CC BY
69
ТВОРЧЕСТВО АЛЕКСАНДРА СОЛЖЕНИЦЫНА В ОЦЕНКЕ ВЛАДИМИРА МАКСИМОВА
И.В. Алехина
Alehina I.V. Alexander Solzhenitsyn's creativity in Vladimir Maksimov's estimation. The article analyzes the range of literary-critical estimations, which V.E. Maximov gives to A.I. Solzhenitsyn’s creativity in his publicistic works.
Статьи В.Е. Максимова, посвященные проблемам творчества А.И. Солженицына, отличаются многообразием жанровых форм: аналитическая статья «Солженицын сегодня», «Интервью западногерманскому телевидению», эссе «Марш веселых ребят», сатира «История одной капитуляции», социально-политическая статья «Очарованные словом» [1]. Такое многообразие форм дает автору возможность представить русского писателя всесторонне: как художника слова, публициста, политического деятеля.
Статья «Солженицын сегодня» представляет собой «откровенный взгляд» на великого писателя, который, по словам Максимова, представляет «персонификацию современной отечественной литературы, а может быть, и более того всей нашей современной истории» [2]. Максимов уверен, что по этой причине любой, даже сугубо эстетический разговор вокруг творчества Солженицына неизбежно перерастает в идеологическую полемику, где «внели-тературные страсти, по естественной инерции сложившейся в нынешнем обществе ситуации, возобладают над профессиональной сутью обсуждаемого предмета» [2, с. 324].
Возникает опасность для самого Солженицына: «Поставленный вне критики, вне серьезного, взыскующего разговора о его творчестве, писатель незаметно для себя начинает терять нравственные ориентиры и качественные критерии, каким когда-то сам следовал, что, к сожалению, и происходит сегодня, судя по всему, с искренне уважаемым всеми А.И. Солженицыным. Поэтому такой разговор необходим теперь уже во имя самого писателя, во имя его творческой судьбы, его, если так можно выразиться, гражданского будущего» [2, с. 326].
Сложилось достаточно устойчивое убеждение, что Солженицын-прозаик и Солжени-цын-публицист - это два совершенно разных явления. Максимов доказывает, что Солженицын «равен себе в обеих ипостасях, со всеми вытекающими отсюда приобретениями и потерями». К «публицистическим приобретениям», например, Максимов относит «Письмо вождям», «Гарвардскую речь» и «Наших плюрали-
стов» А. Солженицына, а к «досадным потерям» « Как нам обустроить Россию». Максимов был далеко не одинок в отрицательной оценке этой статьи Солженицына. В России многие журналисты и другие общественные деятели были возмущены предложениями знаменитого писателя «перекроить» страну насильственно. Максимов более ярко и четко выразил это мнение: «Во многом, принимая ряд положений этой его последней работы «Как нам наладить Россию», в то же время не могу не отметить ее крайней политической наивности, удручающего многословия... К примеру, убежден, что делить территории страны, сидя в комфортном вермонтском далеке, - это все равно, что заливать керосином уже накаленные угли межнациональной вражды» [2, с. 327].
Такие же «неравнозначные произведения» находит Максимов и в прозе Солженицына, где «подлинно гениальные « Матренин двор» и «Архипелаг Гулаг» соседствуют «с весьма скромным по своим литературным достоинствам «Августом 14-го» и «основательными, но без подлинного размаха «Раковым корпусом» и «Лениным в Цюрихе». Максимов пишет: «Что же касается «Красного колеса», то это не просто очередная неудача. Историческая концепция выстроена задним умом. Герои почти на подбор функциональны, вместо однокровных живых характеров - ходячие концепции. Язык архаичен почти до анекдотичности» [2, с. 327]. Максимов считает «безусловным минусом» Солженицына - отсутствие достататочно объемного художественного воображения. Солженицын «беспредельно силен лишь в материале, который пропустил через себя, через свой им-перический опыт. Свидетельство тому «Иван Денисович», «Матренин двор» и «Архипелаг Гулаг». Я убежден, что у него получалась бы неповторимая эпопея о Второй мировой войне, но, увы его привлекла другая, к сожалению, мало подвластная ему тема» [2, с. 327].
Максимов дал творчеству Солженицына в целом объективную и глубокую научную оценку, резюмируя, что при всех своих новаторских тенденциях Солженицын выломился из рус-
ской литературной традиции и не породил сколько-нибудь заметных эпигонов, поскольку слишком серьезными были художественные задачи, которые он ставил перед собой. Максимов подчеркивал: «Его роль в нашей литературе и бытии иная: он задает обществу, нам всем неизмеримо более высокие нравственные и творческие критерии, чем те, из каких мы исходили до него. И только одно это искупает все его промахи и потери» [2, с. 327].
По убеждению В. Максимова, без Солженицына немыслимо было бы такое явление, как «деревенская проза»: «Все наши деревенщики вышли из «Матрениного двора», как послепушкин-ская проза из гоголевской «Шинели» [2, с. 329].
В «Интервью западногерманскому телевидению» В. Максимов сосредоточился на выявлении гражданской позиции и мировоззрения Солженицына. «Архипелаг Гулаг» оценивается критиком не столько по художественным достоинствам, а сколько по воздействию на нравственное состояние общества: «Впервые за всю историю России заговорил человек, наделенный не только горчайшим личным опытом и первоклассным талантом, но также непреклонным моральным авторитетом в современном мире, то и мир «тоже впервые за всю нашу историю, наконец-то, единодушно отозвался на взыскующий зов правды» [1, с. 148].
Максимов защищает Солженицына от нападок тех, кто считал «Архипелаг Гулаг» «клеветой и дезинформацией». Публицист заявлял, что в книге Солженицына изложены только подлинные, художественно осмысленные факты истории, официально признанные и «осужденные решениями XX съезда КПСС». Максимов подчеркивал: «Ярость сегодняшних оппонентов Солженицына вызвана не столько фактографическим содержанием его книги, сколько его бескомпромиссной позицией по отношению к непосредственным виновникам допущенного произвола. Но, как справедливо писала одна германская газета, называя «Архипелаг Гулаг» «кодексом ужасов», книга эта, если ее правильно прочесть, может сделаться и «кодексом нравственного возражения [1, с. 148].
Критик констатировал, что главное воздействие «Архипелага Гулага» в пробуждении чувства вины, - одном из самых благотворных качеств человеческой натуры. Солженицын, как утверждает Максимов, не призывает к «сведению счетов» или к судебным преследованиям, -а зовет только к покаянию. А это, на взгляд критика, полностью соответствует его христианскому мировоззрению и высокой гражданской ответственности. Максимов справедливо утверждает: «Сейчас, в эти дни, книгами Солжени-
цына проверяется духовное и политическое здоровье нашего общества, его государственная и правовая жизнеспособность, его действительные цели и намерения» [1, с. 149].
Хотя его статья «История одной капитуляции» посвящена Солженицыну-политику, но важно, что анализ произведений проводится в ней в соотношении с художественным мировоззрением писателя [3]. Анализируя речь Александра Солженицына в Государственной Думе в той ее части, где писатель говорит о правящей в стране номенклатурной олигархии, абсолютном бесправии низов, Максимов с горечью пишет, что Солженицына изменила литературная слава, поскольку раньше он был более смелым в отстаивании своей гражданской позиции, и приводит в своей статье факты, говорящие о равнодушии Солженицына к судьбам его коллег, попавшим в СССР в беду и отвергнутых «на пути восхождения Александра Исаевича Солженицына к зияющим высотам его собственного красного колеса» [3, с. 269].
Автор статьи оценивает поступки знаменитого русского писателя с позиций христианской этики: «Но к нашему горькому сожалению, среди множества иноязычных голосов мы ни разу не услышали голоса человека, так широковещательно утвердившего принцип «писательской солидарности». Христианство не приемлет позитивистскую, или, как я еще называю, социал-демократическую форму любви «ко всему человечеству» и ни к кому в отдельности. Не подкрепленное же индивидуальным деянием, публичное кокетство религиозностью, на мой взгляд, равно самому тяжкому греху -греху хулы на Духа Святого» [3, с. 270].
Таким образом В. Е. Максимов-критик, исходя при анализе творчества А.И. Солженицына из приоритета нравственности, подвергал беспощадному анализу всю творческую и гражданскую жизнь Солженицына, «состояние его духа», которое Максимов определяет, как «взгляд на окружающий мир сквозь зеркало перед собой» [3, с. 270]. Несмотря на резкость отдельных оценок, В.Е. Максимов в целом признает высокую художественную значимость произведений писателя.
1. Максимов В.Е. Собр. сочинений: в 8 т. М., 1993. Т. 9 (дополн.).
2. Максимов В.Е. // Континент. 1991. № 69. С. 323.
3. Максимов В.Е. Самоистребление. М., 1995. С. 256.
Поступила в редакцию 25.05.2007 г.
