CC BY
23
Философия. Культурология Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. Серия Социальные науки, 2014, № 1 (33), с. 155-160
УДК 101
УМАЛЕНИЕ РОЛИ ФИЛОСОФИИ КАК СИМПТОМ НЕПРИЯТИЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОСТИ ЧЕЛОВЕКА
© 2014 г. А.Н. Фатенков
Нижегородский госуниверситет им. Н.И. Лобачевского
Поступила в редакцию 10.10.2013
Уточняется характер взаимоотношений философии и мировоззрения. Анализируется и критически оценивается мировоззренческая ситуация, культивируемая сегодня в стране властными структурами. Предельно удручающим видится умаление роли философии (как ответственного свободомыслия) в угоду догматизму религии, декларативному объективизму науки и утилитарно -коммерческому типу мышления.
Ключевые слова: человек, мировоззрение, философия, религия, наука, образование.
Жизнь заставляет нас смотреть себе под ноги и всматриваться в горизонт, вглядываться в себя и в окружающих. Пристальный взор сменяется непринуждённым созерцанием. Так происходит изо дня в день. Комплекса ощущений здесь недостаточно: он не позволит человеку выделиться из животного состояния и держаться на особицу. Нам нужен комплекс представлений, идей, порождаемых и обозреваемых небезвольным и небесчувственным умом. Эмоции, страсти, порой перехлёстывающие через край, тут не помеха, они оберегают нас от низведения к состоянию технического артефакта.
Мировоззрение есть предпосылка, процесс и результат более или менее систематического осмысления мира, внешнего и внутреннего, с целью надёжной ориентации в нём. Оно формируется по мере того, как человек осознаёт и небесстрастно продумывает своё отношение с природой, культурой, обществом, с самим собой. Отношение - всегда - складывается на основе взаимодействия, которое - в данном случае - наличествует с необходимостью. Объяснений тому несколько, и все они размещаются между двумя полярными. На одном полюсе постулируется: человек есть существо неполное, незавершённое (наши ненасытные потребности с очевидностью свидетельствуют об этом) - и вместе с тем стремящееся свою неполноту и незавершённость преодолеть. Искреннее это желание или лукавое - не важно. Так или иначе, люди с неизбежностью обращаются к окружающей среде: природной, социальной, культурной. Та нужна нам ещё и как фон для кристаллизации собственного Я. На другом полюсе
утверждается: человек отличается избытком качеств, внутренних ресурсов, которые он не может не выплёскивать из себя вовне. Иногда -в форме дара, чаще - в виде отходов жизнедеятельности и производства. Сопрягая крайности, подбираемся к искомому человеческому коду: «недо - пере». Мы постоянно находимся в ситуации устойчивой, тенденциозной неравновесности, перемежаемой моментами устойчивости - неравновесной, зыбкой, эфемерной. В переходный период, в эпоху перемен данный факт становится экзистенциально и социально выпуклым, почти банальным вследствие его массовой верификации и множества безыскусных обыденно-житейских интерпретаций.
Мировоззрение никогда не бывает одноуровневым: только обыденным либо исключительно сверхобыденным (философским, научным, религиозно-теологическим, мифолого-магическим). По крайней мере в это хочется верить. Иначе нам не избежать необязательных жизненных потерь и никчёмных приобретений. Обыденное мировоззрение вырастает из повседневного опыта, оправдывает и планомерно количественно расширяет его; ограничиваясь им одним, мы загоняем себя в тупик мещанства. Ничуть не продуктивнее и замкнутое в себе элитарное восприятие реальности. Маг, колдун, шаман, навсегда расставшийся со сферой про-фанного, вольно или невольно профанирует сферу сакрального; оставаясь собой, он не может обойтись без охламонов-соплеменников, пляшущих вокруг костра. Теолог, отгородившийся от небезгрешной посюсторонности, прямиком впадает в схоластическую ересь. Фило-
софское и научное видение мира, отчуждённое от обычных человеческих радостей и невзгод, раз за разом конструирует объективистские абстракции. Доминирование в мировоззрении сверхобыденной компоненты не гарантирует достойной и счастливой жизни. Но последняя невозможна вовсе без идей и устремлений, выходящих за рамки тривиального повседневного существования. Если, разумеется, не принимать во внимание довольство и счастье самовлюблённого, нечуткого обывателя.
Выбор легирующих присадок для обыденного мировоззрения невелик, и философия с религией оказываются тут конкурирующими ингредиентами, обладая и существенно разнящимися, и схожими чертами. Обе они пытаются и считают корректным вести речь о конечных, финальных причинах существования и состояниях человека, общества и природы. Иначе говоря, обе они в той или иной степени телеологичны. Сближаясь друг с другом по этому параметру, философия и религия совместно дистанцируются от науки, которая - со времён Р. Декарта -запрещает себе апеллировать к причинам целевым, концентрируясь на отыскании и изучении причин действующих. Вдобавок философия и религия - в форматах антропоцентризма и тео-центризма соответственно - предпочитают скорее отличать человека от остального сущего, тогда как наука - в формате системы объективных закономерностей - скорее уподобляет его остальному сущему. Однако в религиозной оптике особенность человека усматривается не столько в его возвышении над всем иным твар-ным, сколько в ничтожестве перед Творцом, пред которым, несомненно, ничтожно и всё иное тварное. Здесь, через умаляющее уподобление всего сотворённого, намечается небезопасная для людей - для их экзистенции, свободы, личностной ипостаси - структурная смычка религии и науки.
Философ говорит не о законах и не о промысле, а о судьбе, не слепой и не податливой, - о своенравной сопернице, суровой и милостивой, отталкивающей и обольстительной. Вот образцовое рассуждение Н. Макиавелли: «Дабы не была утрачена наша свободная воля, можно, думается мне, считать за правду, что судьба распоряжается половиной наших поступков, но управлять другой половиной или около того она предоставляет нам самим». И «раз судьба изменчива, а люди в поведении своём упрямы, то они счастливы, когда судьба в согласии с их поведением, и несчастливы, когда между ними разлад. Полагаю, однако, что лучше быть смелым, чем осторожным, потому что судьба - женщина, и,
если захочешь владеть ею, надо её бить и толкать. <...> И наконец, как женщина, судьба всегда благоволит к молодым, потому что они не так осмотрительны, более отважны и смелее ею повелевают» [1, с. 103-105].
Да, в философии есть и мужчина и женщина, и эллин и иудей. Как роженица кричит на родном языке, так и философ только родным словом прикасается к подлинной, сокровенной реальности. Понятна непереводимость некоторых знаковых культурных лексем с одного языка на другой. Неудивительны замены латыни национальной лексикой мыслителями итальянского Возрождения и немецкой Реформации. Сомнительна нынешняя тенденция подверстать любую речь под английскую. Убийственно для глубокой, живой мысли её оцифровывание.
Философия - женского рода и потому, естественно, мужской предмет. Прежде чем назвать меня гендерным шовинистом (я не обижусь), загляните в энциклопедический словарь. Имена философов-дам, если и встретятся, пересчиты-ваются по пальцам одной руки. И неспроста. Сократ - участник военного похода, Платон -олимпиец, М. Хайдеггер и А. Камю - отменные футболисты, Э. Юнгер - доброволец Первой мировой, окопный лейтенант. Они личностно и жизненно убедительны. В них средоточие уверенной в себе силы - и одновременно высший градус реализма, когда без манерности и надрыва выговаривается: «Что не может меня погубить - делает меня сильнее, но то, что может - сильнее стократ» [2, с. 55]. В философии мужчина находит то, чего ему недостаёт в натуральной спутнице жизни, и редактирует то, чего в женщине через край. Ну а философия в исполнении прекрасного пола - всё одно что женский футбол. Недоразумение. Для дам и белобилетников придумали культурологию. Ничего не имею против этой дисциплины, но не надо смешивать. На худой конец, «смешать, но не взбалтывать». Хвори сегодняшней жизни, культуры, философии обусловлены прежде всего ослаблением мужского начала. Его лихорадит -вульгарно, гламурно, патетически. Ему грозит толерантность унисекса и бесполый штиль. Генетики утверждают, что мужчины - вымирающий биологический вид. Единственное серьёзное возражение тут - философское, стоическое.
Религия настаивает на связанности человека; на том, что ему - одному - в этой жизни не выстоять и без помощи - свыше - её не пройти; религиозный человек обречён быть если не падшим, то ведомым. Философия, не отрицая людских привязанностей и пут, зарождается и существует поныне как идейное подспорье
жизненно самостоятельного человека. Она, устами Гераклита, ответственно заявляет: «Человек в ночи себе свой зажигает огонь», пусть даже «ночь - первейшая богиня» [3, с. 161, 159]. Это изрекает, что немаловажно, не антропоцен-трист софистического толка, авантюрно противопоставляющий человека природному миру и зубоскалящий над сферой сакрального, а натурфилософ («физиолог», «физик»), для которого человек «противовратной» гармонией органично сращён с небездушным космосом, населённым к тому же богами и гениями. Но то вполне земные, олимпийские боги, с которыми можно и посостязаться, и кутнуть.
Неоспоримая ценность философии в том, что она учит людей самостоятельно, а значит, ответственно мыслить и глубоко чтить при этом наследие мировой и отечественной культуры (ведь философия и её история неразделимы). Подобного нельзя сказать ни о религии, ни о науке. Религиозное сознание жёстко нормировано системой догматов, научное - постулатами господствующей парадигмы. И вряд ли, к примеру, монотеист с глубоким почтением отнесётся к исторически ранним, политеистическим вероучениям, а учёный нововременной формации -к аристотелевской физике и геоцентризму. Философ, наверное, не будет строить новых религиозных храмов (он лучше поможет возвести библиотеку), но и старых рушить не станет (если не выродится в политика). Тогда как церковь в альянсе со светской властью регулярно, с латинских времён до нынешних российских, закрывает или молчаливо помогает закрывать академии.
Философия зарождается в кругу свободных людей, и дух свободы в ней неистребим. Свободен тот, кому для нравственной жизни не обязательны внешние помочи в виде морали и права. Свободный человек не отрицает наличия авторитетов - он выступает против их неавторитетного навязывания и надеется содержательно превзойти встреченных им на жизненном пути мастеров. Философ не против веры как состояния души. Метафизики, предельно авторитетные для меня, последовательно подчиняют интеллект душевности. Конечно, душа и вера выше абстрактной логики и отвлечённого инструментализма. Однако вера вере рознь. Кто-то верит в себя, другим доверяя или не доверяя. Это естественная и жизненно оправданная мужская позиция, это позиция философа. Кто-то верит в Другого, в роли которого может выступить и Бог, и партия. Она поближе, он подальше, или наоборот, - принципиальной разницы нет. Всё равно перед нами Другой. В его помощи, как и в постоянном присутствии
другого Я, этого бдительного «внутреннего» соглядатая, нуждается неуверенный в себе человек с ушибленным (травмированным) и расколотым сознанием.
Христианская религия, православная версия которой сегодня у нас активно реанимируется и целенаправленно внедряется правящим слоем в общественное сознание, возникает в среде рабов и подневольных. Данный факт - из истории Римской империи - неопровержим. И нечего удивляться, что «при всех противоречиях социальных и моральных принципов в евангельском христианстве всё же доминирует одна этическая норма: проповедь терпения, покорности, прощения обид. <...> Она всегда на руку эксплуататорам» [4, с. 472]. Небезоснователен созвучный критический тезис: новозаветное учение обильно впитало в себя рабское мировосприятие, воспроизводит и тиражирует его. В каноническом наставлении без стеснения используется соответствующий термин: освободившиеся от греха становятся «рабами Богу», обретая святость и жизнь вечную (Рим. 6: 22). Можно сколько угодно говорить, что библейский раб не чета рабу языческому, но, бесспорно, оба они находятся в личной зависимости от господина, небесного или земного. И если от земного владыки ещё можно избавиться, захотев и взяв в руки оружие, то от небесного - никогда. Сермяжная правда апостола Павла в том, что вечная жизнь действительно сродни рабству: заражена безысходностью; обретённая, она уже не может быть отвергнута. Вечность дарует бессмертие, но отнимает рождение. В вечности никто не появляется на свет. Не всякий рождённый - дитя любви, но без рождения ребёнка любовь - несчастье или забава. Вечность не обременена любовью. Не обременена она и свободой. Христианство легко управляется с негативной человеческой свободой (свободой от греха), но с положительной свободой человека ему приходится туго. Да и как иначе, если отнюдь не все люди - свободно - принимают евангельскую истину. Вот и приходится то - по-оруэлловски - толковать раболепие как гимн подлинной свободе, то - цинично - уравнивать раба и свободного во Христе. Пафос смирения, культивируемый религиями и поощряемый властителем в подданных, неизменно оборачивается и против властителя. Свободный за счёт несвободы других дискредитирует свободу и сам утрачивает её. Но к подданным она не перетекает, от поражения господина те не выигрывают ничего.
«Если Бога нет, то всё дозволено» - хрестоматийно повторяем мы вслед за героем
Ф.М. Достоевского. И заблуждаемся. Человек делает только то, что может (может и хочет, возможно, не осознавая того) сделать. Независимо от того, сам может и хочет или по наущению. Безотносительно к тому, существует Бог или не существует. Разница в другом. Если Бог есть, то все и каждый ответственны за всё, и это всё тем самым вольно или невольно получает в итоге оправдание - включая любую мерзость. Если Бога нет, то все и каждый отвечают не за всё, и далеко не всё уже может получить в конце концов оправдание; появляются некоторые, кто никогда уже чего-то не оправдает, а за что-то и за кого-то будет стоять до конца. Таков настоящий человек. Во всех смыслах слова «настоящий». Абсолютная ответственность человека, оказывающаяся неискупимой виной за попустительство злу, - такая же напраслина и профанация его сущности, как и постулат о безграничной человеческой свободе.
Настаивая на ценности и достижимости земной свободы, философия, по крайней мере экзистенциально-реалистического толка, выше свободы поставит самостоятельность человека. Аргументация такова. У свободы две грани: позитивная («свобода для») и негативная («свобода от»). Последняя подталкивает нас к наивному и бесплодному (по большому счёту) отождествлению свободы и независимости: дескать, полная свобода может быть достигнута существом, не зависящим ни от чего и ни от кого, находящимся в вакууме. Самостоятельность не имеет негативной содержательной грани. Ей концептуально чужд соблазн полной автономии и рецепт вакуу-мирования индивида - наоборот, близка идея сущностной укоренённости субъекта в бытийном, его и только его, месте пространства. Мировоззрение самостоятельного человека подчёркнуто топологично и пронизано почвенническим мотивом. Понятно, забвением Родины, выкорчёвыванием корней, перманентным побегом от себя свободу не обрести.
Самостоятельно мыслящий индивидуум без труда заметит: конструируемая светской и церковной властью мировоззренческая ситуация в современной России удручающа. Концептуальных несостыковок избыточно много. Рассмотрим некоторые, бросающиеся в глаза.
С высоких трибун говорится о необходимости духовного возрождения, о возвращении к культурным истокам. Однако под истоками чаще всего подразумеваются православно-христианские основания, а почему-то не более древние традиции.
Раздаются громкие призывы к воспитанию патриотизма. Однако как нелукаво воспитывать
патриотизм с опорой на религию, которая провозглашает, что нет - неуниженного - пророка в своём Отечестве? Дословно: «Не бывает пророк без чести, разве только в отечестве своём и в доме своём» (Мф. 13: 57). Если, и вправду, нет ни эллина, ни иудея, ни скифа (см.: Кол. 3: 11), то как крепить национальное достоинство? Как всерьёз рассуждать о национальной гордости в рамках христианского канона, если гордый человек в нём - инородное тело? На языческой религии, воспевающей родную землю и её героев, патриотизм взращивается. С опорой на монотеистический универсализм сделать это весьма проблематично. Если, конечно, не педалировать меж- и внутриконфессиональные разногласия. Но тогда реставрируется по сути политеистическая (языческая) религиозная конфигурация.
Из кафоличности, вселенскости христианства логичнее выводить не патриотизм, а всеотзывчи-вость. Вот только жизненные перспективы её сомнительны. Упомянутый идеал олицетворяет князь Мышкин - открытая натура и распахнутая настежь, ранимая душа. А каков жизненный итог? Сам - в заграничном пансионе с совершенным повреждением умственных органов. Любимая женщина - убита. Колоритный вагонный попутчик «выдержал два месяца воспаления в мозгу», следствие, суд и отправился «в каторгу, на пятнадцать лет». Многие другие лица повествования «живут по-прежнему, изменились мало...» [5, с. 613-614]. Вот вам всеотзывчивость: с размягчением мозгов, кровушкой и бестолковщиной. Притворства, конечно, недостаёт (всё искренно) - но это уж по части либеральной толерантности.
Если, в самом деле, нет ни мужеского пола, ни женского (см.: Гал. 3: 28), то как нам поднять демографические показатели, охранять традиционные семейные устои и парировать притязания «третьего» пола?
Рассмотрим заключительный вопрос, обра-щённый к светским и церковным властям, к их союзу. Как можно, будучи в ладах с собственной совестью, одновременно служить двум господам? С одной стороны, служить техническому прогрессу, который поступательно трансформирует многогранного натурного человека в одномерно-законосообразное теплохладное существо, а затем и в напичканного гаджетами машиноподобного постчеловека. С другой стороны, блюсти новозаветный канон, который, отодвигая закон на второй план, предельно уничижительно отзывается об умеренной и аккуратной теплохладности. Буквально: «Но, как ты тёпл, а не горяч и не холоден, то извергну
тебя из уст Моих» (Откр. 3: 16). Сверх того, христианство безапелляционно утверждает, что истинное преобразование человеческой плоти является прерогативой Бога, а не тварных персон и институций.
Мировоззренческий спор философии и религии должен вестись сегодня максимально открыто и контактно, как и подобает соревнованию двух масштабных метафизических парадигм. В первую очередь значима полемика философской онтологии и онтологии религиозной (теологии). Они обе заняты проблемой абсолюта. Но в философской онтологии указание на Бога есть лишь одно из возможных решений означенной проблемы, тогда как в теологии оно единственное. Удобная площадка для дискуссий - университетские аудитории. Предварительно, конечно, нужно сохранить и укрепить философские факультеты и кафедры и открыть в светских вузах соответствующие теологические структуры. Нужно дать возможность и философам, и теологам защищать диссертации и в тех, и в других советах (теологические нужно открыть) - по тем правилам, которые установлены сведущими в метафизике людьми.
Признаюсь, мне, человеку нерелигиозному, видится здесь вполне определённый резон (в поддавки играть никто не собирается). Опыт европейских стран показывает: многие дипломированные теологи выходят из стен светских вузов последовательными богоборцами и атеистами. Действительно, студент-теолог общается со студентами других специальностей; посещает с ними одни и те же читальные и спортивные залы, одни и те же вечеринки. В результате на выходе получаем вменяемого дипломированного специалиста. Так, один выпускник-теолог Тюбингена утверждал, что не существует никакой непознаваемой вещи-самой-по-себе - стало быть, не существует никакой трансцендентности и никакого Бога. У выпускника-теолога Фрайбурга находим не менее интересную мысль: вторгающееся в мир бытие нуждается в человеке как в своём пастухе. Ну где тут место всесильному сверхъестественному существу?
В средней общеобразовательной школе ни философу, ни теологу делать нечего: рано (кружки старшеклассников при университете -пожалуйста). Служителям церкви преподавать в светских учебных заведениях, даже факультативно, - недопустимо. Пусть проповедуют в храме - тем, кто сам туда пришёл или кого привели родители. Пусть открывают воскресные школы, наконец. Всерьёз заботясь о мировоззрении подрастающего поколения, нужно при-
стально взглянуть на структуру гуманитарных дисциплин. В школьной программе излишни все педагогические новоделы с приторным морализаторством - типа «Основ светской и религиозной этики». Особого внимания в ней заслуживает не только курс истории, учебники по которому всегда чрезмерно идеологизированы и политизированы, но и курс литературы. Пособия по нему тоже, конечно, всегда ангажированы. Но у школьников есть возможность помимо комментаторских текстов знакомиться непосредственно с текстами первоисточников и с большой степенью самостоятельности осваивать их, - тогда как сравнивать писаную историю с оригиналом возможности у подростков нет. Литература обладает ещё тем достоинством, что в классических произведениях в снятом, щадящем неокрепшее сознание виде содержатся и философские, и религиозные смыслы. Разумеется, педагог должен быть способен тактично и внятно их эксплицировать. Реализовано это будет только тогда, когда учитель вновь станет в нашей стране статусной социальной фигурой.
А что сейчас? В Интернете появилась информация, что школьная преподавательница биологии совмещала свои занятия со съёмками в фильмах для взрослых. А почему бы и нет? В современной России порнозвезда - успешная социальная единица. Она оказывает высокооплачиваемые интимные и вуайорные услуги (вуайор - любитель подсматривать за раздетыми людьми или наблюдать эротические сцены.) Школьный преподаватель оказывает сегодня низкооплачиваемые образовательные услуги. А раз там и там речь идёт всего лишь об услугах, то вполне логично совмещать и чередовать их оказание. Сразу можно подумать и о том, чтобы дополнить - по выбору - выпускные экзамены в педагогических вузах кастингом на видео- и кино- порностудиях.
Тот, кому подобная рекомендация представляется неприемлемой и нелепой, вынужден будет согласиться и признать предельно негативную характеристику лиц, реформирующих отечественную систему образования. Учитель становится прислугой, ученик - высокомерным зомби, шаблонно манипулирующим подсовываемой ему информацией. Смотришь на горе-реформаторов - и складывается стойкое впечатление, что вместо мозгов у них туго скрученные денежные купюры. Вот они и оперируют ими (не ясно, правда, кто кем) в меру конъюнктурных возможностей. Имеют место тотальный утилитарно-коммерческий взгляд на мир, которым мерится и здравоохранение, и
образование, и наука; донельзя формализованный подход к делу, угнетающий любого человека, преданного содержательному ремеслу, -но позволяющий с прибыльной лёгкостью пересаживаться из одного руководящего кресла в другое; не философский - экономический стиль мышления. В оправдание нередко кивают на Запад. Но ведь оттуда можно импортировать разное. Не нами подмечено: чем хуже реальная хозяйственная ситуация в стране, тем больше в ней появляется экономистов и тем больше оголяются публичные девицы. Ещё несколько десятилетий назад на наших экранах широко демонстрировался фильм о Высоком блондине в ботинке, и все - и французские создатели картины, и отечественные зрители -дружно смеялись, как на должность начальника секретной службы назначают бывшего министра сельского хозяйства. Так зачем же теперь самих себя превращать в посмешище, тасуя краплёные административные карты? Формализм и некомпетентность редко не идут рука об руку. Важна и актуальна сейчас для нас известная каждому успевающему студенту философская подсказка с Запада. На заре Нового времени Ф. Бэкон, выстраивая стратегию научного освоения мира, выделил два типа опытов: плодоносные и светоносные. Первые дают непосредственно практический результат. Вторые его не дают, однако позволяют получить данные об условиях проведения и
механизме опытов плодоносных. Безусловный приоритет закреплялся британским мыслителем за светоносными опытами. Переходя от метафор к понятиям, констатируем: фундаментальная наука обладает стратегическим приоритетом перед наукой прикладной; оценивать научные и философские результаты в дензнаках - признак недалёкого ума.
Философу нечего стесняться: его дело правое. Он должен упрямо во всеуслышание твердить: противники и притеснители философии выступают против самостоятельно мыслящего и живущего человека, который, невзирая на обстоятельства, упорно держится мировой и отечественной культурной традиции.
Список литературы
1. Макиавелли Н. Государь / Пер. М.С. Фель-дштейна // Макиавелли Н. Государь. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия. О военном искусстве. М.: Мысль, 1996. С. 37-108.
2. Юнгер Э. Излучения (февраль 1941 - апрель 1945) / Пер. Н.О. Гучинской, В.Г. Ноткиной. СПб.: Владимир Даль, 2002. 783 с.
3. Гераклит Эфесский: всё наследие на языках оригинала и в рус. пер.; крат. изд. / Подгот. С.Н. Муравьёвым. М.: Ад Маргинем Пресс, 2012. 416 с.
4. Токарев С.А. Религии в истории народов мира. 5-е изд. М.: Республика, 2005. 543 с.
5. Достоевский Ф.М. Идиот // Достоевский Ф.М. Собр. соч.: В 15 т. Л.: Наука, 1989. Т. 6. 672 с.
DECREASE OF THE ROLE OF PHILOSOPHY AS THE SYMPTON OF ALINATION OF INDEPENDENCE OF HUMAN
A.N. Fatenkov
Character of the relationship of the philosophy and the world-outlook is being précised. Word-outlook situation being cultivating today in the country by the powerful structures is being analyzed and critically assessed. The decrease of the role of philosophy as responsible free-thinking to please religious dogmatism, declarative objectivity of science and utilitaristic and commercial thinking is being ultimately depressing.
Keywords: human, world-outlook, philosophy, religion, science, education.
References
1. Makiavelli N. Gosudar' / Per. M.S. Fel'dshteina // Makiavelli N. Gosudar'. Rassujdeniya o pervoi dekade Tita Liviya. O voennom iskusstve. M.: Mysl', 1996. S. 37-108.
2. Yunger E. Izlucheniya (fevral' 1941 - aprel' 1945) / Per. N.O. Guchinskoi, V.G. Notkinoi. SPb.: Vladimir Dal', 2002. 783 s.
3. Geraklit Efesskii: vse nasledie na yazykah originala i v rus. per.; krat. izd. / Podgot. S.N. Murav'evym. M.: Ad Marginem Press, 2012. 416 s.
4. Tokarev S.A. Religii v istorii narodov mira. 5-e izd. M.: Respublika, 2005. 543 s.
5. Dostoevskii F.M. Idiot // Dostoevskii F.M. Sobr. soch.: V 15 t. L.: Nauka, 1989. T. 6. 672 s.
