CC BY
20
А. Н. Красовец (Москва)
Цветка Липуш и Майя Хадерлап: множественная языковая и культурная идентичность словенских поэтесс австрийской Каринтии
В статье представлены два поэтических сборника словенско-австрийских авторов: «Что мы, когда мы» (2015) Цветки Липуш и «Долгий переход» (2014) Майи Хадерлап, в которых известные поэтессы передают свое глубоко личное отношение к языку и национальной и культурной идентичности. Ключевые слова: Цветка Липуш, Майя Хадерлап, литература словенского меньшинства в Австрии, каринтийские словенцы, поэзия, двуязычие, национальная идентичность.
Цветка Липуш и Майя Хадерлап являются представительницами литературы словенского меньшинства в австрийской Каринтии, каждая из них выражает свой индивидуальный взгляд на множественную идентичность поэтического творчества двуязычных авторов.
Австрийская поэтесса словенского происхождения Цветка Липуш родилась в 1966 г. в Айзенкаппель-Феллахе (слов. 2е^па Кар1а), так же как и ее соотечественница, двуязычная австрийско-словенская поэтесса и писательница Майя Хадерлап, 1961-го года рождения. Цветка Липуш изучала литературу, славистику и библиотековедение в университетах Клагенфурта, Вены и Питтсбурга, пятнадцать лет прожила в США, с 2009 г. живет в Зальцбурге. Она является дочерью словенского зарубежного писателя Флорьяна Липу-ша (род. 1937), ставшего в 1960 г. одним из основателей словенского каринтийского литературного журнала «Младье» («М1а^]е»). С 1990 по 2000 годы Цветка Липуш наряду с Майей Хадерлап и Фабьяном Хафнером также участвовала в издании этого журнала. Она - автор семи поэтических сборников, отмеченных рядом важных премий. Последний из них, «Что мы, когда мы»1, в 2016 г. получил на родине награду фонда Прешерна.
Майя Хадерлап изучала германистику, философию и театральное искусство в Венском университете, защитила докторскую диссертацию по театроведению. Работала как драматург в театрах Триеста, Любляны и Клагенфурта, преподает историю театра и драматургию в Клагенфуртском университете. Автор ряда поэтических
сборников, один из которых, «Посох» («Bajalюe», 1987), в 1989 г. также получил награду фонда Прешерна. С 1989 по 1992 годы Хадер-лап являлась главным редактором журнала «Младье». За свой роман 2011 г. «Ангел забвения»2 Майя Хадерлап была удостоена премии Ингеборг Бахман, одной из самых главных литературных наград в среде немецкоязычных авторов. За ней последовали премия Бруно Крайского за политическую книгу, почетный знак земли Каринтия, премия Винценца Рицци в 2013 г. В 2012 г. Майя Хадерлап была удостоена звания почетного доктора Клагенфуртского университета, с 2016 г. является членом Немецкой академии языка и поэзии.
Писательница посвятила свой романный дебют воспоминаниям своей бабушки и отца, пережившим тяжелое испытание Второй мировой войной и нацизмом, отложившим неизгладимый отпечаток на словенцах австрийской Каринтии. Книга вышла десятитысячным тиражом, была неоднократно переиздана, переведена на словенский, итальянский, французский и английский языки. В 2014 г. на немецком языке был опубликован поэтический сборник Хадерлап «Долгий переход»3, в апреле 2016 г. увидел свет его словенский перевод «Dolgo prehajanje»4.
Обе поэтессы по-своему раскрывают проблему идентичности и принадлежности к каринтийским словенцам, неоднозначный и не являющийся очевидным вопрос, который каждый представитель словенского национального меньшинства в Австрии вынужден решать для себя сам. Путь их самоидентификации также неминуемо проходит через язык. Так, темы национальной принадлежности, изгнания, чужести, инаковости, родины, детства, предков, родного языка, поиска дома и тема пути как жизненной позиции находят свое индивидуальное преломление в творчестве обоих авторов, что неминуемо соотнесено с проблемой поэтического созидания как такового.
Цветка Липуш начала писать свой поэтический сборник «Кто мы, когда мы» по возвращении в Австрию после пятнадцатилетнего пребывания в США, стихи сборника являются плодом этого переходного для поэтессы периода как в языковом, так и в географическом плане. Она живет в ситуации триязычия, при которой ее профессиональная и повседневная жизнь протекает на немецком и английском языках, а словенский неизменно связан со сферой интимного поэтического творчества. Поэтому, как утверждает Липуш, ее отношение к языку, по всей вероятности, отличается от ситуации писателей, которые живут только в одном языке5.
Роман Майи Хадерлап «Ангел забвения», получивший широчайший резонанс как в Австрии, так и в Германии и Швейцарии,
открыл путь к осознанию важнейшей проблематики каринтийских словенцев, трагичной судьбы борцов против нацизма, участников партизанского движения, оказавшихся после окончания войны, в отличие от югославских участников движения Сопротивления, в статусе предателей родины, чужих и изгоев в новой Австрии. Роман несет автобиографические черты, с помощью приема детской перспективы повествует о судьбе бабушки героини, пережившей наряду с другими каринтийскими словенками депортацию в концентрационный лагерь Равенсбрюк, и об отце, ставшем в десять лет жертвой нацистских пыток, а в двенадцать - одним из самых молодых партизан, а также о печати, которую наложил этот травматичный опыт на всю их дальнейшую жизнь и жизнь их близких. Пережитое во время войны усугубилось послевоенной ситуацией, когда каринтий-ские партизаны попали в разряд отверженных и были вынуждены жить и выживать с грузом исторической несправедливости, скрывая и замалчивая пережитое. Словенскому автору удалось донести уникальную и очень личную историю своих близких благодаря выразительной поэтичности своего текста, нацеленного на осознание более глубоких бытийных составляющих истории, без осуждения и идеологических клише. Роман стал первым произведением писательницы, написанным на немецком языке, до этого она издала несколько сборников стихов по-словенски. Хадерлап говорит о том, что словенская история по-немецки оказалась лучше услышана. С самого начала она решила, что будет писать не на своем родном языке, что стало для нее своего рода освобождением, позволило установить дистанцию по отношению к повествуемому, выстроить своеобразный «защитный механизм», поскольку истории, о которых она рассказывает, - это то, с чем ей приходилось жить с раннего детства и что стало частью ее самой. При этом очевидно, что действие происходит в среде словенцев на словенском, который представляет язык наиболее интимного и любящего общения внутри семьи. На словенский язык роман перевел опытнейший переводчик Штефан Вевар. По словам Хадерлап, словенский перевод был для нее так же важен, как и оригинал, и полученный результат нисколько не разочаровал. Сотрудничество с Веваром привело к тому, что он стал переводчиком ее поэтического сборника «Долгий переход».
Размышления о вопросах идентичности, о грузе столь непростого подвижничества для представительниц словенского каринтийско-го меньшинства выливаются в проникновенные поэтические строки. Оба автора стремятся выйти за пределы узкой привязанности к
одному пространству, открыть свою маленькую родину миру. Так, в своей поэзии Цветка Липуш стремится освободиться от ощущения пойманности в каком-то одном географическом месте, не живя более двадцати лет в Каринтии, она присваивает себе другие пространства глобального мира, в ее поэзии появляются Америка, Нью-Йорк, Шанхай. Многокультурность и многоязычие являются ее принципиальной жизненной позицией, однакоязыком ее внутренних поэтических диалогов все же остается словенский.
Размышления об идентичности неизменно возвращают поэтесс к своему детству, проведенному среди Каринтийских гор; так, природа зачастую производит впечатление чего-то гнетущего, откладывающего свой отпечаток на людях. Приведем два стихотворения на эту тему: «Провожатый» («Vodic») Цветки Липуш и отрывок из «То, что было» («Kar je bilo») Майи Хадерлап:
Провожатый
Когда ты растешь в глухом краю,
где совы желают тебе спокойной ночи,
где взрослые берут с собой ружье
или веревку, где из каждого автомобиля
на пешехода направлен пристальный взгляд, где беседа
крещена вином, где ты теряешься в журчании
ручья, собачьем лае, где кроме
почтальона и пекаря лишь смерть стучит
в дверь, ты доверяешься страху.
Посреди просеки, где скапливается
жар, горло твое наполняется смолянистой
тишиной, так что с открытым ртом со всех ног ты несешься домой6.
То, что было [...]
Ничего нельзя сделать, никогда ничего. Пока мы росли,
как стебли, к всемогущему небу,
к которому нам не нравилось быть слишком близко,
погибали близкие нам люди.
С кроваво-опухшими глазами они сидели,
уставившись на нас, не зная,
на какой они стороне жизни.
Мы еще лепили разноцветные наклейки
на все, что нам довелось увидеть, записывали солнце, землю и месяц, улицу, дом, лес и цветок. То, что мы открывали, тут же, словно разоблаченное, исчезало. Из календарей мы вырывали года, из желобов веяло гнилью, постоянно преследующий нас пар. Пока мы росли, стариков ломали набеги на мир7.
Поиск ответа на поставленный в названии сборника вопрос «Кто мы?» заставляет Цветку Липуш задуматься о наследстве, оставленном родителями, прабабушками и прадедушками, о «коктейле генов», как говорит она сама, об этой «вавилонской башне из эха прошлого и настоящего», пойманных в короткий промежуток времени существования мгновений, начал, подъемов и падений, сожалений, продолжений, принципов и предрассудков. О чувствах отчужденности и приспособлении к новой среде, об ощущении внутренней бездомности и изгнанничества Липуш пишет в стихотворении «Посмотри на нас, как мы плывем в воздухе» («Poglej nas, како lebdimo»):
1.
Когда мы переезжаем, начинаем ходить на концерты. Как беженцы, которых занесло в незнакомый край, мы следим за дирижером сквозь метель звука, до тех пор, пока фортепианные клавиши не постучат в расстроенные сердца.
Следуем за гидом, охотником за крысами, который тянет за собой стаю посетителей сквозь церкви, дворцы, мимо статуй генералов, которым голуби причесывают брови. У бронзовых всадников начинают свербеть ступни,
когда их окружают иностранные акценты. Чужаки, мы тянемся
за крошками радушия к столу тех, кто здесь свой.
Нас угощают годами на фасадах домов,
шепотом ризниц, обломками крепостной стены,
посыпанными солью как крендели на прилавке,
так что мы пьяные от чужой истории возвращаемся домой.
2.
Сватаемся к пейзажу, который подает нам зеленую руку в знак приветствия, лишь позднее, после рукопожатия, мы угадываем реку, водные жилы. Каштан в теплых карманах приучает пальцы к осени, которая поймает нас в свой капкан, так что лица побледнеют, закутанные в куртки фигуры превратятся в волшебные цветные веснушки на серо-коричневой акварели. Когда мы одни, ныряем в прошлое как в домашний халат. Как он мягко нас кутает. В золотом сиянии поднимается над нами день, когда в утренней тишине
потягиваем кофе и заспанные таращимся на растерянные стулья, которые осторожно ступают ногами на новую землю.
3.
Из-за шторы щуримся на городские подмостки, готовящиеся к рабочему дню. Ширится шум жестяной гусеницы, ползущей из предместья в центральный блеск, где барочный сад поправляет подстриженную прическу в зеркале тонкого льда, наряд для фотокамер бесчисленных гостей, уже дремлющих в гостиничных номерах. На иностранных языках они видят сны о рогаликах,
которые рыцари бросают с крепостной стены в оркестровую яму. Когда мы вступаем в уличную сцену, принимаем все, что падает нам в руки - флажки с наконечников зонтов азиатских гидов, слепой взгляд каменного ангелочка, быстрый шаг загородной ноши, - и подставляем лицо холодному воздуху, так что глаза начинают слезиться и над рекой появляется радуга голубей, нот и белых париков8.
Тема внутреннего изгнанничества и миграции получает новые ноты в стихотворении Хадерлап «Переход» («РгеЬо^»), где речь идет о покинутом родном языке, а вместе с ним и об оставленной жизни и старом мире:
На побережье нового мира ты отложишь в сторону свой родной язык. Облака, которые плавают над тобой, станут отзвуками слов, которые ты когда-то говорил, а теперь молчишь. Спустя долгое время после тебя
прибудут всадники на облаках твоих притворств: любовь, забота, гармония, чужие, как великаны Ла-Манша. Грубо вытесанная рамка из дыма - дом, в котором ты некогда жил. Едва различимый, плывет над тобой, непостижимый, как ты. Выброшенные морем, старая расческа, не тот носок при подходящем ботинке. Скомканный горизонт в твоей руке, остров из красочной бумаги.
Все происходит вместе со словом, в котором я ширюсь, разветвляюсь. Все меня оставляет, что осталось невысказанным; что не прояснилось в языке, проходит. На конце мысли сохранен конгломерат стараний. Расстроенный, расшатанный и без повода, каждый мой шаг со словом, я проталкиваюсь сквозь свое время, которое меня уносит
и выбрасывает на берег. В одной-единственной клетке поймано предчувствие всего зла. В сегодняшнее, слепящее врывается письмо. Когда оно замирает, показывается его старый панцирь из страха9.
Так возникает одна из главных тем сборника Майи Хадерлап — проблема языка, словенского как ее родного языка, с которым связаны светлые воспоминания детства, описания природы, а также размышления об истории словенского народа, которая представляет собой не историю завоевателей, а лишь борьбу малочисленного народа за свою идентичность посредством языка. Главный же акцент в сборнике сделан на том, что этот язык стал мал для автора, поэтические циклы — это длительное прощание со словенским языком, из которого, как она говорит, «выселилась», и переход к немецкому. Все это парадоксальным образом описано по-немецки. Поэтесса очень искренно передает наблюдения над происходящими в ней процессами. Процитируем два стихотворения: «Дом старого языка» («№§а starega jezika») и «Мечтающий язык» («SanjajoCi jezik»):
По коридорам языка, из которого я выселилась, безголово мечутся пчелы. Перелетные птицы, которых оставил стыд, опорожняют кишечник по комнатам, будто они наконец-то дома, там, где когда-то были. Язык меня приковывал к миру, но не мог меня насытить. Когда я вгрызлась в него, то вкусила его пустоту. Как мало я
пустила после себя, и, однако же, все, что осталось от лет, через которые я пронеслась. Эпохальные обеты лежали за их пористыми,
атрофированными стенами, как и милый стих, обещавший мне еще молоко и мед, тогда как уже давно образовалась трещина. Наконец, я двинулась в путь. Оставленное последовало за мной. Пришло к назначенному месту, я же... упорно продолжаю кружить10.
Мечтающий язык
Мой малый язык во сне мечтает о стране, в которой плетет гнезда слов, чтобы роями улететь через границы, которые не его границы. Перерасти он хочет самого себя, подняться хочет к дальним аллеям духов из воды и газа, нырнуть к черным морским трубам, в изговоримое поймать каждое явление и его зыбкие тени, как радужная словесная популяция поселиться в людях, которые на нем говорят и пишут, отложить личинки в поры их кожи. Мой язык хочет быть
необузданным и великим, хочет убежать от страхов,
обитающих в нем, от светлых
и темных историй, в которых его спрашивают
о ценности и его значимости. Лишь
помечтав, он нежно расправляет крылья, весь гибкий
и легкий, такой, какой есть, почти еще стих11.
Так, словенский для автора несет на себе груз оправдания своего существования, родительских травм, очевидно, ей хочется освободиться от тяжести боя за идентичность, от невозможности насытиться этой борьбой. В своем романе «Ангел забвения» она также говорит о своем переходе от словенского к немецкому: «Во время моей работы в Клагенфуртском театре словенский уходит из моих текстов. В один из дней я обнаруживаю, что в моих записках и пометках его больше нет, что он выселился из ящиков, оставил мой письменный стол и взял с собой свою самую красивую одежду. Как обиженная красавица, уставшая от моих измен, думаю я, когда произошедшее изменение открывает мне глаза. Я пытаюсь понять, изменилась ли с языком, который сбежал от меня, и моя манера мыслить, или же вместе с языком, который вырос у меня на устах и положил мне цепь в ладонь, чтобы я могла тянуть к себе мир, тот выскользнул у меня из рук? Я должна была прежде оставить неопределенный, особняком стоящий мир между языками, который долго бросал меня из стороны в сторону и который не знал никакой безусловности, скажем, писания на одном языке со своим все решающим "или - или"? Снаружи все остается неизменным, все как раньше. Словенские книги стоят, как стояли раньше. Словенский язык я не забываю, не оставляю, не таю. Ничего украдкой не меняется. Лишь что-то, за что нельзя ухватиться, что-то воздуху подобное ломается. Лишь строки моих стихотворений скользят в новый наряд и осматриваются по новым краям, так как хотят убежать от ничейной земли через границу»12.
Продолжением размышлений о тонких и запутанных нитях, соединяющих существование двух языков во внутреннем «я», является поэтическое признание Хадерлап, отпечатанное на задней стороне обложки сборника «Долгий переход»: «Нет другого такого края, который так сильно звал бы к замене слов, к переводу, как языковая граница. В таком крае, или, более того, в таком пространстве, обитаю и я. Оно невидимо и похоже на затемненный коридор, который я выстроила или выкопала в качестве связующего пути между определяющими меня языками. В отличие от узких, далеко не так основательно возведенных коридоров, ведущих к другим языкам, этот заполнен кулисами из прошлого и истории моих языков. Набитые шкафы и трещащие по швам ящики в нем так и ломятся от вымышленных, услышанных и пережитых историй. В этом коридоре я упражняюсь в незаметности, здесь бесконечно расхаживаю вверх-
вниз, туда-сюда и расспрашиваю то одну, то другую сторону. Здесь я провозглашаю решение суда черепков о конфликте, который является моим собственным, и практикуюсь в искусстве связывания. Связи, сплетенные мной вокруг моих языков и культур, есть сеть, которая держит меня и защищает. Порой в далеком и глухом коридоре звучат пугающие голоса и зовы — как отзвук страхов, пережитого насилия и боязни, но через некоторое время их как волной уносит
13
эхо посчастливившегося диалога»13.
Тема языка, таким образом, неотделима от поэтического самовыражения, в этой связи мы также можем проследить триаду «язык -тело - поэзия», поскольку процесс поэтического творчества зачастую ощущается как нечто физиологическое. Так, в стихотворении Хадерлап «Стихотворение и смысл» («Pesem т smisel»):
Это стихотворение глухо, у него нет ощущений, оно ничего не понимает, пока я не поменяюсь с ним своим телом. Только тогда
оно может почувствовать как будто комок в моем горле,
моими глазами осматривает свою фигуру,
как бледно поблескивают образы,
которые я ставлю перед ним, как,
выговариваясь, заступается за увиденное,
облизывает его и соблазняет, как далеко
уже пробились сомнения, которые я хотела для него
сохранить. Мы так малы друг без друга,
едва достойны упоминания. Там, где мы должны
были быть заметны, зияет невидимая пустота14.
Подобную сопряженность поэзии и тела мы находим в сборнике Липуш, для которой тело - одно из центральных понятий ее поэтики, именно в нем она ищет дом для субъекта, оторванного от родины и корней, для изгнанника, у которого есть только его смертное тело, в котором, однако, он также порой может чувствовать себя чужим. Так, в цикле из трех стихотворений «Где ты, когда ты» («К)е si, ко si») автор дает ответ, что именно поэт, вынужденный честно предстать перед самим собой, углубиться в свою самость, отбросив все внешние наслоения, раскрывает человеческое бытие:
Стихотворение, которое не хочет на свет, сторонится бумаги, как еще
заспанный ребенок холодной одежды. Вертится на кончике языка, топчется в отдаленной комнатке сознания, тогда как я его уговариваю, осторожно его подгоняю: «Спустись в слово, в гнездо, полное звонких и шумных согласных; знающими руками они придадут тебе форму, так что ты зашагаешь вниз по строчкам как манекенщица по подиуму. Попрощайся с болтливым сердцем и выселись из меня. Возможно, я уже завтра буду кем-то другим, и ты останешься в темноте»15.
О своем отношении к языку Цветка Липуш говорит, что несмотря на то, что долгие годы живет в других странах, она никогда не решалась писать поэзию на другом языке, шла ли речь об английском или немецком: «Если ты долгое время играешь на одном инструменте, скажем, на пианино, то не можешь его в одночасье без тренировки поменять. То же и с языками, даже если ты полностью владеешь языком, это не значит, что ты будешь компетентным в написании поэзии на нем»16. Словенский язык, по ее словам, представляет единственную константу в ее жизни, которая позволяет ей внутри иностранного языка создать свой собственный мир, свое интимное воображаемое пространство, к которому она всегда может вернуться. Поэзия для нее - это прежде всего диалог, который она ведет сама с собой, когда она за границей, и общественная роль, когда она возвра-
17
щается в родное словенское пространство1'.
Совсем другую позицию занимает Майя Хадерлап, утверждающая, что в отличие от старшего поколения словенских каринтийских писателей, писавших исключительно по-словенски, который был им ближе и был «их» языком, она с раннего возраста связана с обоими языками и обеими культурами. У нее было стремление писать только по-словенски, но, к сожалению, сегодня, на ее взгляд, в Каринтии и в Австрии словенский писатель обречен на одиночество, так как уже не существует той словенской литературной среды18, которая была еще в 80-е19. Немецкий же для нее, будучи сперва функциональным языком, со временем стал и эмоциональным. Оба языка являются частью ее языковой идентичности, ни одного из них она не исключает.
Такого рода двуязычие представляет единственное преимущество каринтийских словенцев, за которое не следует оправдываться, а уже тем более стыдиться. Безусловно, литературное двуязычие - это смелый вызов. Когда же некоторые словенцы упрекают писательницу в том, что она германизировалась, она приходит к выводу, что это их образ мыслей, который ее не затрагивает. Разделение на «или/или» является исключительно идеологической конструкцией и бессмысленно; культура независимо от политики должна преодолевать такое видение20.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Lipus C. Kaj smo, ko smo. Ljubljana, 2015.
2 Haderlap M. Engel des Vergessens. Gottingen, 2011.
3 Haderlap M. Langer Transit. Gottingen, 2014.
4 Haderlap M. Dolgo prehajanje. Ljubljana, 2016.
5 Cvetka Lipus: «Slovenscina zame ni samoumevna». Intervju s prejemnico nagrade Presernovega sklada. 16. Februar 2016, Ljubljana - MMC RTV SLO // http://www.rtvslo.si/kultura/knjige/cvetka-lipus-slovenscina-zame-ni-samoumevna/385970
6 Lipus C. Vodic // Lipus C. Kaj smo, ko smo. S. 62. Перевод со словенского здесь и далее мой. - А. К.
7 Haderlap M. Kar je bilo // Haderlap M. Dolgo prehajanje. S. 72.
8 Lipus C. Poglej nas, kako lebdimo // Lipus C. Kaj smo, ko smo. S. 53-57.
9 Haderlap M. Prehod // Haderlap M. Dolgo prehajanje. S. 34.
10 HaderlapM. Hisa staregajezika // HaderlapM. Dolgo prehajanje. S. 27.
11 Haderlap M. Sanjajoci jezik // Haderlap M. Dolgo prehajanje. S. 29.
12 Haderlap M. Angel pozabe. Maribor, 2012. S. 170.
13 Haderlap M. Dolgo prehajanje.
14 HaderlapM. Pesem in smisel // HaderlapM. Dolgo prehajanje. S. 38.
15 Lipus C. Kje si, ko si // Lipus C. Kaj smo, ko smo. S. 69.
16 Na pesniskem tandemu s Petro Korsic: Cvetka Lipus in Ana Pepelnik (Lara Paukovic). Trubarjeva hisa literature // http://www.trubarjevahisalite-rature.si/index.php/rubrike/poroilo-z-dogodka/2131-na-pesnikem-tandemu-s -petro-kori-cvetka-lipu-in-ana-pepelnik-lara-paukovi
17 Ibid.
18 Отметим, что в последние годы ситуация в литературе каринтийских словенцев намного улучшилась. Переломным стал седьмой но-
мер за 2013 г. каринтийского литературно-критического журнала «Рас-тье» («Rastje»), пришедшего на смену журналам «Младье» и «Новине» («Mladje», «Novine»). Критики отмечают, что уже давно словенские ка-ринтийские писатели не были столь продуктивными в области поэзии, прозы и драмы. Как журналу «Растье», так и двуязычному форуму «Slo-lit» (http://www.sloHtat/start_sl) не всегда удается отслеживать всю широту спектра происходящих событий в литературной жизни словенской Каринтии, см.: Leben A. Slovenske literarne revije v Avstriji // Literatura, st. 300, junij 2016. Letnik XXVIII. S. 50-57.
19 Haderlap M. Angel pozabe je postal moja pripoved / Jezernik J. Pogledi, st. 20, 12. oktober 2011 // http://www.pogledi.si/ljudje/angel-pozabe-je-postal-moja-pripoved.
20 Ibid.
A. N. Krasovec Cvetka Lipus and Maja Haderlap: multiple language and cultural identity of Slovene female poets in Austrian Carinthia
The article describes two volumes of poetry by Slovene authors from Austria: "What are we, when are we" (2015) by Cvetka Lipus and "A long way" (2014) by Maja Haderlap where these poets express their deeply personal attitude to language and national and cultural identity.
Keywords: Cvetka Lipus, Maja Haderlap, literature of Slovene minority in Austria, Slovenes in Carinthia, poetry, bilingualism, national identity.
