CC BY
36
А.С.Ахиезер
ЦИКЛИЗМ ЦЕННОСТНЫХ ОСНОВ РОССИЙСКОЙ ВЛАСТИ: ОТ ИВАНА IV ДО КОНЦА СОВЕТСКОГО ЭТАПА
Ахиезер Александр Самойлович -доктор философских наук, ведущий научный сотрудник Института народнохозяйственного прогнозирования.
Всякая государственная власть опирается на нравственное основание, на тип культуры, который должен иметь в обществе достаточно массовое влияние и одновременно предусматривать оценку существующей власти как легитимной. Проблема, однако, в том, что таких форм культуры может быть несколько и они могут сменять друг друга в качестве основы государственной власти.
1. От авторитаризма к краху государственного насилия
Ослабление Золотой Орды, окончательное освобождение от нее вынуждало государство взять на себя ответственность за большое общество, за государственность. Действовать приходилось на основе исторически сложившейся социокультурной специфики и новых конкретно-исторических возможностей.
Формирование функционально эффективного государства предполагает механизм разрешения конфликтов между локальными мирами, общинами, этносами, уровнями власти, хозяйственными группами, кланами и т.д., борющимися за преобладание и за ресурсы. Мировой опыт истории в принципе знает два пути решения этой проблемы. Один путь - от согласия по поводу конкретных проблем, например, от соглашения двух племен по поводу мира или войны с третьей стороной. Практика таких соглашений в конечном итоге формирует систему права и соответствующей культуры. В истории российского общества на этом пути не были достигнуты решающие успехи, не сложился необходимый правовой механизм, не была осознана необходимость поиска общей платформы, базового правового консенсуса. Общество тяготело ко второму пути, в основе которого лежали следование инерции истории, стремление адаптироваться к историческому опыту авторитаризма.
Разумеется, это не означало, что не было другой (или других) традиций. Историк А.Янов пишет, что у России две политические традиции. Европейская (с ее
гарантиями свободы, с конституционными ограничениями власти, с политической терпимостью и отрицанием государственного патернализма). И патерналистская (с ее провозглашением исключительности России, с государственной идеологией, с мечтой о сверхдержавности и о «мессианском величии и признании»)1. Суть проблемы России, однако, не столько в существовании традиций, сколько в их соотношении, в способности изменять это соотношение в соответствии с усложнением проблем общества.
Недостаточная функциональность власти в период царствования Ивана IV побуждала царя превратить умеренный авторитаризм (предусматривавший участие в управлении не только царя, но и боярства по формуле «царь решил, а бояре приговорили») в единоличное правление, в крайнюю форму авторитаризма. Для этого использовалось массовое насилие, велась борьба с массовым «непослушанием». С точки зрения Ивана IV, царь как наместник Бога должен ограничивать свободу подданных, пользуясь любыми средствами. По сути это воззрение воспроизводило мир, где люди поступались своей волей и отказывались от ответственности, возлагая ее на тотем, воплощенный в вече, в князе, а затем в царе, чья харизма закреплялась православием. Царь провозглашал тождество своей воли и воли христианского бога: «Российского царствия самодержавство божьем изволением началось»2. Христианство здесь превращалось в прикрытие язычества, языческая сакральность и легитимность скрывались под христианской сакраль-ностью и легитимностью.
Но в стране складывалась и иная традиция. Я.С.Лурье установил факт проникновения в летописные своды правовых концепций, «договорного сознания». Курбский противопоставлял Русь Польско-Литовскому государству, которое пребывает «издавна под свободами христианских королей... Он утверждал, что царь «должен искати доброго и полезного совета не токмо у советников, но и всенародных человек»3.
Однако тяга к архаике была неизмеримо сильнее. Ответом на сложные проблемы была активизация насилия. Отсутствие правовой культуры естественно открыло путь ориентации на архаичные традиции, независимо от того, к каким последствиям это могло привести в большом, сложном обществе. Исторический опыт независимости был недостаточен для формирования эффективного государственного управления в усложнившихся условиях. Зато специфика культуры, прежде всего вера в единоличную власть первого лица, оказались вполне применимы в качестве архаичной основы воспроизводства государства. Стереотип, во власти которого находились все писатели, политики, читатели, оказывал сильней-
1. Янов А. Россия: у истоков трагедии. 1462-1584. - М., 2001. - С. 31.
2. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским. - Л., 1979. - С. 12.
3. Скрынников Р.Г. Царство террора. - СПб, 1992. - С. 523, 524.
шее давление на перевод и интерпретацию всех текстов, включая Библию, которые касались устройства государственности, а господство эмоционально-инверсионного типа мышления позволяло доводить авторитарную интерпретацию переводов до крайних форм.
Учитывая, что царь отождествлял свою волю с волей Бога, каждый, кого он рассматривал как ее нарушителя, отпадал в его глазах от сакрального начала (тотема или христианского Бога - безразлично) и подлежал смерти. В своем праве казнить подданных он не сомневался. Общество не сумело создать защитных механизмов от произвола царя, а тем самым позволяло разрушать и само государство, интеграцию целого.
Иван IV «то отказывался от своей царской власти и сажал на престол татарина Симеона Бекбулатовича... и писал ему лицемерно-униженные челобитные, то упивался властью и массами казнил людей. Он постоянно переходил от одного чувства к другому, от торжества к крайнему раскаянию, от веселья к горю, то дразнил, то впадал в ярость»4. Такое поведение было возможно, поскольку окружение царя, а в конечном итоге - все общество рассматривали его как естественное, нормальное. Эмоциональная неустойчивость Ивана IV может рассматриваться, таким образом, не просто как отклонение от психической нормы, но, прежде всего, как элемент архаики. Важнейшие решения здесь определялись культурной основой, пронизанной эмоциональной логикой, что вступало в органическое противоречие с самим принципом государственности. Такой тип поведения и отношения к изменениям восходил к локальным мирам Древней Руси, где не было проблемы организационных изменений, направленных на повышение эффективности, а эмоциональные акты вписывались в сложившиеся, неизменные отношения.
Этот серьезный разрыв между архаичным типом мышления и сложностью проблем большого общества усиливал дезорганизацию на всех уровнях управления, прежде всего на высшем. Это не могло не оказывать разрушительного воздействия на государство. Но царь отличался детской верой (весьма распространенной в России и по сей день), что любую дезорганизацию можно подавить силой, и власть должна быть способна на это, если она уверена в своей сакральности.
Опыт царствования Ивана IV показывает, что в моменты кризиса государство пыталось компенсировать свою слабость, опираясь на самые низы общества, на массовую эмоциональную активизацию, а это приводило к массовому насилию. В итоге насилие институционализировалось, включаясь в государство и государственный аппарат. При Иване IV это выразилось в создании особого разрушительного института - опричнины. Она была направлена против «государева двора», против людей, с которыми царь в силу исторически сложившегося поряд-
4. Лихачёв Д. На пути к новому литературному сознанию // Памятники литературы Древней Руси. Втор. пол.ХУ.Iв. - М., 1986. - С. 6-7.
ка, должен был делить власть. Дворянство оказалось «расщепленным» надвое, и одна половина натравлялась на другую, «вследствие чего режим утратил стабиль-ность»5. В конечном итоге это подрывало государственность, превращало государственное управление в насилие над аморфным обществом, не знающим корпоративного устройства. Архаичное крестьянство, со своей стороны, не всегда было готово поддержать в качестве тотема государство, его первое лицо, а стремилось ограничиться своим местным тотемом, своей общиной, своим локальным миром. Языческая сакральность, следовательно, своей локальностью подрывала христианскую, незаметно замещала ее. Это означало, что государственная власть, которую царь собирался укреплять, оказывалась перед угрозой утраты своей социокультурной основы.
Утопическое стремление царя к крайнему авторитаризму не опиралось на прочную и влиятельную политическую базу. Вопреки мнению многих авторов, политическое окружение царя не желало установления в стране крайних форм авторитаризма, так как опасалось за особые интересы своих групп, общин, за само свое существование. Уцелевшее после смерти царя окружение вскоре с готовностью поддержало претензии польского королевича на русский престол - поддержало самозванца. Государственный аппарат, его высший уровень не поднялся до осознания и защиты всеобщего интереса. Это, естественно, раскалывало государство, делало невозможным его организационное единство. Царь, находясь под мощным влиянием архаичной сакральности, пытался решать свои проблемы, опираясь в значительной степени на локалистско-удельные ценности. Историк Скрын-ников пишет: «Ни царь, ни его опричная дума, по-видимому, никогда не выступали последовательными противниками удельной системы. Грозный создал опричнину по образу и подобию княжеского удела и, судя по духовному завещанию, намеревался возродить порядки, изжитые еще в XV в.». Он намеревался «вернуться к практике раздела государства». Осуществление его проектов «привело бы к возрождению в стране удельных порядков в самых широких масшта-бах»6. Влияние локализма в культуре сместило сами цели царя, инверсионно заменив их на противоположные.
Раскол между целями и реальностью усиливал дезорганизацию в обществе. Результатом стали разрушение власти, дезинтеграция, возникновение Великой Смуты. Это была катастрофа для государства.
Исторический опыт этого этапа показывает, что миф о всесилии государства оказался в конечном итоге разрушительным. Очередной раз потерпела крах извечная российская иллюзия, что чем сильнее центральная власть, тем больше в
5. Скрынников Р.Г. Царство террора. - СПб, 1992. - С. 525.
6. Там же. - С. 509, 510.
стране порядка. Попытки утвердить крайний авторитаризм в конце концов усиливают дезорганизацию.
2. Развитие утилитаризма и крайний авторитаризм
Тем не менее в стране медленно развивался утилитаризм, превращаясь в важный элемент культуры. Одним из последствий этого стало формирование культурных предпосылок для достижения компромиссов, для попыток создания «культурных гибридов». Утилитаризм закладывал основу для развития диалога, соглашения между «Мы» и «Они». При этом утилитаризм, исторически возникший на основе традиционализма, не мог не наследовать его бескомпромиссность, склонность руководствоваться в сложных и новых ситуациях эмоциональными порывами.
На этом этапе обращает на себя внимание традиция земских соборов. По сути, это было попыткой синтеза идеи единоличного монарха с «советом всей земли», преодоления раскола на основе всеобщего согласия. Слабость такой попытки состояла в том, что «совет» в конечном итоге оказывался недостаточно функционален: собиравшиеся на нем люди были неспособны договориться между собой и с царем, как эффективно управлять страной. Они находились под сильным влиянием групповых, общинных, локальных интересов, связанных с архаичными ценностями. Выявилось стремление вновь стать на путь исторической инерции, интегрировать общество на основе авторитаризма, который уже при царе Алексее стал переходить в крайний авторитаризм. В исторически сложившейся культуре - как в народной, так и элитарной - продолжали господствовать традиционность, экстенсивность, инерция.
Решающий поворот произошел в царствование Петра I. Он более, чем кто-либо из его предшественников, осознал неспособность страны вести войны, особенно с Западом. Не хватало денег, но прежде всего интенсивных факторов - умения, квалификации, знаний. Войны шли почти на протяжении всего царствования Петра. Запад, начиная со времен Смуты, все более становился фактором российской жизни, ее усложнения. Петр склонялся к оценке Запада как набора средств, которые можно брать и использовать, а достигнув результата, отвернуться от него. (Это сугубо утилитарная, ограниченная мысль как эстафета прошла по поколениям правящей элиты и была повторена Лениным, доведена большевиками до крайне циничных, в конечном итоге саморазрушительных форм).
Как удачно выразился А.П.Давыдов, «Царь - помазанник Божий - взял в руки рубанок»7. Фактически речь идет о глубоком, качественном, многоплано-
7. Давыдов А.П. «Духовной жаждою томим». А.С.Пушкин и становление «серединной культуры» в России. - Новосибирск, 2001. - С. 65.
вом изменении в русской культуре. Помазанник, взявший рубанок, - это символ утилитаризма. Разумеется, это не означает, что утилитаризм возник в результате деятельности Петра: в явном и скрытом виде он развивался давно. Но при Петре он начал осознаваться на государственном уровне, как естественная возможность манипулирования вещами, людьми, обстоятельствами, культурой и вообще чем угодно в масштабе государства и общества. Петр превратил в средство людей, обложив их чудовищным налогом, возвел бесчеловечность в принцип своих отношений с ближними. Он использовал в качестве средства как русскую православную церковь, так и само православие, что фактически было надругательством над тем и другим. Развитие утилитаризма достигло масштабов, которые свидетельствовали о сдвиге в культуре в целом, о выходе культуры на качественно новый уровень. Утилитаризм открыл возможность получать результат, отказываясь от сложившихся культурных стереотипов, обычаев, ритуалов, замещая их новыми формами культуры.
Развитие утилитаризма позволяло дополнять ценности синкретизма и традиционализма критерием эффективности - например, получать от Запада знания, орудия, средства производства, военную технику, выписывать профессионалов, включая военных (еще Иван IV и Борис Годунов предпочитали брать на военную службу иностранцев), строить предприятия, развивать науки, образование и т.д. Реформаторский импульс стимулировал рост общественных групп, которые стремились именно к такой практике преодоления отсталости, тиражируя в России определенные аспекты западного потенциала.
Все эти попытки, однако, дали ограниченный и неустойчивый результат. Дело здесь в том, что успех от обращения к утилитаризму зависел от способности осваивать утилитарные ценности, превращая их в содержание личностной культуры. Однако новые стереотипы встретили мощное внутреннее сопротивление и, казалось бы, всесильное государство наткнулось здесь на непреодолимое препятствие. Традиционная культура воспринималась ее носителями как естественная, безальтернативная, едва ли не физиологически свойственная человеку. И это обстоятельство мало поддавалось нажиму власти, которая в этих условиях искала опору в массовом насилии, усилении крепостничества, превращении его в рабство. Таким образом, в самой реформе был заложен взрывоопасный аспект. Налицо противоречие между целями утилитарного типа и средствами традиционного типа. Отсюда неудача Петра в хозяйственных реформах, для успеха которых требовалась достижительная культура, связанная с развитой формой утилитаризма. То обстоятельство, что Петр, пытаясь перенести достижения западной культуры на русскую почву, фактически опирался на людей традиционной культуры, на архаику, крепостничество, в конечном итоге обрекало реформаторские усилия на полный провал. Одним из следствий реформ стало усиление настроений против понимания власти Петра как сакральной, переход к отношению к царю как
антихристу, что готовило почву для дальнейших катастроф. При Петре был открыт утилитаризм как качественно новое культурное явление, возникла проблема общего «блага», самоценности государственности, поиска далеких, но эффективных образцов для их систематического переноса в условия страны. Утилитаризм создал новые перспективы для развития общества, прежде всего в хозяйственно-экономической и государственной сфере. И в то же время не была решена старая проблема - преобладание исторической инерции над конструктивной критикой, сохранилось господство экстенсивных способов решений и деятельности, отвечающих на усложнение проблем насилием внутри и вне страны. Можно было согнать массы рабов, чтобы построить флот, прорыть канал и т.д., но все это оказывалось неэффективным, кратковременным, недостаточно функциональным, подрывало основы человеческого существования. Тем не менее существенно изменилась культурная, нравственная и интеллектуальная атмосфера, мир России значительно усложнился.
Углубленное теоретическое осознание этих аспектов культуры началось лишь в наше время. Российская наука не замечает утилитаризма по весьма простой причине. В результате развития либерально-модернистской культуры на Западе утилитаризм потерял свою самостоятельность. Либеральная культура подчиняет утилитаризм высшим формам культуры и нравственности, что позволяет нейтрализовать опасности, вытекающие из его двойственного характера.
Главный урок петровского этапа, по сути оставшийся незамеченным, - это усиление попыток высшей власти использовать утилитаризм как путь государственной политики. Это происходило в некотором смысле подпольно, без нравственной санкции и имело неоднозначные последствия. С одной стороны, общество превращалось в средство политики власти, с другой - усиливался страх перед опасностями утилитаризма, нарастало его неприятие людьми.
3. Активизация либеральной культуры
Интересно высказывание К. Кавелина, касавшееся послепетровского этапа: «На поверхности русского общества замечается полная безурядица: тысячи стремлений и направлений, проникнутых европейскими задачами и интересами, страхами и надеждами и не имеющими прямой связи ни с народной жизнью, ни между собой. Рядом с ними и в пестром с ними смешении живут старинные взгляды, понятия, привычки и предрассудки, плод вековой жизни и опытов. Те и другие борются между собою, но часто уживаются мирно в одном лице. Хаос совершенный, приводящий в отчаяние, в котором ничего нельзя разобрать»8. Здесь подме-
8. Кавелин К.Д. Наш умственный строй. Статьи по философии русской истории и культуры. - М., 1989. - С. 253.
циклизм ценностных основ российской власти: от ивана iv
РОССИЯ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА до конца советского этапа
чены высокий уровень дезорганизации, взаиморазрушительные процессы в расколотом обществе, его неспособность к органическому развитию. Эта задача решалась на следующем этапе. Он связан с появлением в культуре общества либерально-модернистских начал.
Историческое значение либеральной культуры заключается в том, что она, как свидетельствует исторический опыт Запада, позволяет нейтрализовать двойственный характер утилитаризма, ослабить его негативные стороны. На Западе это произошло на путях религиозной реформации, превращения повседневного труда в богоугодное дело. В России неспособность православия преодолеть господство традиционных ценностей крайне затруднило подобный путь, развитие либеральной культуры вообще. Тем не менее ее возникновение в стране стало важнейшим историческим фактом, не уступающим по своему значению появлению утилитаризма. Произошло усиление нравственного потенциала, усложнились проблемы общества и одновременно увеличились возможности их разрешения.
Первым ярким либералом, обладающим всей полнотой государственной власти, можно считать Екатерину II. Ее опыт интересен не только идеями, но и попытками «внедрять» в общество ценности либерализма. Эти попытки основывались на мировом опыте законодательства, на сложившихся на Западе философских принципах. Екатерина переносила этот опыт, подчас чисто теоретический, на Россию, составляла компиляции из текстов известных ей авторов. Русский народ она рассматривала как европейский. Важнейшие ее идеи - свобода слова, печати, вероисповедания. Она мечтала о постепенном освобождении крестьян от крепостной зависимости, выступила против смертной казни. Екатерина писала: «хотите предупредить преступления, распространяйте просвещение». Она создала уложенную комиссию и предложила прислать в нее депутатов от Сената, Синода, городов и уездов, от дворян, горожан, свободных крестьян, кочующих инородцев.
Комиссия не смогла выполнить своей задачи, что говорит о незрелости общества, его неготовности заниматься конструктивной государственной деятельностью. Тем не менее работа не была безрезультатной. Она дала более ясное представление о действительных нуждах и открыла путь для последующего принятия Городского положения 1785 г., Жалованной грамоты дворянству, проведения губернской реформы и т.д. В должной степени это было оценено лишь впоследствии.
Работа проводилась в два этапа. На первом предлагались абстрактные, чисто теоретические идеи, заимствованные из учений, возникших в других обществах. Они не могли превратиться в реальную программу реальных людей, общественных групп. Здесь выявился разрыв между абстрактной либеральной схемой и исторической реальностью.
Это побудило Екатерину перейти ко второму этапу, пытаясь извлечь необходимые уроки из неудачного опыта. Второй этап уже основывался на учете реальных процессов, реальных ситуаций, реальных потребностей людей, выраженных,
в частности, в наказах депутатов. Именно эта деятельность, нацеленная на конкретизацию, и является попыткой реформ.
В этой работе Екатерина столкнулась с серьезными препятствиями. Люди не были подготовлены к такого рода деятельности. Дворяне-депутаты признавались, что «по скудоумию своему не могут сделать никаких представлений об общих нуждах»9. Ударение здесь следует делать не на слове «скудоумие», а на слове «общих».
Ударом по самому духу реформаторской деятельности стало восстание Пугачёва, которое означало, что в обществе существуют мощные догосударственные, антигосударственные силы, противостоящие реформаторству. Более того, сами реформы могли спровоцировать подобные массовые действия. Последующие попытки либеральных реформ в XIX-XX вв. столкнулись с сокрушительной волной возврата к древним, архаическим ценностям. В начале ХХ в. это в конечном итоге сокрушило государство, разрушило большое общество, выдвинуло массовое насилие, гигантский погром на роль главного средства решения проблем.
По сути дела попытки реформ тормозились полной неподготовленностью общества. Между либеральными идеями Екатерины и мнениями депутатов возникли серьезные расхождения. Например, дворянские депутаты требовали отменить ограничение пыток и применять смертную казнь. В этой ситуации напуганная крестьянскими бунтами Екатерина шла навстречу интересам дворян, рассматривая последних как опору государственности, усиливая зависимость от них крестьян. Крепостничество было расширено. В 1765 г. был издан закон, позволяющий помещикам ссылать крестьян на каторгу «за предерзостное состояние», а затем запрет подавать на высочайшее имя жалобы на помещиков. По сути, здесь, хотя и в меньших масштабах, повторяется практика, при которой проведение прогрессивных, казалось бы, реформ приводило к усилению массового насилия.
Значение этого этапа могло быть большим, если бы последующие реформаторы внимательно изучали накопленный опыт. Такой анализ мог бы предостеречь от многих промахов, ошибок, трагедий, прежде всего от серьезной опасности абстрактных либеральных идей, не дополненных последующей конкретизацией.
Возможно, предшествующий опыт объясняет определенную осторожность в планировании и проведении реформ, даже страх перед ними. Александр III, занявший трон после убийства отца-реформатора, казалось бы, пытался своим антиреформаторством компенсировать радикализм предшественника. В целом эффективный баланс между исторической инерцией и конструктивной критикой исторического опыта не был достигнут, что и привело в начале ХХ в. к национальной катастрофе, гибели российской государственности.
9. Романович-Славатинский А. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права. - СПб., 1870. - С. 79 -80.
циклизм ценностных основ российской власти: от ивана iv
РОССИЯ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА до конца советского этапа
4. Советский этап
До превращения большевизма в государственную власть российское общество пыталось последовательно опираться на разные формы и комбинации политических идеалов, включая либеральный (в феврале 1917 г.). Страна, казалось, исчерпала все реальные возможности, предоставляемые накопленным культурным богатством. Все искали выход, но решающим фактором оказалась гигантская масса традиционного крестьянства, жившая в условиях государства, постепенно терявшего всякое влияние на народ. Народ оказался неспособен адаптироваться к субкультуре, пронизанной пугающим утилитаризмом и либерализмом, не смог отыскать меру между адаптацией и критицизмом, - это противоречило инверсионно-эмоциональной логике поведения.
Большевики предложили нечто новое - грубо говоря, обещали народу то, что он хочет, на его языке, в представлениях его субкультуры. Затем, опираясь на собственную веру в сакральную «народную мудрость», довели до совершенства идеологическую способность убедить людей, что уже реализованы народные идеалы, точнее вот-вот будут реализованы - после избиения очередных врагов. Способность власти добиться этого позволяет достичь земного рая, чудесным образом соединяя справедливость уравнительности и высокие темпы наращивания всеобщего богатства, борьбу с мировым капиталом и стремление постоянно эксплуатировать его достижения, «покой и тишину» древности и бурное развитие, опережающее все развитые страны и т.д.
Откуда такой странный результат исторического развития? Попытки реформ, которые были результатом некоторого интеллектуального замысла (зрелого или нет, конкретного или абстрактного - это другой вопрос) имели место в условиях культурного раскола, мощного влияния традиционализма, архаики. Одновременно выявился столь же непримиримый раскол между простым утилитаризмом, ограниченным собирательством, попрошайничеством, воровством, грабежом и т.д. (т.е. приобретением готового продукта) и развитым, включающим частную инициативу, бизнесом (т.е. производство, стремление к инновациям). Именно такую форму приобрел раскол в процессе реформ, начавшихся после крымской военной катастрофы.
В этой ситуации большевики, опираясь на идеи своих предшественников, на народническую сакрализацию народа, предложили свою периодически меняющуюся, адаптивную программу выхода из перманентного кризиса в стране. Осознав неприемлемость либерализма для неграмотной массы, большевизм стал развивать старую языческую идею, что глас народа - глас божий, хотя и в атеистической форме. Такая идея в России имела явное преимущество, так как могла опереться на любую идею толпы, самых архаичных слоев населения - по выбору того человека или группы, которые в данный момент выступают в качестве тотема.
Однако такой подход обладал органическим недостатком: он нес в себе некритическое отношение к самим выдвигаемым идеям, был индифферентен (до поры до времени) к их реальной и потенциальной неконструктивности. Большевизм начал осуществлять власть с попытки обуздать массовый хаос, дезорганизацию, направленную против основ государственной жизни, поддерживая возрождение локально-вечевой власти советов. Большевистский переворот был связан с массовой попыткой уничтожить все изменения, которые на протяжении истории государственности произошли в стране, с попыткой уничтожить организованную государственную власть, либерализм и утилитаризм, особенно его развитые формы, угрожающие уравнительной справедливости.
Большевизм пытался эксплуатировать недостаточную способность миллионов отойти от исторической инерции, массовое стремление вернуться к исходной культурной точке развития, к мифологическому представлению. То, что общество вследствие этого утрачивало свою функциональность в усложняющемся мире, ускользало от его внимания.
Суть этого советского опыта еще и сегодня понята не до конца. Этот опыт не был понят как цепь напряженных попыток осуществить различные комбинации существующих в культуре нравственных принципов, различных массовых программ деятельности, взаиморазрушительный характер которых так и не был осознан. В советский период были доведены до высшего совершенства попытки приспосабливать различными путями древний пласт культуры к потребностям сложного общества, строительства государственности, обеспечения интеграции и т.д. Стремление компенсировать экстенсивность решений заставляло опираться на массовые эмоциональные механизмы, доводить их масштабы и глубину до крайних пределов.
На пути большевизма лежало мощное препятствие - желание общества и каждого отдельного человека ускользнуть из-под давления. Против этого было два средства: идеологическое манипулирование и беспредельный террор. Необходимость идеологии определялась тем, что в ином случае большое общество, в котором в той или иной форме утвердилось разнообразие нравственных идеалов, истощило бы себя в уличном терроре, столкновении локальных миров, в хаосе дезорганизации. Большевики, поднятые хаосом к вершинам власти, вынуждены были в силу своего положения укреплять государственность, создавать некоторое подобие порядка.
С одной стороны, идеология большевизма стремилась к интеграции на основе унификации, максимального подавления плюрализма; с другой - она накапливала потенциал разрушительной смуты, порождала стремление освободиться от идеологического давления, а это, в свою очередь, вело к угрозе дезинтеграции. При этом общество оказалось в должной степени не способно укреплять интеграцию на основе плюрализма, формируя соответствующую культуру и организационные
формы. Большевики периодически изменяли варианты идеологии, идеологизированные смыслы, пытаясь решить двуединую задачу: интегрировать все значимые общественные группы в единое целое и одновременно убедить каждую из них, что реализация этой идеологии в программах, решениях и есть воплощение их идеалов. Сменял большевизм и культурные основания государственности, опираясь то на традиционализм (вечевой идеал) с двумя его вариантами: авторитарным (переносящим на большое общество опыт патриархальной семьи во главе с отцом), соборным (опыт братской семьи, где решения выносит собрание первых лиц следующего нижележащего уровня управления), то на умеренный и развитой утилитаризм, то на либерально-модернистский идеал, различные их комбинации. Все это, однако, не позволяло обеспечить эффективность принимаемых решений.
Идея власти советов, как и все в большевизме, имела двойственный характер. Это была идея непосредственного народовластия, условие преодоления государства вообще. Но уже в сентябре 1917 г. Ленин объявил советы государством, что было результатом буквально мгновенного краха утопии: советы как орган контроля оказались абсолютно нефункциональными. Объяснение этому простое -советы есть результат активизации архаичных вечевых институтов, радикальная попытка вернуться к догосударственным истокам истории. Эта попытка большевистской интеллигенции выйти из катастрофы, вернув страну к истокам, была основана на вере в «народную мудрость».
Но в трагической ситуации неспособности народа управлять страной Ленин, большевики попытались подменить идею непосредственного народоуправления авторитарной властью аппарата партии, по сути единственной на тот момент организации, способной осуществить традиционную инверсию от соборного локализ-ма к авторитаризму. Тем самым большевизм ответил на банкротство народной революции, которая пыталась решать локальные проблемы и по своему культурному потенциалу не была нацелена на формирование государства.
То, что большевизм быстро поменял свою веру в народ на веру в партию, в ее способность управлять, бросает свет на суть феномена большевизма. Ее следует искать в способности отвечать на любой серьезный кризис большого общества и государства сменой культурно-нравственного основания государства. Причем такая смена может не иметь ни малейшего отношения к исходным революционным идеалам. На подобную беспринципность не был способен ни традиционализм, ни либерализм. Это показало специфику большевизма, руководствовавшегося циничным утилитаризмом.
Властвующий большевизм постоянно вынужден был под угрозой катастрофической нефункциональности возрождать подавленные ценности. Он постепенно отступал перед необходимостью восстановления государства, рынка, ценности человеческой жизни. Все это он постепенно допускал, одновременно дезоргани-
зуя и разрушая. Большевизм периодически пытался отвечать на банкротство очередного культурно-нравственного основания до тех пор, пока не были исчерпаны возможные варианты.
В сущности, по подобному пути пробовал двигаться еще Петр I, который пытался превратить культуру, культурные ценности в предмет манипулирования. Большевизм превратил утилитарное манипулирование культурой, ценностями, смыслами в средство управления людьми, всем обществом, превратил утилитаризм в тайное основание своих решений. Большевизм в отличие от всех других российских партий, столкнувшись с неспособностью общественных институтов обеспечить интеграцию целого, направил свою энергию на замещение собой государства, государственных институтов, культуры.
В результате большевизм как правящая сила потерял всякий смысл. Он мог лишь возглавить движение страны к очередной национальной катастрофе, развалу общества и государства.
Важный вывод заключается в том, что впервые в истории страны утилитаризм, выступающий в данном случае как беспринципность, возведенная в принцип, превратился в культурную основу деятельности государства. Это была расплата общества за неспособность нейтрализовать двойственность утилитаризма через развитие либерально-модернистской культуры, за попытку ориентироваться на инерцию истории.
Проделав мучительную кривую в советский период, партия вынуждена была постепенно уходить от эмоционального общения с народом (от манихейской схемы мира как извечной абсолютной борьбы), пытаясь перейти на интеллектуальный язык. Однако это оказалось уже не под силу. Страна истощилась в результате попыток воплотить утопии, в результате несоразмерности своих целей средствам и условиям.
* * *
Возможность подняться на новый цивилизационный уровень предполагает критику исторического опыта и исторической инерции. Эта критика создает психологические проблемы - страдания, переживания, что наша история содержит много негативного. Но, не преодолев эту трудность, мы не выйдем за рамки исторически сложившихся циклов возвращения к прежним ошибкам, катастрофам, отставанию в принятии эффективных решений.
Россия пыталась идти экстенсивным путем. Специфика российской истории в должной степени не раскрывалась исторической наукой, так как она в своих обобщениях склонялась либо к апологетике исторической инерции, либо усматривала в истории России смутное отображение западной модели. Если первое требовало «хранить основы», т.е. исторические мифы, то второе вело к утопическому копированию опыта других стран. Опыт истории свидетельствует: как царская импе-
циклизм ценностных основ российской власти: от ивана iv
РОССИЯ ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА до конца советского этапа
рия в своем предсмертном состоянии уступила власть носителям либерально-модернистской культуры, так и советская власть на последнем этапе существования вынуждена была сделать то же самое. Это не случайное совпадение. Возрастающее значение либерально-модернистской культуры в усложняющемся обществе становится все более необходимым условием эффективности. Но это требует массовой рационализации и интеллектуализации в решении масштабных проблем, предполагает преодоление раскола в обществе, переход к диалогу. Важнейшее условие решения этой проблемы - все более интенсивный и содержательный диалог с очагами западной либерально-модернистской культуры.
