CC BY-NC-ND
70
1А.В. Шарова
УНИВЕРСИТЕТСКОЕ СООБЩЕСТВО И ВЛАСТЬ
В НАЧАЛЕ ХХ ВЕКА (ПО МАТЕРИАЛАМ ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ А.Н. САВИНА)
Цель статьи - по материалам дневника историка А.Н. Савина показать взаимоотношения власти и профессуры Московского университета в 1908-1911 гг. Сделана попытка реконструировать как видение политики Министерства народного просвещения со стороны московской университетской профессуры, так и те проблемы, которые вызывали наибольший резонанс в университетском сообществе. Также затрагивается проблема взаимоотношений профессуры и студенчества и вопрос о «нравственном авторитете» учителей. События 1908-1911 гг., завершившиеся отставкой значительной части профессуры Московского университета, были первой массовой «чисткой» университетского сообщества в России XX в.
Ключевые слова: А.Н. Савин, Московский университет, отставка, Министерство народного просвещения, Л.А. Кассо.
В первой четверти ХХ в. на долю России выпали радикальные политические изменения, разрушение старого и строительство нового социума, неоднократные смены идеологических ориентиров. Все эти явления самым непосредственным образом отразились на такой области, как высшая школа и методы руководства ею. Однако рискнем предположить, что явление, которое мы трактуем как политику советской власти по отношению к высшей школе, имело глубокие корни в российском обществе начала столетия. Несмотря на идеологическое обрамление соответствующей политики, создавалось впечатление, что власть использует уже готовые решения, опробованные меры воздействия. Более того, что пришедшие во власть новые люди пусть интуитивно (а иногда со знанием дела) готовы предсказать тактику поведения противной стороны (т. е. академического сообщества). Наконец, сами поступки
© Шарова А.В., 2010
новой власти по отношению к высшей школе выглядели тоже вполне ожидаемыми.
В начале ХХ столетия власть активно пополняла спектр воздействий на университетское сообщество. К тому же воспитанники университетов сами составляли значительную часть административного аппарата империи, а идеологами и проводниками наиболее консервативных идей в отношении всей системы образования оказывались недавние преподаватели университетов (А.Н. Шварц, Л.А. Кассо)1. Университетское сообщество само поставляло тех деятелей, которые могли способствовать установлению большего контроля власти над университетским социумом. Все заметнее становился раскол внутри самой профессуры - как по отношению к политике царского правительства, так и по отношению к студенчеству. Сложилась ситуация, когда в университетах сохранялись элементы автономии, но при этом профессуре приходилось проводить в жизнь политику Министерства народного просвещения и, таким образом, быть ее олицетворением как в глазах студенчества, так и всего общества. Студенчество видело в общей массе преподавателей исполнителей директив самодержавного режима. Именно такое отношение между студенчеством и профессурой стало той питательной почвой, на которой, как мне представляется, вырастало недоверие к высшей школе и «старым профессорам», столь явное в первые годы советской власти.
Самой крайней из форм сопротивления политике властей для профессуры оставалась отставка. Именно этот коллективный протест против реакционных реформ министра народного просвещения Л.А. Кассо в 1911 г. встряхнул общество и способствовал на короткое время созданию нового образа университетской профессу-ры2. В отставку тогда подали ректор и около сотни профессоров Московского университета. Коллективная отставка представляла собой новый метод борьбы. Отставка для члена университетской корпорации была серьезным решением, поскольку в первую очередь этот поступок сказывался на материальном положении ученого и создавал сложности на пути его дальнейшей ученой и тем более служебной карьеры.
В настоящее время в историографии проблематика исследований, связанных с историей университетского сообщества, политики государства по отношению к высшей школе, равно как и в целом с периодом между Первой русской революцией и годами Первой мировой войны, заметно обогатилась3. Интерес исследователей закономерен - слишком долго именно эти годы оставались «за кадром» интереса историков, заслоненные политическими страстями предшествующего и последующего времени. Серьезно расширился
и круг используемых источников, среди которых особый интерес представляют источники личного происхождения. Они - то самое недостающее звено, которое в полной мере может показать реакцию университетского сообщества и специфику самосознания этой части интеллектуалов. Порой намерения власти и понимание этих намерений в обществе не совпадают, а в любой корпорации имеются свои «подводные течения», придающие нередко неожиданные оттенки восприятию тех или иных событий.
Александр Николаевич Савин (1873-1923), специалист по истории Англии ХУ1-ХУ11 вв., был учеником П.Г. Виноградова. Окончив Московский университет, он защитил магистерскую и докторскую диссертации и в 1908 г. был утвержден третьим профессором на кафедре всеобщей истории. Он вел дневник университетских дел с сентября 1908 по сентябрь 1917 г. Этот источник, отличающийся больше содержательной, чем аналитической частью, позволяет взглянуть изнутри на проблему взаимоотношений высшей школы и власти в 1908-1917 гг.4 Не предназначенный для опубликования, дневник отражал непосредственные впечатления А.Н. Савина о происходивших событиях и поступках людей.
В историографии сложилось мнение о А.Н. Савине как об ученом, далеком от политики и занятом только наукой5. Во многом истоки такой трактовки могут объясняться спецификой личности самого историка, человека тонко чувствующего, но не выносящего свои эмоции и чувства на всеобщее обозрение. В середине 1920-х годов, когда ученики и коллеги А.Н.Савина почтили память о нем изданием сборника статей, лучше было не упоминать о его либеральных взглядах и симпатиях к кадетской партии, об участии в делах университетской корпорации. Судя же по материалам дневника, ученый живо интересовался всем происходящим, активно участвовал в заседаниях совета университета и факультета, в комиссиях, предлагал решения возникавших проблем, формулировки некоторых важных документов, направлявшихся в министерство. На квартире А.Н. Савина собирались коллеги, чтобы решать вопрос о выборах нового ректора, о возвращении уволенных из университета преподавателей. Историк участвовал в переговорах с организациями младших преподавателей и студентов в бурные месяцы после Февральской революции.
Осенью 1908 г. Министерство народного просвещения во главе с А.Н. Шварцем последовательно «наводило порядок» в сфере высшего образования, отменяя ставшие привычными университетские «свободы». В дневнике А.Н. Савина источниками новостей об университетских делах становятся «слухи» из Петербурга. Историк не знает, как реагировать на следующий газетный «слух»: всех препо-
давателей университета заставят расписываться в том, что они читали сенатское разъяснение - «лица, состоящие на государственной службе, не могут принадлежать к противоправительственным партиям» (кадетам). 20 октября он получил копию «знаменитого и гнусного сенатского разъяснения». Постановление было прямым нарушением университетской автономии и крайне унизительно с точки зрения личной свободы каждого члена университетской корпорации. Отказаться подписывать означало лишить себя права преподавать в университете. Размышляя о положении российской профессуры, А.Н. Савин записывал: «Русский профессор начала XX в. не гарантирован от грубейших оскорблений со стороны учащейся молодежи, печати, всякого рода начальств, как бы ни была высока его научная ценность, как бы ни была безупречна его личная и гражданская жизнь. Но куда ему уйти от науки, от университета? Ему некуда уйти. <...> Переход к другим занятиям, если бы на него решилась значительная часть профессуры, означал бы временный разгром русской высшей школы. Профессора работают в высшей школе не только по "буржуазной" тяге к жалованью и гонорару, но и по высокопатриотическим и даже сверхнародным побуждениям»6.
Действия Министерства вызывают у него ощущение «неотвратимого стихийного бедствия», масштабы и разрушительная сила которого равно велики. Историк А.Н. Савин видел в действиях властей нечто странное. По его наблюдениям, самых мирных преподавателей и студентов «словно гонят на оппозицию. Что это? Провокация, или тупость, или озорство самоуверенных победителей черного колера? Если провокация (в виде забастовки студентов - А. Ш.), то значит, наверху хотят разрушить университет либо обратить его в лицей черносотенных студентов, обучаемых черносотенными профессорами». Возможно, «думают благожелательно успокоить всех без больших осложнений и мечтают, что по указанию начальства капризничающие профессора и студенты исправятся и станут благонравно слушаться начальства? ...Или вовсе не верят в наше исправление и просто издеваются над нами в уверенности, что мы молча проглотим и эту и последующие обиды и не посмеем протестовать открыто, а что затаенная из-за нашего ничтожества злоба совершенно безопасна для власть имущих»7. Позднее он выскажет еще одну догадку: может, в Санкт-Петербурге вообще не знают и не понимают того, что делается в университетах? И отсюда такие неадекватные меры и политика ошибок.
А.Н. Савин подробно описывал политику в отношении выборного ректора Александра Аполлоновича Мануйлова. Семь месяцев в университете ждали и сомневались, утвердит ли Министерство
его в должности8. А пока длились эти ожидания, в апреле 1909 г. в университетах Москвы и Петербурга началась ревизия. «Кажется, больше всего смотрят хозяйственную отчетность, хотят выяснить университетскую задолженность, - писал А.Н. Савин. - Но в ревизии к хозяйству примешалась политика. Наверху озорство, хотят окончательно сокрушить гидру (революции. - А. Ш.) и для этого почему-то хотят отдать под суд всех ректоров освободительного периода». По слухам из Петербурга, настала очередь А.А. Мануйлова, так что ревизия была кстати. А.Н. Савин замечал, что ревизор из столицы «ищет каких-то хищений», хотя назначение именно этого человека в качестве ревизора университетской задолженности «очень пикантно для наших бюрократических нравов». Опять же «по слухам», этот ревизор оставил в столице огромное собственное «долговое наследство»! В университете мало кто сомневался в печальном исходе ревизии. К октябрю 1910 г. растрата была обнаружена - дело касалось университетской типографии (машины Каткова)9. В целом история с университетской типографией будет тянуться еще долго, и по текстам дневника А.Н. Савина становится понятно, что среди профессуры шли разговоры: не попытаются ли к растрате (мнимой или истиной) притянуть все руководство университета?
В ноябре 1910 г. последовала новая напасть. Кассир общества взаимопомощи студентов-юристов проворовался, и ... послал донос В.М. Пуришкевичу, уверяя, что Мануйлов «покрывает растратчи-ков-кадетов»10.
Политические предлоги для осуждения ректора Московского университета тоже подбирались. 12 мая 1909 г. был срочно собран Совет университета, так как из министерства пришла очередная бумага, по мнению А.Н. Савина, «грубая и глупая». В ней сообщалось, что в марте была студенческая сходка в университете, о чем ректор не сообщил властям. С точки зрения профессора, в столице «решили придраться к этому собранию, на котором и было то всего человек 15, чтобы отдать ректора под суд за бездействие власти».
Проблема была не нова. В 1907 г. Комитет министров утвердил положение, по которому университетская администрация и лично ректор отвечали за благонадежность студентов и должны были препятствовать всякого рода антигосударственным заявлениям в стенах университета. Университетский совет отреагировал на это решение весьма эмоционально, заявив 22 декабря 1907 г., что «ознакомление со всем, что делается на студенческих собраниях, мыслимо либо при присутствии университетской администрации на собраниях, что непосильно, бесполезно и вредно, либо при организации тайной агентуры самой администрацией, что несовме-
стимо с достоинством профессоров и даже прямо опасно». Поскольку эта проблема опять встала на повестке дня, в 1909 г. было решено направить университетскую депутацию к председателю Комитета министров, чтобы отменить это постановление. А то получалось, что «профессорам либо предлагают заниматься сыском, либо идти под суд»11.
Для воздействия на университеты Министерство народного просвещения широко использовало финансовые рычаги. Лаборанты и ассистенты на физико-математическом факультете получали вознаграждения из специальных средств, ассигнование на которые проходило утверждение через министерство. В ноябре 1908 г. документы были отосланы, но до мая 1909 г. ответа не было. А.Н. Савин записывал: «Выплаты младшим преподавателям и поставщикам остановлены. Некоторые в безвыходном положении». Министерство в течение года не утверждало смету на ремонт, который давно сделали в университете, что разоряло подрядчиков и рабочих12. Таким образом, при «помощи» Министерства народного просвещения создавался в обществе негативный образ университетского сообщества, в котором профессура получает высокие гонорары, а младшие служащие и поставщики университета разорены. Получался образ жирующего на чужом труде несостоятельного должника.
Начиная с 1908 г. Министерство народного просвещения последовательно покушалось на право университетов самостоятельно определять содержание читаемых курсов и их структуру. В 1905 г. в Московском университете была введена предметная система, т. е. определены обязательные для каждой специальности предметы и соответствующие формы отчетности, но распределением их по годам обучения занимался сам студент. Дисциплины подразделялись на общие и специальные, а также семинарии, участие в которых было обязательным13. В конце сентября 1908 г. Совет был поставлен в известность о том, что не утверждено «обозрение преподавания» физико-математического факультета на текущий год. По мнению министерства, пособий к курсам специалисты указали слишком много, к тому же некоторые из них изданы давно, а многие - на иностранных языках. А.Н. Савин записал: «Комичный и печальный эпизод... Это наглое вмешательство в чисто учебные дела, наглое до смешного, так что при чтении этого удивительного документа больше смеялись, чем возмущались». Для подготовки ответа бумага из министерства была направлена на физико-математический факультет.
Ответ из министерства, судя по дневниковым записям, пришел лишь в конце января 1909 г.: университету предлагалось не критиковать замечания министерства, а «руководствоваться» ими.
Обсуждая эту коллизию на Совете университета, собравшиеся напоминали, что в соответствии с Уставом 1884 г. попечение о полноте и научности преподавания лежит на факультетах, за министром же - право вырабатывать правила для составления обозрений и утверждать обозрения. А.Н. Савин записал слова ректора А.А. Мануйлова: «Право составлять правила не есть право критиковать по существу отдельные обозрения». А поскольку в изданных министерством правилах по составлению обозрений ничего не говорится ни об объеме пособий, ни о годе издания или языке, то Совет университета принимает следующую резолюцию: «Всякое вмешательство извне в указанные факультетом пособия к читаемым курсам грозит большим ущербом интересам преподавания»14.
Профессура Московского университета продолжала отстаивать свое право определять содержание преподавания, хотя в октябре 1908 г. в газетах появились проекты нового университетского устава, имевшего определенно охранительный характер. Приводя детали устава, А.Н. Савин даже сомневался в его подлинности: «По отношению к русским условиям это почти безумный бред, безусловно утопичный в очень существенных частях и вредный в некоторых из осуществимых своих частей». В частности, настораживало историка положение о том, что министр «будто бы устанавливает новый учебный план, обязательный для всех университетов. Факультеты самостоятельны лишь в выработке специальных планов, прохождение которых для студентов не обязательно. Это легко может стать равносильным отмене предметной системы»15, - прозорливо замечал он.
Уже в марте 1910 г. последовала бумага из Министерства народного просвещения, в которой от университетов потребовали распределять курсы по семестрам с отчетностью в конце каждого, и таким образом итоговая оценка основывалась на семестре, а не на зачете всего предмета сразу. А.Н. Савин считал, что у министерства «нет мужества открыто осудить и отменить предметную систему. Хотят повалить ее некрасивыми подходами сзади»16.
Еще в январе 1910 г., когда разговоры о проекте нового устава приобрели форму неизбежности, на заседании Совета университета принималось решение послать в министерство материалы по университетской реформе, какой ее хотели бы видеть профессора. «Протест довольно невинный, но почти бесполезный», - резюмировал А.Н. Савин. Он считал, что более серьезным было бы задуманное издание коллективной работы о современном состоянии Московского университета и его «реформе»17.
Вчитываясь в строки проекта нового университетского устава, А.Н. Савин размышлял следующим образом. Если по проекту
нового устава «университет есть учреждение государственное, дает высшее образование и готовит к государственной службе», то куда исчезают «ученые задачи университета»? Если у министра будет право назначать профессоров, а выбранные ректор, проректор или декан в случае двукратного неутверждения министерством в должности назначаются министром, то что это значит для университета? Только одно - потерю автономии. Ректор А.А. Мануйлов о проекте высказался жестко, видя в нем попытку «отбросить русские университеты назад к тому режиму, полная несостоятельность которого доказана опытом»18.
В этой ситуации университетское сообщество задумалось о том, кто сможет быть его союзником. На послушную правительству Столыпина Государственную Думу никакой надежды не было. Опыт политической жизни начала столетия показал, что воздействовать на власть (чтобы остановить принятие нового университетского устава) можно через общественное мнение. Создать его поможет распространение проекта устава, созданного в Совете Московского университета в 1905 г. Однако в адрес университета из столицы последовала жесткая отповедь - считать решение Совета о рассылке материалов по университетскому вопросу незаконным. Можно было пойти «западным путем» и найти юридические ошибки в проекте нового устава. Но от этого предложения быстро отказались, поскольку «надеяться на чувство законности русских министров смешно, ибо их деятельность опирается на беззаконие».
Какие же методы воздействия оставались в распоряжении академического сообщества, по их собственному мнению? А.Н. Савин записал слова ректора: «Мало ли было в нашем прошлом самых вредоносных проектов, из которых ничего не выходило? ... Жизнь способна перемолоть очень плохой устав»19.
Оставалась еще «собственная нравственная сила», т. е. авторитет в обществе, на наличие которого претендовала российская профессура. Если судить по дневникам А.Н. Савина, то с осени 1908 г. этот вопрос постоянно будоражил умы преподавателей. Тогда университетское сообщество встало перед серьезной нравственной дилеммой: до какого предела стоять на защите «выборжцев» и не допускать их увольнения из университета20. Вывод приват-доцента А.Н. Савина, был логичен: «Трудно думать, чтобы очень многие профессора демонстративно подали в отставку: жертва слишком велика». В двадцатых числах сентября в защиту «выборж-цев» начал забастовку университет Петербурга, а Совет Московского университета объявил о прекращении занятий. С 24 сентября 1908 г. началась забастовка в Московском университете, студенты
на лекции практически не ходили, некоторые лекции срывали. А.Н. Савин записывал: «Я не читал лекцию. Обструкции нет». Министерство приказывало оставлять университет открытым, но из этого «вовсе не следует, что занятия возобновятся, а в пустой аудитории читать нельзя». 29 сентября ректор А.А. Мануйлов приостановил занятия, хотя знал о выговоре, который в подобной же ситуации получила администрация Петербургского университета.
На заседании Совета университета, состоявшемся 30 сентября, А.А. Мануйлов говорил о том, что студенческая забастовка - это угроза автономии. На этот раз студенты оказываются такой же деструктивной силой для университета, как и министерство. Студенты не прекратили забастовку в ответ на обращение совета факультета, поэтому ректор вынужден обращаться к «гражданским властям, т. е. к принудительным мерам». Он считал такое обращение вредным для университета, студентов и самой идеи автономии. Повторялась ситуация 1905 г., именно такой ее видел совет университета.
Для А.А. Мануйлова, равно как и для многих представителей либеральной профессуры, переживших университетское безвлас-тье 1905 г., отставка - единственный приемлемый выход из создавшегося положения. Если правительство провоцирует недовольство, а студенты ставят политику выше университета, то профессуре остается один способ продемонстрировать свою позицию. А.Н. Савин не сразу понял причину упадочнических настроений своих старших коллег осенью 1908 г. Ему казалось, что ситуация 1905 г. была в университете более тяжелой, но тогда не отказывались от автономии. «Конечно, - размышлял А.Н. Савин, - тогда была революция, а теперь тишь <...>. Но неужели порядок, во что бы то ни стало, должен стать Молохом университетской автономии?» Этот «порядок» предстояло устанавливать именно той либеральной профессуре, которая отстаивала идеи автономии и протестовала против «порядка по Шварцу». В этом, вероятно, и крылась причина отчаяния творцов университетской автономии осенью 1908 г., осознавших, что никакой нравственной силы сегодня у профессуры нет. «Атмосфера оскорблений, ненависти, непонимания человека человеком есть неизбывный удел профессора наших дней. Профессоров чуть ли не бьют. И все это потому, что все уверены в совершенной беззащитности профессоров. Оружие автономии, - отмечал А.Н. Савин, - будет вырвано у профессорской коллегии соединенными усилиями студенческой обструкции и правительственной реакции».
«Забастовка была вызвана ненужными действиями Министерства народного просвещения», - было записано в обращении Совета университета к студентам о прекращении забастовки.
В итоговой редакции из документа исчезли пассажи о «немедленном возвращении к занятиям» и «о подчинении студентов профессорам», чему А.Н. Савин искренне порадовался. Для него это означало, что восторжествовала линия компромисса, сохранения университетского сообщества. Преподаватели возвращались в аудитории, пока еще полупустые, но им уже не мешали вести занятия для желающих. 6 октября 1908 г. А.Н. Савин записал в дневнике, что студенческая сходка решила забастовку прекратить21.
Осенью 1910 г. последовал новый подъем студенческих волнений. В ноябре прошли манифестации, связанные со смертью Льва Толстого. Руководство Московского университета получило бумаги от градоначальника и попечителя, в которых «конфиденциально» требовалось, чтобы студенты на сходках не выносили резолюций против правительства и Синода. В день похорон (9 ноября) Совет решил университет закрыть, а на похороны отправить делегацию в составе А.А. Мануйлова, М.Н. Сперанского и М.К. Любав-ского. К середине ноября в большинстве аудиторий шли занятия -руководство вуза решило «брать публику измором», т. е. читать пока возможно, даже если слушателей мало. «Худосочная канитель» - назовет эту ситуацию А.Н. Савин. А студенты воспримут такую примирительную позицию преподавателей как «штрейк-брехерство»22. 3 декабря 1910 г. А.Н. Савин пришел вести занятия, но слушателей не обнаружил: полиция закрыла ворота и пускала только преподавателей. «Смешно и печально, - констатировал историк. - Очень важной причиной беспорядков является и усиление правительственной реакции. Если дело пойдет дальше тем же путем, мы и в университете, и вне его, неминуемо встретимся с новою смутою. Я, признаться, думал, что нам предстоит еще немало лет апатии и подавленности. Беспорядки в университете меня несколько удивили, и я продолжаю считать их не имеющими глубокой почвы в общественных настроениях». Ученый поторопился с прогнозом - 8 декабря студенчество бастовало.
1911 г. начинался невесело. Множились слухи о возможных студенческих забастовках против административных исключений студентов, от правительства последовали суровые директивы как в адрес студенчества, так и профессуры. Если по отношению к студенчеству это были разного рода запреты - собраний, а в случае их организации вызов полиции и исключение, то и по отношению к профессуре меры принимались не менее серьезные. В соответствии с циркуляром министра Кассо, на ректора и Совет возлагалась обязанность «по восстановлению порядка» в университетах. Советы должны были «выработать мероприятия для подавления беспорядков в каждом вузе»23.
15 января в Московском университете собралось экстренное заседание Совета, которое А.Н. Савин назвал «грустным», определяя царившую атмосферу. Ведь ректору, несмотря на все попытки, так и не удалось отстоять исключенных студентов. А.А. Мануйлов весьма точно уловил проблему момента: новые циркуляры министерства превращали университетскую выборную администрацию в орган начальства (из Петербурга) и делали ее «исполнителем велений свыше». Вопрос вставал ребром: или «подлинная автономия, либо ее ясная, формальная отмена».
«Чтобы уберечь хороших студентов», Совет решил разрешать только проверенно научные собрания студентов. А вопрос об установлении надзора за учащимися передал на рассмотрение специальной комиссии. Ей же предстояло и ответить на вопрос о том, что в данный момент желательно и приемлемо для университета -автономия или отказ от нее.
Интерес представляет комментарий А.Н. Савина к этому заседанию, тем более что собственные развернутые комментарии или оценки он дает в дневнике нечасто. Историка все время не оставляет сомнение, не являются ли все эти действия правительства спланированными. Не устраиваются ли беспорядки специально для того, чтобы потуже затянуть гайки. Другой вариант не менее печален. «Наверху, может быть, и не хотят беспорядков, может быть искренне думают, что новая политика выведет политику из университета. Но тогда какое слабое знакомство с действительностью», - отмечал он. Ведь все эти правительственные меры легко толкают на беспорядки самых аполитичных студентов24.
События конца января 1911 г. подтвердили худшие опасения историка. 27 января «полиция явилась без зова администрации» в университет и переписала 188 студентов, посчитав их собравшимися на сходку. На следующий день полицейские вошли в юридический корпус, где были переписаны студенты, которые успели объявить забастовку. Лекции были сорваны. К А.Н. Савину на занятия никто не явился, так что он «мог спокойно уйти назад, не подвергаясь активной обструкции»25. Вечером 27 января на заседании комиссии Совета университета ректор (Александр Аполлоно-вич Мануйлов), проректор (Петр Андреевич Минаков) и помощник ректора (Михаил Александрович Мензбир) объявили о намерении подать в отставку.
Вечером 28 января собрался Совет на экстренное совещание. Ректор говорил о двоевластии, сложившемся в университете, когда выборная администрация оказалась в подчинении у полиции и полностью утратила самостоятельность. «Ввиду своего бессилия и убеждения в том, что дальнейшее применение постановления
(о запрете студенческих собраний. - А. Ш.) только обострит беспорядки» руководство университета подает в отставку. Мужественное решение встретили аплодисментами26.
История с отставкой руководства, а затем и многих профессоров и приват-доцентов Московского университета развивалась самым трагическим образом. Потрясенный А.Н. Савин записывал информацию о том, что в Петербурге усмотрели в этой отставке политическую демонстрацию (а не защиту университетской автономии), и Мануйлова, Мензбира и Минакова высочайшим указом отстранили не только от административной должности, но и профессорской. Это вызвало тотчас сильное брожение в университетской среде. Лишение профессорской должности было равносильно изгнанию из государственного университета. Именно в этой отставке, которая обернулась отстранением от университета, ученые увидели высшее проявление деспотизма.
В ответ на подобный произвол в отставку начали подавать многие преподаватели (в дневнике А.Н. Савина почти 50 имен). Впоследствии правительство, чтобы скрыть масштабы акции, не будет считать подавшими в отставку тех, чья выслуга лет составила 30-летний срок, и они занимать профессорскую должность не могли. Правительство утвердило все прошения об отставке, а массовое увольнение профессуры не привело к закрытию университета. То, что сами преподаватели воспринимали как разгром, для власти могло считаться победой.
На экстренном вечернем (2-3 февраля) заседании Совета университета долго обсуждалось обращение к министру народного просвещения. А.Н. Савин записывал: «Совет не может умолчать, что некоторые профессора найдут дальнейшую преподавательскую деятельность несовместимою со своим личным достоинством (курсив мой. - А. Ш.), ввиду того, что совет выбрал нынешнего ректора, проректора и помощника ректора и присоединился к мотивам, заставившим их подать прошение об отставке. Одновременный уход значительного количества профессоров нанесет огромный урон преподаванию. Совет не может представить себе, чтобы управляющий Министерством народного просвещения, на обязанности которого лежит попечение о преуспевании высшей школы, мог содействовать разрушению старейшего русского университета». При составлении документа сначала собирались высказаться определеннее: «... чтобы управляющий министерством народного просвещения связал царствование императора Николая II с разрушением университета». Этот текст должны были отправить министру через попечителя, хотя уверенности в подлинности информации о снятии ректора и остальных с профессорских должностей еще не было.
Также решено было послать депутацию к министру с ходатайством об оставлении руководства на профессорских должностях. Заканчивая излагать события этого дня, А.Н. Савин резюмировал: «Это, конечно, самое печальное из моих заседаний, и может быть даже последнее, ибо при всей моей умеренности, может быть, даже я буду вынужден подать прошение об отставке. Настроение было грустное, несколько взволнованное, но не подавленное»27. У университетского сообщества пока были смелость и чувство сплоченности перед лицом общего врага в лице министерства и правительства в Петербурге.
Спустя два дня А.Н. Савин опять возвращается к этому же сюжету - отставке. Товарищей, уволенных с профессорских должностей, на которые их выбирало университетское сообщество, по мнению историка, надо поддержать. Как? Отставкой! «Но я хорошо знаю, что этот путь, давая удовлетворение нравственному порыву, чувству товарищества, нисколько не поможет, а может быть, даже повредит университету. Пусть 30-40 штатных профессоров выйдут в отставку. На их место сейчас же, либо в скором времени назначат из провинции либо из числа приват-доцентов людей в духе "чего изволите" или прямых реакционеров». А значит, понизится уровень научно-педагогической жизни в университете, что «очень тяжело для людей, десятки лет живущих жизнью университета, даже совершенно независимо от грубой катастрофы в личной жизни многих профессоров»28. Это восприятие университета как особой, самостоятельной ценности А.Н. Савин в полной мере передал многим своим ученикам.
Связь между политикой и университетом оказалась слишком сильна, и правительство увидело политический демарш там, где было сильное корпоративное чувство. Ведь речь опять шла о нравственном авторитете профессуры. Поддержка товарищей по университету становилась протестом против действий правительства. 12 февраля А.Н. Савин записывал: «...при теперешних обстоятельствах подача прошений об отставке несомненно приобрела в глазах правительства привкус политической манифестации, между тем как в глазах большинства подающих профессоров это исполнение нравственного (курсив мой. - А. Ш.) товарищеского долга, изъявление готовности пострадать вместе с товарищами-профессорами, и только, без политической примеси»29.
Спустя несколько дней, когда выяснилось, что все прошения об отставках принимаются, историк признавался: «Мне трудно поверить, чтобы Столыпин был серьезно убежден в неблагонадежности профессоров. Что может быть умереннее и законопослушнее университетского профессора? Но свободный от политики универси-
тетский совет и теперешний русский политический строй две вещи несовместимые»30.
Но уже с 4 февраля общий настрой записей меняется. В университете «печально и грустно», на заседания факультетского и университетского советов народа приходит немного - испугались, особенно медики и юристы, кое-кто приходит даже пьяным! В университетском сообществе разноголосица. В собравшемся Совете университета не набралось кворума, и решения приняты не были, зато достало взаимных оскорблений31. «Людская пыль», точно подметил ученый.
11 февраля попечитель А.А. Тихомиров попытался заставить совет университета принять обращение к студентам «отказаться от забастовки». Такая позиция властей, которая может поссорить профессуру со студенчеством и вызвать еще больший конфликт, опять сплачивает преподавателей. Выступали против этого предложения на совете, по мнению Савина, люди «умеренные и далекие от какой-либо политики», те, кто не подавал в отставку. Итог -совет университета отказался поддержать попечителя. Все считают, что полиция врывается в аудитории без предупреждения, а такая суровая мера, как «административная высылка без суда и следствия», по отношению к студенчеству применяется слишком вольно и ошибочно. Нельзя рисковать жизнями студентов. А главное, о какой учебе может идти речь, если столь значительная часть профессуры подала прошение об отставках! А.Н. Савин считал, что если бы попечителю удалось добиться обращения к студентам, это сделало бы отставку массы преподавателей «малозначительным эпизодом университетской жизни»32.
Широко известными стали вскоре слова министра А.Л. Кассо, сказанные ходатаям от университета. Чиновник заявил, что ученые и педагогические дарования подавших в отставку сильно преувеличены, и у министерства не будет проблем с замещением вакантных мест, «даже если бы все московские профессора подали в отставку». Цитировали и самого П.А. Столыпина, признавшего, что «высшие государственные соображения заставляют пренебречь второстепенным вопросом о наличном составе преподавателей Московского университета». Все вместе взятое продемонстрировало, что правительство профессурой дорожить не собирается. Когда эта информация была изложена на заседании Совета, все выслушали это сообщение «в большом унынии и разошлись тихо и вяло».
Тем временем разгром университета подействовал на профессуру весьма заметно. На Высших женских курсах и в университете Шанявского, где преподавали как уволенные, так и оставшиеся в Московском университете преподаватели, сложилась атмосфера
взаимного недоверия. «На меня смотрят как на изменника», -признавался не подавший в отставку А.Н. Савин. Попытка радикально решить вопрос с зачетом семестра и выпускными свидетельствами тех студентов, кому не хватало курсов из-за отмены занятий в 1905-1906 гг. внезапно натолкнулась на сопротивление многих профессоров, кто хотел «мира» с министром. И предложение А.Н. Савина, чтобы все студенты подавали прошение в министерство держать экзамены экстерном, не прошло. Решили разбираться с каждым случаем сами. Среди профессуры быстро появились желающие приписать себе студентов от тех, кто подал в отставку и таким образом заметно округлить свой гонорар. Другие поторопились подать прошения занять вакантные профессорские должности - медики это сделали уже к 19 марта. 23 марта заняли и четыре освободившиеся кафедры. «Это печальный и грозный признак нравственного разложения в профессорской среде», -замечал А.Н. Савин. Ведь в этом случае путь к возвращению подавших в отставку будет закрыт33.
После выборов нового руководства в апреле 1911 г. А.Н. Савин сделал окончательный вывод - ушедшие в отставку совершили ошибку. Они думали, что тем самым спасают автономию, а на деле дали в руки правительству средства для разгрома университета.
А правительство продолжало расправляться с профессурой. Был отдан под суд ректор Юрьевского университета, уволен с поста директора и отстранен от профессорской должности директор Медицинского института, деканы факультетов Московского университета получили предписание из министерства о быстрейшем замещении всех свободных должностей на 12 кафедрах. В ноябре министр назначил (без выборов) профессоров в Петербургский университет. «Озорное желание показать свою власть», - подчеркнул А.Н. Савин, так как некоторые назначения были вполне заслуженные, и этих людей и так бы избрали факультеты34.
Наконец, в сентябре 1911 г. был нанесен окончательный удар и по предметной системе. А.Н. Савин убеждался в верности своего мнения о том, что правительство спровоцировало людей на отставки и таким образом осуществило «чистку» (термин Савина) вузов, причем успешно35.
В конце декабря 1911 г. А.Н. Савин записывал в дневнике: «Черный год кончается, кажется самый черный в истории Московского университета. Впереди может быть еще хуже, но это худшее будет прямым последствием краха 1911 г.»36.
Примечания
См.: Романов Ю.В. Наука и власть: наследие Л.А. Кассо // Труды научн. конф. студентов и аспирантов «Ломоносов - 99». История. М., 1999. С. 76-804; Шварц А.Н. Моя переписка со Столыпиным. Мои воспоминания о Государе. М., 1994; Дмитриев А. По ту сторону «университетского вопроса»: правительственная политика и социальная жизнь российской высшей школы (1900-1917 гг.) // Университет и город в России (начало ХХ века) / Под ред. Т. Маурер и А. Дмитриева. М.: НЛО, 2009. С. 121-125.
Историография этого вопроса достаточно велика. Среди наиболее интересных работ см.: Ростовцев Е. Университет столичного города (1905-1917) // Там же. С. 205-371; Цыганков Д. Московский университет в городском пространстве начала ХХ в. // Там же. С. 371-460; Иванов А.Е. Высшая школа России в конце XIX - начале XX в. СПб., 1991; Никс Н.Н. Московская профессура во второй половине XIX - начале ХХ в. Социокультурный аспект. М.: Новый хронограф, 2008.
См, напр.: Куликов С.В. Царская бюрократия и научное сообщество в начале XX в.: закономерности и типы отношений // Власть и наука, ученые и власть: 1880-е - начало 1920-х гг. Мат-лы междунар. науч. коллоквиума. СПб., 2003. C. 54-71; Иванов А.Е. Высшая школа России в конце XIX - начале XX в. СПб., 1991. Он же. Студенчество России конца XIX - начала XX в: социально-историческая судьба. М., 1999; Он же. Студенческая корпорация России конца XIX - начала XX в: опыт культурной и политической самоорганизации. М., 2004; Куликов С. Бюрократическая элита Российской империи накануне падения старого порядка (1914-1917). Рязань, 2004; Омельянчук И.В. Монархические «академические корпорации» в учебных заведениях России (19011914) // Украинские страницы. История национального движения Украины 1800-1920 гг. [Б.м., Б.д.]. URL: www.ukrstor.com/ukrstor/omeljancuk-akade-mobszestva.html
Архив РАН. Ф. 1514. Оп. 2. Д. 103а. Заголовок дела «А.Н. Савин. Университетские дела. Дневник 1908-1912». Всего 687 страниц машинописного текста. Документ представляет собой машинописную копию с дарственной надписью «Глубокоуважаемому и дорогому Евгению Алексеевичу Косминскому от любящих его Е. Гнесиной, В.М. Лавровского, Д. Сказкина 25 марта 1957 г.». Е.А. Косминский, в фонде которого хранится эта копия, добавил к дневнику стихотворения университетского товарища А.П. Рудакова 19081909 гг. К дневникам А.Н. Савина обращался В.М. Далин (А.Н. Савин: «Nil admirari» (Дневник историка) // Исторические этюды о французской революции: Памяти В.М. Далина. М., 1998. С. 31-69). Часть дневниковых записей ученого (с 12 января 1914 г. по 4 сентября 1917 г.) были опубликованы В.Ф. Молчановым по материалам, хранящимся в фондах Научно-исследовательского отдела рукописей Российской государственной библиотеки (См. Савин А.Н. Дневниковые записи 1914-1917 гг. / Публ. и примеч.
2
3
4
В.Ф. Молчанова // Записки отдела рукописей. Вып. 52. Рос. гос. б-ка: М.: Пашков дом, 2004. С. 179-257).
5 См.: Памяти Александра Николаевича Савина 1873-1923. Труды Института истории: Сб. статей. Вып. 1. М., 1926; в статье М.В. Винокуровой о А.Н. Савине в сборнике «Портреты историков: Время и судьбы» (Т. 2. Всеобщая история. Москва; Иерусалим: Университетская книга, 2000. С. 143-154) рассматриваются исключительно научные штудии историка; о широком круге интересов историка свидетельствует статья В.Ф. Молчанова «А.Н. Савин: ученый, педагог, гражданин» (Записки отдела рукописей... С. 173-179).
6 АРАН. Ф. 1514. Оп. 2. Д. 103а. Л. 49, 37.
7 Там же. Л. 11-12.
8 А.А. Мануйлов был переизбран на заседании университетского Совета 9 сентября 1908 г., а утвержден в должности лишь 27 мая 1909 г. (Там же. Л. 102).
9 Там же. Л. 92, 97, 146. Дело было связано с покупкой типографии Каткова и соответствующего оборудования. По информации А.Н. Савина при оформлении сделки был приглашен эксперт, который оценил типографскую технику в 12 тыс. руб. Позже выяснилось, что за завышенную оценку вдова Каткова заплатила ему хороший гонорар. Машины в конце концов пришлось просто списать на слом. Инспектор из министерства узнал об этой истории, квалифицировав ее как «растрату». Сам А.Н. Савин считал, что инспектору поступил донос (Там же. Л. 247). Там же. Л. 148
11 Там же. Л. 95-97. Депутация от университета была принята в столице 1 июня 1909 г. (Там же. Л. 102).
12 Там же. Л. 68, 70, 142. Разработка вопроса об экономическом положении российской высшей школы, в частности Московского университета, еще ждет своего часа.
13 Дружинин Н.М. Воспоминания и мысли историка // Московский университет в воспоминаниях современников: Сб. М.: Современник, 1989. С. 606. АРАН. Ф. 1514. Оп. 2. Д. 103а. Л. 27, 68.
15 Там же. Л. 44-45.
16 Там же. Л. 126. На совете историко-филологического факультета 30 марта новые административные меры привели к конфликту. Часть филологов и Д.М. Петрушевский протестовали против «покушений на свободу преподавания», заявляя, что преподаватель может читать любой курс, который получает статус специального или общего. Судя по всему, некоторые коллеги попытались монополизировать определенные курсы.
17 Там же. Л. 113.
18 Там же. Л. 43, 48.
19 Там же. Л. 139, 121.
20 10 июня 1906 г. группа депутатов I Государственной думы (среди них - значительная группа кадетов), подписали обращение к народу с призывом в знак протеста против роспуска Думы проявить гражданское неповиновение -
10
14
не платить налоги и отказаться от военной службы. Затем это обращение поддержали еще более 50 депутатов распущенной Думы. В Московском университете опальных «выборжцев» набралось 5 человек (С.А. Муромцев, Г.Ф. Шершеневич, С.А. Котляревский, Ф.Ф. Кокошкин, П.И. Новгородцев).
21 АРАН. Ф. 1514. Оп. 2 Д. 103а. Л. 37-45.
22 Там же. Л. 150-151а.
23 Там же. Л. 152-156.
24 Там же. Л. 157-160.
25 Там же. Л. 163-164.
26 В дневнике А.Н. Савин поставил время, когда он записывал о произошедших событиях - 12 ч. ночи 28 января (Там же. Л. 165).
27 Там же. Л. 167-170. Официальный указ был опубликован 4 февраля 1911 г., до этого времени все в университете руководствовались информацией из газет.
28 Там же. Л. 172.
29 Там же. Л. 193. О корпоративном чувстве А.Н. Савин в своем дневнике скажет и позднее, причем в весьма специфическом контексте. Он пошел на панихиду по убитому П.А. Столыпину, поскольку «университет должен снять с себя опальную репутацию и должен проявлять политическую терпимость даже к таким жертвам террора, которые причинили университету много зла... Корпоративные настроения должны уступить место более широким побуждениям» (Там же. Л. 244).
30 Там же. Л. 195.
31 Там же. Л. 172-174, 180.
32 Там же. Л. 185-191.
33 Там же. Л. 198-209.
34 Там же. Л. 215-220, 269.
35 Там же. Л. 239.
36 Там же. Л. 290.
