Научная статья на тему '«Церковный антиклерикализм» в Православной России конца XIX-XX веков. К постановке проблемы'

«Церковный антиклерикализм» в Православной России конца XIX-XX веков. К постановке проблемы Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

CC BY
701
157
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
Ключевые слова
СLERGY / АНТИКЛЕРИКАЛИЗМ / ДУХОВЕНСТВО / ЦЕРКОВЬ / СВЯЩЕННЫЙ СИНОД / ЦЕРКОВНО-ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ / ANTICLERICALISM / ORTHODOX RUSSIAN CHURCH / HOLY SYNOD / CHURCH-STATE RELATIONS

Аннотация научной статьи по философии, этике, религиоведению, автор научной работы — Кравцов И. В.

Феномен антиклерикальных настроений в церковной среде России в эпоху заката самодержавия, при всей кажущееся, на первый взгляд, абсурдности, тем ни менее не только имел место, но и оказывал постоянное и существенное влияние, как на внутреннее состояние Православной Русской Церкви, так и на людей ее поддерживающих и сочувствующих ей. К чему привела изжившая себя система государственно-церковных отношений, стало очевидным в годы, последующие после октябрьской революции.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.
iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.
i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.

Anticlerical Movement within the Russian Orthodox Church in the late XIX-XX centuries: Problem Definition

The phenomenon of anticlerical trends in the clerical milieu of Russia at the time of the downfall of the Russian Empire, however absurd it may seem at first sight, was not only real but also constantly and significantly influenced both the Russian Orthodox Church per se and the people supporting and sympathizing it. What the outdated system of church-andstate relations brought about became quite evident in the post-revolutionary times.

Текст научной работы на тему ««Церковный антиклерикализм» в Православной России конца XIX-XX веков. К постановке проблемы»

УДК 272 (2)

И. В. Кравцов ’

«ЦЕРКОВНЫЙ АНТИКЛЕРИКАЛИЗМ»

В ПРАВОСЛАВНОЙ РОССИИ КОНЦА XIX-XX ВЕКОВ. К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ

Феномен антиклерикальных настроений в церковной среде России в эпоху заката самодержавия, при всей кажущееся, на первый взгляд, абсурдности, тем ни менее не только имел место, но и оказывал постоянное и существенное влияние, как на внутреннее состояние Православной Русской Церкви, так и на людей ее поддерживающих и сочувствующих ей. К чему привела изжившая себя система государственно-церковных отношений, стало очевидным в годы, последующие после октябрьской революции.

Ключевые слова: антиклерикализм, духовенство, церковь, Священный Синод, церковно-государственные отношения.

I. V Kavtsov

Anticlerical Movement within the Russian Orthodox Church in the late XIX-XX centuries: Problem Definition

The phenomenon of anticlerical trends in the clerical milieu of Russia at the time of the downfall of the Russian Empire, however absurd it may seem at first sight, was not only real but also constantly and significantly influenced both the Russian Orthodox Church per se and the people supporting and sympathizing it. What the outdated system of church-and-state relations brought about became quite evident in the post-revolutionary times.

Keywords: anticlericalism, clergy, Orthodox Russian Church, Holy Synod, church-state relations.

В данной статье лишь обозначены некоторые важные и принципиальные, на мой взгляд, аспекты исследования антиклерикальных настроений в церковной среде России конца XIX — начала XX в. Однако вполне уместно говорить о новизне этого исследования, в фокусе которого находится процесс формирования этого феномена. Под церковной средой понимались все те, кто считался принадлежащим (и юридически, и фактически) к Православной

* Кравцов Илья Васильевич — старший преподаватель кафедры Философии Санкт-Петербургского государственного университета телекоммуникаций им. проф. М. А. Бонч-Бруевича, ilya@kravtsov.spb.ru.

190

Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2014. Том 15. Выпуск 2

Российской Церкви, проявлял свой интерес к религиозной проблематике.

Это были богоискатели, атеисты, публичные или приватные критики существовавшей в империи официальной церковности и клирики, недовольные существовавшими в России церковно-государственными отношениями и Синодальной системой.

Вопрос о существовании антиклерикальных настроений в церковной среде императорской России конца XIX — начала XX веков представляется важным и актуальным по нескольким причинам. Во-первых, он позволяет лучше рассмотреть общую проблему кризиса самодержавия и акцентировать внимание на тех фактах, которые обыкновенно анализировались в качестве «сопутствующих» (при разговоре о Православной Церкви как о «верном союзнике» царской власти). Во-вторых, он помогает лучше определить те социально-психологические моменты в истории предреволюционной Церкви, без изучения которых невозможно понять, почему большевистская борьба с религией (в ее практическом преломлении — борьбе с «религиозными пережитками» и попытках уничтожить церковную структуру, обернувшихся в том числе и физическим истреблением многих клириков) не встретила должного отпора среди православного по рождению большинства жителей бывшей империи.

Разумеется, нельзя абсолютизировать антиклерикализм в церковной среде, равно как нельзя считать, что антиклерикал — это обязательно неверующий. В данном случае мы придерживаемся того определения, согласно которому под «антиклерикализмом» следует понимать как борьбу против политического, экономического и духовного господства религии и Церкви в обществе, так и выраженное недовольство различными проявлениями церковной жизни. Собственно говоря, недовольство «формой» религиозной жизни (даже без покушения на ее «содержание») в определенном смысле можно назвать антиклерикальным.

Подобные настроения мы можем проследить, читая дневник начальника архива и библиотеки Св. Синода в конце XIX в. А. Н. Львова. По рождению принадлежавший к «духовному корню», получивший церковное образование и воспитание, А. Н. Львов, тем не менее, достаточно скептически относился к царившим в духовном ведомстве нравам, привычкам и тенденциям церковного развития. Не оставляя веры, он не мог признать удовлетворительным состояние дел в Православной Церкви. И дело было не только в существовании всевластия синодальных чиновников, но и в общем строе внутрицерковной жизни. По его убеждению, «идут в монахи одни карьеристы 96-й пробы, драпируясь, конечно, в мантию спасения и благочестия», большинство «кормчих» церковного корабля являли собой «полное и нравственное и умственное убожество» [6, с. 17]. Подобные характеристики, постоянно встречающиеся на страницах дневника А. Н. Львова, не были случайными, вызванными личным недовольством автора, замечаниями — его церковная карьера развивалась вполне благополучно. Он писал о внутрицерковной жизни не потому, что желал уязвить кого-либо: дневник был интимным. Для А. Н. Львова ситуация, которая сложилась в духовном ведомстве, являлась трагедией, преодоления которой он хотел, но выхода из сложившегося положения не видел.

В своих оценках А. Н. Львов не был одинок. Так, к примеру, выдающийся русский историк, профессор Московской духовной академии В. О. Ключевский, рассуждая о состоянии современной ему Православной Российской Церкви и возможностях созыва Поместного Собора, констатировал:

Местные Православные Церкви, теперь существующие, суть сделочные полицейско-политические учреждения, цель которых успокоить наивно верующие совести одних и зажать крикливо протестующие рты других. Обе эти цели приводят к третьей, самой желанной для правящей церковной иерархии, это полное равнодушие мыслящей и спокойной части общества к делам своей местной Церкви: пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Русской Церкви, как христианского установления, нет и быть не может; есть только рясофорное отделение временно-постоянной государственной охраны [16, с. 301].

Столь резкое замечание человека, получившего первоначальное церковное образование (в духовных училище и семинарии), всю свою сознательную жизнь связанного с церковным образованием не меньше, чем с образованием светским,— весьма показательно и не требует дополнительных комментариев. Это — критика вполне «антиклерикальная», хотя и сделана она была не публично. Ценность подобных характеристик, на мой взгляд, заключается в том, что они позволяют понять степень неверия в официальную церковность лиц, которые вовсе не признавали себя атеистами и не стремились к «низвержению основ». Однако для того, чтобы лучше понять мотивацию лиц, подобно В. О. Ключевскому критически отзывавшихся о положении Православной Российской Церкви, их логику, необходимо тщательно проанализировать состояние ПРЦ в эпоху последнего царствования: какие социальные и политические функции в конфессионально ориентированном государстве она должна была решать, справлялась ли она с возлагавшимися на нее государством задачами и, следовательно, каково было ее организационно-правовое положение в системе российской власти.

В начале XX столетия Православная Российская Церковь жила по существу согласно законодательству, принятому еще в эпоху Петра Великого. Именно в первой четверти XVIII в. была проведена церковная реформа, приведшая к усилению светского начала в церковных делах. После смерти Патриарха Адриана (1700) Петр не разрешил проведение выборов нового русского первосвятителя, а в 1721 г. учредил Правительствующий Синод, с 1726 года получивший также наименование «Святейшего». Этим решением самодержец окончательно ликвидировал патриаршее управление отечественной Церковью, деятельность которой стал определять изданный в 1721 году «Духовный регламент». Примечательно в данном случае приводимое в «Регламенте» объяснение превосходства нового учреждения сравнительно со «старым» — соборным:

.. .от соборного правления нельзя опасаться отечеству мятежей и смущения, какие могут произойти, когда в челе церковного управления находится один человек: простой народ не знает, как различается власть духовная от самодержавной, и, удивленный славою и честию верховного пастыря Церкви, помышляет, что этот

правитель есть второй государь, самодержцу равносильный, или еще и больше его, и что духовный чин есть другое лучшее государство, и если случится между Патриархом и царем какое-нибудь разногласие, то скорее пристанут к стороне первого, мечтая, что поборают по Самом Боге [4, с. 624].

Прежде всего государственные интересы заставили императора ужесточить свое отношение к Церкви: уже в 1722 г. для надзора за деятельностью Синода была учреждена должность обер-прокурора, названного «стряпчим о делах государственных» и «оком государевым» в Церкви. Названная должность, просуществовавшая до 1917 г. ни в чем по сути не претерпев изменений, самим фактом своего существования свидетельствовала о полном подчинении Церкви государственным интересам империи.

Согласно российским законам «первенствующей и господствующей» верой была «христианская, православная, кафолического восточного исповедания» [20, с. 17], император Всероссийский не мог исповедовать никакой другой религии, кроме православной [20, с. 17]; он же, по закону, считался Верховным защитником и хранителем догматов господствовавшей веры, а также блюстителем правоверия и благочиния, в церковном управлении действовавшим посредством Святейшего Правительствующего Синода [20, с. 17]. Это было явное нарушение церковных канонов, которое осознавалось всеми, так или иначе касавшимися вопроса о «каноничности» устройства Православной Церкви в России, хотя сама возможность практической постановки проблемы церковно-государственных отношений в империи стала возможна только с 1905 года, что было связано с общими политическими изменениями [1].

Исключительно велико было влияние на церковные дела в начале XX столетия обер-прокурора Св. Синода, что не в последнюю очередь стало итогом многолетнего руководства ведомством православного исповедания К. П. Победоносцевым. К. П. Победоносцев полностью использовал рычаги государственного контроля за деятельностью главной конфессией империи, являя собой пример идеального «блюстителя» «за исполнением законных постановлений по духовному ведомству». Впрочем, сфера компетентности обер-прокурора Св. Синода начиная с XVIII столетия была исключительно широка: именно обер-прокурор представлял «доклады Св. Синода Государю императору», информировал членов духовного правительства о повелениях «Высочайшей власти» и имел «также полномочие объявлять словесно Высочайшие указы...» [21, с. 2].

Таким образом, формально не имея голоса в Синоде, обер-прокурор при желании мог полностью парализовать (в случае необходимости) его деятельность, добившись через императора смены неугодных ему членов.

Фундаментом всего здания Церкви был приход — «общество верующих православных христиан, имеющих свой храм и своих священнослужителей», где «все прихожане именуются братиями своего св. храма, который должен служить средоточием всей их жизни» [21, с. 82]. Однако, являясь низшей церковно-административной единицей, приход по существу не оказывал никакого серьезного влияния на жизнь верующих, формально к нему приписанных. Приходский священник в большинстве случаев ограничивал свою деятельность совершением

богослужений и исполнением треб для верующих, за что прихожане содержали его и остальной причт своими подаяниями. Отношения приходского священника со своей паствой были далеко не всегда гармоничными. Не будет преувеличением сказать, что «стихийный антиклерикализм» можно было наблюдать уже на этом, «низовом» уровне (тем более, что пройдя духовную школу, после Великих реформ избавившуюся от своих наиболее позорных пороков, клирики не всегда могли соответствовать тому назначению, к которому их обязывал сан).

Яркие картины церковного быта давали сами выходцы из духовного сословия. Одним из них был В. Александровский, опубликовавший свои воспоминания в конце 1917 г. на страницах журнала «Голос минувшего». Он описывает случаи, когда священники заставляли своих прихожан давать ложную присягу, обманом добивались назначений и снятия благочинных и т. п. «Очень характерно отношение народа к духовенству и обратно: духовенства к народу»,— писал В. Александровский, приводя весьма характерные бытовые примеры: «На ярмарку одного села привезли крестьяне муку для продажи. Подходит к ним торговец, чтобы купить эту муку. Сторговались. Остается только взвешивать. Крестьяне требуют вешать на их весах, доказывая, что весы у них новые и хорошие — правильные, а у него, торговца, неправильные — “как попова душа” (крестьянская поговорка)» [2, с. 285-286].

Автор приведенного пассажа с горечью отмечал, как

многие в народе видят, что духовенство заботится не об идейно-пастырском служении своем, а только об его материальной стороне, или иначе говоря, что «церковь для духовенства только лавочка», при помощи которой оно существует, а психологически-духовная сторона дела и идея служения Церкви и народу у него никогда и не была убеждением и стремлением [2, с. 287].

Автор стремится показать, что частные примеры, приводимые им, не исключение из правила, а скорее норма церковной жизни. Ее упадок («начиная сверху и кончая низами этого (т.е. духовного.— И. К.) сословия») не вызывает у В. Александровского никаких сомнений.— «Слепой ведет слепца и оба, конечно, скоро падут в яму» [2, с. 291].

Как видим, слова Александровского повторяют заключения Ключевского. Добрых слов для характеристики «церковности» у мемуариста не находится. В подобных условиях антицерковные (антиклерикальные) настроения, в дальнейшем эксплуатировавшиеся большевиками нельзя признать случайными. Показательно, что даже представители духовенства — члены Государственной Думы в 1915 г. вынуждены были констатировать, что «народ все больше и больше удаляется от храма», что замечается «охлаждение к церкви, оскудение

Другой важной проблемой, которая влияла на отношение к духовенству извне и способствовала появлению антиклерикальных настроений в его собственной среде, была проблема кастовости. За двести лет существования синодальной системы империя воспитала подчиненных ей во всем церковно-и священнослужителей, к тому же объединенных в замкнутую корпорацию. Именно эта корпоративность, на мой взгляд, сказалась на том, что духовенство,

постепенно все более обособляясь от других сословий российского общества, попадало в странное положение «отщепенцев» этого общества, с одной стороны, имевших целый ряд привилегий и льгот, с другой же — практически лишенных права выбора. Подобное положение, содержавшее массу неудобств, прежде всего для самого духовенства, просуществовало почти без изменений вплоть до эпохи Великих реформ. Только в 1867 г. (22 мая) императором Александром II было утверждено мнение Государственного Совета, в результате чего правило о наследовании церковных мест в приходах объявили недействительным [20]. Согласно этому правилу, дети священнослужителей считались обладающими преимущественными правами.

Следующим шагом было принятие закона от 26 мая 1869 г. «Об устройстве детей лиц православного духовенства», в котором заявлялось, что «дети лиц православного духовенства не принадлежат лично к духовному званию», однако их права на образование в духовных учебных заведениях, на определение в священно- и церковнослужители, на пособия от епархиальных по-печительств и т.д., закон решил оставить на прежнем основании [20]. Таким образом, «раскрепощая» духовное сословие, власти оставляли его представителям возможность пользоваться старыми льготами.

В российских условиях материальные интересы и «ведомственные традиции» до конца Синодального периода так и не дали возможности реализовать в полной мере вышеназванные законы. В той ситуации, в которой находилась Православная Российская Церковь второй половины XIX — начала XX вв., ожидать изменений в «кадровом подборе» духовенства (на всех уровнях) было излишне оптимистично. Сказанное в полной мере относится и к представителям православной иерархии, абсолютное большинство которых были выходцами из «духовного корня».

Сложность ситуации заключалась в том, что внешнее положение главной конфессии империи резко диссонировало с ее внутренним состоянием. Ярким доказательством того, что она переживала в начале XX в. весьма непростые времена, была и ситуация в духовной школе.

В начале XX в. духовные семинарии отсутствовали только в семи епархиях империи. В некоторых не было даже духовных училищ. Большинство выпускников 58 православных семинарий России по их окончании отказывались идти в ведомство православного исповедания. Информированные современники отмечали, что те, кто серьезно относился к своей будущей карьере,— «далекие от мелкой безыдейной, и фальшивой, и поддельной жизни» люди, после семинарии уходили «в мир» [2, с. 282].

Духовные школы к началу XX в. в широком смысле слова перестали быть «кузницей» священнических кадров. Для детей духовенства, которые в большинстве своем и учились в семинариях, это был лишь более дешевый способ получения образования. Митрополит Вениамин (Федченков), накануне революции 1917 г. занимавший пост ректора в одной из духовных семинарий центральной России, много лет спустя вспоминал, что из всего числа выпускников духовных семинарий в пастыри шло не более 10-15% [7, с. 94].

По большому счету получалось, что Церковь, имея обширную сеть средних и высших духовных школ, не могла решить собственных кадровых проблем,

ибо те, кто все-таки становился священниками, не всегда были лучшими. Косвенным признанием глубокого кризиса, в котором находилась духовная школа, служит горькое признание митрополита Вениамина (Федченкова) о трудности «держать дисциплину, а еще более религиозный дух» в воспитанниках [7, с. 94].

Конечно, все это не может считаться доказательством распространения «широкого безбожия» среди семинаристов, большинство которых составляли выходцы из духовного сословия, традиционно получавшие среднее образование в православной духовной школе, и в XX в. остававшейся de facto сословной [7]. Но это говорит о том, что недовольство существовавшей ситуацией, уход от служения в Церкви в светскую жизнь среди думающих и ищущих представителей духовного сословия имели место быть. Это, думается, можно считать проявлениями антиклерикальных настроений в конфессиональном государстве.

Неудивительно, что уважение к священнослужителям из года в год падало, и, как уже приходилось указывать выше, их воспринимали не столько как «пастырей Христова стада», сколько как «требоисполнителей» и чиновников духовного ведомства. Даже по мнению такого апологета николаевского царствования, как князь Н. Д. Жевахов, авторитет духовенства в России был невысок.

Таким образом, официальная «клерикализация» давала, по мнению современников, обратные от ожидаемых результаты. То, что в народных массах, равно как и среди большинства представителей «образованных сословий», отношение к Церкви (а зачастую и к религии) было скептическим, можно считать не столько результатом «злой воли» каких-либо «темных сил», «врагов престола и Отечества», сколько оценкой деятельности самих православных клириков. Для более верной оценки социально-психологической ситуации, имевшей место быть в начале XX в. в России, корректно вспомнить о характеристике, данной епископом Екатеринославским Агапитом (Вишневским) вскоре после революции 1905-1907 гг. православному населению своей епархии.

В характеристике, приводимой архиереем, прихожане в религиозно-нравственном отношении подразделялись на три группы. К первой, по мнению епископа Агапита, самой малочисленной, причислялись люди «русско-пра-вославного мировоззрения и старинного домостроевского уклада жизни» [8, с. 153]; ко второй (самой большой) — люди земли, «сыны человеческие», исполнявшие религиозно-церковные обязанности «только потому, что так “исстари заведено”, что так нужно и так делают соседи, потому еще, чтобы не навлечь на себя каких-либо нареканий, подозрений, чтобы избежать неприятных столкновений и каких-либо неожиданностей» [8, с. 155]; к третьей же, в основном состоявшей из молодого поколения, относились люди, «которых коснулся современный тлетворный дух отрицания и сомнения, дух гордыни и неповиновения» [8, с. 156].

По мнению епископа Агапита, именно эти люди мечтали о новой революции, от которой ждали «для себя “земного рая”, т. е. всяческих благ и удовольствий для тела, а главное — ничегонеделания». Архиерей считал, что из-за них с обществом как с единым целым «положительно нельзя иметь никакого дела», что они, дальше всех отстоя от храма, любят толковать о доходах церкви и «в случае какой-либо оплошности духовенства» являются «первыми подстрекателями и жалобщиками на него по начальству» [8, с. 157].

По существу, в третьей группе епископ Агапит вывел собирательный образ деревенского хулигана, что косвенно подтверждалось и во всеподданнейшем докладе обер-прокурора Св. Синода за те же годы — там заявлялось о развивающемся «на почве безрелигиозности и революционных идей» нравственном одичании народной молодежи, которое «имеет не местный лишь характер, а обнаруживается, к сожалению, повсеместно» [8, с. 157]. Как видим, епископ давал неутешительный прогноз, который в дальнейшем подтвердился.

Нездоровая социально-психологическая ситуация не могла не сказываться и на жизни тех, кого можно условно назвать «клерикалами», разумеется, в самом широком смысле этого слова. Они оказывались в явном меньшинстве, причем не только среди представителей образованной части общества, но и среди простонародья.

Таким образом, последний предвоенный период в истории императорской России — годы так называемого столыпинского успокоения в жизни Православной Церкви, как и всего российского общества, были тем временем, когда современники отмечали тревожные симптомы социально-психологического кризиса. По словам С. Н. Булгакова, именно в ту эпоху «Россия экономически росла стихийно и стремительно, духовно разлагаясь» (курсив мой.— И. К.) [5, с. 81].

Хотя ненормальность «моральной атмосферы» в стране отмечалась еще в самом начале XX столетия, когда изменялось «самое чувство жизни» [22, с. 452], а в «воздухе чувствовалась трагедия» [9, с. 208], именно предвоенное семилетие стало эпохой исключительных по своей остроте «психологических катаклизмов», выявивших всю несостоятельность упований на то, что Православная Церковь сумеет как-то противодействовать этому.

В итоге пережившая бурные годы с так и не осуществившейся (по целому ряду причин) надеждой на Собор, Церковь продолжала свое существование в тисках «симфонического» государства в исключительно непростой моральнопсихологической ситуации, когда, в условиях серьезных изменений в области экономики и социальных отношений, процессы разложения и обновления в самой православной конфессии смешались, а исход этого был неясен. Стремление «богоискателей» найти в Церкви, измененной по их рецептам, «точку опоры», окончилось провалом. Официальная церковность с подозрением относилась к таким «ревнителям веры», усматривая в их действиях скорее проявление протеста против сложившихся церковно-государственных отношений, не считая их «своими».

Была и еще одна важная проблема. «В церковные круги проникают люди сомнительного морально уровня,— писал о той эпохе историк и богослов Н.М. Зернов.— Авантюристы, лже-пророки, темные мистики приобретают широкую популярность, некоторые из них становятся епископами, но в то же время начинается подлинное религиозное возрождение внутри Церкви» [14, с. 73]. Н.М. Зернов, говоря о подлинном религиозном возрождении, имел в виду богоискательство начала XX в. Но это возрождение, как мы увидим, было скорее антиклерикального толка, ибо разрушая «форму» пыталось говорить о новом религиозном «содержании». В любом случае, Церковь переживала тогда те же проблемы, что и государство в целом. Многочисленные «церковные нестроения», по мнению современников, представляли для нее опасность прежде всего

потому, что расстройство «церковного организма» было не временного только характера, но и вытекало «из самого существа организации Церкви и взаимоотношений ее различных частей» [10]. Этот неутешительный вывод сделал депутат Третьей Государственной Думы, член партии кадетов С. С. Липягов — думский специалист по церковным вопросам. Характерно, что перечисление церковных язв он начал с имен печально известных в то время в России архимандрита Мельхиседека, священника Страхова, Макария Гневушева, «старцев» Зосимы, Подгорного, Григория Распутина, иеромонаха Иннокентия Балтского, саратовских и царицынских «вождей народных» (т.е. епископа Гермогена (Долганева) и иеромонаха Илиодора (Труфанова)). «Падение церковного авторитета, разруха приходской и монастырской жизни, индифферентизм интеллигенции и развитие сектантства, неудовлетворенная духовная жажда народа и т. д. и т.д.— вот плоды современного развала в церковной жизни»,— резюмировал депутат [10]. Специально разбирать вопросы о влиянии названных лиц на морально-нравственную ситуацию, сложившуюся в России после Первой российской революции не входит в мою задачу, однако не учитывать то, что некоторые церковные деятели, известные всей стране, играли весьма своеобразную роль в деле роста антиклерикальных настроений, полагаю, невозможно.

Православная Церковь переставала быть направляющей силой идейного движения русского общества, большинство которого составляли православные по рождению люди. Даже такие православные, как, например, русский философ, писатель и публицист И. А. Ильин, вынуждены были констатировать, что «церковное христианство наших дней не ведет за собою человечество» [15, с. 68].

То, что значительное число рожденных в православии и не желавших терять веру русских людей не удовлетворялись «традиционными формами» религиозности, игнорировали (или критиковали) историческую Церковь, свидетельствовало о том, что антиклерикальные настроения становились важным фактором духовной жизни России. Разговоры о падении авторитета Церкви и духовенства становились общим местом, образованное общество в значительной степени потеряло потребность искать ответы на свои духовные запросы в Церкви. Это обстоятельство, к слову, и определило резко негативную реакцию читающей «публики» на решение Св. Синода от 20-22 февраля 1901 г., в котором заявлялось о том, что Л.Н. Толстой не принадлежит более к чадам Православной Церкви. Великий писатель-антиклерикал стал знаменем русской интеллигенции [18].

Секуляризация сознания в начале XX в. оказалась культурной и религиозной проблемой, разрешить которую для официальной церковности было проблематично. Для большинства представителей русской интеллигенции Церковь перестает играть роль определяющего духовные ориентиры института, чем дальше, тем более оказываясь для интеллектуалов (и не только для них) маргинальной силой. Особенно ярко, на мой взгляд, это продемонстрировали в начале XX в. Религиозно-философские собрания, на которых отечественные богоискатели попытались найти точки соприкосновения с «учащей» Церковью. Опыт показал, что даже самая добрая фраза, сказанная в адрес Церкви, не в состоянии скрыть то недоверие к главной конфессии империи, которое испытывали стремившиеся найти свою дорогу «к Храму» богоискатели.

1. Аквилонов Е. П. О соборности Церкви. В связи с вопросом о восстановлении всероссийского патриаршества.— СПб., 1905.

2. Александровский В. Полвека среди духовенства // Голос минувшего. Журнал истории и истории литературы.— 1917.— № 11-12.

3. Бердяев Н. А. Самопознание.— Л.,1991.

4. Брикнер А.Г. История Петра Великого.— М., 1991.

5. Булгаков С., прот. Автобиографические заметки.— Париж, 1991.

6. «Быть может и в моем песке и соре найдется какая-нибудь крупица» (Дневник Аполлинария Николаевича Львова. Подготовка текста, вводная статья и комментарии С. Л. Фирсова) // Нестор. Ежеквартальный журнал истории и культуры России и Восточной Европы.— СПб.; Кишинев, 2000.— № 1.

7. Вениамин (Федченков), митр. На рубеже двух эпох.— М., 1994

8. Всеподданнейшийотчет обер-прокурора Святейшего Правительствующего Синода по ведомству православного исповедания за 1911-1912 гг.— СПб., 1913.

9. Гиппиус 3. Дмитрий Мережковский // Живые лица. Воспоминания.— Тбилиси, 1991.

10. Государственная Дума. Стенографические отчеты. Третий созыв. Сессия V.— СПб, 1912.

11. Дурново Н. Н. Как установить каноническое устройство русской Церкви? — М., 1906.

12. Журналы и протоколы Высочайше утвержденного Предсоборного Присутствия.— СПб., 1906-1907.

13. Записка думского духовенства, поданная в августе 1915 г. обер-прокурору Св. Синода А. Д. Самарину.— Пг., 1916.

14. Зёрнов Н. Русское религиозное возрождение XX века.— Париж, 1991.

15. Ильин И. А. Кризис безбожия.— М., 2005.

16. Ключевский В. О. Письма. Дневники. Афоризмы и мысли об истории.— М., 1968.

17. К церковному Собору. Сборник.— СПб., 1906.

18. Ореханов Г., свящ. Русская Православная Церковь и Л. Н. Толстой. Конфликт глазами современников.— М., 2010.

19. Отзывы епархиальных архиереев по вопросу о церковной реформе.— СПб., 1906.

20. Свод законов Российской империи. Основные государственные законы.—

21. Устройство Православной Российской Церкви. Ее учреждения и действующие узаконения по ее управлению. Неофициальное издание.— Харьков, 1898.

22. Флоровский Г., прот. Пути русского богословия.— Вильнюс, 1991.

i Надоели баннеры? Вы всегда можете отключить рекламу.