мировосприятия в модальности "мир - цель". Либеральная стратегия бытия - это стратегия
преобразования существующих природных и социальных условий. Нравственность либерального типа имеет в своем основании принцип самоорганизации, который можно расшифровать как принцип полагания ценностей на основе рационального анализа и синтеза различных элементов действительности. При этом действительность понимается широко - как природная, социальная, духовная, наконец, личностная реальность. Либеральная нравственность формируется как "срединная культура" между сложившимися трансцендентными и имманентными, абсолютными и относительными, потусторонними и посюсторонними, сакральными и профанными, общими и единичными смыслами. Сущность либеральной нравственности формируется как мера сущностей - результат синтеза полярных смыслов. Соответственно и ценности либерализма предстают как продукт этого синтеза.
Высшее благо с позиций либеральной нравственности есть гармоничное развитие, коэволюция человека, общества, природы. Моральный закон в рамках либерализма - это закон самоорганизации. Он изоморфен, но не тождественен законам развития Универсума, учитывает ситуационную пользу человека, но не ограничивается только ею. Нравственный закон формируется человеком, на основе постижения наличного бытия и соотнесения его с всеобщими смыслами.
Нравственность либерального типа строится на основе диалога должного и сущего, как результат взаимодействия идеальной нормы и практики. Либерализм отказывается от идеи незыблемости нравственных норм, так же как и от идеи их тотальной относительности, это не догматизм и не релятивизм, но реализм, соединяемый с творческой установкой. В таком прочтении нравственные нормы -продукт рефлексии человека, в процессе которой установлен диалог между прошлым и будущим, между традицией и новацией, между универсальными и индивидуальными человеческими ценностями.
В основе либеральной нравственности лежит экзистенциальная парадигма, поворот к которой предполагает переориентацию субъекта от подчиненности готовым смыслам существования к поиску и обретению самости - аутентичных, подлинных смыслов бытия. Субъектом такого поиска может быть только личность. В культурологическом смысле либеральная культура - это культура личности. Принцип нравственной автономии личности предполагает, что поведение человека регулируется не извне, а изнутри.
Выдвижение принципа нравственной автономии личности влечет отказ от абсолютизации как холистских, так и индивидуалистских идеалов социального
бытия. Социальное бытие нравственно автономной личности предполагает постоянное напряжение между морально-коллективистскими и морально-индивидуалистскими его аспектами. Отторгая как эмбрионально-аморфный синкретичный коллективизм, так и атомистический своекорыстный индивидуализм, основной стратегией социального взаимодействия личность полагает синергию, солидаризм. Солидаризм рождается в результате синтеза альтруистических и эгоистических установок.
Главное отличие либеральной нравственности - процессуальность, креативность, ориентация на постоянное наращивание творческого потенциала. Такой тип нравственности рождает стратегии расширенного воспроизводства.
Итак, развитие культуры на уровне идеальных обобщений может быть реконструировано как движение от традиционализма через утилитаризм к либерализму. Утилитаризм в такой интерпретации предстает одновременно как сфера критики традиционализма и как сила, под нажимом которой происходит регенерация традиционализма, становление либерализма. Качественный рост утилитаризма - переход от умеренной формы к развитой - прямо пропорционален деградации традиционализма. Этот разнонаправ-ленный процесс приводит к конфликту между двумя образами должного. Судьба либерализма решается в этой критической точке, так как возникает необходимость снятия сложившегося противоречия в культуре. Снятие - синтез ведет к рождению либеральной нравственности.
Если учесть тот факт, что либеральная стратегия бытия, эксплицируемая как стратегия самоорганизации, является в современном постоянно усложняющемся мире практически безальтернативной формой выживания, становится понятной огромная важность изучения утилитаризма как формы культуры.
Граница между умеренным и развитым утилитаризмом - важнейший Рубикон в развитии культуры, преодоление которого означает переход от статичной традиционалистской парадигмы существования к динамической -либеральной. Не идеализируя утилитаризм, не закрывая глаза на негативные его аспекты, тем не менее можно определить его как предтечу либерализма, как проводника либеральных ценностей.
Концептуальный подход к утилитарным смыслам человеческой деятельности, квалификация утилитаризма как культурной универсалии, идеального типа, введение в научный оборот метода обобщения различных проявлений массового и элитарного утилитаризма посредством их отнесения к
этому идеальному типу открывает широкие перспективы сравнительных межцивилизационных исследований, а следовательно, углубления анализа сущностной специфики тех или иных цивилизаций. Особенно это относится к России. В рамках российской цивилизации исторически сложились уникальные формы утилитаризма, которые не только определяли специфику исторического развития российской цивилизации в прошлом, но, вероятно, во многом будут определять своеобразие цивилизационного пути России в будущее.
2. Массовый и элитарный утилитаризм в Древней и Средневековой Руси
Реконструируя генезис утилитаризма как типа культуры-нравственности можно предположить, что утилитарное мировосприятие актуализируется в результате стимулов негативного свойства - дефицита ресурсов, демографических взрывов, социальных кризисов, несущих угрозу существованию человека, общества. Контрпродуктивность традициона-листских программ деятельности, ориентированных на поиск соответствующих условий как источников благ, ставит человека перед необходимостью поиска новых, более продуктивных способов выживания, нацеленных на формирование более эффективных средств, технологий благопроизводства. Результатом "включения" утилитарной модальности интерпретации реальности - "мир - средство" - можно считать, например, переход от присваивающего природопотребления -собирательства, охоты, рыболовства к зачаткам производительного хозяйства -земледелию, скотоводству; от натурального хозяйства к товарно-денежному. Важнейшая идея утилитаризма - идея изменения окружающей среды во имя получения новых и новых благ - делает его силой инициирующей поиск новых способов выживания человека в изменяющемся мире. Пространство утилитарных смыслов является полем верификации ставших культурных форм, сферой критики сложившейся культуры.
Общая фабула процесса развития утилитаризма в культуре Древней Руси внешне была подобна аналогичным процессам других культур. Актуализируясь в лоне языческого традиционализма, утилитаризм постепенно изнутри разлагал архаичную культуру, способствовал ее кризису, формируя потребность в новой культурной форме. Тем не менее под внешней универсальностью процесса "утилитаризации" культуры языческой Руси скрывались некоторые
специфические черты. Важнейшая из них - асинхронность и диспропорциональность развития утилитаризма масс крестьянства и правящей элиты - княжеско-боярской верхушки. Представители последней, по словам Карамзина: "...грабя Империю, где царствовала роскошь, узнали новые удовольствия и потребности..." (3). Воспринятые извне вкус к роскоши и комфорту стимулировали стремление к обогащению, вызывали к жизни новую потребность - потребность наращивания благосостояния. Однако способы наращивания благосостояния понимались ограниченно - ставка была сделана не на производство желаемых благ, но на их приобретение путем захвата, присвоения, обмена, торговли. Русская внешняя торговля периода первых Рюриковичей - это торговля либо транзитная - "из варяг в греки", либо торговля продуктами, добытыми у природы, а не произведенными. "Кроме рабов, русскими товарами в Константинополе считались воск и меха", - указывает С.М.Соловьев (4). Таким образом утилитаризм правящей элиты отливается в умеренные, непроизводительные формы.
Что касается массы крестьянства, она оставалась во власти архаичных представлений. Низкий стандарт жизни, аскетизм быта обуславливал специфический минималистский тип трудовой этики, ориентированный на удовлетворение самых скромных запросов. Конечно, утилитаризм и здесь пустил свои ростки, но его масштабы были несопоставимы с утилитаризмом правящей элиты.
Важнейшим следствием опережающего развития утилитаризма правящей элиты стало ее превращение в ведущего субъекта трансформационных процессов общества, которые приобретают специфический принудительный характер: " ...наши государи... почти всегда вели нас за руку, ...почти всегда тащили страну на буксире, без всякого участия самой страны", - писал об этом П.Я.Чаадаев (5). В результате превращения умеренного утилитаризма в нравственный стержень трансформации русской культуры и общества развитие приобретает революционные формы нигилистического отторжения старого порядка и насаждения нового, заимствованного извне. Утилитарная логика, с присущим ей ценностным релятивизмом и практицизмом, способностью отвергать и использовать любых богов во имя блага государства определяла специфику "русского пути" в пространстве осевого времени - христианство осмысляется не как цель, но как средство решения социальных проблем. "Русь предпочла византийскую ориентацию, считая ее более выгодной...", - писал Б.Д.Греков (6).
Это обуславливало формальное восприятие христианской догматики, приверженность религиозной "букве, но не духу". Для правящей элиты христианство, выражаясь языком современной науки, было прежде всего сводом более эффективных технологий социального взаимодействия. Сущностные смыслы христианства, его ценности и идеалы не были в достаточной степени освоены культурными реципиентами. Следовательно, отсутствовали условия для формирования феномена "переоценки ценностей", что означало и отсутствие механизма "снятия" в культуре - языческое мировоззрение не вытеснялось христианским, не "снималось" им, но продолжало на равных существовать с христианством - где-то вписываясь, а где-то искажая суть христианства, создавая феномен двоеверия, неся потенциальную угрозу архаизации культуры и общества.
Важной вехой в истории развития утилитаризма правящей элиты и массы стала эпоха становления и укрепления русской монархии. В плане исследования утилитаризма она может быть названа определяющей, поскольку специфически русские особенности и проблемы развития утилитаризма проявляются именно в этот период. В частности, здесь закладывается одна из ключевых антиномий русской культуры - антиномия православного и утилитарного нравственного идеалов. Православие можно отнести к числу религий, минимизирующих значение утилитарного телесно-душевного блага в жизни человека. Антиутилитарный пафос православия питался созданной в рамках восточно-христианской духовной традиции идеей потустороннего Бога, закрепленной в догмате об исхождении Духа Святого только от Отца через Сына. Утверждаемое православной нравственной доктриной отторжение посюсторонних смыслов бытия как ложных, греховных, обесценивание повседневности, мирской активности превратилось в важнейший механизм блокирования развития утилитаризма в русской культуре. Конечно, в различных формах православия -монашеской и мирской, а также в разных его социокультурных модификациях -православии крестьянства, правящей элиты - эта оценка могла быть весьма различной.
Предельно негативную оценку утилитарные смыслы бытия получили в рамках монашеского православия. Слова: "Дети, не любите мира, ни того, что в мире" апостола Иоанна Богослова стали ведущей максимой монашеской Руси. Менее нетерпимо к утилитарным нуждам человека было мирское православие. Однако и здесь существовали свои сложности. Важнейшая из них - отсутствие в моральной доктрине православия специфической мирской этики. Религиозным
идеалом православия являлся монашеский идеал: православие как религию мироотрицания, полагающую высшей формой духовной жизни созерцание, молитвенный подвиг, не интересовали проблемы мирской жизни. Исследователи отмечают: "Задача личного спасения монаха не дополнялась задачей спасения грешного мира и лежащего возле общества. За исключением св. Иоанна Златоуста мы не найдем никаких рассуждений о преобразовании мирской жизни, светской культуры, социально-экономической действительности на христианских идеалах, никакой проповеди аскезы для мирян" (7). Отсутствие в моральной доктрине православия ориентированных на повседневность мирских этических норм обуславливало специфически неоднородный, эклектичный ценностно-смысловой состав мирского православия, который включал как элементы язычества, так и немирские монашеские идеалы, причем объединяющей основой этой смеси стал ритуал. Мирское православие отливается в форму "обрядоверия". Образцом "обрядоверия" была массовая крестьянская народная религия, представляющая собой религиозную культуру, не только блокирующая динамику утилитаризма, но и вообще чрезвычайно ограниченно освящающая утилитарные смыслы бытия. "Обрядоверие", быть может, способствуя частичному усовершенствованию культуры повседневности, тем не менее, создавало новые преграды на пути развития направленных на рост благосостояния идеалов утилитаризма. Например, Б. Н.Миронов замечает: "Православные русские люди имели большее число праздников, чем протестанты, католики, мусульмане, жившие с ними бок о бок, вместе с воскресными днями от 120 до 140 в год против 80-120 у других народов, причем большинство из них приходилось на весну и лето" (8). Что касается влияния монашеских религиозно-этических идеалов, то оно выражалось в возведении в статус идеальной модели праведной жизни монашеского общежития - киновии. Общая собственность и общий труд, культ опрощения и аскетизм, почитание бедности и осуждение богатства, пресечение гордыни и проповедь смирения, эсхатологическое упование на наступление Царства Божьего, убеждение, что все самое главное впереди - вот основные идеи монашеского православия, наложившие отпечаток на ментальность российского крестьянства. Аскетизм быта и идеи уравнительной справедливости консервировали минималистский тип трудовой этики, ориентированный на удовлетворение самых скромных материальных притязаний. Исследователь русского крестьянского хозяйства А.В.Чаянов утверждал: "объем хозяйства семьи зависит всецело от числа едоков, а отнюдь не от числа работников" (9). В целом влияние
монашеского православия негативным образом сказалось на развитии массового крестьянского утилитаризма. Наложение христианского идеала мироотрицания на языческий идеал утилитарного минимализма в массовой крестьянской культуре создавало мощное противодействие "утилитаризации" крестьянской культуры. Подавляющую роль в массовой крестьянской культуре играл традиционализм -пассивно-фаталистское отношение к миру как незыблемому условию существования. Это обуславливало такое качество, как конформизм -способность молча приспосабливаться к самым невыносимым условиям существования.
Конечно, ростки утилитаризма, несмотря ни на что, пробивались сквозь толщу традиционной культуры, однако, несанкционированные религиозной нравственностью, они существовали на нелегальном положении, облекаясь в форму должного "среднего уровня" - житейской мудрости, здравого смысла, "низких истин". Так складывался дуализм русской души, о котором выразительно писал Бердяев: "Русский человек будет грабить и наживаться нечистыми путями, но при этом он никогда не будет почитать материальные богатства высшей ценностью... Святая Русь имеет коррелятив в Руси мошеннической" (10). Особенно наглядным этот феномен двойного стандарта поведения проявлялся в культуре городских сословий - крупных купцов, мелких торговцев, ремесленных мастеров, рабочего люда, которые в большинстве своем были выходцами из крестьян. Новые формы жизнедеятельности предполагали и новое смысловое наполнение бытия. В культуре русского купечества богатство, накопительство, частнособственнические интересы занимали очень значительное место. О боярине Борисе Ивановиче Морозове, например, современники говорили, что у него жажда золота была, "как обыкновенно жажда пить" (11). Однако они существовали вне православной ценностной иерархии, не вписывались в нее, составляя второй план культуры, ее второе лицо. По мнению И. В. Киреевского, роскошь никогда не имела в русской культуры статуса ценности: "В ней извинялись, ей поддавались, как пороку, всегда чувствуя ее незаконность, не только религиозную, но и нравственную и общественную" (12).
Эта раздвоенность, расколотость культуры, во многом обусловленная спецификой православной доктрины, была типична для русских предпринимательских кругов и в последующие периоды развития культуры России. Православие стойко противостояло проникновению в лоно своей моральной доктрины буржуазных добродетелей. Н.А.Бердяев сравнивал:
"Европейский буржуа наживается и обогащается с сознанием своего большого совершенства и превосходства, с верой в свои буржуазные добродетели. Русский буржуа, наживаясь и обогащаясь, всегда чувствует себя немного грешником, немного презирает буржуазные добродетели" (13). С позиций христианской морали сама деятельность русского предпринимателя - купца, торговца оценивалась как отпадение от должного, девиантное поведение, аморальное служение маммоне.
Ответом на регулярные нарушения моральных заповедей была благотворительность, принимающая по мере роста русского предпринимательства все более широкий размах. Тем не менее благотворительность не могла до конца снять напряжения раздвоенности культуры, которая была одной из причин медленных темпов роста утилитаризма. Утилитаризм русского предпринимательства был по преимуществу умеренным. К XVI в. история русского купечества насчитывала уже не одну сотню лет, тем не менее главной сферой его деятельности по-прежнему оставалось торговое предпринимательство. И только в XVII столетии появились зримые черты перехода купеческого капитала в область производства (14). Однако и тогда идеалом для разбогатевшего купца по-прежнему оставалась жизнь, полная экстравагантных развлечений, но не деятельность в духе мирской аскезы, сосредоточенная на приумножении капитала, развитии производства.
Иной вариант мирского православия являла государственная официальная религия, развивающаяся в русле субкультуры правящей элиты. Масштаб легализации утилитарных смыслов в рамках этой разновидности православия значительно превосходил уровень "утилитаризации" массовой крестьянской культуры, одновременно он качественно отличался от утилитаризма городских сословий, ориентированных на благо семьи или отдельного человека. Органичной частью официального православия, изначально выполняющего функцию государственной идеологии, была утилитарная по своей сути идея блага государства. В сущности, само православие едва ли не с самого начала существовало на Руси как государственная религия. Особенно широкую моральную санкцию идеям государственного утилитаризма давало учение "осифлян", ставшее господствующим течением в официальной идеологии на длительный период существования Российской монархии. В интерпретации идеолога "теократического абсолютизма" - идейно-политического союза церкви и государства, "симфонии" православия и самодержавия - Иосифа Волоцкого
идеалы государственной пользы облекались в своеобразную форму православной государственной аскезы. "Иосиф готов был считать торжество московских государственных порядков - торжеством самой церкви и содействовал ему всеми возможными средствами", - писал П.Н.Милюков (15). Тенденция политизации монашеской идеологии, достаточно ярко проступающая в сочинениях Иосифа Волоцкого, была обусловлена стремлением укрепить единый механизм государственно-церковной политической организации (16).
Иллюстрацией уровня утилитаризации субкультуры правящей элиты может служить созданный с целью регламентации и унификации частной жизни подданных Российского государства "Домострой" - свод практических советов и наставлений о праведной жизни. Принцип подчинения авторитету традиции соединяется в нем с типичным для утилитаризма микрорационализмом -ориентацией на экономию, бережливость, расчетливость, повседневный практицизм: "А в своем повседневном расходе: и в лавке, и в товаре любом, и на погребе, в комнатах, и во всяком припасе дома или в деревне, и в ремесле, и в приходе-расходе, в займах-долгах, - все заранее распределить, а потом уж и жить, дом ведя согласно приходу и расходу" (17). Очевидна ограниченность этого практицизма, представляющего собой практицизм потребительской, но не производящей экономики: "Прибыль получается от умения вовремя сделать припасы, сэкономить, перепродать дороже, но за этот узкий круг натурального личного хозяйства не выходит" (18). Таким образом, утилитаризм правящей элиты по-прежнему не поднялся выше отметки "умеренный".
В целом христианизация, монотеизация России, не только не уничтожила диспропорциональности утилитаризма масс и правящей элиты, но, напротив, способствовала ее увеличению. Вдохновляющая правящую верхушку идея блага государства для крестьян, как носителей "догосударственного сознания" (Ахиезер), была абстрактной, отвлеченной. Крестьянству в его основной массе была чужда идея наращивания благ вообще для чьей-либо пользы, максималистский, ориентированный на прибыль тип этики труда не получил сколько-нибудь заметного распространения в крестьянской среде. Так возникало трудноразрешимое противоречие между новыми возросшими потребностями государства и архаичной культурой крестьянского производительного хозяйства. Выход из сложившегося затруднения правящая элита находит во внеэкономическом принуждении, которое получает форму закрепощения: "...для извлечения необходимого объема совокупного прибавочного продукта нужна
была весьма сильная, реальная власть господствующего класса в целом" (19). Внеэкономические формы принуждения, в свою очередь, не только не способствовали развитию утилитаризма крестьян, но напротив чрезвычайно его тормозили. Складывался замкнутый круг, в движение по которому русская культура будет втянута на протяжении всего своего исторического пути.
Не менее противоречивыми были отношения правящей элиты с предпринимательскими кругами. Однако этот конфликт имел иной вектор. Если крестьянский утилитаризм в сравнении с утилитаризмом правящей элиты был менее развит, и государство было вынуждено прибегать к силовым методам интенсификации крестьянского труда, то утилитаризм предпринимательского слоя России был не только достаточно высок, но и содержал потенции к развитию индивидуализма, свободолюбивого духа предпринимательства, а следовательно, нес угрозу стабильности традиционной государственной системы. По отношению к этому слою государство использует двойственную политику поощрения и сдерживания. С одной стороны, заинтересованное в получении благ, повышении международного престижа, государство в известной мере поощряло развитие предпринимательства. Поддержка выражалась, например, в выгодных казенных заказах, привилегиях на производство и сбыт той или иной продукции, откупах, протекционистской таможенной политике, а также мерах по ограничению иностранной конкуренции. Однако не менее действенными были мероприятия, направленные на сдерживание предпринимательской активности. Важнейшим средством обуздания свободолюбивого предпринимательского духа выступал традиционный сословно-иерархический строй российского общества, лишающий участников торговой деятельности равных возможностей, как необходимого условия предпринимательства буржуазного типа. Усилиями правящей элиты этот строй укреплялся и культивировался. Ростки городских вольностей, какие существовали, например, в Новгороде, Пскове, Вятке, Смоленске жестоко подавлялись - вслед за присоединением к Москве этих важных центров последовали насильственные переселения купцов. После такой пертурбации купечество было поставлено на службу российскому централизованному государству: "Представители купечества рассматривались московскими властями как государевы слуги, обязанные выполнять любые поручения и беспрекословно подчиняться великокняжеским указам" (20).
Помимо сословных ограничений правящая элита вводит и другие, сужающие рамки торгово-предпринимательской активности, такие как
государственная монополия на торговлю определенными товарами, право на первоочередную закупку ввозимых в страну товаров и т. д. Способствуя монополизации внутреннего рынка, государство и само было крупнейшим монополистом. Потребительская, меркантилистская политика правящей верхушки, ставящая эгоистические интересы казны выше интересов развития экономики государства, рассматривающая купеческий капитал как источник прибыли, сковывала рост предпринимательского утилитаризма. Далекая от духа свободного предпринимательства атмосфера повсеместного государственного контроля, мелочной регламентации, репрессивного нажима накладывала негативный отпечаток на психологию русского предпринимателя - политический конформизм и общественная пассивность становятся неотъемлемой частью его ментальности. Таким образом, в результате недальновидной, руководствующейся сиюминутной выгодой политики государства происходит консервация непроизводящих, хищнически-приобретательских форм утилитаризма, в ущерб производящим, добывающим.
3. Утилитаризм и модернизация
Первой кульминацией в истории развития утилитаризма в России стала Петровская эпоха. Этот период отмечен превращением утилитаризма в высшую ценность и основу государственной идеологии, что означало частичный отход от традиционализма и ориентацию на модернизационные стратегии развития. Конечно, речь идет только о первых шагах модернизации, протомодернизации. Цивилизационная особенность русского утилитаризма - опережающее развитие государственного утилитаризма в сравнении с массовым, частным - в Петровскую эпоху обретает наиболее зримые черты. Как массовый -крестьянский, так и частный - предпринимательский утилитаризм по-прежнему находились под жестким давлением государства; тогда как ничем не скованный в своем развитии государственный утилитаризм, оформляясь в целостную ценностно-смысловую систему, выдвигается на первый план культуры, подминая под себя традиционные ценности, делая их одновременно объектом критики и предметом утилитарного манипулирования. Важнейшая примета эпохи Петра -секуляризация государства и культуры в целом являлась свидетельством этого наступления на традиционализм. Целью Петровских церковных реформ была необходимость моральной автономизации государства от церкви, подчинение его
деятельности не религиозным, но утилитарным принципам. Превращение высшего органа управления церковью, получившего впоследствии наименование Священного Синода в бюрократическую инстанцию, подотчетную императору, -наглядное доказательство этой смены приоритетов.
Утилитарная идея общего блага была впервые всенародно высказана Петром в 1702 г. в Манифесте о призыве иностранцев на русскую службу. В этом документе государь всея Руси выразил намерение управлять Россией таким образом, чтобы "сяк и каждый" из его верных подданных чувствовать мог, какое у него "единое намерение есть о их благосостоянии и приращении пещися" (21). Монархия Петра I вдохновлялась типично утилитарными целями "попечения о всеобщем благе подданных, чтобы они более и более приходили в лучшее и благополучнейшее состояние". Однако представления об "общем благе" великого российского реформатора носили специфически этатистский, ограниченный идеей государственного блага характер. Пафос петровского утилитаризма питался исключительно идеями государственной пользы: рост военного могущества страны, повышение ее международного авторитета, расширение территории, развитие промышленности и торговли, обеспечение безопасности границ и целостности страны - вот основные задачи петровских реформ. Этот перечень благ, которыми необходимо было возобладать в кратчайший срок, не учитывал "человеческий фактор". По словам А.Ахиезера, "правящая элита не была ориентирована на социальные улучшение и, в сущности, вряд ли подозревала, что к этому нужно стремиться" (22). Собственно говоря, необычайный всплеск утилитаризма в Петровскую эпоху был обусловлен не столько неудовлетворенностью качеством жизни масс, сколько неудовлетворенностью правящей элиты состоянием государства, осознанием его политической, военной, экономической слабости, неспособности соперничать с ведущими государствами Европы. Именно в русле этой неудовлетворенности родилась идея развития, изменения, усовершенствования различных сфер государственной жизни.
Вместе с тем представления о государственном развитии первого императора России носили ограниченный характер - речь шла о развитии инструментальном, технологическом. Утилитарная установка Петра I на преобразовательную активную деятельность имела односторонний, ограниченный сферой организационно-технологических преобразований государства прикладной, но не содержательный характер. Здесь коренилось главное противоречие и ограниченность петровского понимания прогресса. Концентрируя
внимание на совершенствовании средств, он оставлял за пределами своих интересов изменение целей, высших ценностей, которые, следовательно, оставались неизменными - традиционными. Взгляд на общество как на механизм, который можно усовершенствовать при помощи реконструкции некоторых его частей, в целом лежал в русле присущего утилитаризму механицизма. Тем не менее, в отличие от западного механицизма, который стимулировал развитие науки, техники, вызвал всплеск изобретательства, предпринимательской инициативы, механицизм Петра был ограничен идеей заимствования необходимых для усовершенствования государственного механизма средств.
Стержневая идея петровских реформ - идея использования некоторых готовых средств, технологий производства безусловных человеческих благ, строилась по логике умеренного утилитаризма: европейская культура оценивалась реформатором как источник средств для достижения сложившихся целей. Такого рода инструментальная модернизация культуры носила ограниченно противоречивый характер, поскольку касалась лишь формальной, технологической, но не субстанциональной, ценностной стороны культуры; делала ставку не на стимулирование почвеннической инициативы, но на заимствование готовых образцов деятельности. Не либеральные идеалы - права и свободы привлекают внимание первого русского императора, но технологии горного, оружейного, ювелирного и т.п. производства. В сущности, такая преобразовательская тактика несла в себе значительную долю традиционных смыслов, например, веру в иностранный разум как источник более продуктивных образцов жизнедеятельности. Европеизация России для Петра являлась не самоцелью, а лишь средством ускоренного развития страны. Более того, такого рода сотрудничество с Западом Петр рассматривал как временную меру, утверждая, что "...нам нужна Европа на несколько десятков лет, а потом мы к ней должны повернуться задом" (23).
В характере Петра, казалось, постоянно сталкивались две идеи -авторитарная и утилитарная, причем верх держала то одна, то другая. Например, свою власть император трактовал как цареву должность, данную для служения во благо государства, народа. Однако, эта утилитарная установка "к несчастью, блокировалась деспотическим стилем его действования... Порядок вводил он бесправием, свободу принуждением" (24). Крестьянство рассматривалось правящей элитой как человеческий материал, как средство достижения государственного блага. Едва ли не все преобразовательные устремления Петра
оборачивались ростом налогов; решение строить морской флот, например, сопровождалось обложением податного населения морской повинностью. Меркантилистская налоговая политика Петра не только не способствовала динамике массового утилитаризма, но, напротив, снижала и без того низкий уровень утилитарной заинтересованности масс в развитии хозяйства, предпринимательства. Самым большим пороком петровской модернизации было усилившееся в период Петровских реформ крепостничество. Как это ни парадоксально, но усилению крепостничества на Руси способствовал именно утилитаризм, поскольку в основании разрастающегося крепостного гнета лежала все та же идея блага государства. Появление новых категорий подневольных людей, например, людей прикрепленных к предприятиям, обязано утилитарным целям наращивания государственной мощи, богатства, престижа. Конечно, такое усиление рабства можно оправдать отсутствием иных, кроме внеэкономического, способов принуждения к труду в условиях слабого развития утилитаризма, незаинтересованности работников в результатах труда. Возможно, это был кратчайший, но зато самый недальновидный путь достижения поставленных честолюбивых целей. Расчет был сделан не на развитие инициативы масс, а на покорность и повиновение. Таким образом, закреплялись их инертность, косность, консерватизм.
Власть не просто не могла, но и не хотела разговаривать с массами на языке утилитаризма. Скажем, если в развитых странах Запада социальные преобразования опирались на концепцию "естественного права", суть которой заключалась в устранении сословных перегородок, препятствующих росту деловой активности, социальные преобразования Петра опирались, условно говоря, на концепцию "искусственного права", что выражалось в ужесточении существовавших и введении новых сословных ограничений, учреждении паспортов, привязывающих к месту жительства, усложнении перехода из деревни в город. Сословные привилегии и ограничения, предоставляя "оранжерейные" условия одним и строя преграды на пути других, не могли не тормозить развитие "духа капитализма" - развитого утилитаризма. Петр I действовал одновременно в разных направлениях - модернизация сопровождалась традиционализацией. Столь разнонаправленные, противоречащие друг другу действия правящей элиты свидетельствовали о ее неспособности к масштабному видению причинно-следственных связей, неразвитости рационализма. Утилитарный микрорационализм, измеряющий эффективность действия достижением успеха
здесь и сейчас, как главный движитель петровских реформ и был главной причиной их необычайной непоследовательности и антиномичности. В целом, главной причиной противоречивой модернизационной политики государства было отсутствие буржуазного духа - развитого утилитаризма не только у массы, но в первую очередь у самой правящей элиты, действия которой постоянно сбивались на мелкий меркантилизм, потребительски-хищническое приобретательство. Таким образом, нарождающийся в России капитализм приобретал контуры государственно-монополистического торгово-спекулятивного, авантюрно-потребительского капитализма (25).
"Промышленная революция" Петровской эпохи значительно отличалась от своего западного аналога. Главным инициатором, социальным заказчиком и исполнителем российского промышленного переворота был не предприниматель - буржуа, частный собственник, но государство. Ирония истории заключалась в том, что некогда жестоко подавленный свободолюбивый предпринимательский дух теперь приходилось культивировать, искусственно создавая мануфактуры за казенный счет и передавая их частным владельцам. Государственная поддержка торговому и промышленному предпринимательству в эпоху Петра приобретает широкий масштаб, включая такие меры как: предоставление беспроцентных ссуд, обеспечение надежного сбыта продукции, освобождение от податей, служб, внутренних пошлин, защита от иностранной конкуренции (26). Однако ориентация на тактику стимулирования предпринимательского духа, парадоксальным образом не означала отказа от тактики его жесткого контроля. Берг- и мануфактур - коллегии, наблюдавшие за работой промышленных предприятий, регламентировали качество и номенклатуру выпускаемых промышленных изделий, специальными указами предписывались определенные технологии (27).
В результате стремление купеческого капитала к овладению производством, вызванное ростом внутреннего утилитаризма, гасилось политикой государства, которое, играя на пробуждение частного предпринимательского интереса, в то же время, постоянно противопоставляло ему государственный интерес. Таким образом возникла типичная для утилитарной культуры ситуация конфликта интересов, столь детально описанная классиками утилитаризма И. Бентамом, Дж.Ст.Миллем. Однако этот конфликт на русской почве решался не в пользу компромисса частного и общественного интересов. Приоритетные позиции в русском обществе получил государственный интерес. Принцип редукции
частного интереса к государственному на языке идеологии артикулировался как идея патриотического служения Отечеству. Эта идея обладала большой мобилизующей силой, она отвечала самому строю русской хозяйственной культуры, мобилизационный характер которой берет свое начало в традициях экстремального, нерегулярного труда архаичной русской крестьянской общины. Идея патриотического служения Отечеству, предполагающая полную самоотдачу, самозабвение, несомненно, давала положительные результаты, однако они не могли быть продолжительными, поскольку эта идея не могла заменять иных экономических утилитарных форм стимулирования деловой активности, предприимчивости, трудолюбия, наращивания богатства. Это достаточно хорошо можно увидеть на примере реформ Петра, культурный эффект которых, при всей их противоречивости, был значителен, однако догнать Европу не удалось, более того вслед за реформами наступил застой, спад, стагнация.
Следующая волна "утилитаризации" русской культуры связана с серединой XIX - началом XX в. Ситуация сложившаяся в российской культуре этого периода может быть определена посредством введенного А. Ахиезером термина "застревание". Пунктом этого "застревания" стал переход от умеренного утилитаризма к развитому. Проблема заключалась в том, что, исчерпавший свой продуктивный потенциал умеренный утилитаризм, тем не менее, не сдавал свои позиции развитому, который был слишком слаб для того, чтобы вытеснить своего предшественника. Феномен "застревания" определял особенности модернизационных стратегий культуры, которые складываются в формулу "шаг вперед, два шага назад". "Застревание" между умеренным и развитым утилитаризмом означало "застревание" между феодальным и капиталистическим типами экономики, между сословным и классовым типами социальной стратификации, между традиционным и гражданским типами общественного устройства и, наконец, между монархическим и демократическим типами государственной власти. В исследованиях о России можно обнаружить множество замечаний по поводу этой полубуржуазности, полуфеодальности России XIX в. Одной из ведущих причин "застревания" модернизации в промежуточном состоянии была неспособность субъекта модернизации - правящей элиты -выполнить возложенную на нее историей роль. В сущности, дальнейшее развитие утилитаризма упиралась в необходимость преодоления узости понимания утилитаризма как блага государства, введение в смысловое поле культуры идеи блага человека. Однако апелляция к принципу пользы человека означала не
только ограничение принципа пользы государства, но в перспективе вела к изменению самой формы государства, смене монархического устройства конституционным, демократическим. Понадобилось значительное время, чтобы российская правящая элита согласилась пойти на уступки в этом направлении. Другой не менее важной причиной "зависания" модернизации в промежуточном состоянии была неравномерность утилитаризации различных субкультур. Разрыв в степени овладения утилитарными смыслами массовой и элитарной субкультур был столь велик, что если даже последняя решалась на либерализацию культуры, то первая была к ней совершенно не готова.
В рамках субкультуры крестьянства, а оно согласно переписи 1897 г. составляло 71,1% общего населения России, осмысление путей достижения жизненного успеха по-прежнему лежало в сфере приобретательских, но не производительных ориентаций. Из фольклорных источников этого периода явствует, что земледельческий труд, а также работа фабричного рабочего не входили в перечень выгодных, несущих успех деяний. Основным тормозом обуржуазивания деревни по-прежнему были уравнительные коллективистские идеалы общинной жизни, христианские добродетели, которые гасили вспышки развитого утилитаризма, индивидуализма. "Архетипические черты сохраняло крестьянское представление о богатстве: идеал последнего ассоциировался не с количеством материальных благ, а с полнотой бытия... Крестьянин отказывался от прибыльной работы, если она представлялась излишней или приходилась на неурочное время; отдаваясь всем существом праздничным потехам, соблюдая обычаи, ограничивающие хозяйственную деятельность" (28). Ситуация значительно изменяется во второй половине XIX - начале XX в., когда процесс развития утилитаризма начинает стимулироваться правящей элитой. В этом смысле эпохальным событием в истории развития утилитаризма в России стали реформы П.А.Столыпина. Конечно, утверждение института частной собственности в деревне "декретом сверху" имело неоднозначные результаты. Часть крестьян взяла курс на выделение из общины и развитие индивидуального хозяйства, другая часть, причем большая, не только категорически отказалась расстаться с общиной, но встала в оппозицию отрубщикам и выделенцам. В конечном итоге отношения между сторонниками крестьянского коллективизма и индивидуализма приобрели форму конфронтации. В исторической реальности это выражалось в обострении отношений между общинниками и отрубщиками, хуторянами. Столыпинская аграрная реформа разделила крестьянство на два
враждебных лагеря. Летопись реформы стала летописью ожесточенной борьбы носителей развитых и умеренных утилитаристских ориентаций (29). Победу в этой нелегкой борьбе одержали общинники - сторонники умеренного утилитаризма, что было закономерным итогом не только их численного преимущества, но и, условно говоря, идейной зрелости. Ценности умеренного утилитаризма были освоены, систематизированы, вписаны в систему традиционных норм. Сторонники индивидуализма, развитого утилитаризма не имели столь цельной, оформленной программы - новые идеалы едва заявили о себе в русской массовой крестьянской культуре.
Еще более драматичной была эпопея "утилитаризации" российских индустриальных рабочих. Процесс выделения класса индустриальных рабочих в России ХЕХ в. находился в начальной стадии. Их численность в конце Х!Х в. составляла немногим более 1%. Большей частью это были выходцы из крестьянского сословия и даже по паспорту они числились как крестьяне, т. е. при желании могли возвратиться назад, в свою деревню, где сохранялись их наделы земли. Ценностный статус фабричной профессии был низок, в народной культуре она не фигурировала в качестве престижной формы деятельности, тем более не оценивалась в категориях призвания, предназначения. Процесс урбанизации и формирования городского пролетариата стимулируют столыпинские реформы, одним из важнейших итогов которых было расширение свободного рынка наемного труда людей, лишенных средств производства и живущих исключительно продажей свое рабочей силы. Численность рабочих начинает расти, при этом качественно изменяется состав этой социальной общности -утрачивая связи с деревней, общиной, продавая свои наделы, рабочие постепенно превращаются из полукрестьян в городских жителей, пролетариев. Однако свое культурное "лицо" эта социальная страта обретает далеко не сразу. Утрачивая крестьянские ценностно-смысловые ориентации, они не обретают новых. Вследствие чего рождается состояние аномии - ценностно-нормативного вакуума. Маргинальное положение рабочих в российской культуре делает эту социокультурную общность открытой для различного рода влияний. Образовавшаяся ценностная пустота достаточно скоро заполняется социалистическими идеями, которые усиленно внедряются в пролетарскую среду революционной интеллигенцией. Восприимчивость русских рабочих к идеям интеллигентского утилитаризма - социализма - объясняется необычайной созвучностью этих идей идеалам крестьянской культуры, т. е. той культуры,
носителями которой они были еще вчера. Смысловой изоморфизм крестьянских и социалистических ценностей вытекал из однотипности их нравственных основ, которыми были умеренный утилитаризм и традиционализм, с той только оговоркой, что социалистическая идея представляла собой модернизированный вариант этих интенций. Идеи блага народа, общественной собственности, уравнительной справедливости легко ложились на подготовленную культурную почву - само приобщение к идеалам социалистической доктрины приобретало форму обретения утраченной Правды.
Что касается культуры российского предпринимательства, то в середине XIX - начале XX в. она претерпевает значительные качественные сдвиги. Долго сдерживаемый правящей элитой "дух капитализма" - развитый утилитаризм, прорывается наружу, постепенно занимая главенствующие позиции в системе ценностных координат российского буржуа. Однако, как и в других субкультурах, процесс перехода от умеренного утилитаризма к развитому не был завершен, "завис" в промежуточном состоянии. Груз исторического опыта довлел над умами российской буржуазии. Культурное наследство - политическая аморфность, социальный конформизм, привычка к государственной опеке - создавали серьезные препятствия на пути перехода от допромышленных, доиндустриальных, потребительски-приобретательских форм капитализма -умеренного утилитаризма, к производительному, промышленному капитализму -развитому утилитаризму. Чаша весов, быть может, уже качнулась в пользу развитого утилитаризма, но до окончательного перевеса было еще далеко.
Приметы развитого утилитаризма в культуре российского предпринимательского слоя предреволюционной поры можно обнаружить повсюду. Развитие частных промышленных предприятий и финансовых институтов, интерес к образованию и науке, экономическое просвещение и повышение общего культурного уровня, - все это значительно отличало предпринимательский мир конца XIX - начала XX в. от купеческого "темного царства" предыдущего столетия. Ставка на расширенное воспроизводство: усовершенствование технологий, рационализацию производства, использование науки и техники, усложнение финансовых операций, становится не исключением, но нормой предпринимательской деятельности (30). Деловой стиль поведения и менеджерская форма организации предпринимательской деятельности постепенно вытесняют традиционные купеческие ритуальные формы упорядочения хозяйственной жизни. Сама "профессия" предпринимателя -
заводчика и фабриканта - постепенно переходит из разряда второсортных в разряд престижных. Конечно, ненависть крестьянства и рабочих к "буржуям" в этот в предреволюционный период не только не уменьшается, но, напротив, под нажимом интеллигентской пропаганды возрастает, однако это ненависть низших классов к высшим, благополучным, престижным.
Прогрессивная динамика утилитаризма в культуре предпринимательских кругов России XIX в. была вызвана не только внутренними стимулами, но в значительной степени инициировалась государством, чья экономическая политика взяла курс на развитие капиталистических отношений в России. Однако это развитие по-прежнему понималось инструментально, преобразование средств не предполагало преобразования целей - ценностей. Политическая организация общества оставалась зоной закрытой для инновационных преобразований. Исследователи отмечают эту сложную и противоречивую тактику правящей российской элиты: "Правительство самым широким и щедрым образом поддерживало и поощряло крупную промышленность и этим самым приучало промышленную буржуазию к политическому смирению, убивало в ней стремление к политическому переустройству страны" (31). Продуктом воспитательных усилий государства, направленных на формирование некоторого искусственного вида предпринимателя, одновременно инициативного и послушного, стал политический конформизм русской буржуазии, который выражался в стремлении вписаться в существующие социальные и политические структуры, не нарушая их. В политической реальности это вело к серьезным необратимым последствиям. Исследователи отмечают, что "в результате жесткого контроля со стороны правительственной власти российская буржуазия подошла к революции не имея ни единой представительной организации в масштабах всей страны, ни тем более общей политической партии, которая могла бы выражать интересы этого быстро растущего слоя российского общества" (32).
В XIX в. происходят значительные метаморфозы утилитарной нравственности правящей элиты. Это проявляется в первую очередь в расширении ее ценностно-смысловых интенций. Принцип блага государства наполняется новым содержанием, рождаются новые его интерпретации как блага подданных, народа, наконец, пробиваются ростки идеи блага человека. Собственно говоря, тенденция расширенного понимания блага государства как "блаженства" подданных, благополучия граждан зарождается еще в период правления Екатерины II. В конце XIX - начале XX в. эта тенденция приобретает
новое звучание - в указах, постановлениях, манифестах появляются нотки гуманизма, идеи усовершенствование жизни народа, улучшение условий его существования. Приметой государственной жизни второй половины XIX - начала XX в. становятся социальные программы, ориентированные на развитие просвещения, здравоохранения, повышение материального благосостояния народа. Идея блага народа вызвала к жизни социальный институт земства. Две ключевые идеи развитого утилитаризма - идея интенсификации и рационализации деятельности и идея индивидуализма становятся сначала скрытыми, а затем и явными лейтмотивами реформ XIX - начала XX в.
Конечно, в своем артикулированном виде эти идеи появляются в правительственных решениях не сразу. Скажем, в первой половине XIX в. рождаются лишь их ростки, тем не менее постепенно они все более овладевают вниманием государственных умов, которые начинают видеть в них способ решения назревших проблем. Можно проследить динамику утилитаризма правящей элиты, его движение от умеренной формы к развитой именно по степени раскрытия идей индивидуализации и интенсификации деятельности. Например, М.М.Сперанский решение проблем экономического развития России видел в целенаправленной политике правительства по созданию экономически независимого сословия, гарантией экономической независимости которого должно было стать всемерное расширение института частной собственности (33). Реформы Александра I, который, будучи самодержцем по рождению, благожелательно относился к конституционным формам правления, были, быть может, небольшим, но продвижением по пути разгерметизации российской феодально-крепостнической системы. Указ "О вольных хлебопашцах", прекращение практики раздачи государственных крестьян в крепостные дворянам, замена устаревшей системы "коллегии" Петра Великого на централизованное управление с министерствами, - все это были шаги, быть может робкие, по пути технологического усовершенствования социально-экономического механизма российского государства, частичной легализации частного предпринимательства.
Еще дальше в этом направлении пошел, сторонник идеалов просвещенного абсолютизма Александр II. Отмена сковывающего развитие производительных сил крепостного права открывала определенные возможности развития буржуазных отношений в России. Создавая ситуацию конкуренции между буржуазными элементами и помещиками, в результате которой большинство
последних постепенно уступали место более предприимчивым соперникам, она способствовала развитию частной инициативы. Одновременно земская и судебная реформы закладывали основы самоуправления и правовой культуры, что также способствовало продвижению тенденций индивидуализации и активизации деятельности. Свою лепту в дело реконструкции социально-экономической базы российского государства внес Александр III. Твердо убежденный в истинности принципа самодержавия, он тем не менее заложил основы трудового законодательства в России. Введенная в годы его правления правительственная инспекция на фабриках, ставила своей задачей урегулирование труда рабочих.
Разумеется, не стоит преувеличивать тенденцию поощрения частного предпринимательства правящей элитой. Историки справедливо отмечают противоречивость и половинчатость реформ XIX в., которые одновременно были направлены на консервацию и реконструкцию традиционных форм государственного устройства. Половинчатость экономических и социальных реформ, усугубляющаяся постоянными отступлениями назад - контрреформами -была обусловлена не столько личными качествами - талантом или бездарностью российских государственных деятелей, сколько сложностью поставленной перед ними задачи соединить несоединимое - сохраняя принципы самодержавия развивать частную инициативу и совершенствовать административный аппарат. Иллюстрацией этой раздвоенности логики культуры могут служить слова С.Ю.Витте: "Сердцем я за самодержавие, умом за конституцию. Самодержавию я всем обязан и люблю его, а умом понимаю, что нам нужна конституция" (34).
Реформы С.Ю.Витте и П.А.Столыпина можно считать вершиной развития утилитаризма правящей элиты досоветской России. Важнейшим показателем развития утилитаризма правящей элиты стала критика ее идеологами общинных форм жизнедеятельности. Эта критика была конструктивной - сопровождалась широкой пропагандой новых начал в сельской жизни. Вместе с тем критика общинных начал народной жизни содержала в себе зародыш критики самодержавия, поскольку эти две формы социальной организации имели общую -традиционалистскую ценностно-смысловую основу. Таким образом, реформы, изначально мыслимые как средство укрепления самодержавной власти, постепенно оборачивались средством ее разрушения. Развитие утилитаризма правящей элиты, таким образом, было прямо пропорционально деградации традиционализма. Однако этот процесс подобно аналогичным процессам в других субкультурах был половинчатым, т.е. традиционалистские формы не сдали свои
позиции, равно как развитые утилитаристские не утвердились во всей своей полноте.
Итак, анализ истории развития утилитаризма масс и правящей элиты в досоветской России позволяет эксплицировать важнейшие ее алгоритмы. Ключевой особенностью развития утилитаризма в России можно назвать асинхронность и диспропорциональность динамики утилитаризма массы (крестьянства) и правящей элиты (государства). На протяжении всего досоветского периода российской истории утилитаризм правящей элиты развивался опережающими темпами. Будучи реципиентом более продвинутых форм утилитаризма, воспринятых извне от других культур-цивилизаций, правящая элита в России выступала в качестве носительницы идеи прогресса, субъекта модернизации культуры. Что касается массы (крестьянства), идея прогрессивного развития не стала элементом ее культуры, массовый утилитаризм значительно отставал от элитарного. Несовпадение уровней утилитарной зрелости массы и правящей элиты, таким образом, оборачивалось несовпадением выдвигаемых ими стратегий социокультурного воспроизводства: если правящая элита делала ставку на расширенный тип воспроизводства культуры и социальных отношений, то масса ориентировалась на простое воспроизводство. В результате складывалась ситуация, образно говоря, существования двух миров в рамках единого пространства. В качестве ведущего способа снятия сложившегося противоречия правящая элита выдвигает насильственную модернизацию, вестернизацию.
Выбор такого пути развития свидетельствовал о том, что утилитаризм правящей элиты, в целом продвинутый гораздо более утилитаризма масс, тем не менее, не дорос до развитых форм и представлял собой некоторый паллиатив умеренного утилитаризма и отдельных вкраплений развитого, при этом базовую основу ценностно-смыслового гибрида составлял традиционализм. В русле таких мотиваций развитие и прогресс осмыслялись ограниченно как процесс заимствования и насаждения западных технологий, но не формирование своих собственных.
Отсутствие в рамках программы насильственной модернизации ориентаций на развитие почвенного массового (крестьянского) утилитаризма, на проращивание местной инициативы порождало такой феномен как взаимоотрицание утилитаризма массы и правящей элиты. Вынужденная, в условиях низкой утилитаризации массовой культуры, прибегать к неутилитарным
методам принуждения, элита тем самым блокировала развитие массового утилитаризма, замораживала его динамику. Вместе с тем примитивный, незрелый, уравнительно-потребительский утилитаризм масс нес потенциальную и реальную опасность российской государственности. Именно он стал силой, инспирирующей восстание масс, дискредитирующей самодержавную государственную идею, а вместе с ней и идеалы государственной пользы. Запоздалые попытки интенсификации почвенного массового утилитаризма, предпринятые реформаторами второй половины ХК - начала ХХ в., не принесли положительных результатов.
Продуктом насильственной модернизации в России было "третье сословие" - российская буржуазия. Утилитаризм этой социокультурной общности, являясь отражением утилитаризма правящей элиты, представлял собой невероятное соединение элементов развитых и умеренных форм - "духа капитализма" и "духа феодализма". Во многом обязанная своим возникновением и существованием государству, крупная российская буржуазия не противопоставляла частный предпринимательский интерес государственному, но стремилась вписать его в сословно-иерархическую структуру традиционного государства. Тем не менее соотношение утилитаризма правящей элиты и формирующейся экономической элиты в России также постепенно принимало форму взаимоотрицания. Государство, вдохновляемое по преимуществу фискальными интересами, ограничивало, урезало деятельность экономической элиты, последняя постепенно начинала осознавать государственное давление как главное препятствие на пути реализации собственных планов. Конечно, это противостояние интересов не было столь острым как конфликт государства и крестьянства, однако и оно внесло свой вклад в общую деструктивную ситуацию.
Наконец, еще одним продуктом насильственной модернизации можно считать класс российского промышленного пролетариата. В сущности, классом эта социокультурная общность может быть названа условно. Оторванные от традиционных корней, утратившие ценностные ориентиры, вчерашние крестьяне, в сущности, так и не стали промышленными рабочими, не обрели своей специфической ценностно-смысловой мировоззренческой опоры. Не будет преувеличением утверждение, что именно здесь умеренный утилитаризм приобретает наиболее агрессивные формы. Взаимоотрицание утилитаризма правящей элиты и рабочих вырастает до размеров вооруженного конфликта.
Таким образом, соотношение интересов различных социокультурных групп в России в силу специфики избранного способа развития - насильственной модернизации - приобретает не просто форму конфликта, но форму взаимоотрицания. Это вело к тому, что существование на российской почве развитого утилитаризма было чрезвычайно проблематичным, преобладающей формой утилитаризма стал умеренный утилитаризм. Можно утверждать, что вплоть до начала ХХ в. развитый утилитаризм не был ассимилирован русской массовой культурой, не состоялось его соединение с национальной идеей. Преобладание умеренных форм утилитаризма, сопряженных с традиционализмом и синкретизмом, определило дальнейшую социалистическую судьбу России.
Примечания
1.Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. (Социокультурная динамика России). Т.2. Теория и методология. Словарь. - Новосибирск. 1998. - С.520-527.
2. Шацкий Е. Утопия и традиция. - М., 1990. - С.390.
3. Цит. по: Карамзин Н.М. История государства Российского в 12-ти томах. / Под ред. Сахарова А.Н. - М., 1989. - Т.1. - С.71.
4. Соловьев С.М. Сочинения. В 18 кн. - М., 1988. - Кн.1, Т.1-2. - С.242.
5. Чаадаев П.Я. Сочинения. - М. - 1989. - С.141.
6. Греков Б. Киевская Русь. - М., 1939. - С.313.
7. Коваль Т.Б. "Тяжкое благо". Христианская этика труда. Православие, католицизм, протестантизм. Опыт сравнительного анализа. - М., 1994. - С.80.
8. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи ^УШ - начало XX в.) Генезис личности, демократической семьи и правового государства. В 2-х т. - Спб, 1999. - Т.1. -С.58.
9. См.: Чаянов А.В. Крестьянское хозяйство // Чаянов А.В. Избранные труды. - М., 1989. -
С.241.
10. Бердяев Н. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. - М., 1990. -С.76-80.
11. См.: История предпринимательства в России. Книга первая. От Средневековья до середины XIX века. - М., 2000. - С.169.
12. Киреевский И.В. Критика и эстетика. - М., 1979. - С.286.
13. Бердяев Н. Судьба России. Опыты по психологии войны и национальности. - С.76.
14. См.: История предпринимательства в России. Книга первая. От Средневековья до середины XIX века. - С.141.
15. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. В 3т. - М., 1994. - Т.2, Ч.1. - С.36.
16. Зимин А.А. О политической доктрине Иосифа Волоцкого // ТОДРЛ. М.-Л., 1953. - Т.9. -С.159-177.
17. Домострой. - М., 1994. - С.168.
18. Зарубина Н.Н. Социально-культурные основы хозяйства и предпринимательства. - М., 1998. - С.120.
19. Милов Л.В. Великорусский пахарь и особенности российского исторического процесса.
- М., 1998. - С.480.
20. История предпринимательства в России. Кн. первая От Средневековья до середины XIX века... С.44.
21. Цит. по: Судьбы реформ и реформаторов в России. - М.,1999. - С.55.
22. Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. (Социокультурная динамика России). Т.1: От прошлого к будущему. - Новосибирск, 1997. - С.169.
23. Ключевский В.О. Сочинения в 8 т. - М., 1958. - Т.4. - С.241.
24. Ильин В.В., Панарин А.С., Ахиезер А.С. Реформы и контрреформы в России / Под ред. В.В. Ильина. - М., 1996. - С.39.
25. См.: Давыдов Ю.Н. Макс Вебер и современная теоретическая социология: актуальные проблемы веберовского социологического учения. - М., 1998. - С.467.
26. См.: Предпринимательство и предприниматели России. От истоков до начала ХХ века. -М., 1997. - С.21-22.
27. См.: Там же. - С.22.
28. Гордон А.В. Хозяйствование на земле - основа крестьянского мировосприятия // Менталитет и аграрное развитие России (XIX-XX вв.): Материалы международной конференции.
- М., 1996. - С.72.
29. См. Вронский О.Г. Государственная власть России и крестьянская община в годы "великих потрясений" (1905-1917). - М., 2000. - С.333-386.
30. См. Туган-Барановский М.И. Избранное. Русская фабрика. Историческое развитие русской фабрики в XIX веке. - М., 1997. - С.315-377.
31. История предпринимательства в России. Кн. 2 Вторая половина XIX - начало XX века. -М., 1997. - С.228.
32. Там же - С.236 52.
33. См.: Чибиряев С. А. Великий русский реформатор. Жизнь, деятельность, политические взгляды М.М.Сперанского. - М., 1993. - С.53-59.
34. Исторический вестник. - Пг., 1915. - № 11. - С.608.
