УНИВЕРСИТЕТ КАК ПОРОЖДАЮЩАЯ РЕАЛЬНОСТЬ НОМИНАЦИЯ Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

А. Ю. Согомонов

УДК 174

Университет как порождающая реальность номинация

Аннотация. В статье рассматриваются вопросы эволюции университетской номинации от ее средневекового открытия к сегодняшнему состоянию. Само слово итуегэПаэ прошло несколько стадий в смысловом развитии. Изначально оно обозначало рядовую городскую «корпорацию», а сама «корпорация магистров и школяров» по сути своей мало отличалась от других городских цехов. Более того, университет институционально выстраивался, подражая городским хозяйственным корпорациям, в частности трехступенчатой внутренней иерархии. Университет времени простого модерна (классический, гумбольдтский) сохранил со своими прообразами лишь метафорическую связь, по-прежнему считая себя корпорацией, но не являясь ею сущностно и формально. В эпоху высокого модерна университет превращается в легкую номинацию, приемлемую в целях символического самонаименования. Вторая четверть текущего столетия может стать временем повсеместного становления нового типа институции, название которой составлено из двух семантических компонентов - «устойчивый университет» - адекватно отвечающий на вызовы времени и гармонично сочетающий в себе разные публичные миссии.

Ключевые слова: университет, университетская корпорация, «устойчивый университет».

Бвгто двпвгаи аЬ ПвИв^и, в( двпвга( ПвНв^ит.

Дискурс порождается мышлением и порождает мышление1.

Пьер Абеляр. Христианская теология (1123 г.)

1 Общепринятая версия перевода этой фразы Абеляра: «язык порождается мышлением и порождает мышление». По сути, такой перевод вполне корректный, однако уводит нас от смысла, который, как кажется, хотел выразить Абеляр. Безусловно, он имел в виду не просто «язык» (lingua), как повседневную коммуникацию, и даже не «речь» (говорение), что тоже правомерно было бы в таком переводе, а нечто более логическое, смысло-со-держащее и, наконец, синтезирующее знание и веру. Абеляр, ведь, был концептуалистом. И поэтому, мне кажется, что современное слово «дискурс» более отвечает духу и мыслительному замыслу Абеляра, несмотря на очевидную терминологическую модернизацию, да простит меня главный эксперт по Абеляру, С.С. Неретина, за проявленную выше лексическую вольность. И не стоит забывать, что словом «sermo» вдобавок обозначалось еще логически связанное публичное обращение духовника к пастве, то есть собственно христианская «проповедь». В таком качестве, кстати, оно и закрепилось во многих современных европейских языках.

Если бы средневековому схоласту, участвовавшему в жарких спорах номиналистов и реалистов, предложили ответить на вопрос о значимости имени «университет», то, скорее всего, он бы не узрел в такой постановке вопроса предмета для рефлексии, а тем более, дискуссии. Не говоря уж о том, что само понятие «университет» в те времена еще не связывалось с высшим образованием в нашем понимании (XI-XII вв.). Главное внимание философов и теологов тогда было сосредоточено на прояснении смысла самой категории «универсалия», еще не связанной с образовательными практиками. Термином universalis обозначались лишь общие понятия. Сторонники реализма (от латинского res - вещь) исходили из того, что общие понятия (универсалии) реально существуют независимо от внешнего мира, как они тогда писали - то были вещи «до» и «после». Их противники - номиналисты - напротив, видели в универсалиях лишь чистые «наименования» вещей (от латинского nomen - имя), которые существовали и предшествовали самим понятиям.

Средневековый университет: путь от nomen'a к institutio

Однако именно XI-XII вв. в Западной Европе стали временами вполне бурного, даже по нынешним меркам развития образования и, прежде всего, частного. Создавались приватные школы (scola), а магистры свободных искусств (как независимые и территориально высоко мобильные «учителя») открыто и публично занимались просве-тительско-образовательной деятельностью, набирая себе учеников там, где им хотелось, и вещая то, что они считали важным и нужным. При этом, правда, сами слушатели в правовом смысле выступали в качестве «нанимателей», составляя коллективные договоры с магистрами, регламентировавшими гонорары и помещения для учебных аудитории. Между магистрами нередко шла жесткая конкурентная борьба за школяров и общественное признание, поэтому частные практики легко инициировались и внезапно прекращались, не получая дальнейшего институционального развития. Разумеется, большая часть этих школ существовали при духовных учреждениях и отчасти курировались канониками, таковы были особенности тех далеких образовательных «правил», и все же они не могут считаться просто церковными, но очевидно были уже чем-то большим. Скорее, их можно трактовать как мобильные и весьма неустойчивые философ-ско-теологические школы, которые, разумеется, абсолютно далеки от более поздних и, тем более, современных университетских образцов [4]. Отсутствие генерирующей практики и родовой номинации закрывали перед ними институциональные перспективы. Партикулярное

образование топталось на месте, нужен был какой-то особенный толчок для прогресса. Им стала лексико-правовая категоризация прото-университетов. Движение пошло как бы - от Слова к Делу.

Первые университетские корпорации складывались c известным отставанием от частных школ, весьма эмерджентно и нередко на месте старых школ. Высшее образование (stadium generale) лишь постепенно выходило из-под жесткого церковного контроля и обретало близкий классическому типу автономный статус, открытый для учителей и учащихся всех наций. Разумеется, богословие в таких «генеральных» школах оставалось сердцевиной всего содержания этого образования, но относительно свободные философские споры и открытые дискуссии довольно быстро превратились в «институциональную» норму. Сам факт долгого существования академического теолого-философского спора номиналистов и реалистов говорит в пользу наступивших уже в XII веке, безусловно, новых времен.

Высшее образование, если позволительно будет так обозначить совокупную университетскую форму той эпохи, больше искало защиты у светских властей, хотя при этом открыто не вступало в конфронтацию с католической церковью. Она в свою очередь все реже напрямую вмешивалась в дидактику, но при этом довольно часто и грубо вторгалась в процесс академических противостояний. Отчасти ей удавалось сохранять за собой роль высшего теологического арбитра и в том числе, абсолютного монополиста на философскую истину. Утверждению этих новых принципов в образовании способствовали «университетские суды», в буквальном смысле каравшие «отступников» от нормативных знаний и веры.

Впрочем, не будем увлекаться излишним историческим схематизмом отметим лишь одно важное для нас обстоятельство становления университетов в Европе: само понятие «университет» относительно позднее, а его институциональное наполнение прошло сложный и долгий путь. По крайней мере, первый университетский «век» спокойно обходился без этой родовой номинации. Как же это понимать: протоуниверситеты по факту - существовали, а общее понятие не было еще в ходу? Именно так. И этот исторический факт чрезвычайно важен для понимания последующей и, в особенности, сегодняшней ситуации в развитии высшего образования. Практика и номинация - дивергентны, подпитывая «фактами-аргументами» реалистов и номиналистов одновременно. Не лишне вспомнить, что и термин «alma mater» вошел в обиход только с XIV века.

Известно, что изначально словом universitas обозначались любые сообщества людей, связанных взаимной присягой друг с другом (corpus). Прежде всего, это были ремесленно-цеховые корпорации.

То есть объединения относительно горизонтального типа, не предполагавшие, как во многих других случаях, строго вертикального господства и подчинения. «Университетом» именовалась, впрочем, и вся городская коммуна (universitas civium), не говоря уже о специализированных производственных корпорациях, которые в свою очередь входили в ее состав.

И лишь только с течением времени термин universitas закрепился исключительно за одним особым типом сообществ, включавшим в себя всех членов именно образовательных корпораций [2]2. Именовались они в строгой привязке к месту, например, «университет магистров и школяров города Парижа». Так, лишь к середине XIII века можно говорить о сложившейся сети таких университетов в Европе, ставшей поистине институциональной системой studium generale, то есть всеобщей высшей школой по тем временам вполне еще интернационального и «открытого» Запада [3]3. По сути, все они стали продуктом двойной корпоративности, то есть учебной корпорацией при городской корпорации.

Такой университет преследовал двойственную миссию - обучение и присуждение степеней. Да, именно присуждение степеней, как своего рода сертификата подтверждающего одновременно квалификацию выпускника и соответствующие из нее будущие права для него. Licentia ubique docendi - право «преподавать повсюду» (лат.) -действительно, представляло собой аналог современной лицензии на дальнейшую практику, то есть на обучение других. При этом важно подчеркнуть, что эта лицензия должна была признаваться повсюду в христианской Европе, поэтому все университеты так были заинтересованы во всеевропейском единстве. Эти полномочия каждому университету гарантировались в свою очередь властью, выдававшей им «сертификаты» об их основании и правах. И поэтому «не признать полноценность университетской ученой степени значило бросить вызов этой власти» [3, 544].

2 Историки полагают, что университетская корпорация была внутренне организована как типичная цеховая единица. «Ученое ремесло» облекалось в похожие регулятивные формы, а университетская градация (школяр-бакалавр-магистр) была калькой с ремесленной иерархии «ученик-подмастерье-мастер» [2, 3].

3 Весьма часто «сообщества магистров» - в силу особенной открытости интернациональной Европы - составляли люди пришлые из разных мест. Поэтому, воспринимались «общиной чужеземцев», не прививавшихся ни к одному месту. И тогда они перемещались из города в город в поиске более комфортных условий, создавая удивительный прецедент «мигрирующего» университета, не получивший дальнейшего развития в новое время.

Такой властью изначально было папство, именно Ватикан выдавал легитимизирующую университетскую грамоту, наподобие рукоположения епископом священников. Но постепенно эти полномочия стали переходить к светским властям. Прозорливая и «продвинутая» светская власть поэтому изначально была заинтересована в «своих» университетах, ибо это позволяло ей считаться и восприниматься «кузницей» локальных интеллектуальных кадров [подробнее: 1]. Таким образом, именно родовая номинация породила современную институциональную практику.

При этом сами университеты сохраняли довольно большую независимость от властей. Они наделяли себя самыми хвалебными и громкими эпитетами, подобно «хранителям ключей от христианства». Все это, конечно же - метафоры, но их значение было отнюдь не только символическим, и работали они не только на повышение репутации и престижа. Эти метафоры творили институциональную реальность [3].

Что это означало? Излучая во внешнее пространство подобные семантические потоки и прививая современникам мысль о своей институциональной уникальности, они, с одной стороны, укрепляли положение университетов в европейском обществе, а с другой - создали важнейший прецедент в западной истории в виде учреждения университета как главного, может быть, отчасти и - единственного инструмента легитимации истинного знания, обладающего правом на самоконтроль и самоорганизацию своего внутреннего социального мира через свои цеховые статуты.

Именно таким специфическим образом завершился процесс первоначального становления европейского университета: в его генетическом восхождении от номинации к институции. Иными словами, именно Имя сделало университет подлинным социальным фактом. Нельзя сказать, что университет стал «идеальной» институцией. Уже гуманисты раннего Возрождения критиковали его за укоренившуюся в его стенах псевдонауку, лицемерие магистров, неупорядоченность во внутренних делах и чрезмерность в общественных привилегиях. Но университету не суждено было стать анахронизмом, его исторический путь, пожалуй, самый долгий в мировой институциональной истории.

Современный университет: одна номинация - две реальности

Но пропустим несколько веков истории и мысленно переместимся в конец эпохи Просвещения, когда средневековый университет либо совсем приходит в упадок, либо институционально трансформируется в более современный тип образовательного учреждения. С

тех пор он называется по-разному: классический, национальный, исследовательский, гумбольдтовский, его зарождение связано с закатом средневековой схоластики и торжеством рациональной науки в Европе.

В 1808 году Ф. Шлейермахер издает свою революционную по тем временам книгу об обновленной «идее» немецкого университета [5]. Он решительным образом извлекает университет из городской коммуны и переориентирует его телеологию на цели национально-государственного строительства. Речь у него шла именно о задачах выработки национально-консолидирующего и внятного языка науки и образования, работающих на задачи государственного контроля и управления обществом. Можно сказать, что именно с тех пор мы четко указываем на первую и вторую функцию университета (обучение и исследования) благодаря тому, как отчетливо он их сформулировал. И если Шлейермахер не выражал свои идеи лексически буквально таким образом, тем не менее именно он впервые вывел из номинации «университет» всю его современную миссию и прагматику. Точнее, его всеобщность и универсальность в философско-герменев-тическом плане. К слову сказать, во всех странах пользуются средневековым термином universitas, словно забыв о его изначально корпоративной сущности, в то время как в современных Афинах университет, основанный в конце XIX в., назван «Panepistimio» с явным намерением подчеркнуть всеобщность знания, пренебрегая исконным значением автономной общности.

Развивая мысли Монтескье и Руссо об «общем духе наций», Шлейермахер дополнил их концепцией «божественной идеи человечества» и в итоге развил теорию современного университета, основанного на понимании равноценности народов и их языков, вытекающем как из всеобщности человеческой природы, так и многообразия форм выражения идеи бесконечности божественного творения человечества [5, б]. Речь у философа-романтика Шлейермахера шла о возрождении через конкретику духа университета национальной самобытности, напрочь отсутствовавшей в средние века и затерянной в абстрактности мышления классической философии Просвещения. От обновленного университета требовалась конкретика чувственной реальности, умело размещенная в контексты универсального языка науки.

Университет, как рационализирующий национальные цели государства институт, с некоторой разницей в нюансах понимался однозначно именно так на всем протяжении XIX-XX вв. Средневековые сущности были в нем вытеснены современными смыслами и акцентом на национальную эмпирику языка и прикладном характере зна-

ний. Его исследовательские программы корректировались задачами национального прогресса, а образовательные планы были сориентированы на социальное производство национальных элит - через отработку их языка и, как следствие, стиля мышления. И такой модель-но видоизмененный университет, хоть и, говоря словами Гумбольдта, никому ничем не был обязан, на самом деле мог существовать только в тени всевластного национального государства. Корректнее - в союзе с ним и в услужении ему.

В ХХ веке по мере укрепления и демократизации интеллектуальных слоев современного общества, западный - гумбольдтовский по типу - университет все больше идеологически и институционально продвигался в сторону нового символического статуса главного оппонента властей. Не играя в реальную политику, понимаемую как борьбу за власть, и используя свой главный ресурс легитимного «распорядителя» экспертным знанием, университет заметно «полевел» и вел непримиримую борьбу с правительствами за смыслы и ценности публичной, социальной и экономической политик. При этом университеты численно множились, и в орбиту высшего образования включались громадные массы молодых людей. Университет полностью утратил былой ореол элитарности, превратился в «открытый» институт массового общества и прочно укрепился на новых позициях монополиста и законодателя социальной критики. Собственно, и выступления студенчества в конце 1960-х гг. стали яркой иллюстрацией этого университетского тренда.

При этом массовизация университетов, с одной стороны, и естественное удорожание высшего образования - с другой, поставили их в сложное социально-финансовое положение. Необходимость зарабатывать самим, меньше полагаясь на исключительную поддержку государства, толкала многие, особенно передовые, западные университеты к модели предпринимательского университета [6]. Да и в целом к трактовке высшего образования, скорее как рыночной услуги, чем просто общественно необходимого культурного воспроизводства. Однако однажды, вступив в пространство конкурирующих друг с другом субъектов, университеты начинают вести себя соответственно законам рынка - вырабатывать свой уникальный бренд и фирменный стиль, открывать «тайны» своих маркетинговых стратегий, а то и еще проще - цинично «приторговывать» дипломами и степенями. В результате там, где действуют законы «белого» рынка услуг, мы неизбежно сталкиваемся со спойлерами, предпочитающими играть только по правилам «черного» рынка. В итоге одни университеты ищут свою исключительность, все больше концентрируясь только на одной - образовательной миссии, другие же умудряются

некачественно и не всегда честно эксплуатировать свои образовательные лицензии, выступая поставщиками образовательного «ширпотреба».

При этом в любом случае сама номинация «университет» остается стандартной, «типовой», и в известном смысле - тривиальной и рыночно недостаточной. А возможно даже - в чем-то тормозящей его развитие. Все участники мировой сети университетов вступили в фазу жесткой глобальной конкурентной борьбы за свой имидж, символический капитал и рейтинговые показатели. Само собой, в такой борьбе годятся любые средства, если они работают на «правильные» стратегические цели. И мы вновь свидетельствуем начало очередного университетского «транзита».

Нейминг вместо номинации,

или как дезинтегрируется институция

Сегодня простой номинации «университет», действительно, явно не хватает. Министерствам, конечно же, удобнее контролировать и управлять, если все учреждения высшего образования институционально стандартизированы. Но тогда у большинства из них закрыты пути для честной конкуренции, и как бы то ни было - выиграют те, кто ближе к властям и ресурсам. Государство же в свою очередь тоже жаждет конкуренции с другими странами в сфере высшего образования и любыми путями пытается продвинуть в топ-списки, прежде всего, своих «фаворитов». Для современных стран это не только вопрос престижа, но прибыльный бизнес на мировом студенчестве. Однако высоко рейтинговым вузом стать в условиях глобальной конкуренции весьма непросто, и удается это в буквальном смысле - единицам.

И тогда семантическая работа с номинацией вновь становится востребованной, только сегодня она больше напоминает маркетинговые игры с неймингом, чем с сущностными моделями институтов высшего образования. И все это порождает у экспертов коллективное убеждение в тотальной деформации современного высшего образования. Пандемические условия последних нескольких лет лишь убеждает их в «правильности» этого диагноза.

Впрочем, как мне кажется, гипотеза о якобы происходящей в наши дни глобальной де-университизации, разумеется, пока остается лишь догадкой. Действительно ли, за ней скрывается тренд, точнее, ментальная «картина» меняющейся реальности? Однозначно не ответить. Безусловно, университеты перестали быть единственными институциями производства и подтверждения профессиональных компетенций. Но они давно утратили монополию на производство нового знания. В этом смысле предположение о де-университизации,

все же базируется на чем-то другом, и как мне кажется, на понимании сдвигов именно институционального порядка.

Не следует забывать, что гипотеза о де-университизации на руку сторонникам ускоренной цифровизации высшего образования, заинтересованным в том, чтобы сама номинация «университет» стала более «гибкой» и не обязательно отвечающей строгим организационным требованиям и стандартам. Для них желательно, чтобы в принципе любое начинание в области высшего интернет-образования можно было с легкостью именовать «университетом» без необходимости строгого институционального соответствия и подтверждения своего права на эту, ставшую уже традиционной, номинацию. И действительно, «игроки» в университетский нейминг все еще обходятся с исходной номинацией весьма осторожно. И все же.

Несложно увидеть, как в сегодняшнем публичном пространстве успешно функционируют разные образовательно-просветительские проекты, организованные в форме НКО, и при этом незатейливо именуются «университетами». Мало того, что эти стартапы не следуют исконной университетской образовательной ориентации, так они к тому же и не ставят никаких «классических» задач. Иными словами, всякую просветительскую организацию по распространению знаний сегодня легко можно назвать «университетом», а ее сотрудников «магистрами», а то и «профессорами». Но, увы, институциональная природа большинства таких начинаний не имеет ничего общего ни с формой, ни с идеей университета.

Все они - сугубо индивидуализированные частные инициативы, очень напоминающие нам частные «школы» до-университетской Европы XI-XII вв., легко создаваемые вокруг яркой фигуры ученого-оратора (magister)4 и также легко прекращавшие свое существование в силу разных причин. Сегодняшние просветительские или тренерские «университеты» могут организовываться вокруг одного лидера и небольшой группки единомышленников. И поскольку в них самих отсутствует внутренняя формализованная структура воспроизводства знания через фильтры с помощью не менее жестких процедур подтверждения компетенций, все эти псевдо-образовательные стартапы могут называться как угодно, на усмотрение своих устроителей. Однако к классическим университетам они отношения не имеют. Иными словами, в данном случае номинация не воспроизводит структуры известной из тысячелетней истории институциональной реальности ни в какой из ее модельных разновидностей.

4 Красочное описание тех далеких практик сохранилось в автобиографии Пьера Абеляра «История моих бедствий».

И все же чаще всего, они все предпочитают именоваться университетами, движимые, очевидно, вполне обоснованным всем предшествующим опытом стратегическим мотивом легитимизироваться через номинацию. Тем более что эта номинация по-прежнему престижна и как будто бы не нуждается в разъяснениях.

Я не подвергаю сомнению важную роль частных НКО в сегодняшнем секторе третичного образования. Классические университеты не всегда успевают за бегом времени, труднее перестраиваются, крайне редко ставят задачи по переквалификации или перепрофилированию, да и вообще страдают излишней «стандартизацией» программ и довольно редко их обновляют. Все эти задачи с легкостью решаются малыми образовательными группами третичного сектора. И поскольку они сами прекрасно понимают, насколько они действительно успешны и востребованы в публичном пространстве, им, естественно, хочется повысить свой публичный статус. Как? Очень просто: за счет обращения к классической номинации. И поскольку, к счастью, самоназвание «университет» в юридического смысле пока не является запрещенным действием, то к нему весьма часто прибегают, не мудрствуя лукаво и не опасаясь никаких правовых или административных последствий.

Самозванные университеты, однако, сами того не подозревая, девальвируют номинацию, и она на глазах утрачивает былой символический вес, а то и raison d'etre. Выражается же это в том, что в наименовании классических университетов, особенно в мировых рейтингах, все большее значение начинает приобретать его дополнительные смысловые атрибуции. И если раньше достаточно было жесткой топографической привязки (Московский, Парижский, Гарвардский университеты не случайно писались с большой буквы), то сегодня уже важнее указание на специализацию, направление, идентичность, а само слово «университет» при этом пишется как бы сбоку и с маленькой буквы, нередко упускается и совсем (например, университет «Высшая школа экономики», «Шанинка» или «Нефтегазовый» университет). В этих случаях предикат становится смысловым в отношении «голой» институциональной номинации.

Иными словами, universitas сегодня, по сути дела, перестал быть сам по себе творящим институциональную реальность. К нему апеллируют либо по инерции, либо под нажимом властей для «пущего контроля» или просто из соображений удобства. Словом, как говорят музыкологи, университет используется ad libitum («по желанию»).

Классическая номинация сохраняет свою силу либо только в случаях с самыми знаменитыми историческими университетами (типа Кэмбриджа, Оксфорда, Московского), либо с теми, кто включился

в гонку за высшие места в международных рейтингах, более того, добились успехов и образуют сегодня расширенные сети «флагманских» или так называемых «глобальных» университетов [7].

Впрочем, похоже, что государству уже недостаточно чистой, исходной номинации. Оно правом своей административной воли вводит новые, чаще всего - пустые и плохо приживающиеся «сложные» номинации. Подобно «успешным» или «опорным» университетам, значимость которых подтверждается формализованными количественными показателями лишь в бюрократических кругах, и гораздо в меньшей степени - на рынке образовательных услуг и в глобальном пространстве соперничества вузов за свой символический капитал.

«Устойчивый университет» -номинация, создающая новую реальность

Рубеж тысячелетий одновременно ознаменовал собой цивили-зационный «приход» новой философии образования и университетской политики в мире. Речь идет о практически повсеместном торжестве концепции «устойчивого» университета - как подлинно общественного института. Не автономного и не самодостаточного, ни государственного, ни частного и ни сугубо инструментального, а исповедующего, прежде всего, социальную миссию по поддержанию публичного пространства и стимулирования гражданского общества. От университета отныне ожидается не только осуществление образовательной и научно-исследовательской функции, но и (1) «выращивание» гражданско-ориентированных и глобально ответственных молодых людей; а также (2) эффективное исполнение роли модератора низового взаимодействия между разными локальными акторами.

Главная интрига отныне заключается в том, какая образовательно-философская парадигма возобладает в ближайшем будущем. Она в свою очередь зависит от тех образов будущего, принципы и идеи которого мы исповедуем уже сегодня. И здесь различаются две модели: «хаотического» и «устойчивого» будущего.

Первая модель покоится сегодня на традиционной философии образования (социализация, репродуктивные схемы, общая подготовка и профессиональная специализация, рыночная ориентация образования, информационное насыщение под общий и партикулярный запросы). Иными словами, эта система высшего образования готовит человека к будущему, в то время как само будущее складывается спонтанно, непредсказуемо. Молодой человек готовится к встрече с его непрозрачным и невнятным будущим. Отсюда, понятно толкование его: (а) всей образовательной модели как «хаотичной» и (б) обучения в режиме «до востребования».

Вторая модель отталкивается, напротив, от более или менее ясного образа желаемого будущего и исходит из фундаментального для всей системы образования предположения, что это будущее создается через обучение не случайным образом, а в результате систематического накопления такого человеческого капитала, который, по сути, и определит облик и смыслы желаемого будущего.

Стратегия на достижение сбалансированного и устойчивого развития становится сейчас, пожалуй, единственно корректной и адекватной всем вызовам эпохи. Построение образа будущего в ее картине мира кардинальным образом отличается от привычного «поливариативного завтра», оно определено ответственностью сегодняшнего поколения перед потомками. Стратегия на его построение предполагает накопление человеческого капитала в сложной системе человек-сообщество-окружающий мир. И эту стратегию можно именовать образованием во имя устойчивого развития. В ней заново переосмыслены контексты человека и цивилизации, базовые приоритеты и ценности стратегического прогресса, роль переосмысленного «успеха» в общественной и приватной жизни людей. Но самым главным мотивом развития концепции, безусловно, является желание неуклонно растущего числа людей сдвинуть наш мир с сегодняшнего деструктивного пути самоуничтожения и вернуть его в лоно дружественного сосуществования со всеми компонентами планетарной экосистемы. Могут ли это движение возглавить университеты? Да, если захотят. И если захотят, то их институциональный выбор будет сделан в пользу «устойчивого университета».

Переход к концепции устойчивого образования, как принято сегодня считать, означает парадигмальный отказ от трансмиссивной роли образования в пользу трансформирующей [11]. Всеобщий процесс обучения понимается отныне не только как передача знаний и навыков (трансмиссия), но и как накопление человеческого капитала, способного преобразовать жизненные миры (трансформация). Субъекты образовательной деятельности и университеты, в первую очередь, становятся главными преобразователями миров (контекстов). Новый человеческий капитал, разумеется, создается не с нуля, но в известной оппозиционности текущим практикам понимания и освоения мира, в том числе и тем, которые подчинены логике накопления «успеха ради самого успеха». Не секрет, что погоня университетов за рейтингами и значимыми количественными показателями подчинена этой ложной идеологии.

Перед человечеством чрезвычайно отчетливо, как никогда ранее, полагает, в частности, С. Стерлинг, открываются четыре альтернативы образовательного «ответа» на вызовы устойчивого разви-

тия: (а) не реагировать никак и продолжить классические традиции обучения; (б) адаптироваться к глобальным переменам и приспосабливать к ним свои обучающие программы; (в) реформироваться, модифицируя образование в соответствии с духом и запросами времени; (г) трансформироваться, меняя свою образовательную философию и институциональную форму [11]. Выбор четвертой опции предполагает инновативное целеполагание, повторение на новом уровне известной логики эволюции университета: от номинации к новой реальности.

«Устойчивый университет» - главный игрок на поле устойчивого образования [8, 9, 10]. Устойчивое развитие мира предполагает фундаментальный транзит, а его носители - открытое сознание, широкий мировоззренческий горизонт, глобальное гражданство, ответственность за планетарный контекст жизни и благо будущих поколений [12, 18]. Но университеты - сложные и довольно консервативные организации, сопротивляющиеся всяким переменам. И если не удастся включить их в общий социальный контекст устойчивого развития, то вряд ли вообще стоит ожидать от них какого-либо участия в цивилизационном транзите. А для этого, очевидно, необходимо переосмыслить многое и, прежде всего, цели высшего образования.

Старая, отчасти наивная, модель подготовки молодых поколений к рынкам, хоть и является выражением преобладающих в глобальном обществе неолиберальных настроений, тем не менее, не выдерживает критики, ибо не предполагает никакого интереса в «ци-вилизационном качестве» выпускника и даже, скорее, наоборот, всячески «притупляет» его. Устойчивое же образование не ограничивается лишь профессионально-рыночной оценкой выпускника и переносит акценты на его общегражданское качество. И поскольку университеты, по сути, готовят будущие поколения «лиц, принимающих решения» в самых различных сферах жизнедеятельности, постольку и морально-философские свойства самого поколения выходят на передний план.

Иными словами, концепция классического университета, как фабрики профессиональных компетенций, уступает место пониманию высшего образования, как креатора условий изменения человеческого капитала. Университет сам создает контекст перемен, предопределяет их вектор и контент. А под эти задачи необходимо будет переосмыслить и компетенции университетского менеджмента и всего профессорско-преподавательского состава.

«Устойчивому университету» предстоит превратиться институционально в глокальную площадку ценностного форсайта. Такая формулировка проблемы позволит нам глубже понять процесс уни-

верситетской трансформации в общей логике цивилизационного транзита. Его новые роли продиктованы не традиционной адаптацией к прогрессу, а глобальными вызовами и локальными потребностями. Его заказчики и партнеры - будущие поколения и местные сообщества. Его цели сфокусированы на динамике человеческого капитала, формировании инновативных и морально ответственных лидеров. Создавая же обновленный человеческий капитал, он вносит тем самым свой важнейший вклад в цивилизационный транзит в целом.

«Устойчивый университет» принадлежит глокальным контекстам актуальной современности; он уже не объект государственной политики и не самодостаточная корпорация. Обретение им этой новой субъектности - его обновленная миссия. Он вписывается во все контексты перспективного развития и сам производит инновационные знаниевые и морально-философские контексты, где происходит вызревание будущего человеческого капитала во имя устойчивого развития. Из новой номинации родится новая реальность!

Список литературы

1. Ле Гофф Ж. Интеллектуалы в средние века. СПб: Изд-во Санкт-Петербурского университета, 2003.

2. Суворов Н.С. Средневековые университеты. Изд. 2-е. М.: «ЛИБРОКОМ», 2012.

3. Уваров П.Ю. Университет // Словарь средневековой культуры. Под ред. А. Я. Гуревича. М.: РОССПЭН. 2003. С. 544-552.

4. Уваров П.Ю., Попова Г.А. Городские сообщества в Западной Европе в Средние века / Отв. ред. П.Ю.Уваров. М.: Индрик, 2018. 557 с.

5. Шлейермахер Ф. Нечаянные мысли о духе немецких университетов. М.: «Канон-плюс», 2018.

6. Clarke B. Creating Entrepreneurial Universities. Bingley: Emerald Group Publishing, 1998.

7. Douglass J.A. (Ed.) The New Flagship University. Changing the Paradigm from Global Ranking to National Relevancy. New York: Pal-grave-Macmillan, 2016.

8. Filho W.L., Zint M. (Eds.) The Contribution of Social Sciences to Sustainable Development at Universities. Dordrecht: Springer, 2016.

9. Jones P., Selby D., Sterling S. (Eds.) Sustainability Education. Perspectives and Practice across Higher Education. London - New York: Routledge, 2010.

10. M'Gonigale M., Starke J. Planet U. Sustaining the World, Reinventing the University. Gabriola Island: New Society Publishers, 2006.

11. Sterling S. Sustainable Education. Re-visioning Learning and Change. Cambridge: Green Books for The Schumacher Society, 2001.

12. Sterling S., Maxey L., L. Heather (Eds.) The Sustainable University. Progress and Prospects. London - New York: Routledge, 2013.