CC BY
51
УДК 82-8
ОЦЕНКА ИНТЕГРАЦИИ СОВЕТСКОЙ И МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУР В ПУБЛИЦИСТИКЕ В.Е. МАКСИМОВА
© Ирина Михайловна ПОПОВА
Тамбовский государственный технический университет, г. Тамбов, Российская Федерация, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой русской филологии, e-mail: kafedraruss@mail.ru
Статья посвящена анализу оценок восприятия русской литературы в мире, которые содержатся в публицистическом наследии В.Е. Максимова. На основе статей, эссе, интервью писателя русского зарубежья выявлена инвективная политизированность его взгляда на историю русской литературы 1920-1960 гг. и восприятие советского искусства в странах Европы и Америки. Установлено, что поставленные В.Е. Максимовым в яркой полемической форме проблемы превращения литературы демократического общества в «предмет потребления» и прогнозы, данные писателем, актуальны для современного литературного постмодернисткого искусства.
Ключевые слова: публицистика; философия истории; эстетическая утилитарность; ирония.
В публицистике В.Е. Максимова отразились умонастроения творческой интеллигенции 1970-1990 гг., сформировавшие философию российской истории. Специфика национального самосознания, воплощенная в советской культуре, и особенности ее восприятия в мире были главным объектом осмысления писателя.
Отношению тоталитарных вождей к культуре и в особенности к художественной литературе, посвящена статья «Вожди и культура» (1980). Автор выстраивает логику своих оценок исходя из главного тезиса: «Отношение тоталитарных вождей к культуре вообще и к литературе в частности было, за редчайшим исключением, почти всегда однозначным. В творениях свободного человеческого духа они инстинктивно чувствовали смертельную угрозу самому своему существованию. Недаром один из ведущих заправил Третьего рейха любил при случае повторять постулат собственного сочинения: «Когда я слышу слово «культура», моя рука тянется к пистолету» [1, с. 6].
В.Е. Максимов подчеркивал, что, «употребляя ультрареволюционную фразеологию и поклоняясь пуританско-пролетарским богам», советские вожди всей своей сущностью отражали «глубоко уязвленную социальными комплексами психологию современной им буржуазии», к примеру, отношение В.И. Ленина к литературе было типичным для мелкобуржуазной интеллигенции его времени, из среды которой он вышел и где он сформировался как человек и политик. В.Е. Макси-
мов назвал «оракулом, идеологом, законодателем мод и вкусов» Д. Писарева, популярного критика нигилистического толка, определявшего свое литературное кредо с недвусмысленной откровенностью: «Сапоги выше Пушкина!». Автор статьи подчеркнул: «При всем своем политическом экстремизме, а может быть, именно поэтому, социальное сословие, породившее Ленина, всегда оставалось крайне консервативным в эстетической области. Его культурный радикализм не заходил дальше передвижников вроде Репина в живописи, Чайковского в музыке и Толстого в литературе. Даже Чехова, как известно, Ленин относил к декадентам» [1, с. 144].
Публицист охарактеризовал В.И. Ленина как «сугубо политического» литературного критика, в работах которого эстетическая утилитарность принимала все более и более упрощенные формы, выливаясь подчас в «апологетику примитивизма». В.Е. Максимов приводит факты ангажированной политизации В.И. Лениным оценок творчества поэтов-пролетариев, например, непомерного возвеличивания вождем революции «рифмованных агиток» Д. Бедного и, наоборот, неоправданно грубых выпадов против произведений конструктивистов. В статье «Вожди и культура» доказывается, что В.И. Ленин испытывал открытую неприязнь к личности и творчеству В.В. Маяковского, в адрес которого (имея в виду его посредственное стихотворение «Прозаседавшиеся») он позволил себе единственный, хотя и весьма сомнительный комплимент, который приводится
В.Е. Максимовым. В.И. Ленин действительно сказал о «Прозаседавшихся»: «Не знаю как с точки зрения поэзии, но с точки зрения политики превосходно!» [1, с. 145].
Русский писатель в своей статье воспроизводит также вопиющие факты грубого вмешательства вождей пролетариата в сферу искусства. Применяя излишне инвективный пафос, В.Е. Максимов резюмирует, что «не-состоявшийся стихоплет Сталин берется определять, кто есть лучший и талантливейший поэт нашей эпохи; еле-еле барабанящий на фортепьяно Жданов поучает Шостаковича нотной грамоте; придворный паяц Каганович курирует постановки пьес Булгакова в Художественном театре» [1, с. 146]. В результате такого «творческого» вмешательства в культурный процесс десятки и сотни писателей, художников, музыкантов и режиссеров оказываются, в конце концов, в смертных камерах Лубянки и бесчисленных бараках ГУЛАГа. В.Е. Максимов пишет: «Достаточно назвать лишь виднейших из них, чтобы уяснить для себя всю меру злодейств, учиненных чиновными «эстетами»: О. Мандельштам, В. Мейерхольд, И. Бабель, Б. Пильняк, П. Васильев и целый ряд других не менее блистательных имен» [1, с. 146].
Публицист и гневом констатирует, что в том же духе продолжали действовать на поприще искусства и литературы их современные наследники: «Абсолютно безграмотный Хрущев доводит до могилы Пастернака и топчет отечественных нонконформистов, а никогда ничего не читавший в своей жизни, кроме букваря и четвертой главы истории КПСС, Брежнев изгоняет из страны Александра Солженицына» [1, с. 146].
В.Е. Максимов с горечью отмечал также, что и на «просвещенном Западе», с опозданием на сто лет определенная часть интеллигенции, называющая себя «левой» или «прогрессивной», зеркально повторяет зады русской истории: «Оставаясь до мозга костей сугубо мелкобуржуазной, эта интеллигенция обвиняет в буржуазности все подлинное и талантливое, что еще остается в Западной культуре, замещая свою творческую импотенцию примитивной социальной демагогией. Сотни, тысячи книг, пьес, картин, место которым в лучшем случае на складе макулатуры, объявляются шедеврами мирового ду-
ха и откровением всех времен и народов» [1, с. 146].
В конце статьи следует резюме, главная мысль которого заключается в том, что современные вожди тоталитарных стран взращивают «новую культуру» с помощью идеологических кляпов и тюремных наручников, превращая ее в одну из разновидностей «текущей пропаганды». По мнения В.Е. Максимова, невозможно этот жестокий процесс сопоставить «с весьма осторожными ножницами царской цензуры», после которой «Гончаров все-таки оставался Гончаровым, а Достоевский - Достоевским» [1, с. 147].
Публицист уверен, что талантливая художественная литература в советский период насильно регламентировалось диктатурой пролетариата, а что всякая диктатура, в особенности тоталитарная - есть власть «бездуховного ничтожества», стремящегося низвести общество в целом до своего убогого уровня и не брезгующего при этом для достижения этой цели никакими средствами.
Также инвективно в статье «Театр для глухонемых» (1986) В.Е. Максимов говорит о проблеме восприятия советской культуры за рубежом. Писатель в полемическом запале называет советскую культурную политику «примитивной и в стратегии, и в тактике», но при этом признает, что она оказалась в высшей степени эффективной. Доказывая выдвинутый тезис, В.Е. Максимов анализирует процесс взаимодействия советской культуры с западной, начиная с двадцатых годов XX в.
Публицист делает заключение, что уже в 1920-е гг. экстраполяция культуры основывалось на лжи: «Не успели зарасти травой братские могилы расстрелянных большевиками кронштадских матросов, этой, по выражению Григория Зиновьева, красы и гордости русской революции, а Ленин уже объявляет так называемую новую экономическую политику, и десятки самых именитых идеологических вояжеров от советской культуры разлетаются по городам и весям Запада с оливковой ветвью в зубах и с пропагандистскими сочинениями в кармане. В интеллектуальных салонах и снобистских аудиториях Берлина, Парижа, Лондона и Нью-Йорка они рассказывают зачарованной публике сказки о неслыханной либерализации режима, безбрежной свободе культуры в
стране, расцвете творчества и социалистическом гуманизме» [1, с. 157].
Литература первой трети ХХ в. существовала во время, когда большевики хладнокровно добивали Закавказье и Среднюю Азию, потопили в крови восстание тамбовских крестьян, вымаривали голодом Кубань и Поволжье, провоцировали беспорядки в Болгарии и Германии, разбрасывали сети шпионажа и дезинформации в Европе и обеих Америках. «Но ради успеха «великого эксперимента» прогрессивная элита Запада готова была закрыть глаза и уши для любой негативной информации из страны ее социальных грез. В этом ей помогают ее непогрешимые кумиры: Герберт Уэллс, Бернард Шоу, Ромен Роллан и прочие не менее именитые сирены мирового прогресса» [1, с. 157-158].
Хуже всех пришлось, по убеждению В.Е. Максимова, советским участникам этого пропагандистского спектакля. Сыграв отведенную им роль пролетарских писателей, все они - С.А. Есенин, В.В. Маяковский, В. Мейерхольд, Пильняк, Третьяков, Ворон-ский и многие, многие другие - были вскоре доведены до самоубийства или закончили жизнь в пыточных подвалах того самого учреждения, которое оплачивало их зарубежные путешествия. Цвет русской литературы был загублен, по убеждению В.Е. Максимова, и в первой волне русской эмиграции.
В.Е. Максимов, оценивая состояние литературы 1930 гг., перечислил прославившие ее имена: «Горький, Толстой, Эренбург, Асеев, Бабель, Кольцов, Олеша, Твардовский, Шолохов, Серафимович, Сейфуллина, Пастернак, Федин, Вишневский, Леонов, Тихонов, Воронский и еще немалое число писателей, оставивших затем заметный след в истории не только советской русской, но и мировой литературы» [1, с. 158].
В.Е. Максимов подчеркивает: «И снова западные аудитории цепенели от восторга и восхищения, умиляясь упитанностью и франтоватостью «полпредов культуры» из Страны Советов. И снова на помощь им спешили лучшие из лучших столпов прогрессивной культуры капиталистического мира: Томас Манн, Бертольд Брехт, Лион Фейхтвангер... И снова все кончилось тем же: одним (среди них назовем хотя бы Михаила Кольцова, Исаака Бабеля, Владимира
Киршона) - смерть в ГУЛАГе или пуля в затылок, а другим (из тех, кого я назвал выше) -прижизненная слава, солидный счет в банке и посмертные почести» [1, с. 159].
В публицистическом запале В.Е. Максимов во многом резко и субъективно судит о писателях 1940 гг., называя их «очередным поколением советских дезинформаторов от культуры вроде Константина Симонова, Ильи Эренбурга, Александра Фадеева, перед которыми, как по щучьему велению, открывались двери любых салонов, кабинетов, респектабельных домов в странах Европы» [1, с. 160]. Публицист выражает боль за трагическую судьбу русских писателей, вынужденных выживать под деспотичной властью, приспосабливаться в жестким условиям деспотизма.
Автор «Театра для глухонемых» саркастически оценивает культурную политику СССР 1950 гг., когда с приходом к власти
Н.С. Хрущева с его докладом о «культе личности» на XX съезде партии советская культурная экспансия на Запад приобрела размеры стихийного бедствия: «Оперные тенора и поэты, кинорежиссеры и джазисты, плясуны и профессора обеих сторон слились в экстазе общечеловеческого единства, хором провозглашая наступление золотого века культуры и всеобщего благоденствия» [1, с. 161].
Взаимоотношения культуры советской с западной В.Е. Максимов называет «непотребным театром для западных слепоглухонемых». Выражение это он взял из письма В.И. Ленина к Чичерину, где так названы культурные слои Западной Европы и Америки. Цитату В.Е. Максимов приводит в финале своей статьи в качестве свидетельства о ее «непреходящей правдивости» [1, с. 161].
Публицист объясняет, что «так называемые культурные слои Западной Европы и Америки не способны разобраться ни в современном положении вещей, ни в реальном соотношении сил; эти слои следует считать за глухонемых и действовать по отношению к ним, исходя из этого положения. Капиталисты всего мира и их правительства в погоне за завоеванием советского рынка закроют глаза на действительность и превратятся в глухонемых слепцов. Иначе говоря, они будут трудиться по подготовке собственного самоубийства» [1, с. 164].
В.Е. Максимов, несмотря на резкость своих суждений о советской литературе, понимал необходимость сохранить целостность культуры России и активно участвовал в культурной жизни и постперестроечной России, и эмиграции. С. Ямщиков назвал его человеком, которого «неизбывное чувство совести и стыда сделало одним из праведников, помогающих своим творческим наследием выживать России сегодняшней» [2, с. 3]. Встречаясь с ним в Москве, журналист видел, что постоянными собеседниками Максимова были В. Распутин, В. Белов, В. Крупин, В. Курбатов и другие известные писатели. Но гражданская совесть В.Е. Максимова противилась конформизму и лжи: «Горькими вспоминаются те посиделки, но от талантливых этих просветителей исходил могучий заряд веры. Какими жалкими казались после этих встреч многочасовые телешоу, самовосхваления некогда игравших в диссидентов «акул пера», какой похабелью отдавали пышные празднества и юбилеи, прославлявшие напрочь лишенных Божьего дара бумагомарак!» [2, с. 6].
Возможно, из-за непримиримости писателя с любой формой лжи, С. Ямщиков поставил В.Е. Максимова в один ряд с теми, кто совершал духовное служение покинутой Родине: с митрополитом Евлогием (Георгиевским), протоиереем Сергеем (Булгаковым), матерью Марией (Кузьминой-Караваевой), художником Дмитрием Стелецким и многими другими русскими подвижниками.
В эссе «В кривом зеркале» В.Е. Максимов призывал «трезво оценить свой народ, свою культуру и историю», не искажая ничего в угоду сиюминутной политической конъюнктуре, что сделалось, по его убеждению, обычным правилом для западных и отечественных интеллектуалов. Публицист ценил тех писателей, которые не запятнали свою совесть. Это, по словам В.Е. Максимова, «другая литература».
«Другая литература», была представлена именами Ахматовой, Мандельштама, Цветаевой, Булгакова, Хармса, Платонова и ряда других, может быть, менее звучных, но не менее значительных имен масштаба Вагино-ва и Алейникова» [1, с. 131].
Писателя удивляет, почему же, «когда рухнули тоталитарные оковы, исчез идеологический гнет, скончалась драконовская цен-
зура, под благодатным солнцем российского капитализма должны были бы на первый взгляд расцвести «сто цветов и драгоценных талантов» во всех областях нашей культуры, а в литературе - в особенности. Но этого нет. Сегодня же в этой самой литературе в качестве заоблачных вершин мы имеем Дмитрия Александровича Пригова с двумя Харитоновыми в придачу» [1, с. 131].
В.Е. Максимов всегда выступал (но особенно остро и резко в 1990 гг.), «против повседневного принижения русской классики, которое наблюдается в интеллигентской среде». В саркастическом тоне оценивал публицист таких «низвергателей классики». Он возмущался высказываниями знаменитого пародиста А. Иванова: «А вот образчик ее -этой интеллигенции - культуры А. Иванов: «После действительно великих и блистательных Пушкина и Лермонтова русскую литературу захлестнуло черт знает что. Какая-то извращенная кликушеская, фарисейская волна. Лев Толстой сказал: «Разве Бог дал что-нибудь одному, не дав того же другому?» Старый осел, лицемер!» Представляю вам этого мыслителя: пародист Александр Иванов в американском «Новом русском слове». В «черт знает что» чохом зачисляются, видимо, все, начиная с Гоголя и Тургенева и, кончая Достоевским и Чеховым, разумеется, как мы уже выяснили, с Толстым в придачу, не считая прочей мелюзги вроде Тютчева с Розановым и Гончарова с Блоком. Всех его собственных достижений в нашей словесности - два десятка более или менее сносных стихотворных пародий на уровне «страна - весна» и «народ - вперед», а с отечественной литературой разобрался за трех Писаревых и полдюжины Галковских сразу. Чего ему Лев Толстой или Чехов, когда он с самим Булатом Окуджавой и Геннадием Ха-зановым запанибрата, не говоря уж об Алле Пугачевой! Знай наших!» [1, с. 136].
В.Е. Максимова возмущает «запанибратское» отношение к великим предшественникам, демонстрирующее низкий уровень культуры современных интеллигентов, который продолжает катастрофически падать. Критик называет это «законом убывающего плодородия» [1, с. 136]. В интервью «Неужели это колокол наших похорон...», анализируя негативное отношение В.Е. Максимова к российской культуре периода перестройки, журна-
лист спросил писателя, почему он считает, что «перестройка - это смена только надзирателей». В.Е. Максимов ответил: «Это вовсе не свидетельство моей особой прозорливости или особого ума, какого-то необыкновенного аналитического дара, что ли. Это элементарное знание истории всех революций. Если вы заводите машину репрессий, вы тем самым выбрасываете в пространство бумеранг, который к вам обязательно вернется» [1, с. 289].
Голос публициста В.Е. Максимова во все времена был голосом совести, голосом «голой» правды. Вышедшая уже в «новой» России книга публицистики «Самоистребление» (1995) свидетельствует о бескомпромиссности и решительности писателя в осмыслении исторического прошлого России и размышлениях о ее будущем, о важной роли русской литературы в мире.
В интервью Н. Горбаневской, рассказывая о новом замысле крупного эпического произведения, посвященного философии исторического процесса (в романе «И Аз воздам»), В.Е. Максимов подчеркнул: «Когда внимательно присматриваешься к истории нашей страны, начинаешь приходить к выводу, что при всех трагедиях, при всех социальных катаклизмах, какие происходили в ней, и происходят, и будут происходить до скончания века, все мы - не только жертвы, но и палачи» [3, с. 1]. В.Е. Максимов стремился в новом романе показать национальную закономерность, влияющую и на развитие литературы в том числе: Все, что начинается кровью, кончается только падением в бездну бездуховности и кризисом культуры»
[3, с. 1].
Роман должен был охватить огромный исторический период: от революции 1917 г. до 1995 г. Эстетически воспроизведя историю православной литературы и доказав, что эта тема имеет отношение не только к российской судьбе, но и к современной мировой ситуации в целом, писатель выразил убежденность в скором возрождении российской культуры.
В.Е. Максимов был уверен также, что литература для России имеет большее значение для народа, чем в других странах мира. Он резюмирует: «У нас другое отношение к литературе, потому что ни общественной, ни политической жизни как таковой не было. Литература была как бы альтернативной по-
зицией. Если хотите, вторым правительством, человек к ней апеллировал. Ведь парадокс: Россия - самодержавная, деспотическая, а подлинная литература всегда в оппозиции к существующему строю. Она всегда была как бы совестью общества. Отсюда и иная роль литературы» [4, с. 180].
Предельно современен сегодня волновавший в 1990 гг. В.Е. Максимова вопрос: снижает ли роль литературы и искусства демократическая жизнь? И редактор «Континента» знал ответ на вопрос, потому что литература стала на Западе при демократии предметом потребления. «Демократия -
культура средних, она не выбирает лучших, выбирает себе подобных. В конечном счете, на Западе есть образцы высокой культуры, вероятно, но в целом уровень еще ниже, чем в Советском Союзе» [4, с. 180].
Заявляя художественную программу своего творчества («меня всегда интересовала вечная проблема литературы: голый человек на голой земле»), В.Е. Максимов выше всего ценит эту «обнаженность личности» в классической русской культуре: «Русской литературе в лице ее крупнейших представителей, как говорится, не занимать стать самоуничтожения, беспощадности по отношению к себе, к окружающей среде или к России вообще <...> наша отечественная словесность с завидным постоянством обнажала перед всем миром пороки и язвы своей страны, своего общества» [1, с. 140]. Это глубоко христианская традиция покаяния, очищения от скверны импонирует писателю Владимиру Максимову и заставляет его защищать и прославлять «рабскую», по мнению западной прессы, Россию, породившую величайшую в мире литературу и искусство.
Таким образом, публицистические произведения В.Е. Максимова, посвященные интеграции русской литературы в мировую культуру и затрагивающие проблемы восприятия отечественного искусства в других странах, отражают резкий, инвективный взгляд писателя на мировой литературный процесс конца ХХ столетия, определяют краткую перспективу кризисных эстетических явлений в искусстве XXI в., передают эпохе постмодерна, чуждого православному контексту великой классической литературы, скорую гибель.
1. Максимов В.Е. Собр. соч.: в 8 т. М., 1993. Т. 9 (доп.). С. 9.
2. Эберштадт Ф. Из стола - на Запад // Комментарии. 1985. № 6. С. 16.
3. Максимов В.Е. Евангелие по Милану Кун-ждере // Континент. 1986. № 47.
4. Максимов В.Е. Я весь там. Писатель и время // Двадцать два. 1988. № 57.
Поступила в редакцию 19.02.2012 г.
UDC 82-8
EVALUATION OF INTEGRATION OF SOVIET AND WORLD LITERATURES IN JOURNALISM, V.E. MAKSIMOV
Irina Mikhailovna POPOVA, Tambov State Technical University, Tambov, Russian Federation, Doctor of Philology, Professor, Head of Russian Philology Department, e-mail: kafedraruss@mail.ru
This article analyzes the evaluation of perception of Russian literature in the world which is in the journalistic legacy of V.E. Maksimov. On the basis of articles, essays, interviews of the Russian abroad writer invektiv politicization of his views on the history of Russian literature of 1920-1960s and the perception of Soviet art in Europe and America is found. It is established that the set by Maksimov in a bright polemical form problems turning literature into a democratic society in “object consumption” and forecasts, given by writer, relevant to contemporary postmodern literary art.
Key words: journalism; philosophy of history; aesthetic utility; irony.
