CC BY
74
Вестник Санкт-Петербургского университета. 2006. Сер. 9. Вып. 2
Н.В. Степихова
ЦЕЛЕВОЙ АСПЕКТ ПРЕДЛОЖЕНИЯ И ОБРАЩЕНИЕ (на материале лирики А. Блока, Н. Гумилева и В. Маяковского)
В лингвистической литературе немало работ, посвященных обращению. Однако в большинстве случаев акцент делается либо на определении языковых функций обращения и его синтаксического статуса,1 либо на лексико-грамматическое выражении обращения.2 Мы же попытаемся расширить объект исследования и посмотреть на обращение с точки зрения его предложенческого контекста. В качестве материала для исследования выбрана лирика трех ярчайших поэтов Серебряного века, что, помимо прочего, позволит проследить зависимость особенностей предложенческого контекста обращения от индивидуального мироощущения (в данном случае - от индивидуально-поэтических установок авторов).
Обращение в контексте побуждения*
В ходе исследования материала в результате статистических подсчетов было выявлено, что контекст побуждения (разного рода побудительные предложения) является одним из самых частотных для обращений в лирике трех анализируемых авторов. Причем наиболее характерен побудительный контекст обращения для поэзии Маяковского: половина всех обращений в его лирике окрашена модальностью побуждения. Менее характерен такой контекст для обращений в лирике Блока (около 40 % всех контекстов обращений), и еще менее он свойствен лирике Гумилева (примерно 30 % таких случаев). Следует также отметить, что побудительные предложения в лирике Маяковского выделяются не только своим количеством, но и эмоциональным напором. Так, около 75 % всех побудительных предложений** в его поэзии - восклицательные. Несколько менее эмоциональны побудительные предложения у Блока (восклицательных примерно 50 %) и еще более «спокойны» побудительные предложения Гумилева (восклицательных около 40 %).
© Н.В. Степихова, 2006
* Слово «контекст» в данном случае понимается узко: это, во-первых, само предложение, в котором находится обращение, во-вторых, предложение, непосредственно следующее за предложением с обращением, и наконец, в случае изолированного обращения (вокативпого предложения, по Шахматову), это предложение, примыкающее к обращению. Порядок расположения материала связан с частотностью того или иного контекста (побуждения, повествования, вопроса) в лирике рассматриваемых поэтов: от более частотного контекста (побуждение) к наименее частотному (вопрос).
** Здесь и далее под словами «побудительное предложение», «вопросительное предложение», «повествовательное предложение» имеются в виду только те предложения, которые входят в ближайший контекст обращения (см. сноску выше).
Однако гораздо больший интерес, чем статистические данные (хотя, безусловно, и они показательны), представляет семантическое и функциональное преобразование побуждения в лирике рассматриваемых поэтов. Так, в ходе анализа материала было выделено десять различных «частных интерпретаций императивного значения». За основу классификации частных значений форм императива принята концепция B.C. Хра-ковского и А.П. Володина3, подвергшаяся, однако, некоторым дополнениям в связи со спецификой исследуемого материала:
1) Приказ: «На колени, Русь! Согнись и стой» (Маяковский. «Киев»); «Довольных сытое обличье, Сокройся в темные гроба!» (Блок. «Тропами тайными, ночными...»); «Дальше, докучные фавны, Музыки нет в вашем кличе!» (Гумилев. «Музы, рыдать перестаньте...»).
2) Просьба: «О, ярче учи, красноязыкий оратор!» (М аяковский. «Революция (Поэтохроника)»); «Маска, дай мне чутко слушать Сердце темное твое...» (Блок. «Смятение»); «Остановите, вагоновожатый, Остановите сейчас вагон!» (Гу м и л е в. «Заблудившийся трамвай»).
Особым подпунктом здесь можно выделить просьбу-молитву, или «просьбу-мольбу»'1: «Боже, четыре тысячи в лоно твое прими!» (Маяковский. «Революция (Поэтохроника)»); «Помилуй, боже, ночные души!» (Блок. «Я жду призыва, ищу ответа...»); «Если, Господи, это так, Если праведно я пою, Дай мне, Господи, дай мне знак, Что я волю понял Твою» (Гу милев. «Храм твой, Господи, в небесах...»).
3) Предложение: «Давайте, товарищи, шагать в ногу» (Маяковский. «Послание пролетпоэтам»); «Пускай зовут: Забудь, поэт, Вернись в красивые уюты...» (Б л о к. «Земное сердце стынет вновь...»). В отличие от приказа и просьбы при предложении действие должно совершиться в интересах слушающего, а не говорящего.3
4) Разрешение: «Издай, Кулидж, радостный клич! / На хорошее и мне не жалко слов» (М аяковский. «Бруклинский мост»),
5) Совет: «Упадая с высоты,/ пол метут шлейфы./ От такой красоты/ сторонитесь, рефы» (Маяковский. «Красавицы»),
Как видно, примеры таких типичных речевых значений побуждения, как разре- . шение и совет, единичны и встречаются только в лирике Маяковского - самого «разговорного» из всех трех взятых поэтов.
6) Санкция", или, что точнее в отношении лирики, «повелительное изобразительное».7 Особенность санкции (повелительного изобразительного) в том, что действие уже происходит. «В подобном употреблении глаголы в повелительном наклонении рисуют картину, воспринимаемую говорящим, или сообщают о совершающихся вокруг событиях», причем, «в отличие от изъявительного наклонения, сообщение в форме повелительного наклонения одновременно передает эмоциональную окраску происходящих событий, волевое отношение к ним со стороны говорящего: одобрение - неодобрение, притяжение - отталкивание, приятие - неприятие, желание продолжения - прекращения, согласие - несогласие, допущение - недопущение и т.д.»8 В нашем материале это такие примеры: «Подступай к глазам, разлуки жижа, / сердце мне сантиментальностью расквась!» (М а я-к о в с к и й. «Прощание»); «Грозись, грозись над головою, Звезды ужасной красота! Смолкай сердито за спиною, Однообразный треск винта!» (Блок. «Комета»); «Так спи, измученная славой, Любовью, жизнью, клеветой...» (Блок. «На смерть Комиссаржевской»),
7) Заклинание. «В заклинательном значении присутствует смысловой компонент, определяемый как вера в силу слова, желание воздействовать словом, признание его
особой власти. Заклинательное значение в повелительном предложении не отделяется резкой чертой от чисто желательного. Отчетливо выраженное значение заклинания обычно вытекает из общего смысла или стиля поэтического произведения или создается определенной синтаксической структурой, чаще всего - повтором, усиливающим волевое начало в повелительной формуле».9 Например: «Вейся, легкий, вейся, пламень, Увивайся вкруг креста» (Блок. «На снежном костре»); «Усните блаженно, заморские гости, усните, Забудьте, что в клетке, где бьемся, темней и темнее...» (Блок. «Усните блаженно, заморские гости, усните...»). При этом «гораздо чаще в заклинаниях применяется не лексический повтор, но повтор повелительной формулы с варьированием содержания»10: «Души моей тонкие нити, Порвитесь, развейтесь, сгорите...» (Б л о к. «О, что мне закатный румянец...»).
Не случайно, что повеление как заклинание в обилии представлено у Блока: поэт находил необыкновенную силу и особую красоту в народных заговорах и заклинаниях: «...заговоры, а с ними вся область народной магии и обрядности, оказались тою рудою, где блещет золото неподдельной поэзии; тем золотом, которое обеспечивает и книжную, "бумажную" поэзию - вплоть до наших дней. Вот почему заговоры приобрели психологический, исторический и эстетический интерес...»11
Помимо перечисленных значений императива, в нашем материале отчетливо выделяются еще два значения, отсутствующие как в классификации B.C. Храковского и А.П. Володина, так и в наблюдениях И.И. Ковтуновой, - призыв и вызов.
8) Призыв. Особенностью призыва является то, что, с одной стороны, действие, которое каузируется говорящим, должно осуществиться не только в интересах говорящего - это отличает призыв от приказа и просьбы. С другой стороны, побуждение к действию со стороны говорящего достаточно настойчиво, внушительно - это отличает призыв от предложения. Точнее было бы сказать, что призыв имеет в виду пользу действия для определенной социальной группы, для некоего большого коллектива людей, к которому говорящий причисляет и себя, о благополучии, о «правильной» жизни которого он радеет.
Причем в призыве, как и в заклинании, обнаруживается тот же смысловой компонент веры в силу слова, в то, что с его помощью можно воздействовать на действительность, изменить ее: «Рабочий, крестьянин, швабру возьми,/ метущую чисто и густо,/ и, месяц метя часов по восьми,/ смети халтуру с искусства» (Маяковский. «Халтурщик»); «Пролетарий, в зародыше задуши войну!» (заголовок стихотворения Маяковского); «Гроба, наполненные гнилью, Свободный, сбрось с могучих плеч!» (Блок. «Тропами тайными, ночными...»).
Как можно заметить, призыв имеет характерную лексико-морфологическую черту: в качестве обращения часто используется наименование лица по его принадлежности к определенной социальной группе, классу, стоящее в форме единственного числа, употребляемого с собирательным значением, т.е. по форме называется один представитель класса людей, а подразумевается весь класс. Не случайно такое употребление носит оттенок книжности, публицистичности,12 некоторой пафосности и приподнятости.
9) Вызов. «Нам смешны дозволенного зоны./ Взвод мужей, остолбеней, цинизмом поражен!/ Мы целуем - беззаконно - над Гудзоном / ваших длинноногих жен» (Маяковский. «Вызов»); «Жизнь пуста, безумна и бездонна!/ Выходи на битву, старый рок!» (Блок. «.Шаги командора»),
10) В качестве особого случая хотелось бы оговорить специфическое значение побуждения (назовем это значение призыв-готовность), встречающееся только у Бло-
ка. Смысл этого побуждения можно передать следующим образом: я (говорящий) знаю, что это должно произойти, что этому суждено быть, ну, что ж, я готов, я это принимаю, пусть это произойдет, да поскорей уже:
В косых лучах вечерней пыли, Я знаю, ты придешь опять Благоуханьем нильских лилий Меня пленять и опьянять. <...>
Войди, своей не зная воли, И, добрая, в глаза взгляни, И темным взором острой боли Живое сердце полосни.
(«Ушла. Но гиацинты ждали...»)
Выделенные курсивом слова передают некоторую предопределенность событий, невластность над ними человека («Войди, своей не зная воли..»), предзнание лирического субъекта («Я знаю, ты придешь опять...»), его готовность принять то, что должно случиться, причем поскорее, без томительного ожидания («Так вонзай же, мой ангел вчерашний...»), т.е. представлены все те основные смысловые компоненты, которые были выделены выше для данного специфического значения побуждения. Следует также отметить, что во всех побуждениях данного рода присутствует оттенок жертвенности со стороны лирического субъекта. Он изображается как жертва судьбы, рока, но он смиряется с этим, отдавая себя во власть этому року.
Таким образом, в нашем материале выделены 10 частных значений императива, тогда как в классификации В. С. Храковского и А. П. Володина, основанной главным образом на нейтральном, типичном речевом употреблении, таких значений всего 6. Ни разу в нашем материале не встретилось побуждение в значении инструкции.13
В самом общем виде можно сказать, что наиболее универсальным (встречающимся у всех трех исследуемых поэтов) и одним из самых частотных значений императива в исследуемом материале является значение просьбы. Наличие в лирике остальных частных императивных значений, их частотность зависят от индивидуальной авторской манеры, поэтики и эстетики.
В этом отношении показательно сопоставление поэзии Маяковского и Блока. Для Маяковского характерным контекстом обращения является призыв, для Блока -заклинание и повелительное изобразительное, а также специфический призыв-готовность. Причем проявление этих значений в творчестве обоих поэтов связано с характером адресата: призыв у Маяковского адресован по преимуществу лицам, заклинание у Блока обращено по большей части не к лицами, как правило, это обращения к явлениям неживой природы или случаи автокоммуникации (обращения к сердцу, душе): «Вейтесь, искристые нити, Льдинки звездные, плывите, Вьюги дольние, вздохните!» («Крылья»); «Заверти, замчи, Сердце, замолчи, Замети девичий след - Смерти нет!» («О, что мне закатный румянец...»). Повелительное же изобразительное у Блока встречается с равной вероятностью при обращении к лицам и не к лицам. Призыв-готовность встречается исключительно при обращении к лицам (обращения к возлюбленной).
Ты смела! Так еще будь бесстрашней! Я - не муж, не жених твой, не друг! Так вонзай же, мой ангел вчерашний, В сердце - острый французский каблук! (курсив мой. - Н.С.)
(«Унижение»)
Сравнивая лирику всех трех поэтов в отношении особенностей побудительного контекста обращения, можно сказать, что Маяковский наиболее близок к типовому речевому употреблению побуждения (в его поэзии находим примеры на все типовые значения императива, выделенные B.C. Храковским и А.П. Володиным, за исключением, как уже было отмечено, инструкции). Даже призыв в его поэзии не выходит за рамки характерного и частого приема прокламаций, лозунгов, агитаций и т.п.*
Другое дело - А. Блок, в сугубо лирических стихотворениях которого проявляются функционально-семантические преобразования побудительной формы, характерные как для лирики вообще (повелительное изобразительное), так и для индивидуального стиля поэта (заклинание, призыв-готовность).
Для Гумилева же побуждение не является характерной и важной чертой поэтики: обращение в контексте побуждения встречается у него реже всех, но и там, где оно встречается, императив не отличается разнообразием и индивидуальностью значений.
Обращение в контексте повествования
Очень частым для обращения в лирике, в отличие от нейтральной или разговорной речи, является контекст повествования. Повествование безусловно преобладает над повелением и вопросом в лирике Гумилева, нередко балансирующей между лирикой и эпосом. В целом обращение при повествовании доминирует и у Блока, однако оно сравнительно ненамного превышает повеление (приблизительно на 8-9%, тогда как для Гумилева эта разница доходит до 20%). Наименее характерен контекст повествования для обращений в лирике Маяковского (ввиду безусловного преобладания побуждения). Однако, помимо количественного сравнения контекстов обращения, в лирике трех исследуемых авторов важна и качественная характеристика повествовательного контекста, сопровождающего обращение.
Как представляется, наилучшим образом этой задаче отвечает анализ повествовательных контекстов с точки зрения теории коммуникативных регистров речи. Ее изложение находим в коллективной монографии «Коммуникативная грамматика русского языка».** И хотя авторы монографии рассматривают обращение как средство формирования волюнтивного регистра,1'1 это, однако, не мешает видеть в предложениях повествовательного типа, включающих обращение, черты других коммуникативных регистров речи (репродуктивного, информативного, генеритивного). Коротко охарактеризуем интересующие нас регистры.
«В репродуктивном (изобразительном) регистре говорящий воспроизводит непосредственно сенсорно наблюдаемое, в конкретной длительности или последовательной сменяемости действий, находясь в реальности или в воображении - в хронотопе происходящего». «Информативный регистр предполагает сообщения о фактах, событи-
* Следует отметить, что четкому распределению но регистрам поддаются только повествовательные отрывки, в отношении же побудительных и вопросительных предложений такое распределение затруднительно. Куда, к примеру, поместить риторические вопросы, вопросы-утверждения, вопросы, скорее выражающие различные эмоции, чем вопрошающие собеседника, повелительное изобразительное и пр. Что это - своеобразная транспозиция регистров, пограничные случаи, регистровые «модификации» или какие-то другие регистры, не учтенные в основной классификации?
** АпшпоааШ, -^о? бабаёоаб ёпоаёша а?аёпааёпбаоао п 661'ёбёу¡ё Табайгпёу.
ях, свойствах, поднимающиеся над наблюдаемым в данный момент, отвлеченные от конкретной длительности единичного процесса, не прикрепленные к единому с перцепто-ром хронотопу».1''
«Коммуникативная функция генеритивного регистра - обобщение, осмысление информации, соотносящее ее с жизненным опытом, с универсальными законами мироустройства, с фондом знаний, проецируя ее на общечеловеческое время за темпоральные рамки данного текста»."'
Кроме того, и в информативном и в репродуктивном регистре на основе значения предикатов выделяются описательная и повествовательная их разновидности. Если значения предикатов динамические (аористивные глаголы), мы имеем повествовательную разновидность регистра (репродуктивно- и информативно-повествовательную). Если же значения предикатов статические (имперфективные), перед нами описательная разновидность (репродуктивно- и информативно-описательная).17
В исследуемом нами материале встречаются все перечисленные выше регистры со всеми своими разновидностями, однако их представленность в количественном отношении сильно колеблется от регистра к регистру и от автора к автору. Наиболее широко представлен в лирике всех трех поэтов информативно-описательный регистр, число употреблений которого в несколько раз превышает число употреблений других регистров: «Граждане! / Сегодня рушится тысячелетнее «Прежде» (Маяковский. «Революция (Поэтохроника)»); «Милый друг! Ты юною душою/ Так чиста!» (Блок. «Милый друг! Ты юною душою...»); «Машенька, ты здесь жила и пела, Мне, жениху ковер ткала...» (Гумилев. «Заблудившийся трамвай»).
Информативно-повествовательный регистр ярче всего представлен у Гумилева: «О царственный Нигер, Вот как люди посмели тебя оскорбить!» («Нигер»); «Фанни, завял вами данный цветок...» («Укротитель зверей»).
Гораздо менее популярным, по сравнению с информативным регистром, для всех трех поэтов является репродуктивный (изобразительный) регистр. Так, репродуктив-но-повествовательный встречается лишь однажды и только у Блока: «Милый брат! Завечерело...» («Милый брат! Завечерело...»). Гораздо шире представлен репродуктивно-описательный регистр (больше всего у Блока, чуть меньше у Маяковского, совсем слабо у Гумилева): «Огни на мачтах зажигая, Уходят в море корабли, А ты, ночная, ты, земная, Опять уносишь от земли» (Блок. «Уже над морем вечереет...»); «Слушайте, литературная братия!/ Сидите, глазенки в чаишко канув» (М аяковский. «Братья писатели»); «...И пахнет звездами и медом Твой плащ широкий, Женевьева» (Гу милев. «Средневековье»).
Самым редким контекстом для обращения является в лирике исследуемых поэтов генеритивный регистр (1-2 случая у каждого автора): «Вот, когда и горевать не в состоянии/ это, Александр Сергеевич, много тяжелей» (Маяковский. «Юбилейное»); «Беззакатного дня, легковерные, нет» (Блок. «Не венчал мою голову траурный лавр...»); «О, повелительница ночь, Никто не в силах превозмочь Победный шаг твоих сандалий!» (Гу милев. «Вечер»),
Таким образом, для повествовательного контекста обращения в лирике наиболее характерен информативно-описательный регистр, что связано, по-видимому, с природой лирического текста, лирического стихотворения, ибо лирическая поэзия предстает как «раскрытая точка зрения, отношение лирического субъекта к вещам, оценка»™ (курсив мой. - Н.С.). «Лирика <„.> дает некоторое отношение в чистом, обнаженном виде,
причем схваченное в своей наиболее обобщенной сущности, оно, это отношение, оказывается непреходящим».1!) Наиболее же подходящим для передачи этого отношения, оценки является информативный регистр, суть и основная функция которого «в сообщении об известных говорящему явлениях действительности, в отвлечении от их конкретно-временной длительности и от пространственной отнесенности к субъекту». Он объединяет и «суммирование узуальных, повторяющихся событий, признаков, и познавательные, квалификативные сведения о свойствах и связях предметов, явлений, абстрактных понятий».20
Репродуктивный же регистр, менее частотный, но все же встречающийся, будет в основном свойствен поэтам, в лирике которых в значительной степени присутствует элемент драматичности: представление события как разыгрываемого в данный момент, здесь и сейчас. А функция репродуктивного регистра, как известно, и заключается в «воспроизведении, репродуцировании средствами языка фрагментов, картин, событий действительности как непосредственно воспринимаемых органами чувств говорящего, наблюдателя, локализованных в едином с ним хронотопе (реально или в воображении)».21
В нашем материале такими «драматичными» поэтами оказались Блок и Маяковский, причем драматичность их - разного рода. У Блока это воспроизведение чувств, переживаний, вызванных тем или иным человеком (прежде всего женщиной), картиной, событием, воспоминанием и т.п. При этом драма у Блока, чаще всего разыгрываемая между лирическим героем и его возлюбленной, протекает по большей части без слов, на уровне взглядов, движений, жестов («И вздохнули духи, задремали ресницы, Зашептали тревожно шелка»; «Взор мой горит у тебя на щеке,/ Трепет бежит по дрожащей руке...»; «И очей молчаливым пожаром Ты недаром меня обдаешь...») (курсив мой. - Н.С.).
Драматизация же у Маяковского, напротив, подчеркнуто вербальна. Это преимущественно разыгрывание речей, обращений к кому-то, разговоров, прений с кем-то: «А вызовут в суд, - убежденно гудя,/ скажу: - Товарищ судья!...» - и дальше воображаемый монолог к судье («Моя речь на показательном процессе...»); «...над мадмуазелью недоумевая, /хочу сказать мадмуазели:/ - Мадмуазель!» - и далее лишь мыслимая, но скоро воспринимаемая как действительная речь к француженке («Парижанка») (курсив мой. - Н.С.). См. также: «Моя речь на Генуэзской конференции», «Париж (Разговорчики с Эйфелевой башней)», «Юбилейное» и т.п. В результате разыгрывания непосредственного общения лирический герой переносится в один хронотоп с адресатом, с теми событиями, о которых он говорит, - это необходимое условие для реализации репродуктивного регистра.
В свете этого нехарактерность репродуктивного регистра для Гумилева можно объяснить эпичностью его лирики (в отличие от драматичности Блока и Маяковского): «Для выражения своего настроения он [Гумилев] создает объективный мир зрительных образов, напряженных и ярких, он вводит в свои стихи повествовательный элемент и придает им характер полуэпический - балладную форму».22
Как уже было отмечено, самым редким регистром среди повествовательных контекстов оказался генеритивный. Возможно, это связано с тем, что нужная лирике как таковой степень обобщения уже выражается информативным регистром. По всей видимости, генеритивный регистр чаще можно встретить в философской поэзии, каковой в лирике исследуемых поэтов в чистом виде не встретилось.
Обращение в контексте вопроса
В нашем материале вопрос является самым редким контекстом для обращения, заметно уступая побуждению и повествованию. При этом в лирике наблюдается большое разнообразие смысловых оттенков вопроса: ввиду ослабленности первичной функции вопроса в контексте лирического стихотворения на первый план выступают различные его вторичные функции. Для осуществления вопросительным предложением своей первичной функции - вопроса - необходимо соблюдение следующих «условий успешности» речевого акта вопроса: 1) «говорящий не знает ответа»; 2) «ни для говорящего, ни для адресата не очевидно, что адресат сообщит нужную информацию, не будучи спрошен»; 3) «адресат знает ответ»; 4) «условие искренности - говорящий хочет знать ответ»; 5) «условие назначения - данный акт рассматривается как попытка говорящего получить информацию от адресата». При нарушении одного или нескольких из вышеперечисленных условий «вопросительное предложение выступает в одной из своих вторичных иллокутивных функций».23
В лирике, бесспорно, преобладают вторичные функции вопроса, какие именно -зависит от индивидуальной поэтической системы, поскольку в специфике использования вопроса в нашем материале наблюдается наименьшее единообразие, даже в поэзии одного отдельного автора. Тем не менее попытаемся определить значения вопросительных предложений, которые встречаются в нашем материале.
1) Познавательный вопрос. Говорящий действительно хочет знать ответ на свой вопрос, можно говорить о соблюдении всех условий успешности вопроса и об употреблении его в первичной функции, но с оговоркой, что адресат вопроса отдален от говорящего (подчас не только в пространстве, но и во времени), он скорее мыслится, а возможность ответной реакции адресата часто крайне мала и сомнительна, даже невозможна (в случае обращения не к лицам). В результате целью вопроса становится не столько желание получить ответ, сколько поставить вопрос, обозначить проблему, волнующую говорящего; вопрос призван передать процесс внутреннего размышления-переживания говорящего, что особенно ярко выступает в обращениях не к лицам: «О, звериная! О, детская! О, копеечная! О, великая!/ Каким названьем тебя еще звали?/ Как еще обернешься, двуликая?» (Маяковский. «Ода революции»); «О, нищая моя-страна, Что ты для сердца значишь? О, бедная моя жена, О чем ты горько плачешь?» (Блок. «Осенний день»); «Цветы, что я рвал ребенком В зеленом драконьем болоте, Живые на стебле тонком, О, где вы теперь цветете?» (Гу милев. «Какая странная нега...»).
Не случайно к таким «собственно» вопросам часто примешивается выражение внутреннего душевного состояния, эмоция: «И ты! Любимая, за что, за что же?» (+ недоумение, отчаяние) (Маяковский. «Ко всему»); «Душа! Когда устанешь верить?» (+ усталость) (Б л о к. «Душа! Когда устанешь верить?..»); «Так век за веком - скоро ли, Господь? - / Под скальпелем природы и искусства...» (+ нетерпение) (Гу милев. «Шестое чувство»).
Можно говорить о том, что данный тип вопроса сочетает в себе два компонента: собственно вопрос и лирическую медитацию. В каждом конкретном случае, у каждого отдельного автора может доминировать тот или иной компонент. Априори можно предположить, что первый (вопросительный) компонент будет более выражен в обращениях к лицам, тогда как второй (медитативно-лирический) будет более характерен для обращений не к лицам. Такая зависимость действительно прослеживается, однако наблюдения показывают, что большая вопросительность или большая медитативность
связаны не только с характером адресата, но и с поэтикой конкретного автора. Так, для Маяковского будет более актуальным собственно вопросительный потенциал вопроса: «Подрожит и ляжет житель,/ дрожыо ночь корежит тело.../ Товарищ, чего вы дрожите?/ В чем, собственно, дело?» («Трус»), Для Блока и Гумилева будет более актуальной медитативная сторона вопроса: «А ты, убийца дальний, кто ты?!» (Гумилев. «В библиотеке»); «Ты. знающая дальней цели Путеводительный маяк. Простишь ли мне мои метели, Мой бред, поэзию и мрак?» (Блок. «Под шум и звон однообразный...»). В этой связи интересно, что в лирике Маяковского преобладают специальные вопросы, направленные на получение конкретной информации, тогда как у Блока широко представлен ли-вопрос (вопрос с частицей ли), заключающий в себе неуверенность, сомнение.24
2) Одним из самых характерных для лирики и вторым по частоте встречаемости (первый - познавательный вопрос) является вопрос-сообщение. «Высказывание содержит две смысловые части: одна часть представляет сообщение, повествование, ха-рактеризацию, картину, во второй спрашивается о причине, цели, месте, времени, источнике, деятеле, качестве, свойстве, образе действия и т.д. или содержится предположение о событии в целом»25: «Сударыня!/ чего кипятитесь, как паровоз?» (Маяковский. «Тамара и Демон»); «В самом чистом, в самом нежном саване/ Сладко ли спать тебе, матрос?» (Блок. «Поздней осенью из гавани...»); «Он мне шепчет: «Своевольный,/ Что ты так уныл?» (Гу милев. «Ангел-Хранитель»),
3) Близок к вопросу-сообщению вопрос-предположение: «Небо - не ты ль?.../ Звезды - не вы ль это?!» (Маяковский. «Москва - Кенигсберг»); «Ты ли, подруга желанная,/ Всходишь ко мне на крыльцо?» (Блок. «Встану я в утро туманное...»); «О тайна тайн, о птица Рок,/ Не твой ли дальний островок/ Им был звездою путеводной?» (Гумилев. «Ослепительное»),
Как можно заметить, вопрос-предположение оформляется главным образом с помощью частицы «ли», исключение составляет вопрос с «что, если», единичный пример которого находим у Гумилева: «О, Боже, - вскричал я в тревоге, - что, если/ Страна эта - истинно родина мне?» («Стокгольм»),
4) Вопрос-предложение: «[Товарищ, чего вы дрожите?] В аквариум, что ли, сажать вас?» (М аяковский. «Трус»); «Хочешь, горбун, поменяться/ Своею судьбой с моей,/ Хочешь шутить и смеяться,/ Быть вольной птицей морей?» (Гумилев. «Хочешь, горбун поменяться...»).
5) Вопрос-призыв: «Когда же встанешь во весь свой рост,/ ты, отдающий жизнь свою им?/ Когда же в лицо им бросишь вопрос:/ за что воюем?» (Маяковский. «К ответу!»); «Где вы, сеятели правды/ или звезд сиятели?» (Маяковский. «Четырехэтажная халтурщина»); «О где ты, Беатриче?/ Иду один, утратив правый путь...» (Блок. «Песнь ада»); «...Где же/ Ты, созданная из огня?/ Ты видишь взоры все те же,/ Все та же песнь у меня» (Гу милев. «Как тихо стало в природе!..»).
Как можно видеть из примеров, вопрос-призыв либо соотносится по смыслу с побуждением-призывом (первый пример), либо представляет устойчивую структуру с «где», которую в данном случае можно назвать «призывательной»: цель высказывания не в том, чтобы выяснить местонахождение адресата, а в том, чтобы выразить свою потребность в нем, свое сожаление, печаль по поводу его отсутствия.
6) Вопрос-утверждение: «Ты ли не опытен в пьяном деле, Вечно румяный, мэтр Раблэ?» (Гу милев. «Путешествие в Китай»); «Не твоих ли звуков сладость Вдохнов-
ляла в те года, Не твоя ли, Пушкин, радость Окрыляла нас тогда?» (Б.л о к. «Пушкинскому дому»).
7) Риторический вопрос: « Желудок в панаме! Тебя ль заразят/ величием смерти для новой эры?!» (Маяковский. «Гимн обеду»); «...но скажите вы, калеки и калек-ши,/ где, когда, какой великий выбирал/ путь, чтобы протоптанней и легше?» (М а я -ко вс к и й. «Сергею Есенину»); «Что теперь твоя постылая свобода, Страх познавший Дон Жуан?» (Блок. «Шаги командора»).
Риторический вопрос отличается от простого вопроса-утверждения своей экспрессивностью.2'' Риторическим вопросам свойственна эмоционально-воздействующая и эмоционально-констатирующая функция.27 А.Н. Гвоздев даже рассматривает риторический вопрос как разновидность восклицательного предложения.28
8) Изобразительный вопрос. Цель вопроса не столько узнать какую-то информацию у адресата, сколько привлечь его внимание к вводимому образу. Это своеобразный способ активного введения и развития образа с вовлечением в данный процесс слушающего. Такой тип вопроса встречается лишь у Маяковского: «Товарищи! Вы видали Ройль-са?/ Ройльса, который с ветром сросся?/ А когда стоит - кит» («Венера Милосская и Вячеслав Полонский»). Лирический герой находится в Париже, без интереса проходит Лувр. Куда большее его восхищение вызывают плоды технического прогресса, наблюдаемые им на улицах города: главным образом многоэтажные гаражи («Не гараж - сам бог!») и тысячи легковых машин («Ждут рули - дорваться до руки./ И сияют алюминием колеса...»). Венере Милосской противопоставляется как более красивый, грациозный, как более завораживающий автомобиль («Автомобиль и Венера - старо-с?»). Разное авторское отношение к ним выражается и в способе введения этих образов, на лексико-синтаксическом уровне создающем и соответствующую тональность: насмешливо-ироническую в случае с Венерой и неподдельно восторженную в случае с Ройль-сом:
1) ... и вот зала, и в ней Венерино дезабилье. 2) Товарищи! Вы видали Ройльса?
Ройльса, который с ветром сросся?
Очевидно, во втором случае мы имеем не вопрос как таковой: Маяковский безусловно и так знал, что рядовой советский человек не мог быть знаком с данной «иномаркой», поэтому его вопрос-восклицание призван скорее передать восхищение поэта и поделиться им с читателем, поведать ему, что вот-де что по-настоящему радует глаз, а не какие-то там «мозоли,/ веками натертые у Венер».
9) Вопрос-недоумение (негодование): «Господа поэты, неужели не наскучили/ пажи, дворцы, любовь, сирени куст вам?» (Маяковский. «Братья писатели»); «Это где же вы, Молчанов,/ небосвод узрели мирный?» (Маяковский. «Письмо к любимой Молчанова...»); «Пленительная, злая, неужели/ Для вас смешно святое слово «друг»?» (Гумилев. «Жестокая»); «Апостол Петр, ведь если я уйду/ Отвергнутым, что делать мне в аду? [ Моя любовь растопит адский лед,/ И адский огнь слеза моя зальет]» (Гу м и л е в. «Рай»).
В вопросе-недоумении этот эмоциональный (модальный) компонент перевешивает в высказывании сам вопрос, целью высказывания становится выражение недоумения (негодования) по поводу уже имеющегося или же еще возможного положения.
Далее выделяются вопросы, примеры которых единичны, но которые тем не менее нельзя включить ни в один из предыдущих типов ввиду отличия их семантики и прагматики.
10) Вопрос-сожаление, ужас:
Ты проходишь без улыбки, Опустившая ресницы, И во мраке над собором Золотятся купола.
<...>Я хочу внезапно выйти И воскликнуть: «Богоматерь! Для чего в мой черный город Ты Младенца привела?»
<...>Но с тобой идет кудрявый Кроткий мальчик в белой шапке, Ты ведешь его за руку, Не даешь ему упасть.
Но язык бессилен крикнуть. Ты проходишь. За тобою Над священными следами Почивает синий мрак.
(Блок. «Ты проходишь без улыбки...»)
Цель вопроса не столько спросить адресата о причине его действий, сколько выразить ужас, сокрушение по их поводу.
11) Другая эмоция, выражаемая через вопрос, - недовольство (имеет устойчивый компонент «нельзя ли»): «Мокрая, будто ее облизали, толпа./ Прокисший воздух плесенью веет./ Эй! Россия, нельзя ли чего поновее?» (М аяковский. «Эй!»).
12) Контактоустанавливающий вопрос29: ( после рассказа о злоключениях одной «несознательной», мещански настроенной женщины у белых): «Бабу видели мою, наши обыватели?/ Не хотите в том раю сами побывать ли?!» (М аяковский. «Рассказ про то, как кума...»); «Знаете что, скрипка?/ Мы ужасно похожи...» (Маяковский. «Скрипка и немножко нервно»). Суть контактоустанавливающего вопроса в том, чтобы привлечь внимание адресата, установить с ним контакт. В первом случае таким адресатом является читатель.
13) Вопрос-издевка (косвенное оскорбление адресата; цель не спросить, а дать обидную характеристику): [католическим монахиням] «Ангелицы, попросту ответ поэту дайте -/ если люди вы, то кто ж тогда вороны?» (М аяковский. «Шесть монахинь»),
14) Вопрос-провокация (цель — подвести адресата к нежелательному для него ответу, выставить его в невыгодном свете):
Ну, скажите, Кулидж, — разве это жизнь? Много ль человеку (даже Форду) надо? Мистер Форд, для вашего, для высохшего зада Разве мало двух простейших машин?
(Маяковский. «Кемп "Нит гедайге"»)
Таким образом, в лирике наблюдается многообразие функционального употребления вопросов с обращением, вариативность индивидуально-авторского применения подобных конструкций. Возможно, эта функционально-семантическая расплывчатость, распыленность вопросов в лирике является одной из причин гораздо меньшей употребительности их в лирике по сравнению с повелением и повествованием. Ведь лирик стремится как можно точнее передать свою эмоцию, свое переживание, свое видение, споря в отчеканенности образов с другими поэтами.
Кроме того, если приглядеться к различным употреблениям вопросов, рассмотренных выше, то можно заметить, что близкое к собственно вопросу употребление мы встречаем только у познавательных вопросов, остальные же употребления могут быть, с большими или меньшими оговорками, соотнесены с повествованием (вопрос-сообщение, предположение, вопрос-утверждение, изобразительный вопрос, риторический, вопрос-недоумение, вопрос-сожаление, вопрос-издевка, вопрос, выражающий недовольство, вопрос-провокация) или с побуждением (вопрос-призыв, вопрос-предложение, контак-тоустанавливающий вопрос (побуждение к вниманию).
Впрочем, и познавательный вопрос можно рассматривать как своего рода побуждение, поскольку «большинство исследователей трактуют вопрос как разновидность побуждения - побуждения слушающего к сообщению нужной говорящему информации».32 Причем показательно, что у поэтов, в поэзии которых доминирует побуждение (Маяковский), встречаются преимущественно и «побудительные» виды вопросов, а у поэтов, в поэзии которых доминирует повествование (Гумилев, Блок), преобладают «повествовательные» типы вопросов.
Следовательно, в лирике обнаруживается глубинная взаимосвязь всех типов предложений по цели высказывания, главными из которых оказываются побуждение и повествование (изложение, описание, характеристика). Преобладание того или другого типа тесно связано с мироощущением поэта, с его позицией по отношению к миру (действительности): позиция активного делателя, созидателя, «регулировщика» - в лирике доминирует побуждение, позиция воспринимателя, созерцателя - повествование5 .
1 Бабайцева В.В. Русский язык. Синтаксис и пунктуация. М., 1979; Гольдин В.Е. Обращение: теоретические проблемы. Саратов, 1987; Шахматов A.A. Синтаксис русского языка. М., 1941 и др.
I Останин А.И. Некоторые лексико-граммагические особенности обращений в русской разговорной речи // Вопросы стилистики. Саратов, 1978. Выи. 14. С. 56-68; Щепин А.Г. Обращение в поэтической речи // Русская речь. 1976. № 2.
3 Храковский B.C., Володин А.П. Семантика и типология императива. Русский императив. 2-е изд. М., 2001.
4 Ковтуиова И.И. Поэтический синтаксис. М., 1986. С. 127.
5 Ср. со словами самого Маяковского о том, что «поэзия начинается там, где есть тенденция» (Маяковский В В. Как делать стихи? // Маяковский В.В. Соч.: В 2 т. Т. 2. М., 1987. С. 669), что писать нужно тогда, когда ясно чувствуешь «социальный заказ», что даже самые второстепенные образы надо «использовать для борьбы, для литературной агитации» (там же. С. 670, 689).
6 Храковский B.C., Володин А.П. Указ. соч. С. 141.
7 Ковтуиова Н.И. Указ. соч. С. 121.
8 Там же.
!) Там же. С. 126.
10 Там же.
II Блок A.A. Поэзия заговоров и заклинаний // Блок А. О литературе. М., 1989. С. 49.
12 Кожина М.Н. Стилистика русского языка. М., 1977. С. 130.
13 Храковский B.C., Володин А.П. Указ. соч. С. 137.
14 Золотова Г.А., Опипенко Н.К., Сидорова М.Ю. Коммуникативная грамматика русского языка. М„ 1998. С. 28-35; 388-400.
15 Там же. С. 29.
,s Там же. С. 395.
17 Там же.
18 Гинзбург Л. О лирике. М„ 1974. С. 8.
19 Сильман Т. Заметки о лирике. Л., 1977. С. 33.
2,1 Золотова ГЛ., Онимепко Н.К., Сидорова М.Ю. Указ. соч. С. 395.
21 Там же. С. 393-394.
22 Жирмунский В.М. Преодолевшие символизм // Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. С. 129.
23 Кобозева ИМ. Лингвистическая семаитика. М., 2000. С. 293.
24 Русская грамматика. М„ 1980. Т. 2. С. 387.
25 Ковтуиова И.И. Указ. соч. С. 137.
2<" Русская грамматика. Т. 2. С. 396; Ковтуиова И.И. Указ. соч. С. 128.
27 Клокова О.В. Формальные и функционально-семантические особенности несобственно-вопросительных предложений в современном русском литературном языке: Автореф. канд. дис. Ставрополь, 2002. С. 6.
28 Гвоздев А.Н. Современный русский литературный язык. Ч. II. Синтаксис. Изд. 4-е. М., 1973. С. 6. 2!) Кобозева ИМ. Указ. соч. С. 42.
Статья поступила в редакцию 27 феврая 2006 г.
