CC BY
53
УДК 882-14 ББК 83.000.3
ЦИКЛИЧЕСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ ИСТОРИИ «ФРАКИЙСКИХ ЭЛЕГИЙ» В.Г. ТЕПЛЯКОВА
| Е.М. Жабина
Аннотация. В статье описывается циклическая концепция истории на примере элегического цикла одного из поэтов пушкинской поры В.Г. Теплякова. В основу цикла «Фракийских элегий» положена приро-доморфная циклическая концепция истории, основанная на уподоблении истории человеческого рода циклической истории природы. Лирический герой Теплякова переходит от осмысления исторических закономерностей и процессов к изображению современности. Начало и конец его странствий оказываются связаны между собой. Возвращение лирического героя на родину - это завершение конкретного путешествие и одновременно потенциальное начало нового. Также в статье проводится параллель между подходом А.С. Пушкина и В.Г. Теплякова к пониманию истории и личности поэта-изгнанника Овидия.
Ключевые слова: циклическая концепция, историзм, поэт-изгнанник, лирический герой-странник, историческая и психологическая поэзия, элегии.
E.M. Zhabina
Abstract. The article describes the cyclical conception of history on an example of the V.G. Teplyakov's elegiac cycle, who was one of the poets of Pushkin's era. The basis of the poetic cycle "Thracian Elegies" is the nature-like cyclical conception of history, which based on the likening history of the human race to the cyclical history of nature. The Teplyakov's lyric character moves from the understanding of historical patterns and processes towards the depiction of modernity. The beginning and the end of his wanderings are linked. The returning of the lyric character to the homeland is the completion of a particular journey and the new beginning at the same time. The article also draws a parallel between the approaches of Pushkin and Teplyakov in understanding the history and personality of the poet Ovid.
Keywords: cyclic concept of historicism, the poet-exile, lyric character-wanderer, historical and psychological poetry, elegies.
CYCLICAL CONCEPT OF HISTORY "THRACIAN ELEGIES V.G. TEPLYAKOVA
427
Историческая концепция цикла «Фракийских элегий» (1829) В.Г. Теплякова восходит к историко-философским концепциям XVIII века, которые имели согласно структуре мифа циклическое строение [1, с. 30]. Например, Дж. Вико в сочинении «Основания новой науки об общей природе нации» (1725) развернул учение о цикличности развития человеческого общества. Согласно Вико, общество проходит стадию детства (период богов), юности (героический период) и зрелости (человеческий период), в котором и живет современное человечество. «Человеческий период» — высший, после него общество начнет разрушаться, и человечество вновь перейдет к первобытному состоянию (см.: [2]). М.Н. Дарвин считает, что историческая концепция «Фракийских элегий» напоминает концепцию циклического развития Дж. Вико [3, с. 267].
Традиционно в циклических концепциях исторического времени выделяют две группы: природоморфную япп и антропологическую. В природо-428 морфной концепции история человеческого рода уподобляется циклической истории природы. В антропологической — история человечества сравнивается с жизнью отдельного человека. М.В. Строганов отмечает, что в основу цикла «Фракийских элегий» положена именно природоморф-ная циклическая концепция истории [1, с. 31]. «История человечества — это движение по замкнутому кругу: каждое последующее поколение повторяет историю предыдущего, ибо все живут по одному и тому же, заранее предначертанному закону» [4, с. 32]. Например, в пятом «Письме из Болгарии» Тепляков рассказывает о мо-
гиле римлянина и размышляет: «Над сим саркофагом старого и колыбелью нового мира как невольны думы о неисповедимой цели провидения, сменяющего народ народом, нравы нравами; созидающего новые царства на месте тех, кои в свое время были столь же богаты гордостию, добром, злом, славою, уничижением! К чему все эти перевороты? К чему, взамен ослепительного Рима, жалкая Византийская империя? К чему, напоследок, этот грозный, опустошительный ураган варваров?» [4, с. 33]. Здесь же Тепляков цитирует предисловие к книге И.Г. Гердера «Идеи к философии истории человечества» в переводе Э. Кине. Эта книга оказала значительное влияние на формирование собственной историософской концепции Теплякова. «Человечество <...> будто обезумленное, пускается в путь, переходя в присутствии немой вселенной от развалин к развалинам. Это странник торопливый, томимый скукою, далекий от родины <...>. Разрушая всегда ограду его приютив -шую, он покидает лидян для эллинов, эллинов для этрусков, этрусков для римлян, римлян для гетов, ге-тов... но как знать, что за сим последует!» [5, с. 311-313].
Сквозь тысячелетия лирический герой-странник слышит голос другого странника — римского поэта Овидия. По повелению императора Ок-тавиана-Августа Овидий был сослан в Скифию, в город Томы на берегу Черного моря. Причины такой опалы до сих пор не установлены. Но, каков бы ни был повод для ссылки, основную роль сыграла оппозиционность режиму Октавиана-Августа. Насмешки над многими постановлениями императора рассеяны во всем
творчестве Овидия. В изгнании Овидий создал «Тристии» («Скорбные элегии») и «Послания с Понта». Они проникнуты глубокой грустью и тоской по родине. До конца дней Овидий мечтал вернуться на родину. Ни Август, ни сменивший его на престоле Тиберий не разрешили опальному поэту возвратиться в Рим. Он прожил в изгнании 10 лет и умер вдали от родины [6, с. 25].
Образ гонимого и предаваемого лирического героя в поэзии Тепляко-ва также имеет в своей основе автобиографические черты [7, с. 594]. «Не участвуя в восстании декабристов, Тепляков, однако, отказался присягать Николаю I и на исповедь, на которой священник спрашивал об этом, послал своего брата Аггея, юнкера лейб-гвардии Конно-егерского полка. Обман был раскрыт, священник донес о подлоге, а это дало основание подозревать Теплякова в неблагонадежности. Оба брата были арестованы и заключены в Петропавловскую крепость» [7, с. 614-618]. По болезни Тепляков был освобожден из заключения и отправлен в Александро-Не-вскую Лавру. В конце 1826 г., после прошения на имя императора, он был переведен на жительство в Херсон под надзор полиции. В 1828 г. Тепляков определен в штат новороссийского и бессарабского генерал-губернатора М.С. Воронцова; тогда же ему удалось добиться разрешения поехать для лечения на Кавказские минеральные воды. По возвращении он получил задание вести археологические раскопки на юге России. По поручению М.С. Воронцова собрать сведения о маяках у входа в Босфор со стороны Черного моря поэт побывал в Константинополе, в качестве дипло-
матического курьера он был направлен в Грецию, путешествовал по Иерусалиму, Риму. Последние годы своей жизни поэт провел в Париже, где и скончался в 1842 г. Почти перед самой смертью в письме к брату Тепляков написал: «Что мне теперь с собою делать? Я видел все, что только есть любопытного в подлунном мире, и все это мне надоело до невыразимой степени...» [8, с. 102].
Страдания покинувших родину поэтов, изгнанников родной земли, сходны. «Голос Овидия сливается с голосом лирического героя: своим внутренним чувством лирический герой воспринимает чувства римского поэта:
И ты, о вечный град! узрю ль
у ног твоих
Простертый мир перед семью холмами, Блеск пышных портиков
и храмов золотых, И пену струй под бронзовыми львами?
[7, с. 623]
Безусловно, эти попытки психологической поэзии у Теплякова еще несут следы риторической традиции гражданских декламаций» [9, с. 6667]. А.С. Пушкин, говоря о достоинствах всего цикла, отнес к ним именно «блеск и энергию» [10, с. 294]. Однако при этом, например, поэт отметил, что Тепляков «приветствует незримую гробницу Овидия, стихами слишком небрежными. Тишина гробницы, громкая как дальний шум колесницы; стон, звучащий как плач души; слова, которые святее ропота волн... все это не точно, фальшиво, или просто ничего не значит» [10, с. 288-289]. Пушкин также указывал на историческую и психологическую неточность строки — «И радостно поэт на смерт-
429
ВЕК
ный мчался бой». «Песнь, которую поэт влагает в уста Назоновой тени, имела бы более достоинства, если бы г. Тепляков более соображался с характером Овидия, так искренне обнаруженном в его плаче. Он не сказал бы, что при набегах гетов и бесов, поэт
Радостно на смертный
мчался бой» [10, с. 290].
В качестве аргумента Пушкин приводит 1-ю элегию 4-й книги «Скорбных элегий» Овидия, где поэт «признается,... что тяжело ему под старость покрывать седину свою шлемом и трепетной рукой хвататься за меч при первой вести о набеге» [10, с. 290].
В примечании ко «Второй Фракийской элегии» В.Э. Вацуро заметил, что «неточность эта у Теплякова сознательна: она характеризует отчаяние Овидия, фигура которого приближена к лирическому герою» [6, с. 26]:
.Я сердцем с ней
Желал бы каждый миг сливаться;
Желал бы в бой стихий вмешаться!..
Но нет, — и громче, и сильней 430 Святой призыв с другого света,
Слова погибшего поэта
Теперь звучат в душе моей!
[7, с. 651]
Пушкин понимал, что Тепляков таким образом хотел показать отчаяние изгнанника, который в безысходной тоске с радостью готов был к самоотверженному сражению с врагами. Но для Пушкина все же ценнее было следование исторической и психологической достоверности в описании характера древнеримского поэта Овидия.
Осмысление истории связано и с образом реки времени, которая находит свое воплощение в Дунае, Истре:
Как стар сей шумный Истр!
чела его морщины Седых веков скрывают рой: Во мгле их Дария
мелькает челн немой, Мелькают и орлы
Траяновой дружины [7, с. 660].
В комментарии к «Третьей Фракийской элегии» поэт приводит свидетельство древнегреческого историка Геродота: «Скифы, фракияне и геты чтили Дунай наравне с Марсом, изображавшимся в виде меча, верховным божеством своим» [7, с. 774].
Размышления о цикличном характере истории в «Берегах Мизии» («Третья Фракийская элегия»), о смене цивилизаций также связываются поэтом с образом этой реки:
Скажи, сапфирный бог. Не ты ль спирал свой быстрый бег Народов с бурными волнами, И твой ли в их крови
не растопился брег, Племен бесчисленных усеянный
костями?
Пускай их тысячи о брег седых времен, Как волны шумные,
разбились [7, с. 660].
Образ реки, как правило, связан с линейной концепцией исторического времени (ср.: «в одну реку нельзя войти дважды»). Во «Фракийских элегиях» Теплякова, напротив этот образ соединяется с циклической историей: «народы, как волны, бьются о брег Дуная, но не текут вместе с его волнами в море вечности. Одновременно с рекой времен во «Фракийских элегиях» Тепляков пишет и о море как символе вечности. Однако так же нетрадиционно, как и образ реки, море в данном случае предстает не в при-
вычном понимании неподвижного, спокойного пространства; море у Те-плякова — всегда бунтующее, охваченное штормом» [4].
Поэт стремится осмыслить философские закономерности человеческой истории, те катаклизмы, которые приводят к гибели цивилизаций.
Средь тучи варваров,
на этот вечный Рим Летел Сатурн неотразимый...
[7, с. 660]
Комментируя эти строки в примечаниях, поэт приводит слова святого Иеронима: «Свет поколений угаснул; с главою Империи Римской пала глава целого мира» [там же, с. 774]. Пессимистический мотив бренности земной жизни перекликается во «Фракийских элегиях» с мотивом вечной природы. Природа оказывается истинной, вечной ценностью:
Природа-мать, лишь ты одна Души магической полна! Какою роскошью чудесной Сей град развалин неизвестный Повсюду богатит она! [7, с. 660]
В элегии «Возвращение» («Седьмая Фракийская элегия») описывается эпидемия чумы, охватившая болгарские города. Так по мере развертывания стихотворений цикла лирический герой переходит от осмысления исторических закономерностей и процессов к изображению современности. Начало и конец путешествия оказываются связаны. Возвращение лирического героя на родину — это завершение данного конкретного путешествие и одновременно потенциальное начало нового:
Погибли все! иль нет, меж них
Младенца слышите ль вы крики?
Сиротка-ангел, он цветком, Лишь детской радости послушный, У черной Жницы под серпом, На персях матери бездушной Играет с пестрым мотыльком!..
[там же, с. 660]
«Некоторые черты чумной заразы, опустошавшей в 1829-м г. Болгарию и Румелию, переданы здесь точно в таком виде, в каком они представлялись глазам автора. "Здесь царство смерти, — говорит он в письме своем от 9-го июля из Сизополя... — Спереди — война, сзади — зараза; справа и слева — огражденное карантинами море. Все отношения с Россией прекращены совершенно. Дни наши — суть беспрерывные похороны; наши ночи — ежечасные тревоги, возбуждаемые Абде-раманом-пашой... Словом — мы уже думаем совсем не то, как бы жить и щеголять знаменитыми открытиями; но о том, как бы умереть веселей и покойней..."» [там же, с. 774]. Начало и конец путешествия, таким образом, оказываются связаны. Сам цикл оказывается заключенным в рамки циклической концепции. Возвращение лирического героя на родину — это завершение данного конкретного путешествие и одновременно возможное начало нового странствия:
Нет, други, нет! Я посох свой Еще пенатам не вручаю; Сижу на бреге — и душой, Попутный ветер призываю!..
[там же, с. 660]
История Рима представляется, таким образом, частью всей истории человечества. Пессимистический акцент поэтов первых последекабристских лет к началу сороковых годов сменяется осознанием поступательного дви-
431
ВЕК
жения истории. Не случайно именно в эти годы становится популярным сюжет об Агасфере: вечном страннике, свидетеле человеческой истории, в которой уходящие культуры, достигнув расцвета, становились основанием для культуры следующих поколений.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Строганов, М.В. Человек в художественном мире Пушкина. [Текст] / М.В. Строганов. - Тверь, 1990.
2. Вико, Дж. Б. Основания новой науки об общей природе нации. [Текст] / Дж.Б. Вико. - М., 1940.
3. Дарвин, М.Н. Формула подражания («Фракийская элегия» В.Г. Теплякова в оценке А.С. Пушкина) [Текст] / М.Н. Дарвин // Сибирская пушкинистика сегодня. - Новосибирск, 2000.
4. Петренко, Е.В. Жизнь и книги Виктора Теплякова [Текст] / Е.В. Петренко, М.В. Строганов // Тепляков В.Г. Книга странника: Стихотворения. Проза. Переписка. - Тверь, 2004.
5. Суздальский, Ю.П. Гораций [Текст] / Ю.П. Суздальский, В.П. Селецкий, М.Ю. Герман // Древний Рим: История. Быт. Культура / Сост. Л.С. Ильинская. - М., 1997.
432 6. Вацуро, В.Э. К биографии В.Г. Теплякова
[Текст] / В.Э. Вацуро // Пушкин. Исследования и материалы. - Л., 1989. - Т. 9.
7. Поэты 1820-1830-х годов: В 2-х т./ Под общ. ред. Л.Я. Гинзбург. Биографические справки, составление, подготовка текста и примечания В.Э. Вацуро. - Л., 1972. - Т. 1.
8. Тепляков, А.Г. Воспоминания о В.Г. Те-плякове [Текст] / А.Г. Тепляков // Отечественные записки. - СПб., 1843. - Т. 28. -№ 4. - Отд. 8.
9. Автухович, Т.Е. Рим в русской поэзии первой половины XIX века: эмблема - аллегория - символ - образ [Текст] / Т.Е. Автухович// Образ Рима в русской литературе. - Рим-Самара, 2001.
10. Пушкин, А.С. Фракийские элегии. Стихотворения Виктора Теплякова, 1836 [Текст] / А.П. Пушкин // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10-ти т. - Л., 1978. - Т. 7.
REFERECES
1. Avtuhovich T.E., "Rim v russkoi poesii pervoi poloviny XIX veka", in: Obraz Rima v russkoy literature, Rim, Samara, 2001. (in Russian)
2. Darvin M.N., "Formula podragania ('Fraki-iskaja elegia' V.G. Tepljakova v ozenke A.S. Pushkina)", in: Sibirskay pushkinistika segodnya, Novosibirsk, 2000. (in Russian)
3. Petrenko E.V., Stroganov M.V., "Zhisn i knigi Viktora Teplyakova", in: Teplyakov V.G., Kniga strannika: Stihotvoreniya. Pro-za. Perepiska, Tver, 2004. (in Russian)
4. Poety 1820-1830-h godov, v 2-h t, pod ob-schtsch. red. L.Ia. Ginsburg, Leningrad, 1972, t. 1. (in Russian)
5. Pushkin A.S. Frakiiskaii elegii. Stichotvore-nija Viktora Tepljakova, 1836, in: Pushkin A.S. Polnoe sobranie sochineniy: v 10 t, Leningrad, 1978, t. 7. (in Russian)
6. Stroganov M.V., Chelovek v hudogestvennom mire Phuschkina, Tver, 1990. (in Russian)
7. Suzdalskii Ju.P., Selezkii V.P., German M.Ju., "Goraziy", in: Drevniy Rim: Istiriaya. Byt. Kultura, Moscow, 1997. (in Russian)
8. Tepljakov A.G., Vospominania o V.G. Teplja-kove, Otechestvennye sapiski, Sankt-Peters-burg, 1843, t. 28, No. 4, otd. 8. (in Russian)
9. Vazuro V.E., "K biografhii V.G. Tepljakova", in: Pushkin. Issledovaniya I materialy, Leningrad, 1989, t. 9. (in Russian)
10. Vico Dg.B., Osnovania novoi nauki ob ob-schtschei prirode nazii, Moscow, 1940. (in Russian)
Жабина Елена Михайловна, кандидат филологических наук, доцент, кафедра русской литературы, Московский педагогический государственный университет, [email protected]. Zhabina E.M., PhD in Philology, Associate Professor, Russian Literature Department, Moscow State Pedagogical University, [email protected].
