CC BY
19
В современных условиях профессиональная историография постепенно приобретает и наращивает весьма прагматичные научные самооценки, отказываясь от поиска абсолютно истинного метода реконструкции прошлого и предлагая взглянуть на него сквозь призму не одной, как было принято еще недавно, а нескольких идеологических систем. Это позволяет не только углубить процесс конструирования объяснительных моделей прошлого, но и шире взглянуть на некоторые факты и события, рассматривая интеллектуальную, в первую очередь, партийно-политическую состязательность оценок их участников как важное условие обновления доктрин и идеологий, тактических установок и предполагаемой социально-политической практики. Это наглядно демонстрирует опыт российской политической эмиграции 20-х гг. ХХ столетия.
Как свидетельствует анализ, в центре ее внимания в первую очередь был российский политический излом, связанный с потрясениями 1917 г. и последующих лет. Очевидно, что разрыв преемственности в историческом развитии (революции) бывает неизбежен, но тем более важной становилась разработка механизма его компенсации, возвращения общества в состояние динамического равновесия, выведения его из тупика модернизационного цикла. Русское политическое зарубежье 20-х гг. в лице своих идеологов ставило эту задачу, пытаясь найти формулу социального прогресса для будущей России, опосредованную той или иной интерпретацией ее исторического опыта. И, сколь бы странным это не казалось, именно в эмиграции, заявив о крушении привычного варианта «целого политико-общественного миросозерцания» [1, с. 133] - либерализма, многие либералы, а зачастую и консерваторы из «кабинетных» ученых превращались в политиков, усиливая адресность своих платформ и корректируя их содержание.
Актуализирует проблему и то обстоятельство, что партийно-политическая палитра современной России и поиски ее «составителями» консолидирующих общество программ, в известном смысле, могут быть корреспондированы с отдельными сегментами российской политической эмиграции тех лет и их обоснованием национальной идентичности постбольшевистской России. Характерно, что быстрее всех в идеологическом и тактическом плане попыталась самоопределиться партийноинтеллектуальная часть русской эмиграции. Все статьи и материалы многочисленных общественнополитических изданий, как правило, становившихся объединительными центрами, были проникнуты мыслями о России, о ее возрождении и будущем. Для всех направлений политической эмиграции, кроме «крайних флангов», с первых же лет их пребывания за границей были характерны попытки: достаточно трезвого осмысления причин произошедшего (как заметил И.В. Гессен, один из редакторов кадетской газеты «Руль»: «Виноватых нет... вернее: все виноваты») [2, с. 8]; трансформации концептуальных подходов, уточнения идеологических посылов, доктринальных конструкций и способов их построения; обоснования необходимости соглашений и коалиций, отказа от «партийных распрей» и разработки соответствующих платформ. Причем стремление выработать готовность к восприятию «духа коалиции», а в теории - преодолеть претензию на «особую идеологию» в первой половине 20-х гг. выразили значительные слои российской политической эмиграции, в первую очередь - кадеты в значительной своей части, умеренные консерваторы и умеренные социалисты.
По ряду причин в центре российской политической эмиграции оказались именно либералы в лице конституционных демократов и близких к ним кругов. И это неслучайно, ибо, во-первых, социализм и его идеологи из-за большевистских экспериментов в оставленной России, в известном смысле, потеряли кредит доверия; во-вторых, либералы были носителями идеологии, которая исторически возникла как учение, осмысливавшее в первую очередь конфликтные ситуации, а также раскрывавшее опасность реализации примитивного участия масс в социальных конфликтах [3, с. 20]. В-третьих, российские либералы имели, хотя и небольшой, но все-таки опыт пребывания в статусе «правительственной» партии в короткий отрезок времени между Февралем и Октябрем, стремясь воплотить в жизнь идеи «либерального демократического строя» и попытавшись заручиться поддержкой умеренных социалистов в рамках трех коалиционных правительств, делая первые шаги политического блокирования. В-четвертых, не последнюю роль играло и то обстоятельство, что именно кадеты были той партией в составе руководящей элиты, в которой находились личности, имевшие большой политический авторитет и в значительной степени сохранившие его даже после
всех «южных опытов» периода гражданской войны. Эмиграция дифференцировалась зачастую не по платформам, программам и декларациям, а «по людям», которых привыкли «глубоко ценить».
Для определенной части российской либеральной эмиграции лидером такого уровня стал П.Н. Милюков, сформулировавший в декабре 1920 г. в Записке «Что делать после Крымской катастрофы?» идею пересмотра старых «интеллигентских лозунгов и докрин» [4, с. 76-85]. Именно в данном документе П.Н. Милюковым было изложено содержание так называемой «новой тактики», которая предполагала глубокий поворот кадетской партии по отношению к предыдущему периоду военной борьбы, а также возвращение к ее мировоззренческим и идеологическим истокам на уровне признания «завоеваний Февральской революции» с одновременным обогащением «новой» теоретической сущности кадетизма на основе приобретенного опыта [4, с. 42]. На практике это предполагало создание «общего фронта» с умеренными социалистами, в частности эсерами, в рамках созываемого в начале января 1921 г. совещания членов Учредительного собрания, в социальном прогнозировании - признание, кстати, вошедшее впервые в теоретический багаж партии, возможности превращения постбольшевистской России в демократическую федеративную республику. Заключая «Записку», Милюков выразил надежду, что удастся добиться соглашения «разных оттенков партийной мысли» в этот важный для партии момент.
Однако данным надеждам не суждено было сбыться. «Записка» единогласно была принята только Парижской кадетской группой, в других на группах (Константинопольской, Берлинской, Софийской и т.д.) реакция оказалась негативной. Последнее подтведило и специально собранное совещание членов Центрального комитета кадетской партии, проходившее с 26 мая по 2 июня 1921 г. в Париже и рассмотревшее в качестве главного вопроса новую тактику П.Н. Милюкова. Большинство присутствовавших (9 против 7-и) не поддержали «новую тактику», констатировав, что «правильная тактика» могла быть установлена лишь тогда, когда между партией и Россией в предстоящей борьбе за демократическую государственность и за восстановление на родине основ свободы и права будет установлена «живая связь» [4, с. 467]. «Разногласия по существу», - констатировалось позднее Парижской кадетской группой на заседаниях, проходивших с 7 по 21 июля 1921 г. Завершились они уходом П.Н. Милюкова и его сторонников (в количестве 22 человек из общего числа ее членов в количестве 89 человек), которые отныне образовали Парижскую группу новой тактики (в августе переименованную в Парижскую демократическую группу) партии народной свободы. Анализируя все произошедшее, П.Н. Милюков в своих многочисленных статьях, помещенных в эти дни в газете «Последние новости», настаивал на том, что раскол был результатом не тактических, а программных расхождений, и приветствовал выявление «каждой партийной группировкой своего политического лица» [5].
Характерно, что прошедшее совещание и разгоравшаяся полемика имели одно положительное значение: они способствовали дальнейшей дифференциации в рядах либералов и в частности -появлению группы кадетов-центристов (Н.И. Астров, кн. В.А. Оболенский, А.В. Маклецов, П.П. Юренев, С.В. Панина, И.И. Петрункевич, Н.В. Тесленко и др.). Как заметил член Парижской группы партии народной свободы А.В. Карташев, Милюков, своим расколом сделавший «актуальным» левый сектор кадетов, подбодрил «нашу правую актуальность.», «центристы» же предложили «третье сепарирование», чтобы развиваться «без помех» [1, с. 288-289].
Самоопределение либералов-центристов не было одномоментным актом, как, впрочем, и оформление их теоретической платформы. Еще на совещании членов Центрального комитета партии народной свободы (26 мая - 2 июня 1921 г.) Н.И. Астров стал одним из главных оппонентов Милюкова, противопоставив его докладу собственную записку с поправками к «новой тактике». Подчеркнув значимость либеральной идеи правового государства, как идеи «ценности личности в государстве», и обозначив роль кадетской партии вплоть до большевистского переворота как единственной в России организации - носительницы этой идеи, Н.И. Астров назвал «народившееся» в эмиграции Учредительное собрание «случайным сочетанием лиц», лишенных связей с Россией и не создавшим никакого объединения, никаких новых методов борьбы с большевиками. Призвав партию занять самостоятельное место и не метаться из стороны в сторону, «от генералов русской армии к генералам от социализма», Астров предрек неизбежность «крушения дискредитированных социалистических доктрин» [4, с. 406]. Также упрекнул он Милюкова и его единомышленников в
неуважении к русской армии и отречении от движения, в свое время при всех его недостатках «исторически и психологически» неизбежного. Однако одновременно он предупредил о необходимости отказа от всяких попыток, связанных с интервенцией, вооруженной борьбой и т.д. Этим позиция Астрова отличалась от позиции правых кадетов, которые, по словам поддерживавшего его В.А. Оболенского, продолжали ориентироваться на тех, кто не переставал «бряцать оружием» [4, с. 433]. О том, что кадетская партия и тогда, когда «находилась в военном обозе недаровитых русских генералов, лавров не обрела», - напомнил собравшимся и другой кадет, апоследствии близкий к центристам Б.Э. Нольде, призвавший не только говорить о прошлом, сколько попытаться дать «диагноз будущего» [4, с. 429]. Он же подчеркнул, что на новом этапе партия должна совместить в себе как бы три ипостаси: буржуазную, конституционную и одновременно крестьянскую, и в этом направлении необходима была выработка «определенной идеологии и программы».
Таким образом, прежде всего уточнение своей позиции у «центристов» наметилось в ключевом вопросе отношения к вооруженной борьбе и армии. Они (Оболенский, Тесленко и др.) соглашались с тем, что белая армия должна прекратить свое существование за границей как военная организация и что надо «поставить крест» над известными методами спасения России, ориентируясь на факты внутреннего сопротивления в ней. «Центристы» вынуждены были признать, что они в эмиграции могут только «давать толчки» - «вырабатывать идеи, планы, мысли и перебрасывать» их в Россию [1, с. 202]. «Центристы», подобно милюковцам, соглашались с необходимостью учитывать социальные подвижки в стране, но в целом задача поиска тактического сознания в России не была для них первостепенной.
Важным теоретическим вопросом, который со временем приобрел громадное политическое и тактическое звучание, стал вопрос о форме будущего государственного устройства России. В его решении «центристы» были ближе к традиционным кадетам (старотактикам), чем к милюковцам. Прежде всего, рассматривалась возможность использования демократических принципов в постбольшевистской России с учетом ее исторического прошлого, пережитой революции и большевистских экспериментов. В частности, наиболее глубокий анализ в этом отношении провел Н.В. Тесленко. Он обратил внимание, что русские либералы слишком долго воспитывались таким образом, что загадки построения «наилучшего» государственного строя уже давно наукой разрешены; поэтому необходимо было только осуществить в жизни «либеральный демократический строй», как например, «четыреххвостку» (выборы всеобщие, равные, прямые; тайным голосованием), республику, парламентаризм и пр., и тогда «на земле воссияет солнце правды и народы станут счастливыми и довольными»: «На земле рай, а в человецех благоволение». Поражает адекватность либерального воображения по поводу конструкции нового строя в начале и в конце ХХ в.: только российские либералы 1990-х гг. наряду с вышеобозначенным в качестве главной либеральной панацеи, сиюминутно, по их мнению, преобразующей страну, рассматривали еще и рынок. Воистину: никто ничему не учится. Однако, к чести либералов тех лет, они признали, что в сложившейся ситуации вся эта политическая аксиома «трещит и лопается, как мыльный пузырь», и попытались рассматривать вопрос не философски («Философия ведь имеет дело с нуменом» - божеством), а практически или феноменологически, т.е. с учетом исторической, культурной и прочей специфики стран.
Осознав, что демократия не являлась чем-то абсолютным («это каучуковый мячик, которым легко перебрасываться из одних рук в другие»), отталкиваясь от двух признанных «критериумов» в определении ее ценности: максимума «народного блага» для «максимума граждан» и «народного суверенитета», либеральные идеологии трансформировали его применительно к России в «критериум государственности», т.е. в максимум удовлетворения народных нужд, но при условии укрепления государства, как гаранта и преобладании в населении «национальных» чувств над классовыми [1, с. 111-113].
Но тем не менее почти единодушно признавалось, говоря словами Вл.А. Оболенского, что демократия - это лучшее, что «остается у человечества», ибо никто еще не предложил «более совершенных форм» его устройства [1, с. 117]. Особенно это просматривалось в плане гражданско-правового равенства и свободы личности, что в цивилизованных государствах Западной Европы (во Франции, в Англии), по словам Н.В. Тесленко, подтверждалось ежедневно. В доказательство он привел совершенно неожиданный пример, сославшись на котов, которые во Франции вели себя
совершенно иначе, чем в Москве: там они удирали, куда глаза глядят, здесь же спокойно восседали на окнах консьержек. Убедительность примера подтвердил участник этого же заседания Парижской кадетской группы (28 июня 1923 г.) С.В. Яблоновский, подчеркнувший в ходе выступления важность «трех “к” - конституции, культуры, кота полноправного, и только одного “д”, ибо демократия, взятая сама по себе, “страшна”; она должна была стать “культурной”, прежде чем стать властью» [1, с. 133134]. В качестве идеала рассматривалась все-таки демократия, но приспособленная к степени культурности «данного народа», для России - и сопряженная с принципом охранения государственности.
Постепенно приобретал определенную ясность и вопрос о форме будущего государственного устройства России. Первоначально кадеты - «центристы», идентифицировавшие себя в качестве промежуточного слоя в партии между двумя ее крыльями - правыми и милюковцами, настороженно отнеслись к тезису последних о России как федеративной республике, приняв лишь с некоторыми оговорками требование ее будущей демократичности. Получил развитие этот вопрос в связи со сближением милюковцев с «центрально-кадетской группой» в Праге в составе Л.П. Юренева, А.В. Маклецова, князя Петра Долгорукова, А.В. Жекулиной, В.В. Зеньковского, Е.Л. Зубашева, проф. Н.С. Тимашева и предполагаемым созданием такой же группы и в Париже. Характерно, что во время поездок П.Н. Милюкова в апреле и октябре 1924 г. в Прагу [6] в связи с чтением лекций и проведением блоковых заседаний Республиканско-Демократического Союза (блока), образованного в 1923 г. Парижской демократической группой партии народной свободы и группой правых эсеров, объединившихся вокруг альманаха «Крестьянская Россия» (Прага), состоялись совещания с «центральными кадетами» (П.П. Юреневым, А.В. Маклецовым и проф. Н.С. Тимашевым). В ходе первого (апрель) выяснялись формы взаимного общения, предложенного в трех вариантах: слияния, федерации и независимого вступления их как самостоятельной группы в блок. Как показал обмен мнениями, они, отдавая предпочтение третьему варианту, в принципе пришли к соглашению «по программным вопросам», вызывавшим ранее серьезные расхождения: относительно признания республики как единственно возможного образа правления в России; по вопросу об отрицании превращения кадетов в «классовую партию». Согласились, что Парижская демократическая группа продолжала вести линию «партии внеклассовой и государственной», хотя и разделяла мнение о крестьянстве как основной массе для «будущей партии». Со своей стороны «центрокадеты» признали, что вопрос об отношении к белым армиям «снят» и «сдан в архив» самой жизнью. Безусловно, вопрос о присоединении кадетов - «центровиков» оставался открытым, но шаги к сближению были сделаны также, как попытки общения в этот период с их отдельными членами (например, И.И. Петрункевичем,
Н.И. Астровым и др.) на предмет выявления единомыслия с милюковцами в позиции данных авторитетов. После октябрьского (1924) совещания Милюкова с пражскими центральными кадетами (И.И. Петрункевичем, Н.А. Астровым, А.В. Маклецовым, П.П. Юреневым и др.) П.Н. Милюков констатировал, что произошло несомненное эволюционирование данной группы «в нашу сторону», но тесный контакт все-таки не установился.
Официально группа кадетского центра была образована 15 декабря 1924 г. в Праге с филиалом в Париже, в которую вошел ряд лиц: Н.И. Астров, кн. В.А. Оболенский, П.П. Юренев, кн. Петр Д. Долгоруков, А.В. Маклецов, А.С. Изгоев, С.В. Панина, Н.С. Тимашев. На протяжении первых трех месяцев 1925 г. «центристы» провели несколько заседаний, занимаясь обсуждением «материалов для платформы». Причем характерно, что поступившие замечания затрагивали в основном отдел о праве собственности и вопрос о предрешении «федеративной республики». При обсуждении последнего вопроса, например, А.А. Кизеветтер и А.С. Изгоев согласились на сохранение в тексте понятия «республики» в форме полного подчинения высшей цели - восстановлению России и в виде «противоположения Монархии, если с таковой неизбежно свяжутся реставрационные тенденции» [1, с. 349-350]. При выяснении вопроса о построении «временной власти» в переходный период, поставив его решение в зависимость от условий «падения» коммунистической диктатуры, наряду с Временным правительством или иным «верховным» органом власти, была названа и такая ее форма, как «Правитель» [1, с. 365]. Большинство членов группы высказалось против введения в редакцию «пацифистской» формулы, ибо не исключалась ситуация, когда борьба могла стать «неизбежной». И все-таки при этом подчеркивалось, что главной формой решения всех вопросов в постбольшевистской
России должны стать соглашения, договоры и федеративные связи. В целом группа «центристов» признала идею «республиканской формы “правления” и необходимости установления разных степеней самостоятельности и независимости частей России, соединяемых «автономными или федеративными связями в единое целое» [1, с. 365-366].
Важнейшим разделом в их платформе стал раздел «собственности». При его составлении были подчеркнуты три основные идеи: «идея личной собственности, перерыв в праве собственности и роль государства как регулятора» [1, с. 347]. Составитель его проф. Н.С. Тимашев главным принципом целесообразности признал преемственность прав прежних собственников, хотя одновременно была признана неотторжимость земли, «оккупированной» крестьянами. Участники одного из заседаний группы Центра (февраль 1925 г.), в частности профессор Н.С. Тимашев и др., отвергли компромиссную формулу в отношении других видов недвижимого имущества на селе, настаивая на пункте о его передаче «старым» собственникам с целью закрепления «владельческого духа» в деревне. Одновременно отвергалась возможность восстановления латифундий и даже предполагалось сохранение коллективных «жизнеспособных» хозяйств, принадлежавших юридическим лицам; остальные земли сельскохозяйственного значения должны были перейти в государственный фонд.
В отношении же промышленных и транспортных предприятий предлагалась более сложная структура собственности, включавшая: государственные предприятия, концессии и частные
предприятия. Оговаривалась даже судьба городского недвижимого имущества, которое подлежало возвращению бывшим собственникам с требованием приведения их в порядок; в случае отсутствия оных или отказа следовала передача его «жилтовариществам» [1, с. 374]. Кстати, Н.С. Тимашев ввел в научный оборот термин «плановое хозяйство». В одной из своих статей, обобщая опыт западноевропейских государств, он выделил несколько типов планового хозяйства, в том числе -учреждения государственного капитализма в дореволюционной России, подчеркнув, что хозяйственная свобода может быть гарантирована только государством, а условием ее функционирования должна стать многоукладность экономики. Соглашался он и с принципом федеративного устройства будущей России, подчеркнув, что в «союзном целом» все составляющие ее части, объединенные «не по принуждению», смогут реализовать свои собственные интересы [7, с. 58].
Позицию Н.С. Тимашева поддержал Петр Долгоруков, предложивший руководствоваться принципом «собственности и права», и другие «центристы». Они отдавали себе отчет, что России придется пройти ряд «чрезвычайно грубых и жестоких этапов», но при этом были готовы сохранить и пронести «начала культуры и либерализма», которые были постоянным достоинством русского общества [1, с. 350].
Таким образом, подчеркивая свою приверженность идеологии либерализма, его «общему духу», кадеты-центристы в то же время ощущали ограниченность его универсализма как системы принципов и доктрин. Постоянным рефреном звучали призывы углубить, обновить «собственную идеологию и программу», вести теоретическую разработку соответствующих вопросов. В чем-то они преуспели, в частности в выработке экономической платформы, какие-то вопросы (о форме будущего государственного устройства России) остались в стадии постановки. Однако сам факт попытки самоидентификации либералов-«центристов» свидетельствует об определенной укорененности «срединного» мышления в какой-то части этого движения, проявлявшейся даже в условиях глобального российского излома, когда, как правило, выкристаллизовывались полюсные течения общественно-политической мысли.
Литература
1. Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии. 1923-1933 гг. М.: РОССПЭН, 1999. Т. 6. Кн. 2.
2. Гессен И.В. Задачи архива // Архив русской революции: В 22 т. Барлин, 1922; М., 1988. Т. 1.
3. Модели общественного переустройства России. ХХ век / Отв. ред. В.В. Шелохаев. М.: РОССПЭН, 2004.
4. Милюков П.Н. Что делать после Крымской катастрофы? [К пересмотру тактики партии народной свободы] // Протоколы заграничных групп конституционно-демократической партии (май 1920 - июнь 1921 гг.) М.: РОССПЭН, 1996. Т. 4.
5. Милюков П.Н. Для историка // Последние новости. 1921. 29 июля. № 393.
6. ГАРФ. Ф. 6075. Оп. 1. Д. 15. Л. 86-89; 90-102.
7. Тимашев Н.С. Центр и места в послереволюционной России [К проблеме федеративного устройства России] // Крестьянская Россия. Прага, 1923.
