CC BY
37
ОТРАСЛЕВЫЕ ЮРИДИЧЕСКИЕ ОГРАНИЧЕНИЯ В ЗАКОНОТВОРЧЕСКОЙ, ИНТЕРПРЕТАЦИОННОЙ, ПРАВОПРИМЕНИТЕЛЬНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Аверин А.В. Гроза Ю.А.
Аверин Александр Валентинович — доктор юридических наук, профессор юридического института
Владимирский государственный университет им. А.Г. и Н.Г. Столетовых
Гроза Юлия Александровна — кандидат юридических наук, доцент кафедры теории и истории государства и права
Владимирский филиал Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте РФ
Уголовно-процессуальные ограничения и правоприменительный произвол
Осознание проблемы имманентной связи ограничений в праве (в виде различного рода юридических ограничений правовых принципов, прав и свобод субъектов права) и правоприменительного произвола1 позволяет выявлять в правовой регламентации правоприменительного процесса слабые звенья, оказывающие негативное влияние на реализацию идей реформирования судебной власти, а в конечном итоге подрывающие основы правосудия.
Актуальность и практическая значимость заявленной темы определяется особенностями современного этапа развития и становления российских государственных и общественных институтов, а также ценностью и значимостью для процесса демократических преобразований таких фундаментальных правовых явлений, как права человека и принципы права.
Правоприменительная практика с момента своего становления всегда испытывала на себе влияние всевозможных неюридических факторов, так как затрагивала самые конфликтные проявления человеческих отношений. Поскольку «интересы двигают жизнью народов» (Гегель), то в любом социальном конфликте проявляются противоположные интересы участников противостояния. Однако с того момента, когда конфликт между людьми в своем развитии достигает сферы государственного воздействия, а тяжба его участников становится предметом разбирательства правоприменительных органов государства, выясняется, что конкретный конфликт конкретных людей вовлекает в свою орбиту не только разнообразные государственные структуры, интерес каждой из которых в данном конфликте определяется ее государственно-правовым статусом, целями и задачами ее создания и функционирования2, но и большое число представителей данных структур, наделенных должностными полномочиями, каждый из которых, в свою очередь, имеет свои личные интересы, поскольку обязан выполнить поставленные перед ним задачи для достижения ожидаемых результатов. При этом на разных этапах движения дела даже у одного и того же должностного лица интересы могут меняться3.
Таким образом, попадая в орбиту правоприменительной деятельности государства, интересы участников конфликта трансформируются в конфликт интересов участников процесса, доминирующим среди которых является интерес государства. Однако интерес государства в данном контексте является понятием обобщающим, содержащим в себе интересы различных государственных структур и учреждений. В свою очередь их правоприменительный статус (представляющий собой не только весь комплекс юридических прав и обязанностей, но и политико-правовую характеристику места и роли
1 Под правоприменительным произволом авторы статьи понимают процедурные или процессуальные действия (бездействие) правоприменителя, основанные на такой произвольной интерпретации правовых норм, при которой выхолащивается или искажается их правовой смысл.
2 См., например: Аверин А.В. О зависимости правоприменительной практики от «околоправовых» факторов // Правовая политика и правовая жизнь. 2015. № 2. С. 59—67.
3 См., например: Аверин А.В. Истина и судебная достоверность (Постановка проблемы). СПб., 2007. С. 112—114.
данных образований в структуре государственной власти, их место в правовой иерархии правоприменительной деятельности государства, условия их формирования, а также цели и задачи, поставленные перед этими структурами и учреждениями) реализуется через их подразделения, каждое из которых имеет свой интерес в конфликте интересов участников процесса, и в конечном счете реализуется через конкретных исполнителей, из которых состоят данные подразделения, каждый из которых в силу поставленных перед ним задач и возложенных на него обязанностей видит конкретную цель своей деятельности, а следовательно, имеет свой конкретный профессиональный интерес.
Право — система юридических норм. Работа (жизнь) любой системы определяется отношениями между ее элементами, а самосохранение системы обеспечивается благодаря взаимодействию частей. Исключительно важным для понимания закономерностей существования систем является вопрос о стабильности и мобильности (нестабильности) систем. Без общей стабильности системы бесперспективно ее гармоничное существование и развитие. Однако очевидно и то, что там, где существует стабильность, там ярко выражено сопротивление переменам, поскольку это две противоположные стороны одной медали1.
Данное уточнение дано с целью обоснования вывода о том, что не только, и даже не столько субъективный фактор влияет на развитие между людьми конкретного спора, ставшего предметом правоприменительного интереса государства, сколько в развитии этого конфликта интересов проявляются закономерности правоприменительной деятельности и в конечном итоге права. Этим объясняется и твердо сформировавшееся мнение в адвокатской среде о том, что подозреваемый, обвиняемый и подсудимый в первую очередь борется не с позицией процессуального оппонента, а с правоприменительной системой, подвластной сиюминутным политическим установкам и ориентирам, и придерживающейся в современной России в рамках уголовного производства, увы, ярко выраженного обвинительного уклона2.
В рамках темы, заявленной в настоящей статье, интерес представляет процессуальное появление и правовое закрепление в правоприменительной практике такого доказательства, как показания тайного свидетеля.
Предваряя раскрытие заявленной темы, следует указать на одно наблюдение, сделанное авторами статьи в процессе изучения в исторической плоскости вопроса возникновения в судопроизводстве такого института, как тайный свидетель.
Впервые в судопроизводстве институт тайного свидетеля появляется в Европе в средние века во времена становления и развития инквизиции.
Как известно из специальной литературы, инквизиционный суд носил характер поединка между судьей и обвиняемым. Для привлечения к ответственности, как правило, было достаточно выдвинутого обвинения одним лицом в отношении другого в принадлежности к ереси, в помощи еретикам или проявлении сочувствия к ним. Особенностью использования инквизицией свидетелей являлось то, что свидетели убеждались в необходимости говорить все, что им взбредет в голову, лишь бы в этих словах было обвинение в ереси. На веру принимались любые свидетельские показания, в том числе основанные на личном предубеждении, «на сплетнях, на пустых слухах или бессмысленной болтовне»3.
Одним из способов получения информации о причастности кого-либо к ереси служило обращение инквизитора, прибывшего в любой населенный пункт к верующим с проповедью, в которой обозначались требования в течение 6 или 10 дней сделать донос о еретиках. Тот, кто не желал сотрудничать с церковью, отлучался от нее и имел все шансы испытать участь лица, обвиненного в ереси. Желающие сотрудничать, в том числе в виде наушничества и тайного доносительства, имели возможность получить отпущение грехов (индульгенцию) на предстоящее время сроком на три года. Террор, сопровождавший деятельность суда инквизиции, наводил ужас и сеял страх и панику среди людей. Многие торопились оказаться в числе первых доносителей, чтобы оградить себя от обвинений в ереси. В такой обстановке нередко люди сводили друг с другом счеты, использовали возможность для мести своим противникам или конкурентам. Многие доносчики действовали из корыстных побуждений, стремясь получить за выдачу еретиков часть их состояния. Приветствовались в инквизиционном процессе и анонимные доносы4.
Никто не мог отказаться выступить в качестве свидетеля. Если свидетель не желал или колебался давать показания, то рядом с залом суда находился застенок, к орудиям которого инквизиторы прибегали для убеждения свидетелей чаще, чем для убеждения обвиняемых. При этом существовало предубеждение, что применение пыток устраняло всякое сомнение относительно искренности свидетеля, дающего показания. Учитывая то обстоятельство, что доносительство, вызванное страхом, приобрело
1 О сущности и системных свойствах правоприменения см.: Философия права. Курс лекций: учебное пособие: в 2 т. / М.Н. Марченко [и др.]. М., 2011. Т. 2. С. 335—366.
2 См., например: Аверин А.В. Правосудие в правовом государстве // Верховенство права и правовое государство: проблемы теории и практики: материалы X Международной научно-практической конференции. М., 2016. С. 347—352.
3 См./ Ли Г. Возникновение и устройство инквизиции. М., 2013. С. 152.
4 См.: Григулевич И.Р. Инквизиция. 3-е изд. М., 1985. С. 111.
характер эпидемии, а правдивость доносов зачастую не имела под собой никаких оснований, «уже в 1244 и 1246 годах соборы в Нарбонне и Безье запрещают инквизиторам объявлять имена свидетелей, мотивируя это ««благоразумным желанием» Святого престола не подвергать их опасности. Бонифаций VIII ввел в каноническое право статью об умолчании имен свидетелей. Забота инквизиции о безопасности свидетелей заходила так далеко, что инквизитор мог, если находил это нужным, держать в тайне от обвиняемого и сами свидетельские показания»1.
Одним из самых изуверских способов выявить еретика считалось умение добиться его добровольной явки в инквизицию, покаяния, отречения от своих заблуждений, осуждения своих еретических убеждений, а в доказательство искренности этих действий следовало получить от него информацию о всех ему известных еретиках, сторонниках и их друзей. Срок «милосердия» для добровольной явки с повинной инквизитор в своем обращении-проповеди объявлял срок от 15 до 30 дней, который позволял любому явившемуся спасти свою жизнь, а иногда и состояние (если оно было не слишком соблазнительным для инквизиции).
В период тотального доносительства всегда находились лица, готовые для спасения своей жизни расписаться в любых вымышленных грехах, а также указать на своих родственников, знакомых или друзей, приписав им всевозможные обвинения в ереси. Григорий IX с гордостью вспоминал, что в подобных случаях родители выдавали своих детей, дети — своих родителей, мужья — жен, жены — мужей2.
И.Р. Григулевич делает интересное наблюдение, характеризующее некоторые социальные закономерности. В частности, он говорит: «Однажды запущенная инквизиционная машина не могла работать вхолостую, не подрывая самое себя. <...> она требовала все новой и новой крови, которую ей поставляли еретики, как подлинные, так и сфабрикованные ею же самой»3. Указанная закономерность4, как, впрочем, и любая иная, безапелляционно проявляется в общественной жизни, поскольку, как известно, у законов природы нет ни капли жалости.
В отличие от инквизиционного судопроизводства, базовым элементом которого являлась тайна, основное содержание такого социального феномена, как правосудие (с момента его возникновения в человеческой истории), его смысл и существо сводились к тому, чтобы в состоянии очевидности тяжущиеся стороны могли обосновывать свою правоту в споре5. Нормами древнерусского уголовного права и уголовного процесса, например, предусматривалось, что для провозглашения законного решения необходимы показания «достоверных свидетелей», показывающих ««с очи на очи по евангельскому словеси: "Пред двема или трема свидетели да станет всяк глагол"»6.
В правоприменительной деятельности тайна и произвол неразрывно связаны между собой, ибо «кто может считать себя защищенным от клеветы, когда она вооружена непробиваемым щитом тирании — тайной?»7
Тайные свидетели, являясь изобретением инквизиции, не вписываются в общую концепцию правосудия, поскольку противоречат самой его сути, и в этой связи судопроизводство, претендующее называться правосудным, по нашему убеждению, должно исключить такой институт из системы доказательств.
В настоящее время отечественное уголовное судопроизводство все чаще прибегает к использованию такого института доказывания, как показания тайного свидетеля.
В частности, согласно части 5 статьи 278 Уголовно-процессуального кодекса РФ суд вправе провести допрос свидетеля без оглашения подлинных данных о личности свидетеля и в условиях, исключающих визуальное наблюдение свидетеля другими участниками судебного разбирательства. Решение суда о допросе «тайных свидетелей» (вполне естественно) объясняется ««благоразумным желанием»... не подвергать их опасности.
Вместе с тем, тайна и произвол в правоприменительной деятельности государства сосуществуют неразрывно, и там, где есть место тайне, там через эту «щель» в бастионе права (через «щель» бесправия) непременно проникнет произвол, который грозит правосудию точно так же, как вода, нашедшая щель в бетонной стене, грозит разрушить саму плотину.
В чем кроется проблема, помимо того, что связь тайны с произволом закономерна и что любая форма тайны в судопроизводстве лишает такое судопроизводство претензий на статус правосудия?
1 См.: Ли Ч. Возникновение и устройство инквизиции. М., 2013. С. 155—156.
2 См.: Григулевич И.Р. Инквизиция. 3-е изд. М., 1985. С. 113.
3 Там же. С. 114.
4 Закономерным в данном случае является то обстоятельство, что любой социальный институт всегда проявляет стремление и изыскивает любую возможность для самосохранения, что предопределяется интересами конкретных людей, непосредственно его составляющих, а также интересами всех членов общества, жизнь которых в той или иной степени зависит от существования данного социального института.
5 См., например: Н.Л. Дювернуа. Источники права и суд в Древней России: Опыты по истории русского гражданского права. СПб., 2004.
6 См.: Загорский Г.И., Зюбанов Ю.А. У истоков российского уголовного судопроизводства (к 1000-летию Русской Правды): монография. М., 2016. С. 27.
7 Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М., 1995.
Для иллюстрации проблем судебного правоприменения, связанных с наличием института тайного свидетеля, обратимся к одному из многочисленных подобного рода уголовных дел, которое было предметом рассмотрения Собинского городского суда Владимирской области весной 2017 года1.
По уголовному делу № 1-242/2016 был привлечен к уголовной ответственности В., который обвинялся в одном эпизоде сбыта наркотического вещества тайному свидетелю под псевдонимом «Носов». Описываемое событие произошло 3 февраля 2015 года во время проведения оперативными сотрудниками оперативного мероприятия «Контрольная закупка». По утверждению подсудимого он, действительно, в конце 2014 года — начале 2015 года употреблял наркотические вещества, при этом несколько раз со своим давним приятелем К...вым К.А. (который вовлек его в потребление наркотиков) они приобретали наркотики совместно из так называемых закладок, информацию о которых они получали через Интернет. В начале января 2015 года он принял твердое решение побороть тягу к наркотикам, о чем было доподлинно известно его родным, близким и знакомым, в том числе и К...ву К.А. (имеющему псевдоним «Носов»), а с апреля 2015 года он кардинальным образом изменил свою жизнь и стал проживать послушником в одном из мужских монастырей Русской православной церкви. В качестве послушника он работал водителем, часто перевозил грузы по различным областям центральной части России, неоднократно приезжал домой, в том числе для лечения и замены водительского удостоверения в ГИБДД г. Собинки, то есть вел открытый образ жизни и ни от кого не скрывался. В конце 2016 года он в очередной раз, прибыв домой в п. Ставрово Собинского района Владимирской области, в том числе для медицинского обследования и лечения, был задержан сотрудниками полиции, после чего узнал, что более года находится в розыске в связи с привлечением его к уголовной ответственности за сбыт наркотиков, который якобы имел место полтора года назад.
В. отрицал факт сбыта наркотических средств кому бы то ни было, в том числе «Носову».
Свидетель «Носов» органами предварительного следствия был засекречен (из соображений безопасности) на основании сделанного им заявления о том, что он опасается привлекаемого к уголовной ответственности В.
Порядок допроса засекреченного свидетеля в судебном заседании изменен не был, несмотря на то, что названная предварительным следствием причина, по которой участник контрольной закупки был засекречен, не имела под собой никаких оснований и не выдерживала юридической критики. В связи с этим подсудимый и защитник не только были лишены возможности посмотреть в глаза тайному свидетелю («с очи на очи по евангельскому словеси»), но и задать те вопросы, которые могли выявить лжесвидетельство последнего.
Процессуальная особенность допроса тайного свидетеля заключается в том, что суд вынужден отводить любые вопросы, ответы на которые могут рассекретить личность тайного свидетеля. Иными словами, подсудимый и защитник может задавать тайному свидетелю лишь те вопросы, ответы на которые находятся в протоколе его допроса, что лишает данное процессуальное действие логического и правового смысла.
Иными словами, выявить лжесвидетельство тайного свидетеля посредством выяснения у него всех обстоятельств события, свидетелем которого он якобы является, невозможно.
Процедурная особенность допроса тайного свидетеля также имеет ряд нюансов, связанных с тем, что тайный свидетель должен оказаться в тайной комнате суда в тайне от подсудимого и защитника, а потому сопровождается в эту комнату либо прокурором, участвующим в деле, либо оперативным сотрудником, принимавшим участие в работе с этим свидетелем в ходе предварительного следствия. Не удивительно, что указанное «оперативное сопровождение» способствует восстановлению в памяти засекреченного свидетеля информации, содержащейся в протоколе его допроса, но, как правило, лишает его памяти в отношении обстоятельств дела, не указанных в этом протоколе.
Учитывая то обстоятельство, что средства не оправдываются целью, а объясняют ее истинное значение, очевидно, что введение органами предварительного следствия в уголовное дело элемента тайны посредством засекречивания свидетеля во многих случаях (как и в данном примере) продиктовано не желанием обезопасить свидетеля, а стремлением обезопасить предъявленное обвинение (посредством лишения защиты возможности в открытом состязательном процессе провести качественный допрос данного свидетеля), и в конечном итоге обезопасить результаты следственной процессуальной деятельности от нежелательных эксцессов, то есть подтвердить свою профпригодность.
Приведенное в качестве примера уголовное дело содержит комплекс юридической информации, заслуживающей внимания правоведов: теоретиков и практиков, поскольку в данном уголовном деле отчетливо проявились признаки системных противоречий и их правовая порочность.
1 Дело № 1-242/2016 по обвинению В. Одним из дел, в котором использован институт «тайных свидетелей», является уголовное дело того же суда № 1-319/2014 по обвинению Г. и других, законченное рассмотрением в феврале 2017 г. В данном деле особенность «тайны» проявилась в том, что подсудимым благодаря фабуле обвинения доподлинно известно не только истинное лицо тайного свидетеля, но и то, что этот «тайный» свидетель органами предварительного следствия был многократно засекречен по этому делу под разными именами с различными легендами и показаниями, противоречащими друг другу.
В частности, содержательный и процессуальный анализ уголовного дела по обвинению В. дает основания для вывода о том, что в вопросах регулирования уголовно-процессуальных отношений имеются системные противоречия, содержащие признаки правовой порочности.
Одна из отличительных черт правосудия от штампованного судопроизводства заключается в том, что правосудие гарантирует верховенство права, то есть гарантированно исключает существование в судебном правоприменении таких действий и решений, которые противоречат основам и принципам права.
Среди системных уголовно-процессуальных противоречий, в которых проявляются признаки правовой порочности, в настоящем деле вскрылись три:
отсутствие независимого правового контроля за деятельностью сотрудников оперативных служб во время совершения ими мероприятий в рамках Федерального закона «Об оперативно-розыскной деятельности»1, что, в свою очередь, исключает существование правовых гарантий граждан от возможного произвола со стороны правоприменительных органов;
как следствие — проведение оперативно-разыскных мероприятий без необходимого процессуального обоснования;
как следствие — искусственное создание силовыми структурами условий, гарантирующих процессуальную неприкосновенность версии обвинения и лишающих всякого правового смысла такое явление, как состязательность уголовного процесса, а также нивелирующих уголовно-правовой принцип равенства всех перед законом и судом.
В частности, перечисленные системные противоречия проявились в следующем:
А) проверка законности проведения проверочной закупки (в виде согласия на ее проведение) осуществляется тем же оперативным органом, который проводит данное оперативно-разыскное мероприятие, то есть внешний правовой контроль соблюдения законности при совершении оперативными службами действий, затрагивающих права и свободы граждан, отсутствует.
В настоящем уголовном деле это проявилось в том, что постановление о проведении проверочной закупки, составленное 3 февраля 2015 года оперуполномоченным 6-го отдела УУР УМВД России по Владимирской области М.В. Андреевским, согласованное врио начальника УУР УМВД России по Владимирской области и утвержденное заместителем начальника УМВД России по Владимирской области, имеющее гриф секретности, в нарушение пункта 1 части 2 статьи 7 Федерального закона «Об оперативно-розыскной деятельности» не содержит данных о лице, в отношении которого планируется проведение контрольной закупки (а именно о В.), тогда как правовым основанием проведения контрольной закупки являются сведения о лице. Составленное М.В. Андреевским постановление о проведении проверочной закупки безлико, неконкретно, абстрактно, а потому применимо к любому лицу, что не исключает правоприменительного произвола, возможности провокации или искусственного создания доказательств обвинения в отношении любого лица. В свою очередь правовая логика существования постановления о проведении проверочной закупки как раз и заключается в исключении или минимизации возможности правоприменительного произвола. В деле нет никаких данных о наличии в производстве Андреевского дела оперативного учета в отношении В. Никакого аргументированного обоснования необходимости проведения проверочной закупки в отношении В. постановление также не содержит. Никаких данных о том, что в проверочной закупке планируется использовать в качестве закупщика гражданское лицо, постановление не содержит, а следовательно, возможность использования для контрольной закупки услуг лица, не обладающего оперативно-служебными полномочиями, руководителем органа, осуществляющего оперативно-разыскную деятельность, не согласовывалась и не утверждалась.
Б) оперативно-разыскное мероприятие «Проверочная закупка», проводившееся в отношении В. без соответствующего процедурно-процессуального обоснования, имеет многочисленные признаки упущений и нарушений, на которые защита обращала внимание суда. Вместе с тем, одним из главных процедурно-процессуальных нарушений, лишивших судебный процесс фундаментального уголовно-процессуального принципа состязательности, явился факт искусственного создания условий для сокрытия истинных обстоятельств дела посредством неосновательного, необоснованного и незаконного засекречивания реальных данных о личности субъекта, выполнявшего функции закупщика.
Введение в настоящий уголовный процесс засекреченного свидетеля без каких-либо правовых оснований, без процессуального обоснования — это способ скрыть от суда истинные обстоятельства дела, поскольку в связи с этим защита была лишена процедурно-процессуальной возможности посредством изучения реальных данных о личности засекреченного свидетеля доказать фактические обстоятельства дела, отличающиеся от версии обвинения. В данном процессе защита полностью была лишена возможности доказать то обстоятельство, что засекреченный свидетель:
1) является наркоманом с длительным стажем;
2) продолжает злоупотреблять наркотиками в настоящее время, то есть является зависимым от силовых структур, что может характеризовать качество и надежность его показаний;
1 Об оперативно-розыскной деятельности: федеральный закон от 12 августа 1995 г. № 144-ФЗ // Собрание законодательства РФ. 1995. № 33, ст. 3349.
3) вовлек в потребление наркотиков А.А. Власова;
4) был инициатором, склонившим А.А. Власова к приобретению наркотика перед проведением оперативно-разыскного мероприятия «Проверочная закупка»;
5) непосредственно перед оперативно-разыскным мероприятием «Проверочная закупка» вел с А.А. Власовым телефонные переговоры со своего телефона.
Анализ имеющихся в уголовном деле процессуальных документов дал основания защите заявить о том, что истинная личность человека, принимавшего участие в проверочной закупке, была засекречена:
— незаконно;
— безосновательно;
— с целью сокрытия от суда фактических обстоятельств дела.
Факт незаконности получения статуса «секретного свидетеля» лицом, участвовавшим в оперативно-разыскном мероприятии «Проверочная закупка», вытекает из рассекреченных материалов оперативно-разыскной деятельности, согласно которым указанное лицо принимало участие в проверочной закупке без процедурно-процессуального основания (по данному факту отсутствуют какие-либо постановления), а также данные о личности указанного субъекта были изначально без процессуального оформления изменены в первоначальных материалах оперативно-разыскного мероприятия, имевших гриф секретности. Основанием для «засекречивания» данных личности указанного субъекта явилась лишь никак процессуально не оформленная воля оперуполномоченного Андреевского.
Помимо признаков незаконности, субъект, участвовавший в проверочной закупке в качестве закупщика, получил и носил статус «секретного свидетеля» в уголовном судопроизводстве безосновательно. В силу части 3 статьи 11 Уголовно-процессуального кодекса РФ при наличии достаточных данных о том, что свидетелю уголовного судопроизводства угрожают убийством, применением насилия, уничтожением или повреждением имущества либо иными опасными противоправными деяниями, суд, прокурор, руководитель следственного органа, следователь, орган дознания и дознаватель принимают в пределах своей компетенции в отношении указанного лица меры безопасности в пределах своей компетенции. Суд в силу части 5 статьи 278 Уголовно-процессуального РФ при необходимости обеспечения безопасности свидетеля без оглашения подлинных данных о личности свидетеля вправе провести его допрос в условиях, исключающих визуальное наблюдение свидетеля другими участниками судебного разбирательства.
В материалах уголовного дела нет ни одного намека на то, что безопасности закупщика что-либо угрожает, тем более со стороны В., удалившегося от мирской суеты в церковную обитель. Иными словами, в деле отсутствуют хоть какие-нибудь признаки оснований, указанных в части 3 статьи 11 Уголовно-процессуального РФ. Никаких вопросов по этому поводу не возникало и у самого тайного свидетеля, которого оперуполномоченный Андреевский безосновательно, внепроцессуально и незаконно как по существу, так и по форме засекретил изначально и навсегда.
Никаких правовых оснований для сохранения у закупщика статуса тайного свидетеля, полученного безосновательно и незаконно, не было и у следствия.
Суд также безосновательно отклонил требование защиты о проведении очного допроса свидетеля с установлением подлинных данных его личности.
Поскольку в деле отсутствуют какие-либо сведения, подтверждающие наличие оснований, дающих право принять в отношении закупщика мер безопасности и предоставить ему статус «тайного свидетеля», но он-таки имеет данный статус, то единственным объяснением существующей метаморфозы может быть лишь одно — с помощью института тайного свидетеля уголовное судопроизводство по настоящему делу гарантирует безопасность предъявленного обвинения.
Данный вывод следует из того, что доказать версию защиты, связанную с личностными данными закупщика, возможно лишь в состязательном процессе, когда процессуальное равенство участников процесса презюмируется. И, напротив, невозможность установления истинных данных личности незаконно и безосновательно засекреченного свидетеля лишает всякого процессуального смысла попытки защиты изучить полно и всесторонне фактические обстоятельства, требующие правовой оценки.
Возвращаясь к логико-правовому смыслу института «тайного свидетеля», необходимо отметить, что, очевидно, законодатель имел в виду те случаи, когда органами предварительного следствия установлено лицо, владеющее достоверной информацией об исследуемом событии, данное обстоятельство не известно заинтересованным субъектам, это лицо имеет реальные основания опасаться за свою безопасность, которая может исходить либо от виновных, либо от иных заинтересованных в его молчании субъектов.
Также вполне понятно, что когда по фабуле обвинения свидетелем является участник события (например, завербованный оперативными сотрудниками давний приятель производил контрольные закупки — дело № 1-319/2014 по обвинению Г. и других) придавать данному участнику события статус тайного свидетеля, тогда как подсудимый проживает с ним по соседству и знает о личности этого свидетеля больше, чем органы предварительного следствия, по крайней мере, алогично, если не брать во внимание тот интерес должностных лиц, о котором шла речь ранее.
В заключение предлагаются следующие выводы:
1. Тайна в правоприменении — благодатная почва произвола.
2. Мнение о пользе «тайны» в судебном процессе ошибочно на концептуальном уровне, поскольку тайна неразрывно связана с произволом, а, по меткому выражению И. Бентама: «Порожденное произволом благо не может выйти за узко очерченные рамки, тогда как зло его безгранично, а потому и угроза, которую произвол несет в себе, также не имеет пределов»1.
3. Институт «тайны» в судопроизводстве не способствует правосудности уголовного процесса.
4. Доказательства обвинения в суде должны исследоваться полно, гласно и открыто.
5. Принцип равенства сторон в состязательном процессе должен исключать использование тайных доказательств, полное и всестороннее исследование которых (в связи с их засекреченностью и тайной) невозможно.
6. Если верно то, что вина подсудимого в совершении преступления может быть установлена лишь на основе совокупности имеющихся по делу доказательств, отвечающих определенным критериям, а не на основании показаний лишь одного засекреченного свидетеля, то при невозможности рассекретить личность свидетеля и предоставить возможность его полноценного допроса в состязательном процессе, таким доказательством следует пренебречь, поскольку оставшаяся совокупность доказательств должна быть не менее убедительна для формирования окончательного вывода по делу.
7. Наличие «тайных» свидетелей, владеющих информацией по криминальному событию, возможно лишь в рамках оперативно-разыскной деятельности, поскольку информация таких свидетелей может быть исключительно полезной для отработки версий произошедших событий и целенаправленного сбора относимых доказательств.
1 Цит. по: Покровский И.А. Основные проблемы гражданского права. М., 2001. С. 106.
