CC BY
3307.00.02 - ТАЪРИХИ ВАТАН 07.00.02 - ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ 07.00.02 - HOME HISTORY
УЧАСТИЕ ТАДЖИКОВ В АДМИНИСТРАТИВНОМ УПРАВЛЕНИИ БУХАРСКОГО ЭМИРАТА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫXIX -НА ЧАЛА XX ВЕКОВ
Хайдаршо ПИРУМШО,
д.и.н., профессор, член-корреспондент Академии наук Республики Таджикистан, заведующий отделом древней, средневековой и новой истории Института истории, археологии и этнографии им. А. Дониша АН РТ ( Таджикистан, Душанбе)
ИШТИРОКИ ТОЧИКОН ДАР ИДОРАКУНИИ МАЪМУРИИ АМОРАТИ БУХОРОИ НИМАИ ДУВВУМИ А СРИ XIX - ИБТИДОИ АСРИ XX
THE PARTICIPA TION OF THE TAJIKS IN ADMANISTRATIVE MANAGEMENT OF THE BUKHARA EMIRATEIN THE SECOND HALF OF THE 19th AND EARLY OF THE 20th
^айдаршо ПИРУМШО
д.и.т., профессор, узви вобастаи Академияи илм^ои Чумуурии Тоцикистон, мудири шуъбаи таърихи цадим, асруои миёна ва нави Институти таърих, бостоншиноси ва мардумшиносии ба номи А. Дониши АИ ЦТ (Тоцикистон, Душанбе)
PIRUMSHOEV Khaidarsho,
Dr. of History, Professor, corresponding member of Academy of Sciences of the Republic of Tajikistan, Heard of the Ancient, Medieval and Modern History department of the Ahmad Donish Institute of history, archaeology and ethnography, AS Republic of Tajikistan (Tajikistan, Dushanbe), E-MAIL:pirumshoev.44@mail.ru
Ключевые слова: Средняя Азия, Бухарский эмират, мангиты, узбек, таджик, кушбеги, мухтасиб, кози, раис, амлякдор, мударрис, муфти, мехтар, девонбеги, миршаб, мулло-бача, дервиш, уламо, мулла, имам.
В статье на основе достоверых данных выявляется определяющая роль таджиков в админстративном управлении Бухарского эмирата второй половины XIX- начала XX вв. Причину автор видит в их природной тяге к знанию и традиционных навыках административного управления, получившего беспрецедентный рассвет в эпохе Саманидов. Таким образом, привлечение таджиков к активному исполнению религиозных и административных должностей, при отсутствии другой альтернативы, (ввиду безграмотности и неспособности к таким работам представителей кочевых племен, к которым относились и мангиты), стала неотъемлемой традицией политико-административной жизни Бухарского эмирата.
Калидвожахо: Осиёи Миёна, Аморати Бухоро, мангитуо, узбек, тоцик, цушбеги, мухтасиб, цози, раис, амлокдор, мударрис, муфти, меутар, девонбеги, миршаб, муллобача, дарвеш, уламо, мулло, имом.
Мацола ба муайян намудани иртиботи бевоситаи тоцикон дар идораи маъмурии Аморати Бухорои асри XIX - ибтидои асри XX бахшида шудааст. Дар асоси далелуои муътамад, мавцеи уалкунандаи тоцикон дар ицрои вазифауои маъмурии аморат нишон дода мешавад. Муаллиф сабаби ба доираи васеи идораи маъмурии маркази ва бекигарщо кашида шудани тоциконро дар мауорати азалии давлатдори ва сиёсатмадории ощо мебинад. Дар уолате, ки щмцабилщои амирон, аз цабоили кучи, ки табиатан ба донишу санъати идораи маъмури тайёр набуданд, вазифауои мууими диниву маъмури ба зиммаи тоцикон вогузор мешуданд.
Key words: Central Asia, Bukhara Emirate, mangyts, uzbek, tajik, kushbegi, muhtasib, kozi, rais, amlyakdor, muddaris, mufti, mehtar, devonbegi, mirshab, mullobacha, dervish, ulamo, mullo, imam.
The administrative management of the Bukhara Emirate of the second half of the 19th - early 20th centuries is revealed on the basisof reliable data in this article. The author considers that the reason is to in their natural thirst for knowledge and traditional skills of administrative management, which received an unprecedented dawn in the era of the Samanids. Thus, the involvement of Tajiks in the active performance of religious and
administrative positions, in the lack of any other alternative (due to illiteracy and inability to such works of representatives of nomadic tribes, which included the mangits), has become an integral tradition ofpolitical and administrative life of the Bukhara Emirate.
Несмотря на сравнительно частые политические перемены, и прихода к власти представителей чужеродных арабских, тюрко-монгольских, а затем узбекских кочевых племен, неоспоримым в истории Средней Азии является факт ведущей роли таджиков в общественно-политической, административной и культурной жизни региона. Влияние сложившихся традиций административного управления эпохи Саманидов, сохранились и при последующих династических управлениях в регионе, на всех уровнях государственной власти, вплоть до нового времени, а в Бухаре до свержения эмирского режима (1920 г.).
Не вдаваясь в подробности этой традиции и поэтапного ее изложения, ограничимся лишь кратким освещением роли таджиков в административном управлении Бухарского эмирата в хронологической рамке второй половины XIX - начала XX вв.
Следует отметить, что в процессе изучения проблемы, заметно прослеживается одно парадоксальное, на первый взгляд, явление. При определении места таджиков в политико-административной жизни Бухарского эмирата в период правления мангитов, трудно опереться на местные источники. В имеющихся официальных документах, при назначении на административные должности, как правило, не указывалась этническая принадлежность лиц назначаемых на соответствующие должности. На это не указывали историки и представители общественно-политической мысли, которые в той или иной мере были причастны, к освещению политико-административной истории Бухарского эмирата рассматриваемого периода.
Даже великий просветитель таджикского народа Ахмад Дониш, крайне критически относящийся к мангитскому режиму, и, отказавший предложению эмира согласиться принять какую-либо престижную должность в его административном аппарате, почти не указывает на участие таджиков в административном управлении эмирата. Упоминания о таджиках, крайне редко имеются в его работе «История мангитской династии». Например, характеризуя деятельность эмира Насруллы, завладевшего силой престол, указывает, что «для упрочения своего государства он заставил племенных вождей неподвижно сидеть на своих землях. А большинство таджиков и чужеземцев он возвел на самые ответственные посты и должности» [1, 39]. Нетрудно заметить, что этим он явно отождествляет понятия Бухарского эмирата и страну узбеков.
Тем не менее, Ахмад Дониш хотя и не выделяет таджиков, находившихся на государственной службе в Бухаре, все же упоминает о ряде одаренных личностях, как бывший правитель Керки Ибрахим парваначи, Канаатшах бий додхо - из рода дарвазских шахов, по воле судьбы оказавшегося в Коканде и одно время занимавший высокий пост в Ташкенте, Азизбий кушбеги, Ибадулло бий - начальник артиллерии и другие, которые по данным других источников, являлись таджиками, и по разным причинам оказавшись в опале у эмира Музаффара, были казнены. Вместо них на высокие государственные должности назначались бездарные из приближенных к эмиру лица [1, 68].
Разумеется, все это не может быть поводом упрекать его. Это говорит о не сложении его национального самосознания, как и других его современников из той передовой интеллигенции, ядро которой составляли таджики.
Следует отметить, что именно по этой причине, из местных авторов фактически никто не ставил разницу между таджиками - представителями оседлого населения и кочевых или узбекских жителей Бухары. К примеру, в работе таджикского историка Мирза Абдалазима Сами «Таърихи салотини мангития» («История мангитских государей») не прослеживается попытка охарактеризовать особенность этих двух этнических групп населения эмирата. Он лишь в одном месте своего сочинения, где речь идет о неудачном стремлении сына эмира - Абдумалик тюра занять Самарканд, в котором находился русский гарнизон, и его противоборство с отцом - эмиром Музаффаром, якобы за предательски пассивной его борьбе против русских, что идет в разрез с требованиям джихада с неверными, упоминает о таджиках. Указывая на стремление Абдумалика занять штурмом, Самарканд он пишет: «Войско тюры (Абдулмалика - Х.П.), захватив подступы и крепости, приступило к [ее] осаде. В это время с большим отрядом прибыл Ишан Умар Махдуми Аъзам и присоединился к войску тюры. Много людей из племен китай-кипчаков, каракалпаков и из самаркандских таджиков также заключили [с тюрей] договор о союзе и старались стеснить осажденных и разрушить крепостную стену» [7, 85]. Что касается итогов усилия Абдулмалика-тюри, то он был наголову разбит подоспевшими на помощь осажденным русскими войсками и отправился в Шахрисябз [7, 85]. В этой связи уместно заметить, что по имеющиеся данным на 1876 г. из общего населения города Самарканда, таджики составляли 60 процентов [10, 207-220].
В данной работе, Соми часто употребляет этноним «узбек», когда речь идет о государственном устройстве, о функциях административного аппарата беспрекословно подчинявшимся эмиру.
Многократное упоминание только об узбеках, приводит к заключению о том, что хотя Соми сам таджик, но, тем не менее, в силу отсутствия в его сознании национальной идентичности, которую можно проследить в Бухаре, где население в основном состояло из таджиков, означает, что под понятием «Бухарский эмират» он всецело подразумевает «страну узбеков» [7, 70-74].
Таким образом, по имеющимся сведениям местных авторов, трудно определить роль или степень участия таджиков в административном управлении Бухарского эмирата. Так, захватив верховную власть представители степных племен из тюрко-монгольских родов в силу своей отчужденности от искусства управления страной, почти целиком подчинялись таджикским традициям административного управления, широко вовлекая достойных и грамотных таджиков на высокие административные должности.
Но, к сожалению воспринимая все это как устоявшиеся атрибуты мусульманского государства, беспрекословно подчинявшегося требованиям шариата, историки, которые в абсолютном большинстве были таджики, исходя из общей религиозной принадлежности населения к исламу, фактически совершенно не предавали значения его этническим особенностям и причастности к административному управлению в государствах Центральной Азии. Это и стало той причиной, что средневековые и последующие местные историки очень редко упоминали о таджиках и их степени участия в среднеазиатских структурах государственно-административного управления. Это не стало исключением даже для таких выдающихся представителей общественно-политической мысли таджикского народа второй половины Х1Х-начала XX вв., как вышеупомянутый Ахмад Дониш (1827-1897), Мирза Абдулазим Сами (1837-1909), а также Мирза Сиродж Хакима (1877-1914), Тошходжа Асири (1864-1915), Саид Ахмад Сиддики (1865-1927) и др., оставившие в наследство общеизвестные творения на родном таджикском языке.
В этом плане особая заслуга принадлежит русским исследователям, пристально изучившим особенность политико-административной структуры Бухарского эмирата и определяющей причастности к ней таджиков.
Судя по той информации, которая имеется в их работах, тяга к знанию у таджиков по сравнению с представителями других племен и народов в Бухаре была несравнимо больше. Хотя им трудно было пробираться до уровня высоких центральных при эмире административных должностей, тем не менее, благодаря своей расположенности к знаниям, и в связи с этим навыками государственного управления, они занимали ключевые места в центральной и местной администрации.
Присоединение края к России, несмотря на колонизаторскую политику царизма, открыло широкий простор для исследователей в историческом, и в особенности этнографическом плане. В своей совокупности русские и европейские исследователи довольно подробно обрисовали картину хозяйственно-бытовой жизни, обряды и другие стороны традиционной самобытной культуры таджиков второй половины Х1Х-начала XX вв.
Важным примером характеристики таджиков может послужить мнение венгерского востоковеда, этнографа и путешественника А. Вамбери, который под видом паломника-дервиша совершил путешествие в 1862-1864 гг. в Иран и Среднюю Азию.
Основываясь на свои знания по истории таджиков и непосредственные наблюдения в ходе путешествии по Средней Азии, А. Вамбери довольно четко заметил определяющее их место в административно-религиозной и культурной жизни ханств региона. «...Как в первые века, по принятию ислама, - пишет он, - на поприще религиозных знаний и философии отличались более всего тадшики (таджики - Х.П.), так и теперь еще в Бухаре, Коканде и Кашгаре известнейшие муллы и знатнейшие ишаны принадлежат именно к этой национальности. При бухарском дворе, несмотря на узбекское происхождение хана, первые министры и высшие сановники бывают исключительно тадшики, и даже в диком узбекском Хивинском ханстве мехтер (государственный секретарь), т. е. тот сановник, которого должность всего более требует умственного развития, избирается исключительно из тамошнего персидского населения» [2, 318-319].
По мнению известного русского ученого-естествоиспытателя А.Ф. Миддендорфа, таджики благодаря духовному превосходству всегда занимали и занимают высокие должности в административной структуре среднеазиатских ханств. «Таким образом, - пишет он, - ограбленные и порабощенные таджики, благодаря своему духовному превосходству, всегда опять становились у кормила, а из их рядов выходили заправители (как в селах, так и в городах) - «седобородые» (аксакалы), сборщики податей, учителя, ученые, знатоки священного писания, монахи и духовенство и даже столь важные по своему значению «кази», т. е. судьи и законодатели. Следовательно, они представляли собой
высшие сословия. По временам, они, будучи в числе приближенных тирана, брали перевес и даже становились властителями страны» [6, 402].
Политическая власть, начиная с середины XVIII в. была сосредоточена в руках представителей одного из узбекских родов - мангитов. Что касается религиозных должностей, которые являлись неотделимой частью административной структуры эмирата, то согласно устоявшейся традиции в течение всего средневекового периода их фактически занимали таджики в силу своей образованности, как светского, так и духовного направления.
Согласно наблюдениям Н.П. Остроумова, таджики занимали ключевые места в религиозно-административных учреждениях. В частности, согласно утвердившейся традиции, назначение на должность мухтасиба происходило из числа таджиков. Он пишет: «...На должность мухтасиба назначались обыкновенно лица, отличавшиеся нравственными качествами и знанием шариата, так как им приходилось ведать и религиозными обязанностями мусульман; поэтому их называли раис-аглямами. Мухтасибы наблюдали за исполнением ежедневных молитв (намаз), что составляет одну из самых главных религиозных обязанностей мусульман, и обращали внимание не только на прихожан, но и на самих имамов» [8, 38-39].
Другой известный русский знаток местных традиций, А. Д. Гребенкин, вопреки мнению о преданности таджиков религиозным канонам, указывает, что они не так фанатично настроены, как это кажется местным и приезжим посетителям Средней Азии. В самой Бухаре, считавшейся одним из крупных религиозных центров мусульманского Востока, можно привести немало примеров в подтверждение тому. «Масса таджикского народа, - пишет он, - не религиозна; она равнодушно относится к постановлениям своей религии, избегает намазов, хождения в мечеть, если видит, что от такого образа действия не пострадает материально» [3, 13-14]. Другое дело, что они «лучше других народов округа осознают выгоду казаться религиозными, и, по своей натуре, тоже лучше других умеют извлекать пользу из званий: муллы, имама, казия, монашеского (дервиши - отшельники - Х.П.) и проч.» [3, 17].
Далее, как бы для более обстоятельного обоснования своего тезиса, он утверждает, что именно благодаря умению показать свою преданность религиозным требованиям и стремлению беспрекословности их выполнения, таджики занимают почти все ступени религиозных должностей. Пример приведенный им только по Зеравшанскому округу Туркестанского генерал-губернаторства, всецело отражает и место таджиков в духовно-религиозной жизни Бухарского эмирата. Тем более, что присоединение округа к России фактически ничего не меняло в институтах религиозно-административного управления. «.Насколько таджики овладели духовными местами в округе (Зеравшанском - Х.П.), - пишет он, - лучше всего покажут цифры: в округе насчитываются свыше 2000 мечетей, в которых не больше 50 - 60 мулл и имамов не из таджиков. Что касается до должностей казиев, то они, исключая Пейшамбе, заняты одними таджиками» [3, 17].
Следует заметить, что автор исходя из своего несколько поверхностного взгляда в отношении к степени преданности таджиков, как правоверных мусульман к требованиям шариата, не совсем корректно и необъективно оценивает, что занимая религиозные должности, им двигает лишь жажда наживы, нежели искренней их преданности исламу. При их оценке прежде всего следует исходить из того факта, что в самом эмирате не было другого выбора в назначение на высокие религиозные должности. Представители кочевых племен, как правило, очень редко обладали соответствующими религиозными знаниями и навыками управления религиозных должностей, которые как минимум требовали религиозной образованности на уровне выпускников медресе. А среди представителей кочевых племен в силу отсутствия желаемой тяги к учебе и образованию, почти невозможно было найти достойного кандидата на должности мударриса (преподавателя медресе), казия, раиса, муфтия и др.
Такой явный и несравнимый перевес в назначении таджиков на религиозно-административные должности, более ярко прослеживался в Бухаре. Беки исключительно назначались эмиром, как правило, из рода мангитов и приближенных к эмиру лиц из числа влиятельных узбеков. С учетом ходатайства беков, эмир также назначал амлякдаров. При назначении на должности казиев, раисов, муфтиев в бекствах и амлякдарствах, эмир как правило, исходил из их религиозных знаний. В этом почти исключительно явный перевес был на стороне таджиков.
В Бухаре трудно было отделить светскую власть от власти духовной. В силу того, что во всех случаях существовал один закон - шариат, т.е. при отсутствии другого законодательства, всё, начиная от правовой жизни и деятельности простых людей всех ступеней административного управления, кончая верховной эмирской властью, все было подчинено требованиям шариата, который целиком основывался на Коране и Хадисы Пророка Мухаммеда. Немало было случаев, когда эмир вынужден был отступать от своего решения, если духовенства его не одобряло.
А.А. Семенов, не понаслышке определивший степень влияния духовенства на властную структуру эмирата, писал: «.Влиятельным сословием в ханстве было духовенство, к которому принадлежали судьи (кози), муфтии (своего рода юристконсульты), аъламы (муфтии высшего ранга), ахунды (старейший и авторитетнейший из муфтиев, так сказать - верховный муфтий), раисы (блюстители нравственности среди населения в духе шариата и инспекторы за правильностью мер веса и длины на базарах), мударрисы (преподаватели высших конфессиональных школ-медресе или мадраса) и все приходские имамы или муллы. И нередко даже эмиры, эти абсолютные властелины над жизнью и смертью своих подданных, вынуждены были самым серьезным образом считаться с настроением бухарского духовенства» [9, 987]. Далее он приводит веские аргументы в пользу усиления данного тезиса [9, 987-988].
Из приведенных аргументов ученого вытекает следующий вывод: а) ничем неограниченное влияние духовенства в политическую и административную структуру Бухары; б) это способствовало беспрекословному сохранению устоев средневекового теократического государства; в) почти на все религиозно-административные должности назначались ведущие знатоки религиозных постулатов, которые, как правило, были таджиками, или в отдельных случаях, персами из бывших рабов.
Что касается перечня духовных должностей при центральной административной структуре Бухарского эмирата, то они функционировали в следующем порядке:
1. Охунд или аълам, непосредственный советник эмира по вопросам шариата.
2. Шейх-ул-ислам - представитель высшей судебной инстанции, назначаемый из числа высших религиозных авторитетов имевшие титулы «садри аъзам» (высшее духовное лицо) или «Ходжаи саодат» (достигший высшего религиозного уважения), который в официальных церемониях и приемах сидел с левой стороны эмира.
3. Кази калон - верховный судья (министр юстиции).
4. Муфти аълам - высшая консультативная должность по вопросам шариата.
5. Раис - надзиратель (полицейский) по делам правильности выполнения норм шариата во всех сферах деятельности людей.
При каждом из этих религиозных должностных лиц функционировала должность ноиба (заместитель), назначаемым лично эмиром. При их службе содержались многочисленные должностные исполнители. К примеру, при Кази калоне работали более 150, а при раисе - 100 человек исполнителей [5, 43-45].
После присоединения независимых и полузависимых владений Восточной Бухары к эмирату (в конце 60-х и 80-х годов XIX в.), в качестве новых административных единиц - бекств, то и в этой вновь присоединенной части, были введены те же традиции административного управления, присущие Бухарскому эмирату. Если в годы правления наместника эмира Восточной Бухары Якуббека (1868-1878 гг.), придерживались традиции местной административной преемственности, в виде сохранения должностей за местными представителями прежнего административного аппарата в бекствах, то при исполнении функции наместника эмира в Восточной Бухаре, каратегинским беком Худойназаром аталыком (1868-1886 гг.), эти традиции были нарушены.
«Деятельность Худойназара, - пишет А. Маджлисов, - как правителя-наместника эмира заключалась в подавлении местных шахов и крупных феодалов, которые боролись с Бухарой за сохранение своего влияния, власти и имений, в проведении дорог от Гиссара до Гарма и Дарваза, Куляба и Кабадиана, в подборе новых сочувствующих Бухаре кадров из местных феодалов для управления бекством. По его инициативе все бекства Восточной Бухары были разбиты на амлякдарства. Здесь так же строились новые укрепления и мечети, открывались религиозные школы. Стремясь опереться в управлении новыми бекствами на своих сторонников, Худойназар назначал амлякдаров из бухарцев, а на должности муфтия, раиса и т.п. из числа представителей местных духовных лиц. Управление Каратегинского, Дарвазского и других бекств велось по образцу западно-бухарских бекств» [5, 50-51].
Бек был полновластным хозяином в бекстве. При нем существовали такие должности как диванбеги или закотчи (ответственный за сбором налогов и податей), мирзо и мунши (личный секретарь), миршаб или курбаши (исполнитель полицейских функций), мираб (распорядитель воды для орошения), амин (староста распорядитель по хозяйству при беке), пайгирчи (сборщик закота - налога с торговли).
Следует особо отметить, что хотя в документах о назначении лиц на эти должности не указывалось их принадлежность к тем или иным племенам или народностям, но по наблюдениям русских исследователей в подавляющем большинстве на эти должности, как правило, назначались таджики.
Что касается причастности религиозных представителей к местной административной структуре, то эти должности в бекствах делились на следующие три категории: 1. Кази (судья) - осуществлял
шариатское правосудие: 2. Муфти - в обязанности которого входил разрешение судебных тяжб и других спорных моментов, составление и выдача справок, на основе требования шариата; 3. Раис -выполняющий полицейские функции. При них также имелись соответствующее число исполнителей. Согласно подсчетам А. Маджлисова, опиравшегося на официальные документы, на территории Бухарского эмирата в конце XIX - начале XX вв. функционировали 67 казиев (козинишин - их местопребывание, канцелярия) и 68 раисов. При этом из последних 36 должностей являлись не самостоятельными, объединялись с казиями и их именовали кази-раисами [5, 52-70].
Даже при отсутствии в нашем распоряжении официальных документов, подтверждающих этническую принадлежность чиновников этих административно-религиозных служб, имея реальное знакомство с историей административного управления Бухарского эмирата во второй половине XIX-начале XX вв., исходя из сути неоднократно упоминаемой русскими дореволюционными исследователями, основывавшиеся на своих наблюдениях, можно высказать мнение о том, что эти должности в основном занимали таджики, как лучшие знатоки религиозных канонов, в данном, случае тонкостей шариата. Благодаря их природной тяге к знанию, как отмечено выше, именно они составляли основную часть грамотного населения.
Следует отметить, что именно таджики составляли основной контингент мударрисов (преподавателей) высших духовных учебных заведений - медресе и их студентов, а также следует признать особое место таджиков в политико-административной жизни эмирата. О степени определяющего влияния этой социальной категории в Бухаре в политико-административной структуре эмирата, можно привести множество примеров.
«.Свою опору духовенство г. Бухары, задававшее тон всему прочему духовенству ханства, -пишет А.А. Семенов, - находило в многотысячной корпорации студенчества столицы, в так называемых «мулло-бачах», учащихся многочисленных бухарских медресе (мадраса)., и бухарское духовенство умело использовало настроения мулло-бачей для смещения неугодных ему высших сановников ханства или устранения того или иного нежелательного, с шариатской точки зрения, явления в общественной жизни страны... Эмирскому правительству все же приходилось серьезно считаться с массовыми выступлениями «мулло-бачей», так как они обычно касались людей влиятельных, делавших внутреннюю политику в стране» [9, 988-989]. Поэтому крупные чиновники стремились привлекать на свою сторону мударрисов и нередко с их помощью пользовались поддержкой мулло-бачи, которая была важным инструментом для обеспечения своего авторитета и необходимого статуса того или иного чиновника [4, 608].
В этой связи также следует отметить, что удельный вес (в количественном показателе) среди мударрисов и студентов медресы, составляли таджики. При этом в количественном отношении, перевес горных студентов был куда более ощутим. Неслучайно муллобачи (студенты) делились на две группы: «дети чиновников из Бухары и ее окрестностей, и приезжих (главным образом, из Восточной Бухары)». [4, 607]. И это, определяло степень их влияния на общую атмосферу административного управления и общественно-политической жизни Бухарского эмирата конца XIX-начала XX вв.
Определяющее место таджикского населения в экономической жизни эмирата, также является одним из ярких показателей той роли, которую играл этот древний народ при мангитском режиме. «Все мусульманское население Бухары, - пишет А.А. Семенов, - делилось на крестьян (дехкон), кочевников-скотоводов (сахронишин, чорводор), горожан (шахрнишин или хисори). Горожане подразделялись в свою очередь на ремесленников (косиб), купцов (тоджир, савдогар) и представителей служилого сословия (амалдор). Особую социальную группу составляло духовенство (уламо) и многочисленные дервишские корпорации, возглавлявшиеся пирами, шейхами или ишанами» [9, 982]. Как видно, кроме скотоводства у кочевников не было других занятий. Это и определяет их фактически мизерную причастность к социально-экономической и культурной жизни Бухарского эмирата. Что касается таджиков, то за исключением дервишских корпораций, не имевших отношения к производственной сфере, основная тяжесть материального производства, сохранения и развития основных устоев духовной культуры лежала на плечах крестьян-земледельцев, ремесленников и передовой интеллигенции, т.е. являлись уделом оседлого населения, главным образом таджиков.
Следует отметить, что хотя ремесленное производство было распространенно повсеместно (включая и села), но города считались главными центрами их средоточия. По примерному определению того же А.А. Семенова, только в городе Бухаре официально насчитывалось тридцать два ремесленных цеха, хотя согласно его мнению их действительно было больше [9, 984]. Если не считать отдельных мастеров, из числа бывших кочевников, этим видом производства в эмирате, в основном занимались таджики.
Таким образом, приведенные аргументы недвусмысленно свидетельствуют об определяющей роли таджиков, как в административном управлении, так и в производственной сфере жизни Бухарского эмирата второй половины XIX - начала XX вв.
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:
1. Ахмад Дониш. История мангытской династии. Перевод, предисловие и примечания И.А.Наджафовой. - Душанбе: Дониш, 1967.
2. Вамбери А. Очерки Средней Азии. -М., 1868.
3. Гребенкин А.Д. Таджики // Русский Туркестан. Сборник, изданный по поводу политехнической выставки. - Вып.П. -М., 1872.
4. История таджикского народа. Том IV. Позднее средневековье и новое время (XVI в - 1917 г.). -Душанбе: Дониш, 2010.
5. Маджлисов А. Аграрные отношения в Восточной Бухаре в XIX - начале XX века. - Душанбе-Алма-Ата: Ирфон, 1967.
6. Миддендорф А.Ф. Очерки Ферганской долины. - СПб., 1882. -
7. Мирза Абдалазим Сами. Таърихи салотини мангития (История мангытских государей). Издание текста, предисловие, перевод и примечания Л.М. Епифановой. - М: Изд-во Восточной литературы, 1962.
8. Остроумов Н.П. Сарты. Этнографические материалы. - Выпуск первый. - Ташкент, 1890.
9. Семенов А.А. К прошлому Бухары. Послесловье к кн.: Айни С. Воспоминания. Перевод с таджикского языка Анны Розенфельд. - М.-Ленинград: Изд-во АН СССР, 1960.
10. Хорошхин А.П.. Сборник статей касающихся до Туркестанского края. - СПб., 1876.
