CC BY
91
ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2011. № 4
В.Г. Смирнова
ТРУДНЫЙ ЯЗЫК ПЛАТОНОВА
(к вопросу о методах исследования языка писателя)
Статья посвящена проблеме реконструкции картины мира Андрея Платонова по данным языка писателя и критически оценивает метод комментирования специфически платоновских выражений с помощью предположений, представляющих собой стандартные языковые обороты. Автор статьи утверждает, что при толковании языка писателя необходимо отталкиваться от формального способа выражения смыслов Платоновым, а не от существующих в языке привычных стандартных выражений.
Ключевые слова: картина мира писателя, метод комментирования, предположение, специфически платоновские выражения, стандартные языковые обороты.
The article deals with the problems of reconstructing Andrei Platonov's worldview (picture of the world) on the basis of the writer's language. The author gives critical assessment of the method of commenting on particular expressions of Platonov's by means of statements representing phrases of the standard language. The author states that in interpreting the writer's language it is necessary to proceed from the formal means of Platonov's expression of ideas, but not from conventional expressions existing in the language.
Key words: the writer's worldview (picture of the world), method of commenting, statement (supposition), standard phrases, particular expressions of Platonov's (non-standard phrases).
Языковая картина мира той или иной нации отражается в привычных словосочетаниях, которые, как правило, соответствуют литературным нормам употребления языковых единиц. Понятие «нормы» органично связано с функционированием литературного языка. Среди многочисленных определений понятия «нормы» (Л. Ельмслев, Э. Косериу, О. Ахманова и др.) наиболее общепринятым является определение Э. Косериу: «Норма — это система обязательных реализаций, принятых в данном обществе и данной культурой: норма соответствует не тому, что "можно сказать", а тому, что уже "сказано" и что по традиции "говорится" в рассматриваемом обществе» [Косериу, 1963: 175]. Если в норме отсутствует необходимая модель, высказывание строится исходя из возможностей системы. Это положение проливает свет на природу отклонений от нормы. Язык художественной литературы со свойственной ему «установкой на выражение», по мнению В.В. Виноградова, имеет законное право на деформацию, «на нарушение общелитератур-
ных норм». Авторскому замыслу подчиняются не только нормативные факты языка, но и отклонения от общелитературных норм. Отклонения от нормы неизбежно производят стилистический эффект, поскольку от читателя требуется усилие, чтобы истолковать их путем аналогий и ассоциативных связей с правильными моделями. В случае грамматической неправильности регистрация отклонений имеет довольно прочную основу («градация грамматичности» Н. Хомского), сложнее обстоит дело с нарушением лексико-се-мантической согласованности сочетающихся единиц. А именно такого рода нарушения характерны для языка Платонова.
По общему признанию, язык прозы Андрея Платонова «сплошь и рядом нарушает литературную норму», в частности, норму лекси-ко-синтаксической сочетаемости. Нарушается сочетаемость, как правило, или по незнанию оной, или вследствие намеренной трансформации языковых средств, продиктованной творческими задачами, или по причине изменения привычного мировидения, отраженного в языковой картине мира. Первая причина представляется в нашем случае невозможной, о второй причине писали многие исследователи Платонова, третья причина в нашем случае может быть тесно связана со второй. Как заметила С. Семенова, «творец предельно сознательный и аналитичный, Платонов сумел воплотить свои намерения, свои "однообразные" и "постоянные" идеалы в глубинно-«клеточном» слое текста ... Можно сказать, что он мыслит в грамматике, передавая многомерный взгляд, парадоксальную, антиномичную логику, сверхумное видение неожиданным подбором и сочетанием слов, лексических и синтаксических конструкций, взрывающих норму, но разящих по смыслу» [Семенова, 1990: 365].
Сравнительно недавно в диссертационном исследовании М.Ю. Ми-хеева «Описание художественного мира А. Платонова по данным языка» [Михеев, 2004] сделана попытка рассмотрения целостного образного мира Платонова. В работе разобрано более 200 специфически платоновских словосочетаний из различных произведений писателя, показаны те «собственно платоновские отклонения от общеупотребительных выражений русского языка, которые, среди прочего, отличают этого писателя от остальных». При этом, по признанию исследователя, «продемонстрированы присущие» Платонову «способы каламбурной игры с языком, "наращивания" семантической и прагматической составляющих слова, стилистической игры». По мнению автора диссертации, Платонов комбинирует смыслы сразу нескольких стандартных языковых конструкций в одном, по преимуществу неправильном с точки зрения языка, сочетании. Обратим внимание на выделенные жирным шрифтом фрагменты. С одной стороны, речь идет о рассмотрении целостного
образного мира Платонова, с другой — об игре с языком и комбинировании смыслов. Решая первую задачу, мы должны обнаружить «угол зрения», под которым писатель видит действительность, и выявить особенности его мировидения, что очень непросто и представляется еще не решенной в методологическом отношении задачей филологической науки. Вторая задача — дело, что называется, техники: можно классифицировать материал, исходя из способов «стилистической игры», но при этом язык А. Платонова не рассматривается как особое явление. Мы же убеждены в том, что язык А. Платонова следует рассматривать как особое лингвокуль-турное явление, действительно отличающееся цельностью и определенной направленностью преобразования привычной языковой картины мира. Уникальность — качество художественного мира каждого выдающегося творца, у Платонова она высочайшей степени, как у немногих гениальных творцов. Не будем утверждать, что «странный» язык писателя — естественный способ выражения мыслей. Безусловно, за ним стоит сознательный прием, но не стилистическая игра и комбинации смыслов. Причем принципиальное значение имеет исходная установка исследователя-комментатора: или он ищет комбинации смыслов и классифицирует приемы стилистической игры, или посредством анализа пытается постичь внутренние пружины языка писателя, направленность отступлений от норм литературного языка.
Но вернемся к работе М.Ю. Михеева. Как пишет автор, «главной "отмычкой" при толковании ключевых мест Платонова и его поэтических приемов во всей работе выступает предположение — то есть отрезок смысла, способный служить законченным целым при толковании отдельного места текста и представляющий собой стандартный языковой оборот. Каждое используемое предположение соответствует, как правило, какому-то уже имеющемуся в языке словосочетанию или синтаксической конструкции, организующей вокруг себя смысл данного места. Некоторую гарантию исчерпанности всех рассмотренных предположений дает метод медленного чтения, то есть многократные возвращения с пересмотром, поправками и дополнениями к первоначально выдвинутым версиям (но полной гарантии правильности получаемого в итоге толкования, конечно, в принципе быть не может)».
Оценим точность предлагаемого метода, хотя нас, безусловно, смущает признание, что «полной гарантии правильности получаемого в итоге толкования, конечно, в принципе быть не может». Так, платоновское выражение из «Котлована» (когда про одного из героев говорится, что на его лице получилась) морщинистая мысль жалости, — по мнению М.Ю. Михеева, следует понимать как некую равнодействующую, по крайней мере, из трех смыслов (предположений):
1) <на его лице изобразилась какая-то мысль>
2) <его лицо выразило жалость>,
3) ? <всё лицо покрылось / по лицу побежали / его избороздили — морщины> (предположения М.Ю. Михеева заключены в ломаные скобки, сомнительные предположения отмечены вопросительным знаком).
В попытке найти «равнодействующую» смыслов мы наталкиваемся на вполне понятное затруднение: анализ составляющих смыслов не помогает прояснить трудное с точки зрения понимания место. К сожалению, в своих предположениях исследователь исходит из привычных устойчивых языковых выражений: на лице изобразилась, лицо выразило, лицо покрылось, при этом игнорируется семантико-синтаксическая структура платоновского выражения, которая вовсе не безразлична для его понимания. В итоге предположения комментатора в угоду незаинтересованному читателю упрощают задачу понимания, сводя значение словосочетания к известным языковым выражениям. Такой подход несколько противоречит установке исследователя в ходе толкования привлекать по возможности все предположения, «возникающие на уровне ассер-ций, на уровне презумпций, но главным образом, на уровне следствий, аллюзий и иного вида непрямых «выводов» из высказывания». А главное, нет ответа на вопрос: для чего писатель прибегает к столь затрудненному способу выражения, что стоит за малопонятным для читателя словосочетанием.
Какие же смыслы не отражены в предположениях М.Ю. Михеева? Синтаксическая структура выражения морщинистая мысль жалости состоит из двух словосочетаний: морщинистая мысль и мысль жалости. И то и другое не нормативно с точки зрения современного русского языка. Попробуем выявить, что кажется странным в первом словосочетании. Отвлеченное существительное «мысль» не сочетается с прилагательным «морщинистый», поскольку морщины видны (это «складки, бороздки на коже лица, тела, какой-либо поверхности»), а мысль — это некая абстракция («то же, что мышление, или то, что явилось в результате размышления, идея»). Подобная сочетаемость означает или употребление образного средства, или переосмысление семантики существительного «мысль». Второе сочетание тоже вызывает недоумение. Как известно, в русском языке разведены понятия интеллектуальной и эмоциональной сферы. Мысль в наивном языковом представлении связана с головой, а жалость — чувство, следовательно, возникает предположительно в душе, сердце как в органе чувствования. Жалость — чувство сострадания, соболезнования. Кстати, жалость выражается, конечно, взглядом и... морщинами на лбу. Оформим наше предположение, максимально следуя логике интерпретируемого выраже-
ния. Итак, чувство жалости нашло выражение в морщинах на лбу, лоб — «верхняя лицевая часть черепа», т.е. костей головы, значит, чувство жалости сопряжено с некоторыми размышлениями, мыслями. Анализ структуры словосочетания подсказывает еще одно, на наш взгляд, важное соображение. Известно, что в том случае, когда родительным падежом управляет существительное, словообразовательно соотносительное с глаголом или прилагательным, между словами могут возникать субъектные отношения, осложненные отношениями собственно-характеризующими: красота, простота, сила кого-чего-нибудь. Такой слабоуправляемый родительный падеж может быть преобразован в самостоятельный именительный падеж: распоряжение директора — директор распорядился. В нашем случае «мысль жалости» трансформируется в абсурдное жалость мыслит, абсурдное с точки зрения привычной языковой логики, но вполне допустимое в художественной реальности писателя. Очевидно, по Платонову, чувство жалости представляет собой некую автономную сущность, способную порождать мысль и в ней выражаться визуально морщинами. Заметим, что наша интерпретация тоже строится на предположениях, но отталкивается от формального способа выражения смыслов Платоновым, а не от существующих в языке привычных выражений, ибо иначе мы не приблизимся к проникновению в художественный мир писателя, не сможем постичь его языковую логику.
Обратимся к другим толкованиям. Вот пример некоторого уже более сложного, чем приведенное выше, толкования с помощью предположений. В середине романа «Чевенгур» про Чепурного, который во время купания в реке рвет цветы для своей жены Клав-дюши, сказано, что вообще-то он своей женой мало владел, но тем более питал к ней озабоченную нежность. Тут совмещаются, как представляется М.Ю. Михееву, несколько значений, каждое из которых в отдельности «нормально было бы выразить следующим образом»:
1) во-первых, герой питал к жене <некоторые чувства>, а именно <испытывал> нежность;
2) во-вторых, <проявлял о ней> заботу / заботился и <относился с> нежностью, но при этом,
3) в-третьих, <чувствовал, ощущал> очевидно какую-то озабоченность <или даже был всерьез> озабочен <ее судьбой, поведением>, а также возможно,
4) в-четвертых, <вполне мог> питать ?- <и неприязнь, отвращение, чуть ли не ненависть к ней>.
Тут платоновское несколько странное сочетание питал озабоченную нежность, как считает М.Ю. Михеев, очевидно, надо понимать как «результат склеивания вместе, с совмещением, по крайней мере, трех или четырех указанных фразеологизмов, т.е. значений 150
следующих свободных (почему???) сочетаний — 1) питать чувства, испытывать (или проявлять) нежность, 2) проявлять заботу (заботиться), 3) быть озабоченным (испытывать, чувствовать озабоченность) и где-то на заднем плане — 4) питать неприязнь, испытывать ненависть».
В подтверждение последнего, наиболее сомнительного предположения приводится такой текст, в некотором смысле дополнительный, или параллельный приведенному.
Когда в Чевенгур, наконец, привозят женщин (худых и изнемогших, по просьбе Чепурного — так как они не должны были отвлека[тъ] людей от взаимного коммунизма), эти женщины кажутся не имеющими возраста: они походят больше на девочек или старушек, потому что, как сказано, привыкли менять свое тело на пищу и их тело истратилось прежде смерти. Женщины в замешательстве гладят под одеждой морщины лишней кожи на изношенных костях. Тут следует такая фраза: одна лишь Клавдюша была достаточно удобной и пышной среди этих прихожанок Чевенгура, но к ней уже обладал симпатией Прокофий.
Почему сказано, что Прокофий «обладал к ней симпатией»? В этом очевидно неправильном с точки зрения обычного языка сочетании автор диссертации видит следующее совмещение смыслов:
1) «во-первых, Прокофий обладал симпатией <Клавдюши [то есть, здесь уже с перестановкой актантов], иначе говоря, был ей симпатичен / имел у нее успех / владел ее сердцем> или <сама Клавдю-ша> симпатизировала <отдавая предпочтение Прокофию, а не своему мужу, Чепурному>,
2) во-вторых, уже сам Прокофий <питал> симпатию I<имел явное пристрастие / проявлял слабость к Клавдюше / испытывал к ней влечение, она в его глазах> обладала <привлекательностью>, по-видимому, < обладая еще и пышным телом, в отличие от других женщин>,
3) в-третьих, возможно еще, что Прокофий обладал <явными преимуществом перед остальными чевенгурцами в глазах Клавдюши (в том числе и перед ее мужем)> / то есть имел <и заявлял на нее свои права> и, наконец, —
4) в-четвертых, Прокофий попросту обладал <ею как женщиной>».
Читая комментарии, невольно представляешь, как А. Платонов
склеивает, совмещает, комбинирует смыслы, пытаясь затруднить восприятие текста читателем. Вполне в духе авторского, по М.Ю. Ми-хееву, «стремления в каком-то смысле, к экономии усилий, к герметичной замкнутости внутри удобного автору всегда фрагментарного контекста, с выражением себя через намеки и символы, с откровенным «криптографированием» текста, намеренным недо-говариванием, оставлением в тексте зияющих лакун, в расчете
на «своего», близкого по духу читателя, который эти лакуны либо правильным образом восстановит, либо поймет все и так, ничего не истолковывая — только на уровне эмоций и интуиции. (Может быть, именно таков и должен быть «идеальный читатель». Можно сказать, что здесь у автора текста самонадеянный расчет на то, что написанное им так или иначе "останется" в языке.)».
Не верится, что все вышесказанное имеет отношение к писателю А. Платонову. Настолько он далек от воображаемого образа самонадеянного писателя с его эгоистическим расчетом. Попытаемся уяснить авторское понимание, полагаясь на свое чувство языка и доверие к точности языка писателя. Итак, Чепурной «мало владел (женой), но тем более питал к ней озабоченную нежность». В очередной раз подчеркнем, что при толковании мы строим предположения на основании того языкового выражения, которое представлено в платоновской фразе, перефразировка грешит искажением смысла высказывания. Алгоритм комментирования по-прежнему задается выявлением случаев ненормативности сочетаний. Думаем, что «питать нежность» вполне допустимое сочетание, поскольку реализует переносное значение глагола «питать» в сочетании с некоторыми существительными, обозначающими к.-н. чувство — испытывать, ощущать (питать доверие, ненависть, надежду). Не совсем понятно, как могло появиться у исследователя предположение, что Чепурной ощущал к жене неприязнь, ненависть (см. № 4), для этого в самой фразе нет никаких оснований. Итак, Чепурной питал к жене озабоченную нежность. Можем ли мы в своем понимании исходить из предположения, что Чепурной одновременно испытывал озабоченность, был озабоченным, как предлагает нам комментатор. Думаем, в этом случае мы потеряем один из платоновских смыслов: не сам человек был озабочен (что вполне соответствует нашим языковым представлениям), а нежность, которую он испытывал, как выражение любви характеризуется проявлением заботы, обеспокоенности. При согласовании, как известно, между словами устанавливаются определительные — собственно характеризующие отношения. Связь согласования является лексически неограниченной слабой связью. Изменяя тип подчинительной связи, мы теряем и собственно характеризующее значение. Потеря этого значения тут же сказывается на понимании всей фразы. В комментарии нуждается и непривычное сочетание мало владел (о жене). Язык подсказывает в этом случае только одно возможное толкование, которое исходит из переносного значения глагола: «владеть» — держать в своей власти, подчинять. Хотя на периферии сознания «маячат» и другие значения: иметь своей собственностью, иметь возможность пользоваться, взять, стать обладателем кого-чего-н. (по овладеть). 152
В заключение позволим себе подвергнуть сомнению сам способ толкования трудных мест в прозе А. Платонова путем выдвижения предположений на основе стандартных языковых конструкций. Исследователь задается вопросом: почему сказано, что Прокофий «обладал к ней (Катюше) симпатией», и видит в словосочетании совмещение таких смыслов: во-первых, Прокофий обладал симпатией Клавдюши; во-вторых, сам Прокофий питал симпатию к Клавдюше, она в его глазах обладала привлекательностью, по-видимому, обладая еще и пышным телом, в отличие от других женщин; в-третьих, возможно, Прокофий обладал явными преимуществом перед остальными чевенгурцами в глазах Клавдюши; в-четвертых, Прокофий попросту обладал ею как женщиной. Даже дух захватывает от такой фантазии. У А. Платонова выражена полная определенность в отношении того, кто к кому испытывает симпатию: Прокофий к Клавдюше. Не нормативна сочетаемость глагола «обладать», который в русском языке имеет два значения (1. кем-чем. Иметь в собственности, в наличии или в числе своих свойств. 2. кем. Иметь своей женой, любовницей.), с существительным «симпатия» (1. Влечение, внутреннее расположение к кому-чему-н.). Эта «странность» и нуждается в объяснении. Понятно, что Прокофий чувствовал симпатию к Клавдюше (к ней), непонятно, почему этот смысл выражен таким образом: обладал симпатией. Нельзя же объяснить подобную сочетаемость игрой и комбинированием смыслов, подобно тому, как предложил М.Ю. Михеев, совершенно запутав читателя своими домыслами: кто — к кому — почему. Обращение к обыденному языковому сознанию не дает результата, только мигает красная лампочка: ненормативно, неправильно. Симпатия — это внутреннее расположение, то есть чувство. О чувствах нам известно только, что мы их чувствуем, испытываем, переживаем, чувство симпатии, безусловно, характеризует положительное отношение к кому-чему-либо. Рядовой носитель языка ничего более сказать не может, поскольку это отвлеченное понятие. Попробуем подойти к объяснению иначе, пользуясь логикой, предлагаемой языком: подобная сочетаемость была бы возможна в случае переосмысления значения существительного симпатия. Если предположить, что симпатия есть некая материальная субстанция, то платоновское сочетание обладал к ней симпатией имело бы вполне понятный смысл. Итак, вывод напрашивается один: по А. Платонову, симпатия — нечто материальное и автономно сущее, а следовательно то, чем можно обладать, что можно иметь «в наличии».
Проанализированные словосочетания относятся к эмоциональной сфере. Надо сказать, что эта область, так же как и область сознания человека, в научной картине мира наименее изучена и кон-
кретизирована. По сути именно язык формирует эмоциональную картину представителей той или иной лингвокультуры. Язык называет, выражает, описывает эмоции, т.е. формирует наше представление о них. Платоновские сочетания: морщинистая мысль жалости, озабоченная нежность, обладал к ней симпатией можно объяснить трансформацией привычных языковых представлений, касающихся эмоций. А. Платонов преодолевает уже сложившиеся автоматизированные выражения, чтобы приспособить языковые средства для отражения сущностей, которые в понимании художника расходятся с отражением их в форме языковых значений в общественном сознании. В поэтике А. Платонова переосмысление отвлеченных существительных, обозначающих чувства, подготавливает нас к более глубокому и точному пониманию отдельных эмоциональных состояний. В этом заключается обоснованность его отступлений от нормы. С этим связано своеобразие картины мира этой уникальной языковой личности — писателя Андрея Платонова.
Список литературы
Караулов Ю.Н., Филиппович Ю.Н. Лингвокультурное сознание русской
языковой личности. М., 2009. Косериу Э. Синхрония, диахрония и история // Новое в лингвистике. М., 1963. Вып. III.
Михеев М.Ю. Описание художественного мира А.Платонова по данным
языка: Дисс. ... докт. филол. наук. М., 2004. Семенова С.Г. Николай Федоров: Творчество жизни. М., 1990. Смирнова В.Г. Переосмысление отвлеченных существительных в художественной системе Андрея Платонова // Филологические науки. 1983. № 5.
Сведения об авторе: Смирнова Валентина Григорьевна, канд. филол. наук, доцент, зав. кафедрой русского языка ФГОУ ВПО «Московская государственная академия ветеринарной медицины и биотехнологии имени К.И. Скрябина». E-mail: val.grig.smirnova@yandex.ru
