CC BY
5СОВРЕМЕННАЯ РОССИЯ: ЕДИНСТВО В МНОГООБРАЗИИ
А. С. Железняков
ЦИВИЛИЗАЦИОННЫЕ ОСНОВАНИЯ КОНКУРЕНТОСПОСОБНОГО РАЗВИТИЯ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ В РАМКАХ ЕВРАЗИЙСКОЙ ИНТЕГРАЦИИ
В последнее время, а точнее, начиная с 2000 г., в российский политический и научный лексикон прочно вошло словосочетание «евразийская интеграция». Это связано с тем, что с момента прихода В. В. Путина к руководству страной стало усиленно разрабатываться восточное направление интеграции России в геополитическую и геоэкономическую конфигурацию пространства от Атлантики до Тихого океана. Этот «восточный крен» политики обнажил произошедшие сдвиги в понимании российской политической элитой важнейших цивилизационных оснований благополучного (или другим словом — конкурентоспособного) развития России в общем пространстве Европы и Евразии.
Логически, под этим, получившим в 2011—2012 гг. новый и мощный импульс, восточным направлением или углом интеграции можно, при желании, обнаружить определённую альтернативу ранее провозглашенному руководством России курсу на «поступательную интеграцию в открытую международную торговую систему» и «поэтапное сближение... с более широкой зоной сотрудничества в Европе и соседних регионах» [1]. Но никакой альтернативы или двойственности в позиции российского руководства не обнаруживается, если признать пространством европейской интеграции евразийской России так называемую Большую Европу, объединившую в одно целое Европу и Евразию. Тогда выходит, что евразийская интеграция России — это лишь восточная часть общеевропейской интеграции.
Правда, своё несогласие с таким новым взглядом на архитектуру устройства европейского пространства в конце 2012 г.
выразила администрация США в лице Хиллари Клинтон, увидевшей в ситуации полный отход России от намеченного ранее курса на перезагрузку отношений с Западом. На декабрьском 2012 г. саммите ОБСЕ буквально накануне своего ухода с поста госсекретаря США она заявила, чуть ли не в стиле фултонской речи У. Черчилля, о том, что «Соединённые Штаты сделают всё, чтобы не позволить России создать новую версию Советского Союза, назовут они это Таможенным союзом или Евразийским союзом, или как-нибудь в этом роде» [2].
Однако приписываемый России весьма влиятельными западными политиками отказ от европейской интеграции не выглядит сколько-нибудь убедительным, если вдуматься в смысл политических заявлений на эту тему российского руководства. Вот две выдержки из статьи В. В. Путина «Новый интеграционный проект для Евразии — будущее, которое рождается сегодня»: «Мы предложили европейцам вместе подумать о создании гармоничного сообщества экономик от Лиссабона до Владивостока, о зоне свободной торговли и даже более продвинутых формах интеграции». И: «Теперь участником диалога с ЕС станет Таможенный, а в дальнейшем и Евразийский союз. Таким образом, вхождение в Евразийский союз, помимо прямых экономических выгод, позволит каждому из его участников быстрее и на более сильных позициях интегрироваться в Европу» [3].
По мнению В. В. Путина, «продвинутые» интеграционные проекты на постсоветском пространстве, нацеленные на создание в ближайшем будущем Евразийского союза, не противоречат европейскому выбору России, а также вовлеченных в проекты её соседей. Евразийский союз предполагается построить на универсальных интеграционных принципах как неотъемлемую часть Большой Европы, объединённую ценностями свободы, демократии и рыночных законов [см.: 3].
Таким образом, трактовка современным российским руководством евразийской проблематики своей повестки дня весьма оригинальна, проникнута новаторским духом и выходит за пределы давно сложившейся в науке и публицистике традиции рассматривать геополитические предпочтения россиян в бинарной оппозиции евразийских и западнических предпочтений. Именно в контексте такого отрыва от традиции
дихотомического различения западников, с одной стороны, и евразийцев (вместе с почвенниками и славянофилами) — с другой, и ставится задача евразийской интеграции. Эта евразийская по форме и европейская по содержанию задача понимается как основное направление поиска Россией форм и способов совместного со странами ближайшего окружения решения многочисленных проблем, стоящих на пути обеспечения достойной жизни и будущего для своих граждан.
Начало практической реализации в странах-участницах евразийской интеграции взаимных обязательств и конкретных установок на достижение поставленных целей уже сопровождается довольно бурными изменениями экономических, политических и социальных реалий, что выдвигает совершенно новые задачи перед общественными науками. Это нашло отражение в соответствующем изменении программ ведущих научных центров страны, в частности, в недавней организации Научного совета РАН по комплексным проблемам евразийской экономической интеграции, модернизации, конкурентоспособности и устойчивому развитию [см.: 4]. Цель этого Научного совета, возглавляемого академиком С. Ю. Глазьевым — осуществлять координацию исследований по этим проблемам и выполнять работы в указанной области, направленные на решение задач по обеспечению деятельности Таможенного союза, развитию Единого экономического пространства в рамках ЕврАзЭС и созданию Евразийского экономического союза.
Тема цивилизационных оснований восточного и западного векторов развития России поистине необъятна по охвату исторических эпох, персонажей, проблем и явлений. Если говорить только о крупных исторических этапах, то чего стоит, например, даже такой далеко не полный перечень коллизий на вершине властной пирамиды, как, например:
— Александр Невский — евразийская ориентация Руси на Золотую Орду;
— Петр I — самовестернизация России;
— Николай II — достижение предела интеграции Евразии в рамках Российской империи;
— В. И. Ленин — Брестский мир с западнической дилеммой ожидания революции в Европе;
— И. В. Сталин — евразийская интеграция за «железным занавесом»;
— М. С. Горбачев — разрушение Берлинской стены;
— В. В. Путин — евразийская интеграция в общеевропейском контексте.
Если говорить о течениях, то это и почвенничество, и славянофильство, и, наконец, евразийство от П. Н. Савицкого, Н. С. Трубецкого, Г. В. Вернадского до Л. Н. Гумилева, Н. А. Назарбаева и А. Г. Дугина, и западничество от А. И. Герцена и И. С. Тургенева вплоть до некоторых западников начала 1990-х гг.
Поэтому в необъятной проблематике темы цивилизаци-онных оснований выбора Россией вектора своего развития представляется целесообразным выделить сейчас лишь вопрос о логике и смысле уже произошедшего в настоящее время отхода российской политической элиты от вышеупомянутой бинарной оппозиции западничества и евразийства и её перехода к поддержке евразийской интеграции в европейском контексте. И заодно рассмотреть вопрос о конкретных конкурентных преимуществах, которые ждут страну в результате этого перехода.
Отход от крайностей полемики западников и их противников — совершенно новая черта политического менталитета современной России, открывающая, надо думать, перед ней ещё неизведанные возможности и конкурентные преимуще-ства1. Следует отметить, что эта черта резко контрастирует с совсем недавней ситуацией на политическом Олимпе в СССР периода его распада, когда во время бурных дебатов между «либералами» и «консерваторами» такого отрыва политической практики от традиций деления общества на западников и их противников не было. Тогда в политике доминировали и однозначно задавали тон западники, и сама тема будущего Евразии, решения вопросов совместной жизни союзных республик раскрывалась не через постановку задачи евразийской интеграции, а, напротив — через антиевразийство, через ту или иную форму или степень евразийской дезинтеграции, через
1 Следует отметить, что в научной литературе уже имеются попытки такого отхода от крайностей [см., например: 5].
варианты «смягчения федерации» и мирного разведения некогда сплочённых республик в разные стороны. На этом пути совместные решения республик по вопросам будущей жизни представлялись осуществимыми в рамках поиска в правовом (т. е. опять-таки «западническом») поле цивилизованных условий обретения ими самостоятельности.
Для этого на какое-то переходное время потребовался управляющий орган, каким стало перестроечное государство. Во главе государства был президент М. С. Горбачев, который своим выбором развития в сторону ценностей, нашедших олицетворение, прежде всего, на Западе — демократии и рынка, правового государства, защищающего права и свободы человека, — снискал большую общественную поддержку внутри страны и значительный авторитет на международной арене. В этом смысле за западничеством, в какой-то мере, стояли историческая необходимость и политический прагматизм.
Но в любой бинарной оппозиции, в том числе такой, как «западничество — евразийство», предполагается наличие крайних проявлений качеств двух противостоящих друг другу полюсов. Симпатии активного ядра советских западников к достижениям западного общества, раскрывавшего в постиндустриальную эпоху колоссальный креативный потенциал, были настолько чрезмерными, особенно на фоне их сокрушительной критики советской модели общественного развития, что переросли в слепое копирование ими опыта Запада, в их желание во всём следовать за ним. Крайним проявлением политических действий в западническом (и, соответственно, антиевразийском) курсе позднего СССР явилась недооценка советским руководством необходимости соблюдения баланса позиций сторон на переговорах с лидерами западных стран, что вылилось в его односторонние уступки Западу накануне и в процессе распада советского блока и затем СССР на рубеже 80-90-х гг. ХХ в. Сути дела не меняет то обстоятельство, что государство в последний момент стало пытаться приостановить западническую стихию, ведущую к его стремительному и неконтролируемому распаду (на то оно и государство). В конечном итоге и по большому счёту, все его попытки остановиться вылились в «примерку на себя» вариантов и проектов регулируемой сверху дезинтеграции, как необходимой меры
для своего самосохранения хотя бы в виде конфедерации на период обретения входящими в него отдельными республиками самостоятельности.
Запоздалое и лихорадочное сворачивание государства с опасного для его существования пути западничества отразилось на судьбе первого проекта дезинтеграции, который возник на уровне парламентского обсуждения — проекта Союза Советских Республик Европы и Азии (сокр. Европейско-Азиатский Союз, Советский союз). Этот проект Межрегиональной депутатской группы Съезда Народных Депутатов СССР был озвучен в 1989 г. сопредседателем Группы академиком А. Д. Сахаровым [см.: 6]. По этому проекту союзные республики и автономии СССР должны были преобразоваться в примерно 50 республик с одинаковым статусом и исходным суверенитетом и получить реальные возможности выхода из Союза по образцу уже тогда взявших курс на безоговорочную независимость Литвы, Эстонии и Латвии. Этот проект, будь он в своё время реализован «сверху», Съездом Народных Депутатов СССР, позволил бы провести страну по гораздо более мягкому пути дезинтеграции, чем это произошло позже.
Данный проект не был допущен к реализации, как и другой, родившийся позднее, весной-летом 1991 г. в рамках ново-огарёвского процесса, который подразумевал оформление дезинтеграции СССР путём его раскола на несколько государств, одно из которых предусматривалось создать в виде Союза Суверенных Государств (ССГ) [см.: 7] и последующего их объединения в мягкой федерации. Подписание соответствующего договора было сорвано в результате действий ГКЧП в августе 1991 г. Совершив попытку евразийского реванша в форме антигосударственного переворота, ГКЧП сыграл роль «повивальной бабки» при рождении ещё в составе разваливающегося СССР новой России и 14 других новых государств.
В итоге, состоялся наиболее радикальный проект дезинтеграции государства, уже не регулируемой его властными структурами, приведший менее чем за три недели к окончательной ликвидации СССР.
Представление этого проекта одновременно с началом его реализации состоялось 8 декабря 1991 г., когда главами Беларуси, России и Украины было подписано Беловежское со-
глашение о создании Содружества Независимых Государств — межправительственной и межпарламентской организации, не имеющей статуса государства [см.: 8]. СНГ взяло на себя миссию «внешнего» управления завершением дезинтеграции СССР.
За несколько дней до официального прекращения существования СССР его дезинтеграция фактически была завершена: 21 декабря 1991 г. на встрече президентов республик в Алма-Ате было подписано соглашение о целях и принципах СНГ [см.: 9]. Алма-Атинская декларация стала основой Содружества и обозначила возникновение и международное признание становящихся его членами новых независимых государств.
СНГ возникло как сугубо дезинтегрированное межгосударственное объединение, правда, основной смысл его создания видится в итоге, с высоты нынешнего времени, в чрезвычайно важной миссии: с одной стороны, в способствовании поддержанию мира между объявившими о своей независимости республиками СССР на базе сохранившихся у них производственных, экономических, духовных и других связей и, с другой стороны, в управлении процессом их «цивилизованного развода». Благодаря консенсусу республик в наделении СНГ функцией «внешнего управляющего» евразийской дезинтеграцией распад Советского Союза произошёл достаточно буднично и мирно, а не по «югославскому сценарию». Содружество позволило в сложный момент агонии СССР удержать формирование качественно новых отношений между испытывавшими «болезни роста» государствами в русле налаживания равноправного взаимовыгодного сотрудничества.
Перед СНГ как региональным объединением государств без надгосударственных органов управления никогда не ставилась и не ставится задача преобразоваться в эффективный экономический союз, который мог бы показать серьёзные успехи в экономическом взаимодействии, некое подобие Европейского союза. Вместе с тем, роль СНГ весьма высока, поскольку оно даёт организационные и институциональные возможности своим государствам-членам запускать процессы политического и экономического взаимодействия в разных
форматах и разными скоростями. В том числе в форматах, альтернативных самому СНГ. Примерами таких форматов являются Союзное государство России и Беларуси, Организация Договора о коллективной безопасности (ОДКБ), Содружество демократического выбора (СДВ), Организация за демократию и экономическое развитие (ГУАМ), Центрально-Азиатское сотрудничество (ЦАС) и др.
Отсюда видно, что евразийская интеграция постсоветского пространства на европейском направлении идёт в разных вариантах и российское участие в этом процессе является просто велением времени. Конкретно, практически, эта интеграция с российским участием перешла на уровень активной коллективной (межгосударственной) разработки лишь с 2000 г., когда произошло знаменательное событие — создание Евразийского экономического сообщества (ЕврАзЭС).
Но решающий сдвиг в начавшейся интеграции в конкретных сферах жизни — политической, экономической и социальной — произошёл лишь в октябре 2011 г., когда обозначилось единство лидеров России, Беларуси и Казахстана в подходе к весьма амбициозной цели — к перспективе создания до 1 января 2015 г. Евразийского экономического союза и далее — Евразийского союза.
Сейчас установки лидеров трёх государств уже воплощаются в жизнь: действует Евразийская экономическая комиссия, наделённая полномочиями регулирующего органа Таможенного союза и Единого экономического пространства, приняты и ратифицируются парламентами важные нормативно-правовые документы и международные соглашения, которые помогают росту объёма товарооборота, углублению производственной кооперации между предприятиями, упрощению внутренней миграции, т. е. способствуют евразийской интеграции в рамках вовлечённых в этот процесс государств.
Из изложенного выше исторического экскурса можно сделать вывод о том, что к проблеме российского выбора между европейским и евразийским пространствами интеграции (пусть даже в рамках Большой Европы) невозможно подойти сколько-нибудь комплексно, если не затрагивать тему циви-лизационных оснований конкурентоспособного развития России. Другими словами, это невозможно сделать без ответа
на вопрос о том, на каком из двух направлений — восточном или западном — интеграции в пространство Большой Европы Россия получает наибольшие конкурентные преимущества.
С точки зрения определённой трактовки настроений в обществе, выбор российской политической элиты в пользу евразийской интеграции выглядит абсолютно неоправданным и не приносящим России никаких конкурентных преимуществ. Так считает, например, руководитель исследовательской группы ЦИРКОН и исполнительный директор агентства «Евразийский монитор» Игорь Задорин: с его точки зрения, «экономическая интеграция на постсоветском пространстве (т. е. по сути — евразийская интеграция — А. Ж.) для России может обернуться конфликтом между массами и элитами» [10].
Из каких стран был бы желателен для нашей страны приток капиталов, инвестиций, приход компаний, предпринимателей, бизнесменов для организации у нас своих предприятий?
■ Страны бывшего СССР □ Страны Евросоюза □ Другие страны
67% 62%
50% 50% 49% 43% 41% 40%
51% 48% 48%
36% 38% 42% 40% 37%
21% 27% 30% 26%
75%
58% 59% 54%
48% 40% 43% 35% 46% 37% 42% 49%
Таджикистан Молдова Узбекистан Беларусь Украина Россия
Кыргызстан Казахстан Армения Грузия Азербайджан Среднее
Рисунок 1 [10]
Этот вывод делается по результатам общенациональных опросов в постсоветских странах (рис. 1), по которым видно, что всего 9% россиян желают притока капиталов, инвестиций, прихода компаний в Россию из бывших советских республик, 48% видят перспективы в развитии европейского бизнеса на территории России и 42% хотели бы прихода капитала из других стран.
Этот, казалось бы, совсем непопулярный выбор российской элитой евразийского вектора развития продиктован, вместе с тем, действием одного весьма важного фактора,
способного убрать логическую неувязку между ожиданиями большинства россиян притока капиталов и инвестиций из Евросоюза и действительными возможностями развития кооперации с внешними партнёрами в ходе реализации евразийского выбора. Этот фактор связан с тем, что сам выбор был изначально сопряжён с полным отказом от полярного противопоставления экономических и политических структур Европы и Евразии. Приведённые выше индикаторы инвестиционных ожиданий большинства населения России, Беларуси и Казахстана такому выбору абсолютно не противоречат и вполне могут быть удовлетворены. Более того, при реализации проектов евразийской интеграции инвестиции из Европы, США, Японии и других развитых стран могут прийти в Россию в гораздо больших объёмах, чем при пассивном ожидании ею очереди на вход в структуры ЕС. Интересно, что данные по Беларуси и Казахстану резко отличаются от данных по России: в пользу притока капиталов и инвестиций из стран СНГ там выступают соответственно 41% и 50% граждан, что говорит о том, что в этих странах Россия рассматривается не только в качестве ядра евразийской интеграции, но и в качестве конкурентоспособного агента интеграции европейской. При соблюдении условий сбалансированной евразийской интеграции в составе Большой Европы риск конфликта в России между массами и элитой, разумеется, полностью не снимается, но становится значительно меньше.
Таким образом, для России выбор между Европой и Евразией упирается не в процентное соотношение притока оттуда капиталов и инвестиций, а в вопрос определения собственной цивилизационной и полюсной (субъектной) идентичности. И здесь есть другие данные, из которых следует, что сближение с Западом и «европейская мечта» в современной России — это мечта всего лишь 10-процентного меньшинства [см.: 11, с. 48]. Цивилизационная идентичность — именно та единственная сфера, где, в отличие от политической и экономической сфер, какой-либо отход от традиции признания существования бинарной оппозиции «Евразия — Европа (и шире — Запад)» просто логически невозможен.
Дело в том, что в области политики и экономики эту бинарную оппозицию можно игнорировать, поскольку
история взаимоотношений России и Запада и политическая практика наших дней показывают возможность мирного диалога по линии этой бинарной оппозиции, плодотворного и взаимовыгодного экономического сотрудничества между полюсами-субъектами этой оппозиции, и даже их тесной военно-политической коалиции.
В современных условиях, помимо этого, европейская интеграция России может получить дополнительный импульс, поскольку формирующийся Евразийский союз основывает своё взаимодействие с Евросоюзом на правилах ВТО — свободной торговли и совместимости систем регулирования.
Но сказанное отнюдь не означает, что бинарная оппозиция «Восток — Запад», а с ней цивилизационная идентичность России исчезли, и перед ней открылась возможность интеграции в состав Евросоюза в качестве одного из его членов. Как показывает опыт СССР, односторонняя (западническая) ориентация России автоматически приведёт к дезинтеграции на евразийском направлении. И тогда не придётся даже думать о какой-либо конкурентоспособности России.
Речь, таким образом, не идёт о переходе России из одного полюса в другой за счёт потери своей субъектной роли в качестве ядра евразийской общности. Такой взвешенный, лишённый крайностей, подход современного российского руководства рушит ожидания приверженцев крайних позиций западничества (как, впрочем, и евразийства) и способствует, как считает В. В. Путин, появлению предпосылок формирования полицентричного, с точки зрения конкретных механизмов и управленческих решений, но гармоничного по своей экономической природе общего пространства Европы и Евразии [см.: 12].
* * *
В выборе современным российским руководством евразийского вектора общеевропейской интеграции страны просматривается его реакция на вызовы наступившего XXI в., связанные с довольно резкими изменениями в архитектуре современного мироустройства. «Столкновение цивилизаций», о котором предупреждал С. Хантингтон, в определённом смысле уже свершилось, и ситуация в мире, отличаясь от той,
какая была в самом конце ХХ в., стала отражать последствия этого столкновения. Оно произошло настолько буднично и относительно «мирно», что его можно было бы принять за рядовые коллизии очередного этапа в ускорении темпов развития одних стран и в замедлении — других, при одновременном резком усилении их взаимозависимости безотносительно к географической или культурной привязке. Однако именно в последние годы натиск цивилизаций друг на друга дошёл до предела, до своеобразного взрыва их идентичностей. Взрыв выразился в провале тех ценностных ориентиров цивилизаций, которые поддерживали их мирное сосуществование в русле глобализационных процессов, прежде всего, в провале мультикультурализма. Не исключено, что этот процесс продолжится и на рубеже национальных государств — отторжением ценностей, навязываемых извне и противоречащих сложившимся традициям большинства.
Взрыв изменил идентичность самого мира в её цивилиза-ционном и полюсном измерении. Таким образом, в XX веке и веке XXI — до сдвигов в глобальной политической архитектуре и после них — выделяются два разных дискурса в любых вариантах воображаемых картин устройства мира: аполюсного, «органического», однополюсного, биполярного и многополюсного. Рассмотрим эти дискурсы.
Дискурс ХХ в. Идентичность многоликого и культурно неоднородного мира в ХХ в. раскрывается в воображаемых картинах, составленных на основе ощущений, интуиции и догадок, не противоречащих или не очень сильно противоречащих добытым эмпирическим путём фактам. Но проблема в том, что факты раскладываются двояко: представляя мироустройство либо единым и неделимым организмом мирового социума, либо системой отношений отдельных социумов, каждый из которых претендует на роль ядра, полюса, единственного универсального субъекта мироустройства. Представление об особом, цивилизационном, измерении идентичности связано с воображаемой картиной его членения на отдельные субъекты — локальные цивилизации.
Претензии локальных цивилизаций на универсальность («Москва — Третий Рим», «Вашингтон — оплот либерального конца истории», «Китай — Срединное государство» и др.)
отражают мироустройство через призму политических полюсов. Сопоставление друг с другом взаимоисключающих претензий каждой из локальных цивилизаций на своё центральное положение в непременно однополюсном мире даёт стереоскопическую картину идентичности мироустройства. Эта картина сосуществования всемирных общностей связана с выдвижением в ХХ в. современных мировых цивилизаций, которое происходило в каждом отдельном случае совершенно оригинальным образом.
Как мировые цивилизации вначале проявились только две общности — возглавляемые Россией (СССР) и США, которые стали таковыми одновременно, благодаря их дихотомической связке (биполярности), и которые впоследствии «подмяли» под себя все страны и континенты. В биполярном мире других мировых цивилизаций быть не могло, но проявились три крупные общности, заполнившие те лакуны, где влияние СССР и Запада не было безусловным: Индия, как ключевая страна, отразившая потребность государств «третьего мира», не присоединившихся ни к одному полюсу, к объединению; Дальневосточный мир, заявивший в лице Китая о своём особом пути и необходимости проведения независимой от СССР и США политики; активизировавшийся в неприятии навязываемых извне ценностей и заполнивший оставшуюся нишу исламский мир, проблемы обустройства которого имеют глобальное значение.
Начало переменам в полюсном мироустройстве было положено окончанием на рубеже 80-х и 90-х гг. ХХ в. биполярного противостояния, «холодной войны», развалом советского блока, а затем и распадом СССР. Тогда же образовалась временная ниша единоличного глобального лидерства, спонтанно занятая единственной оставшейся мировой сверхдержавой — Соединенными Штатами Америки. Однако однополюсный мир на правовом и институциональном уровне так и не утвердился; более того, благодаря подспудному развитию и росту потенциала общностей русского, дальневосточного, западного (вне США), исламского и индийского миров, начал стремительно восстанавливаться нарушенный в мире баланс сил. В качестве глубоко вклинившейся в эти миры уникальной общности проявился тенгрианско-буддийский мир наследников коче-
вых империй Внутренней Азии с единственным суверенным государством — Монголией — в центре региона. Практически, такими вклинивающимися друг в друга уникальными общностями, межкультурными узлами выступили в ХХ в. все цивилизации. Этот признак — важный общий критерий для их корректного сопоставления.
Все цивилизации, как межкультурные узлы, являются уникальными конструкциями, в том числе западная цивилизация, связанная с беспрецедентным мировым экономическим и военно-политическим первенством США и родившейся на этой почве идеей однополюсного мира. Интерес к цивилиза-ционному измерению идентичности мироустройства в любом случае связан с контекстом роли и места в нём Америки. Это касается всех вариантов воображаемого миропорядка — в рамках разновидностей однополюсной, биполярной и многополюсной конструкций.
Альтернативой цивилизационному измерению идентичности мироустройства выступает постмодернистская картина «аполюсного» мира, связанная (по Н. Фергюсону) с «анархией новых "тёмных столетий": упадком империй и религиозным фанатизмом, грабежами и разрушениями в отдалённых регионах планеты, экономической стагнацией и отступлением цивилизации в немногочисленные укрепленные анклавы» [13]. На наш взгляд, за констатацией гипотетической возможности «аполюсного» мира прорисовывается конкретный сценарий апокалипсиса. Стоит свести картину к полутонам, к балансированию на грани апокалипсиса, и сразу же появятся привычные схемы мироустройства с «укреплёнными анклавами», в которые отступила одна, две или несколько цивилизаций (при однополюсном, биполярном и многополюсном мире).
Альтернативой цивилизационному измерению идентичности устройства мира могла бы послужить также идея человеческого общества как единого организма. Но парадокс заключается в том, что эта идея всегда строилась и строится на разных религиозных и культурных основаниях; её выдвигали мыслители разных стран и разных эпох. Получается, что разные культуры стремятся к формированию разных универсальных общностей, в идеале — всемирных организмов, которые, суммируясь, складываются в конструкты однополюсного,
биполярного и многополюсного мира. Т. е. «органичные» картины мира, характерные для самоощущения всех цивилизаций, встраиваются в систему представлений о полюсном мироустройстве благодаря своей множественности.
Имевшие место попытки сугубо научного объяснения устройства мирового социума-организма также не свободны от влияния той или иной культурной модели. В Манифесте Рассела — Эйнштейна с «субстанциальной формы» человечества снимается налёт божественности. Она призвана воплотиться в действиях своеобразного всемирного правительства — на путях «мер по ограничению национального суверенитета, которые будут ненавистны чувству национальной гордости» [14]. Но даже на уровне такого авторитетного института, как ООН, эти меры означают всего лишь то, что идеальный мир гармонии, правового («органичного») порядка неизбежно встраивается в экономическую и социальную систему [см.: 14—15], изначально не свободную от геополитических воздействий, т. е. в систему не регулируемых сверху взаимоотношений различных центров силы (полюсов).
Любая полюсная конструкция по определению является «сборочной», т. е. предполагает наличие в ней одного, двух или нескольких главных (несущих) узлов «сборки», которые в приложении к обществу и принято обозначать в качестве полюсов. В конфигурации мироустройства конца ХХ в. разные исследователи обнаруживают признаки то однополюсного главенства, то биполярного противостояния, то многополюсного столкновения или сосуществования. Все эти конструкции мироустройства, так или иначе, обусловлены лидерством Америки в современном мире, которое успело обрасти прочной и устоявшейся мифологией и стереотипами.
Представление об однополюсном мире связано с допущением практического воплощения идеи всемирного правительства в конкретной деятельности национального правительства США. В качестве обращённого вовне теоретического обоснования амбиций США взять на себя миссию всемирного правительства выступила концепция резкого и окончательного цивилизационного отрыва и триумфа Запада, западной идеи, наступления либерального «конца истории». Концепция была сформулирована Фрэнсисом Фукуямой в
момент заполнения интеллектуального вакуума в сознании глобальных политических элит, в 1989 г., в условиях «важных реформ и изменения интеллектуальной атмосферы крупнейших коммунистических стран» [16, с. 134].
Прошло два десятилетия после выхода статьи Ф. Фукуямы под названием «Конец истории?», но обещанного «завершения идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления» [16, с. 135] не произошло. Однако данное обстоятельство не помешало США использовать все эти годы идеологический инструментарий указанной концепции для распространения своего влияния практически на все звенья международной политики. При этом, однако, правительство США предстало полным антиподом всемирного правительства, поскольку оказалось связанным ответственностью за жизнь не всего мирового сообщества, а только одной его части.
Однополюсная глобальная конструкция не только в конце ХХ в., но и на сегодняшний день не имеет правовых и институциональных условий для своего утверждения. Не прослеживаются и необходимые для появления этих условий преимущественно чрезвычайные сценарии развития обстановки, например, резкий цивилизационный отрыв гегемона от безнадёжно отставшего остального человечества.
Конструкция биполярного мира признаётся рядом исследователей действующей в виде некоего «собирательного» образа противостояния «империи добра», во главе с Америкой, — «империи зла». «Запад — единственная из цивилизаций, которая оказала огромный и временами разрушающий эффект на все остальные цивилизации. Следовательно, взаимоотношения между властью и культурой Запада и властью и культурами других цивилизаций — вот наиболее всеобъемлющая характеристика мира цивилизаций», — пишет Самюэль Хантингтон в своей знаменитой книге «Столкновение цивилизаций». Между тем он считает, что «основной проблемой взаимоотношений между Западом и остальными стало несоответствие между стремлением Запада — особенно Соединенных Штатов — насаждать универсальную западную культуру и всё снижающейся способностью делать это» [17, с. 281-282].
Биполярное устройство мира и сегодня выглядит намного более жизненным и устойчивым, чем однополюсная конструкция, хотя как перспектива будущего мироустройства оно нежизнеспособно, поскольку не охватывает всего разнообразия современных геополитических вызовов. Поэтому биполярная схема с 1990-х гг. является всего лишь очень удобной рабочей заготовкой для ситуативного применения в попытках обоснования и оправдания цели глобального главенства. Она присутствует в стратегических конструкциях как политический образ противостояния «своего» с интегрированным «чужим» (на деле — неким фантомом). Фантомный образ биполярного мира используется там, где хотя и нет противоборства двух глобальных противников, но у кого-то есть претензии на роль мирового лидера.
Даже с точки зрения существующей в настоящее время единственной сверхдержавы, возможности возврата к «идеальному» биполярному миру, классическому глобальному противостоянию противников во время «холодной войны» уже нет. На его место пришла целая серия открытых и скрытых столкновений с Америкой «государств-изгоев», «потенциальных врагов», «стран, вызывающих озабоченность» своей вовлечённостью в «дурные дела» и т. д. [см.: 18, с. 412].
За противоречия биполярного мира, который понимается как столкновение одного «доброго» полюса — США (Запада) — с неким коллективным «злым» полюсом, выдаются противоречия многополюсного мира. На деле же, перестав быть двумя противоположенными полюсами, Россия и Запад на какое-то время «опростились», поскольку утратили последние черты универсальных «половинок мира». Но вскоре они, каждый по-своему, осознали свою новую универсальную роль в изменившемся мире (в данном случае речь не идёт о том, насколько полно это осознание собственной универсальности отражает реальный процесс) и оказались в одном ряду с другими, такими же «универсальными» и самостоятельными участниками мировой истории. Мир «раздробился», в результате чего выпукло проступила его многополюсная структура.
Дискурс XXI в. Многополюсная глобализация конца ХХ в. достигла критической точки напряжения и вылилась в циви-лизационное столкновение с последовавшим за ним взрывом
идентичности мира. Это оказалось связано с тем, что одним из условий выживания любых общностей на Земле, в том числе Запада, стала защита их культурных ценностей, отстаивание собственных интересов этих общностей, протекционизм в международных организациях и альянсах в пользу «своих» структур. Очень часто эта защита и сейчас принимает форму открытого противодействия любым внешним атакам - ценностей, норм и даже рынка. Либеральные правила игры всё чаще отвергаются самим Западом, где под напором невиданной экономической мощи Восточной Азии всё чаще осуждается рыночный фундаментализм. Поэтому рыночные и антирыночные, либеральные и антилиберальные настроения не только не являются уже проявлениями антагонизма двух идеологических и политических лагерей, но и вообще резко не выражены, перемешаны и не служат формированию новой дихотомии биполярной глобализации. Чувство самосохранения должно поставить перед мировым сообществом на повестку дня вопрос о выработке механизма обеспечения безопасного сосуществования разнообразных моделей социально-политического и культурного устройства общества и специфических жизненных интересов. Эти модели теперь никак не коррелируются с границами пространств исторического существования хрестоматийных цивилизаций.
Раскол между Евразией и остальным миром предстаёт в XXI в. гораздо более глубоким, чем между любыми современными цивилизациями. Этот парадоксальный по своей уникальности факт, уходящий корнями в беспокойное со времён великих империй кочевников пространство Евразии, ставит под сомнение историко-философскую принципиальность членения мира не по этому дихотомическому водоразделу, а на несколько цивилизаций и резко снижает сферу применения цивилизационного подхода. Метафизическая глубина раскола между Евразией и её окружением наглядно демонстрируется ситуацией с биполярным миром. Считалось, что суть биполярного мира заключалась в противостоянии советского коммунизма и западного капитализма. С крахом советского блока и СССР противостоять капитализму на мировой арене остался почти полуторамиллиардный коммунистический Китай. Но он не стал полюсом в бинарной оппозиции с За-
падом. Таким полюсом не стала и Евразия, но она — с «легкой» руки З. Бжезинского — уже выступает новыми мировыми «Балканами» [см.: 19, с. 149—180].
Россия, являясь ядром (а по Бжезинскому, «чёрной дырой» [см.: 19, с. 108—148]) Евразии, оказывается в центре мирового и европейского раскола и одновременно активным субъектом евро-евразийского диалога в рамках единой, но полицентрич-ной цивилизации Большой Европы. В свою очередь, раскол по другим цивилизационным секторам Евразии (во Внутренней и Центральной Азии и на Кавказе) превращает Россию в своеобразного «собирателя Евразии» для организации её на активный диалог с окружением — с дальневосточным, индо-тибето-монгольским и исламским мирами. В этом — глубочайшая специфика геополитического и геоэкономического положения России, и в этом же кроются её поистине неисчерпаемые возможности выживания и конкурентоспособного развития в современном глобальном мире.
Литература
1. Соглашение «О партнёрстве и сотрудничестве» РФ и ЕС // RB.RU. URL: http://www.rb.ru/inform/79357.html (09.09.2013).
2. Financial Times. 7.12.2012.
3. Путин В. В. Новый интеграционный проект для Евразии — будущее, которое рождается сегодня // Известия. 4.10.2011.
4. Об утверждении Положения о Научном совете РАН по комплексным проблемам евразийской экономической интеграции, модернизации, конкурентоспособности и устойчивому развитию и состава Совета. Постановление Президиума Российской академии наук № 296 от 25.12.2012. URL: http://www.ras.ru/presidium/documents/ directions.aspx?ID=9f0382d0-b5f5-4031-bdfc-92794d0801dc (09.09.2013).
5. Кара-Мурза А А Дуализм российской идентичности: ци-вилизационное западничество versus геополитическое евразийство // Русский журнал. URL: http://old.russ.ru/ journal/politics/98-10-26/k_murz.htm (09.09.2013).
6. Сахаров А. Д. Конституция Союза советских республик Европы и Азии. Проект // Российская объединённая демократическая партия «Яблоко». URL: http://www.yabloko. ru/Themes/History/sakharov_const.html (9.09.2013).
7. Правда. 15.08.1991.
8. Соглашение о создании Содружества Независимых Государств // Исполнительный комитет СНГ. Официальный сайт. URL: http://www.cis.minsk.by/page.php?id=176 (9.09.2013).
9. Алма-Атинская декларация // Единый реестр правовых актов и других документов Содружества Независимых Государств. URL: http://cis.minsk.by/reestr/ru/index. html#reestr/view/text?doc=4 (9.09.2013).
10. Селина М. Постсоветская интеграция и общественное мнение // Open economy. Экспертный портал Высшей школы экономики. 27.12.2012.URL: http://opec.ru/1449022. html (9.09.2013).
11. О чём мечтают россияне: идеал и реальность / Под ред. М. К. Горшкова, Р. Крумма, Н. Е. Тихоновой. М.: Весь мир, 2013.
12. Известия. 4.10.2011.
13. Фергюсон Н. Мир без гегемона // Свободная мысль-ХХ1. 2005. № 1. URL.: http://www.politizdat.ru/outgoung/30/ (9.08.2013).
14. Манифест Рассела — Эйнштейна, 1955 г. // Российский Па-гуошский комитет при Президиуме Российской академии наук. URL.: http://www.pugwash.ru/history/documents/333. html (9.09.2013).
15. Russel, B. Has Man a Future? London, 1961.
16. Фукуяма Ф. Конец истории? // Вопросы философии. 1990. № 3.
17. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: ООО «Издательство АСТ», 2003.
18. Хантингтон С. Кто мы? Вызовы американской национальной идентичности. М., 2004.
19. Бжезинский З. Великая шахматная доска. Господство Америки и её геостратегические императивы. М.: Междунар. отношения, 1999.
