Учебный мигрант из Казахстана: правда или вымысел? (случай г. Томска) Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

УДК 314.74

DOI 10.17223/19988613/40/19

А.А. Садырин

УЧЕБНЫЙ МИГРАНТ ИЗ КАЗАХСТАНА: ПРАВДА ИЛИ ВЫМЫСЕЛ? (СЛУЧАЙ г. ТОМСКА)

Выполнено в рамках работ по проекту «Человек в меняющемся мире. Проблемы идентичности и социальной адаптации в истории и современности» (грант Правительства РФ П 220 № 14.B25.31.0009).

Рассматривается использование понятий «учебный мигрант» и «учебная миграция» в законодательных актах Российской Федерации, в научной литературе и в общественной практике. Выявлено, что понятие «учебный мигрант» не отражает реальной образовательной ситуации, поскольку значительная часть иностранных студентов из Казахстана не ощущает себя учебными мигрантами как таковыми. Исследование выполнено на основе полуструктурированных интервью, взятых у казахстанских студентов, обучающихся в томских вузах.

Ключевые слова: учебная миграция; учебный мигрант; Россия; Казахстан.

На протяжении почти всей истории российского высшего образования в стране обучалось значительное количество иностранных студентов. Если во второй половине XIX в. при императоре Александре III высшее образование в России получали лишь сербские и болгарские студенты в связи с геополитическими интересами империи, то уже в 20-х гг. XX в. преобладающее число иностранных студентов были выходцами из Средней и Передней Азии, что также было вызвано политическими интересами Советской России. К середине XX столетия, когда мир разделился на два противоборствующих лагеря, количество иностранных студентов начинает неуклонно расти, ширится и география обучаемых. К 1990 г. число зарубежных студентов в СССР составляло 89 300 человек [1]. Но в связи с распадом Советского Союза наступает кризис во всех сферах общества, снижается и количество иностранных студентов. Переломный момент произошел в середине 90-х гг. Выход России на международный рынок образовательных услуг вновь обусловил приток в страну так называемых «учебных мигрантов», которых к 2001 г. обучалось 53 900 человек [Там же]. Распад СССР повлиял на состав стран-экспортеров зарубежных студентов - основными поставщиками стали страны СНГ и Балтии, из стран дальнего зарубежья лидирующие позиции занимают КНР и Вьетнам. Абсолютным лидером по числу учебных мигрантов, получающих высшее образование в РФ, на 2010-2011 гг. являлся Казахстан - 16 616 казахстанских студентов очной формы обучались в российских вузах [Там же]. Такое количество студентов из соседней республики представляет несомненный интерес для изучения. К тому же наш регион - город Томск, который не понапрасну носит звание «Сибирские Афины», занимающий лидирующие позиции по количеству иностранных студентов, в том числе и студентов-казахстанцев, является уникальным полем для работы в данном направлении [2].

Над изучением учебной миграции в России работают демографы, социологи, экономисты и социальные антропологи. Наиболее известными являются исследования демографов и социологов. Стоит отметить рабо-

ту Л.Л. Рыбаковского и Г.В. Осиповой [Там же], где в рамках региональных особенностей миграционных процессов в России отмечена дифференциация учебной миграции по субъектам Российской Федерации, отражено влияние «учебной миграции» на социальные, политические, демографические и экономические процессы. В докладе А.Л. Арефьева на 3-м всемирном форуме иностранных выпускников [1] анализируется влияние учебных мигрантов на различные сферы жизни российского общества, статистические данные по учебным мигрантам СССР и современной РФ. Для нашего исследования важна написанная по заказу российских и казахстанских властей работа Б.И. Ракишевой и Д.В. Полетаева, которая отражает роль учебной миграции в рамках развивающегося Таможенного союза между Казахстаном и Россией: авторы уделяют внимание необходимости работы в данном направлении, говоря о важности данного вида миграции для обеих стран [3]. Весомый исследовательский вклад в обозначение важности учебной миграции внесли такие отечественные исследователи, как Ф.Э. Шереги, В.Г. Гельбрас, Г.С. Витковская, Ж.А. Зайончковская, А.П. Катровский, Л.И. Леденёва, И.А. Малахи, Е.В. Тюрюканова.

Учебная миграция является предметом исследований и томских социологов. Так, С.В. Дементьева на примере одного из томских вузов рассмотрела мотивации иностранных студентов при выборе вуза, перспективы и основные адаптационные сложности [4]. В другой ее статье анализируется законодательная база РФ как одно из важнейших условий привлечения в российские вузы иностранных студентов, их адаптации и интеграции [5]. В совместном исследовании С.В. Дементьевой и Д.В. Полетаева, проведенном в трех городах России (Москва, Воронеж, Томск), на основе анализа ресурсной емкости «учебной миграции» и специфики адаптации иностранных студентов к российской инокультурной среде предлагаются инновационные стратегии развития «учебной миграции» в России [6].

Правовую основу учебной миграции, без использования этого термина на правовом уровне, обеспечива-

ют несколько законодательных актов: Федеральный закон «О порядке выезда из Российской Федерации и въезда в Российскую Федерацию» предусматривает введение учебных виз, а Федеральный закон «О правовом положении иностранных граждан в Российской Федерации» определяет порядок въезда и условия участия иностранных студентов в трудовых отношениях. Закон «О гражданстве РФ» предусматривает возможность получения гражданства в упрощенном порядке для тех граждан государств, входивших в состав СССР, кто окончил российский вуз или ссуз после 1 июля 2002 г. [7]. А в Концепции миграционной политики Российской Федерации до 2025 г. используется впервые на государственном уровне понятие «образовательная миграция», которое синонимично термину «учебная миграция» [Там же].

Понятия «учебная миграция» и «учебный мигрант» были заимствованы российскими исследователями у западных коллег, которые столкнулись с этим научным вопросом намного раньше. Термин «учебная миграция» появляется в отечественной литературе в первой половине 2000-х гг., в то время, когда начинает ощущаться демографический кризис, распространившийся и на систему высшего образования. Именно тогда выходят первые работы демографов и социологов, которые пытаются найти пути разрешения сложившейся проблемы, введя в оборот понятие «учебная миграция» и анализируя проблемные аспекты этого явления. «Учебная миграция» в классификации такого авторитетного демографа, как Л.Л. Рыбаковский, на которую ссылаются многие отечественные исследователи «учебной миграции», относится к миграциям «по целям» и «означает переезд к месту учебы». К миграциям «по целям» относятся также трудовая и коммерческая миграции [8]. В этой связи возникает вопрос: «В какой мере сами иностранные студенты идентифицируют себя как «учебные мигранты?» Гипотеза нашего исследования состоит в следующем: понятие «учебный мигрант» не отражает реальной образовательной ситуации, поскольку определенная группа иностранных студентов не ощущает себя мигрантами как таковыми.

К «учебным мигрантам» зачастую в своих работах относят студентов из Казахстана. На основе интервьюирования казахстанских студентов, обучающихся в томских вузах, была поставлена цель: исследовать самоидентификацию студентов с понятием «учебный мигрант», иначе говоря, считают ли они себя частью учебного миграционного потока в Россию. На основе индивидуальных полуструктурированных интервью была изучена пилотная группа студентов из разных уголков Казахстана, при этом, как выяснилось из биографий информантов, основным экспортером студентов стал Восточный Казахстан. В исследовании принимали участие студенты томских государственных вузов (Томский политехнический университет - ТПУ, Томский государственный университет - ТГУ, Томский университет систем управления и радиоэлектро-

ники - ТУСУР) с разной этнической принадлежностью (казахи и русские), с разной половой принадлежностью, в возрасте от 18 до 22 лет, получающие как гуманитарное, так и техническое или естественнонаучное образование. Главный исследовательский вопрос звучал так: считает ли информант себя «учебным мигрантом» или нет и чем это объясняется?

Нами было собрано и проанализировано 30 интервью. В результате процент не считающих себя «учебными мигрантами» казахстанских студентов в совокупности с теми, кто имеет неустойчивую самоидентификацию с этим понятием, выше, нежели процент тех, кто твердо считает себя «учебными мигрантами». Схожесть социальной среды Казахстана и России явилась основополагающим признаком при идентификации студентов из Казахстана. Вот на что обращали внимание респонденты при ответе на вопрос, считают ли они себя «учебным мигрантом»: 1) «....нет, я не учебный мигрант, я свой в доску потому, что много знакомых здесь, сколько не у каждого местного есть, ну, и язык - русский... » (Даниил Горбунов, студент 3-го курса ТУСУРа); 2) «... нет, я не учебный мигрант потому, что нет языкового барьера, схожая среда, страны многонациональные... » (Серик Уразбе-ков, студент ТПУ); 3) «...Нет, не считаю себя таковым. Менталитет в России такой же, чувствую себя в России как дома... » (Иван Пищальников, студент 4-го курса ТПУ). Однако были и те, кто считают себя учебными мигрантами. В процессе наблюдения было замечено, что все информанты, отвечающие согласием на то, что они являются «учебными мигрантами», дали такой ответ в результате некоторой рефлексии. Категорично, четко, без всякого сомнения ответить, что он является учебным мигрантом, никто не смог. Весьма интересны и ответы студентов, по которым они относят себя к «учебным мигрантам»: 1) «... Оохх, ну, наверное, считаю, по сути, с целью учебы я и приехал сюда, т.к. Казахстан не может обеспечить качественного обучения. И дальше собираюсь остаться здесь, потому, что эти навыки здесь больше приемлемы» (Илья Гурский, студент 3-го курса ТПУ); 2) «...Ну да, считаю. Ведь это первопричина моего приезда в Россию, но также и планы остаться и реализовать себя здесь, в России». (Алина Дружкова, студентка 3-го курса ТГУ); 3) «... Скорее всего, я могу причислить себя к "учебным мигрантам". Я тут по той причине, что здесь образование на голову выше и тут есть то, что я могу получить только здесь -знания по своему профилю - и обзавестись важными навыками, и, чтобы получить нужное мне, я, подобно молдаванам с таджиками, еду на большую землю». (Ян Игнатович, студент 2-го курса ТГУ); 4) «.Считаю, потому что я приехал в Россию на данный момент только на обучение» (Тимур Байгуш-каров, магистрант ТПУ).

Еще одним фактором, «помогающим» ощущать себя «учебным мигрантом» уже на правовом уровне, яв-

ляется миграционная карта, которая заполняется иностранным гражданином при въезде в РФ, где указывается цель так называемой миграции (рис. 1). Вот что об этом говорит одна из информантов: «... тут дело не в том, считаю я себя таковой или нет. Это по положению РФ о въезжающих в страну людях... » (Анна Эдо-кова, студентка 3-го курса ТПУ). Помимо юридической стороны вопроса, которая способствует выбору идентичности в пользу «учебного мигранта», существуют «закрытые» организации, доступ к которым имеют только граждане РФ (Вооруженные силы РФ, Федеральная служба безопасности, Министерство внутренних дел, ряд объектов, связанных с ядерной промышленностью, и др.). В связи с этим среди студентов из Казахстана есть те, кто в силу своего миграционного статуса в российском обществе имеет ограниченный доступ к получению определенной информации. В первую очередь это касается тех, кто обучается на факультетах, где предусмотрено прохождение практики на закрытых для иностранных граждан объектах (в нашем случае это АЭС): 1) «...До тех пор, пока я не столкнулась с прохождением практики, я думала, что все "ок"! "Чужим" я не являюсь в России, но после того, как начала искать практику, возникли проблемы, т.к. у меня промышленные объекты, Центральная Россия для меня закрыта, и мало кто хочет брать иностранцев, так что думаю, что проблема есть» (Ольга Степанова, студентка 3-го курса ТПУ). Среди информантов были и те, кто не знает, кем он является. Весьма интересна рефлексия опрашиваемых студентов, которые не смогли определиться со своей идентичностью: 1) «...Привет, не знаю, как правильно это сказать, я приехал сюда, потому что хотел получить отличное образование, хотел узнать, что такое быть

самостоятельным. У нас в Казахстане, скажу так, очень мало хороших учебных заведений, а если и есть, то все платное, а тут я поступил на бюджет, меня тут все устраивает, но я патриот своей страны, и я не знаю, можно ли считать меня мигрантом. Обычно мигранты это те, кто меняет свое постоянное место жительство, если бы я переехал сюда, то, возможно, но ведь я не собираюсь задерживаться надолго, и тут я чувствую себя как дома, люди добрые, отзывчивые, общительные. Людей, которых я знаю, здесь они все хорошие» (Султан Сейтказынов, студент ТПУ); 2) «... Как-то не задумывался. С одной стороны я являюсь "учебным мигрантом", т.к. в Россию приехал получить образование, но, с другой стороны, я - русский, и меня можно назвать репатриантом, возвращаюсь на историческую родину. Больше термин "учебный мигрант" относится к нерусской части студенчества» (Никита Сергеев, студент 3-го курса ТГУ).

Как видим, часть информантов называют себя репатриантами, демонстрируя тем самым очень тонкую, но очевидную грань между учебным мигрантом и репатриантом. При этом русские студенты считают себя скорее репатриантами, чем учебными мигрантами, выделяя себя в особую группу из общего потока выходцев из Казахстана: 1) «...Интересно... нет, не считаю. Я себя считаю скорее репатриантом, только через поколение. Бабушки и дедушки родились в России, их в Казахстан отправили по распределению, так что я возвращаюсь на историческую родину» (Антон Сам-борский); 2) «...Я себя, в общем, не считаю мигрантом, да, я с Казахстана, но Россия - это моя историческая родина, и поэтому я здесь» (Иван Щербаков, студент 3-го курса ТГУ).

Приложение .V; 1

* ПрЭТОкЙЛу МЬ*гДу МмшклерспСМ »нутреннн* МЛ РОССИЙСКОЙ Фед(рацмн мннисгерсгмч (нутревкил Ркгтуб.тнкн Беларусь о гарелке ргалнлаиин Соглашен Правительство* Российской фелераиин и Правителеш<;« Республики Беларусь ■ кСГИЛЫОаачир и [Гфлии-ли ней карт единого Страша 37 ' ЬкггЕрп 20»Л гддд

"A" (BbejyAnivaJ}

Росснясрсан федерация Rusïiin Federation

M ИЗ рИ14Н0И НИИ карта

Miration Card

Серия/ Sériai

Ркпу&пнка Беларусь Ra public of Bala raj

Фамилия1^ umamc (Family name)

Им t/Gjven name{s) 4

Отч«тк*|ра1гопу m ic

Дат» (хиисиньТМи of Ь: День' Me«uf Otf WsrtK ГШ J noms« рЧ^ж^г]« U ЖсиУРт1е U

S^1^ npvUBHCTHWattMUJiiy

i 1 1 1 ii : i i i i i -

сгЧг ID f\{ 1 1 II Mill 1 № ^мф »rttiVisi number

rurp™ eif mil ко be rfHlrtid?

КС~мгрнсс«и¥Вш1гвд Ул:Гя [¿jLtiur PùlcTbUnfI -a.

Plenty vprwait TFMHirrmt

'(! I ' '1

C/pfem

Ср^^имнЙКчЙйоГяа^ (l0ifwc*.5ign»we:

Cnyifttefl^ye otmctkk/Fqi official use only

Въезд в Российскую Федерацию «Теслублику Ёелэрусь/Date of arrival in the Russian Federation/Republic of Belarus

Выезд hi Российской Федерации /Республики Benapycb'Date of departure from »he Russian Federation/Republic of Belarus

Фан KuiH^Sumamc (Firmly ntrac)

Имя/Given name(*)

Ог<«тваУмгспут le

"Б" (Выезд/Departure)

Российская Федерация Russian Federation

Мкгрпмини Kipra Migration Card

ДапрэждеииЛЛ« э1 Mtciu' Mon»

Серия/ Serial

Республика Беларусь Republic of Beta rut

«мшА мчносп/Ранрол a

ыно su:

I I I I I I I спш^Е

•юла <_wf*r*X ПМ*ф«>|уТьУ PuipMf «rnvfl (le Ik «rdcrtincd!): I>"»:(в и ь dOffc а I TyjuiwTiJurnm.

Гщ

ЕХапппгш

1еткн/Рог бИПсга! иас оп!у

Въезд в Российскую Федерацию /Республик Беларусь/Оай of arrival in the Russian Fedcration/Rcpublic of Belarus

Выезд из Российской Федерации /Республики БеларусьЯ)а1е of departure from the Russian Federation/Republic of Belarus

Рис. 1

Как выяснилось, большинство опрошенных респондентов не идентифицируют себя как «учебных мигрантов». Данная категория студентов весьма успешно адаптируется и интегрируется в принимающее сообщество независимо от своей этнической принадлежности. По ответам информантов видно, что студенты из Казахстана могут быть разделены на несколько категорий, связанных с их вновь приобретенной идентичностью в Российской Федерации: 1) репатрианты;

2) люди, получающие образование в идентичной социокультурной среде («свои»); 3) «учебные мигранты» де-факто, но не де-юре, как мы это видим из анализа законодательной базы. Исходя из вышеперечисленного, можно заключить, что понятие «учебный мигрант» для такой группы студентов будет нерелевантным, поскольку оно не является актуальным в реальной жизненной практике исследуемого сообщества и не отражает объективную образовательную ситуацию.

ЛИТЕРАТУРА

1. Арефьев А.Л. Доклад на 3-м Всемирном форуме иностранных выпускников советских и российских вузов (Москва, ноябрь 2012 г.). URL:

http://demoscope.ru/weekly/2013/0571/analit02.php, свободный (дата обращения: 12.05.2014).

2. Рыбаковский Л.Л. Демографическое развитие России в XXI в. URL: http://rybakovsky.ru/demografia1a16.html, свободный (дата обращения:

12.05.2014).

3. Ракишева Б.И., Полетаев Д.В. Учебная миграция из Казахстана в Россию как один из аспектов стратегического сотрудничества в рамках

развития Таможенного союза. URL: http://cyberleninka.ru/article/n/uchebnaya-migratsiya-iz-kazahstana-v-rossiyu-kak-odin-iz-aspektov-strategicheskogo-sotrudnichestva-v-ramkah-razvitiya-tamozhennogo, свободный (дата обращения: 15.01.2015).

4. Дементьева С.В. Учебная миграция в Томский политехнический университет: механизмы и практики эффективной адаптации. URL:

http://cyberleninka.ru/article/n/uchebnaya-migratsiya-v-tomskiy-politehnicheskiy-universitet-mehanizmy-i-praktiki-effektivnoy-adaptatsii, свободный (дата обращения: 16.01.2015).

5. Дементьева С.В. Социально-правовые аспекты учебной миграции в контексте реформы российского образовательного законодательства.

URL: http://cyberleninka.ru/article/n/uchebnaya-migratsiya-v-tomskiy-politehnicheskiy-universitet-mehanizmy-i-praktiki-effektivnoy-adaptatsii, свободный (дата обращения: 15.02.2015).

6. Дементьева С.В., Полетаев Д.В. Инновационные стратегии развития международного образования в ракурсе учебной миграции в вузы Рос-

сии. URL: http://cyberleninka.ru/article/n/innovatsionnye-strategii-razvitiya-mezhdunarodnogo-obrazovaniya-v-rakurse-uchebnoy-migratsii-v-vuzy-rossii, свободный (дата обращения: 15.02.2015).

7. Концепция миграционной политики Российской Федерации до 2025 года и информация о ходе ее исполнения. URL:

http://www.fms.gov.ru/documentation/koncep_mig_pol, свободный (дата обращения: 25.02.2015).

8. Рыбаковский Л.Л. Практическая демография. URL: http://rybakovsky.ru/uchebnik3a23.html, свободный (дата обращения: 24.02.2015).

Sadyrin Anton A. Tomsk State University (Tomsk, Russia). E-mail: realstar94@sibmail.com MIGRANT STUDENTS FROM KAZAKHSTAN: FACT OR FICTION? (THE CASE OF TOMSK). Keywords: student migration; migrant students; Russia; Kazakhstan.

It is not rare that some terms and concepts are filled with the meaning which is not reflective of reality - the fact that makes the very use of them questionable. In most cases, this happens "thanks to" various actors involved. The terms "student migration" and "migrant students" have become part of the Russian academic discourse in the first half of the 2000s when implications of the demographic crisis started to be felt and spread into higher education. It is then that the first academic research works by demographers and sociologists exploring some problematic issues of that phenomenon started to appear. Migration researchers place "student migration" among migrations "by objectives", which here implies "moving to a place of study" (L.L. Rybakovskiy). Then the question arises: to what extent foreign students identify themselves as "migrant students"? Our hypothesis is that the concept of "migrant students" does not reflect the real situation in education as there is a significant number of foreign students who do not think of themselves as migrants per se. Students from Kazakhstan are also included in the "migrant students" category. Based on individual semi-structured interviews, we have investigated the pilot group of students from different parts of Kazakhstan - East Kazakhstan being the main exporter of them - who study at universities of Tomsk. The aim was to study the self-identification of the students in relation to the concept "migrant students", or otherwise, to find out if they consider themselves to be part of the student migration movement to Russia. There have been thirty interviews taken in total, the analysis of which revealed that the percentage of those students from Kazakhstan who do not see themselves as "migrant students" along with those whose self-identification with this concept is not stable, is higher than that of students confidently considering themselves as "migrant students". The main reason why students from Kazakhstan consider themselves as "migrant students" is the formal movement from the one country to the other with the aim of getting educational services, although these same informants do not deny the similarities in the socio-cultural space of both countries and the absence of any language barrier. All the students interviewed had never thought about their having the social status of "migrant students" prior to the interviews but, having analyzed their empirical experience, they drew a conclusion that de facto (and this is worthy of particular attention) they are "migrant students". Another factor contributing to their feeling of being "migrant students", on a legal level this time, is the migration card to be filled in by all foreign citizens when entering the Russian Federation wherein one has to indicate the purpose of migration.

REFERENCES

1.Arefyev, A.L. (2012) Doklad na 3-m vsemirnom forume inostrannykh vypusknikov sovetskikh i rossiyskikh vuzov [Report on the 3rd World Forum of Foreign Graduates of Soviet and Russian universities]. [Online] Available from: http://demoscope.ru/weekly/2013/0571/analit02.php. (Accessed: 12th May 2014).

2. Rybakovskiy, L.L. (n.d.) Demograficheskoe razvitie Rossii v XXI v. [Demographic development of Russia in the 21st century]. [Online] Available

from: http://rybakovsky.ru/demografia1a16.html. (Accessed: 12th May 2014).

3. Rakisheva, B.I. & Poletaev, D.V. (2011) Uchebnaya migratsiya iz Kazakhstana v Rossiyu kak odin iz aspektov strategicheskogo sotrudnichestva v

ramkakh razvitiya Tamozhennogo soyuza [Educational migration from Kazakhstan to Russia as a strategic aspect of cooperation within the Customs Union]. Evraziyskaya ekonomicheskaya integratsiya. 3(12). [Online] Available from: http://cyberleninka.ru/article/n/uchebnaya-migratsiya-iz-kazahstana-v-rossiyu-kak-odin-iz-aspektov-strategicheskogo-sotrudnichestva-v-ramkah-razvitiya-tamozhennogo. (Accessed: 15th January 2015).

4. Dementyeva, S.V. (2012) Uchebnaya migratsiya v Tomskiy politekhnicheskiy universitet: mekhanizmy i praktiki effektivnoy adaptatsii [Educational

migration in Tomsk Polytechnic University: Mechanisms and practices of effective adaptation]. Izvestiya Tomskogo politekhnicheskogo universiteta — Bulletin of Tomsk Polytechinc University. 6(321). [Online] Available from: http://cyberleninka.ru/article/n7uchebnaya-migratsiya-v-tomskiy-politehnicheskiy-universitet-mehanizmy-i-praktiki-effektivnoy-adaptatsii. (Accessed: 16th January 2015).

5. Dementyeva, S.V. (2011) Sotsial'no-pravovye aspekty uchebnoy migratsii v kontekste reformy rossiyskogo obrazovatel'nogo zakonodatel'stva [The

social and legal aspects of educational migration in the context of the reform of the Russian educational law]. Izvestiya Tomskogo politekhnicheskogo universiteta — Bulletin of Tomsk Polytechinc University. 6(319). [Online] Available from: http://cyberleninka.ru/article/n/sotsialno-pravovye-aspekty-uchebnoy-migratsii-v-kontekste-reformy-rossiyskogo-obrazovatelnogo-zakonodatelstva. (Accessed: 15th February 2015).

6. Dementyeva, S.V. & Poletaev, D.V. (2010) Innovatsionnye strategii razvitiya mezhdunarodnogo obrazovaniya v rakurse uchebnoy migratsii v vuzy

Rossii [Innovative strategies for international education from the perspective of educational migration in Russian universities]. Izvestiya Tomskogo politekhnicheskogo universiteta — Bulletin of Tomsk Polytechinc University. 6(310). [Online] Available from: http://cyberleninka.ru/article/n/innovatsionnye-strategii-razvitiya-mezhdunarodnogo-obrazovaniya-v-rakurse-uchebnoy-migratsii-v-vuzy-rossii. (Accessed: 15th February 2015).

7. Federal Migration Service. (n.d.) Kontseptsiya migratsionnoy politiki Rossiyskoy Federatsii do 2025 goda i informatsiya o khode ee ispolneniya [The

concept of the Russian Federation migration policy up to 2025 and information on its implementation]. [Online] Available from: http://www.fms.gov.ru/documentation/koncep_mig_pol. (Accessed: 25th February 2015).

8. Rybakovskiy, L.L. (n.d.) Prakticheskaya demografiya [Applied Demography]. [Online] Available from: http://rybakovsky.ru/uchebnik3a23.html.

(Accessed: 24th February 2015).

РЕЦЕНЗИИ И НАУЧНАЯ ЖИЗНЬ

УДК 94(57)

БО! 10.17223/19988613/40/20

В.П. Бойко

РЕЦЕНЗИЯ : ЧЁРНАЯ М.П. ВОЕВОДСКАЯ УСАДЬБА В ТОМСКЕ. 1660-1760-е гг. ТОМСК : ИЗДАТЕЛЬСКИЙ ДОМ Д-ПРИНТ, 2015. 276 с.

Любителей томской старины можно поздравить с выходом очередной роскошной книги о Томске, которую написала, оформила и издала при финансовой поддержке Администрации Томской области и руководства Томского университета Мария Петровна Чёрная, которая выступила здесь не только как квалифицированный археолог, но и как поэт земли Томской, и даже как талантливый менеджер, реализовавший свой проект на практике. Сделать это в наши непростые времена (а когда они были простые?) очень трудно, практически невозможно, но случилось чудо, и вот в руках у читателя роскошный том зеленого цвета, альбомного формата, с многочисленными цветными рисунками и фотографиями, где оформление каждой страницы подчеркивает содержание текста.

Научным редактором и автором предисловия согласился быть ведущий археолог Сибири, академик Российской академии наук В.И. Молодин, который резюмировал: «Мне представляется, что монография М.П. Чёрной вносит не только фундаментальный вклад в изучение этапа освоения Сибири русскими, но и имеет не менее существенное прикладное значение, с учётом непростых процессов национального звучания, которые происходят сегодня в федеративном государстве, каким является Россия».

В самом деле, древняя история Томска в книге М.П. Чёрной органично включена в историю всей России изучаемого периода, многие заимствования хозяйственно-бытового назначения очевидны. Но ведь в Томске в то время появляются и оригинальные сибирские черты, определяемые климатическими и природными особенностями, контактами с местным аборигенным населением, томской казачьей и крестьянской вольницей и другими факторами. Эта сторона жизни сибирского региона требует уважения и дальнейшего изучения. Об этом сибиряки говорили ещё в XIX в., когда появилось сибирское областничество, большой вклад в изучение которого внес другой выдающийся сибирский историк - М.В. Шиловский. Российские правители во все времена формировали свой бюджет не в последнюю очередь за счет сибирских богатств: сначала поднялись «с колен» после Смутного времени за счет сибирских мехов, прежде всего соболиных, которые хлынули на европейские рынки и сбывались там

ил.

по демпинговым ценам, затем за счет рудного серебра и рассыпного золота, ну а в нынешнее время, как всем известно, за счет углеводородного сырья. Отдавать львиную долю региональных доходов в казну и не заикаться об этом было всегда хорошим тоном во взаимоотношениях Центра с сибирской окраиной.

Книга М.П. Чёрной начинается с рисунка средневековой русской деревянной крепости, сделанного профессором Томского архитектурно-строительного университета Ю.П. Нагорновым, талантливым ученым и художником. Этот рисунок, на мой взгляд, - не древний Томск, а собирательный образ бревенчатого города, в который вложен труд многих сотен людей, реализован замысел талантливого архитектора и привнесены типические черты градостроительства той далекой эпохи. Рисунок выполнен, вероятно, в советские времена, и православный шатровый храм внутри кремля стоит без главного своего атрибута - креста. Позднее в своей главной работе - Панораме Томска начала XX в., кресты на церквях уже присутствуют, и это уже было воспроизведением исторической правды, которой восхищались многие зрители, в том числе и представители Дома Романовых и церковные иерархи.

Теперь, после выхода рецензируемой книги, о жизни средневекового Томска краеведы будут знать лучше, чем о жизни в последующие времена. М.П. Чёрная рассмотрела в динамике строительство усадьбы воеводы, эволюцию высотных деревянных построек в России и Сибири, детально изучила и описала некоторые элементы обустройства дома: полы и двери, печи и изразцы, окна, крыши другие архитектурные и бытовые детали этого административного и жилого одновременно помещения. Жаль, что воспроизвести этот дом на прежнем месте не удастся - там стоит Музей истории города Томска, который прежде занимала Воскресенская полицейская управа (С. 21). Однако на плане местности видно, что раскопки проходили за зданием музея (С. 24-25), место для реконструкции воеводской избы не занято капитальными постройками и вопрос о начале воссоздания этого ценного исторического и архитектурного памятника не закрыт окончательно. Нужно только проявить волю и настойчивость и к очередному юбилею, а может быть и раньше, мы войдем в воеводские хоромы по рубленому крыльцу,

Рецензия : Чёрная М.П. Воеводская усадьба в Томске

133

откроем окованные железом двери, увидим изразцовую печь и другие атрибуты богатого сибирского терема, где можно разместить, кстати, и ценные находки, найденные на этой территории.

Труднее будет разместить на ограниченной территории весь хозяйственно-бытовой комплекс усадьбы: погреб, колодец, конюшню, другие хозяйственные постройки усадьбы, но при подходе к музею по улице Бакунина находятся несколько ветхих деревянных домов с сараями и отхожими местами во дворе, что сильно портит впечатление и воздух вокруг этого учреждения культуры. Снос их и передача земли музею потребует больших усилий, но в результате усадьба томского воеводы появится в полном или достаточно полном объеме. Прекрасная графическая реконструкция уже сделана и представлена на развороте 116-й и 117-й страниц - осталось реализовать этот проект в материале. Каждый из указанных объектов сопровождается в книге подробной и квалифицированной легендой, обрядовой и сакральной характеристикой. Кроме этого, во второй главе дается история возникновения и развития найденных на территории усадьбы различных металлических предметов, по которым можно воспроизвести историю металлургии. Очень интересны разделы, посвященные находкам остатков обуви, мостовых и тротуаров, по которым в этой обуви ходили, целые и фрагменты предметов, по которым можно воспроизвести досуговые занятия томи-чей - игра в шахматы, шашки, кости и другие приятные и полезные или азартные игры.

Третья глава рецензируемой книги посвящена сложному аспекту любой власти - её реализации в различных материальных и абстрактных формах. Глава так и называется: «Власть и престиж воеводы в историко-археологическом контексте усадьбы» и в отдельных разделах дается история возникновения воеводского управления в Сибири, отражение власти воеводы в топографии усадьбы и предметах делопроизводства, определена представительская роль внешнего облика и внутреннего интерьера воеводских хором. Все это дает возможность оценить статусный код воеводы в предметах,

которые он использовал в быту и на службе, при исполнении своих обязанностей, определить символику власти в контекстах европейской и азиатской традиции, которые в Томске перекрещивались, смешивались, и на их почве возникало что-то свое, оригинальное, томское. Например, «орлистая» печь, облицованная терракотовыми изразцами, или «зверь лютый» на томском печном изразце (С. 196, 199), которые вынесены, кстати, на обложку книги как символы, наряду с вздыбленной лошадкой, сибирского города Томска. Между ними, по логике вещей, и должна была быть помещена фамилия автора книги, но по ошибке, вероятно, оформителя фамилия с инициалами помещены под короной, которая, в свою очередь, принадлежит орлу, а не М.П. Чёрной. Что ж, она достойна такого признания за свои многочисленные и глубокие труды.

Впечатляет библиографический список использованной литературы, где, кроме всего прочего, указаны 23 работы М.П. Чёрной, написанные самостоятельно, 4 -в соавторстве на русском и 3 - на английском языке, но удивило единственное упоминание ученого, «отца», если так можно сказать, отечественной городовой археологии - академика Валентина Лаврентьевича Янина, практику у которого студентка Чёрная проходила в начале своей блестящей карьеры и имя которого упоминается в предисловии. Практически все начинающие историки прошли через его книги о берестяных грамотах древнего Новгорода и других русских городов, о началах археологии и вспомогательных исторических дисциплин, т.е. испытали вместе с маститым автором восторг первооткрывателя еще не известных миру источников и фактов. Такие же эмоции должны испытать читатели этой замечательной книги М.П. Чёрной, после которой можно подумать о специальном предмете в школьном и вузовском курсах, особенно если его поддержат другие исследователи и напишут учебники по более позднему периоду томской истории. Кстати, в Барнауле уже такой учебник есть, издан довольно большим тиражом и пользуется популярностью в школах города и всего Алтайского края.

Boiko Vladimir P. Tomsk State University of Architecture and Building (Tomsk, Russia). E-mail: vpbojko@yandex.ru

REVIEW: MP. CHERNAYA. VOIVODE ESTATE IN TOMSK. 1660-1760S: TOMSK : PUBLISHING HOUSE OF D-PRINT,

2015. 276 p. : ill.

УДК 070 (571.1/5)

Б01 10.17223/19988613/40/21

В.Н. Владимиров

РЕЦЕНЗИЯ : ШЕВЦОВ В.В. ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ ПЕРИОДИЧЕСКАЯ ПЕЧАТЬ СИБИРИ (ВТОРАЯ ПОЛОВИНА XIX - НАЧАЛО XX ВЕКА). ТОМСК : ИЗД-ВО ТОМ. УН-ТА, 2016. 620 с.

Отечественная историческая наука всегда относилась с глубоким вниманием к периодической печати, которую можно рассматривать, с одной стороны, как фактор исторического развития определенной страны или региона, с другой - как важнейший исторический источник. При этом оба подхода взаимодополняют и взаимообогащают друг друга. Автором монографии выбран первый подход, однако результаты его исследования дают много нового и интересного и для взгляда на официальную губернскую прессу Сибири как на исторический источник, без которого невозможно адекватное понимание исторических процессов, происходивших в Сибири в любой исторический период начиная с появления первых газет и журналов. Монография В.В. Шевцова предоставляет достаточное количество материала, наблюдений и выводов, характеризующих губернские ведомости и другие печатные издания Сибири как исторический источник.

В рамках исследования последовательно разворачиваются сюжеты отечественной историографии губернской официальной прессы, ее правовое положение в системе периодической печати Российской империи, далее рассматриваются основные направления развития сибирских губернских ведомостей в рамках двух основных хронологических периодов: 60-90-е гг. XIX в. и начало XX в.

Абсолютно адекватной представляется попытка В.В. Шевцова поместить становление официальных губернских изданий в общий контекст формирования информационного пространства России. Можно согласиться с мнением автора о том, что главной задачей российской прессы с момента создания оставалась установка о ее основной роли в обеспечении интересов государственного управления страной, заявленная еще Петром I. Эта тенденция прослеживается в центральных и региональных газетах на протяжении всего имперского периода, при этом ужесточение или либерализация политического режима находили свое полное выражение в официальных изданиях.

Высокой оценки заслуживает объемная работа В.В. Шевцова по выявлению основных сюжетов и тем публикуемых материалов в официальной сибирской прессе, а также изменения их соотношения на протяжении примерно 60 лет, выявлению в этом плане общего и особенного для каждой сибирской губернии. Результатом проведенного анализа публикаций губернских ведомостей стала констатация значимости этно-

графических заметок и областнической тематики в «Томских губернских ведомостях», важность развития технологий в золотопромышленности в «Енисейских», состояние образования и просвещения в «Тобольских» и многое другое.

Безусловным достоинством работы является ее «антропологический» контекст, выраженный не только в наполненности текста различными фамилиями редакторов губернских ведомостей и просто их авторов, но и в приведении кратких справок относительно авторов статей и корреспонденций, а также в рассмотрении непростых мировоззренческих и человеческих отношений между ними. В качестве примеров можно привести уточнение влияния петрашевцев на становление «Иркутских губернских ведомостей», своеобразный спор между «Иркутскими» и «Енисейскими губернскими ведомостями» относительно допустимости степени «обличительности» на страницах газет, а также полемику между светскими и духовными изданиями Иркутской губернии.

Работа снабжена достаточным количеством таблиц и рисунков, которые позволяют глубже проникнуть в рассматриваемые проблемы, иллюстрируют результаты исследования, а в ряде случаев являются аналитическими инструментами.

Давая высокую оценку монографии В.В. Шевцова, хотелось бы сказать о некоторых дискуссионных моментах. Вначале приведу одно соображение по поводу методологического подхода автора к рассмотренному материалу и некоторым путям его совершенствования. Автор собрал огромное количество важной и полезной информации, которая дает, на мой взгляд, возможности для еще более глубокого и разностороннего исследования сибирской периодической печати. Речь идет о необходимости использования современных информационных технологий в хранении, обработке и осмыслении исторического материала. Рамки рецензии не позволяют развернуть это положение в достаточном объеме, поэтому отмечу для примера такой интересный и плодотворный путь изучения материалов периодической печати, как контент-анализ, элементы которого В.В. Шевцов использовал в своей работе, но в очень небольшой степени. Именно с этим направлением исследований, назовем его информационным, как мне кажется, стоит связывать грядущие исследования периодической печати Сибири. Монография В.В. Шевцова продемонстрировала, как мне кажется, все возможности традиционного

Рецензия : Шевцов В.В. Правительственная периодическая печать Сибири

135

описательного метода изучения, но, в то же время, показала, что для дальнейшей работы нужен новый методологический импульс.

Кажется весьма дискуссионной и изложенная автором монографии в конце второй главы периодизация государственной политики в отношении губернских ведомостей. Она охватывает 90 лет (1828-1916 гг.) и включает в себя 10 периодов (хронологических отрезков). В целом, судя по всему, такая «периодизация» адекватно отражает изменения в положении губернской печати и согласуется с выводом автора о «пластичности» законодательных рамок, однако в силу излишней дробности (получается в среднем 9 лет на каждый период) ее, на мой взгляд, следует рассматривать как стадию в создании более фундаментальной периодизации, отражающей более общие тенденции в развитии государственной политики по отношению к губернской прессе.

Думается, что наличие перспектив в уже законченной, казалось бы, работе - высокая и справедливая оценка монографии известного томского историка. Автору удалось определить основные этапы и особенности развития официальной губернской прессы Сибири, оценить ее роль и место в истории российской периодической печати, системе государственного управления и общественной жизни Сибири. Монография, безусловно, будет интересна и полезна исследователям истории официальной и провинциальной периодики, ее выводы и положения важны для создания общей картины развития провинциальной печати, истории средств массовой информации в целом. Книга содержит огромное количество фактического материала, который может быть использован в образовательном процессе. Нет сомнений, что научное сообщество получило новое интересное исследование, написанное на оригинальную и актуальную тему.

Vladimirov Vladimir N. Altai State University (Barnaul, Russia). E-mail: vvladimirov@icloud.com

REVIEW: SHEVTSOV V.V. GOVERNMENTAL PERIODICALS IN SIBERIA (THE SECOND HALF OF THE 19TH CENTURY AND BEGINNING OF THE 20TH CENTURY). TOMSK: TOMSK STATE UNIVERSITY PUBLISHING HOUSE, 2016. 640 p.

УДК 94

DOI 10.17223/19988613/40/22

С.А. Красильников, Л.И. Сосковец

РЕЦЕНЗИЯ : ИВАНОВ А.С. «ИЗЪЯТЬ, КАК АНТИСОВЕТСКИЙ ЭЛЕМЕНТ...»: КАЛМЫКИ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ПОЛИТИКЕ (1943-1959 гг.) / ПОД РЕД. Б.У. СЕРАЗЕТДИНОВА ; НАУЧ. СОВЕТ ПРИ ПРЕЗИДИУМЕ РАН ПО ПРОБЛЕМАМ

ВОЕННОЙ ИСТОРИИ. М., 2014. 294 с.: ил.

Новейшая постсоветская отечественная историография демонстрирует резко изменившиеся за четвертьвековой период своего существования предметный «ландшафт» и исследовательские приоритеты в области изучения советской эпохи. Традиционные ориентиры на многотомные издания, в том числе по истории партии и государства, классов, войн и революций, уже не занимают доминирующего положения, на их место пришли разноформатные исследования этнических, конфессиональных, социально-культурных процессов, структур повседневности и других явлений, характеризующих смещение акцентов с истории государственности на социальную историю. Изменение исследовательской «оптики» повлекло за собой и широкомасштабную инверсию: если ранее государственные институты советской эпохи рассматривались и оценивались исключительно в положительной коннотации, то ныне советская государственная политика и практика ее реализации оцениваются с противоположными знаками (исключение делается только для Великой Отечественной войны, точнее для ее итогов). Следует ли считать сложившуюся в отечественной историографии ситуацию аномальной, или считать это издержками затянувшегося переходного периода к взвешенному и политически неангажированному переосмыслению советской эпохи, - ответ на этот вопрос зависит не в последнюю очередь от конкретной ситуации в отдельных предметных областях.

Представляется, что одной из такого рода тематических площадок может стать динамика изучения советской государственной репрессивной политики, где отечественные и зарубежные исследователи сформировали за постсоветское время весьма внушительный комплекс работ документального и исследовательского характера. Данная тема, к тому же, является одной из наиболее острых и чувствительных, поскольку имеет прямой выход на современность, входит в сферу государственной политики памяти. И даже в этой острой и чувствительной сфере есть особые «болевые» точки, касающиеся этноконфессиональных общностей, где коллективная память о репрессиях и дискриминациях сталинской эпохи носит особенно травматический характер. Это, пользуясь перефразировкой А.И. Солженицына, жизнь и судьба «наказанных народов», оказавшихся в «другом Архипелаге ГУЛАГ», не лагерном, а спецпоселенческом. В поле нашего внима-

ния - размышления о книге исследователя из Сургута Александра Сергеевича Иванова о судьбах той части калмыцкого народа, ссылка которой была определена в районы Омской области и выделившейся из нее в 1944 г. Тюменской (Обской Север).

Автор книги оказался поставлен в положение двойной ответственности. Первая из них связана с тем, что он вступает в исследовательское пространство, долговременно и активно осваиваемое историками, носителями собственно калмыцкого этноса, которыми написаны десятки работ о депортации своего народа. Вторая вытекает из гендерной характеристики: книга являет собой заявку молодого исследователя на включение в сообщество историков депортационной тематики.

Здесь необходимо отметить саму динамику разработки отечественными историками указанной предметной области: прологом стали исследовательские и документальные публикации рубежа 1980-х - 1990-х гг. Их логическим продолжением - как результат масштабного расширения доступности историков к документам делопроизводства высших органов власти и репрессивных структур - стали появившиеся теперь уже на рубеже следующего десятилетия монографические исследования Н.А. Ивницкого, В.Н. Земскова, Н.Ф. Бугая, П.М. Поляна и др., документальные научные издания, в том числе серийные («Трагедия советской деревни», «Политбюро и крестьянство» и др.). Появились фундированные исследования регионального характера. Иначе говоря, есть основание полагать сформированным тематическое направление и когорты условно «депор-тантоведов», внутри которых обозначились своего рода профили: ряд исследователей имеет ярко выраженную линию на генерализацию и классификацию феномена депортаций (П.М. Полян, В.Н. Земсков), есть специализация по типам репрессий (крестьянские / этнические / религиозные), по их регионализации (Европейский Север / Урал / Сибирь / Казахстан и др.), когда речь идет о локальных исследованиях той или иной категории депортантов в условиях спецпоселений, которых численно более всего.

Между тем обратной стороной предметного многообразия становится своего рода уплотнение исследовательского ядра, представленного концепциями, подходами, моделями и методами анализа источников. Это привело к тому, что в каждой работе монографического формата должна присутствовать в виде «визитной кар-

Рецензия : Иванов А.С. «Изъять, как антисоветский элемент...»

137

точки» триада (теория / историография / методы), по выстраиванию и содержанию которой специалисты с большой долей вероятности могут оценить уровень последующей «живучести» работы в историографической среде. В условиях, когда исследовательский фундамент заложен / «залит», историкам «второго призыва», чаще всего приходится уходить в эмпирику, заниматься «освоением источниковых земель». Отметим сразу, что данная рецензия не нацелена на общий разбор работы А.С. Иванова, это в известной мере уже проделал авторитетнейший историк этнических депортаций Н.Ф. Бугай в предисловии «К читателю», предваряющем саму монографию, выделив и высоко оценив ее новизну в том, что «автор сконцентрировал свое внимание на анализе главным образом социализации калмыцкого населения в новых условиях, реализации социальной государственной политики в отношении калмыков» (С. 6) Нам важно выделить то потенциально новое, что привносит молодая генерация «депортанто-ведов», кем и чем может прирасти данная предметная область, ибо дефицитом ныне является уже не столько эмпирический материал, сколько подходы к его интерпретации.

Александр Сергеевич своей работой демонстрирует, что его возможности уже переросли границы чисто регионального исследования, он очевидным образом создает задел для выхода на оценочное пространство всего депортационного поля. Пятая часть всего объема его книги (мы не берем здесь квалифицированно выполненные приложения), а именно: введение, историографический очерк и заключение - это чистой воды аналитика, которая формирует оценочное впечатление о книге в целом. Здесь перед нами предстает самостоятельно мыслящий исследователь, профессионально ориентирующийся в течениях и направлениях изучения феномена советских массовых принудительных миграций. Те основные «болезни роста», которые сопровождали становление этого направления в отечественной литературе (публицистичность, политическая ангажированность, понятийный разнобой, эмпиризм и т.д.), для генерации next есть не более чем историографические факты. Ныне существует возможность выбора базовой теории (если только не создать собственную) и в соответствии с ним выстроить интерпретации документов и материалов.

Автор совершенно определенно позиционирует себя как сторонник концепции американского историка П. Холквиста, названной «политикой населения» и направленной на формирование государством лояльного населения путем изъятия из него с помощью принудительных переселений неблагонадежных частей, «вредоносных элементов». Этим самым советская политика в данной сфере не являлась чем-то новым, уникальным, а скорее продолжением прежней российской имперской политики и, шире, устойчивым инструментом всякой государственной политики в области обеспечения безопасности институтов власти и в интересах

общества в целом. А.С. Иванов, естественно, не копирует механически подход американского историка, а предлагает с данных позиций проинтерпретировать природу, формы и последствия массовых этнических «чисток». Он совершенно правомерно отмечает в одной из своих последних публикаций, что государственное насилие, направленное на базовые общности (социальные, этноконфессиональные и др.), следует рассматривать в контексте масштабных планов переструктурирования, социальной инженерии тоталитарным режимом [1. С. 83].

Автор не только не уклонился, но достаточно четко обозначил свою позицию по трем ключевым оценочным аспектам депортацинного процесса: считать ли государственную политику применительно к калмыцкому этносу геноцидом; считать ли депортацию орудием / инструментом маргинализации калмыцкого «контингента»; стремился ли политический режим к ассимиляции депортированных народов? На все три вопроса исследователь дает отрицательные ответы. Первое: «.. .на сегодняшний день нет документов, подтверждающих умышленное создание тяжелых социально-бытовых условий на спецпоселении и тем более свидетельствующих о принятии специальных мер для предотвращения рождения детей у калмыков» (С. 186). Второе: власть выделяла ресурсы, обеспечивала нормализацию материального положения репрессированных, способствовала социализации гендерных групп и «близких » власти элементов (Там же). Третье: «Власть добивалась не уничтожения отличительных этнических черт калмыцкого народа, а формирования из калмыков трудового населения, очищенного от "антисоветского элемента"» (С. 187).

Приведем завершающий абзац авторской монографии: «В итоге политика Советского государства в отношении калмыцкого народа не являлась геноцидом в международно-правовом понимании, точно так же, как не была она и актом маргинализации или ассимиляции этноса. Мы полагаем, что советской властью проводилась существенно видоизменившаяся, но в своей основе унаследованная с царских времен политика формирования состава населения. Насильственные методы проведения «специальных мероприятий» и попрание правовых норм придавали действиям государства репрессивный характер, делали их незаконными и преступными, приводя к многочисленным жертвам среди граждан и тяжелым этнокультурным потерям» (С. 188).

Автор, хотел он того или нет, завершил свою монографию сентенцией о том, что сама по себе государственная политика, с точки зрения функциональной, была рациональной и прагматичной и даже по-своему эффективной, но вот только методы ее реализации оказались «незаконными и преступными». Фактически здесь мы сталкиваемся с эмпирически зафиксированным отражением в сознании самого историка конфликта интересов - государства и граждан этого государства. А.С. Иванов, тщательно изучая политику госу-

138

С.А. Красильников, Л.И. Сосковец

дарства в отношении одного из «наказанных народов», вольно или невольно сталкивается с дилеммой о приоритетах - встать на государственно-центричную точку зрения или рассматривать события с гражданской, «со-циумной» точки зрения. Проявить искомую всеми беспристрастность пока никому не удавалось, равно как невозможно отделить политику от практики ее воплощения. Если преступной была сама политика (а массовые депортации советской эпохи признаны таковыми), то и практика была соответствующей. Автор стремится избавить оценочные суждения от крайностей и бездоказательных, априорных заявлений. Возражать против этого не приходится. Назовем это не геноцидом, а массовыми преступлениями против человечности. Назовем это не политикой маргинализации, а дискриминационной политикой. Назовем это не насильственной ассимиляцией, а «управляемой этничностью», запретами на естественные проявления этничности.

Исследователи отмечали изначальный циничный дуализм советской депортационной политики, применяемый еще со времен крестьянской ссылки, на стадии первого пятилетия формирования системы спецпоселений, когда в 1935 г. постановлением ЦИК СССР указывалось, что восстановление спецпереселенца в избирательных правах не является основанием выезда из спецпоселка, что означало сохранение режимного статуса ссыльного. Депортированные в восточные регионы страны калмыки в директивах власти оставались «чуть» ограниченным «правовым» населением. Это подтверждал своим разъяснением для региональных аппаратов НКВД зам. наркома В.В. Чернышев, отмечавший, что «не предусматривалось лишение или ограничение каких-либо гражданских прав этих спецпереселенцев, за исключением права выезда из мест поселения» (С. 69). Но если речь идет о такой ограничительной «малости», тогда правомерен вопрос о наличии и постоянном ужесточении в послевоенный период режимных установлений для «спецконтингентов», наличии разветвленной агентурно-осведомительной

сети и других спецтехнологий. На это есть очень квалифицированный ответ автора.

На наш взгляд, ядром монографии является глава 4 «Влияние режима на спецпоселенческий социум» (С. 121-179). Как это скрупулезно анализирует автор в данной главе, режимный статус депортантов-калмыков носил всепроникающий, системный характер, охватывавший и пронизывавший все стороны жизнедеятельности ссыльных, деформируя трудовую мотивацию, традиционные институты семьи и т.д. А осознанно проводимая прагматичная политика стратификационного деления этой учетной категории «спецконтингента» на «неблагонадежных» и «благонадежных» и создававшая иерархию статусов на практике вела к обесценению позитивной адаптации этноса к условиям ссылки, что отмечает автор (С. 159).

Вряд ли А.С. Иванов сознательно ищет баланс между рациональным и полезным и деструктивным в государственной депортационной политике применительно к калмыкам, но эмпирический материал, особенно в контрасте воспоминаний депортантов с официальной документацией, упорно «сопротивляется». Даже простое механическое сопоставление цифр (численность депортированных калмыков на рубеже 1943-1944 гг. и численность вернувшихся из ссылки во второй половине 1950-х гг.) показывает сокращение этноса почти на четверть. Нам представляется правомерным в завершение обзора книги молодого автора обратиться к эпизоду, связанному с Панаитом Истрати, румынским писателем и публицистом левой ориентации, которого называли «балканским Горьким». В конце 1920-х гг. он полтора года жил в СССР, исколесив поездками страну и описав затем советскую действительность в остро критической форме. На сентенции о том, что великие преобразования в СССР не могут не повлечь за собой всевозможные издержки («нельзя приготовить омлет, не разбив яйца»), Истрати ответил: «Я вижу разбитые яйца, но не вижу омлета».

ЛИТЕРАТУРА

1. Иванов А.С. Административный надзор за спецпереселенцами-калмыками (1944-1956) в контексте «политики населения» // Вестник Челябинского государственного университета. 2015. № 2 (357). История. Вып. 62. С. 83-93.

Krasilnikov Sergey A. Novosibirsk State University (Novosibirsk, Russia). E-mail: krass49@gmail.com ; Soskovets Lyubov I. Tomsk Polytechnic University (Tomsk, Russia). E-mail: ivitca56@mail.ru

REVIEW: IVANOV A.S. «TO WITHDRAW AS ANTI-SOVIET ELEMENT...»: THE KALMYKS IN STATE POLICY (19431959) / ED. BY W. SERAZETDINOV; THE SCIENTIFIC COUNCIL AT THE PRESIDIUM OF RAS ON PROBLEMS OF MILITARY HISTORY. MOSKOW, 2014. 294 P.: ILL.

Keywords: deportation; the Kalmyks; special settlements; Soviet policy; ethnos.

REFERENCES

1. Ivanov, A.S. (2015) Administrativnyy nadzor za spetspereselentsami-kalmykami (1944-1956) v kontekste "politiki naseleniya" [Administrative supervision of the special settlers-Kalmyks (1944-1956) in the context of "public policy"]. Vestnik Chelyabinskogo gosudarstvennogo universiteta. 2(357). pp. 83-93.

УДК 94(571)

DOI 10.17223/19988613/40/23

Е.А. Крестьянников

РЕЦЕНЗИЯ : ЛИТЯГИНА А.В. СВЕТСКОЕ ПРОСВЕЩЕНИЕ И ПОВСЕДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ ГОРОЖАН ЗАПАДНОЙ СИБИРИ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX - НАЧАЛЕ ХХ в. БИЙСК : АЛТАЙСКАЯ ГОСУДАРСТВЕННАЯ АКАДЕМИЯ ОБРАЗОВАНИЯ ИМ. В.М. ШУКШИНА,

2014. 180 с.

Монография представляет собой попытку продолжить заложенную еще в дореволюционное время традицию изучения сибирской городоведческой тематики. Бийский историк А.В. Литягина берется дополнить достижения исторической науки исследованием воздействия «просвещения» в авторском понимании на жизненный мир городских обитателей, их поведение «по удовлетворению своих каждодневных потребностей» (С. 5).

Затрагиваются проблемы развития школьного образования, культурно-просветительских учреждений, медицинского обслуживания населения, а также санитария, библиотечное и музейное дело, просветительские направления массовой культуры. Почему именно эти сферы интересны автору, а не другие, например деятельность Томского университета, периодическая печать (в тот период регионе издавалось более 200 газет и журналов [1. С. 8-36]), более близкие к заявленной теме, чем, скажем, «влияние уровня грамотности гласных городских дум Западной Сибири на их управленческую деятельность» (название параграфа 2.1 монографии), не разъясняется.

Работа носит описательный характер, многие сюжеты отнюдь не наполнены глубоким смыслом. За численными показателями, зачастую заимствованными из работ предшественников или раздобытых в популярных дореволюционных справочно-статистических изданиях, названиями организаций, фактами читателю, вероятно, будет трудно найти проблемы и их объяснения, которые бы действительно выводили на раскрытие заявленной темы повседневности. Вместе с тем в книге не учитываются критические оценки в духе хотя бы дореволюционной публицистики, не замечено полемики с современными историками, что не увеличивает общую научность исследования.

Невысокий уровень теоретического оснащения делает, к тому же, эти описания поверхностными, еще более затеняя проблемные узлы, в которых обязаны сходиться «просвещение» и «повседневная жизнь»: последние зачастую существуют раздельно, а иногда трудно понять, к чему из них относится тот или иной отрезок текста, и какое, вообще, он имеет к ним отношение. Например, упоминается Юридическое общество при Императорском Томском университете (С. 63-64), деятельность которого знакома автору этих строк не понаслышке [2. С. 85-94]. Все знание, которое

унесет читающий об этой организации, взято из общеизвестной статьи Г.Н. Потанина [3. С. 90-100] - это тематика докладов даже без упоминания выделенных областником направлений работы объединения томских юристов. Если просветительская составляющая в данном случае предполагается, то связь общества с повседневностью горожан весьма умозрительна.

Признаться, ученый из Бийска - не пионер. Пожалуй, не самый искушенный в теме сибирский историк, занимающийся периодом, способен вспомнить десятки авторов и работ, освещающих тем или иным образом затронутую проблематику. Вызывает опасения отсутствие даже упоминаний некоторых исследований, ведь ракурс выбранных для изучения вопросов не выделяется особенной оригинальностью. Так, ни в каком качестве не названы работа Ю.М. Гончарова и В.А. Скубневского (ранее издавалась в 2003 и 2007 гг., сейчас выдержала третье издание [4]), основательная монография А.Н. Жеравиной о Томске того времени, где немало места уделено городской среде обитания и сфере образования [5], книга А.Б. Храмцова о взаимоотношениях органов власти и жителей городов Тобольской губернии [6], в которой так же, как у А.В. Литягиной, речь идет о городском хозяйстве.

Насыщенностью не отличается источниковая база исследования, некоторые объемные сюжеты основываются на уже осмысленном историками и ими задействованных документах. Между тем лишь одна группа источников - периодическая печать - позволяет вскрывать огромные пласты городской повседневности, что доказывается в названном выше труде А.Н. Жеравиной. Ознакомление, например, с рубриками вроде «Из газет», «По Сибири» только одной местной газеты «Сибирская жизнь» предоставляет огромный фактический материал, позволяющий проводить самостоятельные исследования на самую разнообразную тематику, не в последнюю очередь - просвещения и повседневности.

Не повышают качество представленной монографии низкий уровень обобщений, многочисленные ошибки и опечатки, небрежность, отсутствие единообразия в оформлении текста, который, как заявляется, опубликован в авторской редакции. В целом работу нельзя отнести к прорывам в исторической науке, вряд ли она способна послужить и достойным образчиком регионального исследования.

140

Е.А. Крестьянников

ЛИТЕРАТУРА

1. Периодическая печать Сибири (вторая половина XIX - февраль 1917 г.). Указатель газет и журналов : учеб. пособие / сост. Е.Н. Косых,

И.Г. Мосина. Томск : Изд-во Том. ун-та, 2001. 94 с.

2. Крестьянников Е.А. Юридическое общество при Императорском Томском университете // Журнал российского права. 2013. № 9.

3. Потанин Г.Н. Культурно-просветительские организации // Город Томск. Томск : Типолитография Сибирского товарищества печатного дела,

1912.

4. Гончаров Ю.М., Скубневский В.А. Города Западной Сибири во второй половине XIX - начале ХХ в.: Население. Экономика. Застройка и

благоустройство. Барнаул : ИП Колмогоров И.А., 2014. 252 с.: ил.

5. Жеравина А.Н. Томск второй половины XIX - начала ХХ в. (по материалам дореволюционной печати). Томск : Изд-во Том. ун-та, 2010.

402 с.

6. Храмцов А.Б. Власть и общество в городах Тобольской губернии конца XIX - начала XX в. Тюмень : РИО ТюмГАСУ, 2010. 316 с.: ил.

Krestyannikov Evgeniy A. Tyumen State University (Tyumen, Russian Federation). E-mail: krest_e_a@mail.ru REVIEW: LITYAGINA A.V. SECULAR EDUCATION AND EVERYDAY LIFE OF THE CITIZENS OF WESTERN SIBERIA IN THE SECOND HALF OF XIX - THE BEGINNING OF THE XX CENTURIES. BIYSK: ALTAI STATE ACADEMY OF EDUCATION OF V.M. SHUKSHIN, 2014. 180 p.

REFERENCES

1. Kosykh, E.N. & Mosina, I.G.(2001) Periodicheskaya pechat' Sibiri (vtoraya polovina XIX — fevral' 1917 g.). Ukazatel' gazet i zhurnalov [Siberian

periodics (the late 19th - February 1917). The index of newspapers and magazines]. Tomsk: Tomsk State University.

2. Krestyannikov, E.A. (2013) The Legal Society under the Imperial Tomsk University. Zhurnal rossiyskogo prava - Journal of Russian Law. 9. (In

Russian).

3. Potanin, G.N. (1912) Kul'turno-prosvetitel'skie organizatsii [Cultural and educational institutions]. In: Gorod Tomsk [Tomsk]. Tomsk: Siberian Print-

ing Partnership.

4. Goncharov, Yu.M. & Skubnevskiy, V.A. (2014) Goroda Zapadnoy Sibiri vo vtoroy polovine XIX - nachale KhKh v.: Naselenie. Ekonomika.

Zastroyka i blagoustroystvo [Cities in Western Siberia in the late 19th - early 20th centuries: Population. Economy. Construction and Improvement]. Barnaul: Kolmogorov I.A.

5. Zheravina, A.N. (2010) Tomsk vtoroy poloviny XIX- nachala XX v. (po materialam dorevolyutsionnoy pechati) [Tomsk in the late 19th - early 20th

centuries (based on the pre-revolutionary press)]. Tomsk: Tomsk State University.

6. Khramtsov, A.B. (2010) Vlast' i obshchestvo v gorodakh Tobol'skoy gubernii kontsa XIX - nachala XX v. [Power and society in Tobolsk province in

the late 19th - early 20th centuries]. Tyumen: Tyumen State University of Civil Engineering.

УДК 930.85 + 94(47) + 342.4 + 2(075) DOI 10.17223/19988613/40/24

К.Н. Филькин, О.В. Хазанов

КУДА МОЖЕТ ЗАВЕСТИ «МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ СИНТЕЗ» : РЕЦЕНЗИЯ НА ДИССЕРТАЦИОННОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ И.А. ТАРАСЕВИЧА «КОНСТИТУЦИОННО-ПРАВОВЫЕ ОСНОВЫ РЕЛИГИОЗНОЙ БЕЗОПАСНОСТИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ»

(ТЮМЕНЬ, 2015)

Междисциплинарность и основанный на ней так называемый методологический синтез являются теми свойствами исследования, которое обычно воспринимается положительно: оно указывает на широту интересов автора, новаторское использование различных методологий и, как следствие, интересный для разных областей науки результат. Но все это справедливо только в том случае, если исследователь по-настоящему владеет достаточным уровнем познаний в разных областях. В обратном случае невозможно избежать казуса. Особенно это бросается в глаза, когда недостающая по одной из областей научная квалификация подменяется личными предпочтениями: идейная субъективность вместо методологического аппарата. Проблемы верифицируемости результатов полидисциплинарных синтезов неоднократно становились предметом критики [1].

Живым примером указанной проблемы стало диссертационное исследование на соискание ученой степени доктора юридических наук И.А. Тарасевича на тему «Конституционно-правовые основы религиозной безопасности Российской Федерации» (Тюмень, 2015).

Тематика безопасности, в том числе религиозной, в последнее время звучит чрезвычайно остро и часто, что могло бы сделать указанное исследование важным и актуальным, находящимся в мейнстриме политических векторов. С другой стороны, само выстраивание взаимоотношений государственных и религиозных институтов является важной задачей для любого общества, в том числе и современного российского. Можно отметить целый ряд мировых и сугубо российских проблем, затрагивающих религиозную сферу: межконфессиональные и межэтнические конфликты; возрастание напряженности в социуме, вызванной угрозой терроризма; широкое применение антиэкстремистского законодательства в религиозной сфере; конфликты интересов при реституции церковного имущества; противоречие между статусом светского государства и влиянием церкви на политику, культуру и общественную жизнь. Острота и значимость указанных проблем в России особенно повышены, поскольку РФ является многонациональным и многоконфессиональным государством. Следовательно, очевидна необходимость решения указанных проблем. Однако решения, предлагаемые автором в диссертации, вызывают серьезные возражения.

Представленное исследование, без сомнения, является междисциплинарным - оно затрагивает как юри-дическо-правовые нормы, так и религиоведческую сферу. Вместе с тем можно отметить ключевой минус работы - крайне слабую проработанность религиоведческой и вместе с ней исторической стороны выбранной темы. Например, ни в работе, ни в списке литературы не были обнаружены ключевые как российские, так и иностранные исследователи религии (а таковых крайне много: например, А.И. Клибанов, Л.Н. Митрохин, В.И. Гараджа, И.Я. Кантеров, И.Н. Яблоков, С.Б. Филатов, Д.Е. Фурман, Б.З. Фаликов, Е.А. Торчинов, Ф.М. Мюллер, Р. Старк, П. Бергер, А. Баркер, Дж. Бэк-форд и др.). Вместо этого список литературы переполняют источники православной тематики, публикации православных издательств и огромное количество ссылок на православные апологетические интернет-ресурсы. Причем православные источники присутствуют в том числе в блоке «Научная литература».

После ознакомления с работой остается стойкое понимание, что автор на основе, вероятно, собственного мировоззрения ставит цель юридического запрета тех форм религиозности и религиозных организаций, которые сам считает ошибочными. Подавая эту идею в русле конституционного права, автор, вероятно, сам не замечает, как противоречит действующей Конституции, гарантирующей свободу совести и отсутствия единой и обязательной для всех идеологии.

Автор предлагает наделить некоторые религиозные объединения статусом «традиционные» (все остальные, естественно, становятся «нетрадиционными»). В качестве новаторского механизма разделения автор предлагает принятие Федерального закона «О традиционных религиозных объединениях». Новаторство и обоснованность вызывают явное возражение. Необходимо отметить, что проект ФЗ «О традиционных религиозных объединениях» уже предлагался в 1999 г. (под № 99048645-2) и был снят в 2004 г. Советом ГД ФС РФ. Таким образом, Государственная Дума еще десятилетие назад оценила отсутствие правовой значимости данного законодательного акта. Для самого понятия «традиционной» религии или религиозного объединения у автора отсутствует определение.

«Традиционными» для России, с точки зрения автора, являются православие, ислам, буддизм и иудаизм. В качестве научного обоснования этой идеи автор пишет,

что «большинство исследователей в сфере свободы совести и религиозных объединений единодушны» (С. 36), не ссылаясь при этом ни на каких конкретных исследователей ни из сферы религиоведения, ни социологии, ни иных смежных областей и прикрываясь еще при этом «свободой совести и религиозных объединений». Автор ссылается также на преамбулу ФЗ «О свободе совести...», отмечая, что «религии и конфессии, прямо не указанные в преамбуле... некорректно считать традиционными для российского общества» (С. 37). Однако эта ссылка как доказательство мнения автора сомнительна, тем более он заменяет «христианство» в оригинале на «православие», а также исключает указание в преамбуле и на «другие религии, составляющие неотъемлемую часть исторического наследия народов России». Но самое главное - преамбула никоим образом не указывает на свойство «традиционности» отмеченных религий, и сам закон ни в коей мере не выделяет их среди любых иных религиозных организаций РФ. П. 1 ст. 4 данного ФЗ специально подчеркивает, что «никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной», тогда как автор в своей работе настойчиво предлагает обратное. Даже сам приведенный перечень «традиционных» религий отражает субъективные представления автора о религиоведении: непонятно по какой причине вместо «христианства» указано исключительно «православие», а остальные указаны обобщенными наименованиями, хотя ислам, буддизм и иудаизм также имеют деление на вполне конкретные деноминации.

Устанавливая априорную связь «традиционных» религий с высокой нравственностью и национальной безопасностью (С. 56), автор противоречит сам себе, указывая, например, на сепаратизм Татарстана, Калмыкии, Тувы и Бурятии (С. 57), поскольку сепаратизм в данных регионах вырастает из особых национальных культурных традиций, сложившихся в рамках признаваемых по диссертации «традиционными» религий -ислама и буддизма. Также остается неясным, чем «традиционные» религиозные объединения могут быть по определению более законопослушными, если даже сам автор пишет о возможности применения к ним такой характеристики, как «тоталитарность» (С. 43).

Свои личные предпочтения автор в вопросе «традиционности» и не скрывает: «безусловным приоритетом в плане возможного приобретения такого статуса обладает РПЦ МП» (С. 196). Хотя И.А. Тарасевич и признает существование других «традиционных» религий, единственной упоминаемой в диссертации религиозной организацией является РПЦ МП. Именно в ее лице автор описывает получение специальных привилегий в правовой сфере, построение «кооперационной модели» государственно-религиозных отношений, наделение особыми имущественными и финансовыми правами. Данный момент позволяет также усомниться в достаточной квалифицированности автора в области рели-

гиоведения и истории религий. Кроме того, правовые льготы и привилегии для узкого перечня «традиционных» религий создадут нарушение Конституции РФ, где отмечается равенство всех религий и отсутствие приоритета какой-либо из них.

С целью придания обоснованности антисоциальности и противоречия «традиционным ценностям» автор приводит описание некоторых религиозных течений, относимых им к «нетрадиционным» и «деструктивным». Но этот блок работы (С. 82-107, 284-291, по неясной причине разделенный на две части) выполнен настолько неквалифицированно, в духе желтой прессы, что выглядит явно лишним. Изложенное в указанном разделе описание построено на основе риторики антикультового движения и миссионерских организаций и очень далеко от академического религиоведческого дискурса. Это подтверждается источниками, на которые ссылается автор: в основном это публикации А. Дворкина, одного из лидеров православного антикультового движения, деятельность которого подвергается научной критике. Например, ведущий научный сотрудник Института Европы РАН религиовед Р. Лункин относительно работ А. Дворкина отмечает, что они «не являются научными, и оценивать их в рамках светской науки совершенно бессмысленно» [2]. Это же относится и к двум другим приводимым автором «специалистам в области государственно-религиозных отношений и деятельности религиозных и псевдорелигиозных объединений деструктивной направленности» - И. Куликову, А.И. Хвыля-Олинтеру.

Даже единственное на всю работу цитирование известного российского индолога И.П. Глушковой (С. 91) приводится сугубо по книге А. Дворкина, хотя еще в 2008 г. Ирина Петровна опубликовала открытое заявление с протестом против использования ее имени в качестве подтверждения подобных идей антикультового движения [3].

Автор предлагает новые определения для религиозных организаций: «нетрадиционное для России религиозное объединение деструктивной направленности» (РДН) и «нетрадиционное для России псевдорелигиозное объединение деструктивной направленности» (ПРДН).

Во-первых, единственное отличие между двумя данными категориями заключается в применении приставки «псевдо». Но ни в автореферате, ни в диссертации автор не дает определения данных типов религиозных организаций, в том числе четко разграничивающих их между собой. Единственное, что указывается, -пример таких «псевдорелигиозных организаций»: сайентология и анастасиевцы. Однако является ли это достаточным для формулирования новых терминов, о которых заявляет автор?

Во-вторых, в целом структура разделения всех религиозных организаций на «традиционные», «РДН» и «ПРДН» является крайне неполной и сомнительной. Это

лишь вновь указывает на неподготовленность автора в религиоведческом плане. В работе (С. 45) указана ссылка на приложение, которое, по мнению И.А. Тарасевича, демонстрирует классификацию религиозных объединений, действующих в РФ. Однако оно вызывает лишь вопросы. Так, в нем указано деление на следующие группы: «Традиционные для России», «Религиозные объединения, имеющие древнюю историю» и «Новые религиозные объединения, появившиеся в России 20-30 лет назад». Совершенно не ясно, что означает с исторической точки зрения формулировка «имеющие древнюю историю» и как быть с объединениями, появившимися не 20-30 лет назад, а 50, 100 или 200? Следует ли их считать уже «имеющими древнюю историю» или просто находящимися вне предлагаемой классификации?

Исходя из размытого определения «традиционной религии» и указанного автором перечня таковых, остается неясным, где оказываются все остальные религиозные объединения, имеющие как официальную регистрацию, так и зачастую долгую историю существования на территории Российского государства, но не попадающие в список «традиционных», и при этом логически не относящиеся к «РДН» и «ПРДН». К таковым можно отнести традиционные верования народностей РФ (например, шаманизм народов Сибири), католическое вероисповедание (последователи которого проживают на территории Российского государства как минимум со времен Петра I), лютеран (как минимум со времен Екатерины II) и т.д.

В-третьих, автор противоречит собственным же предложениям. Например, «особо отмечается, что к нетрадиционным для России религиозным и псевдорелигиозным объединениям деструктивной направленности следует относить только те религиозные объединения, чья опасность для общества отражена в решениях российских судебных органов» (С. 28 автореферата). Однако в диссертации (С. 91-97) приводится в качестве примера РДН описание «Общество сознания Кришны», примыкающее, по словам автора, к сатанизму. Однако в отношении данной религиозной организации, зарегистрированной в России, нет решений российских судебных органов, устанавливающих ее опасность. А связь с сатанизмом - это вообще нонсенс. Стоило обратиться хотя бы к ставшей классической уже монографии Б.З. Фаликова [4] или современным религиоведческим справочникам [5].

И, наконец, в-пятых, следует заключить, что хотя автор в своей работе в качестве основания для введения новых терминов «РДН» и «ПРДН» отмечает невозможность использования термина «тоталитарная деструктивная секта», принадлежавшего А. Дворкину, его собственные предлагаемые определения ничем функционально не отличаются - их применение направлено на апологетическое подавление религиозного инакомыслия.

При изучении диссертации может закрасться мысль, что цель автора - полное выведение из правовой сферы

религиозных организаций, которые окажутся, говоря простым языком, «неправильными» по мировоззрению автора, получат наименование «РДН» и «ПРДН» и исключительным образом с помощью необоснованных, с точки зрения религиоведения, социологии и истории, механизмов будут лишены прав. В некоторых местах автор этого и не скрывает, например описывая концепцию ФЗ «О традиционных религиозных объединениях»: «Разграничить и вывести за рамки отношений государства с традиционными религиозными организациями РДН и ПРДН» (С. 277).

Большое внимание в диссертации уделяется «прозелитизму», дефиниция которого автором определяется как вклад в науку конституционного права России (С. 17, 22, 23 автореферата). Сформулированное определение данного понятия предлагается добавить в ФЗ «О свободе совести...», а также включить прозелитизм в перечень экстремистских деяний ч. 1 ст. 1 ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности». Неясно, чем прозелитизм, определенный как «вербовка новых членов», по сути, отличается от миссионерства? Здесь заключается противоречие ст. 8 Конституции РФ, где «каждому гарантируется право иметь и распространять религиозные и иные убеждения и действовать в соответствии с ними». Исходя из сформулированной автором дефиниции и указанной конституционной статьи, можно сделать вывод, что главной угрозой «конституционных прав и интересов государства» является сама Конституция.

Из специфики определения автора неясно, является ли предложение «духовных» выгод, например, в виде «спасения души», с целью вербовки новых членов одной из форм «материальных» выгод и не совершают ли традиционные религии данный акт, который предлагается расценивать как экстремистский? И в целом непонятно, как тогда воспринимать деятельность «традиционной» религиозной организации РПЦ МП, которая не только исторически, но и в настоящее время занимается миссионерством (прозелитизмом) в России, а также и в Таиланде, Пакистане, Индонезии и других странах?

Автор диссертации предлагает расширение сферы противодействия экстремизму внесением дополнений в ФЗ «О противодействии экстремистской деятельности». Данное расширение лишь усугубит и без того непростую ситуацию в отношении антиэкстремистского законодательства, которое за последние несколько лет неоднократно становилось предметом обсуждения и даже критики на различных «круглых столах» [6]. Проблемы применения антиэкстремистского законодательства (например, чрезмерно увеличенный список экстремистских материалов, некомпетентность районных судов для ведения «экстремистских» дел, недостаточно четко очерченные критерии экстремистской деятельности, что позволяет разным экспертам делать разные выводы и т.д.) лишь увеличатся, поскольку предлагаемые автором дополнения являются слишком широкими и зачастую не имеют к экстремизму никакого отношения и

при этом могут регулироваться другими правовыми актами. В качестве примера формулировок, которые предполагают крайне широкое толкование, можно отметить: «нанесение установленного в соответствии с законом ущерба нравственности, здоровью граждан», «совершение развратных и иных противоправных действий».

Спорным выглядит предложение «запрета участия в руководстве религиозными организациями иностранных граждан» (С. 23-24) посредством дополнения ФЗ «О свободе совести.». Многие российские религиозные организации являются частью международных религиозных организаций, соответственно, имеют в своем руководстве иностранных лиц, которые также действуют в качестве священнослужителей. Это совершенно естественно и нормально, например, для Римско-католической церкви, лютеранских церквей и для других организаций. В целом данное предложение представляется искусственным, поскольку даже в отношении коммерческих и некоммерческих организаций не существует подобных ограничений.

Можно спросить, адекватной ли, по мнению автора, будет аналогичная мера запрета со стороны другого государства в отношении существующих на его территории религиозных организаций, когда, например, представители Московского патриархата не смогут участвовать в управлении церкви в данной стране?

В качестве механизма построения отношений государства и религии автор предлагает «кооперационную модель». Здесь очевидно, что на место религий автором ставятся сугубо отдельные религиозные объединения. В целом предлагаемая модель противоречит утвержденным в Конституции равноправию религиозных объединений и их одновременной отделенности от государства. То акцентирование внимания автора на предоставление именно РПЦ МП особой роли, тогда как ни одна иная ныне существующая в России религиозная организация не была указана ни в автореферате, ни тексте диссертации, представляет скорее угрозу конституционному светскому характеру государства. Светский характер РФ и равноправие религий перед законом являются результатом исторического развития Российского государства, и сравнение с ситуациями в иных, в том числе европейских государствах, где зачастую какой-то религиозный институт оказывается связанным с институтом монархии или т.п., неправомочен и искусствен в современной России, характерной чертой для которой является многоконфессио-нальность и многонациональность. Таким образом, идея симбиоза власти и церкви (а судя по диссертации, автор в этом симбиозе видит исключительно одну конкретную религиозную организацию) является противоречащей Конституции РФ и ФЗ «О свободе совести и религиозных объединениях».

Существующее законодательство (в первую очередь ФЗ «О свободе совести и религиозных объединениях») предлагает простые и понятные механизмы взаимодействия государства и религиозных объединений. В противоречие этим механизмам те, что предлагает автор диссертации, провоцируют напряжение отношений и ущемление гарантируемых Конституцией прав и свобод многих граждан.

Суммируя все указанные проблемы работы и сопоставляя их с основной целью, обозначенной автором как обеспечение «религиозной безопасности как состояния, необходимого для стабильного конституционного развития Российской Федерации», можно с уверенностью сказать, что предлагаемые механизмы скорее способствуют разрушению религиозной стабильности и безопасности в обществе, подводя его к расколу и напряженности.

Для обеспечения целостности и защищенности общества необходим открытый формат взаимодействия государства с отдельными социальными группами, а также между самими группами. Однако диссертация предлагает противоположный образ действий, способствующий возвышению одних религиозных объединений и фактическому запрещению других. Государство теряет возможность открытого наблюдения за религиозными организациями, деятельность которых станет неофициальной.

Отмеченные выше проблемы, тем не менее, не помешали автору успешно пройти защиту в диссертационном совете, хотя один из официальных оппонентов дал отрицательный отзыв, считая невозможным однозначно оценить содержание диссертации, обоснованность и достоверность научных положений, выводов и рекомендаций работы.

Рассмотренная работа выполнена в жанре не столько научного исследования, сколько «идеологического памфлета», цель которого - обосновать необходимость восстановления в России системы, существовавшей до Революции 1917 г., предполагавшей тесную смычку церкви и государства. Эпиграфом к представленному к защите тексту можно было бы смело взять хрестоматийную формулу министра народного просвещения графа С.С. Уварова «Православие - самодержавие - народность». Сам термин «религиозная безопасность», вынесенный автором в заглавие, - это попытка на новом этапе российской истории возродить систему тотального господства государственной клерикальной системы подавления инакомыслия. Но как показывает исторический опыт России, такого рода идеологемы приводят господствующую религиозную систему к кризису, а государство - к краху.

ЛИТЕРАТУРА

1. Криницкая Г.С. Еще раз о «новом» синтезе в исторической науке // Вестник Томского государственного университета. История. 2011. № 3

(15).

2. Роман Лункин ответил на вопросы веб-конференции (04.05.2009). Мегапортал христианских ресурсов invictory.org. URL:

http://www.invictory.com/news/story-20970-Роман-Лункин.html.

3. Заявление Ирины Глушковой, ведущего научного сотрудника Центра индийских исследований Института востоковедения Российской ака-

демии наук. URL: http://krotov.info/lib_sec/04_g/lu/shkova.htm.

4. Фаликов Б.З. Неоиндуизм и западная культура. М., 1994.

5. Иваненко С.И. Индуистские религиозные и духовно-просветительские организации в России : справочник. М. : Философская книга, 2003.

6. Итоговый документ Круглого стола в редакции «МК» по проблемам применения антиэкстремистского законодательства в отношении рели-

гиозных текстов, в частности к книге «Бхагавад-гита как она есть». Москва, 28 ноября 2011. URL: http://www.portal-credo.ru/site/?act=news&id=88265.

Filkin Konstantin N. Tomsk State University (Tomsk, Russia). E-mail: indology@eml.ru ; Khazanov Oleg V. Tomsk State University (Tomsk, Russia). E-mail: klio1@yandex.ru

POTENTIAL IMPACTS OF A "METHODOLOGICAL SYNTHESIS". THE REVIEW OF THE DISSERTATION RESEARCH "CONSTITUTIONAL AND LEGAL BASES OF THE RELIGIOUS SECURITY OF THE RUSSIAN FEDERATION" BY I.A. TARASEVICH

REFERENCES

1. Krinitskaya, G.S. (2011) Once more about "new" synthesis in history. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Istoriya - Tomsk State Uni-

versity Journal of History. 3(15). (In Russian).

2. Lunkin, R. (2009) Roman Lunkin otvetil na voprosy veb-konferentsii (04.05.2009) [Roman Lunkin answered questions of the web conference (May 4,

2009)]. [Online] Available from: http://www.invictory.com/news/story-20970-Roman-Lunkin.html.

3. Glushkova, I. (2008) Zayavlenie Iriny Glushkovoy, vedushchego nauchnogo sotrudnika Tsentra indiyskikh issledovaniy Instituta vostokovedeniya

Rossiyskoy akademii nauk [Statement by Irina Glushkova, leading researcher of the Centre of Indian Studies, Institute of Oriental Studies, Russian Academy of Sciences]. [Online] Available from: http://krotov.info/lib_sec/04_g/lu/shkova.htm.

4. Falikov, B.Z. (1994) Neoinduizm i zapadnaya kul'tura [Neo-Hinduism and Western culture]. Moscow: Vostochnaya literatura.

5. Ivanenko, S.I. (2003) Induistskie religioznye i dukhovno-prosvetitel'skie organizatsii v Rossii [Hindu religious, spiritual and educational organizations

in Russia]. Moscow: Filosofskaya kniga.

6. Credo.ru (2011) Itogovyy dokument Kruglogo stola v redaktsii "MK" po problemam primeneniya antiekstremistskogo zakonodatel'stva v otnoshenii

religioznykh tekstov, v chastnosti k knige "Bkhagavad-gita kak ona est'" [Outcome of the Round Table in "MK" on the application of anti-extremist legislation against religious texts, such as "Bhagavad-gita As It Is"]. Moscow. November 28, 2011. 2011. [Online] Available from: http://www.portal-credo.ru/site/?act=news&id=88265.