CC BY
20
УДК 316.4 ББК 60.524 Т 19
Л.П. Тарасова,
аспирант кафедры социально-гуманитарных дисциплин Северо-Кавказского социального института, г. Ставрополь, тел.: +7(8652) 26-74-12, e-mail: tarasova_lp@mail.ru
УСКОРЕНИЕ СОЦИОКУЛЬТУРНОЙ ДИНАМИКИ В СИСТЕМЕ ВЫЗОВОВ СОВРЕМЕННОСТИ
(Рецензирована)
Аннотация. Беспрецедентное ускорение протекания общественных процессов, радикальное изменение социокультурного ландшафта, появление все новых и новых социальных реалий интерпретируются в статье как вызов современному человечеству. Автор ставит своей целью обнаружение наиболее чувствительных «болевых точек» социума, появление которых обусловлено динамизмом его развития.
Ключевые слова: социокультурная динамика, общественный вызов, социум, социальный комфорт, социальная справедливость, межпоколенческий конфликт, социальные преференции.
L.P. Tarasova,
Post-graduate student of Department of the Humanities and Social Disciplines of the North Caucasian Social Institute, Stavropol,ph.: +7(8652) 26-74-12, e-mail: tarasova_lp@mail.ru
ACCELERATION OF SOCIOCULTURAL DYNAMICS IN THE SYSTEM OF CHALLENGES OF THE PRESENT
Abstract. The paper interprets unprecedented acceleration of course of public processes, radical change of a sociocultural landscape and emergence of new and new social realities as a challenge to modern mankind. The author sets the purpose to detect the most sensitive "painful points" of society, emergence of which is caused by dynamism of its development.
Keywords: sociocultural dynamics, public challenge, society, social comfort, social justice, intergenerational conflict, social preferences.
Ни одно явление культуры, как и ни один социальный процесс, не могут рассматриваться в контексте какой-то одной-единственной интерпретации, иметь однозначное толкование и признаваться в качестве такового профессиональным научным сообществом. Сказанное подтверждается фактом принципиальной невозможности получить универсальное решение любой общественной проблемы, тем более когда речь идет о современном обществе с его крайне
непростой структурой и сложными механизмами функционирования такового.
Не является исключением и ситуация, связанная с радикально меняющимся социокультурным ландшафтом, трансформацией общественных практик и ускоряющимся течением социального времени. Ее можно рассматривать одновременно как поле небывалых возможностей, благоприятных перспектив и новых горизонтов, а можно определять как
фактор массовой дезориентации, как то, что социальный актор не успевает до конца осмыслить, а значит - и адаптироваться к этому. Именно последнее нуждается, на наш взгляд, в первоочередной социологической проблематизации, поскольку именно вывозы общественного развития требуют оперативной реакции, как от экспертов, так и от практиков.
Одним из таких вызовов, непосредственно обусловленных логикой радикализации социокультурного транзитива, стало появление новых разделительных линий в обществе, продуцирующих новые модели социального неравенства. Заметим, что эпицентром разворачивания транзитивных процессов становятся крупнейшие мегаполисы, население которых, в силу ряда объективных причин, оказывается естественным реципиентом данных процессов. Понятно, что подобный режим социального бытия сформировал определенный тип сознания, отличающийся повышенной гибкостью и готовностью воспринимать и усваивать все то новое, что несет с собой жизнь. Повышенная восприимчивость к новому обеспечивается постоянным имплицитным включением последнего в специфические повседневные практики, которые Д.В. Иванов определяет как «повседневный опыт транснациональной, мобильной и мультикультурной жизни» [1; 14].
Таким образом, можно констатировать ограниченность планетарного социума в его доступе к передовым технологиям и результатам их объективации на уровне повседневности, равно как и зависимость масс от культурного доминирования урбанистически артикулированных локализаций. Пресловутая «глобализация» остается уделом достаточно узкого круга, обеспечивая последнему бесспорное преимущество в социальной конкуренции и закрепляя за ним статус «новых элитариев». Возникающая при этом общественная дифференциация указывает на то, что «глобализация
приводит не к возникновению «всемирного общества» или «глобальной социальности», а скорее - к образованию сети анклавов глобальности»
[1; 14].
Когда мы говорим о негативизме урбанистического культурного диктата как об одном из последствий ускоряющейся динамики общественного развития, то, в первую очередь, имеем в виду новые стандарты потребления, навязываемые культурой глобализма. Планка этих стандартов оказалась настолько высока, что даже представители средних слоев общества, длительное время ощущавшие себя достаточно комфортно, существенно снизили свой жизненный уровень. Социологическая дескрипция современных стратификационных реалий даже потребовала введения понятия «новых бедных», идентифицирующего положение представителей среднего класса, вовлеченных в беспрецедентно ускорившуюся потребительскую гонку. Парадоксальным образом, имея надежные источники доходов, престижную работу и необходимые для комфортной жизни средства, «новые бедные» демонстрируют крайне неудовлетворительное социальное самочувствие, поскольку не могут достичь заданных им потребительских ориентиров. «Они испытывают дефицит времени и денег, потому что стандарт благополучия задают не традиционные представители среднего класса, а те предприниматели и профессионалы, которые капитализируют гламур и создают все новые паттерны потребления» [1; 20].
Запрос на гипертрофированное потребительство оказывается лишенным хоть сколь-нибудь рациональной основы. Трудно объяснить необходимость замены вполне работоспособной бытовой техники ее аналогом, претерпевшим самые поверхностные изменения, но при этом широко разрекламированным. Модель престижного потребления оказывается недоступной даже для
«верхнего» среднего класса, способного полноценно обеспечить свои базовые потребности. Не в последнюю очередь этим объясняется популярность потребительских кредитов, позволяющая следовать паттернам престижного потребления всем без исключения социальным группам современного российского общества.
Интенсификация протекания социокультурных процессов имеет двойственные последствия. С одной стороны, происходит «выравнивание» общественного ландшафта за счет массового распространения передовых, в том числе и информационных, технологий, что уравнивает жизненные шансы представителей разных страт из разных регионов (теория «плоского мира» Т. Фридмана). С другой стороны, мы наблюдаем обратный процесс, результатом которого становится появление новых социальных барьеров, новых разделительных линий, формирующих не имеющие аналогов формы неравенства. К традиционным контрэгалитарным институциональным моделям добавляются такие их разновидности, существование которых возможно только в условиях постиндустриализма. При этом верхние ступени социальной иерархии все больше занимают те лица, которые достигают максимальных темпов собственной мобильности, а также те, кто способен к высокоэффективному тайм-менеджменту.
Д.В. Иванов справедливо полагает, что традиционные формы неравенства не только никуда не исчезают, но и обнаруживают тенденцию к мультипликации. «В постиндустриальном обществе существуют три типа неравенства: 1) институциональное неравенство, основанное на социальном статусе, устанавливающем соответствие между классом и собственностью, доходом и слоем, культурным капиталом и престижем стиля жизни, гендером и личными правами, этничностью и гражданскими правами и т.д.; 2)
сетевое неравенство, основанное на культурной идентичности, обеспечивающей различение между теми, кто включен в сеть и получает привилегии членства, и теми, кто не включен в сеть; 3) потоковое неравенство, основанное на пространственной и социокультурной подвижности, обеспечивающей вовлеченность в потоки и сопутствующие преимущества времени и места» [1; 23].
Впрочем, в динамично меняющемся мире следует ожидать появления новых стратификационных делений, предполагающих нетрадиционные принципы дифференциации общества.
Следует упомянуть и нарастающую тенденцию разрыва межпоко-ленческих связей, заключающуюся в дифференциации социокультурных пространств по возрастному признаку, в усиливающейся самоизоляции соответствующих референтных групп. Никогда еще в мировой истории интересы, социальные практики и ценности различных поколений не были так далеки друг от друга, как в настоящее время. Особенную социальную уязвимость перед лицом ускоряющейся динамики общественных процессов демонстрируют представители старших возрастных категорий, причем их круг постоянно расширяется.
Можно наблюдать не только снижение возрастного порога начала полноценного участия населения во всех без исключения формах и моделях жизнедеятельности, но и такое же снижение возраста тех, для кого подобное участие является затруднительным. Прежде всего, старшее поколение теряет те преференции, которыми оно традиционно располагало. Речь, в первую очередь, идет о жизненном опыте как некой разновидности социального капитала. Очевидно, что деактуализация предыдущего социокультурного опыта вызвана безаналоговостью тех сценариев, которые реализуются в реалиях современности.
Утрата этой и подобной ей преференций не компенсируется приобретением других. Так, наши рассуждения о мультипликации форм социального неравенства в современном обществе (сетевое и потоковое неравенство) относятся, в первую очередь, именно к старшим поколенческим группам, поскольку последними остается неосвоенным инновационный момент, создающий очевидные преимущества в комму-никативно-деятельностной сфере. При этом они все в большей степени приобретают статус субъектов институционального неравенства, что подтверждается хотя бы фактом стремительно молодеющего управленческого корпуса.
Однако углубление поколенче-ской дифференциации становится более заметным на примере социально-демографического анализа рынка труда в современной России. Полагаем, нам следует согласиться с мнением Д.Г. Владимирова, заметившим, что «общие статистические и социологические сведения позволяют делать вывод о том, что дискриминация граждан по возрастному признаку остается для России актуальной проблемой» [2; 58].
Все это происходит именно потому, что коллективное сознание обозначенных категорий социальных акторов не демонстрирует - в силу различных, в том числе и объективных, причин - адекватную рефлексию в отношении происходящих изменений. В этой связи механическое повышение пенсионного возраста вне полноценной системы адаптации общества к его существованию в условиях социокультурного интенсива вряд ли способно продемонстрировать свою эффективность. Известный скепсис вызывают и предложения по организации переподготовки работников, поскольку темпы повсеместно происходящих изменений легко девальвируют полученные знания. Да и резко увеличившаяся интенсификация труда в совокупности с информационными
нагрузками априори предполагают наличие достаточно жестких требований к физическому и психическому здоровью работника.
Беспрецедентное ускорение научно-технического развития и модернизация технологических практик выявляют еще один вызов, который также вполне укладывается в логику ускорения. Речь идет о высокой степени вероятности для страны лишиться тех ее традиционных преимуществ, которые связаны с существованием значительного ресурсного, в частности сырьевого, потенциала. В условиях все большего доминирования высокотехнологичных производств происходит очевидное снижение роли сырья как драйвера цивилизационного развития. Более того, как показывает исторический опыт, объем природных ресурсов находится в обратном отношении к модернизационным перспективам социума.
Социокультурное измерение проблемы «ресурсной зависимости» включает в себя не только сугубо экономический аспект, но и многие другие гуманитарные аспекты. Наличие в государстве значительных запасов сырья радикально де-актуализирует вопрос его реформирования, приведения наличной институциональной системы в соответствие с вызовами и требованиями времени. При этом происходит консервация архаичных структур общественного сознания, малоэффективных образцов социального поведения и традиционалистских стереотипов. Следует особо отметить ослабление «иммунной системы» социума, который пребывает в иллюзии стабильности, когда основные социально-экономические индикаторы демонстрируют положительные значения.
Сказанное подтверждается позицией Д.В. Трубицына, подчеркнувшего принципиальную важность для социологической науки разделять формальный рост экономики и перспективы таковой. «Рост ВВП,
- пишет указанный автор, - далеко не всегда является показателем развития, поскольку может быть обеспечен наращиванием экспорта ресурсов с одновременной деградацией внутреннего производства и производственных отношений» [3; 6].
Введение в социологию культуры понятия «ресурсное проклятие» представляется нам весьма продуктивным с точки зрения научной эвристики. С его помощью можно получить объяснение того факта, что российское социокультурное пространство, как правило, не продуцирует новые модели и формы социальных практик и общественной рефлексии, а просто воспроизводит старые, пусть и несколько видоизмененные. Одновременно мы можем наблюдать непропорционально высокую роль государства в экономике и общественной жизни страны, усиление коррупционного момента, ограничения в сфере предпринимательства, табуирование современной культуры и искусства.
Ресурсное изобилие не может иметь однозначное ценностное значение и, как минимум, является амбивалентным. Ясно одно. Оно не может служить фактором, благоприятствующим вхождению общества в состояние турбулентности, которое выступает атрибутом социокультурного интенсива.
Сказанное, помимо уже приведенной нами экономической аргументации, имеет самое непосредственное отношение к социальной психологии, а также к общественной культуре в целом. Так, например, относительно высокий уровень жизни, обеспечиваемый ресурсной базой, воспринимается массовым сознанием как естественное явление, не требующее осознанных усилий и повышения конкурентоспособности социальных акторов. Общественное мнение попросту не в состоянии увидеть основания необходимости покинуть «зону комфорта» и начать активно действовать в ситуации неизвестности. Не
будет преувеличением сказать, что в коллективном сознании общества сформировался экстенсивный тип мышления, ориентированный не на немедленную реакцию на внешние вызовы, а на поддержание существующих социально-онтологических представлений, той привычной картины мира, которая стремительно утрачивает эмпирические референции.
Одновременно можно вести речь и о том, что «ресурсное проклятье» напрямую поощряет иждивенческие настроения. Извлечение сырья из земных недр не является производственной деятельностью в полном смысле этого слова, поскольку оно не производится, а добывается уже в готовом виде. Человеческий труд в рамках сырьевой доминантной экономической модели теряет свое креативное содержание, утрачивает творческое начало, он перестает нуждаться в талантах, ему перестает быть нужен работник в качестве созидателя и новатора.
Сегодня мы можем обозначить лишь самые общие контуры сценария долгосрочных последствий попадания социума, построенного на петрономике, в эпицентр социокультурного интенсива. При этом наши выводы и предположения будут неизбежно иметь вероятностный характер, поскольку в их основе окажется социально-философская рефлексия, а не строгий социологический анализ. К сожалению, осуществлению последнего препятствует отсутствие концептуального аппарата, равно как и разработанной методологии. В этом смысле следует согласиться с Д.В. Трубициным, выдвинувшим идею разработки социологии «ресурсного проклятия». «Указанные нравственные деформации, - пишет автор о деструкции социокультурного пространства в реалиях петроно-мики, - поскольку они имеют место, требуют социологического исследования, если только нас не удовлетворяют общие рассуждения о падении морали в ресурсозависимых
странах, а в связи с их значимостью - в мировой экономике» [3; 10].
Прямым следствием попадания общества в цейтнот, обусловленный интенсификацией социокультурных процессов, становится мультипликация кризисных ситуаций, выход из которых отнюдь не очевиден. Одну из наибольших степеней уязвимости перед лицом реализации кризисного сценария обнаруживает действующая институциональная система, а также долгое время поддерживающие ее фундаментальные, базовые принципы общественного бытия. Тотальная дисфункциональ-ность институциональной нормативности позволила американскому социологу С. Тернеру определить сложившуюся социетальную ситуацию как «постнормальность», введя данное понятие в заглавие своей работы «American Sociology: From Pre-Disciplinary to Post-Normal» (2014) [4].
Очевидно, что будучи лишенными собственных внутренних ориентиров и, в силу этого, утратившими способность внедрить в социуме нормативный консенсус современные институты дезинтегрируют таковой, способствуют его атоми-зации и росту внутренних противоречий. Действующие в настоящее время институциональные структуры всех уровней не успевают купировать последствия ускорения цивилизационной динамики, примером чего становится перманентное турбулентное состояние общественных подсистем.
Дестабилизация соответствующих подсистем может быть продемонстрирована на примере экономики, чьи современные реалии ни в одной из своих составляющих не могут быть объяснены в дискурсивной логике классических
представлений. Сказанное касается как протекания экономических циклов на макроэкономическом уровне, так и трансформации роли экономических институтов. Впрочем, для темы нашей статьи наибольшую эвристическую ценность представляет феномен проблематичности освоения новых экономических реалий на уровне обыденного сознания.
Суть обозначенной проблемы мы видим в нарастании противоречия между постоянно расширяющимися потенциальными возможностями социального актора в экономической сфере и качеством наличного человеческого материала. С одной стороны, появляются перспективы диверсифицировать модели экономического поведения, оперируя с криптовалютой, или получать дополнительные банковские услуги при помощи блокчейна или крауд-фандинга, а с другой, все это требует таких компетенций, которыми основной массив общества не располагает. Да и сама научная мысль, призванная быть интерпретатором изменений социокультурной среды, резко сократила собственный эксплицитный ресурс.
Не ставя перед собой задачу формулировки исчерпывающего ответа на озвученный в настоящей статье вызов, попытаемся обозначить лишь самое общее направление, в рамках которого возможно преодоление создавшейся ситуации. Речь, как нам представляется, идет о повышении гибкости структур общественного сознания, «которое самым непосредственным образом участвует в продуцировании социальной материи, трансформируясь и видоизменяясь во времени и пространстве, при этом не утрачивая своего сущностного наполнения» [5; 62].
Примечания:
1. Иванов Д.В. Новые конфигурации неравенства и потоковые структуры глэм-капитализма // Социс. 2013. № 6.
2. Владимиров Д.Г. Пожилые граждане на рынке труда: зарубежный опыт // Социс. № 6. 2016.
3. Трубицын Д.В. Социологические ключи к секретам ресурсного проклятия // Социс. 2016. № 5.
4. Turner S. American Sociology: From Pre-Disciplinary to Post-Normal. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2014.
5. Федоровский А.П., Марченко Р.А. Социокультурный миф как инструмент рационализации социальной практики // Философия права. 2015. № 2.
References:
1. Ivanov D.V. New configurations of inequality and stream structures of glam-cap-italism // Socis. 2013. No. 6.
2. Vladimirov D.G. Elderly citizens in the labour market: foreign experience // Socis. No. 6. 2016.
3. Trubitsyn D.V. Sociological keys to the secrets of resource curse // Socis. 2016. No. 5.
4. Turner S. American Sociology: From Pre-Disciplinary to Post-Normal. Bas-ingstoke: Palgrave Macmillan, 2014.
5. Fedorovsky A.P., Marchenko R.A. Sociocultural myth as an instrument of rationalization of social practice // Philosophy of law. 2015. No. 2.
