CC BY
70
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 22 (160).
Филология. Искусствоведение. Вып. 33. С. 57-63.
«ЦИФРОВОЙ ПРЕССИНГ» - ОДИН ИЗ ИДЕОЛОГИЧЕСКИХ
МЕХАНИЗМОВ СМИ?
В статье подробно рассмотрены и классифицированы различные лингвоидеологические механизмы, позволяющие мифологизировать действительность и поддерживать определенное распределение власти в обществе. На примере советской прессы 1937 года теоретически обосновывается и практически подтверждается законность выделения механизма «цифровой прессинг».
Ключевые слова: публицистический дискурс, власть, идеология, манипуляция, пропаганда.
С древних времен ученые в рамках разных наук и отраслей знания пытались дать объяснение таким многомерным понятиям, как язык, власть, идеология, культура, политика, социальная структура общества. Наиболее оживленный интерес вызывала политика. Исследователи анализировали специфику тех или иных форм правления, составляли «своды правил поведения» правителей, выдвигали гипотезы и предлагали свои концепции форм социального устройства и форм правления. Наибольшее внимание уделялось анализу механизмов сохранения, поддержания и/или корректировки того или иного типа социального устройства. Выдвинутый Ф. Соссюром постулат о социальной природе языка дал мощный стимул для поиска как лингвистических, так и лингвокогнитивных механизмов воспроизводства власти.
Признавая идеологию лингвокогнитивной категорией, во-первых, следует акцентировать базовую роль языка в репрезентации той или иной идеологии, соответственно подчеркивая зависимость социального порядка от языкового структурирования социальной действительности при помощи идеологических технологий, то есть средств воспроизводства власти. Во-вторых, необходимо отметить то. что когнитивная природа идеологии дает возможность и обусловливает процесс восприятия и интерпретации получаемой информации. Не следует упускать из виду то, что идеологии могут быть приравнены к базовым механизмам интерпретации социального контекста вследствие того, что они имеют социальный характер, то есть:
а) разделяются членами общества1;
б) формируются, усваиваются и активируются в социальных ситуациях2;
в) приводят к определенным социальным последствиям3.
С помощью идеологических механизмов оценка социальной реальности, социальных объектов и явлений подвергается обработке и структурированию. Дискурс, по-видимому, при этом выступает в качестве инструмента власти, инструмента идеологических технологий и предоставляет возможность открыто4 и, в большей степени, завуалировано реализовывать данный процесс. Следует отметить, что именно скрытое манипулирование позволяет избегать критического анализа, рефлексии. По мнению ряда исследователей, устранение рефлексии осуществляется с помощью стереотипов и клише, которые заменяют собой обоснование того или иного положения и при систематическом повторении делают одни области табуированными, другие автоматизированными, а третьи освобождают от истории путем ее перефразирования или переписывания заново5.
Однако стереотипные фразы, клише составляют не полный список механизмов идеологических технологий, посредством которых доминирующая группа удерживает и оправдывает свое положение, а идеологии подчиненных групп не получают распространения.
Выделяют различные способы структурирования публицистического дискурса, которые, как представляется, следует рассматривать в качестве инструментов власти. Ряд исследователей полагает, что данный процесс осуществляется с помощью таких способов, как:
1) «выбор слов и выражений референциально одинаковых, но прагматически относящихся к различным мировосприятиям и системам ценностей (например, если убийство называется трагедией, а не преступлением, с преступников снимается вина),
2) создание новых слов и выражений,
3) выбор грамматических форм,
4) выбор последовательности в характеристике (например, дорогое, хоть и эффективное средство),
5) использование суперсегментных признаков (эмфазы, тона),
6) выбор имплицитных оснований (например, все есть политика = я отказываюсь это обсуждать, так как это политика)»6, избирательное построение высказывания7, использование метафор, уменьшительноласкательной лексики, пейоративной лексики, имен-биографий8.
Другие исследователи относят к инструментам власти только отбор слов, подбор цитат и использование слов с двойной семантикой9.
Третьи наравне с подбором цитат и использованием слов с двойной семантикой в качестве инструментов власти рассматривают аллюзию.
Четвертые к способам лингвоманипуляции относят: квантовку информации или усечение поля дефиниций (например, замалчивание информации или игнорирование общественнополитической терминологии); введение комментария (расквантовка); фокусировку с помощью актуального членения, пассиви-зации, прессупонирования (подачи информации, упакованной в форму высказывания, преподносящегося как заведомо истинное), модальности и т. д.; регулировку порядковолинейной последовательности подачи информационных квантов (например, изменение хронологического порядка следования эпизодов событий или распределение цитатных фрагментов в тексте); нарушение синтагматики функционально-стилистических черт (диффузия стилей: проникновение элементов разговорного стиля в публицистический; эвфемистический перифраз; деэвфемизация; использование нестандартной лексики (сленга, арго)10.
Предлагается также выделять три основные функции лингвоманипуляции: активацию (побуждение к действиям), интердикцию (запрет) и дестабилизацию (рассогласование, нарушение той или иной формы деятельности)11.
Указанные разрозненные способы манипуляции и пропаганды предлагается представлять в рамках различных классификаций.
М. Ю. Рябова предлагает выделять фонологические методы (например, аллитерацию, ритм, рифму, синтаксический параллелизм и
т. д.), стилистические методы (как то, сравнение, метафора, ирония, гипербола, литота и т. д.) и пространственно-линейные методы (например, рематизация дискурса, использование рамочных конструкций и т. д.)12.
Мы поддерживаем мнение, что выбор слов и выражений, создание новых слов и выражений, выбор грамматической формы, подбор цитат, выбор последовательности в характеристике социальных объектов, событий, ситуаций и т. д. - это часть способов конструирования и подачи информации в публицистическом дискурсе. Однако полагаем, что к ним также можно отнести превалирующий выбор имплицитных (по сравнению с эксплицитными) способов характеристики описываемых людей, действий и т. д. при помощи «численного доминирования идеологем», «контекстуальной корректировки»13 и «цифрового прессинга».
Сущность идеологического механизма «контекстуальная корректировка» состоит в следующем. Регулярное употребление нейтрально коннотированных слов для описания представителей того или иного класса или социальной группы в определенном контексте, как правило, приводит к:
1) закреплению тематических созначений за словом или словосочетанием (как правило, из трех сфер: экономической, политической и социальной), способствуя их трансформации в идеологемы,
2) акцентуации полюса оценки (положительного или отрицательного).
Следует отметить, что восприятие слов всегда порождает ассоциативные реакции. «Слово никогда не всплывает в нашем сознании одиноко»14. При восприятии слова всегда вызывают в памяти читающего, слушающего синонимы. Кроме того, важным фактором является и то, что при восприятии любого сообщения индивид также обращается к прошлому опыту, и актуализация одного из звеньев цепи, связанных между собой повторными совместными появлениями в прошлом опыте, вызывает мгновенную актуализацию всех следов. Иными словами, слово-стимул вызывает не изолированную реакцию, а определенную систему семантических связей15.
Подобный механизм работает и при восприятии нового слова, в ходе которого также происходит процесс установления связи новой, полученной информации с продуктами переработки предшествующего опыта инди-
вида. В этом случае выявляются сходства и различия, на основании которых слово либо выделяется в отдельную категорию, либо включается в одну из уже существующих16.
Таким образом, восприятие слов зависит не только от оценочной лексики, содержащейся в нем, но и от контекста. Соответственно, одним из основных аспектов механизма контекстуальной корректировки следует рассматривать контекст, в котором то или иное слово (в данном исследовании идеологема) получает репрезентацию. Иначе говоря, контекст, способствуя установлению новых ассоциативных связей слов, помогает формированию их коннотаций. Изменение типичного контекста слов, как правило, приводит к корректировке их сформированных и закрепленных коннотаций. В данном исследовании коннотация не приравнивается к принятой в языковом коллективе оценке объекта действительности17. Мы рассматриваем коннотацию как совокупность стандартных, устойчивых ассоциаций, которую вызывает в языковом сознании носителей языка употребление того или иного слова в данном значении18.
Коннотации идеологем, по нашему мнению, представляют собой ассоциации, подвергающиеся корректировке в каждом определенном контексте, то есть они не даны раз и навсегда. Этому может способствовать то, что в контексте с идеологемой той или иной формации, помимо оценочной лексики, воздействующей на восприятие, могут присутствовать единицы противоборствующей идеологии, имеющие либо нейтральные, либо отрицательные коннотации.
Также следует отметить, что со временем, после трансформации слов и словосочетаний в идеологемы, они начинают выступать в роли своеобразных «социальных ярлыков», влияя на действительное положение дел в обществе, так как:
1) формируют своего рола аксиологическую шкалу, по которой идет оценка не только социальной действительности, но и представителей тех или иных классов, социальных групп;
2) влияют на существующие социальные установки по отношению к тому или иному классу или социальной группе, включающие информацию о стереотипных чертах их представителей, нормах их поведения, экономических и политических правах и обязанностях.
Сущность идеологического механизма «численное доминирование идеологем» состоит в следующем. В дискурсе, как правило, наблюдаются расхождения в количественном составе единиц противоборствующих идеологий вследствие их неравного доступа к символическим средствам воспроизводства власти. Иными словами, единицы доминантной идеологии превалируют над идеологема-ми других идеологий (будем условно называть их дискриминируемыми идеологиями), представляя в количественном отношении более многочисленную группу.
Следовательно, коннотации дискриминируемых идеологем могут подвергаться сравнительно большему воздействию, чем коннотации единиц доминантной идеологии. Помимо контекста, в частности его тематики и оценочной лексики, на формирование и/или изменение коннотативных признаков единиц дискриминируемых идеологем воздействуют коннотации численно превышающих идеологем доминирующей идеологии.
Анализ действия механизма численного доминирования идеологем целесообразно проводить на основе вычислений среднего количества идеологем, которое приходится на одну страницу и на одну тысячу страниц печатного текста, чтобы получить представление об интенсивности действия наблюдаемого механизма в дискурсе.
Особое внимание следует уделить анализу действия указанного механизма идеологических технологий в иерархическом ракурсе, то есть в соответствии с идеологиями тех или иных классов, социальных групп. Полагаем, что количественный показатель единиц идеологий тех или иных классов, социальных групп релевантен для экспликации доминирующей шкалы оценки как политикоэкономических общественных формаций, так и их типичных представителей.
В некоторых исследованиях, посвященных манипуляции и пропаганде, в качестве идеологических механизмов предлагается рассматривать процессы эвфемизации и де-эвфемизации. Так, в качестве примера процессов эвфемизации и деэвфемизации приводятся термины «военное присутствие» как эвфемизм термину «интервенция», который в свою очередь рассматривается как его деэвфе-мизатор. То же в парах: «регулирование цен»
- «повышение цен», «неполная занятость» -«безработица»19.
По нашему мнению, термины «эвфеми-зация» или «эвфемистический перифраз» нежелательно применять в исследованиях с доминантой «язык - власть». Так, ряд исследователей выделяет политические эвфемизмы. Попытки совмещения понятия эвфемизма и политических процессов могут приводить к подмене понятий. Это невольно подтверждают и сами исследователи, утверждая, что данные эвфемизмы призваны «камуфлировать политические табу, создавать апологетику господствующей доктрины» или «извращать действительное положение вещей, вводя получателя речевого сообщения в заблуждение»20.
Рассмотрим понятия «эвфемизм» и «табу». Появление эвфемизма, от греческого слова euphemeo - скажу хорошо, связывают как с чисто стилистическим аспектом, так и с явлением табу, то есть социальным аспектом. С точки зрения стилистики, эвфемизм рассматривается как средство, которое позволяет избегать оскорбляющих слух выражений. К характерным чертам так называемого «эв-феминистического слога» относят метафоры, сравнения, перифраз, аллюзии. Эвфемизм трактуется как некое «отбеливающее средство», цель которого - смягчение содержания более грубого, вульгарного высказывания, с помощью которого явление, принимаемое за неприятное или неприличное, заменяется синонимичным, но смягченным словосочетанием или словом21.
Акцентирование доминанты влияния явления табу на возникновение и функционирование эвфемизмов позволяет рассматривать их как косвенные обозначения некоторых вещей, предметов, прямое обозначение которых социально табуировано. Иными словами, эвфемизм трактуется как замена табуированно-22
го слова приемлемым22.
Само явление табу рассматривается с точки зрения религии, верований, с точки зрения этикета и с точки зрения такта. С точки зрения религии, табу трактуется как некий запрет из-за «священного ужаса», налагающийся на произнесение различных слов, в первую очередь имени бога/богов, дьявола, злых духов и имен собственных, и совершение определенных действий (употребление пищи, питья, использование тех или иных предметов). С точки зрения этикета, табу рассматривается как запрет на называние явлений, относящихся к сексуальной сфере жизни, и определенных
частей и функций тела. С точки зрения такта, табу понимается как запрет на неприятные темы: как то смерть, болезнь23.
Таким образом, из вышеупомянутых определений можно выделить указание на причины возникновения эвфемизмов: вульгарность какого-то явления, неприличность и опасение вызвать гнев потусторонних сил. Следует отметить отсутствие указания на процесс отстаивания политических и/или экономически прав, то есть речь не идет об убеждениях и не
о системе ценностей различных классов или социальных групп.
Толкование такого рода лексем как эвфемизмов сводит их анализ к рамкам нравственных категорий и способствует освобождению их от критического анализа и переводу проблем распределения власти и влияния в обществе на чисто стилистический уровень.
Функции корректировки оценки социальной действительности, конструкции второй реальности с целью убеждения индивида принять свое подчиненное положение и/или оправдать свое привилегированное положение в обществе и согласиться с существующей и/или активно насаждаемой правящим классом, группой системы доминирования-подчинения могут выполнять идеологемы.
По нашему мнению, оперирование понятием «идеологема» по отношению к лексемам, структурирующим, воспроизводящим доминантную или дискриминируемую идеологии, позволяет эксплицировать рамки проведения лингвистического анализа с точки зрения таких политических/правовых, экономических категорий, как власть, влияние, социальный статус, не касаясь нравственных категорий, к которым бы пришлось апеллировать при причислении данных лексем к эвфемизмам.
Выдвигаем предположение о том, что подача информации о социальных, политических и экономических объектах и явлениях (как, например, достижениях трудящихся в Советском Союзе, праздниках, связанных с коммунистическим строем и т. д.) при помощи цифр в публицистическом дискурсе может рассматриваться в качестве идеологического механизма - «цифрового прессинга». По-видимому, кодирование данной информации в указанном формате позволяло, с одной стороны, пропагандировать (то есть распространять) идеи коммунизма, с другой, манипулировать сознанием жителей Советского Союза, убеждая их в том, что только данный
политический строй может гарантировать как экономическое процветание, так и права и свободы граждан. Иными словами, этот идеологический механизм мог давать возможность навязывать мнение жителям советских республик о «коммунистическом рае» - единственном источнике не только социальной справедливости, равенства и братства, но и экономической стабильности.
Проведенный анализ фрагментов публицистического дискурса 1937 года позволил подтвердить обоснованность идентификации идеологического механизма - «цифровой прессинг». Было установлено, что наиболее употребляемыми величинами, используемыми в прессе анализируемого периода, были тысячи и миллионы. В скобках указана частота употреблений на 1002 фрагмента дискурса:
1) тысяча (205 ед.);
2) миллион (137 ед.);
3) десяток (28).
Кроме того, активно использовались и такие показатели как: «на 5 %» (162), «в десять раз» (24).
Как показало исследование, цифровой кодировке подвергалось только два основных блока информации. Во-первых, как предполагалось ранее, таким способом подавалась информация об экономическом развитии страны. Например:
1) в газете «Известия» № 27 (6189) от 30 января 1937 года в рубрике «Металл, уголь, автомашины»:
«За 31 января по Союзу выплавлено чугуна 36.422 тонны - 85,1 проц. плана, стали 46.981 тонна - 89,5 проц. плана, проката выпущено 39.409 тонн - 96,1 проц. плана. Угля по Союзу за 27 января добыто 348.217 тонн - 90,3 проц. плана, в том числе по Донбассу 210.446 тонн
- 89,3 проц. плана».
2) в газете «Известия» № 47 (6209) от 22 февраля 1937 года в рубрике «Металл, уголь, автомашины»:
«За 19 февраля по Союзу выплавлено 37.420 тонн чугуна - 87,4 проц. плана, стали -47.403 тонны - 90,3 проц. плана; проката выпущено 38.346 тонн - 93,5 проц. плана. Угля по Союзу за 19 февраля добыто 351.656 тонн
- 89,7 проц. плана, в том числе по Донбассу 211.626 тонн - 89,2 проц. плана. За 20 февраля Московский автозавод им. Сталина выпустил 179 грузовых автомашин - 87,7 проц. плана и 1 легковую “ЗИС” - 16,7 проц. плана. Горьковский автозавод им. Молотова выпу-
стил 450 грузовых автомашин - 105,9 проц. плана и 27 легковых “М-1” - 56,2 проц. плана».
По-видимому, подобная подача информации об экономике Советского Союза позволяла создавать иллюзию, что правительство=партия следят за развитием сельского хозяйства и промышленности. Это, соответственно, давало возможность простым советским людям надеяться если не процветание страны, то, по крайней мере, на хоть какое-то экономическое благополучие в скором будущем. Данный идеологический механизм, по-видимому, позволял гражданам СССР забывать о том, что тотальное большинство граждан были нищими, о том, что промышленность страны не удовлетворяла самые насущные нужды граждан.
Во-вторых, в цифровой кодировке подавалась информация обо всех действиях граждан, которые относились к политике. Например, празднования социалистических дат, участия в съездах, митингах, поддержка решений правительства и т. д.
Например:
1) в статье «Демонстрация трудящихся Москвы на Красной площади 7 ноября» в газете «Литературная газета» № 61 (697) от 10 ноября 1937 года.
«Десятки миллионов свободных граждан Социалистической родины 7 ноября, в день двадцатилетия Великой Октябрьской социалистической революции в СССР, вышли на улицы городов и сел страны социализма, торжественно празднуя великую, всемирноисторическую дату Октября. Народ демонстрировал свою преданность и безграничное доверие советскому правительству, своей большевистской партии и вождю народов Великому Сталину».
2) в статье «На предвыборных собраниях рабочих и служащих московского электрокомбината имени Куйбышева и завода “Серп и Молот”» в газете «Известия» № 246 (6408) от 21 октября 1937 года:
«И в этот момент сразу стало ясно, что это не обычное собрание: десять тысяч голосов со второго слова подхватили “Интернационал”. Никто не дирижировал ими, но до самых далеких, у самой стены стоящих певцов никто не напутал, как будто этот десятитысячеголосый хор каждый день упражняется в пении. Все смелее и задорнее расширялся советский гимн под солнечным потолком зала и, наконец, покрыл оркестр».
3) в статье «Грозный голос миллионов» в газете «Известия» № 27 (6189) от 30 января 1937 года:
«Из резолюции рабочих ночных смен завода № 22. С величайшим удовлетворением встретили мы приговор Военной коллегии Верховного суда по делу троцкистского антисоветского центра. Речь прокурора т. Вышинского на суде - это наша речь, это мощный и грозный голос нашей страны. Приговор Военной коллегии - это наш приговор, это -воля, это - решение всего 170-миллионного народа страны победившего социализма».
По-видимому, подобная подача политической информации позволяла:
1) создавать видимость единодушной поддержки гражданами СССР правительственных решений;
2) перекладывать ответственность за эти решения на народ, «поддержавший» их;
3) способствовать формированию чувства коллективной идентичности;
4) служить ориентиром для всех действий граждан при тоталитарном режиме.
Вероятно, данный формат экономической и политической информации мог предоставлять возможность политической элите пропагандировать идеи коммунизма. Не исключено, что, манипулируя сознанием простых советских людей, благодаря акцентированию «экономических побед» на полях и заводах СССР, политическая верхушка могла убеждать их в том, что только данный политический строй может обеспечить экономическое процветание, соблюдение их прав и гарантию свобод.
Подводя итог, следует отметить, что лингвоидеологические механизмы, при помощи которых апологеты власти трансформировали и трансформируют СМИ, а в особенности прессу в инструмент власти, остаются не до конца изученными. Список выявленных лингвокогнитивных механизмов постоянно пополняется, данные по анализу специфики их функционирования верифицируются, благодаря развитию науки и применению междисциплинарных методов исследований языковых явлений.
Примечания
1 Дейк, Т. А. ван. Расизм и язык. М. : ИНИОН, 1989.
2 Baradat, L. P. Political Ideologies. Their Origins and Impact. NJ : Englewood Cliffs : Prentice-Hall, 1984. XIV.
3 Dolbeare, K. M. American Ideologies Today : shaping the New Politics of the 1990s / K. M. Dolbeare, L. J. Medcalf. 2-nd. ed. New York : McGraw-Hill, Inc, 1976. XII.
4 Мирошниченко, А. А. Толкование речи. Основы лингво-идеологического анализа. Ростов н/Д., 1995.
5 Водак, Р. Язык. Дискурс. Политика / Рут Водак ; пер. с англ. и нем. В. И. Карасика, Н. Н. Трошиной ; Волгогр. гос. пед. ун-т. Волгоград : Перемена, 1997.
6 Карасик, В. И. Культурные доминанты в языке // Языковой круг. Личность, концепты, дискурс : сб. науч. тр. Волгоград, 2002. С. 166-205.
7 Мухамедьянова, Г. Н. Табу и евфемистиче-ские способы выражения в разноструктурных языках // Теория поля в современном языкознании : межвуз. сб. науч. ст. Уфа, 2002. С. 128-133.
8 Байков, В. Г. Манипулятивная семантика и контрпропаганда // Функционирование языка как средства идеологического воздействия : сб. науч. тр. Краснодар : Изд-во Кубан. гос. ун-та, 1988. С. 5-13.
9 Будагов, Р. А. Язык и культура : хрестоматия : в 3 ч. / Р. А. Будагов ; сост. А. А. Брагина, Т. Ю. Загрязкина. М. : Добросвет, 2001. Ч. 1. Теория и практика.
10 Волошин, Ю. К. Социально-идеологическая
детерминация социолектизмов //
Функционирование языка как средства идеологического воздействия. С. 14-19.
11 Борботько, В. Г. Психологические механизмы речевой регуляции и инспиративная функция языка // Там же. С. 35-40.
12 Рябова, М. Ю. Приемы аргументации властного дискурса // Концепт и культура = Concept and Culture : материалы 2-й междунар. науч. конф. (Кемерово, 30-31 марта 2006 г.) / отв. ред. Г. И. Лушникова, Л. П. Прохорова. Прокопьевск, 2006. С. 818-825.
13 Каменева, В. А. Лингвокогнитивные средства выражения идеологической природы публицистического дискурса (на материале американской прессы) : монография. Новокузнецк : КузГПА, 2006.
14 Вандриес, Ж. Язык : (лингвистическое введение в историю) : пер. с фр. 2-е изд., стереотип. М. : Эдиториал УРСС, 2001.
15 Лурия, А. Р. Объективное исследование динамики семантических систем / А. Р. Лурия, О. С. Виноградова // Гак, В. Г. Семантическая структура слова : психолингвистические исследования. М., 1971. С. 27-63.
16 Кубракова, Н. Ю. Употребление слов, связанных таксономическими отношениями «общее-частное», в газетных текстах // Некоторые проблемы германской филологии : сб. науч. тр. Пятигорск, 2000. С. 135-138.
17 Радзиховская, В. К. Оценка как способ определения семантических полей // Семантика языковых единиц : докл. V междунар. конф. М., 1996. Т. 1. С. 32-35.
18 Арутюнова, Н. Д. Язык и мир человека. М. : Языки рус. культуры, 1996.
19 Беркнер, С. С. Язык как инструмент власти // Эссе о социальной власти языка / под общ. ред. Л. И. Гришаевой. Воронеж, 2001. С. 85-89.
20 Цараева, М. Р. Эвфемизмы как лингвистическое явление (на материале современного английского языка) / М. Р. Цараева, О. И. Реунова // Некоторые проблемы германской филологии : сб. науч. тр. Пятигорск, 2000. С. 31-39.
21 Гальперин, И. Р. Очерки по стилистике английского языка. М. : Изд-во лит. на иностр. яз., 1958.
22 Мечковская, Н. Б. Социальная лингвистика : пособие для студ. гуманит. вузов и учащихся лицеев. 2-е изд., испр. М. : Аспект Пресс, 1996.
23 Ульман, С. Семантические универсалии // Новое в лингвистике. М., 1970. Вып. 5. Языковые универсалии. С. 250-299.
