CC BY
819
УДК 327.82 Вестник СПбГУ. Сер. 6. 2012. Вып. 4
Д. Н. Барышников, А. Ю. Туленков
«ЦИФРОВАЯ ДИПЛОМАТИЯ» И ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СУВЕРЕНИТЕТ В ЭПОХУ ГЛОБАЛИЗАЦИИ
Дипломатия в условиях глобализации переживает период трансформации, сравнимый по своим масштабам с такими эпохальными рубежами политической истории, как изобретение книгопечатания или развитие технических средств связи (телеграф, телефон). Общепризнано мнение о том, что работа дипломата в первую очередь связана с добыванием, обработкой, анализом и передачей информации, а в начале XXI в. доступность и качество связи, возможности создания, средства получения и передачи информации усилились многократно. Одновременно возрастает роль негосударственных акторов в международных отношениях. Поэтому дипломатический аппарат государства и самый феномен дипломатии в очередной раз требуют переосмысления в условиях, когда глобальные процессы не только меняют количественные и качественные характеристики международного информационного поля, но и, в известной степени, бросают вызов фундаментальной роли суверенного государства в качестве системообразующего актора международных отношений.
Основной целью настоящей статьи является выявление взаимосвязи между развитием так называемой «цифровой дипломатии» как новейшего внешнеполитического информационного ресурса и усилением давления на суверенные права государства в области информационной политики.
Классическая дипломатия в эпоху глобализации, безусловно, сохраняет свои базовые функции и институты, призванные мирными средствами защищать внешнеполитические интересы государства. Вместе с тем, в силу влияния глобальных социально-политических, экономических и технологических процессов, формы и методы современной дипломатии трансформируются настолько серьезно, что, возможно, в будущем придется говорить о качественных сдвигах в содержании и назначении самого феномена. Среди основных качественных характеристик дипломатии, сложившихся под влиянием глобализации, можно было бы рассматривать следующие:
— экономика и культура как приоритетные сферы дипломатического взаимодействия;
— персональная дипломатия политических лидеров;
— челночная дипломатия и «дипломатия турне»;
— многосторонняя и конференционная дипломатия;
— гражданский контроль, открытость и прозрачность;
— электронное правительство и «цифровая дипломатия»1.
Последняя характеристика отражает важнейшую информационную составляющую процесса глобализации, о которой свидетельствует взрывное развитие средств массовой коммуникации в начале XXI в., что, в свою очередь, стало причиной беспрецедентного
1 См. подробнее: [1, с. 405-407; 2, р. 78-79,]. © Д. Н. Барышников, А. Ю. Туленков, 2012
121
роста интенсивности информационного взаимодействия и превращения информации в политико-экономический ресурс первостепенной важности. Эти средства, получившие условное название «электронное правительство», и прежде всего глобальная сеть Интернет, предоставили государству и его институтам небывалые ранее возможности по организации мониторинга всех сфер жизни общества внутри страны, взаимодействия с населением и оказания услуг [3]. «Цифровую дипломатию» в принципе можно было бы рассматривать как внешнеполитический аналог электронного правительства, если бы не сохраняющиеся, базирующиеся на равенстве суверенитетов принципы организации системы международных отношений.
Однако прежде чем коснуться особенностей «цифровой дипломатии» и ее влияния на проблему государственного суверенитета, необходимо выяснить ее взаимосвязь с таким феноменом, как публичная дипломатия, который сам по себе, в отличие от дипломатии классической, несет в себе заряд, отрицательный для государствоцентричной природы суверенной внешней политики.
В рамках настоящей статьи публичная дипломатия понимается как совокупность правительственных и неправительственных социально-экономических ресурсов, а также институтов гражданского общества, используемых официальной дипломатией государства для изучения общественного мнения за рубежом и оказания влияния на него с позиций собственных национальных интересов.
Считается, что современная публичная дипломатия стала развиваться в США в период холодной войны, хотя, конечно же, некоторые ее элементы, например, демонстрация и пропаганда национальных достижений в сфере культуры, науки и образования, использовались во внешнеполитических целях еще в начале XX в. [4, с. 16]. После Второй мировой войны регулярность образовательных и культурных обменов, а позже весь потенциал зарубежного теле- и радиовещания стало возможным использовать для демонстрации национальных достижений и привлекательных сторон американского образа жизни. Считается, что начало этому было положено в 1954 г., когда президент Д. Эйзенхауэр призвал к созданию программы глобального культурного обмена с тем, чтобы с его помощью улучшить восприятие американской культурной и политической жизни во всем мире [5, p. 4].
По окончании холодной войны публичная дипломатия США переживала существенный спад. Это объясняется тем, что в период холодной войны она служила в первую очередь инструментом борьбы против враждебной коммунистической идеологии и с распадом СССР потребность в применении подобного инструмента отпала. После терактов 11 сентября 2001 г. в США началось возрождение публичной дипломатии в связи с обострившейся угрозой терроризма и необходимостью формировать новый, привлекательный облик сверхдержавы, прежде всего в исламском мире. Как известно, теоретическую основу новейшей публичной дипломатии США составляют концепции «мягкой силы» (soft power) и «умной силы» (smart power), разработанные представителями неолиберальных интеллектуальных кругов Дж. Наем и Р. А. Армитаджем. Обе концепции нацелены на использование инструментов убеждения и мягкого влияния (в случае с «умной силой» — в сочетании с инструментами принуждения) для достижения долговременного эффекта признания США миролюбивой, справедливой державой и надежным партнером в международных делах. Особое внимание придается поддержанию национального бренда США как лидера в обеспечении глобального блага [6, p. 7].
122
С опорой на эти концептуальные разработки Соединенные Штаты сегодня используют возможности публичной дипломатии в самом широком, глобальном контексте. Государственный Департамент совместно с Агентством международного развития (USAID), Американским корпусом мира, радиостанциями, рассчитанными на зарубежную аудиторию, неправительственными фондами и культурными институтами выстраивает координированную систему адресной финансово-технической поддержки, гуманитарной помощи и культурного влияния в регионах и государствах мира в зависимости от долгосрочных внешнеполитических приоритетов США и политического момента. При этом в отличие от традиционной дипломатии, нацеленной на взаимодействие с официальной властью зарубежных стран, публичная дипломатия сосредоточена на ресурсах и возможностях гражданского общества в иностранных государствах — национальных и религиозных меньшинств, СМИ, неправительственных организаций и т. д. Наращивание влияния и успешность публичной дипломатии под руководством Государственного Департамента сегодня является ключевым индикатором при оценке эффективности внешней политики США в целом [7, с. 63-65].
«Цифровая дипломатия» или «новая» публичная дипломатия (Дипломатия Web 2.0) — это способ влияния на международную ситуацию и зарубежную аудиторию посредством новейших информационных технологий. Авторы идеи «цифровой дипломатии», зародившейся в середине 2000-х годов в Государственном Департаменте, учитывая развитие современных технологий и средств коммуникации, переосмыслили принципы публичной дипломатии, опираясь на возможности Интернета, спутникового телевидения и мобильной связи, тем самым значительно расширив ее компетенцию [4; 5]. Конечно, классические методы публичной дипломатии, такие как, например, образовательные программы, культурный обмен и использование радиопередач, по-прежнему применяются, однако общая тенденция смещается именно в сторону Дипломатии 2.0. «Цифровая» версия публичной дипломатии преследует более широкие цели, нежели классическая публичная дипломатия. И главной ее задачей декларируется не только улучшение имиджа государства, но и укрепление дружеских связей, существующих союзов и установленного сотрудничества между американцами и людьми в разных странах [8].
При этом «новая» публичная дипломатия является гораздо более эффективным способом реализации краткосрочных политических кампаний, нежели классическая публичная дипломатия. Это происходит за счет более интенсивного информационно-психологического воздействия современных средств коммуникации. Примером таких краткосрочных политических кампаний может являться деятельность по привлечению внимания зарубежной аудитории к какому-либо вопросу и формированию у этой аудитории определенного мнения. На официальном сайте Госдепартамента США можно увидеть ссылки на собственные страницы в различных социальных сетях, включая Facebook, Twitter, DipNote, YouTube и др. Посредством этих сетей осуществляется скорее не давление на Интернет-пользователя, а его ознакомление с информацией о США и их позиции по разным проблемам под необходимым углом зрения. Это, безусловно, влиятельный ресурс краткосрочного информационно-психологического воздействия, хотя и воспринимающийся как официальная информация официального ведомства иностранного государства, что неизбежно снижает его воздействие на подготовленного или критически настроенного пользователя социальной сети. Впрочем, в некоторых случаях подобного недостатка удается избежать. Так, например, американское радио-
123
вещание в некоторых случаях ведется через местные станции, что, безусловно, смягчает эффект «заокеанского голоса». Точно так же поддержку некоторых внешнеполитических действий США в стране-реципиенте осуществляют американские эксперты общественной дипломатии при участии привлеченных местных экспертов в области связей с общественностью, лучше знакомых с культурными особенностями страны-реципиента.
Применение наиболее современных технологий, в первую очередь в области Интернет-коммуникации, позволяет «цифровой дипломатии» наиболее эффективно выполнять задачи публичной дипломатии: создавать положительный имидж страны, укреплять уже существующие и налаживать новые союзные отношения, поддерживать краткосрочные политические кампании, а также информационно-психологическое воздействие на зарубежную аудиторию с целью в долгосрочной перспективе добиться нужного результата. Согласно «Стратегическому плану Госдепартамента США по информационным технологиям за 2011-2013 годы», суть цифровой дипломатии заключается в возможности «расширения сотрудничества и обмена информацией между внутренними и внешними заинтересованными сторонами, благодаря применению современных инструментов, доступных в области социальных сетей, а также информационным ресурсам с расширенными функциональными возможностями [...] Facebook™, Diplopedia, Twitter™, LinkedlnTM, Communities@State, инструментам обмена информацией и системам управления данными» [9, p. 5].
В этом же документе приведены основные цели «цифровой дипломатии», среди которых названы:
— обмен и распространение знаний среди людей и правительств во всем мире с целью продвижения демократических процессов;
— использование социальных сетей и других подобных инструментов для представления американских ценностей и взглядов;
— использование информации и возможностей сетей, таких как Facebook, для обращения к зарубежной аудитории и правительствам [9, p. 13-15].
Очевидно, что первая из приведенных целей представляет собой применение «цифровой дипломатии» в качестве средства для распространения демократии, что вполне закономерно в информационную эпоху. Действительно, многие исследователи отмечают некий демократизирующий потенциал Интернета: «Информационно-коммуникативные технологии обладают большим демократизирующим потенциалом, способствуя формированию гражданского общества в глобальном масштабе, большей открытости государственной политики» [10, с. 14].
Согласно второй и третьей из указанных целей «Стратегического плана по ИТ», «цифровая дипломатия» будет активнейшим образом использовать социальные сети и Интернет-технологии, применяя при этом не только английский, но и другие иностранные языки, а также опираясь на культурные традиции стран-реципиентов. Следовательно, появится возможность резко снизить своеобразный «эффект чужого», и к информации, предоставляемой от имени США, повысится степень доверия со стороны пользователя в стране-реципиенте. К тому же предоставляемая информация может быть не связана напрямую именно с США. Это может быть «частный» пользователь сети, который будет от себя лично продвигать определенные идеи.
Таким образом, в представленном документе намечается программа масштабного, но тонкого и, при желании, адресного информационно-психологического
124
воздействия, которое может оказаться тем более эффективным, что наиболее активными пользователями социальных сетей являются люди молодого возраста. При этом конкретные технологические особенности применения подобного влияния если и упомянуты в «Стратегическом плане по ИТ», то в довольно туманных формулировках. Известный эксперт в области Интернет-технологий из Стэнфордского университета Е. Морозов предполагает вариант реализации «цифровой дипломатии» в гораздо более конкретных терминах: «На практике этот подход может реализоваться по-разному: как через скучные блоги американских послов и сайты министерств, так и через тщательный анализ сообщений по важной для США тематике в социальных сетях, вовлечение пользователей в диалог или в некие действия. Проблема в том, что Госдеп смешивает такие понятия, как публичная дипломатия и борьба за свободу Интернета. То есть к перечисленному выше добавляются, например, меры по обучению пользователей Интернета из авторитарных стран методам обхождения фильтров. Это может быть расценено как попытка насаждения демократии и вмешательство во внутренние дела» [11, с. 14].
Действительно, если методы цифровой дипломатии, указанные в первой части комментария, в целом довольно очевидны, то вмешательство во внутренние дела путем предоставления некоторым пользователям технологий, позволяющих нарушать закон страны-реципиента, — метод, который явно широко не афишируется, однако того, что он применяется, отрицать невозможно.
Также было бы логично предположить, что «цифровая дипломатия» будет использовать или уже использует стратегию так называемой скрытой «рекламы» в социальных сетях и в целом в Интернете. Подобная реклама используется транснациональными корпорациями, известными брендами в киноиндустрии и в таких сетях, как YouTube (через «вирусные» видео), для рекламы своей продукции. По аналогии может существовать сеть внешне независимых блоггеров, пользователей социальных сетей и специальных сайтов, продвигающих определенные идеи и так или иначе привлекающих внимание пользователей Интернета.
Действительно эффективно осуществлять подобную программу использования технологий 2.0 во внешнеполитических целях могут на данный момент, пожалуй, только Соединенные Штаты. Это вполне объяснимо, так как наступательная публичная дипломатия в принципе оказывается действенным инструментом лишь в руках экономически и политически сильных держав. Более слабые страны вынуждены ее использовать лишь в оборонительных целях.
Возвращаясь к проблеме разграничения понятий в области публичной дипломатии, при желании можно обнаружить отличия между «новой» публичной дипломатией и собственно «цифровой». Оба вида публичной дипломатии активно используют современные технологии, включая социальные сети, однако следует обратить внимание на то обстоятельство, что «цифровая дипломатия», в отличие от новой общественной, полагается только на Интернет-ресурсы, не используя другие средства. С учетом развития Интернета, стремительного увеличения числа его пользователей наметился переход от классических методов публичной дипломатии к «цифровой». США сокращают финансирование «Голоса Америки», зато сегодня за Государственным Департаментом числятся 230 страничек в Facebook, 80 блогов в Twitter (в том числе и на русском языке), 55 каналов в YouTube и 40 аккаунтов в Flickr [11]. Таким образом, «цифровая дипломатия», в отличие от «новой» публичной, концентрируется на отдельном инструменте
125
(Интернет) и использует его с максимально возможной эффективностью в краткосрочной, а в будущем, возможно, и в долгосрочной перспективе.
Другим отличием «цифровой дипломатии» от «новой» общественной является потенциальная возможность прямого вмешательства во внутреннюю политику страны-реципиента, которое осуществляется через передачу оппозиционным силам новых технологий, связанных с вопросами коммуникации и программного обеспечения.
Последнее представляет собой отдельную и, наверное, самую деликатную проблему в соотношении «цифровой дипломатии» и «новой» публичной дипломатии. Воздействовать на аудиторию, формировать общественное мнение с помощью новейших коммуникационных технологий, конечно же, не то же самое, что предоставлять информационно-технологические ресурсы или оказывать прямую методическую поддержку в сфере «электронной борьбы» политически заинтересованным группам в других странах. С учетом того, что непосредственными агентами публичной дипломатии в сети выступают неправительственные акторы — некоммерческие (например, правозащитные) организации, фонды, общественно-политические объединения блоггеров и т. д., возникает вопрос о вмешательстве извне в сферу внешней политики, которая a priori является сферой исключительной компетенции государства. Как представляется, в этом аспекте вопрос об акторности в сфере публичной дипломатии напрямую увязывается с фундаментальным вопросом о перспективах государственного суверенитета в условиях глобализации.
Методы «новой» публичной дипломатии, без сомнения, не нарушают суверенитет страны-реципиента. Активность в социальных сетях и на специализированных сайтах, распространение своих ценностей и видения мира, пусть даже и не всегда открыто от лица правительства, являются деятельностью, которую можно даже признать своеобразной формой международного культурного общения, пусть даже при этом направленный информационный поток «течет» лишь в одну сторону. Данное сравнение было приведено лишь с той целью, чтобы показать, что классические методы «новой» общественной дипломатии абсолютно легитимны, несмотря даже на тот факт, что посредством информационно-психологического влияния население страны-реципиента активно вовлекается в информационное поле иностранного государства.
Однако другие способы применения «цифровой дипломатии», которые официальные лица стараются не афишировать, могут считаться прямой угрозой государственному суверенитету: «Речь идет о финансировании проектов по созданию и распространению новых технологий, позволяющих обходить цензуру в сети (т. н. файерволы). О том, что США будут помогать диссидентам из Китая, Ирана, Сирии и других стран, чьи власти фильтруют доступный гражданам контент, обходить эти ограничения, Государственный Секретарь США Х. Клинтон заявляла неоднократно. В 2011 году на эти цели Госдеп выделит около $25 млн. По данным же The New York Times, эта цифра выше — $70 млн» [11].
Нельзя с уверенностью сказать об участии или неучастии США в событиях в Тунисе и Египте, однако события «Арабской весны» в этих странах (а годом ранее при массовых выступлениях в Иране) показали эффективность использования социальных сетей для координации действий оппозиции. Следовательно, открытие для оппозиции других стран доступа через файерволы создает существенную угрозу для политической стабильности в стране-реципиенте. Тем самым попираются основы суверенитета и принцип ООН о невмешательства во внутренние дела.
126
Как правило, официальные лица, понимая политико-правовую двусмысленность такой деятельности, стараются прибегать к универсалистсткой политической риторике. Так, Старший советник Госсекретаря США по инновациям А. Росс, один из создателей концепции «цифровой дипломатии», отвечая на вопрос корреспондента российской газеты «Коммерсант», выразил свое несогласие с утверждением о том, что подобные методы могут каким-либо образом нарушать суверенные права государств:
«— А разве те парни, которые, наслушавшись Хиллари Клинтон, взламывают китайский firewall, не нарушают закон? Китайский, по крайней мере?
— Это хорошее замечание. Но вместо того чтобы говорить "нарушают закон", лучше сказать "способствуют продвижению универсальных прав", закрепленных в документах ООН: свободы самовыражения и политических прав вне зависимости от того или иного закона» [11].
Как видим, некоторые методы «цифровой дипломатии» вполне допускают прямое вмешательство во внутреннюю политику страны-реципиента, а значит, и нарушение ее суверенных прав. Такие методы, как передача оппозиционным силам страны-реципиента новых технологий, связанных с вопросами коммуникации, специального программного обеспечения, позволяющего обходить ограничения, наложенные на Интернет государством, применимы в большинстве случаев лишь к «закрытым» государствам, в которых существует ограничение доступа в Интернет для населения (например, Китай). В итоге речь идет об изменении качества публичной дипломатии под прикрытием тезиса о борьбе за свободу слова и свободу Интернета. Такой подход может вполне считаться прямым нарушением целостности суверенитета страны-реципиента путем подстрекательства и предоставления населению инструментов нарушения местного закона.
Вместе с тем государства — субъекты «цифровой дипломатии» (прежде всего США) в лице правительств и ведомств иностранных дел все шире используют в целях публичной дипломатии возможности и самые институты неправительственных организаций, бизнес-сообщества и академической среды в собственной стране и в государствах-реципиентах. Безусловно, при таком подходе возрастают «валовые показатели» внешнеполитического успеха с использованием «мягкой силы», но одновременно возникает опасность утраты государством исключительного контроля над механизмами реализации внешней политики с позиций национальных интересов.
Эта «обратная» сторона взаимосвязи Дипломатии 2.0 и государственного суверенитета в очередной раз свидетельствует о том, что проблемы использования «цифровой дипломатии», так же как и проблема самого термина, в условиях глобализации во многом остаются частью конъюнктурного политического дискурса и нуждаются в дальнейшей разработке с использованием научной политологической и юридической методологии.
Литература
1. Барышников Д. Н. Трансформация дипломатии в условиях глобализации // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. 2012. № 1. С. 405-407.
2. Baryshnikov D. N. Cultural Diplomacy at the Age of Globalization // Journal of International Scientific Publications: Language, Individual & Society, 2011. Vol. 5, Part 1. P. 74- 87.
3. Голобуцкий А., Шевчук О. Электронное правительство как концепция государственного управления в информационном обществе // Уральский государственный технический университет. URL: http://capri.ustu.ru/e-government/e-government_1.htm (дата обращения: 06.06.2012).
127
4. Кубышкин А. И., Цветкова Н. А. Общественная дипломатия США: учебное пособие. СПб.: Издательство СПбГУ, 2010. 168 с.
5. Davenport L. E. Jazz Diplomacy. Promoting America in the Cold War Era. Jackson: University Press of Mississippi, 2009. 219 р.
6. Armitage R. L., Nye J. S. A Smarter, More Secure America // Report of the Center for Strategic and International Studies, 2007. 82 p.
7. Барышников Д. Н., Костюк Р. В., Ткаченко С. Л. Эффективность дипломатии. СПб.: ВВМ, 2009. 164 с.
8. Under Secretary of State J. McHale at the Exchange 2.0 — U.S. Institute of Peace, Washington, DC, April 27, 2011. URL: http://translations.state.gov/st/english/texttrans/2011/04/20110427151131 su0.4071423.html#ixzz1y050736B (дата обращения: 07.06.2012).
9. Department of State IT Strategic Plan Fiscal Years 2011-2013 // US Bureau of Information Resource Management, 2010. 16 p.
10. Туровец В. В. Преобразование электронной системы государственного управления на основе концепции «Электронного правительства» (социологический анализ): дис. ... канд. социол. наук. М., 2005. 174 с.
11. Коммерсантъ. 2011. № 172 (4713). 15 октября.
Статья поступила в редакцию 7 июня 2012 г.
128
