CC BY
76
духовная вертикаль
писательской критики в. е. максимова
о «литературе нравственного сопротивления»
И. М. попова
в статье делается обзор литературной критики в. Е. Максимова, посвященной творчеству писателей русского зарубежья (Анатолия Гла-дилина, виктора некрасова, Федора Горенштейна, Александра Солженицына и др.) с позиций духовного реализма. Акцентируется внимание на сущностных чертах национального восприятия мира, отражении православного миропонимания в предмете воспроизведения реальности Максимовым-публицистом.
КЛючЕвыЕ СЛовА: духовный реализм, аксиология православия, антитоталитаризм, писательская критика.
Многообразие литературного таланта Владимира Емельяновича Максимова нашло отражение в его публицистике, среди которой значимое место занимают литературно-критические статьи, представленные в жанре литературного портрета, очерка, рецензии, эссе, аналитического обзора.
В. Е. Максимов — литературный критик при анализе произведений писателей русского зарубежья исходит из убеждений: 1) «Наследие третьей волны русского зарубежья — только особая часть «единой русской литературы» [Мышалова 1995: 100]; 2) в творчестве любого русского художеника слова заложен на сознательном или интеллектуальном уровне «код православной ментальности, определяющей национальный характер» [Максимов 1993: 121]; 3) для литературы 1970-1980-х гг. свойственно особое отношение к предшествующей литературной традиции. Действительно, многие эмигранты начали с отрицаний традиции русской классической литературы, предпочитая литературу Серебряного века или западное искусство. Однако это отрицание длилось недолго, и различные типы православного контекста, свойственного литературе XIX в., обнаруживаются в творчестве Солженицына, Аксенова, Довлатова, Мамлеева и многих других.
Имея различные эстетические взгляды, писатели русского зарубежья по-разному представляли пути развития России, вели ожесточенные споры. И, казалось бы, их объединяло только одно — неприятие тоталитаризма, и поэтому они с оптимизмом восприняли изменения в постперестроечной России. Но Максимов пришел к выводу, что борьба с политической системой в России принесла не те результаты, которые все с упованием ожидали. Заявленный в 1974 г. во вновь созданном журнале «Континент» в качестве программного «безусловный религиозный идеализм» и «безусловный антитоталитаризм» [Континент 1974: 5] сменился на духовный реализм, подразумевавший следование «единственно спасительной для России аксиологии православия» [Максимов 1995: 319].
В монографии А. М. Любомудрова «Духовный реализм в литературе русского зарубежья. Борис Зайцев. Иван Шмелев» так определяются сущностные черты духовного реализма: «Существует и такое художественное творчество, основой которого является... духовная вертикаль <...> Если предметом такого творчества
о
Г\|
го
го
О! А
(К
го ^
и (V
о о
являются духовные реалии, воссозданные в рамках христианской картины мира, если признается онтологический статус Бога, идея бессмертия души и как важнейшее делание — ее спасение в вечности, то, какое искусство относится к духовному реализму» [Любомудров 2003: 34]. К духовному реализму современные исследователи относят творчество Б. Зайцева, И. Шмелева, В. Крупина, А. Платонова, Б. Пастернака, В. Астафьева, Л. Бородина, А. Солженицына, а также В. Максимова.
Сущностные черты духовного реализма включают отражение христианского миросозерцания в предмете художественного освоения, а также в эстетических средствах создания образа. «Для миросозерцания художника, воплощающего особенности духовного реализма, характерна геоцентрическая концепция мира. Для реалиста — антропоцентризм...» [Казанцева 2005: 6]. Для аксиологии духовного реализма характерна «ценностная шкала, выстраиваемая по вертикали: между низом — сферой действия темных сил, порождаемых ими состояний греховности или отпадения от Бога,— и верхом — Божественными энергиями и состоянием праведности» [Любомудров 2003: 33].
Духовный опыт и знания дали Максимову свободу судить о событиях «крупно, а иногда и провидчески. Он достиг уровня, с какого мог смотреть на мир в целом, не путаясь в мелочах и не завися от подробностей» [Золотусский 1997: 51].
Оценивая творчество А. Солженицына, Максимов был убежден, что его духовный реализм относится к типу реализма, осваивающего духовную реальность, реальность духовного уровня мира и человека. Он не отвергает конкретную действительность, не чуждается социальных, психологических, этических, исторических аспектов, но дополняет их воссозданием духовной реальности. Он отражает реальность Божественного Промысла и его действие в судьбах мира и человека. Метод воспроизводит не только социально-психологическую, эмоционально-душевную сферу, но и духовную жизнь личности и вписывается в реалистическую траекторию второй половины XX в., которая существовала в соседстве с иными траекториями, которые не обладали необходимой полнотой отражения мира. Так, «модернизм не только обнаружил ограниченность реалистической эстетики, которая материализует обусловленность характеров социальными обстоятельствами, но и раскрыл заложенные в традиции реализма (в частности, в эстетике Достоевского) внесоциальные — онтологические и метафизические — мотивировки человеческого поведения и сознания. Соцреализм, напротив довел до абсурда представление о "типических характерах в типических обстоятельствах". Не случайно в со-
временном российском литературоведении все чаще звучат голоса о том, что концепция социально-исторического и психологического детерминизма не исчерпывает потенциал реализма» [Маркович 1997:243-244].
Иные качества, по мысли Максимова, русского реализма приобрели отчетливо антитоталитарный смысл в созданных в 1960-1980-е гг. произведениях В. Шаламова, Ю. Казакова, Ю. Домбровско-го, Ф. Горенштейна, Ю. Трифонова, В. Шукшина, В. Астафьева, писателей-«деревенщиков», В. Быкова, К. Воробьева, Ч. Айтматова.
«Для православного сознания характерно главенство духовных качеств над материальными благами, нравственных категорий над рациональными и политическими. С этим связаны и свойственные русским идеализм и максимализм, мечта о всеобщем братстве и устремленность к поискам правды и счастливой доли для всех людей» [Огнев 2005: 8]. Именно эти идеалы пытался отстоять писатель, четко осознавая, что без духовного возрождения, без покаяния, возвращения к христианским ценностям, Россия обречена на распад и вымирание.
Епископ Иннокентий так характеризовал духовное состояние русского общества в начале XX века перед революционными событиями: «Наше общество никогда не было идеальным». Греховность все сильнее проникала во все поры российского общества, расшатывая духовные его основы, заносила тлетворный яд в души людей. По воспоминаниям митрополита Вениамина (Федченкова), «влияние Церкви на народные массы все слабело и слабело, авторитет духовенства падал. Вера становилась лишь долгом и традицией, молитва — холодным обрядом по привычке» [Иннокентий 1999: 326].
Максимов был полностью согласен, как свидетельствует все им написанное, с тем, что неисчислимые страдания и лишения в годы революционного лихолетья — расплата за века их нерадения о долге правителей и пастырей: «Не большевики за считанные дни своей власти развратили народ, но те, кто так правили им тысячелетие, хотя, конечно, и среди них были истинно благочестивые правители» [Максимов 1992: 275].
Многие литературно-критические статьи Максимова посвящены проблеме покаяния в творчестве А. Солженицына, В. Аксенова, В. Войновича, В. Некрасова и многих других писателей.
Максимов неоднократно подчеркивал, что об особенностях веры людей в России со всей полнотой и определенностью также рассказано в изданных на Западе книгах Андрея Синявского, Анатолия Марченко, Эдуарда Кузнецова, Анатолия Краснова-Левитина, которые были опубликованы в журнале «Континент».
Максимов осознавал, что «искусство духовного реализма как искусство светское, то есть не литургическое, изображает человека не обоженного, но борющегося». Оно не обязано рисовать идеал святости, может отталкиваться и от противного: обозначать пути апостасии, когда человек погружается в автономность, отъединяется от бытия [Максимов 1987: 3].
Статьи и эссе Владимира Максимова, посвященные проблемам литературы отличаются не только философско-нравственым содержанием, но и многообразием, оригинальностью жанровых форм. Например, в одном только 1991 г. были написаны об Александре Солженицыне, аналитическая статья «Солженицын сегодня» (размышления о публицистике и прозе Солженицына), «Интервью западногерманскому телевидению», созданы эссе «Марш веселых ребят» и эссе-памфлет «Очарованные словом», где проблемы русской интеллигенции ставятся на материале «лагерной литературы» Вар-лама Шаламова и А. Солженицына [Алехина 2007: 303-304].
Многообразие дает автору возможность представить русского писателя всесторонне: как художника слова, как политического деятеля, как диссидента, неповторимого публициста и просто человека.
Максимов написал глубокие статьи о близкой ему творческой личности Виктора Некрасова. Автор приводит большую цитату из своего романа «Прощание из ниоткуда», содержащую воспоминания о встрече с писателем в юности, о том, какую определяющую роль сыграл Виктор Некрасов в литературной судьбе Владимира Максимова [Максимов 1987: 11].
В. Максимову особенно дорога твердая гражданская позиция Виктора Некрасова, его бескомпромиссность во взглядах на тоталитарное общество, но критика Максимова особая — «писательская», то есть такая, которая содержит не столько оценку гражданских достоинств и волевых качеств, сколько определение художественной манеры, близкой максимовскому творчеству. В интервью с Натальей Горбаневской В. Максимов это подчеркивал: «Мы с вами просто говорим о двух разных вкусах: вы говорите о читательском, а я — о писательском. Если стиль — это человек, то вкус — это тоже человек. Вкус опять-таки должен соответствовать уровню дарования. Назовем это, если хотите, не вкусом, а чувством гармонии. Гении, разумеется, и приходят в литературу для того, чтобы взорвать читательские представления о вкусе. Я могу назвать целый ряд имен людей нашего с вами поколения или чуть старше, которые пришли и открыли совершенно новые пласты в литературе, к примеру, А. Зиновьев. Что это — чистая проза? Нет. Что это — публицистика? Нет. Что это — чистая философия? Нет. Это сплав
жанров и, следовательно, открытие нового жанра или пласта в литературе. И, следовательно, вызов читательскому вкусу. Но в конечном счете масштаб таланта, глубина таланта все равно заставляют читателя принять те законы, которые ему навязывает автор такого масштаба» [Максимов 1987: 2].
Конечно, писателю импонировали прежде всего те художники, талант которых был в чем-то схож с его, максимовским. Он убеждал, что «без запавшей в нас всех с детства пушкинской православной "милости к павшим" мы не имели бы сегодня ни Александра Солженицына, ни Варла-ма Шаламова, ни Евгении Гинзбург, ни Иосифа Бродского, ни многих других, может быть, менее известных, но не менее высоких явлений» [Максимов 1995: 148].
Интересы Максимова-литературного критика были достаточно широки. Только рубрика девятого тома собрания сочинений писателя «О здравствующих и умерших» включает более двадцати статей — литературных портретов. Здесь помещены разноплановые работы, статья «Петр Равич — поэт, человек, скиталец», написанная в жанре воспоминаний, биографический очерк «Игнацио Симоне» о писателе-антикоммунисте, бывшем создателей компартии Италии, и многие другие. Но о ком бы ни писал редактор журнала «Континент», всегда он придерживался некоего единства: Максимов убежден, что можно быть талантливым эстетически, но есть еще и другой счет — духовная вертикаль литературы нравственного сопротивления: «Это отношение к человеку, к миру, к вещам вечным: морали, нравственности, Богу. Не принимая толстовскую концепцию мира, толстовскую мораль, толстовское мироощущение вообще, я читаю его с наслаждением, хотя во время чтения нахожусь с ним в постоянной полемике. А Достоевского принимаю полностью, со всеми его взлетами и падениями, со всем его как будто бы отсутствием так называемого тургеневского мастерства, со всей его языковой неряшливостью. Я принимаю его целиком. Через него я понимаю мир абсолютно адекватно. Потому что Достоевский так многозначен. В нем нет толстовской однозначности, но зато есть та дисгармоничность, которая сама издает гармонию. Вся русская литература разделилась на два этих течения, на два этих мироощущения. Однако принять как художников их можно и того и другого, и не только принять, но и понять. Для меня неприемлема разрушительность моральных концепций Толстого. Он был одним из тех, кто немало сделал для того, чтобы Россия оказалась в той ситуации, в которой она сегодня оказалась. А Достоевский, при всей своей как будто бы иррациональности, намного гармоничнее, как это ни покажется парадоксальным» [Максимов 1987: 2].
О! со
О ^р
С
о и
о
о
О! со н
СО
го р
О! р
н
го р
О!
го со О 2
га
со
р
О ^
-О
О!
н
га и
.о
га
р
О!
со
к га х со о х
сЗ
го со о
о
см
го
го
О!
а
(К
го ^
и О!
о о
Следование православным идеям художественного мира Достоевского является основным духовным ориентиром публициста, определяет выбор произведений писателей для литературно-критического анализа. Например, в статье «Слово о Иосифе Мацкевиче» (1985) Максимов подчеркнул, что знает писателя только по одной его книге «Победа провокаций»: «Книга эта оказалась для меня не только открытием, но и потерей. Потерей возможности встретиться и поговорить с человеком, историческая концепция и мировоззрение которого. было адекватно моим»,— пишет Максимов [Максимов 1993: 214].
«Величие Иосифа Мацкевича, на взгляд Максимова, заключается прежде всего в том, что он не отступал перед "общественной бесовщиной", не сдался на милость интеллектуальных победителей: "Устоял под удушающим прессом отверженности и нищеты, до последнего вздоха оставшись верным самому себе, своим убеждениям и принципам"» [Максимов 1993: 215].
«Раймон Арон» (1985) — представляет собой статью об авторе книги «Опиум для интеллигенции», поразившей В. Е. Максимова до глубины души. Он писал: «Мне трудно было объяснить себе, как человек, не прошедший непосредственно через трагический опыт тоталитаризма... смог удивительным проникновением и неустрашимой логикой вскрыть его коренную суть и безошибочно определить причины его возникновения» в художественной форме [Максимов 1993: 209].
«Свет доброты» (1986) — портретный очерк, написанный в память о Леониде Ржевском, авторе книги «И показавшему нам свет». Ржевский,— как утверждает Максимов,— писатель русского зарубежья, со страниц книг которого «заговорил мир, обреченный «железным занавесом на вечное молчание» [Максимов 1993: 219]. Христианская незлобивость, благородство, мудрая терпимость и великодушие характеризуют Л. Ржевского. Максимов исследует творческую биографию своего героя, находя в нем неповторимого художника, несущего в мир свое живое духовное слово [Максимов 1993: 219].
Рецензия на книгу прозаика В. Нечаева превратилась у Максимова в глубокую характеристику литературы «шестидесятников» («Хождение в шестидесятые»). По словам писателя, это было время надежд, головокружительных целей, когда самой популярной была фраза: «Старик, ты гений». Вадим Нечаев, выпустивший сборник «Одиноким сдается угол» и две книги: «Вечер на краю света» и «Вижу землю», оказался особенно одиноким в изгнании. Максимов пишет: «Самое важное для меня в книге «Одиноким сдается угол», что она всем: качественным уровнем, глубиной, настроем —
активно опровергает расхожий миф о неминуемой деградации писателя на чужбине. Все вещи, включенные в сборник, будь то роман о любви «Двойной портрет», вещь необычайной пластичности и лиризма, или «Свет войны», тоже роман и тоже о любви, но нескрываемой социальной и даже гражданской окраской, радуют меня своей свежестью и словесным мастерством» [Максимов 1993: 257].
Литературная критика Максимова неразрывно связана с его социально-политической деятельностью. Так параллельно с политическими статьями пишется литературный очерк о творчестве Зинаиды Шаховской «Покой нам только снится» (1986), в котором значимость писательницы оценивается следующим образом: «Когда перечитывались книги Шаховской, а их за ее жизнь набрались уже около двух десятков — стихи, проза, эссе — перед глазами как бы воочию возникает история православной России в самую роковую, может быть, ее эпоху» [Максимов 1993: 223]. А в политических статьях «С душевной болью за Россию», «Самоистребление», «Надгробье для России», «Размышление о гармонической демократии» и многих других, утверждается идея возможного возрождения великой России через «прозрение», то есть осознание своего отпадения от идеалов христианства, покаяние и духовное очищение. Эта идея пронизывает всю художественную прозу и драматургию Максимова, писателя, стоящего на «онтологической тверди», пришедшего к Вере через литературу Достоевского, философию Бердяева и Флоренского.
Если «гражданский разум» зачастую ввергал публициста Максимова в отчаяние, потому что писатель разуверился в возможности всего человечества отринуть тяжкую греховность, то его «христианская гражданственность» заключалась в «уповании на чудо исцеления» России и порождала надежду на спасение страны, выход державы из глубочайшего кризиса после распада СССР.
В статьях «На круги своя», «Чудо нашего выживания», «Возвращение бумеранга» Максимов разрабатывает концепцию повторяемости исторических событий на основе Евангельского мировосприятия, утверждая, что «жизнь может быть преображенной только на основе Слова Божья», тогда как реформирование страны началось «с полного непонимания духовных параметров социального сдвига».
Подтверждение правильности своих убеждений В. Е. Максимов «подпитывает» постоянным обращением к творчеству тех писателей, которые осмысляют важные для Максимова проблемы современности с позиций христианской аксиологии. Максимову-художнику были наиболее близки в эстетическом плане писатели, которые придавали особое значение религиозно-философскому осмыслению
мировой истории. В этом смысле Владимир Максимов в своей талантливой прозе подхватил призыв к покаянию и смирению, который с особенной силой звучал в русской классике И. С. Аксакова, Ф. И. Тютчева, Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского, А. А. Ахматовой и др., определивших понимание свободы как следование Промыслу Божию.
В «Чуде нашего выживания», например, дается обзор творчества Анны Ахматовой с позиций духовности. Постепенно автор переходит к блестящему анализу развития всей литературы XX в., что говорит о несомненном таланте Максимова-литературного критика, идейно-эстетическом единстве всего его творческого наследия.
Таким образом, можно констатировать, что писательская критика — важнейшая честь творчества Максимова, посвященная творчеству «писателей нравственного сопротивления», адекватных его духовно-реалистическому методу и эстетическим пристрастиям.
ЛИТЕРАТУРА
Алехина И. В. Творчество А. И. Солженицына в оценке В. Е. Максимова // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. 2007. Вып. 8 (52). Золотусский И. Образовавшийся звук // Смена. 1997. № 4.
Иннокентий, Епископ Читинский и Забайкальский. Преемство с исторической Россией — духовно-нравственная задача нашего времени // Континент. 1999. № 100.
Казанцева И. А. Религиозно-философские проблемы в литературе ХХ века: монография. Тверь, 2005.
Любомудров А. М. Духовный реализм в литературе русского зарубежья. Борис Зайцев. Иван Шмелев. СПб.: Пушкинский дом, 2003.
Мышалова Д. Очерки по литературе русского зарубежья. Новосибирск, 1995.
Максимов В. Е. В преддверии нашего завтра // Континент. 1992. № 71.
Максимов В. Е. Интервью // Континент. 1974. № 1.
Максимов В. Е. На круги своя // Еженедельное новое русское слово. 1987. № 3.
Максимов В. Е. Самоистребление. М., 1995.
Максимов В. Е. Собр. соч.: в 8 т. Т. 9 (дополн.). М., 1993.
Маркович В. М. Вопрос о литературных направлениях и построении истории русской литературы XIX века // Освобождение от догм. История русской литературы: состояние и пути изучения. Т. 1. М.: Наследие, 1997.
Огнев А. В. Национальный характер в художественной литературе // Проблема национального самосознания в русской литературе ХХ века. Тверь, 2005.
ФГБОУ ВПО «Тамбовский государственный университет имени Г. Р. Державина».
Поступила в редакцию 11.02.2012 г.
си со
О А
с
о
lj
о о
OI со н
СО
го а
OI
а
н го а
OJ
го со о 2
S
^
го
UDC 821 THE SPIRITUAL VERTICAL OF V. E. MAKSIMOV'S LITERARY CRITICISM
ABOUT «LITERATURE OF MORAL RESISTANCE»
I. M. Popova
The article makes an overview of V. E. Maksimov's literary criticism, devoted to the creative work of writers of the Russian Diaspora (Anatoly Gladilin, Viktor Nekrasov, Fyodor Gorenshtein, Alexander Solzhenitsyn, etc.) from the standpoint of spiritual realism. The attention is focused on the essential features of the national perception of the world, the reflection of the Orthodox world-view in the subject of the reproduction of reality by Maksimov as a publicist.
KEY WORDS: spiritual realism, axiology of Orthodoxy, antitotalitarianism, literary criticism.
со s
a
IS
о ^
lj
-O ^
OJ I—
ГО
-O
ГО
a
OJ CO
к го
X
со о
X
го со о
