CC BY
73Труд как первая жизненная потребность: идеологическая заданность и объективная реальность
Кравченко А.И.
Цель статьи - на основе краткого исторического очерка советской социологии послевоенного периода раскрыть микро- и макросодержание концепции труда как первой жизненной потребности, по-новому взглянуть на ее роль в идеологическом обосновании перехода от социализма к капитализму. Для выявления международного контекста формирования данной концепции автор приводит американский опыт исследования труда как приоритетного жизненного интереса и показывает, что с его помощью преувеличивались достоинства капитализма. В результате выявляется идеологическая заданность подобной трактовки общественного труда не только на региональном, но и на международном уровне. Ключевые слова: труд как первая жизненная потребность, центральный жизненный интерес, удовлетворенность трудом, советская и американская социология
На философский вопрос «Как возможно научное знание?» (И. Кант) социология отвечает анализом социально-демографических, классовых, расово-этнических, профессионально-технических характеристик субъектов (производителей и потребителей, распространителей и толкователей научного знания), условий возникновения (особенности исторической эпохи, социальная и политическая структура общества, культурные традиции народа) и функционирования (системные особенности и степень зрелости института науки, механизмы научной коммуникации, наличие социального, идеологического заказа, готовность научной инфраструктуры, открытость и неподцензурность результатов научного творчества, масштабы включения в международное разделение научного труда) научного знания. Корпусом этих и родственных вопросов занимаются такие научные дисциплины, как социальная эпистемология, социология науки и социология знания.
Фокус внимания автора - социальная обусловленность функционирования научно-социологического знания о труде в СССР послевоенного периода, т.е. 1950-1980-х годов. Мы попытаемся ответить на ряд вопросов, в том числе: почему именно трудовая проблематика вышла на первый план в советской социологии; почему она приобрела совер-
шенной конкретный формат превращения труда в первую жизненную потребность; каким образом на этот процесс могли повлиять исторические, идеологические, экономические и социальные факторы. В свое время, подчеркивая важность социолого-эпистемологического подхода к научному знанию, П. Фейера-бенд предложил даже более радикальную версию, которую называл «антропологией познания» — наукой с человеческим лицом. По его мысли «антропология познания» призвана представить всякую систему знания как продукт практической деятельности сообщества людей, как выражение их интересов и потребностей, стихийно складывающихся стереотипов восприятия и мышления, ценностных и эмоциональных структур. Только так представленная наука перестает быть отчужденным знанием и становится наукой с человеческим лицом1. Эта цель, правда, достигается за счет того, что наука «прощается с разумом»2.
В центре всей социологической проблематики тех лет находилась не семья или образ жизни, а промышленный труд, которому придавалось наивысшее значение по ряду причин. Во-первых, он олицетворял ведущий класс общества и исторического гегемона - рабочий класс. Во-вторых, превращение труда из средства существования в первую жизненную потребность людей служил индикатором перехода советского общества с одной исторической ступени - социализма, на другую, более высокую, коммунистическую. В-третьих, изменение в самом про-
1 Касавин И. Т. Познание в мире традиций. М., 1990, с. 91-96.
2 Fairabend P. Farewell to Reason. London;
New York, 1987.
мышленном труде - его интеллектуализация - выступало мерилом скорости процесса превращения труда из средства в самоценность. Вместе с тем интеллектуализация рассматривалась социологами как степень успешности продвижения социалистического производства по пути научно-технического прогресса. Таким образом, труд, как никакая другая научная категория, имела высокую теоретико-методологическую, аксиологическую, политико-
идеологическую и историческую нагрузку.
Труд как первая жизненная потребность - существовавшая в советской социологии труда концепция, согласно которой труд должен служить не только средством существования, но и первой жизненной потребностью, являясь способом самореализации личности3. Пафос утверждения преимуществ социализма и его идеализация распространились как раз в тот период, когда особенно явно проявили себя негативные тенденции (коррупция, преступность, скрытая безработица и рестрикционизм), о чем сообщалось даже в материалах XXVII съезда, но о чем не смели заявлять в своих исследованиях советские социологи.
Исторические повороты и перекосы социологии труда
После смерти Сталина и под влиянием XX съезда в СССР постепенно возобновились конкретные исследования социальных проблем. В 1951 г. наметился прорыв в области институциональной поддержки эмпирических исследований. Совет
3 Другое наименование - труд как центральный жизненный интерес.
Министров СССР принял постановление об улучшении организации обследований бюджетов рабочих, служащих и колхозников. В нем отмечалось, что основной задачей ЦСУ СССР в области бюджетной статистики следует считать разработку данных о бюджете квалифицированных и малоквалифицированных рабочих по отраслям промышленности, тружеников совхозов и колхозов по производственным направлениям и экономическим районам. Эти сведения, говорилось далее, должны характеризовать все доходы семей и все расходы по их назначению, личное потребление членов семьи, источники и размеры приобретения ими продовольственных и промышленных товаров. Количество обследуемых семей было доведено до 50 тыс. в том числе 15 тыс. семей рабочих промышленности СССР. Одновременно бюджеты стали разрабатываться по отраслям производства и группам квалификации. С 1960 г. начали обследоваться также семьи железнодорожников и строителей. В 1970-80-е годы в стране ежегодно проводилось обследование 62 тыс. семейных бюджетов рабочих, служащих, инженерно-технических работников и колхозников4. В 1960-е годы под руководством А.М. Востри-ковой ЦСУ СССР провело обследование рождаемости, фактически повторившее методику обследования С.Г. Струмилина 1934 г.5
4 Алексеев В.В., Букин С.С. Бюджетные обследования советских рабочих (репрезентативность, значение, методы анализа) // Источниковедение истории советского общества. Вып. 4. М.: Наука, 1982, с.171-173.
5 Вострикова A.M. Методы обследования и показатели рождаемости в СССР // Вопросы народонаселения и демографической ста-
тистики. М.: Статистика, 1966.
В 1960-е годы в стране проведение конкретных социологических исследований становится все более массовым явлением. Стихийно складываются социологические центры: на Урале в Свердловске (М.Н. Руткевич), в Перми (З. Файн-бург), в Ленинграде (В. Ядов и А. Здравомыслов), в Москве (Г.Осипов, Ю.Левада, Н.Наумова, В.Колбановский и др.), несколько позднее в Новосибирске (В. Шуб-кин, Т. Заславская, Р. Рывкина, В. Шляпентох) и Тарту (Ю. Вооглайд, М. Лауристин, П. Вихалемм). Здесь стали создаваться первые социологические подразделения (лаборатории, группы, сектора). В середине 1960-х годов социологическими исследованиями в стране занимались, по официальной, вероятно, завышенной оценке, две тысячи специалистов6. Согласно данным Н.В. Пилипенко, в 1960-е годы в стране существовали около 160 лабораторий и отделов по социологии при обществоведческих институтах АН СССР и республиканских академиях наук, а также вузах, свыше 40 институтов и советов по социологическим исследованиям на общественных началах при республиканских, краевых и областных комитетах партии.
На волне политической «оттепели» появились крупные исследования в сфере труда, давшие заметный толчок развитию прикладной социологии. Заметным явлением в сфере социологии труда стали коллективные монографии «Копан-ка 25 лет спустя» (М, 1965), «Рабочий класс и технический прогресс» (М., 1967) под редакцией Г.В. Оси-
6 Развитие исследований в области общественных наук // Вестник Академии наук СССР. 1966, № 5.
F1
Ц гп::а 1
пова и «Человек и его работа» (М., 1967) под редакцией А.Г. Здраво-мыслова, В.А. Ядова и В.П. Рожи-на. Конкретные результаты были получены при исследовании проблем рабочего и внерабочего времени (Институт экономики Сибирского отделения АН СССР), подъема культурно-технического уровня рабочего класса (Уральский университет), процесса превращения труда в первую жизненную потребность (Педагогический институт Красноярска). В конце 1950-х-начале 1960-х гг. сотрудники сектора социологических исследований Института философии АН СССР (А.А. Зворыкин, Г.В. Осипов, И.И. Чангли и др.) провели комплексное изучение новых форм труда и быта на предприятиях Москвы, Горьков-ской области и других регионов страны. Специалисты Московского университета под руководством Г.М. Андреевой исследовали социальные проблемы автоматизации производства на Первом шарикоподшипниковом заводе (Москва).
В ходе конкретных социальных обследований были получены значительные научные результаты. Так, при изучении культурно-технического уровня рабочего класса группа уральских социологов (М.Т. Иовчук, Л.Н. Коган, Ю.Е. Волков) на большом эмпирическом материале показала, что на смену расчленению труда между отдельными рабочими приходит процесс овладения несколькими специальностями, сочетания функций различной сложности, создающий объективные условия для повышения общекультурного и производственно-технического уровня рабочих. На промышленных предприятиях Горьковской области в 1960-
1964 гг. Г.В. Осипов, В.В. Колба-новский, С.Ф. Фролов и др. изучали влияние научно-технической революции на развитие рабочего класса. Исследователи эмпирически зафиксировали «один из важнейших результатов научно-технической революции в промышленности - появление новой группы рабочих, в содержании труда которых на качественно новом, прогрессивном уровне сочетаются умственные и физические операции». В 1961—1965 гг. в Ленинграде было проведено изучение отношения к труду молодых рабочих, в 1976 г. осуществлено повторное исследование этой проблемы и выявлен ряд существенных закономерностей формирования социальных установок к труду. В частности, анализ ценностных ориентаций обнаружил заметный сдвиг у современных рабочих в сторону сбалансированного интереса и к содержанию работы, и к материальному вознаграждению.
В 1960-е годы широко развернулись конкретные исследования социальных проблем труда и управления. Были изучены или находились в стадии экспериментального исследования проблемы профессиональной мобильности и текучести кадров (И.Н. Аитов, Н.С. Анто-сенков), адаптации молодежи и отношения к труду, повышения, укрепления дисциплины труда, профессиональной ориентации, профессионального выбора (В.Н. Шубкин, М.Х. Титма), социальных резервов повышения производительности труда (Б.Г. Васильев, Ж.Т. Тощенко), мотивации труда (Н.Ф. Наумова, В.С. Магун, В.А. Ядов), социопрофессиональной структуры работников промышлен-
ности (Л.С. Бляхман, О.И. Шкара-тан, М.Н. Руткевич, В.С. Семенов), использования внерабочего времени (Л.А. Гордон, Э.В. Клопов), развития трудового коллектива (В.М. Шепель, В.Г. Подмарков и др.). Изучалось влияние научно-технического прогресса, образования, миграции из деревни в город на динамику социальной структуры (Л.А. Гордон, А.К. Назимова, Н.М. Руткевич, Ф.Р. Филиппов, Г.А. Сле-сарев, Л.Л. Рыбаковский).
К важнейшим признакам этого периода относится формирование крупных многоуровневых социологических служб (отраслевые министерства, главки крупных производственных объединений, в частности, Министерства электротехнической промышленности, оборонной промышленности, Ра-диопрома, Минсудпрома, Мин-промсвязи, Минмонтажспецстроя, Главмосавтотранса, КАМАЗа, ВАЗа, АЗЛК, «Светланы», Курганпри-бора, Тираспольского швейного объединения и др.).
В СССР именно в середине 1950-х годов появляется теория развернутого строительства коммунизма (хрущевская программа «построения коммунизма за 20 лет»), а в 1970-е годы - концепция развитого социализма. Та и другая обосновывали высокую ценность общественного труда как первой жизненной потребности. В коллективной монографии7 сотрудников Института философии АН Украинской ССР (В.А. Буслинский, В.И Шинкарук, И.И Чангли, Д.П. Кайда-лов, Е.И Суименко и др.) целые разделы были посвящены обосно-
ванию коммунистического труда как исторически высшего типа труда, идеальной модели общественного труда при коммунизме, становления социальной однородности труда, перерастания социалистического труда в коммунистический, превращения науки в непосредственную производительную силу, превращения труда в первую жизненную потребность, возрастания эстетической ценности труда, взаимосвязи труда и мировоззрения, изучению развития общественных форм управления производством, движения за коммунистическое отношение к труду и социалистического соревнования. Названные темы передавали ту концептуальную матрицу, в рамках которой очень естественно и органично смотрелся труд как первая жизненная потребность.
К ним можно добавить построение социально однородного общества, утверждение социальной справедливости и социального равенства. Считалось, что по мере того, как социализм будет переходить в коммунизм, труд станет превращаться из средства существования в первую жизненную потребность: «Одной из важнейших характеристик коммунистического труда является отношение к нему как первой жизненной потребности»8. В книге киевских ученых утверждалось буквально следующее: а) «Одной из важнейших характеристик коммунистического труда является отношение к нему как первой жизненной потребности»; б) «Из объективных факторов, оказывающих наиболее значи-
7 Диалектика становления коммунистического труда. Киев: Наукова думка, 1978.
8 Диалектика становления коммунистического труда. Киев: Наукова думка, 1978, с.216.
тельное влияние на отношение работника к своему труду, главным является содержание труда ("интересная работа"). Об этом свидетельствует исследование ленинградских социологов, объектом которых были молодые рабочие»; в) « механизме, превращающем труд в первую жизненную потребность, значительная роль принадлежит фактору удовлетворённости трудом»; г) «Весь строй социалистической жизни, вся система организации труда и производства при социализме создают широкие возможности для социальных перемещений, прогресса роста и продвижения»9. Фраза о творческом отношении к работе и превращении труда в первую жизненную потребность каждого советского человека вошла в Конституцию СССР 1977 г.
Труд как первая жизненная потребность - основная тема советской социологии труда на протяжении 30 лет. Последней монографией по данной теме можно считать книгу, появившуюся в 1987 г. «Труд как первая жизненная потребность» (Минск, 1987)10. По данным минских ученых, для 50% опрошенных «труд стал общественно необходимым делом, приносящим пользу обществу, т.е. первой жизненной потребностью, а для 40% он пока остается средством для жизни». В другом исследовании 26,7% респондентов заявили, что для них работа - жизненно необходимое дело, лишь 2,6% ответили: работа - исполнение неприятной
9 Диалектика становления коммунистического труда. Киев: Наукова думка, 1978, с.216-219.
10 Боровик Ф.В. Труд как первая жизненная потребность / Ф. В. Боровик, Н. И. Климова, Н. С. Сухарев, Н. Н. Филанович. - Минск: Вышэйш. шк., 1987.
обязанности. К показателям реального превращения труда в первую потребность социологи относили творческий характер труда, обогащение его содержания, улучшение условий труда как предпосылки формирования нового отношения к нему, влияние соцсоревнования, бригадный подряд, общеобразовательную и профессиональную подготовку работников, наконец, дисциплину и свободное время для развития потребности в коммунистическом отношении к труду.
Превращение труда в первую жизненную потребность, по мнению социологов, являло собой исторически сложный и достаточно противоречивый процесс. Различные его стороны — формирование творческого и ответственного отношения к работе, осознание общественной значимости своего труда, активное участие в управлении производством, ориентация на разнообразную, содержательную работу — развивались одни с опережением, другие с отставанием. Неравномерность протекания процесса во времени дополняется неоднородностью его содержания. Так, сопоставление результатов исследования в Горьком и Горьков-ской области 1965 г. и 1979 г. показало, что за прошедший период доля творческих интересов в структуре ценностных ориентаций рабочих и ИТР несколько снизилась, но повысилась требовательность к условиям труда и культуре производства в целом. В то же время повысилась удовлетворенность рабочих своим трудом. По данным исследования, проведенного в 1979 г., 73% рабочих ответили, что они удовлетворены работой, а до-
ля неудовлетворенных в сравнении с 1965 г. понизилась почти в 3 раза1.
Другим индикатором «всемирно-исторического процесса» служила удовлетворенность трудом: «В механизме, превращающем труд в первую жизненную потребность, значительная роль принадлежит фактору удовлетворённости трудом»2. Другими словами, как только ко удовлетворенных работой в СССР становилось численно больше, чем неудовлетворенных, это означало, что страна от социализма переходит к коммунизму, жизнь становится лучше, люди трудятся производительнее и во благо общества, а советский Союз обгоняет Запад по базовым экономическим показателям. Советские философы и социологи, обгоняя друг друга, торопились доложить партии о достигнутых успехах: «Суммируя результаты данных исследований, мы можем сделать однозначный вывод: на заводе, как и на тысячах других предприятий нашей страны, обеспечены права и созданы реальные условия каждому человеку для его всестороннего развития и духовного роста»3.
Всестороннее развитие личности, перемена труда, уничтожение старого разделения труда, отмирание старых профессий, принцип любимой4 и интересной работы,
1 Рабочий класс и научно-технический прогресс. М.: Наука, 1986, с.94.
2 Диалектика становления коммунистическо-ского труда. Киев: Наукова думка, 1978, с.218.
3 Диалектика становления коммунистическо-ского труда. Киев: Наукова думка, 1978, с.224.
4 Принцип «любимой» работы (выражение В.П. Тугаринова, 1898-1978) гласит: каждый в будущем будет заниматься тем видом
превращение труда в первую жизненную потребность - вот о чем писали социологи в 1960-70-е годы, воспевая преимущества социализма, советского образа жизни и гуманизации труда в СССР. Во многих книгах обосновывалась мысль о том, что капитализм несовместим с научно-техническим прогрессом, и только социализм открывает зеленую улицу нововведениям, техническому творчеству и изобретательскому духу.
Возвращение к утопии или первоистокам?
Сопоставляя эмпирические достижения советской социологии труда с ее теоретической доктриной, задаешься вопросом: почему первые оказались на уровне требований ХХ века, а вторая - на уровне идей социалистов-утопистов ХУШ-Х1Х веков?
Некоторые специалисты считают, что исторические корни утопической традиции надо искать не в 60-х гг. ХХ в., а как минимум в XIX в. Фантастические представления о социализме в ряды революционной интеллигенции середины Х1Х в. занесли не западные философы, в том числе последователи Маркса, а крестьянская масса, веками хранившая идеалы борьбы за «правду» и «справедливость». Теоретическая парадигма социологии хрущевского и брежневского периодов во многом покоилась на идеях, заимствованных у социалистов-утопистов ХУШ-Х1Х в., прежде всего Т. Мора, Сен-Симона и Фурье. Возвращение к давно забытым теоретическим идеям, списанным
труда, который более всего отвечает его духовным запросам.
человечеством за ненадобностью, имело как положительные, так и в отрицательные стороны. Т. Мор учил, что труд является не только обязанностью, но и честью для всех членов общества. Он предлагал установить 6-часовой рабочий день, а свободное время использовать для всестороннего развития личности. Абстрактно-
гуманистические позиции занимал и Ш. Фурье, писавший, что труд должен доставлять человеку величайшее удовольствие — тогда он будет эффективным и производительным. Труд в социалистическом обществе должен быть привлекательным. Достаточно прочитать книги Д. Кайдалова и И. Чангли — ведущих в 1970-е гг. теоретиков в области социологии труда — чтобы убедиться, насколько высказываемые ими идеи схожи с идеями социалистов-утопистов. Это не научные монографии, а гимн торжеству социалистического труда, восхищение широкими возможностями, какие открываются для дальнейшей гуманизации труда при советском строе.
Трудно переоценить издание и широкое распространение в советском обществе произведений социалистов-утопистов. Оно послужило своеобразным окном в Европу. В СССР, где не издавали ни одного буржуазного философа и социолога (а если и издавали, то по случайному упущению цензуры), публикация гуманистических идей утопистов, являвшихся признанными «друзьями» и предшественниками марксизма, оздоровила ортодоксальный марксизм, смягчила общественные нравы, заставила отойти от принципов непримиримой классовой вражды. Ученым
разрешалось писать о гуманистических аспектах общественного труда. То, что можно было встретить в сочинениях великих утопистов, являлось политически разрешенным ходом мысли. В числе разрешенных тем оказались проблемы удовлетворенности работой, привлекательность профессии, заинтересованность в труде и многое другое, что никак не сочетается с принудительным характером труда, его обязательностью, всеобщностью.
Вторым источником утопической традиции были западноевропейские социалисты-утописты. Многим «революционно настроенным российским интеллигентам социализм виделся глазами Ш. Фурье, Н. Чернышевского, Э. Беллами или народовольцев»1. Официальные представления о социализме, которые сформировались главным образом в 30-40-е гг. ХХ в., являли собой странный симбиоз научных и обыденных суждений, в котором доминировали обыденные оценки и формулировки. Главной была установка на социальное равенство всех и любой ценой, даже ценой всеобщей бедности. «Пусть всем будет плохо, если мне живется нехорошо», — таково было суждение обыденного сознания, спрессованное столетиями бедности и полуголодного, социально незастрахованного существования.
Возможно, что в начале ХХ в., до прихода большевиков к власти, модель будущего социалистического общества имела правильные теоретические формы. Они еще не успели исказиться от встречи с ре-
1 Баталов Э. Социалистическая перспектива и утопическое сознание // Коммунист. 1988. № 3. С. 83.
альностью. Однако уже в первые, а тем более в последующие годы социалистического строительства в теоретическую модель, по-видимому, были внесены существенные коррективы, продиктованные, с одной стороны, неудачной революционной практикой (большевикам так и не удалось распространить революцию по всему миру, не удалось сразу создать безрыночное общество по типу «военного коммунизма» и т.п.), а с другой — давлением обыденного сознания полуграмотных крестьянских и рабочих масс. Их уровень сознания, их менталитет, их культурные ожидания и стереотипы в значительной степени «подредактировали» ленинскую модель социализма. Возможно, что так называемая сталинская модель социализма и есть отредактированная после учета массовых настроений теоретическая схема. Научное содержание, сохранившееся от Маркса и Энгельса, почти полностью оказалось вытравленным. Образовавшийся осадок соединили с обыденными предрассудками и прежде всего с эгалитаристскими представлениями о социальной справедливости. Первое, что сделал Сталин после утверждения себя в роли партийного лидера, уничтожил нэп, позволивший партийной и мелкобуржуазной верхушке неимоверно обогатиться за счет ухудшения материального положения подавляющей части населения. Боровшиеся на фронтах гражданской войны красноармейские массы, вернувшись после демобилизации, увидели все те же беспросветную нужду, долговое рабство у деревенской буржуазии, в которое, лишившись на время
войны кормильца, попала их семья, безработицу в городах, сиротство миллионов детей. И тогда они задали роковой для советской власти вопрос: «А за что мы проливали кровь?» Именно эти массовые настроение, повсеместное разочарование в идеалах социализма удалось уловить Сталину. Он пошел навстречу народным чаяниям. Это и был великий поворот. С одной стороны, он оказался поворотом от рыночной экономики к плановой, и в этом смысле его надо считать экономическим, а с другой стороны, это был поворот от социального неравенства к социальному равенству, от одной модели стратификации к другой и в таком случае его следует называть социальным поворотом. Именно на рубеже 1920-30-х гг. произошел еще один поворот — научный. Расправившись с рыночниками и советской буржуазией, Сталин взялся за буржуазных специалистов на предприятиях и социальных ученых в учреждениях. Были уничтожены научные школы, закрыты журналы и кафедры, арестованы ученые и политические деятели, руководившие отраслями и секторами народного хозяйства. С 1929 по 1937 г. удалось полностью сменить один тип научного менталитета на другой, одно поколение ученых — другим, одни методологические принципы и научные традиции — другими. В роли «других» выступали ортодоксальные марксисты.
Возможно, понятие труда как первой жизненной ценности советские социологии отчасти позаимствовали у американцев, придумавших теорию труда как центрального жизненного интереса. Но обратимся к Марксу: «На высшей
фазе коммунистического общества, после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни лишь когда можно будет преодолеть узкий горизонт буржуазного права...»1. Позже Ленин утверждал, что превращение труда в первую жизненную потребность произойдёт после отмирания государства, при очень высоком уровне развития коммунизма, но «как скоро пойдёт это развитие дальше, как скоро дойдёт оно до разрыва с разделением труда, до уничтожения противоположности между умственным и физическим трудом, до превращения труда в "первую жизненную потребность", этого мы не знаем и знать не можем»2.
Так кто на самом деле был первоисточником? Если Маркс приписывал коммунизму, т.е. далекому будущему, превращение труда в первую жизненную потребность, то американские социологи явно спешили. По их мнению, труд как центральный жизненный интерес -неотъемлемый атрибут существовавшего в США в середине ХХ века капитализма. Заметим, тот капитализм еще не относили к постиндустриальному обществу. Оно наступило в США, опять же по заявлениям американских социологов, в 1970-е годы. Кого в таком случае следует называть утопистами?
1 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2 изд. М.: Гос. изд-во полит. лит-ры, 1961. Т. 19, с.20.
2 Ленин В.И. Полн. собр. соч., 5-е изд. М.: Изд-во полит. лит-ры, 1969, Т.33, с.96.
Хрущевская оттепель - почва для мистификации действительности
После смерти Сталина наступила так называемая хрущевская оттепель, которую с определенной долей условности можно именовать возвращением ленинского нэпа. Появились определенные признаки либерализации в социальной, экономической и идеологической сферах общества. Отказавшись от жестких командных методов управления, новая генерация большевиков вынуждена была обратиться к популистским методам руководства как единственному оставшемуся у них способу удержать власть. В ход пошли испытанные стереотипы массового сознания — эгалитаристские ожидания. Они нашли выражение в полном оптимизма и светлых ожиданий лозунге Н. Хрущева «Нынешнее поколение будет жить при коммунизме». Никто из ученых не бросился опровергать явно утопические утверждения, доказывать их социальную опасность. Ученые давно уже превратились из оппонентов в апологетов. Философы, а позже и социологи, взялись подвести под идеологические мистификации и вымысел научный фундамент. Экономисты рассчитывали темпы роста промышленности, которые к назначенному сроку должны были вывести страну на первое среди развитых держав место. Социологи же принялись строить модели социально однородного общества и доказывать социальные преимущества социализма.
Политический лозунг конкретизировался как экономическая задача построения материально-технической базы коммунизма, во-
первых, и повышения материального уровня жизни народа, во-вторых. Вторая задача считалась почти реализованной уже к середине 1960-х годов, когда партия и правительство отрапортовали народу: мы догнали США по молоку, маслу и яйцам на душу населения. Наука снова потворствовала обыденному сознанию россиян. Она придавала респектабельную научную форму и доказательность утопическим иллюзиям, которые от этого наукой, конечно же, не стали, но сохранили статус программных установок для политического курса партии.
Мистификация действительности - пафос утверждения преимуществ социализма и его идеализация распространились как раз в тот период, когда особенно явно проявили себя негативные тенденции (коррупция, преступность, скрытая безработица и рестрикционизм) в развитии социалистического общества, о чем сообщалось даже в материалах ХХУИ съезда, но о чем не смели заявлять в своих исследованиях советские социологи. Расправа, к сожалению, была бы незамедлительной (говорю это не с чужих слов, а как очевидец и современник событий тех лет). Внутренний страх и производная от него внутренняя цензура в каждом ученом, особенно гуманитарии, были намного сильнее цензуры внешней. Так что приукрашивание действительности - вовсе не внутреннее убеждение советских социологов, не их «центральный жизненный интерес», а суровая необходимость сохранить работу и трудиться в условиях тоталитарного строя. Вот и выходит парадокс: те, кто писал о совершившемся переходе от труда
как необходимости к труду как потребности, сами еще не совершили этого перехода. Да и не верили в него, ибо свидетелями были как раз обратному. Социология кричала «ура!», а жизнь - «караул!». Именно в это время философы призывали к «социальному оптимизму», неустанной борьбе за повышением производительности труда, которая связана с постоянной забытой о человеке.
Советские социологи, опережая друг друга, в годы оттепели, а затем и застоя стремились своими исследованиями подтвердить все новые и новые успехи страны в деле превращения труда в первую жизненную потребность. Труд для советских людей - не обязанность, а потребность, то, без чего они не могут обходиться ни днем, ни ночью. Передовики производства и победители в социалистическом соревновании своим героическим трудом неустанно доказывали, что труд им в радость и труд - сама радость. Они счастливы жить и трудиться в такой стране. И своих детей они воспитывают в трудолюбии и беззаветной преданности делу партии, делу коммунизма. Когда задан исторический вектор движения общества, подтвердить правильность избранного пути эмпирическими данными дело чисто техническое. Так, в одном из исследований на фабрике «Трехгор-ная мануфактура» в Москве социологии, опросив несколько сотен работниц, высчитывали, сколько часов в день для них труд - обязанность, а сколько часов - первая жизненная потребность. И ведь-таки рассчитали. Оказалось, что на полчаса второй показатель превышает первый. Социологи радостно
рапортовали партии и правительству, что советское общество решительно свернуло с социалистического пути (труд как обязанность) на коммунистический (труд как потребность).
Таким образом, по результатам исследования можно было говорить только о различиях между людьми и условиями труда, но никак не о различиях между разными странами (социалистическими и буржуазными) или между разными формациями (социализмом и коммунизмом). Для второго вывода необходим не конкретно-социологический, а историко-политический и философский анализ. Отношение к работе, проявляющееся у респондента на момент опроса, никак не свидетельствует о его отношении к труду как ценности, в момент опроса он выказывает сиюминутное настроение и отношение к самому опросу (очень часто респонденты в глазах опрашивающего, который держит в руках некий «бумажный документ», стремились казаться лучше, чем они есть на самом деле). Два понятия - отношение к работе и отношение к труду - это два разных уровня социологического обобщения, отражающих разные срезы реальности. Если не разные реальности вообще: уровень социального настроения никак не эквивалентен уровню философских ценностей. В одном случае мы замеряем эмоции и чувства, в другом - рефлексию, итог длительных размышлений, срез жизненной философии.
Пытаясь доказать то, чего не было на самом деле, социологи выдавали желаемое за действительное, универсальные для всех
индустриальных стран - за признаки наступающего коммунизма. Интеллектуализация труда, насыщение физического труда элементами умственного и их постепенное сближение, обогащение содержания труда на основе полной механизации и автоматизации производства, индустриализация сельскохозяйственного труда и превращение его в разновидность промышленного - это не столько условия превращения труда в первую жизненную потребность, сколько объективная логика развития современного производства. Причем у ведущих капиталистических стран процесс технологического обновления производства в 1980-е годы шел более высокими темпами, чем у нас. Однако капитализму сторонники советской концепции отказывали в гуманизме. Эксперименты в области обогащения содержания труда, внедрение новых форм его организации (ротация, расширение функций) явно свидетельствовали о том, что западные страны вплотную занялись решением проблемы гуманизации труда не на словах, а на деле. По существу данная концепция являлась не чисто советским изобретением, а выступала аналогом американской концепции труда как центрального жизненного интереса.
Труд при социализме в принципе не мог быть первой жизненной потребностью хотя бы потому, что он не стал средством к существованию, если мы говорим, что труд должен быть единственным средством к существованию, это означает одно - лишившись возможности трудиться, человек лишается и возможности жить. Но ни в одном
цивилизованном обществе человека не бросают на произвол судьбы, когда он хочет, но не может работать, речь идет о пенсионерах, детях, инвалидах. Им помогает общество. Убыточные колхозы и предприятия - это место, где человек только делает вид, что трудится. В подобных обществах возникает независимость между трудом и существованием. Честные труженики, теневые дельцы, лодыри в равной мере получают доступ к средствам существования.
Труд считается естественной жизненной потребностью человека с первобытных времен. Но это неверно. Известны такие естественные потребности, как утоление голода и жажды, сохранение жизни, потребность в продолжении рода. Эти витальные потребности, без которых человек не может в принципе обойтись. В этом смысле труд появляется врожденной потребностью. Если можно приобрести дом, машину, деньги, не прибегая к трудовой деятельности, многие сделают это, забыв о том, что труд -единственный источник дохода. Истории известны классы и сословия, которые не занимались производительным трудом - праздные классы по Г. Веблау. Более естественная потребность для человека - игра, движение, изменение мира. Они не тождественны труду ни вместе, ни порознь. Но если ими подменяют труд, то он превращается в первую жизненную потребность. Труд - скорее тяжелая необходимость.
Так почему в 60-70-е гг. ХХ в. мы оказались отброшенными на теоретические позиции ХУШ и даже ХУ1 вв.? Русская дореволюционная социологическая мысль, которую
мы вполне еще не изучили и по достоинству не оценили, начинала свое развитие с того же теоретического уровня, на котором находилась тогда европейская социология. Идеи О. Конта, пожалуй, даже раньше, чем на его родине, были изучены в России. Передовая интеллигенция тянулась ко всему новому, свежему. Русские социологи как с равными полемизировали с О. Контом, Г. Спенсером, Э. Дюрк-геймом. Выдающийся статистик А. Чупров оставил после себя глубокое эссе о неокантианской социологии. Наша страна дала миру социологов экстра-класса — достаточно назвать М. Ковалевского и П. Сорокина. Однако ко второй половине 1920-х гг. общий уровень официальной философии и социологии в СССР резко снизился. Большевики собирались покончить с «буржуазной социологией», а покончили с социологией вообще. Место социологии на идеологическом олимпе вскоре занял исторический материализм. Представители старой социологии, объявленные идеалистами, были либо высланы, либо расстреляны, а новые марксистские кадры обществоведов по своему научному потенциалу и теоретическому уровню явно уступали идейным оппонентам. В духовной области прочно утвердились принципы, проповедуемые сторонниками Пролеткульта — еще одного варианта вульгарного материализма.
После 1920-х гг. последовал продолжительный период затишья — на протяжении почти 30 лет в стране не было создано ни одной сколько-нибудь значимой работы по социологии труда, не проведено ни одного серьезного эмпирическо-
го исследования, не организовано ни одной научной конференции, не подготовлено ни одного профессионального социолога. За эти 30 лет американская социология в целом, и индустриальная социология в частности как раз наработала тот мощный теоретический капитал, которым она питалась и продолжала питаться последующие десятилетия. В конце 1920-х — начале 1930-х гг. проведены знаменитые Хоторнские эксперименты, положившие начало индустриальной социологии как науке. В 1940-50-е гг. в США проведены известные эмпирические исследования и на их базе созданы ставшие классическими: а) иерархическая теория потребностей А. Маслоу; б) двух-факторная теория мотивации Ф. Херцберга; в) теория мотивации достижения Д. Маккллеланда и др. После Второй мировой войны мы застали зарубежную индустриальную социологию на неизмеримо более высоком уровне, чем в первой четверти ХХ в. Слишком многое нам было непонятно и непривычно. Методолого-методический инструментарий, используемый обычно иностранными специалистами в своих исследованиях и созданный ими в 1930-50-е гг., начал нами осваиваться только в 70-е гг. (Хотя были и исключения: в середине 1960-х гг. группа ленинградских социологов во главе с В.А. Ядовым проводила эмпирическое исследование в промышленности по методике, сопоставимой с методикой Ф. Херцберга.)
Американский аналог советской утопии
Пытаясь доказать то, чего не было на самом деле, социологи
выдавали желаемое за действительное, универсальные для всех индустриальных стран - за признаки наступающего коммунизма в отдельно взятой стране. Интеллектуализация труда, насыщение физического труда элементами умственного и их постепенное сближение, обогащение содержания труда на основе полной механизации и автоматизации производства, индустриализация сельскохозяйственного труда и превращение его в разновидность промышленного -это не столько условия превращения труда в первую жизненную потребность, сколько объективная логика развития современного производства. Причем у ведущих капиталистических стран процесс технологического обновления производства в 1980-е годы шел более высокими темпами, чем у нас. Однако капитализму сторонники советской концепции отказывали в гуманизме. Эксперименты в области обогащения содержания труда, внедрение новых форм его организации (ротация, расширение функций) явно свидетельствовали о том, что западные страны вплотную занялись решением проблемы гуманизации труда не на словах, а на деле. По существу данная концепция являлась не чисто советским изобретением, а выступала аналогом американской концепции труда как центрального жизненного интереса.
В научный оборот понятие «центральный жизненный интерес» (central life interest, CLI) ввел в 1956 г. крупный американский социолог Ральф Дабин1 Он предположил,
1 Dubin R. Industrial worker worlds: A study of central life interests of industrial workers // Social Problems, (1956). 4, 131-142.
что участие в трудовой деятельности может быть необходимо, но неважно для индивида. Он провел эмпирические исследования и доказал, что в большинстве случаев труд не является первой жизненной потребностью, и что до 80% американских рабочих не удовлетворены работой. В анкете ответы промышленных рабочих закрывались при помощи трехпунктовых вопросов: ориентированный на работу, не ориентированный на работу, индифферентный к работе. Дабин выявил, что большинство американских рабочих не хотят целиком и без остатка быть поглощенными своей работой, быть включенными в нее, т.е. не видят в ней центрального жизненного интереса1. Эти результаты подтвердили ряд других ученых. Подобное открытие послужило толчком к широкомасштабным исследованиям реального положения дел на производстве.
Теоретически идея оказалась столь плодотворной, что на ее основе возникла целая концепция. Она включает следующие положения: 1) Центром жизни работающего индивида является его работа: все, что происходит на работе, влияет на любую другую сторону его жизни. 2) Люди постоянно стремятся к удовлетворенности, чем бы они ни занимались; если работа не приносит удовлетворения, они ее меняют. 3) Люди работают только ради удовлетворения, и ничего больше. 4) Удовлетворенный служащий обладает наибольшей продуктивностью; напротив, тот, кто не удовлетворен работой,
1 Work and Leisure. Ed. by J. T. Haworth, Lep-us Books, London, 1975.
менее продуктивен. 5) Люди могут быть мотивированны увеличением степени удовлетворенности. 6) Удовлетворенный рабочий сильно интегрирован как в сфере работы, так и вне ее. 7) Удовлетворенный рабочий обычно не испытывает таких депрессивных эмоций, как разочарование, страх, подавленность, чувство вины, мстительность, ужас и зависть. 8) Удовлетворенность равносильна счастью; поэтому все усилия должны быть направлены на то, чтобы сделать существование рабочего в сфере его занятия как можно более счастливым.
В 1960-е годы, когда Америка переживала экономический подъем, подавляющее большинство рабочих и служащих были удовлетворены своей работой. В 15-ти различных исследованиях эта цифра колебалась от 81% до 92%. Даже в 1970-е годы считалось, что человек, удовлетворенный своей работой, автоматически становится высокопроизводительным. Но вот оказалось, что среди прогульщиков и лодырей очень многие, в некоторых случаях до 70%, удовлетворены своей работой. Напротив, среди тех, кто трудился добросовестно, немалая часть была не удовлетворена своей работой.
Во второй половине 1970-х годов возник кризис концепции «труд как центральный жизненный интерес». Появлялось все больше данных, опровергающих ее положение. Выросло новое поколение американцев, воспитанных на том, что труд должен приносить радость и удовлетворение. У них сформировались повышенные ожидания и потребности. Но реальный труд, безработица, экономический кри-
F1
Ц гп::а 1
зис разрушили их надежды. Работник с завышенными ожиданиями — это всегда конфликтный работник: он больше требует от других, чем от себя. По мнению Дж. Фридмена, самореализация личности возможна не в сфере труда, а в свободное от работы время. Только 15-20% рабочих ищут в труде удовлетворения и самореализации. Остальные на первое место в иерархии ценностей ставят оплату труда и гарантию занятости.
В 1970-е годы в рабочей силе Америки и Европы произошли качественные сдвиги. Молодое поколение, выросшее на волне образовательного бума 1960-х годов, имела очень высокий уровень подготовки, широкие знания и навыки, реализовать которые в промышленности не удалось. Возникло новое явление — недоиспользование интеллектуального потенциала работников. Образованная молодежь искала в труде свой центральный жизненный интерес, но рутинная деятельность на конвейере не могла удовлетворить ее. Само производство еще не успело измениться, в то время как духовный мир человека успел сильно измениться. Образовался существенный разрыв. По данным российских социологов труд чаще всего становится центральным жизненным интересом для работников среднего возраста от 35 до 54 лет. Сюда не входят пожилые и молодежь. Чем выше зарплата, тем чаще труд считают самым ценным в жизни. Высокооплачиваемые активны в труде, мало оплачиваемые активны в сфере досуга.
Характерно, что в теоретическом плане позиции советской и американской индустриальной со-
циологии в 1960-70-е гг. даже как-то сблизились. В том и в другом случае говорилось о необходимости привлечь внимание к человеческому фактору на производстве, о всестороннем развитии личности работника, о гуманизации труда и т.д. Идейные призывы по обе стороны океана звучали одинаково. Но лишь по форме, а не по содержанию: американские социологи-прикладники получали высокую оплату труда, добиваясь серьезных результатов в области гуманизации труда — прежде всего экономической эффективности и прибыли. Разработки американских социологов отличались крайним прагматизмом, точностью расчетов, конкретностью формулировок. Заводские социологи в СССР подчас создавали проекты, не уступавшие американским, но экономической отдачи в масштабах страны они не давали. Конечно, в отдельных отраслях на отдельных предприятиях и в отдельных цехах отмечалось увеличение каких-то показателей, но дальше помпезных выступлений о необходимости гуманизировать условия труда и всесторонне развивать личностные качества, звучавших на съездах партии и заседаниях райкомов, дело не шло.
Как выразились Барри Барнс и Дэвид Блур, «нет свободных от контекста или внекультурных норм рациональности»1. Различные общества и культуры говорят на своем языке истины, оправдания или рациональности. Описать и понять нормы рациональности научного сообщества можно, подобно ан-
1 Barnes B., Bloor D. Relativism, Rationalism, and the Sociology of Knowledge // Rationality and Relativism / ed. M. Hollis and S. Lukes, Cambridge: MIT Press, 1982, p.27.
тропологам, изучая нормы или нравы чужой культуры. П. Бергер и Т. Лукман полагают, что влиянию идеологического контекста подвержено все человеческое мышление, за исключением математики и некоторых областей естествознания1. Идеологичность устанавливается оценочно-ориентирующей функцией сознания, которая направлена либо на сохранение действительности, либо на ее изменение2. Таким образом, идеологическая ориентация науки и стремление приукрасить свое общество - не исключение, а универсальное правило, своего рода международный стандарт.
Приукрашивание действительности как международная особенность
Идеологическая заданность при изучении и особенно трактовке общественного труда, на наш взгляд, присуща не только советским социологам, на которых давила жесткая цензура, но и их американским коллегам, живущим, как они утверждали, в «свободном обществе». Конечно, не все из них писали победные раппорты о преимуществах свободного общества и успехах капитализма. Но почитаем критические размышления об американском обществе 1970-х годов Алви-на Гоулднера, например «Надвигающийся кризис западной социологии»3 (1970), где он критиковал все существовавшие тогда в США
1 Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности М.: Academia-Центр, Медиум, 1995. с.22.
2 Попова И. Повседневные идеологии // Социологический журнал, 1998, 3/4. С.5.
3 Гоулднер А. Наступающий кризис западной социологии. М.: Наука, 2003.
социологические подходы за отчетливо выраженную идеологичность. Возражая Марксу, критиковавшему капитализм, американские социологи угоднически преклонялись перед ним, скрашивая недостатки и выпячивая достоинства. А достоинств как раз и не набиралось на то, чтобы называть американский капитализм «светлым будущим всего человечества»: глубочайший кризис самого общества, разложение и деперсонализация личности человека, атомиза-ция социальных связей между людьми, показная демократия и рекламируемый у каждого фонтана миф о гражданском обществе. Американская мечта так достала А. Гоулднера, что он предлагал вовсе от нее отказаться. Точнее сказать, целиком и полностью разрушить старое общество, а на роль «гробовщика» пригласил социогумани-тарную интеллигенцию - новый класс, обладающий культурным капиталом и культурой критического дискурса.
В бескомпромиссного критика американского общества в последние годы своей жизни превратился и Чарльз Райт Миллс. И не только американского общества, но и американской социологии. Так, четырехтомный труд С. Стауффера «Американский солдат», по мнению Миллса, дал меньше ценной информации, нежели однотомная работа С. Л. А. Маршалла «Люди в огне», основанная на репортажной технике сбора информации. Досталось от Миллса и изучающим социальные классы. Он не называл имен, но можно догадаться, что речь шла о знаменитых исследованиях Л. Уорнера, проведенных в
1930-е — 1940-е гг.1, которые он называет шагом назад по сравнению с теорией классов М. Вебера. Он, как и Гоулднер, не отрицал того факта, что американские социологи превзошли всех по части методической культуры исследований и статистических расчетов. Но победа оказалась пирровой: технология эмпирических исследований, поставленная на индустриальные рельсы, писал Миллс, порождает полузнаек или малоквалифицированных техников2. Примерно в те же годы повальное увлечение американских социологов количественными исследованиями П. Сорокин, знавший ситуацию изнутри, назовет «квантофренией». Р. Миллс придумал этому явлению другое имя - «абстрактный эмпиризм». Конвейер эмпирических исследований в США выгоден всем -правительству, крупным корпорациям, избирательным и маркетинговым агентствам, армии, университетам и опросным фирмам. Работа социолога на заказ автоматически ангажирует его в политический истеблишмент, при этом результаты исследований, в первую голову прикладных, закрывают от общественности завесой коммерческой тайны. Ценность таких «научных» изысканий часто оказывалась весьма сомнительной. Таким образом, идеологическая ориентация науки и стремление приукрасить свое общество -не исключение, а универсальное
1 Кравченко А.И. Ч.Р. Миллс как критик академической и прикладной социологии. Первый леворадикальный проект «новой социологии» // История теоретической социологии. В 4-х т. Т. 4 / Отв. ред. и составитель Ю.Н.Давыдов - СПб.: РХГИ, 2000, с.91.
2 Mills С. W. The sociological imagination. N.Y., 1959, р.56.
правило, своего рода международный стандарт.
Основные труды Парсонса, написанные в Америке и для американцев, Миллс называет теоретическим компотом, написанным крайне сухим и непонятным языком. По всей видимости, сыграли свою роль годы обучения Парсонса в Германии и слепое преклонение перед авторитетом Вебера. Именно Парсонс заложил в США фундамент теоретической схоластики, а в дальнейшем его последователи заимствовали из его учения разрозненные фрагменты, которые они глубоко не понимали и которые приспосабливали для своих корыстных целей. Вовсе не случайно характерной чертой парсоновской социологии Гоулднер считал метафизичность.
Чрезмерная лояльность социологов руководству факультета, главе научной школы или корпорации, мелкотемье, «ползучий» эмпиризм, нелюбовь или невнимание к социально-философским размышлениям, наконец, бюрократический стиля мышления сводят на нет все преимущества американской социологии. Возможно, спросим себя, лучше обстоит дело в области теории, где в середине ХХ века безраздельно господствовал Толкотт Парсонс. Однако крепко достается и ему. «Его первую работу «Структура социального действия» (1937) П. Сорокин назвал «817-тью засушенными страницами». Многие критики указывали на то, что книга написана абстрактным языком и очень трудна для неподготовленного читателя, в ней немало повторов, неясных терминов и двусмысленностей. Приговор, вынесенный Миллсом второй книге
Т. Парсонса «Социальная система» (1951), был не менее суров: она на 50% состоит из пустой болтовни, на 40% — из тривиальностей, известных по учебникам социологии, на 10% — из эмпирически неподтверждаемых идеологических утверждений»1.
Парсонс, как полагал А. Гоулд-нер, обучаясь в Германии, принес оттуда в США все лучшие традиции теоретической социологии, и прежде всего учение М. Вебера. Но что он с ним сделал? Парсонс разобрал его, как конструктор Лего, на составные части, а затем синтезировал в новом виде, предварительно американизировав и по-своему интерпретировав2. Получилась своего рода «социологическая энциклопедия», но не благодаря исчерпывающей глубине анализа, а непомерному охвату всего и вся. Из этого теоретического компота, написанного, к тому же, крайне сухим и непонятным языком, «разные социологи заимствуют из нее различные фрагменты для тех целей, которые они в данный момент преследуют»3. Вовсе не случайно характерной чертой парсоновской социологии А. Гоулднер считал ее метафизичность. Выходит, что они ничем не лучше нас: оторванность теории от жизни присуща как нам, так и им, «ползучий эмпиризм» -
1 Кравченко А.И. Ч.Р. Миллс как критик академической и прикладной социологии. Первый леворадикальный проект «новой социологии» // История теоретической социологии. В 4-х т. Т. 4 / Отв. ред. и составитель Ю.Н.Давыдов - Спб.: РХГИ, 2000, с.93.
2 Gouldner A. The coming crisis of western sociology. N. Y.—L., 1970, р.139.
3 Кравченко А.И. Кризис ценностного нейтралитета и инфраструктура социальной теории // История теоретической социологии. В 4-х т. Т. 4 / Отв. ред. и составитель Ю.Н.Давыдов - Спб.: РХГИ, 2000, с.193.
черта международная, а не исключительно советская или российская. Идеологическая ориентация науки тоже не исключение, как и стремление приукрасить свое общество.
Я считаю, что идеологическая заданность социологии, метафизический характер теоретических конструкций и «ползучий эмпиризм» - черта международная, а не исключительно советская или американская. Такие недостатки в огромном количестве можно найти в статьях и монографиях социологов из всех стран в ХХ1 веке. Они плетут свои хитроумные мифы о той реальности, которую изучают, конструируя практические рекомендации для правительства и менеджмента, надеясь, что их идеи помогут изменить положение дел к лучшему. Но меняется ли общество к лучшему? Разве сегодня пропасть между бедными и богатыми стала меньше, сократилось неравенство или большинство населения занимается творческим умственным трудом? Нет, в действительности тяжелый физический труд переместился в страны третьего мира, а в странах золотого миллиарда он стал уделом мигрантов и прекариата. Труд как первая жизненная потребность -это привилегия богатых.
Однако в чем мы расходились с американцами, так это в отношении к марксизму. Подавляющее число зарубежных социологов Маркса критиковали и «разоблачали», а советские социологи относились к нему с неослабевающим пиететом. Кто был прав? Сегодня мы ответим не задумываясь: правы были они, поскольку в ХХ1 веке мы, как и они, критикуем Маркса.
F1
Ц гп::а 1
Но будем осторожнее с наследием. Понятие труда как первой жизненной ценности советские социологии, может быть, и отчасти позаимствовали у американцев, придумавших теорию труда как центрального жизненного интереса. Но заглянем в «святцы»: «На высшей фазе коммунистического общества, после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни лишь когда можно будет преодолеть узкий горизонт буржуазного права...»1.
Так кто на самом деле был первоисточником? Если Маркс приписывал коммунизму, т.е. далекому будущему, превращение труда в первую жизненную потребность, то американские социологи явно спешили. По их мнению, труд как центральный жизненный интерес -неотъемлемый атрибут существовавшего в США в середине ХХ века капитализма. Заметим, тот капитализм еще не относили к постиндустриальному обществу. Оно наступило в США, опять же по заявлением американских социологов, в 1970-е годы. И то, это были первые его проблески. И кого в таком случае следует называть утопистами?
А ведь еще «товарищ Ленин» нас учил, что превращение труда в первую жизненную потребность произойдёт после отмирания государства, при очень высоком уровне развития коммунизма, но «как скоро пойдёт это развитие дальше, как
1 Маркс К. и Энгельс Ф. Сочинения, Т. 19, с. 20.
скоро дойдёт оно до разрыва с разделением труда, до уничтожения противоположности между умственным и физическим трудом, до превращения труда в "первую жизненную потребность", этого мы не знаем и знать не можем»2.
Но и здесь не будем строгими, во всяком случае к соотечественникам. И вот почему. Утопизм хорош тем, что призывает людей ускоренно двигаться вперед, к светлому будущему, расчищая по дороге весь хлам прошлого. Что тогда мешало социализму приблизиться к коммунизму? Оказывается, старое разделение труда в обществе. Так, видный теоретик в области социологии труда тех лет Д.П. Кайдалов отмечал, что превращение труда в первую жизненную потребность может произойти лишь в результате коренных изменений в организации труда3. Необходимы коренные преобразования: ликвидация разделения труда, создание условий для всестороннего развития личности, исчезновение противоречий умственного и физического труда, достижение в обществе изобилия материальных благ и их распределение по потребностям. Тогда, засучив рукава, возьмемся за дело. Надо повышать производительность труда, рачительно относиться к общенародной собственности, укреплять трудовую дисциплину, а самое главное - гуманизировать труд, приспосабливая труд к потребностям людей, а не людей к техническим требованиям труда.
2 Ленин В.И. Полное собрание сочинений. 5-е изд. М.: Изд-во полит. лит-ры, 1969, Т.33, с.96.
3 Кайдалов Д.П. Закон перемены труда и всестороннее развитие человека. М.: Мысль. 1968, с.280.
Если лозунг «за гуманизацию труда!» мог привести к реальным действиям, выделению дополнительных ресурсов на улучшение труда и быта советских людей, строительство детских садов и жилья, то почему же мы должны быть против такого утопизма. Кстати сказать, мощное развитие заводской социологии, в рядах которой насчитывалось от 10 до 35 тысяч специалистов-гуманитариев, стало возможным именно на этой волне гуманизации или, как ее позже назовут, построения «социализма с человеческим лицом».
Плохо другое - забегание вперед. Оно могло проявить себя в двух формах: абстрактном теоретизировании и «ползучем эмпиризме». Речь идет о том, что советские социологи старались вот уже сейчас, сию минуту увидеть в настоящем поросль будущего. С этой целью и проводились многочисленные, возможно, не меньшие по числу, эмпирические исследования по поиску «индикаторов счастья». Кайдалов пишет о таких индикаторах, как возвращение привлекательности труду, чередование занятий, превращение труда «в наслаждение, а значит, и в первую жизненную потребность человека», воспитании глубокого сознания, укрепление здоровье, повышение жизнерадостности, придание труду характера наслаждения и источника здоровья, о необходимости «работать в полную меру своих сил и способностей по привычке, отдаваясь труду всей душой и сердцем, с хорошо осознанным пониманием его нового, глубокого содержания»1. Всё это и есть показатели процесса пре-
вращения труда в первую жизненную потребность.
«Абстрактный эмпиризм» проявляется в том, что для глобального процесса, каковым, собственно, и является процесс эволюции общественного труда, подбирают сиюминутные, легко ощущаемые и почти видимые глазом показатели, как жизнерадостность или удовлетворенность работой. Что может быть легче? Пришел, увидел, изучил. С одной стороны, схоластическое теоретизирование о том, чего еще нет на стадии социализма, с другой - эмпирическое исследование того, что уже якобы «прет изо всех щелей».
Таким образом, с одной стороны, настаивая на необходимости коренных социально-
экономических изменений в характере и содержании общественного труда для превращения его в первую жизненную потребность, советские социологи, с другой стороны, напрочь их отметали, ибо видели «поступь коммунизма» в каждом шаге социализма. Если нечто уже есть, то зачем к нему стремиться?
Видимо, понимая этот парадокс, хотя об этом можно только догадываться по прошествии многого времени, советские социологи часто ограничивались откровенной пропагандой там, где был необходим серьезный теоретический анализ. Оказывается, уже сейчас можно говорить о том, что «труд при социализме освобожден от эксплуатации, стал делом чести, доблести и геройства, что труд определяет и положение человека в об-
1 Кайдалов Д.П. Закон перемены труда и всестороннее развитие человека. М.: Мысль. 1968, с. 280, 309, 311-312.
ществе, и его благосостояние»1.
Предлагаю взглянуть на миф о труде как первой жизненной потребности совсем с другой стороны. Современники смотрят на многие работы советских социологов как бы свысока: мол, променяли научную истину на бутерброд с маслом. Я не собираюсь оправдывать их и себя, как их современника, соратника и коллегу, который так же, как и авторы указанных выше монографий, занимался очковтирательством (ну, может быть, в силу скромности или боязливости, чуть-чуть поменьше). Дело в другом. Какую историческую роль в развитии нашего общества сыграли их труды? Вот так, ни много и ни мало, хочу поставить вопрос. В те времена уже многие не разделяли пафос строителей коммунизма (впрочем, как и они сами), в обществе царило некое уныние (годы брежневского застоя), разочарование в целях и идеалах. Нагнетать обстановку своими монографиями в подобных условиях - верх исторического кощунства. Сегодня это делается, и никакой пользы обществу нет. А в те времена благодаря романтизации и идеализации социализма очень многие люди сохраняли радость жизни и веру в светлое будущее. А это, согласитесь, дорого стоит. Очень дорого, как показывает нынешний духовный кризис.
Да и наши зарубежные коллеги были не прочь прихвастнуть. Американские социологи, конечно, не все, писали победные раппорты о преимуществах свободного общества и успехах капитализма. Но почитаем критические размышле-
ния об американском обществе 1970-х годов Алвина Гоулднера, например «Надвигающийся кризис западной социологии»2 (1970). Но он не только критиковал все существовавшие тогда социологические подходы, включая Парсонса и Маркса, за отчетливо выраженную идеологичность. Она как раз выражалась в том, что, возражая Марксу, критиковавшего капитализм, американские социологи угоднически преклонялись перед ним, скрашивая недостатки и выпячивая достоинства. А достоинств как раз и не набиралось на то, чтобы называть американский капитализм «светлым будущим всего человечества»: глубочайший кризис самого общества, разложение и деперсонализация личности человека, атомизация социальных связей между людьми, показная демократия и рекламируемый у каждого фонтана миф о гражданском обществе. Американская мечта так достала А. Гоулднера, что он предлагал вовсе от нее отказаться. Точнее сказать, целиком и полностью разрушить старое общество, а на роль гробовщика пригласил со-циогуманитарную интеллигенцию -новый класс, обладающий культурным капиталом и культурой критического дискурса.
В бескомпромиссного критика американского общества в последние годы своей жизни превратился и Чарльз Райт Миллс. И не только американского общества, но и американской социологии. Так, четырехтомный труд С. Стауффера «Американский солдат», по мнению Миллса, дал меньше ценной ин-
1 Кайдалов Д.П. Закон перемены труда и всестороннее развитие человека. М.: Мысль. 1968, с. 311.
2 Гоулднер А. Наступающий кризис западной социологии. М.: Наука, 2003.
формации, нежели однотомная работа С. Л. А. Маршалла «Люди в огне», основанная на репортажной технике сбора информации. Досталось от Миллса и изучающим социальные классы. Он не называл имен, но можно догадаться, что речь шла о знаменитых исследованиях Л. Уорнера, проведенных в 1930-е — 1940-е гг.1, которые он называет шагом назад по сравнению с теорией классов М. Вебера. Он, как и Гоулднер, не отрицали того факта, что американские социологи превзошли всех по части методической культуры исследований и статистических расчетов. Но победа оказалась пирровой: технология эмпирических исследований, поставленная на индустриальные рельсы, писал Миллс, порождает полузнаек или малоквалифицированных техников2. Примерно в те же годы повальное увлечение американских социологов количественными исследованиями П. Сорокин, знавший ситуацию изнутри, назовет «квантофренией». Р. Миллс придумал этому явлению другое имя - «абстрактный эмпиризм». Конвейер эмпирических исследований в США выгоден всем -правительству, крупным корпорациям, избирательным и маркетинговым агентствам, армии, университетам и опросным фирмам. Работа социолога на заказ автоматически ангажирует его в политический истеблишмент, при этом результаты исследований, в первую
1 Кравченко А.И. Ч.Р. Миллс как критик академической и прикладной социологии. Первый леворадикальный проект «новой социологии» // История теоретической социологии. В 4-х т. Т. 4 / Отв. ред. и составитель Ю.Н.Давыдов - Спб.: РХГИ, 2000, с.91.
2 Mills С. W. The sociological imagination. N.Y.,
1959, р.56.
голову прикладных, закрывают от общественности завесой коммерческой тайны. Ценность таких «научных» изысканий часто оказывалась весьма сомнительной.
Эмпирические данные нередко подгоняли под заранее выдвинутые гипотезы и теории. Миллс предупреждал: они сделаны после того, как собраны данные. Библиография и ссылки указывают на связь конкретного исследования с предыдущим, а также со сложившейся теоретической традицией. Окружить эмпирическое исследование «теорией» и тем самым «придать ему значимость» равносильно тому, что приукрасить его или создать подходящую «легенду». А у постороннего человека складывается впечатление, что исследование, получившее подкрепление в научной традиции, проверяет теоретические гипотезы и концепцию в целом. Ничего этого в действительности не существует»3. В результате как в СССР, так и в США неустанный труд «социологических муравьев», не видящих дальше своей лужайки и полученных эмпирических данных, оборачивался маломасштабностью, а значит, не историчностью и несопоставимостью результатов. Как только они поднимали глаза в небо и пытались строить теории, как моментально отрывались от земли и витали в облаках. Чрезмерная лояльность социологов руководству факультета, главе научной школы или корпорации, мелкоте-
3 Кравченко А.И. Ч.Р. Миллс как критик академической и прикладной социологии. Первый леворадикальный проект «новой социологии» // История теоретической социологии. В 4-х т. Т. 4 / Отв. ред. и составитель Ю.Н.Давыдов - Спб.: РХГИ, 2000, с.95.
мье, «ползучий» эмпиризм, нелюбовь или невнимание к социально-философским размышлениям, наконец, бюрократический стиля мышления сводят на нет все преимущества американской социологии.
Литература
1. Алябьева Т.К. Культурно-историческое наследие в начале xXl века // Научно-аналитический журнал Обозреватель -Observer. 2015. № 4 (303). С. 115-123.
2. Егоров В.Г., Чистова С.М. Городское ремесленное производство России в отечественной историографии / В.Г. Егоров, С.М. Чистова; Центр социально-политического прогнозирования. Москва, 2009.
3. Политические учения XX-XXI вв / Егоров
B.Г., Абрамов А.В., Алексеев Р.А., Алябьева Т.К., Березкина О.С., Вититнев
C.Ф., Козьякова Н.С., Лавренов С.Я., Синчук Ю.В., Федорченко С.Н. Москва, 2015.
Work as the first vital need: the ideological
task and objective reality Kravchenko A.I.
Moscow State University The purpose of the article - based on a brief historical overview of Soviet sociology postwar period to reveal micro- and macrocontent of conception labor as the first ne-
cessities of life, a new look at its role in the ideological justification of transition from socialism to capitalism. To identify the international context of the formation of this concept, author cites the American experience a research of work as priority vital interest and shows that with the help of exaggerated virtues of capitalism. The result revealed a similar ideological preconceived interpretations of social labor not only regionally, but also internationally.
Keywords: labor as the first need of life, Central life interest, job satisfaction, Soviet and American sociology
References
1. Alyabyeva T.K. Cultural and historical herit-
age at the beginning of the XXI century // Scientific and analytical journal Observer -Observer. 2015. No. 4 (303). S. 115-123.
2. Egorov V.G., Chistova S.M. Urban handicraft
production of Russia in domestic historiography / V.G. Egorov S.M. Chistova; Center for socio-political forecasting. Moscow, 2009.
3. Political teachings of the XX-XXI centuries /
Egorov V.G., Abramov A.V., Alekseev R.A., Alyabyeva T.K., Berezkina O.S., Vititnev S.F., Kozyakova N.S. , Lavrenov S.Ya., Sinchuk Yu.V., Fedorchenko S.N. Moscow, 2015.
